Монета Александра Македонского Александрова Наталья

Нервная тетка рванулась в кабинет, задев меня плечом и даже не извинившись.

Дома свекровь встретила меня удивленно:

– Что случилось, Тоня? Почему ты так рано?

После посещения нотариуса я машинально поехала домой, не взглянув на часы. Оказалось, что сейчас всего шесть, а я обычно возвращаюсь не раньше половины десятого.

– Так… – отмахнулась я, – так получилось…

– Ты не заболела? – Свекровь выглядела обеспокоенной.

– Да нет же! – Я повысила голос. – Просто в магазине все кассы отключились, какой-то электронный сбой. Вот, пока кассы чинят, нас и отпустили.

Она удовлетворилась моим объяснением, еще извинилась, что есть в доме нечего – у Витюши, мол, педсовет перед выпускным вечером, он придет попозже.

– Да ладно! – Есть мне не хотелось. А хотелось поразмыслить над тем, что случилось со мной сегодня. Поглядеть на завещание, подержать его в руках, а то как-то не верится.

Но об этом нечего было и думать, потому что уединиться в этой квартире негде. Хотя квартира большая, но планировка какая-то странная. Две комнаты, когда-то они были смежные, выходят окнами на улицу. Комнаты большие, светлые, дверь между ними заколочена и заклеена обоями. В комнатах раньше жили мать и сын, теперь в одной из них наша с мужем спальня.

То есть это только так говорится, потому что на самом деле в комнате живет муж. У него там огромный письменный стол и старинная бронзовая лампа, а еще шкаф с книгами – разумеется, все классическая литература и учебники. Еще там стоит большой шкаф, забитый вещами, в основном – старье, которому место на помойке, но когда я заикнулась, что хорошо бы шкафчик разобрать, а лучше вообще все выбросить, свекровь впала в ярость.

Справедливости ради следует отметить, что такое с ней случается редко, поэтому я отступилась. Места в шкафу не было, да и как-то брезговала я впихивать свою одежду на старые полки, поэтому храню все свое барахло в той самой комнатке, в которую вселили меня после продажи однокомнатной квартиры.

Можно считать, что так в ней и живу.

Комнатка находится в конце коридора, рядом с туалетом, площадью семь с половиной метров. Да еще и форма у нее какая-то неправильная – не квадрат и не прямоугольник, а буквой «Г». Единственное окно выходит во двор-колодец, так что в комнате всегда темно.

Помню, когда в первый раз я увидела свое жилье, так хотела выброситься из этого самого окна.

А что – одним махом решить все проблемы!

Не получилось, потому что не смогла открыть окно – шпингалеты до того проржавели, что без инструментов не справиться. Не было у меня под рукой никакого инструмента, так что на этот раз обошлось.

Я подышала воздухом через форточку и вышла на кухню знакомиться с соседями. Не то чтобы мне этого хотелось, но нужно же как-то существовать в коммунальной квартире.

Разумеется, я была готова к тому, что соседи встретят меня в штыки. Еще бы – до сих пор в этой комнатухе никто не жил, мать с сыном привыкли, что у них как бы отдельная квартира. И вот здрасте – вселили меня. Но после того, как передо мной встала приятная перспектива оказаться на зоне, что мне были какие-то соседи?

Встретили меня настороженно, но приветливо. Свекровь, тогда еще будущая, даже чаем напоила, сразу стала звать Тонечкой. Сынок ее был вежлив, держался скромно.

После того как меня подставили, я поняла две вещи: никому нельзя доверять и самое главное – никому нельзя про себя ничего рассказывать. Чем меньше люди про тебя знают, тем лучше. А тем более – незнакомые люди. Так что с соседями я держалась ровно, на вопросы отвечала односложно, на кухне старалась не задерживаться.

Однако будущая свекровь упорно расспрашивала меня о жизни и постепенно выудила-таки, что я одинока, с матерью отношения не поддерживаю, замужем никогда не была, родственников не имею.

Я тогда потихоньку отходила от шока, работать устроилась на небольшие деньги администратором в задрипанный салон красоты и вечерами хотела только одного – чтобы все оставили меня в покое. Не нужны мне были шумные сборища, вечеринки с громкой музыкой, праздники в ресторанах, хотелось лечь на диван, накрыться одеялом и так лежать, ни о чем не думая.

Так я и проводила выходные – щелкая пультом маленького телевизора, который привезла с собой из той, прежней своей квартиры. Я не успела толком обзавестись хозяйством, так что вся мебель поместилась в эту крошечную комнатку.

Соседи меня не беспокоили. Музыку не включали, у них вообще была только радиоточка на кухне, свекровь слушала тихонько новости и передачу «Литературные чтения». В остальное время в квартире стояла мертвая тишина. Телефон звонил редко, только ближе к концу четверти мамаши начинали интересоваться успехами своих отпрысков. Не ходили к свекрови соседки за солью и спичками, не толклись у ее сына ученики, не забегали на огонек коллеги-учителя. Мне в ту пору даже нравилось такое положение вещей.

Виталий был очень дружен с мамой. Они никогда не ругались, не ссорились, она-то его обожала и не скрывала этого, но и он относился к ней очень хорошо. Помню, я даже как-то позавидовала слегка: вот, близкие, родные люди, любят друг друга, так и должно быть. Не то что в нашей семье…

Моя мать не поздравила меня даже с днем рождения. Да я и сама вспомнила о том, что мне исполняется двадцать четыре года, только накануне. Ленки Соловьевой в городе не было, с остальными друзьями мы в последнее время как-то разошлись.

Зато свекровь тогда оказалась на высоте. Она увидела букет, что подарили мне девочки на работе, и тут же развила бешеную деятельность. Испекла на скорую руку торт, помню, он так и назывался – «Гости на пороге», послала сына в магазин за бутылкой вина и подарила мне шелковый розовый шарфик. Виталий еще принес по собственной инициативе коробку моего любимого бельгийского шоколада.

Что-то случилось тогда со мной, когда мы сидели за столом на кухне и Виталий улыбался, сидя напротив, а его мать все подкладывала мне еду на тарелку.

Никто раньше так не суетился вокруг меня, никто не хлопотал, не спрашивал, удобно ли мне сидеть, не дует ли от окна и не пышет ли жаром от плиты. Было так приятно, что кто-то заботится.

Прошло какое-то время, свекровь все продолжала меня опекать, угощала обедом, предлагала пользоваться ее стиральной машиной и наконец завела прямой разговор, смысл которого сводился к тому, что отчего бы мне не выйти замуж за ее сына. И привела кучу аргументов за: Виталик – хороший, добрый человек, не пьет, не курит, профессия уважаемая, а что денег маловато, так зато с работы не уволят, учителя всегда нужны. С жилищными условиями все будет хорошо: после свадьбы оформляем общий ордер, и будет у нас отдельная квартира в центре.

Не то чтобы я не догадывалась о ее планах, просто как-то не придавала им значения, как уже говорилось, была тогда не в лучшей форме. И не ожидала, что она так сразу возьмет быка за рога. Думала, что ее сынок будет долго за мной ухаживать, в кино водить, в театр, цветы дарить и разговаривать о литературе.

Что ж, против такого времяпрепровождения я не возражала, заодно и образовательный уровень свой повышу. Но свекровь взяла все в свои руки, видно, знала своего сыночка, что он будет тянуть кота за хвост и ни на что не решится.

Я тогда несколько растерялась и пробормотала, что мы с ее сыном совсем не знаем друг друга и что я должна подумать. Она отвела взгляд, но я успела заметить, как сверкнули ее глаза.

У себя в каморке я сказала себе, что единственный аргумент против брака – это то, что я Виталия не люблю.

То есть он мне тогда даже, пожалуй, нравился – мягкий такой, вежливый, не рвач, не хам, не урод даже. Старше меня на двенадцать лет, так ведь не на тридцать же! А за что мне бороться? За свою независимость? Да я вас умоляю, кому она нужна-то! Сейчас я одна как перст, если заболею, воды подать – и то некому!

Короче, через два месяца мы с Виталием расписались в загсе, и теперь я могу объяснить свое согласие на этот брак только временным помутнением рассудка.

Довольно скоро я поняла, что муж мой – полный и окончательный дурак, несмотря на высшее образование и знание русской литературы. Уж на что я умом не блистала никогда, но тут просто какая-то клиника! Еще ужасающий болтун, просто какой-то словесный понос на него находил! Ну, возможно, это профессиональное…

В постели с ним тоже было невыносимо скучно. Одно хорошо – в этом плане он оживлялся нечасто. Свекровь перестала надо мной квохтать, но, в общем, вела себя прилично, особенно после того, как мы сделали общий ордер на квартиру. Все было не так уж плохо, пока меня не начало тошнить.

– Тоня, ты отдыхаешь? – Свекровь постучала в дверь. – Помоги мне окно вымыть, а то голова что-то кружится…

– Иду! – Я не могла не признать справедливость ее просьбы, все же надо иногда что-то и по хозяйству делать. – Иду, Зинаида Марковна!

Бумаги я сунула за подушки дивана в надежде, что свекровь туда не полезет. Она вообще в эту комнату редко заходит.

Наутро я поднялась рано, как будто нужно на работу. Завтрак уже ожидал на столе, сегодня были сырники. Муж положил на тарелку четыре сырника и оглядел стол. Свекровь выставила сметану, мед, черносмородиновое варенье и шоколадную пасту. Муж задумался на мгновение, очевидно, перед ним встала невероятно сложная проблема выбора, затем просветлел лицом и положил на сырники большую ложку варенья.

Я отвернулась на мгновение, а потом увидела, что сверху муж поливает варенье сметаной. Он тщательно перемешал все, попробовал и добавил еще ложку меда.

Я подумала, что если он положит в это месиво еще и шоколадную пасту, то я встану и уйду, даже чай не буду пить. Муж попробовал, кивнул сосредоточенно и начал есть, непрерывно болтая. Я достала из холодильника апельсиновый сок, ужасно кислый, и отхлебнула полстакана. Помогло.

Выйдя из дома, я позвонила в главный офис, за расчетом велели приезжать к двенадцати. Тогда я заскочила в салон красоты – тот самый, где когда-то работала администратором, и мастер Марьяна была так любезна, что приняла меня сразу.

Салон так себе, у них летом работы мало. Марьяна сделала мне стрижку и осветлила волосы, так что в главный офис я приехала при полном параде. Пускай видят, что у меня все отлично!

Денег выдали за полмесяца, я перекусила в кафе и решила ознакомиться со своей новой собственностью. Что время зря тратить?

Я сверилась с запиской.

Все правильно – Шестая Советская улица, дом семь.

Но никакого антикварного магазина здесь не было – был круглосуточный продуктовый, и еще какой-то магазинчик со странным названием «Лоскут», и пельменная, возле которой разговаривали о жизни два глубоко нетрезвых человека.

Я опасливо покосилась на них, отошла в сторонку и еще раз осмотрела фасад дома номер семь.

Но и с этой позиции ничего похожего на антикварный магазин не наблюдалось.

Ну да, чего-то подобного я ожидала. Мне с самого начала показалась подозрительной вся эта история – начиная с письма и заканчивая разными глазами нотариуса Винетутова. И вообще, с какой стати я, при своем удивительном невезении, должна получить какое-то наследство от несуществующей тетки?

Я уже решила уйти отсюда и вернуться домой. Единственное, что меня удерживало, – домой ужасно не хотелось. Просто до тошноты. Потому что придется сообщить свекрови, что меня уволили с работы. Она, конечно, ничего такого прямо не скажет, но подожмет губы и начнет распространяться, ни к кому, в общем, не обращаясь, что некоторые несерьезные личности не могут ужиться в коллективе исключительно из-за своих амбиций и плохого характера.

Я вас умоляю, какие еще амбиции! Но спорить со свекровью глупо. Так что выхода, похоже, у меня нет, не могу же я болтаться по улицам, вон и дождик накрапывать начал…

В это время из подворотни выбежала мелкая кудлатая собачонка, за которой на другом конце поводка едва поспевала такая же мелкая кудлатая старушка.

– Стой, Матильда! – безуспешно взывала хозяйка к совести своей питомицы, – стой, кому говорят! У тебя совесть есть, тунеядка беспардонная?

Собачонка не обращала на ее слова никакого внимания. Она неслась вперед к одной ей известной цели, не разбирая дороги. На пути у нее оказалась я, и Матильда кинулась мне в ноги. Я шагнула в сторону, пытаясь избежать столкновения, собачонка обогнула меня, запутав мои ноги поводком, и истерично залаяла, пытаясь освободиться. Поводок, зацепившийся за мои ноги, не пускал ее, и Матильда захлебывалась визгливым лаем.

– Заберите вы свою каракатицу кривоногую! – выпалила я в сердцах и наклонилась, чтобы распутать поводок.

Хозяйка Матильды, которая только что почем зря костерила свою непослушную собачонку, мгновенно встала на ее сторону.

– Сама каракатица! – огрызнулась она, бросаясь на помощь истеричной собачонке. – Сама кривоногая! Стоишь тут, как каланча пожарная! Понаехали тут…

Я растерялась от возмущения. Уж как хотите, но кривоногой меня еще никто не называл! Может, я и не красавица, но ноги у меня длинные и стройные, с этим до сих пор никто не спорил. И насчет того, что я «понаехала», – тоже полное вранье. Я в этом городе родилась и выросла, знаю его как свои пять пальцев… ну, почти.

– Сама понаехала! – выплеснула я на вредную старуху свое возмущение. – Вместе со своей шавкой!

Та уже успела распутать поводок и теперь бережно прижимала Матильду к груди, что-то ей озабоченно внушая. Однако на мои слова она немедленно и бурно отреагировала. Опустив непослушную собачонку на тротуар, чтобы та не мешала энергично жестикулировать, она подбоченилась, гневно вздернула подбородок и выпалила визгливым скандальным голосом:

– Я не понаехала, я тут вот уже семьдесят четыре года проживаю согласно прописке, а вот что ты тут делаешь, надо бы выяснить! Вот что ты тут вынюхиваешь? Что конкретно разыскиваешь?

– Антикварный магазин… – машинально ответила я.

– Это Никодим Никодимыча? – переспросила старуха с каким-то странным, испуганно-почтительным выражением и сразу как-то скукожилась. – Так вы бы так и сказали! Вы бы так и объяснили! Это вам, девушка, во двор нужно, вот сюда… – Она показала скрюченным пальцем на ту подворотню, из которой только что выбежала со своей энергичной дворняжкой.

Матильда в это время, опомнившись после столкновения со мной, снова куда-то понеслась и утащила за собой хозяйку. А я действительно увидела на стене возле подворотни табличку, которую до этого почему-то не замечала:

«Антиквариат. Покупка и продажа. Вход со двора».

Проводив удивленным взглядом темпераментную Матильду и ее хозяйку, я вошла в подворотню и увидела в углу двора неказистую дверь, а над ней – выцветшую и покосившуюся вывеску с единственным словом – «Антиквариат».

Ну что ж, значит, нотариус Винетутов меня не обманул и антикварный магазин, по крайней мере, существует.

Я пересекла двор, толкнула дверь и вошла внутрь.

Внутри было полутемно и пыльно.

Прежде чем мои глаза привыкли к скудному освещению и я смогла осмотреть внутренность магазинчика, прямо передо мной мелькнуло что-то темное и низкий басовитый голос проговорил:

– Меня-ю!

– Что? – переспросила я удивленно. – Что вы меняете?

Тут глаза мои наконец привыкли к полутьме, и я увидела на полу перед собой огромного черного как ночь кота с глазами, сверкающими, как два изумруда.

– М-меня-у! – повторил он, и я засмеялась: вот чей голос я услышала! Вот с кем я заговорила!

Коту мой смех явно не понравился. Шерсть у него на затылке поднялась дыбом, он попятился и чихнул. А я отвела от него взгляд и осмотрелась.

Начать с того, что магазинчик был совсем маленький, не больше кладовки в том магазине, где я работаю. И хотя я совершенно не разбираюсь в антиквариате, но даже я поняла, что находящееся здесь барахло не имеет к антиквариату никакого отношения.

На полках вдоль стен и в единственной застекленной витрине было выставлено никудышное старье, которому, на мой взгляд, самое место на помойке.

Здесь были фарфоровые чайники с отбитыми носами и чашки без ручек, треснувшие тарелки, мутные зеркала и расколотые театральные бинокли, погнутые металлические рамочки для фотографий, рваные веера, старые пластинки в выцветших конвертах и разрозненные шахматные фигуры. На видном месте, как украшение коллекции, лежала старая кукла с фарфоровой головой. Один глаз у куклы отсутствовал, но самое главное – она была совершенно лысая.

Не успела я разглядеть все эти сомнительные сокровища, как из глубины помещения донесся сухой деревянный стук и голос, надтреснутый, как старая тарелка, проговорил:

– Интересуетесь старинными вещами? Заходите, заходите! Здесь есть на что посмотреть!

Я повернулась на этот голос и увидела сгорбленного старика с торчащими во все стороны седыми космами. На крючковатом носу кое-как держались старомодные очки в роговой оправе, одет он был в бордовую бархатную куртку с крупными пуговицами.

– Заходите! – повторил он и плотоядно улыбнулся. – У нас тут очень много интересного!

Я попятилась: что за подозрительный тип!

Впрочем, вся эта история с самого начала казалась мне очень подозрительной…

– Вы… кто? – спросила я испуганно.

– Никодим Никодимович. – Старик приосанился. – Так сказать, здешний ворон… так что конкретно вас интересует – старые куклы или, может быть, грампластинки?

Я растерянно молчала, пытаясь понять, что, собственно, происходит. Если я унаследовала этот магазин, то кто такой этот противный старикан и что он здесь делает?

Он по-своему понял мое молчание.

– Вам, наверное, нужен подарок, но вы еще не определились, что это должно быть? Скажу вам, милая девушка, вы пришли по адресу! В моем магазине вы сможете выбрать оригинальный подарок для своего друга! Он оценит ваш вкус!

От этих его слов я окончательно расстроилась. Друг! Никакого друга у меня не наблюдалось и не предвиделось в обозримом будущем, имелся муж, но это – сомнительное сокровище, мне совершенно не хочется делать ему подарки, да и вряд ли он оценит подарок из этого магазина! Пожалуй, правильнее будет называть это жалкое заведение не антикварным магазином, а лавкой старьевщика…

Сам старьевщик не почувствовал перемену моего настроения и продолжал разливаться соловьем.

– Вот, обратите внимание – у меня есть замечательная коллекция пластинок Изабеллы Юрьевой… впрочем, вам это имя вряд ли что-нибудь говорит. Она была звездой довоенной эстрады, ее называли королевой патефона, белой цыганкой… ее слава была поразительной! Некоторые ее шлягеры пережили свою первую исполнительницу: «Если можешь, прости», «Только раз бывают в жизни встречи», «Сердце мое», «Мой нежный друг», «Синий платочек»…

– Синий платочек? – переспросила я, услышав знакомое название, – но ведь это, кажется, Шульженко…

– Первой исполнительницей этой песни была Изабелла! – И старик жестом фокусника протянул мне маленькую старую пластинку в потертом бумажном конверте. Тут же он вытащил из своих завалов старый патефон, открыл крышку (изнутри вырвалось облако пыли, так что у меня засвербило в носу), поставил пластинку и крутанул ручку. Как ни странно, патефон ожил, заработал, и на весь магазин зазвучал низкий хрипловатый голос, сопровождаемый ревматическим скрипом и потрескиванием старой пластинки…

«Синенький скромный платочек падал с опущенных плеч…»

– Да, может быть, вы правы… – протянула я. – Только я вообще-то пришла не за этим…

– Не за этим? – Он ничуть не огорчился, остановил патефон и спрятал пластинку. – Тогда, может быть, вас заинтересуют старые открытки? У меня есть замечательные экземпляры…

– Вообще-то нотариус Винетутов сказал мне…

– Винетутов – жулик, – не задумываясь, проговорил старик. – Жулик и невоспитанный человек…

Тут выражение его лица переменилось, он внимательно посмотрел на меня и протянул:

– Так вы… вы – Тося?

– Ну да, – честно призналась я. – Правда, обычно меня называют Тоней, но это неважно, вы можете называть меня как хотите… в общем, я – Антонина Гусакова.

– Как я рад! – Он запрыгал вокруг меня, размахивая руками, как ворона крыльями. – Как я счастлив! Казимир, посмотри, это она, это племянница Валерии Львовны!

Я не сразу поняла, к кому он обращается.

Он смотрел в угол магазина, где вроде бы никого не было, только плотная темнота. Но приглядевшись внимательно, я разглядела в этой темноте два тускло мерцающих зеленых огня и поняла, что старик разговаривает с котом.

– Познакомьтесь, – продолжал квохтать старик. – Это Казимир, он, можно сказать, мой помощник… ну, мыши, само собой – здесь много старых вещей, а где старые вещи, там и мыши, и если бы не Казимир, от них просто житья бы не было… – Старик недовольно покосился в угол и продолжил: – Вы не представляете, какие это нахальные животные! Но этим его помощь не исчерпывается. За те годы, что он провел в магазине, Казимир научился распознавать подлинный антиквариат. У него развилось настоящее чутье на старинные вещи! Иногда бывает, что даже я ошибусь, но он – никогда! Если Казимир чихнет, значит, мне принесли подделку, фальшивку…

«Да что тут у тебя подделывать? – подумала я. – Тут во всем магазине нет ни одной стоящей вещи».

Вслух, однако, я сказала совсем другое.

– Нотариус сообщил мне, что я унаследовала этот магазин от своей родственницы, – начала я неуверенно. – Но вы…

– А что я? – залебезил старик. – Я всего лишь наемный работник, мелкая сошка… всем, всем я обязан вашей тетушке, Валерии Львовне, этой удивительной женщине. И раз она завещала магазин вам – значит, я буду служить вам так же преданно, как служил ей…

Он сделал долгую паузу, скромно потупил взгляд и добавил:

– Конечно, вы – хозяйка, и вы вправе уволить меня, если сочтете нужным, но я со своей стороны постараюсь приносить вам посильную пользу… у меня все-таки есть кое-какой опыт, кое-какие знания… ну, и Казимир, само собой… правда, Казимир? – Он бросил взгляд на кота, как бы ища у него поддержки, но кот на этот раз смолчал.

– Да что вы! – смогла я с трудом вклиниться в его монолог. – У меня и в мыслях не было вас увольнять! Честно говоря, я совершенно не разбираюсь в… антиквариате. – Я неодобрительно оглядела заполняющую магазин старую рухлядь. – Так что без вашей помощи мне ни за что не обойтись…

– Вот и славно. – Старик потер руки, улыбаясь. – Казимир, ты слышал? Мы остаемся!

– Да, вот еще что, – проговорила я, смущаясь и краснея. – Кажется, если я не ошибаюсь, в завещании, кроме магазина, упоминалась и квартира?

– Да, как же, конечно! – Старик снова оживился. – Квартирка имеется. Хотите на нее взглянуть?

– Да, конечно!

Я уже заподозрила, что если антикварный магазин оказался лавкой старьевщика, то квартира окажется собачьей конурой. И я не очень сильно ошиблась.

Никодим Никодимович повел меня по коридору в глубь магазина, где обнаружилась крутая лесенка, ведущая на второй этаж. Под лестницей была запертая дверь – должно быть, какой-то чулан. Все ступеньки этой лестницы скрипели, причем каждая – на свой лад, своим голосом. Перила были деревянные, отполированные десятками рук поднимавшихся по этой лестнице людей, и по углам их украшали круглые шишки. На втором этаже была маленькая площадка, на которой едва могли поместиться два человека, и массивная дверь.

Старик достал из кармана ключ (разумеется, старинный, бронзовый, с большой фигурной бородкой), вставил его в замочную скважину и открыл дверь.

– Проходите, Тося! То есть, извините, Тоня! – проговорил он торжественно и отступил в сторону.

Но прежде чем я успела переступить порог, мимо меня проскользнула черная тень.

Я вздрогнула от неожиданности и только через секунду поняла, что это был черный кот. Казимир воспользовался открытой дверью и первым вошел в квартиру, задрав хвост трубой. Я отчего-то расстроилась – хотя, говорят, это хорошая примета и в новую квартиру всегда первым запускают кота.

Замешкавшись на пороге из-за Казимира, я все же взяла себя в руки и вошла.

Да, такой несуразной квартиры мне еще не приходилось видеть.

Переступив порог, я оказалась в большой прихожей. Насколько я помню школьные уроки геометрии, форма этого помещения называется трапецией: у двери было ее самое узкое место, дальше она заметно расширялась. В широкой части имелась еще одна дверь, а слева от нее стоял допотопный платяной шкаф, больше всего напоминающий поставленный стоймя гроб.

Казимир, едва проскользнув в прихожую, сразу же взлетел на этот шкаф и теперь смотрел на меня сверху своими зелеными глазами. От этого взгляда мне стало жутковато.

– Проходите, Тосенька, проходите! – ворковал у меня за спиной Никодим Никодимович. – Будьте как дома! То есть что я говорю – вы здесь действительно дома, это ваша квартира…

Я шагнула вперед и толкнула следующую дверь.

За этой дверью оказалась комната.

Сегодня мне то и дело приходилось вспоминать уроки геометрии. Если прихожая в этой квартире была в форме трапеции, то комната представляла собой неправильный пятиугольник. Собственно, она была бы почти квадратной, но к этому квадрату был неуклюже прилеплен дополнительный угол с двумя окнами – кажется, это называют эркером. Возле одного из этих окон стояла зеленая деревянная кадка с большим пыльным фикусом, возле другого – старинная птичья клетка. Обитателя этой клетки я сначала не заметила, но когда подошла ближе, увидела внутри клетки деревянный домик вроде скворечника. Тут же из этого домика выбралась большая черная птица, посмотрела на меня искоса выпуклым внимательным глазом и вдруг хрипло выкрикнула:

– Мар-рдук!

– Что?! – переспросила я, вздрогнув от неожиданности.

– Дур-рак! – каркнула птица.

– Кто это? – удивленно спросила я, повернувшись к Никодиму Никодимовичу.

– Мардук – грач, – сообщил старик.

– Он говорит? – спросила я опасливо.

– Да, Валерия Львовна научила его нескольким словам. Знаете, чего только не делают пожилые люди от скуки! Она разговаривала, разговаривала с ним, и наконец он тоже заговорил…

– Мардук… какое странное имя! – задумчиво протянула я. – Какое-то восточное?

– Не имею ни малейшего понятия, – быстро ответил старик и отвел глаза. – Кажется, Валерия Львовна назвала его в честь какого-то старого знакомого…

Он отступил к двери и добавил:

– Не буду вам мешать. Осваивайтесь, осматривайтесь, если вам что-то понадобится – позовите меня, я буду внизу, в магазине.

– А вы… а где вы живете? – спросила я, но старика уже и след простыл.

Я недоуменно пожала плечами и продолжила знакомство со своей новой квартирой.

Помимо фикуса и клетки с говорящей птицей, в комнате находились старинный пузатый комод, накрытый кружевной салфеткой, круглый стол на одной ноге, пара деревянных кресел с резными подлокотниками и обитый выцветшей кожей диванчик с жесткой спинкой. На стене над диваном висела большая фотография в деревянной рамке. Фотография была странная – не портрет, не снимок любимого кота, не цветущий куст или клумба с розами, а какой-то пустынный южный пейзаж с бесформенными руинами на переднем плане.

Оглядевшись в комнате, я заметила еще одну дверь и широкий проем, задернутый темной плюшевой портьерой. Отдернув эту портьеру, я увидела глубокую нишу, в которой помещалась старая кровать с металлической спинкой, украшенной блестящими никелированными шарами.

Видимо, сегодня моя память работала в каком-то особом режиме, потому что она выдала хранившееся в ее запасниках полузабытое слово «альков». Кажется, так называют такие ниши с кроватью. Кровать была аккуратно застелена, покрыта розовым шелковым покрывалом, поверх которого лежала целая груда подушек в кружевных наволочках. Все это было чистое, нарядное, но пожелтевшее и ветхое от старости.

Я представила, что на этой кровати долгие годы спала старая женщина, моя мифическая тетка Валерия Львовна, и в душе у меня шевельнулось какое-то неприятное чувство.

«Все это нужно поменять! – подумала я машинально. – Купить новую мебель, постельное белье, посуду и всякие бытовые мелочи… хотя на какие деньги?»

Стоя перед этой кроватью, я попыталась обдумать свое положение.

Я хожу по этой квартире, по-хозяйски осматриваю ее, как будто и правда имею на нее какие-то права, начала уже воспринимать все это как свою собственность – но ведь у меня не было никакой тетки! Это наверняка ошибка, и рано или поздно эта ошибка разъяснится и меня с позором погонят отсюда…

Выйдя из алькова, я заглянула в последнюю дверь.

За ней оказалась крошечная кухонька (кстати, вполне современная – с электрической плитой на две конфорки, с хромированной вытяжкой, с микроволновой печью и маленьким холодильником). Еще здесь была выгорожена ниша, в которой обнаружился маленький санузел. Увидев душ, я приободрилась.

Обследовав подвесные шкафчики, я нашла кофе, сахар и коробку ржаных сухариков. При виде этих сокровищ мое настроение еще немного улучшилось.

Я собралась было сварить себе кофе, но тут из комнаты донесся басистый кошачий мяв.

Выглянув на этот голос, я увидела Казимира, который в упоении драл когтями старый комод.

– Ты что делаешь? – прикрикнула я на него и даже замахнулась попавшей под руку старой газетой.

Кот посмотрел на меня высокомерно и презрительно, однако точить когти перестал и сел на полу перед комодом, аккуратно обернув лапы пушистым хвостом. При этом он поочередно посматривал то на меня, то на комод.

– И что ты этим хочешь сказать? – спросила я кота.

Кот ничего не ответил, только презрительно фыркнул и распушил усы.

Но мне почему-то ужасно захотелось заглянуть в ящики комода.

«В конце концов это теперь моя квартира, и все, что в ней находится, тоже мое. И возможно, я найду в комоде что-то, что поможет мне понять, кто такая эта Валерия Львовна, вернее, кем она была…»

С такими мыслями я выдвинула верхний ящик комода.

В нем не было ничего особенного: плетеная корзинка для рукоделия, картонная коробка с разноцветными нитками – то ли ирис, то ли мулине, другая коробка с самыми разными пуговицами. Некоторые пуговицы были очень красивые, перламутровые, хрустальные, металлические, покрытые цветной эмалью, одна – явно дореволюционная, серебряная, с двуглавым орлом.

Задвинув этот ящик, я выдвинула второй.

Точнее, только попыталась его выдвинуть.

Ящик был заперт и не поддавался моим усилиям открыть его.

Я решила отложить его изучение на будущее и выдвинула третий, самый нижний ящик комода.

Здесь лежал большой тяжелый альбом для фотографий в малиновом бархатном переплете, старинный альбом с металлическими застежками, рядом с ним стояла небольшая деревянная шкатулка с нарисованными на крышке темно-красными розами.

При виде этой шкатулки у меня отчего-то пересохло во рту и сердце пропустило один удар.

С чего бы это?

Мне хотелось заглянуть в шкатулку – но отчего-то было немного страшно сделать это, и, чтобы оттянуть этот момент, я достала фотоальбом и открыла его.

Это был альбом, какие заводят многие родители с появлением ребенка или бабушки-дедушки с появлением любимого внука – здесь были выложены и наклеены в хронологическом порядке детские фотографии. Фотографии одного и того же ребенка.

Вот этот ребенок совсем крошечный, только что принесенный из роддома, со сморщенным недовольным личиком… вот ему месяц, два, три… он становится все привлекательнее, все симпатичнее… то есть не он, а она – я убедилась, что ребенок на этих фотографиях – девочка… и еще… еще… не может быть…

У меня в душе возникло подозрение, которое укреплялось с каждой фотографией, с каждой перевернутой страницей.

Это был не просто ребенок. Не просто какая-то абстрактная девочка.

Это была я.

Но этого не может быть!

Я переворачивала страницу за страницей, разглядывала фотографию за фотографией – и последние сомнения отпадали, как осенние листья. Точнее, как отпадают подсохшие корочки с заживающей ранки.

Вот я стою, прижимая к себе плюшевого медведя. Это был мой любимый медведь, когда мне было четыре года, у него оторвалась правая лапа, и ее снова приделали, не очень аккуратно – вот она, эта лапа, криво пришитая, как будто медведь подрался с другим, большим медведем… а вот на мне длинное платьице в крупных цветах, я помню, как оно мне нравилось…

Я переворачивала страницу за страницей, словно наблюдая со стороны за своей собственной жизнью.

Вот мне шесть лет… семь… восемь…

Я перевернула очередную страницу…

Дальше ничего не было, словно на этом месте моя жизнь оборвалась.

На следующих страницах были следы клея и клочки фотобумаги. То есть здесь тоже были наклеены фотографии, но кто-то их грубо, безжалостно вырвал.

Я пролистала альбом до самого конца, не нашла больше ни одной фотографии, закрыла его и положила обратно в ящик.

Что же это значит? Откуда здесь, в этой старой квартире, где я не бывала ни разу в жизни, мои фотографии? Кто была хозяйка этой квартиры, кто была эта женщина, если она так внимательно, так пристально и упорно наблюдала за моей жизнью? Причем не только до восьми лет, но и потом. И отчего все поздние фотографии вырваны из альбома? И почему, черт возьми, я никогда не слышала о существовании этой Валерии Львовны Вальдшнеп?

И тут мой взгляд снова вернулся к шкатулке в пышных темно-красных розах.

Мне по-прежнему было страшновато коснуться ее, словно она скрывала какую-то тайну. Еще более значительную, чем та, которую я нашла под крышкой фотоальбома.

Ну что это, в самом деле!

Зачем прятать голову в песок, как страус? Зачем делать из мухи слона? Что уж такого страшного может прятаться под крышкой этой простенькой деревянной шкатулки?

Я решительно взяла шкатулку, поставила ее на крышку комода и открыла…

Комнату наполнила негромкая музыка.

Менуэт Боккерини.

Это была музыкальная шкатулка.