Ловите конский топот. Том 2. Кладоискатели Звягинцев Василий
Левашов, чуждый обычных обывательских страхов перед «железом», мнения своих друзей не разделял.
Находясь в защищенной от прослушки и ментального контроля Замка Сашкиной кухне, он говорил:
– Самое худшее, что я могу предположить, – это наличие у Замка особой, специально всаженной очень глубоко программы, рассчитанной как раз на наш случай. Там, в их спецслужбах Ста миров, не дураки сидят. За тысячи лет могли и такой вариант предусмотреть: самый надежный агент все-таки срывается с крючка. Сталинские органы без всякой электроники за двадцать лет, да с неполным средним образованием большинства руководителей, отладили систему, из которой выскочили живьем «на свободу» едва больше десятка человек…
– Да и то вопрос, выскочили по-настоящему или продолжали использоваться «втемную», – добавил Шульгин, за время работы шеф-куратором всех врангелевских спецслужб и жизни в Москве-38 ставший большим специалистом по обсуждаемому вопросу.
– Так точно. Вот и Антон с Дайяной, кстати, тоже – обрели самостоятельность. Но насколько? Антона держит и контролирует Замок, нашу мадам-бандершу – что-то еще… Ну не бывает такого, чтобы у искусственно созданной личности подразумевалась возможность обретения свободы воли…
– А Ирина, Сильвия? – не подумав, возразил Новиков.
– Жаль тебя разочаровывать, – вздохнул Олег. – Ты ведь сам все видел! Чуть-чуть ослабли наши вожжи, и их почти перехватила Дайяна. Это, прости за сравнение, как с евреями. Десять поколений прожили в России, идиш забыли, а то и никогда не знали, сало ели, по субботам работали, и вдруг… Позвала историческая родина. И ломанулись в Землю обетованную! Был у меня знакомый, советский полковник, сирота, с Суворовского училища карьеру начинал, а потом взял и уехал. В 60 лет все с нуля начинать. Вот тебе и подпрограмма, Моисеем заложенная. Философски выражаясь – архетип.
– Ладно, оставим, – сказал тогда Новиков, почувствовав глубинную правоту Олега. Не так часто он выигрывал в их идеологических спорах, а сейчас – сумел.
– Да вы не переживайте. Замок – в любом случае механизм, живой, неживой, квазиживой – роли не играет. А мы – люди, цари природы и вершины эволюции. Я тоже кое-какие программки по ночам рисую. Так что еще посмотрим, кто на ярмарку, а кто – с ярмарки…
– Тогда, в соответствии с предыдущими договоренностями, приступим, сэр мажордом? – стараясь сохранять должное выражение лица и тон, сказал Новиков.
– Само собой разумеется…
Арчибальд встал из-за стола, прихватив с собой полукресло, подсел к торцу столика пятым.
– Итак?
– Что бы ни случилось в ближайшее время на подконтрольных вам и нам территориях, от мысли отправиться в длительный оплачиваемый отпуск мы не отказались. Наоборот, укрепились в этом мнении на сто двадцать два процента…
Арчибальд слегка оторопел, в очередной раз.
– Не понял я, как это?
«Все-таки машина, – с долей облегчения подумал Новиков, – „куда тебе, Каштанка, до человека“.
– Чего понимать-то? Сто процентов наших, двадцать два твоих. В сумме сколько выходит?
– Кончай вникать, Арчибальд, – сказал Левашов, – пробки перегорят. Тебя же не учили играм с ненулевой суммой…
Арчибальд предпочел смириться, не вдаваться в заведомо проигранную дискуссию с теми, кого он признавал за Высших. Хотя бы на первых уровнях своей псевдоличности.
– Почему я и собирался о всяких интеллигентских заморочках беседовать с Антоном, – сказал Новиков. – Тебе придется еще много работать над собой, а это такая нудная забава. Прочитай на ночь все тома Достоевского и еще полное собрание сочинений Чехова, с письмами и комментариями. О Джойсе и Кафке вообще говорить не станем: попробуешь, плюнешь и перейдешь на Майн Рида…
– И правильно сделаешь, – кивнул Шульгин, – я ничего вышеназванного, кроме Майн Рида, не читал и великолепно себя ощущаю…
– Вы когда-нибудь заткнетесь? – с генеральскими нотками поинтересовался Берестин. – Даже мне надоели…
Шульгин почесал усы с хитрым взглядом позднего Арамиса, потянулся к очередной сигаре.
Четыре неглупых человека, «играя на одну руку», способны заморочить любого мудреца, не говоря о машине, пусть интеллектуальной. Примерно как в рассказе Шукшина «Срезал». Там всего один деревенский демагог публично опустил кандидата наук, что же говорить о нашем случае?
– Значит так, дорогой друг, – перешел к сути Новиков, – то, что мы отплываем в дальние моря, очевидно и обсуждению не подлежит. Что проблему дуггуров оставляем вам – тоже. Нам надоело постоянно решать никчемные мировые проблемы. Однажды мы совершили грандиозную ошибку, не послав твоего друга и шефа по известному адресу, но, прими к сведению, некоторые ошибки удается исправлять. «Покуда век не прожит…» Нам от вас нужно вот что: завершить доукомплектование кораблей расходными материалами и биороботами, о чем развернутую заявку по установленной форме подаст Воронцов. И самое главное – нам требуется подкорректировать внешний облик. Мы, как ты видишь, люди хотя и бравые, но уже немолодые. Всем около сорока, никуда не денешься…
– Для мужчин – возраст расцвета, – осторожно заметил Арчибальд, не зная, к чему может привести еще и этот заход.
– Кто бы спорил. Ты и в тысячу с лишним выглядишь как огурчик. Но нам нужно другое: выглядеть крепкими парнями в районе двадцати пяти лет. Девушкам – немного меньше.
– Всем?
– Кому скажем. Реально?
– Безусловно. Если просто косметически – за час управимся. Если по-настоящему, с перестройкой на клеточном уровне, – не меньше суток.
– Не то чтобы совсем на клеточном, – сказал Шульгин, единственный, кто разбирался в этих вопросах профессионально, – тут и напортачить легко, есть прецеденты. Достаточно произвести точно выверенную регенерацию кожных покровов и эндокринной системы. Остального не касаться. Суть в том, чтобы по всем внешним признакам мы соответствовали названному возрасту на протяжении того срока, который понадобится. Ну год, два. При полном сохранении нынешнего умственного, нравственного, эмоционального статуса, всех моторных навыков…
– Постараемся, – ответил Арчибальд с миной дорогого врача, договаривающегося с пациентом, – сделать то же самое, что ваши гомеостаты, но с особой избирательностью. И предусмотреть, чтобы после процедуры не наступило рассогласование обновленных и оставшихся прежними органов и систем. Так?
– Лучше бы я и сам не сформулировал, – одобрительно ответил Шульгин. – Хорошо физиологию знаешь. И не забудь, наши гомеостаты должны поддерживать обновленные организмы не хуже, чем сейчас… Воспринимать новое состояние в качестве очередной «генетической нормы».
– Постараемся, – повторил Арчибальд.
– Учти, начнете с одного – мы сами выберем, с кого именно. По завершении процедур протестируемся известным нам способом, и так далее…
– Это как вам будет угодно. Фирма веников не вяжет…
Где же он, интересно, подхватил эту хохму?
– А дальше? – спросил Шульгин.
Арчибальд замялся. Неужто не знает? Или не хочет ответить?
– Фирма делает гробы, – не поднимая глаз, припечатал Берестин. – Как хочешь, так и понимай.
…На полдороге от кабинета, который себе придумал Арчибальд, чтобы соответствовать своей теперешней должности мажордома, до площадки лифтов, тоже в какой-то мере придуманной, поскольку она появлялась почти в любом удобном месте, друзей встретил Антон.
– Что ж вы меня не дождались?
– Мы бы с полным удовольствием, но ведь предупреждать надо. У тебя свои неотложные дела, у нас – свои. Цивилизованные люди заранее в блокнотике отмечают, когда встреча, во сколько и с кем…
– Простите, если можете. Саша, проведи нас в свое убежище…
До дверей секретной квартиры все шли молча. Этакая группа серьезных мужчин, с суровыми лицами, устремленных к не сулящей веселья цели.
Разместились в кабинете, выходящем окнами в заснеженный двор.
– Так что же произошло? – спросил Шульгин, в пределах этих стен принявший на себя право говорить от имени Братства.
– На самом деле – ничего. Помня наши прежние споры, дискуссии и предположения, я захотел посмотреть, как вы будете разговаривать с Арчибальдом без меня… – Антон кривовато ухмыльнулся.
– Что-то интересное для себя почерпнул? – спросил Левашов.
– Ты знаешь, да! Его стоит принимать всерьез… Вам.
– Всерьез как друга или как постороннюю силу?
– Пока – первое. У меня нет ни малейших оснований сомневаться в его желании и готовности служить нашему общему делу… Он на него запал, как у вас принято выражаться…
– Тогда в чем сомнения? – Новиков видел, что Антон не в полной мере адекватен самому себе, прежнему.
– Он меня – отодвигает…
– Чего же ты хотел? – спросил Шульгин. – Стоит дать слабину, и подобная коллизия случается с кем угодно. Непонятно одно – с чего ты вдруг поплыл? Я знаю массу случаев, когда после зоны мужики выходят гораздо круче, чем были до… Вся деревня их боится! Просто так, на всякий случай.
– Не тот мужик и не та зона, мы об этом уже говорили, ты не помнишь?
– С этим тоже поработаем, – сказал Левашов. – Хочешь, я завтра превращу его в то самое «железо» из которого он возник? Тебе останется только кнопки нажимать… Правда, что случится с Замком как с объектом, понятия не имею…
– Нет, это уже крайний случай, – ответил слегка воспрянувший духом Антон. Моральная поддержка иногда значит больше, чем физическая. – Еще сам подержусь… Жаль, что вы все сразу уходите. Скучно без вас будет.
Это прозвучало, как очень мягкая формулировка другой эмоции: «Тошно без вас будет». А может, даже – «страшно».
– А как до этого жил? – участливо спросил Берестин. – Полтораста лет обходился, и вдруг…
Наверное, Алексей по-своему был прав. Человеку, начавшему военную службу курсантом воздушно-десантного училища в восемнадцать лет, привыкшему сначала абсолютно подчиняться, а потом и командовать, взводом, ротой, кидаться «с воздуха в бой» под направленные лично в тебя пули, сложно понять ближнего, теряющего мужские качества в ничего особенного не представляющей обстановке. Подумаешь, дальние перспективы! Ты ближайшие полчаса выживи, в штаны не наложив, – тогда ты солдат!
Сам Берестин, из отставного ротного внезапно став командующим фронтом, не растерялся. Сложись судьба иначе, стал бы Маршалом Победы, оставив за флагом всех остальных, позже прославленных.
Антон молчал, только чуть дергалась жилка под глазом.
«Совсем человек», – отметил невропатолог и психиатр Шульгин.
– Ты нам здорово помогал, – снимая повисшее напряжение, сказал Левашов. – Мы такое не забываем. Хочешь, покажи мне твой главный пульт управления, или как там у вас это оформлено… С чего ты раньше руководил Замком, всеми другими процессами. Воронцова из Сухума в него перекидывал, потом на фронт, потом в Москву, Наталью моделировал… Есть такой Центр?
– Есть, – помолчав, ответил Антон. – Есть, но не знаю, стоит ли тебе и туда вмешиваться…
– Это уж как будет ваша барская воля. – Олег не хуже других умел под простачка косить. – Настаивать не смею. Если вы с Арчибальдом отпустите нас, как договорились, нам довольно однохренственно, чем вы дальше заниматься станете. А подарочек я тебе какой слепил! В благодарность за схему дубликатора и все прочее…
Чтобы разрядить неприятно сгустившуюся эмоциональную обстановку, Шульгин сделал единственно возможное. Встал и начал накрывать стол «по-офицерски». В дальневосточном варианте: бутылка медицинского спирта, тарелка красной икры, мясо заживо сваренного в морской воде краба и полбуханки черного хлеба.
– Хлебни, Антон, расслабься, а то на тебя больно смотреть…
Подарок, который Левашов решил сделать форзейлю, был поистине царским. Единственной гарантией его личной самостоятельности и сохранения должности на случай, если Арчибальд вдруг выйдет из-под контроля. Нейрошокер, попросту говоря.
Арчибальд на самом деле отнюдь не воплощал в себе весь Замок целиком, так ему только казалось. Имелся еще центральный процессор, решивший выделить из себя внешний эффектор (Арчибальда то есть), плюс проводные, волновые, какие угодно еще цепи и поля, пронизывающие артефакт как материальный, а в чем-то и нематериальный объект, раз он существовал внутри и вне времени одновременно. Не важно, был «истинный» мозг Замка механическим, биологическим или составленным из неизвестной природы «вихрей». Он был, и этого достаточно.
Олегу требовалось немного повозиться, используя специальный тестер, чтобы снять «на выходе» несколько его характеристик. Под прикрытием Шульгина и Новикова, которые должны были создать отвлекающую мыслеформу, не важно, какого содержания. Например, изобразить попытку дуггуров прощупать отделяющий Замок от реальностей временнуй щит. Всего на несколько минут, потому что способная осознавать саму себя «мыслящая» часть этой системы полностью была сосредоточена на поддержании личности Арчибальда. И, начав решать возникшую задачу, она теряла возможность реагировать на исчезающе слабый раздражитель, затрагивающий дальнюю периферию.
Арчибальд действительно ничего не ощутил и не осознал. Ему всего лишь «показалось», что побывавшие в Замке «элои» ищут или вспоминают «обратный путь».
Получив нужные данные, Левашову ничего не стоило, используя совершенно другие, не входящие в сферу нынешних интересов Замка производственные мощности, известные Антону, изготовить приборчик. Размером с зажигалку, причем в качестве зажигалки тоже работающий, но способный в нужный момент послать болевой или парализующий сигнал в самую «душу» возомнившего о себе эффектора. Заставить его одуматься, пресекая ошибочный поступок, наказать, как раба на хлопковых плантациях, бичом из шкуры гиппопотама, чтобы не забывал свое истинное положение. Или вырубить насовсем – по обстановке.
– Жестоко, – сказал Антон, вертя в пальцах приборчик. – Замок ведь – все, что у меня осталось…
– И ты у него, – сочувственно ответил Новиков. – Так и не позволяй себе на шею садиться. В Библии как сказано? «Возлюбивши своего сына, да сокруши ему ребра…» И еще один совет, это уже казачий, касательно шашки: «Без нужды не вынимай, без славы не вкладывай!» Уловил?
– Спасибо – Антон спрятал шокер в дальний карман. – Теперь о твоей проблеме, Андрей. Ею я и занимался, пока вы отвлекали Арчибальда. Талантливо отвлекали, весь без исключения объем оперативной памяти заняли. Так что я поработал спокойно. По моим расчетам получается, выход за пределы освоенных вами реальностей на самом деле оборвет все эфирные колебательные контуры, настроенные на тебя. Эфир, он, конечно, един, бесконечен и всепроникающ, тут Удолин почти прав. Но ведь сюда – не проникает?
С этим нельзя было не согласиться. Сквозь установленную Замком защиту патогенное излучение не доставало.
– Соответственно, я просчитал, что и за пределами времен, в которых вы «наследили», в буквальном смысле, оставили в континууме свои отпечатки, волна тебя не достанет. Не может же следствие воздействовать на причину?
Новиков готов был ввязаться в философский спор и опровергнуть тезис Антона, у него даже подходящие доводы появились, начиная с пресловутого китайского генерала, который проиграл все сражения оттого, что не был должным образом соблюден ритуал его похорон, но вовремя сообразил, что в данном конкретном случае форзейль прав. Если он окажется в точке временнуй линии, значительно удаленной в прошлое от момента его ментальной битвы с дуггурами, так и их ответный удар окажется нанесенным в пустоту.
Эфир там или не эфир, колебать ему будет нечего. Как бы ты ни проклинал Наполеона или Рамзеса Второго, проклятия будут пустым сотрясением воздуха, пока не пересечешься с ними в общей реальности.
С дуггурами они пересекались везде, включая Замок, на прямых или вымышленных альтернативах, а в девятнадцатом веке – точно нет. И для них, и для эфира там ты окажешься несуществующим. Если кто-нибудь не даст им очередную наводку.
Андрей вместо приготовленных слов сказал другие.
– Друг ты наш, но не кажется ли тебе странным, если не употребить другого слова, что с первого витка нового сюжета все и вся только и делают, что выталкивают нас отсюда? Не мытьем, так катаньем. Причем первым начал ты! А дальше – по экспоненте. Чем дольше и больше мы сопротивляемся, тем сильнее давление…
– После – не значит поэтому, закон логики, – спокойно возразил Антон. – То, что дуггуры пришли в этот мир за вами, – непреложный факт. А если так – выхода изначально было два. Бежать или сражаться до конца. Первый я предложил с самого начала, чисто интуитивно. Вы, исходя из натур и привычек, попробовали второй. Итог налицо? Продолжайте, разве я против?
И опять форзейль был прав. На данный момент они столкнулись с силой, противостоять которой не могли. После Валгаллы не в кого стрелять, не перед кем геройствовать. В любой следующий день и час в аналогичном с Андреем положении могут оказаться Шульгин, Левашов, Ирина, Басманов, да и сам Антон, поскольку все они, так или иначе, оказывались в сфере внимания дуггуров.
Думай что хочешь, но рациональнее будет на самом деле отступить на заранее подготовленные позиции, переформироваться, привести себя в порядок, а там уже принимать решение.
Что-то внутри саднило от тревожащей мысли – почему жестоким образом навязываемый выбор так удивительно совпадает с собственными желаниями?
Но выбора ведь так и так нет!
Если бы тебя заставляли делать то, что тебе абсолютно поперек горла, – было бы лучше? Вряд ли.
И если вообразить, что Замок исполняет волю врагов или доброжелателей, не так уж важно. Деваться все равно некуда. Захотят – любое помещение превратят в газовую камеру, и это еще в лучшем случае. Как в гуманные брежневские времена перед неудобными противниками режима ставили выбор – эмиграция или тюрьма. А в сталинские – без всяких переговоров конкретно ставили к стенке.
Вернувшись после собеседования в убежище, приняв контрастный душ Шарко, от жестких прутьев которого, то ледяных, то невыносимо горячих, кожа ныла, а организм опять взбодрился, Новиков пошел к Ирине. Не желая оставлять его в беде, она переселилась сюда же, в большую комнату, смотрящую окнами на Никитский бульвар.
Ему хотелось узнать, как она, а также и все прочие дамы, привлекаемые к проекту, отнесутся к предложению омолодиться. Не так, как в русской сказке, прыгая в чан с кипятком, а вполне гуманным образом.
При всех врожденных и благоприобретенных способностях, подкрепленных длительной тренировкой, женская психология в полном объеме оставалась Андрею не совсем понятной. Войдя в разумный возраст, то есть курсе на четвертом университета, он, еще не познакомившись с Ириной, записал в своем дневнике мысль, показавшуюся ему остроумной и где-то даже основополагающей: «Мужчина отличается от женщины принципиально. Все разговоры о прочем – ерунда. Если они и понимают друг друга, то лишь примерно так, как современный европеец – японца, пока они говорят о вещах общедоступных и нейтральных. Но упаси бог из иллюзии понимания делать далеко идущие практические выводы…»
И еще одну, ироничную, конечно, но часто подходящую к случаю: «При сильном стрессе у женщин отключается небольшая часть мозга, отвечающая за все». Не Шопенгауэр, разумеется, этот афоризм придумал, но тоже большой феминофоб.
Увидев подругу, в прелестном алом пеньюаре лежащую на софе перед экраном стереовизора, на котором мелькали персонажи инопланетной мелодрамы из богатой фильмотеки Антона, он почувствовал, что проявленный им в постели с девушкой Настей стоицизм, благородство и моногамность теперь нуждаются в компенсации. Не важно, что тогда он был совсем не в том состоянии, чтобы постельные подвиги совершать.
Об Анастасии и о том, как все там происходило, он рассказал Ирине без стеснения и со многими подробностями. Зато не задал вертевшийся на языке вопрос – приходилось ли ей выступать в подобной роли? Как, когда и с кем. Дело слишком давнее, тогда она была не собой нынешней, а совершенно другой.
И все же, обнимая Ирину и радуясь, что у него снова все в порядке, он представлял себя не с нею, а с той. Или, что почти одно и то же, старался вообразить не эту Ирину, а из семьдесят шестого. «Девушку с моста». Получалось интересно.
Она, в свою очередь, его настроение тоже почувствовала и вела себя раскованнее и одновременно отстраненнее, чем обычно.
Наконец, когда они, как в давние времена, разомкнули объятия, испытывая нежность и благодарность друг другу, на короткое время забыв обо всем, что было до и будет после, Ирина накинула на разгоряченное тело пеньюар, пересела к чайному столику, дернула шнурок торшера.
Зеленый чай давно остыл в стеклянной колбе, но она сделала несколько глотков с наслаждением. Будто бедуин, добравшийся до колодца под сенью финиковых пальм. Прикурила длинную сигарету давно забытой марки «Фемина». Отличные выпускали братья-болгары сигареты в далекие шестидесятые, самое начало семидесятых годов, из настоящего, ароматного и легкого турецкого табака. Длинные, размера «кинг-сайз», только тогда этот иноязычный термин не употреблялся. С золотым обрезом, чуть подлиннее нынешних фильтров. Лакированная красная коробка с портретом девушки, похожей на Мерлин Монро, шикарно держащей в отставленной руке эту же сигарету. И цена совершенно смешная – тридцать пять копеек «хрущевскими».[8] Куда они враз и навсегда делись потом – загадка мировой истории. Наверное, туда, куда и сигареты «Вавель», чуть ли не ключевой момент их с Новиковым знакомства. А по заказу здесь, в баре Замка, немедленно появились те и другие, ничуть не хуже, чем прежние.
– Ну и о чем ты хотел со мной поговорить? – спросила Ирина непривычно жестковатым тоном, не слишком сейчас уместным. Будто только что ничего и не было. Так говорят женщины, настраиваясь на семейный скандал. Не попадешь в правильный тон – и понеслось. Попадешь – еще хуже.
Единственный правильный ход – уйти в другую плоскость настроений и интонаций.
Не торопясь, не делая резких движений и не отвечая, Андрей отправился в туалетную комнату, почистил зубы, причесался, побрился «Жиллетом», вытер щеки сухо и резко пахнущим одеколоном.
Вернулся, прихватив по пути бутылку пресловутого миндального ликера. Сел, тоже закурил, глядя на Ирину прозрачным взглядом.
Она свою сигарету успела докурить на две трети.
– Да так, по мелочи…
Он ее с юности поражал умением продолжать любой прерванный разговор или даже завершать вслух не высказанные цепочки мыслей.
Ирине показалось, что они снова сидят в квартире ее бывшего мужа на улице Горького. В совсем далеком восемьдесят втором году. Новиков, потомок отмененных революцией князей, тогда переиграл ее по всем статьям, и она кинулась ему на шею, боясь, что вдруг в следующую минуту он опять исчезнет… И навсегда!
– А мелочь заключается вот в чем… Я здесь вскоре непременно подохну, это без вариантов, и не пытайся спорить. Вы, кто раньше, кто позже, – тоже. Унесетесь. В снега времен и в даль веков…
– Блока нужно точнее цитировать, – бесцветным голосом сказала Ирина.
– Прочитать целиком и полностью? Свободно. Только смысла не вижу. «Бубенчик под дугой лепечет о том, что счастие прошло…»
Сделал паузу, глядя в потолок. Продолжил:
«И только сбруя золотая всю ночь видна… Всю ночь слышна… А ты душа, душа глухая… Пьяным-пьяна… пьяным-пьяна… «Близко к тексту?
– Андрей, зачем ты опять ерничаешь?
– Я? Да о чем ты? Я, собственно, хотел задать абсолютно нейтральный вопрос – ты хочешь снова стать двадцатилетней?
Ирина не поняла. Зачастую мысль его двигалась очень извилистыми тропками, и понять, куда она выбралась сейчас, получалось не сразу.
– Нет, я в абсолютно буквальном смысле. Мы окончательно и бесповоротно отсюда сматываемся. В Южную Африку, в конец прошлого века. Это решено и обсуждению не подлежит. По придуманной мной легенде нам там следует объявиться слегка постарше, чем знаменитый «Капитан Сорвиголова», но не сильно. Считаем – года по двадцать два – двадцать пять. Верные подруги должны быть чуть помоложе. Последнее время тебе около тридцати…
Тут Новиков Ирине слегка польстил. Тридцать реальных ей было в восемьдесят четвертом. А сколько с тех пор воды утекло… Но не важно.
– Снова двадцать – хочешь?
– Каким образом?
– Сделаем, суть же не в этом.
Ирина задумалась. На самом деле задумалась, взяла из коробки вторую сигарету.
– Двадцать – внешне?
– Гормонально – тоже, – чуть улыбнулся Андрей. – Память и прочее – при нас.
– Тогда – о чем спрашивать?
– Я так и думал. А остальные девочки как отнесутся?
– О ком речь?
– Лариса, Сильвия. Об Анне не говорю, она и так…
Анне на самом деле было двадцать три, реальных, на них она и выглядела.
– Сильвия – не ко мне вопрос. Что пожелает, то и сделает. А с Ларисой поговорю…
– Есть основания сомневаться?
– Да кто ж ее знает… А когда уходим?
– Через неделю максимум. Сумеем раньше – еще лучше. Корабли нужно до ума довести, чтоб лет двадцать ходили по морям и океанам без дозаправки и капитального ремонта. Других препятствий нет.
Ирине было абсолютно все равно, куда отправляться, в каком мире жить, что там делать. Был бы Андрей рядом, и исчезло бы с его лица это выражение тяжелой тоски, которое он старательно, но безуспешно от нее маскировал. Она даже на Средневековье согласна, люди и там жили, как известно из книг – с удовольствием, не стесненные рамками позднейших правил и обычаев. Свои, разумеется, тоже были, но не для всех обязательные. Не настолько обязательные…
Ирина пересела на подлокотник его кресла, обняла за плечи, наклонилась, поцеловала в щеку.
– Долго ли нам мучиться, Дмитрич? – спросила она, цитируя жену протопопа Аввакума.
– До самыя до смерти, матушка, до самыя до смерти, – ответил он в тон.
– Инда еще побредем…
Глава третья
В океан маленькая эскадра двинулась прохладным, но тихим солнечным днем. Словно бы не зима с пургой, штормами и морозами малого ледникового периода здесь только что свирепствовала, а вернулось неожиданно «индейское лето».[9]
Из бухты вначале вышла «Валгалла», своим громадным корпусом раздвигая мелкие прибойные волны, за ней крейсер «Изумруд», отдавший, как положено военному кораблю, прощальный салют Замку из кормовой пушки, и последним «Призрак», пока не поднявший парусов.
С мостика яхты Ирина и Лариса, сжимая в пальцах тяжелые морские бинокли, смотрели на серые бастионы грандиозной и на вид неприступной твердыни, оставляемой, может быть, навсегда. У парапета нависающего над обрывом «ласточкина гнезда», пристроенного к угловой башне, стоял и махал им рукой Антон. Ему, наверное, сейчас тоже было тоскливо. Проводит корабли, и что дальше? Снова начнет жить сам по себе, один, никому не нужный?
Это, конечно, чисто женский подход, но очень правильный.
Во время перехода через Атлантику большая часть компании располагалась на «Валгалле», со всеми удобствами. Только те, кто не боялся качки и любил экзотику, из женщин – Ирина, Лариса и Анна, выбрали «Призрак». Комфорт на яхте был вполне приемлемый, но в сравнении с пароходом несколько тесновато, само собой. Каюты подходят только для сна, значит, вся культурная жизнь, включая завтраки, обеды, ужины, – все в кают-компании. По палубе без страховки не погуляешь – в океане всю дорогу волнение не меньше четырехбалльного. При смене галсов холодная соленая волна захлестывала и на мостик. Зато вид с него, и из рубки открывался великолепный. Пугающий и одновременно радующий душу. Картины Айвазовского в натуральном воплощении. Похороны за счет заказчика.
Как и было задумано, первые две дамы согласились на омоложение, и теперь Новикову слегка даже удивительно было смотреть на подругу, ничем не отличающуюся от «девушки на мосту». Лариса выиграла не слишком много. С его, да и Олеговой точки зрения. Невелика разница, двадцать восемь или двадцать два. Анна осталась при своих, а Наталья с Сильвией от процедуры категорически отказалась.
– Для нормальной женщины тридцать пять – чудесный возраст. Сохраните мне его на следующие сто лет – и никаких претензий, – ответила на предложение мадам Воронцова.
– Тогда ты не против, – ехидно спросила Лариса, – если мы будем называть тебя тетей?
– Да хоть мамой. Мать должна выглядеть старше дочери хотя бы на три года, так что в норматив мы укладываемся.
Всем остальным процедура смены возраста и внешности не предлагалась. Им предстояло участвовать в проекте в естественном облике. Тем, кто вообще захотел, разумеется.
Поиски золота и алмазов в Южной Африке – антисоветские, незрелые фантазии только трех персонажей. Они, по замыслу, были молодыми ребятами, авантюристами в духе XIX века, претворяющими в жизнь свои планы, заодно желающими подтвердить и фиксировать легенду, придуманную для Врангеля. Прочим товарищам это было не нужно. Как говорил Остап Шуре Балаганову: «Рио-де-Жанейро – это хрустальная мечта моего детства. Не касайтесь ее своими лапами».
Вдобавок перестройка эндокринной системы непременно влияла на эмоциональное состояние пациентов. Любой может вспомнить себя в двадцать, тридцать, сорок. Человек якобы один и тот же, а если вдуматься? Перечитать собственные дневники и письма, хоть к родителям, хоть к девушкам. Вот то-то! Для чего в Братстве люди, от которых в критический момент неизвестно чего ждать? Попробуй ты (кем бы ты ни был) напрячь двадцатилетнего парня (Басманова, скажем) заботами сорокалетнего. Анатомически они, возможно, очень близки (но не одинаковы), а психологически – земля и небо!
Но это посторонние, относящиеся только к практике личных отношений соображения. Главное же, к чему пришли во время одного из ночных бдений Новиков, Шульгин и Антон: от эфира, естественно, никуда не денешься, это еще профессор Челленджер разъяснил в «Ядовитом поясе». Зато, если его влияние простирается и в глубь прошлых веков, волновая настройка сама собой меняться не может. Вот и пролетит мимо направленный на того Новикова, что действовал на Валгалле, деморализующий заряд. Хоть сотня нейронов заработала в ином режиме – и хватит. Не тот объект! Так же и с прочими, занесенными в «картотеку» дуггуров.
Отойдя от берега на десять миль, отряд пересек границу миров. На этот раз без всяких эффектов. Ни громового удара, едва не разломившего пароход, как при перемещении «Валгаллы» прошлый раз в двадцатый год, ни приступов морской болезни у пассажиров и пассажирок. Совершенно спокойно перешли, только специальный датчик сообщил, что – свершилось. Одна тысяча восемьсот девяносто девятый год на дворе. Август месяц. Как и задумано.
Никаких грубых вторжений в чужую реальность, если она сама не станет препятствовать нормальной жизни «эмигрантов».
«Валгалла» возглавляла кильватерный строй, теперь единственная плавучая база в новом и, если что-то пойдет не так, – окончательном мире. Перед уходом из Замка пять лет назад Новиков с Воронцовым об этом говорили.
«Если мы попадем хоть в мезозой – обязательно выживем. Не нужно нам будет вылавливать в море ящик с полезными предметами,[10] в трюмах парохода достаточно припасов на любой предполагаемый случай. Не считая продовольствия – лет на пятьдесят хватит».
С продовольствием, естественно, здесь проблем не будет, время цивилизованное, так что главный упор сделали на оружие, боеприпасы, прочие предметы, необходимые для поддержания приемлемых жизненных стандартов. Те же репелленты, к примеру. Вроде бы и мелочь, а каково без них пробираться в африканских дебрях, кишащих всевозможными насекомыми и прочими членистоногими? Хоть бы и муху цеце вспомнить, едва не погубившую бура с его семейством в тех самых местах, куда направлялись наши герои.
Необходимость огромного ассортимента и количества принятого на борт имущества объяснялась еще и тем, что без крайней необходимости решено было не пользоваться никакими устройствами, способными навести врага на след. Дубликаторы, установки СПВ, блок-универсалы считались как бы «опломбированными», вроде радиостанций на корабле, выполняющем задание в режиме абсолютного радиомолчания. Исключение было сделано только для гомеостатов, теоретически ничего вовне не излучающих, коротковолновых средств связи и радиолокаторов. Их в девятнадцатом веке засечь просто нечем, и колебаний мирового эфира, которые могли бы зафиксироваться техникой дуггуров, вызвать они не могли, на фоне гроз, магнитных бурь и иных атмосферных явлений.
«Изумруд» вскоре покинул отряд, направившись к собственной цели, и «Призрак» стал в кильватер пароходу, уверенно держа под парусами восемнадцать узлов. Пока этого было достаточно. Спешить особенно некуда, до Лондона не более четырех сотен миль, а горючее стоит поберечь. В цистернах «Валгаллы» его пока достаточно, и все же… Неизвестно, как обстановка сложится. Если уж совсем туго придется, дубликатор для пополнения запасов можно и включить на полчаса, но это в самом крайнем случае, когда станет ясно, удалось ли сбить противника со следа.
Океан вокруг был пуст, как в Средневековье. Регулярные трансатлантические линии проходили значительно южнее, да и локаторы позволяли без труда уклониться от нежелательных встреч, изменив курс задолго до того, как отряд станет доступен постороннему глазу, вооруженному примитивной оптикой.
Совершенно не нужно, чтобы в чьей-то памяти отложилась эта странная пара из огромного пассажирского лайнера и парусной яхты. Поодиночке они не раз будут появляться в разных портах и на морских путях, но вместе их видеть не должны. Здесь тоже не дураки живут, в случае возможных в будущем осложнений найдется кому сопоставить разрозненные факты и сделать нежелательные выводы.
Готовясь к походу, «мозговой центр» Братства тщательно промоделировал все варианты своего внедрения. До этого все участники проекта, за исключением Сильвии, естественно, имели об эпохе самые общие представления. Даже Новиков, знавший этот период лучше всех друзей, но тоже в пределах курса всеобщей истории, слегка оживленного несколькими беллетристическими книжками.
Вообще рубежу веков странным образом не повезло. Как-то он выпал из внимания культурного человечества, заслоненный куда более яркими событиями «до» и «после». Более-менее отложились в памяти грамотных людей краткосрочная и периферийная испано-американская война («первая война эпохи империализма», по словам Ленина), ну и пресловутая Англо-бурская, конечно. Причем для большинства тех, кто о ней вообще слышал, – исключительно благодаря книге Буссенара.
Оттого перед походом пришлось изучить все, что имелось в необъятной библиотеке «Валгаллы», и прежде всего – наиболее популярные и авторитетные газеты и журналы тех дней на четырех языках. В обычных условиях задача непосильная, тренированному кадровому разведчику потребовался бы не один месяц, чтобы овладеть «обстановкой», как это у них называется, в объеме, гарантирующем от провала. Так разведчикам приходится запоминать только детали, относящиеся к специфике «страны пребывания», а здесь – время чужое, и жизнь, только внешне похожая на привычную. К счастью, от Новикова, Шульгина, Ирины требовалось только грамотно составить выборки нужных материалов, а там Антон перевел их в особый формат, предназначенный для мгновенного усвоения. Вместе с курсами нужных языков для тех, кто ими еще не владел. Один из последних его подарков на этом жизненном витке.
Но все равно для Сильвии оставалось много работы, чему она, по всему видно, была искренне рада. Книжные знания мировых событий последних пяти лет, имен политиков, царствующих в Европе особ, популярных писателей, актеров, драматургов, в большинстве прочно забытых к концу ХХ века, великосветских скандалов, нашумевших преступлений и так далее и тому подобное – необходимый базис. Но, как гласит исторический материализм, надстройка зачастую важнее. Люди, пишущие для современников (за исключением редких умельцев вроде Гиляровского), не имеют привычки упоминать, а тем более растолковывать вещи общеизвестные.
Где узнаешь, помимо очевидца, – как принято вести себя в магазинах, ресторанах, нанимать фиакр или кеб, давать ли «на чай», как, кому и сколько, в какой тональности разговаривать с равными себе и нижестоящими, что считать оскорблением или проявлением неуважения, как их различить и как реагировать…
Для женщин набор правил поведения, обычаев и традиций был гораздо обширнее и сложнее, тут леди Спенсер оказалась совершенно незаменима. Чуть ли не с утра до вечера, в специально отведенных классах и походя, при каждом удобном случае она, как требовательная бонна и классная дама, диктовала, объясняла, одергивала, при помощи наглядных пособий и принципа «делай, как я» вбивала в сознание и подсознание питомиц нужные знания и навыки, доводя их до автоматизма.
При подготовке экспедиции в Белый Крым все было гораздо проще. Страна все же родная, эпоха куда более близкая, знакомая, в прежней жизни почти половина окружающих людей, в том числе и родственников, успела пожить «при царе» и в годы Гражданской войны. Одним словом, непреодолимого культурного барьера не было. Вдобавок по легенде «братья» были в определенном смысле иностранцами, что не требовало тщательности в соблюдении местных обычаев.
Через несколько дней многие начали роптать. В том смысле: «Зачем оно нам надо?» Общее представление имеем, и достаточно. В Англии будем представляться американцами с дикого Дальнего Запада, во Франции немцами, если потребуется, и так далее.
– В принципе кто мне мешает выдавать себя за богатого помещика из Оренбургской губернии? – вопрошал Берестин. – Буду объясняться на ломаном языке и сорить деньгами, будто вчера с развесистой клюквы слез…
– Можешь, кто тебе запретит, – охотно соглашалась Сильвия. – Татарским мурзой – тоже можешь. Будешь ходить в халате и, когда заблагорассудится, расстилать молитвенный коврик, с помощью оправленного в бриллианты компаса определяя направление на Мекку. А если серьезно, мы на самом деле не знаем, где можем оказаться, что с нами произойдет… Чем меньше будем привлекать внимания, тем лучше. Там тоже не дураки живут и работают. К тому же полагаются только на свой интеллект и специфические методики, за отсутствием привычных нам технических средств. Несмотря на якобы свободу и уважение к «прайвеси»,[11] за иностранцами в Англии присматривают весьма тщательно. Уж я-то знаю. А мы договорились вести жизнь невидимок, разве не так?
– Так, так, – поспешил согласиться Алексей, что не избавило его и присутствующих от продолжения лекции.
– В «прекрасную Викторианскую эпоху», что бы вы о ней ни думали, истинно свободными людьми, могущими жить так, как нравится, и в полной мере пользоваться достижениями тогдашней цивилизации, были британские аристократы. Желательно, с родословной, восходящей как минимум к временам войны Алой и Белой розы. Иностранцы, пусть и принадлежащие к «свету» у себя дома, котировались гораздо ниже. Их принимали, но не всегда и не везде, в душе относя к людям второго сорта. Пресловутые «бояр рюсс», уже тогда умевшие развлекаться в разных монте-карлах и скупать поместья на Лазурном Берегу, вообще считались варварами, да вдобавок – историческими врагами. Это же Пальмерстону принадлежит крылатая фраза: «Как тяжело жить на свете, когда с Россией никто не воюет!» Далеко не в каждом приличном заведении (и обществе) они прошли бы «фейс-контроль», невзирая на количество денег в кармане и на счетах.
– Ничего, – с добродушной улыбкой сказал Воронцов, – мы тоже без комплексов. Несколько раз им разъяснили, «ху из ху», придется – повторим…
– Повторим – не совсем верно, – по привычке уточнил Левашов. – Может быть – предвосхитим?..
– Что-то ваши настроения мне не нравятся, – поджала губы Сильвия. – Во-первых, не забывайте, я тоже британская аристократка, а во-вторых, мы же заранее условились, никаких эксцессов…
– Нас не тронут – мы не тронем, – ответил Шульгин. – Насколько я помню, в каждом случае имевших место конфликтов они начинали первыми…
– Это, между нами говоря, большой вопрос, – не уступала леди. – Первый выстрел каждый раз делали, безусловно, они, но ведь надо знать англичан! С их точки зрения вы вели себя невыносимо вызывающе, а с «Грейт Бритн» так нельзя. Вы их намеренно доводили до бешенства, вот они и бросались в драку, как говорится, «очертя голову».
– Если бы мы их не знали, может, и вели бы себя посдержанней, – сказал Воронцов, – а так – в самый раз. Хамов надо учить. Причем хамов – подловатеньких. Ведь в каждом случае они были абсолютно уверены в своем несоизмеримом превосходстве… А вот когда с Гитлером столкнулись, хвост поджали и терпели, пока тот Дюнкерк им не устроил и Лондон бомбить не начал…
– Ладно, закончили политинформацию, – поднял руку Новиков. – Нам теперь какое-то время под них косить придется, так что лучше обойтись без неприязни к своим персонажам. Хорош был бы Штирлиц, все время твердящий про себя – «фрицы проклятые»…
Действительно, как бы ни относиться к тогдашним владыкам полумира, непрерывно и постоянно учинявшим кризисы везде, где хотелось «правительству Ее Величества», генералам, адмиралам, колониальным губернаторам и вице-королям, а до поры до времени правильнее всего было изображать свою к ним принадлежность. Тоже ситуативно, разумеется, на тех территориях, где к «гордым британцам» относились с почтением или страхом, не переходящим в неконтролируемую агрессию.
И на территории Соединенного Королевства, как правильно сказала Сильвия, лучше появиться в качестве англичан, а не кого-либо другого. В те патриархальные времена назваться американцами в приличном месте значило примерно то же самое, что в семидесятые годы двадцатого века, появившись в изысканном московском салоне «друзей театра на Таганке», громогласно провозгласить: «Здравствуйте, а я к вам из Пырловки (или Мухосранска)». Самый деликатный (политкорректный) из присутствующих поднесет палец к губам. «Ладно, мол, бывает, но зачем же об этом – вслух?»
В высший свет просачиваться, объявляя себя побочным сыном герцога Веллингтона, внучатым племянником последнего настоящего Плантагенета, никто не собирался, хотя, если бы очень захотелось, можно было и попробовать. Сильвия вон втерлась в родство к самому Черчиллю, в роли его двоюродной тетки, и получилось. Легче, чем у Остапа закрепиться в роли сына лейтенанта Шмидта.
(А вот интересно, чего бы Паниковскому не выйти из конвенции, без всяких конфликтов создав новую династию – братьев названного героя? По возрасту – как раз.)
Нужно было, используя схему известного рассказа Честертона, балансировать на тонкой грани, перед простолюдинами изображая крутых джентльменов, а очутившись в обществе последних, держать фасон, не слишком высовываясь. Ориентируясь, например, на личину сэра Говарда Грина, в роли которого Шульгин достаточно преуспел. Безукоризненные манеры с легким налетом чего-то бомбейско-калькуттского, совсем чуть-чуть выставленная напоказ состоятельность, нагловатость, если потребуют обстоятельства. Как у Дизраэли.
Собственно говоря, в Лондоне компания собиралась провести не больше недели, от силы – двух. Они ведь знали, что война вот-вот разразится, а большинство британского общества пока пребывало в неопределенности. О том, что вопрос решен давно и окончательно, речи ни в парламенте, ни в прессе не шло, напротив, дело подавалось так, что Англия настроена вполне миролюбиво и озабочена лишь гражданскими правами так называемых «ойтландеров», то есть британских подданных, десятилетиями проникавших на территорию бурских республик в поисках золота и алмазов. Вот они, достигнув определенной численности и финансового успеха, потребовали, при полной поддержке королевского правительства, предоставления им избирательных и прочих прав первопоселенцев. Отказ автоматически вел к войне, имеющей целью аннексию Трансвааля и Оранжевой республики.
Срок, остающийся до объявления боевых действий, предполагалось использовать, прежде всего, для уяснения, насколько данная реальность совпадает с Главной исторической, затем – установления личных связей с лицами, которым предстоит в ближайшее время сыграть решающие роли в предстоящем конфликте. Действуя одновременно с обеих сторон, бурской и британской, представлялось весьма заманчивым и возможным устроить дело таким образом, чтобы районы, самые богатые золотом и алмазами, в результате естественного развития событий оказались вне досягаемости тех и других. В частных руках. В чьих именно – понятно.
Только Сильвия, естественно, могла свести молодых, жаждущих приключений парней с нужными людьми. И тут опять возникала интересная коллизия. Если этот мир – тот самый, значит, в нем непременно должна присутствовать она – «самая первая», и с ней каким-то образом придется встретиться. Каким – леди Спенсер уже придумала.
Одновременно с индивидуальной подготовкой к посещению нового мира, приходилось заниматься и материально-техническим оснащением. Что бы там ни предполагалось и планировалось, а в глубине почти у каждого таилась мысль, что вернуться, может быть, и не удастся. Если уж началось такое, раньше невиданное и неслыханное, так кто гарантирует, что в определенный момент не рассыплются в труху блок-универсалы, установки СПВ, вообще вся не соответствующая времени техника?
Это Левашов осторожно высказал подобную гипотезу – что, достаточно отдалившись от момента своего создания «вверх по реке времени», перестав соответствовать местным законам природы, некоторые артефакты могут утратить свои свойства. Полностью или частично.
– Частично – это как? – сострил Шульгин. – В портсигарах можно будет по-прежнему носить сигареты?
– В этом роде. – Олег шутить был не склонен.
– Вздор, – заявила Сильвия. – Мой блок-универсал нормально работал намного раньше девяностых годов…
– Упускаешь небольшую деталь, – принялся растолковывать Левашов. – Ты работала, поддерживая постоянную связь с Главной Базой. Твой Шар и блок фактически являлись рабочими элементами вневременного управляющего центра. Да и Земля целиком входила в систему ячеек Сети. А сейчас… Я просто не знаю.
– Очень, кстати, возможный вариант, – вмешался Новиков. – Особенно если кто-нибудь приложит руку к его реализации. Что стоит подкрутить несколько гаечек в часовом механизме мироздания? Вроде как постоянную Планка или закон всемирного тяготения подкорректировать. Никаких видимых изменений, кроме одного – образуется время, в котором никакие подобные штучки существовать не могут, просто потому, что им тут не место. И узнаете вы об этом, братцы, когда поздно будет пить боржом.
Одна надежда останется, на сутры и мантры профессора Удолина. Вдруг да не подведет древняя мистика, посторонняя по отношению к электронным Гиперсетям…
– А ну, кончай пораженческие разговоры! – слегка возвысил голос до генеральских ноток Берестин. – Все трусы и паникеры будут караться по законам не извращенного, а военного времени…
Действительно, что теперь рассуждать и изобретать всяческие страшилки? Любое предприятие, от подъема на Эверест до похода в подмосковный лес за грибами, можно обставить таким количеством алармистских[12] прогнозов, что захочется вообще никогда не вставать с дивана…
Читать бесплатно другие книги:
