Я вещаю из гробницы Брэдли Алан

В туманном зеленом свете раннего утра Святой Танкред напоминал георгианскую акварель, его башня зловеще маячила над выпуклым церковным кладбищем, и казалось, будто аэростат оторвался от причала и устремился в небеса.

Единственной резкой нотой в этой умиротворяющей сцене был алый фургон, припаркованный на мощеной булыжником дорожке, ведущей к главному входу. Я сразу же признала в нем фургон мистера Гаскинса, церковного сторожа. Рядом на траве под тисами стоял сверкающий черный «хиллман», и его блестящая лакировка сказала мне, что он не принадлежит никому из Бишоп-Лейси.

К западу от церкви, почти скрытый туманом, напротив часовни припарковался синий грузовик. Из его открытого откидного борта торчали пара старых лестниц и партия грязных ветхих досок. Джордж Баттл, подумала я. Деревенский каменщик.

Я резко затормозила и прислонила «Глэдис» к обветшалой усыпальнице некоей Кассандры Коттлстоун, 1685–1750 (точная современница Иоганна Себастьяна Баха, заметила я).

Высеченная в камне и печально поистрепавшаяся, Кассандра лежит на заросшей мхом гробнице с закрытыми глазами, как будто у нее болит голова, пальцы сомкнуты под подбородком, а в уголках рта виднеется легкая самодовольная улыбка. Складывалось впечатление, что она не сильно возражает против того, чтобы быть мертвой.

На основании выбиты слова:

Я обратила внимание, что слово «my» было написано двумя разными вариантами, и припомнила, что Даффи как-то рассказывала мне какую-то древнюю историю о гробнице Коттлстоун. О чем там шла речь?

Мои мысли оказались прерваны звуками голосов на церковном крыльце. Я быстро прошла по траве и вошла внутрь.

– Но право было дано, – говорил викарий. – Пути назад нет. Работа уже в процессе.

– Тогда вы должны остановить ее, – сказал крупный мужчина в темном костюме. Своим бугристым лицом, похожим на картофелину, и гривой белых волос он напоминал швабру, наряженную в лучшую одежду. – Вы должны прекратить это немедленно.

– Мармадьюк, – ответил викарий, – епископ заверял меня неоднократно, что не будет… о, Флавия, доброе утро. Ты рано на ногах, так сказать.

Крупный мужчина медленно повернул голову и перевел взгляд своих светлых глаз на мое лицо. Он даже не улыбнулся.

– Доброе утро, викарий! – выпалила я. Излишняя жизнерадостность на рассвете весьма огорчает некоторых людей, и я сразу же поняла, что беловолосый мужчина – один из них. – Прекрасненькое утро, ась? Несмотря на дождь.

Я знала, что хватила через край, но временами я ничего не могу с собой поделать.

– Ась? – добавила я с ударением.

– Флавия, дорогуша, – сказал викарий. – Как приятно тебя видеть. Я полагаю, ты ищешь мистера Гаскинса. Насчет цветочных корзин, верно? Да, я так и думал. Полагаю, он наверху в колокольне занимается веревками и тому подобным. Нельзя оставлять беспорядок в Страстную пятницу, не так ли?

Цветочные корзины? Викарий включил меня в какую-то маленькую драму собственного сочинения. Какая честь! Я вломилась в неподходящий момент, и он явно хотел от меня избавиться.

Меньшее, что я могла сделать, это подыграть.

– Точно-точно, что ж, я так и подумала. Отец будет так рад, если все лилии будут расставлены как положено.

И с этими словами я, словно юная газель, прыгнула на первую ступеньку крутой винтовой лестницы в башне.

Оказавшись вне поля зрения, я потащилась вверх, вспомнив, что старые лестницы в замках и церквях закручиваются по часовой стрелке, когда ты поднимаешься, так что нападавший, взбираясь по ступенькам, вынужден держать меч в левой руке, в то время как защитник, находящийся сверху, может использовать правую, обычно более сильную руку.

Я на секунду повернулась и сделала несколько финтов и выпадов в воображаемого викинга, а может, норманна или даже гота. Когда дело касается разбойников и мародеров, я довольно беспомощна.

– Эй! – крикнула я, становясь в позицию и вытягивая руку с воображаемым мечом. – Ангард и так далее!

– Чтоб мне провалиться, мисс Флавия, – произнес мистер Гаскинс, что-то роняя и прижимая руку к тому месту, где, предположительно, у него колотилось сердце. – Вы меня чертовски напугали.

Боюсь, я не смогла сдержать самодовольную улыбку. Не так легко напугать гробокопателя, особенно такого, который, несмотря на возраст, так же крепко сложен, как моряк. Полагаю, это его бугристые руки, узловатые ладони и кривые ноги наводили меня на мысли о море.

– Простите, мистер Гаскинс, – сказала я, снимая макинтош и вешая его на крючок для одежды. – Мне следовало свистеть по пути вверх. Что в сундуке?

Древний, видавший виды деревянный сундук стоял открытым у дальней стены, из него высовывался кусок веревки, который сторож только что бросил – с довольно виноватым видом, подумала я.

– В этом? Ничего особенного. На самом деле всякий хлам. Остался со времен войны.

Я наклонила шею, чтобы заглянуть за его спину.

В сундуке лежали еще несколько кусков веревки, сложенное одеяло, полведра песка, насос в форме буквы U со сгнившей резиновой частью, еще один кусок резины, лопата с прилипшей грязью, черный стальной шлем с белой буквой W и резиновая маска.

– Противогаз, – сказал мистер Гаскинс, поднимая эту штуку и держа на расстоянии вытянутой руки, словно Гамлет череп Йорика. – Во время войны здесь был пост парней из противовоздушной обороны и противопожарных сторожей. Я и сам провел тут немало ночей. В одиночестве. Странные вещи мне доводилось видеть.

Он полностью завладел моим вниманием.

– Например?

– О, знаете ли… загадочные огоньки, плавающие по церковному кладбищу, и всякое такое.

Он что, пытается напугать меня?

– Вы меня дурите, мистер Гаскинс.

– Может, да, мисс… а может, и нет.

Я схватила жуткую пучеглазую маску и натянула ее себе на голову. Она пахла резиной и застарелым потом.

– Смотрите, я осьминог! – сказала я, размахивая щупальцами. Искаженные маской, мои слова звучали как-то вроде: «Шмотрите, я ошминок!»

Мистер Гаскинс стащил эту штуковину с моего лица и бросил обратно в сундук.

– Дети умирали, играя с этими штуками, – сказал он. – Задыхались до смерти. Это не игрушка.

Он опустил крышку сундука и, защелкнув медный замок, убрал ключ в карман.

– Вы забыли веревку, – напомнила я.

Бросив на меня взгляд, который, я полагаю, называется прищуренным, он откопал в кармане ключ, открыл замок и достал веревку из сундука.

– И что теперь? – поинтересовалась я, стараясь выглядеть нетерпеливой.

– Лучше вам пойти и заняться своими делами, мисс, – сказал он. – У нас есть работа, и нам не надо, чтобы такие, как вы, путались у нас под ногами.

Что ж!

Обычно тот, кто позволил себе сказать мне что-то подобное в лицо, занял бы верхнюю строчку в моем списке жертв стрихнина. Пара кристаллов в тарелку с обедом – вероятно, смешанных с горчицей на сэндвиче, которая ловко скроет и вкус, и текстуру…

Но постойте! Ведь он же сказал «мы»? Кто эти «мы»?

Бывая в церкви, я знала, что мистер Гаскинс обычно работает в одиночестве. Он зовет помощника, только когда надо поднять что-то тяжелое, например, передвинуть упавшую могильную плиту из тех, что потяжелее, или похоронить кого-то, кто…

– Святой Танкред! – воскликнула я и бросилась к двери.

– Постойте! – запротестовал мистер Гаскинс. – Не ходите туда!

Но его голос позади был уже почти не слышен, когда я с грохотом неслась вниз по винтовой лестнице.

Святой Танкред! Они открывают могилу Святого Танкреда в усыпальнице и не хотят, чтобы я встревала. Вот почему викарий так резко сменил тему. Поскольку он отправил меня прямо к мистеру Гаскинсу в башню, это не имело никакого смысла, но у него вряд ли было время поразмыслить.

Цветочные корзины, однако! Где-то внизу они уже открывают могилу Святого Танкреда!

Когда я выбежала в вестибюль, там никого не было. Викарий и беловолосый незнакомец исчезли.

Слева от меня был вход в крипту, тяжелая деревянная дверь в готическом стиле, ее изогнутые очертания напоминали неодобрительно выгнутую бровь. Я толкнула ее и тихо пошла вниз по ступенькам.

У подножия лестницы вереница маленьких голых электрических лампочек, временно подвешенных под низким потолком, вела к передней части церкви, и в их неверном желтоватом свете окружающее пространство казалось только темнее.

Я была здесь однажды, играла в прятки с девочками-скаутами Святого Танкреда. Было это, разумеется, до моего бесславного изгнания из их рядов. Тем не менее даже спустя столько времени я не могла не вспоминать Делорму Хиггинсон и то, как много времени потребовалось, чтобы заставить ее замолчать и перестать пускать пену изо рта.

Передо мной во мраке таилась припавшая к земле груда металлолома, служившая в церкви печкой.

Я неловко обошла ее по кругу, не желая поворачиваться к этой штуке спиной.

Изготовленное на предприятии «Дикон и Бромвель» в 1851 году и продемонстрированное на Великой выставке, это знаменитое своей непредсказуемостью чудовище обитает в потрохах Святого Танкреда, напоминая гигантского кальмара, атаковавшего подводную лодку капитана Немо «Наутилус» в «20 000 лье под водой», жестяные щупальца его труб простираются во всех направлениях, а два круглых слюдяных окошка в дверце из кованого железа светятся, будто пара диких злобных глаз.

Дик Плюз, деревенский сантехник, годами питал к зверю то, что викарий именовал «сердечной привязанностью», но даже я знала, что это печальный оптимизм. Дик боялся эту штуковину, и все в Бишоп-Лейси об этом знали.

Иногда во время служб, особенно в периоды долгих пауз, когда мы все сидели на проповеди, по трубам с горячим воздухом поднимался поток коротких слов – слов, которые мы все знали, но притворялись, что нет.

Я содрогнулась и пошла дальше.

Теперь по обе стороны от меня располагались выложенные кирпичом арки. За ними, сложенные, будто вязанки дров, по словам мистера Гаскинса, лежали разложившиеся трупы давно умерших жителей деревни, в том числе изрядное количество усопших де Люсов.

Должна признать, что временами мне очень хотелось вытащить этих моих высохших, похожих на бумагу предков – не просто для того, чтобы увидеть, насколько они похожи на свои потемневшие портреты маслом, до сих пор висевшие в Букшоу, но чтобы доставить себе личное удовольствие от случающейся иногда встречи с трупом.

Только Доггер был в курсе этой моей необычной склонности и убедил меня, что это потому, что при изучении трупов удовольствие от познания превосходит боль.

Аристотель, по его словам, разделял мою привязанность к покойникам.

Старый добрый Доггер! Как он умеет меня успокоить.

Теперь до меня доносились голоса. Я находилась прямо под апсидой.

– Осторожно! – говорил кто-то во мраке передо мной. – Полегче, Томми, дружище.

По стене прыгнула темная тень, словно кто-то включил фонарь.

– Тише! Тише! Где Гаскинс с его чертовой веревкой? Прошу прощения за грубость, викарий.

Силуэт викария вырисовывался в открытом проеме спиной ко мне. Я наклонила голову, чтобы заглянуть за него.

В дальнем конце помещения из стены был практически вынут и повернут в сторону большой прямоугольный камень. Один его конец теперь покоился на деревянных козлах, а второй держался на краю нижнего камня. Под камнем виднелась пара дюймов холодной темноты.

Четверо рабочих – все незнакомцы, кроме Джорджа Баттла, – стояли наготове.

Подойдя для ближайшего рассмотрения, я наткнулась на локоть викария.

– Боже мой, Флавия! – изумленно воскликнул викарий, его глаза казались в холодном свете огромными. – Я чуть богу душу не отдал от страха, дорогая моя! Я не знал, что ты здесь. Тебе не следует тут находиться. Слишком опасно. Если твой отец об этом услышит, он мне голову оторвет.

В моих мыслях промелькнул Святой Иоанн Креститель.

– Простите, викарий, – сказала я. – Я не хотела вас напугать. Просто, поскольку меня назвали в честь Святого Танкреда, я хотела быть первой, кто увидит его благословенные старые кости.

Викарий безучастно смотрел на меня.

– Флавия Танкреда де Люс, – напомнила я ему, добавляя в свой голос чуток фальшивого почтения, скромно скрестив руки на груди и потупив глаза: приемчик, который я подсмотрела у Фели во время молитв.

Викарий долго молчал, а потом тихо хихикнул.

– Ты мне голову морочишь, – сказал он. – Я точно помню церемонию твоего крещения. Флавия Сабина де Люс – вот как мы тебя нарекли во имя Отца, Сына и Святого духа, аминь, и Флавией Сабиной де Люс ты останешься – разумеется, до тех пор, пока не решишь связать себя священными узами брака, как твоя сестра Офелия.

Моя челюсть отвисла до пола.

– Фели?

– О боже, – сказал викарий. – Боюсь, я проболтался.

Фели? Моя сестра Фели? Решила связать себя священными узами брака?

Едва могу поверить в это!

Кто же он? Нед Кроппер, мальчик на побегушках из «Тринадцати селезней», чьи представления об ухаживаниях выражаются в том, чтобы оставлять заплесневелые сласти на нашем кухонном крыльце? Карл Пендрака, американец-военнослужащий, желающий показать Фели достопримечательности Сент-Луиса, штат Миссури? («Карл собирается показать мне, как Стэн Мьюжл[8] подает мяч».) Или это Дитер Шранц, бывший немецкий военнопленный, решивший остаться в Англии и работать на ферме, пока он не сможет преподавать английским школьникам «Гордость и предубеждение». И еще, разумеется, есть детектив-сержант Грейвс, молодой полицейский, который всегда теряет дар речи и бурно краснеет в присутствии моей вялой сестрицы.

Но не успела я одолеть викария дальнейшими расспросами, как и в без того переполненное помещение впихнулся мистер Гаскинс с веревкой в руке и с фонарем, отбрасывающим диковинные колеблющиеся тени.

– Дорогу! Дорогу! – пробормотал он, и рабочие расступились, плотно прижимаясь к стенам.

Вместо того чтобы выйти из помещения, я воспользовалась возможностью проникнуть внутрь, так что к тому моменту, как мистер Гаскинс зафиксировал веревку на наружном конце камня, я вклинилась в дальний угол. Отсюда у меня будет лучший обзор на происходящее.

Я глянула на викария, казалось, забывшего о моем присутствии. Его лицо напряглось в свете маленьких колеблющихся лампочек.

Что там сказал этот Мармадьюк, мужчина в темном костюме? «Вы должны остановить это. Вы должны прекратить это немедленно».

Очевидно, что, несмотря на Мармадьюка, кем бы он ни был, работа продолжается.

– Где же ваш приятель? – внезапно спросил мистер Гаскинс, на минуту оторвавшись от своей работы, и его слова странным эхом отразились от арочного потолка крипты. – Я думал, он хочет присутствовать при главном событии?

– Мистер Сауэрби? – уточнил викарий. – Я не знаю. Очень непохоже на него – опаздывать. Возможно, нам следует немного подождать.

– Этот камень никого не ждет, – сказал мистер Гаскинс. – У этого камня свои резоны, и он собирается выйти наружу, нравится нам это или нет.

Он ласково потрепал огромную глыбу, и та жутко застонала, как будто от боли.

– Он висит на кончиках пальцев, и все тут. Кроме того, Норману и Томми надо возвращаться в Мальден-Фенвик, не так ли, парни? Они пришли сюда работать, и они будут работать.

Он широко махнул в сторону рабочих, один из которых был чрезвычайно рослым, а второй ничем особенным не выделялся.

Внизу в глубинах крипты мистер Гаскинс был правителем своего собственного мрачного королевства, и никто не осмеливался возвысить против него голос.

– Кроме того, – добавил он, – это только стена. Мы не попадем к саркофагу, пока не пройдем сквозь нее. Зафиксируй веревку, Томми.

Когда Томми обвязал веревку вокруг каменного выступа, мистер Гаскинс обратил внимание на меня. В этот ужасный миг я подумала, что он непременно меня выгонит вон. Но ему была нужна публика.

– Саркофаг, – сказал он. – Саркофаг. Вот вам редкое словечко. Но вы не знаете, что оно означает, мисс?

– Оно происходит от двух греческих слов и означает «пожиратель плоти», – ответила я. – Древние греки делали их из особого камня, привозимого из турецкого города Ассос, поскольку считалось, что он поглощает тело целиком, за исключением зубов, за сорок дней.

Хотя я делаю это нечасто, я вознесла безмолвную благодарственную молитву сестрице Даффи, прочитавшей мне вслух этот занимательный отрывок из какого-то черного, как гроб, тома энциклопедии в библиотеке Букшоу.

– Ага! – сказал мистер Гаскинс, как будто знал все это с самого начала. – Что ж, теперь мы это знаем из уст младенца.

Не успела я оскорбиться, как он сильно дернул за веревку.

Ничего не произошло.

– Помоги мне, Норман. Томми, толкни камень с другого конца, посмотрим, сможем ли мы его вытащить.

Но, несмотря на их попытки, камень не шелохнулся.

– Похоже, он застрял, – предположил викарий.

– Застрял – неподходящее слово, – сказал мистер Гаскинс. – Он хорошенько и чертовски…

– У кое-кого слишком длинные уши, – перебил его викарий, поднося указательный палец к губам и делая почти неуловимый кивок в моем направлении.

– Что-то его держит, вот что. Давайте-ка посмотрим.

Мистер Гаскинс уронил конец веревки и забрал фонарь у Томми.

Держа лампу почти у самой линзы, он придвинул лицо к расщелине.

– Ничего, – наконец объявил он. – Надо расширить посильнее.

– Не надо, пустите меня, – сказала я, забирая у него фонарь. – Моя голова меньше вашей. Я скажу вам, что там увижу.

Я думаю, они так были ошарашены моей инициативой, что никто даже не попытался меня остановить.

Моя голова легко проскользнула в отверстие, и, как акробатка, я маневрировала фонарем, пока он не осветил гробницу из положения над моей головой.

Холодный влажный сквозняк дунул мне в лицо, и я сморщила нос от резкого тошнотворного запаха застарелого разложения.

Я смотрела в маленькую каменную комнату, вероятно, семи футов в длину и трех в ширину. Первое, что я увидела, была человеческая рука, ее иссохщие пальцы крепко сжимали осколки стеклянной пробирки. А потом лицо – жуткую нечеловеческую маску с огромными уставившимися на меня пластиковыми глазами и резиновым поросячьим рылом.

Под этим красовались белые кружева, не до конца прикрывавшие почерневшие сосуды на горле. Над глазами виднелась копна вьющихся золотистых волос.

Более чем определенно – это не тело Святого Танкреда.

Я убрала фонарь, вытащила голову из щели и медленно повернулась к викарию.

– Полагаю, мы нашли мистера Колликута, – объявила я.