Освободитель Прозоров Александр

Географ

Реальная жизнь никогда не похожа на книжную. В книжной истории Русь была крещена в девятом веке, в реальной – еще много веков православные приносили идолам требы и венчались с волхвом и священником вокруг ракитового куста[1]. По книжной мудрости, ни один христианин не должен верить ни в ведьм, ни в колдовство – однако по первому поводу они готовы сжечь пойманного чародея. И даже священники часто не отказываются от участия в богомерзком шабаше. Книжный обычай требует, чтобы жена «да убоялась мужа своего» – в реальности же иные жены мужей по струнке выстраивают только так. Книжные образы представляют женщин существами слабыми и беззащитными, требующими заботы и покровительства – реальные женщины дерутся на поединках, командуют армиями и целыми государствами. Книжный мусульманин воздерживается от алкоголя – реальные нередко вспоминают, что о водке и пиве в Коране ничего не сказано. И уж, конечно, запрет изображать живые существа никогда не останавливал исламских владык в желании получить свой красочный портрет…

– Так ты, значит, с ней все-таки спал?! – Ладонь жены стремительным броском кобры вцепилась сзади в его шею, крепко сжались пальцы. – А мне сказывал, не было ничего!

– Милая, с кем спал, почему?! – не понял Егор, Великий князь русский, Заозерский, Литовский и Новгородский, император Священной Римской империи, король Польский, Молдавский и Константинопольский, и так далее, и так далее, и так далее… Что вовсе не избавляло его от поучительного тона любимой супружницы и ее воистину гаремной ревности. Внимание своего мужа бывшая невольница не собиралась делить никогда и ни с кем!

– А с чего бы еще она вдруг портрет тебе свой присылала, Егорушка? – с ласковой злостью куснула его за ухо княгиня Елена. – Обличье свое желает в твоей памяти освежить, глазками пленить, стан свой напомнить. Эва, вон, как титьки через ткань просвечивают! Так и кричат, что по пальчикам твоим бесстыжим заскучали!

– Да? – удивился Егор и посмотрел на портрет уже совсем другими глазами.

Вальяжно развалившаяся на тахте среди подушек юная женщина была одета лишь для вида – в легкие и невесомые, как утренний туман, шелковые шаровары, блузу и платок. По телу были небрежно раскиданы золотые украшения с самоцветами: тонкие браслеты с рубинами и сапфирами, цветастые эмалевые змейки на щиколотках, жемчужные бусы в несколько ниток, золотой с яхонтами обод на голове, украшенный множеством подвесок, каждая – со своим ограненным сверкающим камешком. Ткань и украшения не скрывали, а подчеркивали белизну ханской кожи, мягкость изгибов ее тела, черную глубину зрачков, влажный блеск манящих губ.

И великий князь впервые понял, как давно не видел своей преданной союзницы, не слышал ее голоса и не ощущал пряно-полынного запаха ее плеч.

– Мы повесим ее в моих покоях возле опочивальни, – деловито решила княгиня, явно поняв, что сболтнула что-то не то, потянула картину из рук мужа, отставила к стене, лицом в темноту. – Дай, я тебе лучше прочитаю, что она пишет… – Елена промотала в руках длинный список. – Все дела, дела… Покой у них, и бояре твои земли приволжские успешно запахивают и службу честно несут. Предприятия доход дают постоянный и верный, мытари на реке тоже зла-то в казну что ни день досыпают, сосед же южный хан Улугбек ведет себя мирно и… – Княгиня запнулась. – Медресе?

– Давай я посмотрю? – потянулся за грамотой Егор.

Вожников уже неплохо разбирался в здешнем написании, чтобы читать самостоятельно. Что, однако, не уменьшало его решимости свести вычурную художественную славянскую каллиграфию к простому и общедоступному печатному слову.

– От хана Улугбека с поклоном прибыл многочтец великий ходжи Хафизи Абру… Для описания земель русских и диких… И познания прочих знаний неведомых… Для нового Дома Мудрости… Баскак, что ли?! – Правительница половины Европы в ярости сверкнула глазами: – На кол его завтра же! Отродясь такого не бывало, чтобы неверные люд христианский чли и земли русские описывали![2]

– Ну-ка, дай посмотрю… – не поверил своим ушам Егор и отобрал-таки свиток у раскрасневшейся от злости супруги. Однако грамота оказалась написана столь изящными буквами: сплетенными, украшенными завитушками и вдобавок с разноцветными вставками, что он сразу сдался и скрутил послание обратно, даже не пытаясь расшифровать, поднял глаза на Елену: – Может, сперва хоть посмотрим на этого чудика, любимая моя? Ну, прежде чем на кол? Вдруг мы чего-то напутали? Не верится мне в такую наглость нашего соседа, коли уж он ведет себя мирно. Кто же баскаков с поклоном присылает? К тому же имя Улугбека я где-то слышал… – Великий князь постучал себя свитком по лбу. – Ей-богу, слышал. Точно слышал! Чем-то он изрядно знаменит…

– Это внук великого Тамерлана, воспитателя и победителя Тохтамыша, – тут же напомнила княгиня, хорошо знавшая семейные связи чуть ли не всех знатных родов планеты. – Когда после смерти Тамерлана в тамошних землях началась смута, его младший сын Шахрух смог победить братьев, поделил земли, а Самарканд с окрестностями несколько лет назад подарил юному сыну Улугбеку. Мыслю, ныне ему нет еще и двадцати. Молодые правители глупы и заносчивы, жаждут славы и завоеваний. Вестимо, желая сравниться с великим дедом, он и прислал баскака. Воевать с отцом вьюноша не может, ему изменит собственная армия. Иных же соседей, кроме нас и нашей окраинной Сарайской Орды, у него нет.

– Нет, тут что-то другое, – покачал головой Егор. – Очередного вояку я бы вспомнил… Подожди, а откуда у нас это письмо и портрет?

– На имперском приеме в Больших Посольских палатах, – приосанилась княгиня Елена, – к ногам нашим послы окраин многих принесли дары и послания разные. Рази все сразу и упомнишь? Миланку испросить надобно, она просителей всех записывает. Откель пришел, чего просит, где обитает? Нам же сим заниматься недосуг!

Бывшая невольница, пусть и княжна по крови, при мысли о своем нынешнем императорском звании невольно вся распрямилась, развернула плечи, вскинула подбородок, грозно сверкнула глазами – что со стороны румяной розовощекой молодухи, простоволосой, без украшений, сидящей возле жарко натопленной печи в одной исподней рубахе, смотрелось до крайности забавно.

– Ты чего? – удивилась его улыбке жена.

– Леночка моя… Ну, до чего же ты на диво хороша! – Егор поднялся, кинул свиток на стол, шагнул к жене.

– Нет, нет! – забеспокоилась княгиня. – Не сейчас! Мне надобно послания до ночи разобрать. Грамоты прочитать, ябеды счесть, о событиях важных проведать. Коли не самой сие творить, так и власть быстро в чужие руки убежит, к советникам разным, да дьякам с писарями.

– Всего, любимая, не перечесть… – попытался взять женщину за руки князь, но Елена вскочила:

– Так ведь и пост сегодня!

Встать было ошибкой – Егор тут же подхватил рубаху за края, вскинул руки вверх, одним движением оставляя жену полностью обнаженной. Здесь, в личных покоях, он мог не опасаться, что кто-то внезапно ворвется с докладом, принесет угощение или еще как-то захочет услужить. Великий князь желал хоть где-то оставаться обычным человеком, и пока он находился здесь – этот край великокняжеского новгородского дворца был запретным местом для всех, кроме них двоих.

– Егорушка, грех… – смиренно напомнила Елена, не пытаясь, однако, прикрыться.

– Полночь уже прошла, моя княгиня, – сказал он, целуя ее плечи, шею, медленно подбираясь губами выше, к ямочке на подбородке. – Моя великая княгиня, моя королева, моя императрица…

От таких блаженных слов женщина слабо застонала – наверное, ко всему этому сонму титулов она не сможет привыкнуть никогда. Детские несбыточные, невероятные мечтания, которые внезапно стали явью. Странное, блаженное состояние, когда не хочется просыпаться… Но при всем том ты знаешь, что находишься не во сне. Не веришь – но надеешься. И в то же время – знаешь.

А губы мужа – ее повелителя и спасителя, ее послушного слуги и господина, подобранного из праха, но вознесшего ее на вершину мира, исполнителя мечтаний и непобедимого воина, хладнокровного и преданного, сурового и нежного – целовали веки, брови, щеки, его ладони скользили по груди, по бедрам, привлекали все крепче к телу. Королева, княгиня, императрица… Ради одного этого любая отдала бы себя целиком и полностью, до капли, без единого колебания. Ради этого одного… Но ведь Елена его еще и любила! Страстно и жадно – еще с тех времен, когда он был просто рабом, и в нем не было ничего, кроме сильных рук и горящего взгляда.

Ее раб и император!

И что в сравнении с этим шелест сминаемых спиной свитков, спархивающие со стола листы и кувыркающаяся в угол чернильница! Бывает миг, когда поцелуй стоит дороже вселенной, а желания становятся важнее любой заповеди и сильнее любого запрета.

Ее князь… Ее король… Ее император…

Волна сладострастия прокатилась по телу снизу вверх, заставив выгнуться и застонать снова, стекла по сторонам через пальцы и с кончиков волос, забирая остатки сил, и великая княгиня, повелевающая половиной мира, замерла, лежа на полу среди важнейших дипломатических документов. Егор склонился над женой, крепко поцеловал ее в губы:

– Любимая моя…

– Неужели до опочивальни было не подождать? – лениво попрекнула Егора княгиня.

– Ждать целую вечность, когда ты рядом? – удивился молодой человек. – Неужели я похож на безумца?

– Наши внуки будут читать эти архивы, – она взмахнула руками над полом, раскидывая свитки, – и не поймут, отчего все документы выглядят столь безобразно?

– Ерунда, – отмахнулся Егор. – Придумают какую-нибудь чушь про разорение их шведами или татарами. Наши имена к тому времени будут отлиты в бронзе, вознесены на пьедестал, окружены нимбами, а потому никто ничего подобного и помыслить не посмеет! А скорее всего архивов будет так много, что никто в них больше уже и не сунется, хоть ты тюфяки этими свитками набивай. Каждый день не меньше пуда привозят. Как у тебя терпения хватает все просматривать?

– Надо, милый, надо, – приподнялась на локте правительница. – Коли не хочешь, чтобы обманули, должен во все вникать сам.

– Нужно не самому вникать, а систему так выстроить, чтобы сама без сбоев работала, – Егор подсел ближе и снова стал размеренно целовать ее плечо холодными влажными губами, но теперь уже сверху вниз, направляясь к ладони. – Невозможно знать все и обо всем.

– Но хотя бы самое важное! – пригладила его голову княгиня.

– Важное? – хмыкнул Егор. – На кол баскака не сажай, пока я с ним не поговорю. Хочу узнать, что за фрукт. Остальное суета, дело житейское. Пошли лучше в опочивальню, я жутко по тебе соскучился!

– Уже?! – засмеялась княгиня. Однако перечить не посмела, взяла мужа за руку и прямо по рассыпанным документам повела за собой.

День всевластного правителя империи в ничем не ограниченной монархии был, разумеется, зажат в рамках строгого, как у обитателя тюрьмы усиленного режима, расписания. Спи, сколько хочешь – но к заутрене изволь подняться, выйти в церковь, отстоять службу. Хочешь не хочешь – а надо. Ибо иначе слухи средь народа поползут о нездоровье великого князя, о бедах каких, что внимание повелителя даже от Бога отвлекли, али того хуже – что в вере своей он пошатнулся.

После заутрени – завтрак с самыми знатными князьями и боярами, а также людьми, особо приближенными в качестве награды за их ратные али хозяйственные достижения. Без этого ежедневного ритуала тоже никак не обойтись, ибо все эти гости были главной опорой власти новоявленного императора. За каждым из них стояли десятки городов, тысячи ратников, сотни тысяч простых ремесленников и пахарей. Именно они, князья и воеводы, правили его именем в своих уделах и ходили в походы под его стягами. И если они вдруг будут недовольны, снюхаются, взбунтуются – Егор, может, и справится, но намучается выше головы.

Завтраки у императора, великого князя, курфюрста, князя десятка княжеств и короля десятка королевств, носителя длинного списка титулов давали всей этой знати ощущение влияния, сопричастности к управлению державой, личного уважения правителя. И хотя по большей части за завтраками шла речь об охоте, красоте восточных невольниц и ценах на хлеб или лошадей, а вовсе не о будущих войнах или экономических реформах, главным была сама возможность поговорить с правителем всего и вся запросто, так же непринужденно, как с любым из своих друзей. Поэтому борьба за право попасть в «ближний круг» среди дворян шла нешуточная. Они интриговали, подсиживали друг друга, хитрили, обманывали, искали славы… И Егора такое положение вполне устраивало. Пусть лучше борются за право попасть к великому князю на завтрак, нежели за свержение этого самого князя.

Не менее важными были и обеды. Ежедневные полуденные пиры закатывали уже не для двух десятков, а для нескольких сотен гостей, сюда попадала не только знать, но и простые сотники, таможенники, подьячие – разумеется, по особому приглашению. Здесь великий князь Георгий прилюдно хвалил честных и храбрых слуг своих, награждал кошельками или поместьями, дарил оружие или одежду. Своими руками, по своей воле, выслушивая клятвы и заверения в верности. Личная преданность – основа основ феодального общества.

Второй опорой власти правителя новорожденной империи стали финансовые потоки. Если вассальная зависимость была для этого мира привычной и обыденной, то о власти денег никто пока особо не задумывался – чем Егор и пользовался, как мог, увязывая на себя все ручейки серебра и злата, душа руками церкви ростовщичество, но дозволяя «княжеское участие» в перспективных начинаниях, вводя новую, единую монету, «золотой червонец» – которую, однако, одновременно пытался вытеснить «гарантийными записками». Чтобы человек, сдав золото в отделение великокняжеской казны на одном краю империи, мог получить эту сумму обратно в любом другом городе или порту любого уголка страны. Купцам услуга нравилась – возить золото бочонками и рискованно, и неудобно. То ли дело «записку» глубоко за пазуху спрятать. И не потеряешь, и «лихие люди» не найдут. А коли найдут – без хозяина, без подписи его тайной, все едино получить ничего не смогут.

Пока, правда, отказываться от привычной монеты люд не спешил. Но и Егор не торопился. Этот план был рассчитан на десятки лет, а то и на века.

Финансовая хватка однажды уже выручила Егора, когда в ответ на местническое зазнайство краковского князя Семена, урожденного Кубенского, он просто «высказал опасение» всем торговым конторам по поводу дел в Кракове – после чего заезжие купчишки потянулись в другие земли, а местные менялы резко зажали серебро в мошнах. Цены в городе тут же прыгнули вдвое, с работой внезапно стало плохо, продукты пропали… Народ через месяц возроптал, угрожая поднять князя Семена на вилы и поклониться императору за новым наместником. Однако Семен Кубенский успел примчаться первым, смирил гордыню и попросил у Егора помощи. После чего в Кракове так же внезапно все стало хорошо. Князь Семен, похоже, так и не понял, что именно произошло, но знатность Егора со своею больше уже не сравнивал.

Финансовая власть была секретной, ее вопросами Вожников занимался лично – три-четыре часа в день разбирая балансы казначейских отделений с их прибылями и убытками, общаясь с заезжими купцами и фабрикантами, слушая жалобы и просьбы, а заодно бережно выстраивая третью свою опору – производственную. Заматеревший Кривобок прислушивался к советам князя и с готовностью ставил все новые и новые опыты по выплавке железа и производству пушек. Вокруг него быстро разрасталась школа молодых розмыслов, с готовностью бравшихся за любые задачи. Усилиями азартных мастеровых вместо привычных домниц на Железном поле вырастали огромные домны высотой в десяток саженей, способные за день превратить в чугун сотни пудов болотной руды.

Для здешних мастеров чугун всегда был трагедией, бесполезным браком, но Егор знал, в чем хитрость, и посоветовал плющить его и продувать воздухом в раскаленной печи, выжигая лишний углерод. И дело пошло…

Следующим шагом, по замыслу Вожникова, предполагался перевод домен с болотной руды на железняк – и направленный в карман Кривобока один из золотых ручейков должен был решить этот вопрос всего за год или два. И тогда сталь в Империи станет дешевле дерева.

Четвертой опорой Егора была вера. Из далекого будущего Вожников вынес память о том, как религиозное противостояние может стать причиной жестоких кровавых мясорубок, и намеревался покончить с подобной перспективой на корню. Причем простым и надежным способом: наделить правом служить в церквях и мечетях лишь тех священников, что получат воспитание в семинариях и медресе Ярославля, создаваемых прямо сейчас под совместным патронатом римской курии, греческого патриархата и казанского муфтията. Ныне, когда и римский, и греческий патриархи оказались от императора в зависимости, создать единый духовный центр Егор надеялся без особого труда. В дальнейшем нести слово Божие должны будут лишь те, кто получит на сие великокняжеское разрешение. Для проповедников без лицензии «духовный центр» предполагался чуток подальше, на обледенелых северных островах – чтобы до невинных людей поганым словом не добрались.

Слово – оно ведь порою страшнее булата разить способно.

Пятой опорой должна была стать хорошая быстрая связь между различными краями и весями огромного государства… Но тут Егору продвинуться дальше ямских станций пока не удавалось.

В общем, даже простое перечисление всего, чего хотелось и что требовалось делать обязательно, дабы сохранить добытое, – и то выходило долгим и нудным.

А уж все это терпеливо исполнять…

К счастью, работы Вожников не боялся, строить умел и любил – иначе свою лесозаготовительную контору создать и сохранить ни за что бы не смог. А потому: взялся за гуж – не говори, что не дюж.

Заутреня – завтрак – прием в Посольских палатах челобитчиков и посланников – обед – послеобеденный отдых, в реальности посвящаемый делам тайным – выход к вечерне – прощание с боярами, отход к отдыху, половина которого тоже съедалась делами финансовыми и техническими, короткий сон и опять на каторгу – властвовать!

Радовало только то, что юная Империя мощнела на глазах, скрепляемая видимыми и невидимыми стяжками: клятвами преданности, перемешанными уделами, денежной и дорожной сетью, единством законов, мер и весов, общей печатной азбукой и общими правилами производства. В общем, Егор старался, как мог – вот только времени у него не оставалось даже на то, чтобы жене изменить. Хотя Елена все равно находила всякие поводы для своей неизменной горячей ревности.

В этой кутерьме Вожников уже к завтраку забыл и о портрете, и о Тамерлановом внуке, и о разговорах о баскаках – однако Елена, умница, памятку себе, похоже, сделала. И незадолго перед вечерней службой, когда Егор, наряженный в тяжелую, как латный доспех, и жаркую, несмотря на мороз, соболью шубу и расшитые валенки, в бобровой шапке и с высоким резным посохом из мореного дуба остановился на берегу Волхова, с завистью смотря на ребятню, что каталась по ледяному склону у далекого моста – сбоку к нему подкрались, допущенные охраной, три хорошо одетых седобородых татарина, двое из которых были в теплых мохнатых малахаях и тулупах, а один, самый молодой – в тюрбане с пером и толстом стеганом халате, обшитом шелковыми полосками.

– Это еще кто? – не понял Вожников, вопрошая по поводу странных просителей не столько самих татар, сколько свою свиту.

– Посольство правительницы Айгуль, мой возлюбленный супруг, – улыбнулась княгиня. – Ты ведь желал сегодня увидеть баскака, присланного ханом Улугбеком, внуком Тамерлана?

– Султан Улугбек шлет тебе поклон, великий князь, – низко поклонился татарин в тюрбане, – многие подарки и заверение в дружбе. Он наслышан немало о твоей мудрости и надеется найти в тебе своего единомышленника, вместе с которым сможет сделать наш мир добрее и красивее.

– Посол султана? – удивленно глянул на жену Егор.

– Посольских грамот не было, – тут же ответила Елена, которая следила за правилами дипломатического этикета со всей строгостью. – Токмо отписка от ханши.

– Я прибыл с просьбой, а не с посольством, господин… – поспешил сгладить щекотливую ситуацию татарин. – Ведь в нашем мире почти ничего не знают о твоей новой державе, великий князь. Неведомо нам даже, как к тебе обращаться.

– Нам тоже мало что ведомо о жизни в ваших краях, – сказал Егор. – Однако имя хана Улугбека кажется мне знакомым. Чем прославился твой повелитель?

– Он еще слишком юн, господин, чтобы обрести славу. Однако планы султана достойны восхищения. Он надеется возродить у себя в державе Дом Мудрости[3], основать в Самарканде, Гуджване и Бухаре медресе, в которых собрать самых великих мудрецов всего мира, построить обсерваторию.

– Вспомнил! – щелкнул пальцами Вожников. – Обсерватория Улугбека в Самарканде!

– Да, именно там ее и начали возводить, – согласно склонил голову татарин.

– Вот оно, значит, как… – Егор, прикусив губу, нетерпеливо постучал посохом по обледеневшей тропинке. Гость стал ему интересен, однако время приближалось к вечерне, беседовать было некогда. Князь еще раз щелкнул пальцами и решился: – Эй, кто-нибудь! Отведите посланника во дворец, велите накормить, коли голоден, отпоить сбитнем. Вижу, не по нашей погоде одет, зуб на зуб не попадает. Пусть ждет. Мыслю, беседой интересной нас с супругой перед ужином побаловать сможет. Идем, милая, пора.

– Конечно, дорогой, – кивнула Елена и, понизив голос, спросила: – Так кто это такой?

– Султан Улугбек? Правитель Самарканда и величайший ученый современности. Насколько я помню, он добился таких невероятных достижений во всех возможных областях науки, стал настолько мудр, что был обвинен в ереси и свергнут собственным сыном, который и отрубил ему голову[4]. Но это будет еще не скоро, а пока для нас важно то, что сосед он мирный и воевать не станет. Лет на двадцать за юго-восточные границы можно быть спокойными.

– Да, спокойное порубежье – это хорошо, – согласилась княгиня.

Подобные пророчества из уст своего мужа Елена слышала не раз, а потому особо не удивилась. Иногда предсказания оказывались на удивление точными. Иногда – смешили своей наивностью. Но по большей части относились к столь далекому будущему, что проверить их правдивость было невозможно. Вот как и это: поди проверь, казнит через двадцать лет своего отца еще только родившийся сын или передумает? Хотя с обсерваторией князь, похоже, угадал. Да и вообще, послушать сказки о странах неведомых зело интересно будет…

Княгиня повернула голову, подманила пальцем первого попавшегося на глаза молодого нарядного боярина в цветастом зипуне и расшитой сине-зеленой шапке:

– Отведи басурманина во дворец, ключницу покличь. Передай, я до вечера приютить велела.

– Пересвет я, княжич Елецкий, – поторопился представиться паренек и поклонился: – Все исполню в точности, княгиня!

– Поспешай, – милостиво махнула рукой Елена и тут же отступила к мужу.

В Новгороде ее чтили, слушали и опасались даже сильнее, чем самого правителя. Ведь тот половину времени пребывал в походах и разъездах. Княгиня же оставалась здесь всегда. Причем – со всей полнотой власти. Коли прогневается – судьбу любую скомкает, словно тряпку, и в окошко выбросит. Князь же в заботах своих о том даже и не прознает.

Княгиня крепко взяла мужа под локоть и вскинула подбородок – ей такое положение нравилось. Ей кланялись все, она – никому. Ее боялись, она – никого. Перед ней раболепствовали, ловили ее взгляд, каждое слово, стремились исполнить желание – ей же требовалось только карать или миловать. Оставалось только одно, совсем слабое разочарование: подняться выше было уже некуда. Она – императрица!

Все, что теперь оставалось бывшей невольнице – так это как-то подтверждать свой титул правительницы половины мира. Заказывать себе лучшие наряды и украшения, присутствовать на обедах и приемах, строить новые дворцы.

С дворцами получалось пока что хуже всего. Переделывать новгородский – бывшее Амосово подворье – она не могла, поскольку обитала в нем с мужем и челядью. Разве только новый строить – но новый имело смысл возводить в новом месте, в новой столице, где-нибудь дальше на западе, куда быстро сдвигались границы многолюдной державы. Выбрать город, созвать розмыслов, определить место, составить план…

Между тем Егор о сих важнейших делах даже не задумывался, полностью посвящая себя глупому кузнечному баловству, тренировке ватажников, переделке кораблей и возков под новые пушки, отправке рудознатцев в верховья Камы и Печоры, строительству плавильных печей и обучению боярских детей.

Хотя зачем помещиков и простолюдинов куда-то посылать, учить или тренировать? Пару смердов запороть, пару бояр поместий лишить – остальные сами все сделают, только приказывай!

С этими императорскими заботами великая княгиня и отстояла всю службу, погруженная в себя, толком ничего и не услышав, даже не заметив стараний митрополита. Распрощалась с четами княжескими, села в поданные сани, каковые и доставили их с мужем во дворец. Где Егор, едва войдя в жарко натопленную княжескую половину, скинул шубу на руки дворне, наскоро поцеловал Елену в щеку и тут же скрылся в «черной комнате», как прозвали слуги просторную горницу, выбеленные стены которой были расписаны собственноручно повелителем: синими линиями – начертаны реки и озера, коричневыми – горы, черными – болота, зелеными – моря и океаны. Кроме того, карту известных земель покрывала россыпь красных точек: кружки – крупные города, точки – просто поселения, пунктир – важные торговые пути с прямоугольниками – волоками, треугольниками – порогами и линиями – мостами.

Именно здесь великий князь принимал всякого рода черный люд: купцов, ремесленников, рудознатцев, казенных посыльных. И после каждой встречи на стенах добавлялись новые значки, отмечая новые месторождения, вновь появившиеся волоки или каналы, или поселки, ранее неизвестные, а теперь описанные неким купцом или посланником, а зачастую – и получившие небольшое отделение великокняжеской казны, либо с подьячим, но куда чаще – с местным бюргером, достаточно умным и богатым, чтобы заключить договор с императором и стать частью единой денежной системы государства, обеспечив себе и своим потомкам безбедное будущее.

– Я пришлю позвать тебя к ужину, – смиренно сказала в спину мужа княгиня, позволила набежавшим девкам снять с себя шубу, платок, кокошник, оставив на голове только жемчужную понизь, а на плечах – бархатное платье с золотым шитьем.

Она направилась было в свои покои, но тут перед ней упал на колено боярин в зипуне, сорвав с головы шапку:

– Я выполнил твое повеление, госпожа!

– Сколько тебе лет, мальчик? – остановилась княгиня.

Теперь, когда лицо служивого больше не скрывали ни высокий меховой ворот, ни глубоко сидящая шапка, стало видно, что это совсем еще ребенок.

– Пятнадцать, госпожа! – ответил тот, склонив голову еще ниже.

– Врешь, поди? На вид больше тринадцати не дашь!

– Моих лет вполне хватает, великая княгиня, чтобы восхититься красотой твоей непостижимой, статью и обликом, глубиной глаз прекрасных, разлетом бровей соболиных, жемчугом зубов белоснежных за губами рубиновыми…

– Ты же даже не смотришь на меня, паршивец! – возмутилась Елена, хотя и ощутила, как по телу ее пробежала горячая волна удовольствия от наполненных страстью слов.

– Каждый день ко всем службам прихожу, госпожа моя, дабы хоть издалека, хоть краешком глаза своего тебя увидеть, походку твою лебединую лицезреть, щеки румяные, улыбку твою заметить…

– Встань! – передернула плечами женщина, не в силах справиться с возникшим томлением. Подобных слов она не слышала уже очень, очень давно.

– Пересвет, княжич Елецкий! – напомнил свое имя мальчишка.

– Пошел вон! – сквозь зубы выдохнула княгиня, ненавидя его за собственную слабость.

– Повинуюсь, госпожа, – склонившись, попятился паренек, дошел почти до двери, повернулся, положил ладонь на толстую тесовую створку, готовясь ее толкнуть.

– Стой! – опять передернула плечами правительница половины мира, видя, как из ее жизни опять уходит уже подзабытое чувство сладкого предвкушения новизны.

– Да, госпожа? – моментально поворотился юный Пересвет.

– Как ты сюда попал, княжич Елецкий? Нечто не в Рязанских землях твой удел?

– Нет ныне моего удела, повелительница, – опять опустился на колено мальчик. – Токмо кровь да пепелище. Дед у Тамерлана в неволе сгинул, отца Едигей извел, последних смердов татары порезали. Токмо разор и меч земле моей достаются, победы же в иные края извечно уезжают[5]. Кроме имени, не осталось ныне у меня ничего.

– Татарина привел?

– Это сарацин, госпожа, – поднялся с колена Пересвет. – Именем Хафизи Абру, родом из Герата, служил при дворах Тамерлана и Шаруха. Просил дозволения зайти на постоялый двор за подарками, я проводил. Мешок забрал тяжелый. Оружия при нем никакого не заметил, ничего странного тоже.

– Глазастый, стало быть? – покачала головой Елена. – Ну, коли так, ступай… Дальше за ним смотри. Мыслю, к ужину позовем.

– Слушаюсь, великая княгиня, – повеселел мальчишка и перебежал к другой двери, в людскую.

Елена опять передернула плечами и, внезапно передумав, вернулась к повороту в глубину дома, дошла до «черной комнаты», шагнула туда. Склонившиеся над столом мужчины, оставшиеся в своем кругу в одних рубахах, удивленно подняли на нее глаза.

– Вон все отсюда! – рявкнула императрица, спокойно пересекла комнату, решительно обняла мужа, жарко, долго, страстно поцеловала его в губы, как когда-то давно, в первую встречу, когда оба они были рабами жалкого ордынского бея.

Егор ответил, тоже обнял, прижал к себе. Но когда она наконец-то отстранилась, все же спросил:

– Ты чего?

– Мне захотелось поцеловаться, мой любимый супруг, – поправила понизь она. – Или мне что, пажа завести для подобного услужения?

– Я тебе заведу! – Егор приподнял ее, крутанулся, поставил обратно, погрозил пальцем: – И думать не смей! Осерчаю…

– Я тебя, любый мой, ровно послы немецкие, токмо на приемах вижу, – покачала она головой. – Днем ты с боярами, вечером с чернью, ночью спишь. Вечером…

– Вечером ты сама бумажки перебираешь… – перебил ее Вожников. – Помнишь присказку: «С милым рай и в шалаше»? Выходит, не понимали мы до конца ее смысла. В шалаше, выходит, рай. А во дворце – одни хлопоты. Хочешь, бросим все да умчимся вдвоем к себе на Воже? Нет, не туда… В лес, на Тихвинку. Я срубик уютный сварганю, камышом да лапником покрою, печь черную сложу. И останемся только ты и я, и тишина окрест…

– Зачем лишние хлопоты, Егорушка? – улыбнулась великая княгиня, взяв его за руки. – Я тебя и во дворце люблю. Просто иногда по голосу твоему скучаю, да по рукам твоим, да по губам и объятиям.

– Нечто приснилось что-то и вчера ничего у нас не случилось? – прищурился Вожников.

– Вчера, позавчера, – пожала она плечами. – А до того тебя все лето, да весны изрядно, да всю осень и не слышно и не видно было. Примчался, приласкался – ан в глазах, вижу, новые помыслы горят, с места сорваться тянут. Да еще Айгулька твоя портретами на скуку свою намекает, да людишкам черным ты каждую минуту отдаешь, да стены рисуешь… Может, и верно, пажа от тоски бабьей завести? Немки сказывают, кастраты для баловства сего хороши. И выносливы зело, и голосом приятны.

– Хочешь, в следующий раз с собой тебя возьму?

– Вот, я же говорила! Ты уже о новом отъезде помышляешь!

– Думать я о чем угодно могу, Леночка. Но люблю-то только тебя!

– Поклянись!

– Вот те крест! – отпустив жену, перекрестился Егор.

– Да я и так знала, – наморщила носик княгиня Елена.

– Ты, и только ты… – Вожников пошел по пустой комнате, гася расставленные вдоль стен свечи. – И вообще. Работа не волк, в лес не убежит. И без меня сами все давно знают, что делать надобно. Пусть привыкают самостоятельно думать, без папочки.

Заперев дверь, он взял жену за руку, повел за собой дальше, в самый дальний край княжеской половины, к запретным для простых смертных покоям.

– Все! Сегодня весь вечер только ты и я!

– Постой, Егорушка… А ужин?

– Ну, так вели накрывать! Посидим вдвоем, хоть налюбуемся друг другом вдосталь.

Понятливая Милана быстро организовала для правящей четы именно тот стол, какой они хотели: курага, инжир, моченые яблоки и чернослив, мед с сыром, красное и белое вино, ягодная пастила и цукаты. Все то, чем можно угощаться, не наедаясь, сохраняя силу и легкость в теле. А когда Егор и Елена вошли в горницу, чтобы сесть за стол, поинтересовалась:

– Татарина прогнать, матушка? Коего за ужином скоморошничать позвали?

– А-а, сарацина этого? – Княгиня глянула на мужа и щелкнула пальцами: – Пусть приходит, зови. Может, позабавит сказками новыми? О землях неведомых, о чудищах и народах далеких… Подарки его посмотрим. Зови! И можешь не возвращаться. Надоест – сами прогоним.

Егор, улыбаясь, перехватил ее руку, поцеловал запястье, привлек ближе, коснулся губами губ, налил в кубки вина.

Великое все-таки дело – отсутствие Интернета и телевизора! География и этнография за развлечение застольное считается, наравне с гуслярами и скоморохами. Коли наука в этом мире быстрее индустрии развлечений развиваться будет – вскорости бояре на пирах за кубком хмельного меда квантовую физику и сопромат обсуждать начнут. Им бы только чутка образования подкинуть, да церковным морализаторством придавить. Чтобы на блуд всякий мыслями не шибко сворачивали. Хотя бы – вслух. Ну, да за патриархом Симеоном не заржавеет…

В легком нарядном халате, обшитом для красоты зелеными и красными атласными лентами, в полотняной зеленой чалме, скромно украшенной единственной серебряной нитью, гость выглядел лет на сорок. Острая короткая бородка, обычно называемая «кацапской», тонкие ухоженные усики, впалые карие глаза, седые брови и светлая кожа. Если бы не одежда – гостя запросто можно было бы принять за датчанина, венгра или рязанца. Разве только худощавостью излишней он от обычных новгородцев и отличался.

– Султан самаркандский Улугбек тебе, великий правитель русский, татарский и немецкий в моем лице челом бьет. – Дойдя до середины застланной коврами горницы, гость низко поклонился, держа в руках что-то, накрытое бархатной тряпицей. – Прослышал он о великих деяниях твоих, о мудрости и победоносности и послал меня, скромного слугу своего, писаря Хафизи Абру, заверить в своем уважении и желании дружбы. Султан, господин мой, с радостью пришлет к тебе посольство достойное, дабы установить отношения добрые меж нашими державами, коли ты, повелитель, дашь на то свое соизволение. Ныне же я всего лишь путник, просящий о милости и снисхождении. Прошу тебя, о величайший, принять от меня скромный дар в знак моего уважения…

Гость одной рукой сдернул тряпицу, другую поднял выше, ухитрившись при этом еще и поклониться, сделал несколько семенящих шажков вперед и протянул несколько свитков, намотанных на резные деревянные валики. Вожников поцеловал жену в плечо, отпустил ее, наклонился вперед, принял подношение. Два свитка положил на край стола, третий развернул на длину в пару локтей, рассматривая разноцветную арабскую вязь. Удивленно хмыкнул:

– Что это?

– «Зубдат ат-таварих», о величайший, – отступил сарацин. – «Сливки летописей». Плод моего многолетнего труда по написанию всемирной истории. Больше десяти лет я читал летописи разных стран, выписав для ученых людей самые важные события с момента дарования людям Корана – да просветлит разум смертных слово Божие! – и до воцарения в Самарканде султана Шахруха, отца премудрого султана Улугбека.

– От, черт! – охнул Егор. – Да это же настоящее сокровище! Проклятие! И я не понимаю ни слова!

– Я велю переписать, милый, – пригубила вино великая княгиня. – Арабский у нас, почитай, все купцы не хуже русского знают. Не первый век с Персией, Хорезмом и Индией торг ведут. Найдется писарь, сей премудростью владеющий, перепишет.

– Тогда лучше сразу гранки делать, и в печать! – решительно отрезал Вожников и опасливо, чтобы не повредить, свернул свиток. Указал на другой: – А это что?

– Описание земель персидских, индийских и китайских, и иных, принявших ислам, да прославится в веках имя Аллаха, великого и всемогущего, – поклонился гость.

– Это? – ткнул пальцем в третий список Вожников.

– Описание мудростей числительных, таинств сложений и умножений, правил Абу Абдуллаха ибн Мусы Ал-Хорезми[6] для дел купеческих и земельных, секреты измерений и их записи, определения длин, смертным не достижимых…

– О, черт! – снова охнул Егор. – Это просто дар небес! Потрясающе… Что ты хочешь получить взамен этих сокровищ?

– Нижайше прошу о покровительстве, властитель, – повеселел сарацин, поняв, что смог угодить здешнему правителю. – Составляя труды свои, посвященные знаниям земель, народов, сии земли населяющих, делам податей, торговли и возделывания пашни, я смог узнать многое о мире исламском[7], однако же мир христиан остается для меня закрытым семью печатями. Хотел бы я с позволения твоего, о великий, проехать через державу твою и страны приграничные, дабы увидеть глазами своими, какова жизнь в сих местах, не осененных милостью Аллаха. Развеять легенды ложные, что сказывают о мире христиан средь народов Востока, подтвердить истинные, открыть господину моему и прочим умам ученым свет истины.

– И что сказывают о мире христианском в ваших странах? – поинтересовалась княгиня, закусывая кисловатое вино хрустящими медовыми цукатами.

– Молвят много интересного, страшного, а порою и странного, госпожа, – приложил ладонь к груди своей сарацин. – Иные легенды столь невероятны, что не решусь о них вслух упомянуть, пока истинность сказаний подобных не проверю.

– Сказывай, сказывай, – приободрила его Елена. – Дюже любопытно, каковы побасенки про нас складывают?

– Доносят мудрецы и путники разные, что дожди в землях русских столь часты и обильны, что порою небо по многу дней черным остается, а реки из берегов выходят и на десятки верст леса и поля окрест затопляют.

– От дождя такое не часто случается, – пожал плечами Егор. – Разве только в половодье.

– Нечто и вправду воды в реках и дождях так много бывает? – удивился Хафизи Абру. – У нас обычно каждая капля наперечет, каналами на поля отводится, за отдельную плату к посевам пускается. Лишь изредка небеса разверзаются, обрушивая ливень, но сия беда страшнее засухи. Она сносит целые деревни и забирает жизни сотнями. Как же вы живете, коли у вас стихия подобная несколько раз в году бушует?

– Крыши покрепче, стены потолще, дренаж хороший от водостоков, – пожал плечами Вожников. – И ничего, жить можно. Зато с орошением никаких проблем.

– Еще сказывают, в реках русских живет рыба странная. Ест она не траву или мясо, а деревья прибрежные; дома себе, ровно человек, из глины и стволов строит, вся мехом покрыта, и мех сей превыше многих других знатными людьми у вас ценится.

– Бобер!!! – обрадовалась Елена. – Точно, есть такой! Его во многих монастырях в пост кушать дозволено. Ибо раз в воде живет, значит, рыба! Давай, мудрец, загадывай еще загадки. Может, отвечу.

– Молвят путники, живет у вас в ледяных землях индриг-зверь: от холода под землю прячется, там детей выводит, норы роет, кореньями питается, а как на свет выглядывает – так от солнца умирает сразу! Жители тамошние на него тем и охотятся, что свет в пещеры его пускают, а опосля бивни отламывают и для копий своих используют, али украшения режут, ровно из кости слоновьей. И от кости той бивень индриг-зверя не отличить!

– Мамонт, – немного выждав, сказал Егор. – Вообще-то они мертвы уже давно. Просто весной и летом туши из земли талыми водами вымывает. Бивни в тундре можно как грибы собирать.

– Велик Аллах, и деяния его непостижимы, – вскинул руки к потолку Хафизи Абру. – Не ожидал, что сия легенда правдивой окажется. А вот еще сказывают, что моря ваши столь холодны бывают, что замерзают от берега и до берега, и по ним, ровно пополю, в иные страны ездить можно.

– Ты на Волхов сегодня смотрел, мудрец? – решила съехидничать Елена.

– Так ведь то река, госпожа… – осторожно возразил сарацин.

– Так ведь и морозы на нашем севере куда крепче здешних случаются.

– А правду ли сказывают, – после короткой заминки продолжил свои загадки Хафизи Абру, – что в тех морях ледяных рыбы плавают, что размером больше ладьи вырастают? Рыбы те горячие и жирные, и ради жира этого жители северные на сих рыб охотятся. Да не просто охотятся, а с лодок, что рыбе той размером не больше, чем с голову будет?

– Известное дело, рыба-кит, – пожал плечами Вожников. – Нечто у тебя загадок посложнее не найдется?

– Сказывают путники иные, и рабы христианские сие не опровергают, что в землях западных немцы местные смерти поклоняются, превыше пророка Исы[8]ее ставя. При сем особо ценится смерть насильственная, с мучениями всякими связанная. Каждая казнь у христиан тамошних за праздник великий считается, толпы зрителей немалые собирает. Потому ради удовольствия всеобщего там казнят людей всяких за любую малую оплошность, а зачастую и вовсе без повода, выбирают для умерщвления девиц красивых или мужей крепких и подолгу их мертвыми держат для любования. И сказывают, что, по верованиям христиан западных, большая польза от казненных сих проистекает, ибо под повешенными корень любовный растет, мандрагорой именуемый, веревка повешенного от болезней многих помогает и удачу приносит, кровь же его способна неудачливую судьбу на счастливую переменить; рука казненного дома от кражи оберегает, одежда казненного скот домашний тучным и здоровым делает, коли ее порвать и обрывками коров и ясли хоть немного потереть. И ради тех вещей полезных казни творят христиане с большой радостью, нередко путников случайных вешая, лишь бы останками их поживиться и селения свои украсить… – Сарацин замолчал, с нетерпением ожидая ответа.

Вожников от услышанного закашлялся, торопливо выпил вина, постучал себя ладонью по груди, покрутил головой. Не зная, что сказать, наполнил кубок снова.

И что тут можно было ответить? Сказать, что католические христиане смерти не поклоняются? Что это просто случайность и мелкие народные суеверия? Но только как тогда объяснить, откуда подобные верования взялись? Тем более что, отправившись в Европу, Хафизи Абру собственными глазами увидит роскошные виселицы на перекрестках и улицах, и у дворянских усадеб Германии, эшафоты на главных площадях Франции и Италии, дерево висельников в Англии[9]… И сделает вполне естественные выводы по поводу нравов и богов христианского мира.

Егор лихорадочно искал объяснение – но как назло, в голову ничего не приходило. Хотя, наверное, никакого объяснения и не существовало. Тысячи казненных каждый день – нередко даже совсем малых детей – вряд ли можно оправдать какими-то разумными доводами. Ни борьбой с преступностью, ни дисциплиной, ни опасностью измены. Русь или Орда в этом отношении гуманизмом тоже не отличались – но здесь жертвы правосудия исчислялись все же десятками, а не десятками тысяч!

– Однако, ты хорошо говоришь по-русски, Хафи-зи Абру, – выручила мужа княгиня нежданным вопросом. – Где ты выучил наш язык?

– Это было несложно, госпожа, – почтительно склонил голову сарацин. – Как ты изволила заметить, в наших краях множество купцов бывает из земель ваших. Языки же франков, англов и германцев учил я у полонян, в море Средиземном захваченных и в походах андалусских[10].

– Ты говоришь на всех этих языках? – удивился Егор и с ходу попытался освежить свои слабые познания в английском: – You've had a lot of teachers?

– Five servants of the Persia Shah, – с готовностью ответил мудрец.

– Что? – поинтересовалась Елена.

– Я спросил, сколько у него было учителей, – перевел Вожников. – А он ответил, что пятеро из них прислуживали в Персии у шаха.

– France, aussi, est venue des fonctionnaires? – обратилась к гостю княгиня.

– J’ai autoriss communiquer avec ses concubines dans le harem du Shah, да отблагодарит Аллах правителя за его мудрость, – ответил Хафизи Абру.

– Умеет устроиться наш ученый, – рассмеялась Елена. – Французский он изучал у наложниц в гареме своего господина.

– А где изучал германский?

– У наемников могучего Тамерлана, властитель, – ответил сарацин и повторил на немецком: – In mchtigen Sldner Tamerlan, der Herrscher.

– Я восхищен твоей мудростью, дорогой Хафизи Абру. Полагаю, ты должен быть не писцом при султане Улугбеке, а главой его медресе.

– Благодарю за столь лестные слова, великий князь и император, – приложил руку к груди сарацин, – но глава медресе должен заниматься строительством, библиотекой и обучением учеников. Писец же с дозволения господина волен в своих путешествиях. Дозволишь ли ты задать еще один вопрос, повелитель?

– Задавай, – разрешил Егор, хотя внутренне напрягся.

– Верно ли сказывают путники, великий князь, что ты не берешь со своих подданных податей? Что токмо богачей ими обкладываешь?

– Да, мой милый! – встрепенулась и Елена. – Почему ты отказываешься подати собирать? Сколько раз тебе о том сказывала!

– Зачем обирать несчастных бедняков, в поте лица своего добывающих кусок хлеба? – развел руками Вожников. – Нечто мы голодаем, бедствуем? Пусть живут в покое, мне лишнего не надо…

Разумеется, это было наглым враньем. Великокняжеская казна налог получала со всех, даже с сирых и убогих, даже с жуликов и воров. Вот только записан он был не в книгах у сборщиков дани, а спрятан в ценах и товарах. Финансовую грамоту Егор усвоил в свое время неплохо и отлично понимал, что товар сам по себе ценности не представляет. Для получения прибыли его нужно перевезти от производителя к потребителю. А коли так – зачем содержать толпу мытарей и раздражать трудовой люд налогами, из-за которых они, если верить учебникам, бунтовали чуть не каждый год? Зачем, если подати можно спрятать в подорожные сборы и взимать с купцов и путников? Те, конечно, кряхтели и ругались, но платили – куда на таможне денешься? Потом закладывали расходы в цену и в итоге выходило, что каждый десятый грош, пфеннинг или лира, которыми расплачивались люди на рынках империи, в итоге пополнял мошну государства.

Вроде все просто – а никто не догадывался. Феодализм! Не знакомы еще здешние люди с подобными финансовыми махинациями.

Однако раскрывать сию тайну Егор не собирался никому и никогда. Даже собственной жене – вдруг проболтается? Ведь его власть опиралась не только на дворянские присяги, но еще и на тот факт, что простой люд постоянно расплачивался со всякими мироедами то барщиной, то оброком, то десятиной, то пошлиной – с помещиками, с епископами, с судьями, с воеводами. И только великий князь и император не требовал никогда и ничего – бескорыстно защищая и помогая, верша справедливый суд и награждая достойных, строя дороги и мосты. Ну как можно взбунтоваться против такого благородного повелителя?!

Посему Вожников был уверен, что в любой смуте народные массы всегда встанут на его сторону. И скрутят в бараний рог любого изменника. Имея за спиной подобную опору – править легко и приятно.

– Я поставлен господом заботиться о народе земном, а не обирать его, – продолжил Егор. – Посему податей в моей державе не будет никогда и ни за что!

– Я восхищен твоим бескорыстием и состраданием, властитель, – немало удивился гость. – Но как же при такой чистоте души ты решаешься вести войны, проливать кровь и покорять города?

– Что поделать, мудрый Хафизи Абру, – развел руками Егор. – Чтобы защитить свои города и веси, спасти подданных от гибели, опасных врагов приходится убивать, а дома их разорять или отдавать более достойным владельцам.

– Но ты раздвинул пределы земель своих достаточно далеко от отцовских земель!

– Но при том у меня появились новые подданные, которые тоже нуждаются в защите, – сказал Егор. – К тому же хорошая армия – это хищный ненасытный зверь. Его нужно постоянно кормить землями и поить золотом. Ветераны остепеняются и уходят на покой, однако им на смену рождаются молодые горячие воины, которые тоже жаждут славы и поместий. Некоторое время этого зверя можно удержать в узде. Но если не позволить ему поохотиться хотя бы иногда, ощутить свою силу, вкус победы, радость добычи, он может сожрать своего хояина. Или, хуже того, забыть свое предназначение, ожиреть и сдохнуть. И тогда быть беде. Быстро найдутся другие хищники, чтобы разграбить нас самих.

– Значит, война не прекратится никогда, о властитель? – осторожно спросил Хафизи Абру.

– Ты спрашиваешь, нужно ли твоему господину меня бояться? – поднял бокал с вином Егор. – Все зависит от его желания. Он может стать врагом и испытать на себе силу моего зверя. Он может стать другом и союзником – и тогда мой зверь станет оборонять его границы столь же яростно, как и мои собственные. Искренне надеюсь, султан Улугбек выберет второй путь. И этот кубок я пью за его здоровье!

– Я передам моему господину твои слова, властитель, как только вернусь в Самарканд, – поклонился сарацин. – Надеюсь порадовать его не токмо твоим предложением дружбы, но и рассказом о своем путешествии по землям христианским, ученым нашим неведомым.

– Да-да, помню. Дозволение и покровительство, – кивнул Егор. – Ты их получишь. Но прежде того желаю, чтобы ты исполнил одно мое поручение.