Не герой Потапенко Игнатий

Ополченец

Эрудиция Гельмута, знание им реалий мира, в котором он никогда не бывал, была потрясающей. Человек приложил немало труда, чтоб перечитать, осмыслить все записи провальцев, поговорить с очевидцами, и на основе разрозненных, не связанных между собой, зачастую искаженных обрывков получить общую картину. Владмир давал ученому новые факты, вспоминал тонкости и мельчайшие нюансы, все странности последних десятилетий.

Если верить профессору Брянскому, все началось четыре десятка лет назад. В семидесятых годах двадцатого века от Р. Х., или в двадцатых годах двадцать восьмого века от основания Рима. Первые изменения почти незаметны, только вдруг затормозилось развитие энергетики, произошло сокращение космических программ, был сделан акцент на кажущихся перспективными, но при этом ведущих в тупик отраслях. Ладно, если бы дело касалось одного мира, но изменения замечены в трех совершенно разных мирах.

Научный прогресс постепенно тормозился, происходил отказ от долговременных проектов, многообещающих разработок. Исподволь менялась культура, во всех трех подопытных ветках неожиданно расцвел культ потребления. Разумеется, он и раньше существовал, как ни печально, но такова природа человека. Зато популяризация недорогих одноразовых вещей противоречит глубинным человеческим архетипам.

– Культ атомного сортира, – подсказал Владмир.

– Именно.

Научный мир незаметно для себя переориентировался на очень интересные, но в целом бесполезные вещи. В мире Володи Воронова – это вычислительная техника. Раухеры штука полезная, нужная, очень важная, но на своем месте. Мощнейший процессор, управляющий двигателем дешевой машины с мизерным ресурсом, сложнейшая автоматическая система микроклимата в торговом зале, использование персонального раухера в качестве печатной машинки, проигрывателя и как игрушки – это не более чем излишество, страшное расточительство. Глобальная сеть электронной связи на девяносто пять процентов используется для развлечения десятков миллионов бездельников. Изначально рассчитанные на многолетний срок службы бытовые приборы устаревают, не успев выйти с завода.

В мире Вендии и Империи это немыслимо. Как пример, большая часть бытовых устройств в доме покупалась много лет назад. Два дальновизора прослужили уже по двадцать лет, неоднократно ремонтировались и улучшались, но продолжают служить хозяевам верой и правдой. В гараже Гельмута стоит самоход, унаследованный им от отца. Домашние телефунки в этом мире делаются из прочных пластмасс и рассчитаны на десятилетний срок службы, а в действительности меняются еще реже.

В других мирах сработали свои собственные ловушки. Это, в одном случае, безудержное преобразование природы, вплоть до создания трансконтинентальных морских проливов и превращения гор в равнины. В третьем мире неожиданно посчитали, что прогресс – это страшное зло, и увлеклись интереснейшим делом перестраховки. Всевозможные защитные системы, комплексы безопасности, дублирующие системы управления множились в геометрической прогрессии. Любая потенциальная опасность парировалась в зародыше. Мероприятия по предотвращению аварий обходились дороже последствий самих аварий, но это никого не останавливало. Естественно, о каком-либо прогрессе в этом мире можно было забыть.

– Ты думаешь, это все последствия вмешательства? – прищурился Владмир.

– Это могло быть естественным процессом, но! – Гельмут многозначительно улыбнулся.

Выдержав паузу, дав собеседнику осмыслить услышанное, проникнуться значимостью момента, профессор продолжил:

– Мне точно известно, что за последние три десятилетия в Империи появилась световолоконная связь, в Империи строят компактные и мощные раухеры, как мне удалось выяснить, с внутренней структурой и на принципах, подобных вычислителям твоего мира. На заводах Империи резко снизилась аварийность, их космические корабли и самолеты стали надежнее, в случае аварии люди обычно выживают. И имперские строители могут все, и даже немножко больше.

– Они ровняют горы и засыпают проливы?

– На Земле нет, но мне известно, что на Марсе Империя развернулась как следует. Они уже успели изменить облик планеты до неузнаваемости.

– Ты хочешь сказать, что люди Империи проникают в соседние ветви и ставят на них опыты?

– Верно. Они испытывают на соседях свои разработки.

– Поверить не могу. Послушай, а если они не испытывают свои разработки, а задают соседям тему исследований, наблюдают за ними, подталкивают в нужном направлении и потом берут готовую разработку?

Ученый задумался, а потом глубоко вздохнул:

– Ты прав, Владмир. Все верно. Превратить ветку в исследовательскую комнату, поставить перед местными задачу, дать им набить себе шишки, выловить все ошибки, сделать открытие, разработать действующие устройства, отладить их, и уже потом забирать готовую разработку. Ты совершенно прав.

– Послушай, Гельмут, зачем ты мне все это сказал?

– Потому что я слишком близко подошел к тайне. Ты еще, может быть, не знаешь, но подданные Империи неприкосновенны, у них очень много Правды.

– Ты боишься?

– Я боюсь, что мне в один прекрасный момент предложат переехать жить в Империю, и я не смогу отказаться.

– Это возможно?

– Это бывает. У нас бывает, – тихо повторил ученый.

– Перекупают врагов?

– Какие в навь враги?! Мы для Империи не можем быть врагами, мы для них слишком мелки. Мы не можем причинить им вреда, а значит, не можем считаться врагами.

– Ты их ненавидишь, – констатировал Владмир.

– Не люблю – это верно, но их нельзя ненавидеть. Ненависть – человеческое чувство, нельзя испытывать человеческие чувства к нечеловеческой системе.

Пока хозяин ходил за медом, гости зря время не теряли. Друзья плавно перетекли в гостиную и включили дальновизор. Как раз передавали сводку новостей. На плацдармах пока без перемен. Противник безуспешно атакует, венды доблестно обороняются, кайсаки несут потери. Сообщали о разгроме двух бронекавалерийских корпусов противника.

Вернувшийся к гостям Гельмут немедленно предложил выпить за победу. Идея хорошая, вот только по глазам ученого читалось, что не больно-то он верит заявлениям дальноведущих.

Дружеские посиделки продолжались до поздней ночи. Брянский сумел уговорить гостей задержаться у него до отъезда. Владмир и его друзья сначала отнекивались, но потом согласились.

Следующий день принес очередные новости. Рано утром кайсаки прорвали вендскую оборону на плацдармах и вырвались на оперативный простор. Ведущие дальновещания напрасно успокаивали зрителей, дескать, все хорошо, наши войска отступили на заранее подготовленные позиции, враг несет страшные потери, и скоро его наступательный порыв выдохнется, разобьется о гранит вендских укреплений.

Вернувшийся из академии Гельмут Брянский сообщил, что все серьезнее, чем кажется, кайсаки уже перерезали линию чугунки между Жигулями и Святославлем, два вендских корпуса окружены на берегу Волги и вынуждены окапываться. Воздушное сражение тоже идет не так, как надо, противник уверенно завоевывает превосходство в небе. Пусть кайсацкие самолеты избегают летать над укрепрайонами, но зато постоянно висят над наступающими частями, сбивают вендские бомбардировщики и штурмовики, непрерывно бомбят войсковые колонны.

Ребята успели днем скататься на вокзалы и пройтись по городу. Да, начинается тихая паника. Все билеты проданы, власти проводят неявную, скрытую эвакуацию женщин и детей. На выездах из города столпотворение, дороги запружены самоходами, многие пытаются как можно скорее вырваться из Святославля и уйти на запад.

Пытаться бежать бесполезно, вырваться группой, не растерять по дороге товарищей не получится. А значит, остается надеяться только на билеты и на то, что противник не успеет перерезать чугунку на Изяславль. Ситуация сложная. В городе введено дополнительное патрулирование городской стражей и военными, продолжаются облавы на затаившихся в Святославле подданных Кайсацкого ханства.

Вечером объявили о сдаче вендскими войсками Березова. Как принято, после тяжелых оборонительных боев. Кайсаки вышли к реке Медведице, навели переправы. Венды вроде бы попытались нанести фланговый контрудар силами бронеходного корпуса. По дальновизору вещали об удачном наступлении, бегущих кайсаках, тысячах пленных, брошенных вражеских бронеползах и пушках. К утру шумиха стихла. Говорили только о тяжелых боях на Сарпинском поозерье. Затем пауза, тишина и, как снег на голову, чрезвычайная новость – кайсаки прорвались к Хопру и Дону. Наши части выходят из окружения. На южном участке бронекавалерия степняков перерезала трассу чугунки на Тмутаракань, до Дона им остается пройти десять верст.

Святославльская армия удерживала коридор вдоль Волго-Донского канала, крепости вокруг Белой Вежи, руководство обороной укрепрайона продолжало спешную эвакуацию лишнего населения, но никто не мог сказать, сколько времени продержатся заслоны. Кайсаки опять показали себя сильнее вендов. Огромное степное ханство смогло играючи пробить передовые линии Вендской Диктатуры. Что бы в дальновизоре ни кричали о мощи вендской армии, новейших бронеходах и самолетах, сверхточных пушках, прекрасной управляемости войсками, но вражеские бронеползы не уступали вендским, кайсацкие самолеты на равных дрались с вендскими, знаменитая бронекавалерия степняков играючи обходила вендскую бронепехоту.

Сокрушающая мощь степной империи. В очередной раз кайсаки показали, что они не такие отсталые азиаты, как о них говорят. Немаловажными были мобилизационный потенциал и численность армии мирного времени. Вендия с населением сорок четыре миллиона человек и полуторамиллионной армией не могла сравниться со стодвадцатимиллионным ханством. У кайсаков армия мирного времени составляла пять миллионов человек. Да, протяженность сухопутных границ велика, у кайсаков много недружелюбных соседей, необходимо держать войска в неспокойных улусах, но они могли себе позволить бросить против Вендии трехмиллионную группировку, а Диктатура имела на Волге всего миллион двести тысяч бойцов.

Первая неделя войны показала, что Вендия опять не готова к современным операциям и ничего не может противопоставить многочисленным, хорошо вооруженным и подготовленным бронекавалерийским и пехотным корпусам кайсаков. Противник быстро прошел предполье и уперся в сплошную линию укрепрайонов по Дону. К успехам вендской армии можно было отнести только освобождение Пустошей и удержание рубежей по Волге от Жигулевской крепости и выше до Ежавы. Речные флоты Вендии были традиционно сильнее кайсацких и немало способствовали обороне береговых позиций.

На южном фронте за вендами остались устье Волги вместе с вплетенным в водный хаос дельты Астраханским укрепрайоном, позиции по Манычу и Салу. В Черной степи продолжались бои между маневренными бронеходными и кавалерийскими группами противостоящих друг другу сторон. Командовавший южным фронтом большой воевода Владислав Черномор неплохо вел войну на изматывание, умело проводил дерзкие рейды по степным шляхам и вовремя выводил свои войска из-под удара.

Святославльская армия дралась в привычном для себя полуокружении, не давая противнику прорвать Донской коридор и замкнуть кольцо вокруг города. Перед стотысячной группировкой вендской армии стояла сравнительно простая задача: удерживать позиции, держать под огнем вражеские линии снабжения, быть готовой в любой момент совершить рейд по тылам зарвавшихся и вырвавшихся вперед кайсаков. Сил у крепостного воеводы было больше чем достаточно, укрепления надежны, запасы почти бесконечны.

Время шло. Владмир потерял всякую надежду уехать из осажденного города. Только если отправить девушек одних, только если парням пробиваться по бетонкам своим ходом или потратив все деньги на старый самоход. Мнения товарищей разделились, если Димон, Леня и Санек ратовали за бегство, любой ценой, как угодно, но подальше от фронта, то остальные глядели на жизнь более трезво. Город продержится десять лет минимум, при самом худшем раскладе Святославль устоит.

По прошествии полутора недель с начала войны, 12 октября Вовка Конопатый в шутку предложил записаться в армию. Дескать, все равно делать нечего, хорошую работу в городе не найти, максимум ребятам светят рабочие отряды, а девушкам – работа в госпитале. К его удивлению, шутка была воспринята серьезно. Тем более накануне Святославль подвергся обстрелу.

Дальнобойная кайсацкая батарея дала по городу с дюжину залпов, прежде чем ее нащупали и подавили тяжелые вендские пушки. Три снаряда упали на Заболотном конце. Многоярусный жилой дом разнесло на куски одним попаданием. От здания осталась только одна стена. Еще два снаряда разбили дорогу и обрушили крыло старинного особняка. Первые жертвы среди посадских. Владмир и Димон помогали разбирать завалы, видели изувеченные тела людей, сами извлекали из-под обломков здания раненых и убитых. Неприятное дело, честно говоря. Володю до сих пор мутило от вида запекшейся крови, обрывков плоти и перемешанных с обломками кирпича помоев.

На следующий вечер друзья собрались в деловой комнате профессора Брянского. Ребята спорили, сравнивали свой родной мир с этим, девушки обсуждали, что завтра приготовить. С момента своего вселения в профессорский особняк четыре подруги взвалили на свои плечики все домашнее хозяйство. Получалось неплохо, особенно готовка, девушки словно соревновались – кто вкуснее накормит мужчин. Гельмут Брянский в шутку ругался, дескать, к концу осады располнеет, как боров, жена не узнает, но от еды не отказывался, с видимым удовольствием наворачивал шедевры незнакомой ему кухни.

Ночь за окном озарила яркая вспышка, словно кто повесил над городом магниевую бомбу. Послышался тихий шелест, свист, пугающее шипение. Вдруг громыхнуло. Удар. Пол под ногами явственно качнулся, задребезжали прочные, небьющиеся стекла, миски и чарки на столе подпрыгнули, зазвенела посуда в шкафу, со стены сорвалась африканская маска. На улице завыла сирена. Послышался шум, скрежет, мерный стук сыплющихся на землю камней.

– Что? – Владмир вскочил на ноги и бросился на балкон.

– Это конец… – просипел за спиной Санек.

На горизонте к небу поднимался багровый шар. Вдалеке полыхали пожары.

– В районе Лодейного канала приложили, – промурлыкал Гельмут Брянский. – Клянусь честью, никогда в жизни не видел атомного взрыва.

– Атомного?! – взвизгнула Женя.

Владмир в это время вцепился руками в перила балкона и глядел на полыхающее над землей зарево. Небесные сполохи. Буйство потревоженной человеком стихии. Вырвавшееся на свободу древнее чудище атомной энергии. Рвущаяся ткань мироздания.

– Можно не бояться, верст тридцать будет, – удивительно миролюбивым голосом пробормотал Брянский.

Профессор стоял, скрестив руки на груди, и неотрывно смотрел в сторону эпицентра взрыва. На его лице застыло странное выражение, как будто он прикоснулся к чему-то прекрасному, священному и одновременно смертельно опасному. Казалось, человек в полушаге от своей мечты. Что это за мечта, что творится в голове у ученого, оставалось только догадываться.

Друзья не скоро вернулись за стол. Разговор не клеился. Парни налегали на вино, девчонки жались к своим друзьям. Профессор Брянский задумчиво ковырял вилкой мясную нарезку. Предварительно он открыл лекарский сундучок и выдал всем по таблетке радиофага. Старая вендская разработка, препарат, резко повышающий сопротивляемость организма радиационному облучению.

– Надо идти в армию, – провозгласил Дмитрий мрачным тоном.

– Под атомные бомбардировки? – язвительно спросил Санек.

– А девушек пристроить к тыловой службе, – Коротков даже не заметил колкости.

– Что будет завтра? – со страхом прошептала Леночка.

– Как бы это ни казалось удивительным, но в вашем случае это наилучший выход, – заметил Гельмут Брянский.

– Думаешь, больше шансов выжить?

– Сколько боги отмерили, столько и проживем. Я хочу сказать, что семьям защитников отечества положено содержание от государства. В случае гибели бойца его родные получат выплаты в размере годового жалованья. Война продлится больше года, и все это время Святославль будет в осаде. Выбраться из города сложно, это опаснее, чем сидеть под защитой орудийных башен и ракетных батарей.

– Разумно, – согласился Виктор Николаевич. – А как быть с девушками? Что скажете, друзья?

– Тяжелый вопрос, – отозвался Владмир, обнимая прильнувшую к нему Леночку.

– Мы пойдем работать в госпиталь или строительные отряды, – уверенно заявила Катя. – Мы вас дождемся.

– Я знаю, дождетесь, – Саню явственно передернуло. – А если мы погибнем? Так и будете ждать до старости?

– Положим, командование старается в любом случае сообщать родным о гибели воина, есть такой обычай, – ученый не упустил шанс подколоть молодого человека.

Сам Гельмут сейчас решал про себя сложнейший жизненный вопрос: а не плюнуть ли на академию и не пойти ли в армию вместе с молодежью? Все его предки, поколения неукротимых бесстрашных воинов и удачливых военных вождей требовали прислушаться к голосу крови и взять в руки оружие. С другой стороны, профессор опасался не успеть завершить начатую работу, так и не найти способ переброски мостов в соседние ветки. Труд всей жизни как-никак.

– Лена, ты меня отпустишь? – тихо прошептал Володя.

– Я буду тебя ждать, – так же тихо ответила девушка, по ее лицу текли слезы.

– Я вернусь. Обещаю тебе, я вернусь.

Вместо ответа Лена вырвалась из объятий Владмира, оттолкнула его и выскочила из комнаты.

– Вот так… – с горечью пробурчал молодой человек.

– Она тебя любит, – сказал Виктор Николаевич, – и она тебя дождется. Жаль, свадьбу придется перенести на после победы.

– Так вы еще не женаты? – удивился Гельмут. – Надо срочно исправить, пусть без обряда. Обряд можно провести после войны. Завтра же все идем в храм, затем в Посадский приказ и женим молодых.

– А так можно?

– Можно и нужно.

Брянский не стал говорить, что в случае гибели Владмира Лена получит за него выплаты от Диктатуры, все и так это поняли. Это жизнь. Нельзя бросать близкого человека, не озаботившись его будущим, у вендов так не принято. Человек должен думать не о себе, а о своем роде, а уже род позаботится о человеке.

Через день после того, как завершили последние дела, рано утром провальцы покинули дом профессора Брянского. Все обговорено, все решено, так зачем тянуть время, зачем мучить себя и близких? Лучше сразу идти и делать, что решили. Так проще и легче.

– Подождите, – прозвучал бодрый голос профессора.

Через минуту Гельмут Брянский скатился по лестнице. Ребята не узнали молодого, амбициозного, экспрессивного ученого. Вместо дорогого костюма тонкого сукна на Гельмуте были пятнистая военная куртка и такие же штаны, на ногах армейские ботинки. В руках ученый держал подсумки с патронами, гранатами и автомат «Дорн» с оптическим прицелом.

– Скучно одному, – улыбнулся Гельмут, в его глазах прыгали веселые чертики. – Вы уходите, девушки тоже скоро уедут, кто в госпиталь, а кто в рабочий отряд. Оставаться одному, в большом доме, под обстрелами, нет, это слишком страшно.

– Врешь. Ты ничего не боишься.

– Я боюсь, что на том свете меня в рай не пустят. Скажут, деды и прадеды с мечом не расставались, князю с честью служили, а ты кто такой? Нет в роду Брянских книжных червей и словоплетов.

– Так ты с нами?

– Мы вместе, – заявил профессор. – Пошли. В Войсковом приказе может быть очередь.

В вендской армии новобранцев готовят полгода, вбивают в их головы премудрости воинской службы, учат обращению с оружием, приборами связи и наблюдения, гоняют на полевых занятиях, заставляют рыть окопы, совершать марш-броски. Людей приучают быть готовыми в любой момент вскочить на ноги, схватить оружие и идти в атаку, натаскивают на рукопашный бой, проводят стрелковую подготовку, учат часами ползать под колючей проволокой, вжиматься в землю, окапываться, не поднимая головы. Выживать под огнем и во время газовой атаки, оказывать первую помощь раненым; не задумываясь, выполнять приказы и не терять самообладания в любой обстановке.

Полгода на то, чтоб сделать из посадского или сельского паренька настоящего воина, это мало. Только прослуживший не менее трех лет боец считается настоящим, на него уже можно положиться, он уже умеет не только выживать, но и побеждать. Десятскими становились бойцы, прослужившие не менее пяти лет и имевшие за спиной опыт боев, а на руках кровь врагов.

Война все меняет. В военное время в вендской армии полугодичная учеба новобранцев сокращалась до трех месяцев. Отбор претендентов на гордое звание защитника родины тоже проводился с минимальными требованиями. Пришедших в Войсковой приказ друзей быстро ознакомили с условиями договора, попросили заполнить анкеты и подтвердить словом свою верность вендскому народу и Диктатуре. Как потом выяснилось, это заявление заменяло собой присягу.

В этот же день шестерых товарищей отправили в военный лагерь Зуково близ городка Желтохолм. Разбиравшийся с новобранцами сотник хотел было направить Виктора Николаевича и Леню в лагерь речного флота, но друзья в один голос заявили, что служить будут только вместе, в одной части.

– Молодцы, наши люди, – только и сказал сотник, подписывая бумаги.

А вот Гельмут Брянский пошел в другую команду. Оказалось, что не все в его жизни было так просто. В молодости наследника знатного рода заносило в казачьи части, два года служил на зауральских и уральских заставах, приходилось участвовать в стычках с местными охотниками за скальпами, отражать кайсацкие набеги и оборонять крепости. Посему в Войсковом приказе его сразу же внесли в отдельный список и направили в командирское училище. Четыре месяца по сокращенной программе – и в действующую армию в звании полусотника.

Наступила осень, высыпал первый снег, как всегда неожиданно ударили морозы. Война шла, но жизнь продолжалась. Октябрьские бои принесли Вендии облегчение – фронт остановился. Севернее Святославля противник уперся в Донские и Хоперские позиции. Сеть долговременных опорных пунктов и крепостей позволила вендским войскам выстоять, отбить все атаки и расплющить контрударами просочившихся между крепостями кайсаков. На южном направлении большой воевода Черномор удержал за собой древний Семендер и отбросил противника к озеру Маныч. Зимнее наступление кайсаков наткнулось на упорное сопротивление бронеходных полков. Воевода Черномор знал толк в маневренной войне, его войска не стояли на месте, непрерывно атаковали, уходили от ударов, искали слабые точки и умудрялись при этом не подставлять под удар свои тылы. Южный фронт представлял собой непрерывно перемещающийся, дышащий, бурлящий котел. При этом основные опорные пункты и дороги оставались в руках вендов.

Жизнь в лагере Зуково шла своим чередом. Утром побудка, построение, завтрак. Затем полевые занятия до упаду. Обед, затем шагистика, стрельбы, комнатные занятия – и так до позднего вечера. Времени на личные дела не оставалось. Десятские стремились впрессовать в сутки как можно больше занятий и стрельб. Нередки были марш-броски, ночные побудки, маневры. Возвращавшиеся в казарму после полевых учений бойцы на ногах не стояли, каждая клеточка тела истошно вопила: «Спать!» Где уж тут личное время. Успеть бы полевую одежу почистить, дыры заштопать да оружие смазать.

Часть находилась в спокойном районе, за второй линией обороны, за все время ни одного обстрела или бомбежки. Кайсаки вообще не стремились взламывать укрепления Святославля. Наученные горьким опытом предыдущих войн, степные воители предпочли наступать там, где получается, стараясь выманивать вендские войска в чистое поле, где у степняков было преимущество.

После разгульных Святок наступило время переводить молодых бойцов в действующую армию. Учебная часть работала без перерыва, опытные, прошедшие огонь и воду наставники натаскивали несколько призывов одновременно. Владмир уже видел, с какой помпой Зуково провожало своих выпускников. Торжественное построение на плацу, барабанная дробь, реющие знамена, выступление полковника Комарова. Затем вручение личного оружия, воинских поясов. Новоиспеченных бойцов проводили под скрещенными мечами, с этого момента они становились настоящими воинами, их принимали в касту. Пусть пока временно, дальше все зависело от человека, придется ему по вкусу воинская похлебка или помыкается по полкам да уйдет после войны на вольные хлеба.

18 января настал черед 4-й сотни. Три месяца учебы пролетели, вчерашние парни и мужики с улицы незаметно для себя стали бойцами. Вначале было тяжело, нагрузка страшная, не все выдерживали. Жалко хороших людей, тяжело терять товарищей по лагерю, но приходилось терпеть и не пищать, когда твой хороший друг внезапно уходил из армии. Не выдерживал человек. Что уж такого. За три месяца учебы сотня потеряла пятую часть своего состава. Не выдержавших переводили в тыловые части. Владмир и его друзья держались только потому, что поддерживали друг друга, им стыдно было предавать друзей и отказываться от службы.

Постепенно люди привыкли к нагрузкам, они уже не так уставали, как в первые недели. Неожиданно стало появляться свободное время. Ребята переписывались, а иногда разговаривали по телефунку с оставшимися в городе девушками.

Подруги не сидели без дела, все четверо работали в княжеском госпитале на Кузнечном конце. Да еще радость: Лена ждала ребенка. Жаль, у молодого бойца не было возможности хоть на полчаса вырваться в город. Близок Святославль, меньше часа самоходом, да командиры не отпустят, увольнения в военное время не положены, только в качестве награды или по чрезвычайной, необычной надобности. Ребенок там, к примеру, родится, тогда воину положена побывка домой на три дня, на потомка посмотреть, имя ему дать, благодарственные обряды провести. Это дело святое, да только не так часто приключается, как хотелось бы.

Свадьба Ящера

Ополченцы возвращались домой победителями. Воевода Виктор мудро решил оставить все трофеи чудским бойцам. Они первыми врага встретили, задержали его в лесу, связали боем, им и добычу делить. И, разумеется, две трети добычи досталось односельчанам Василия.

Даже странно бывает, люди только час назад шли в бой, дрались с врагом не на живот, а на смерть, и вдруг грань жизни и смерти отступает, на первое место вылезают вполне житейские дела. Типичный крестьянский образ мысли – запас карман не тянет; кто взял, тот и прав. Споров и не было, поначалу сродственники вообще хотели отдать большую часть добычи тем, кто первыми вступили в бой, но, по настоянию Лушика и старого волоха Журава, селяне щедро поделились с соседями.

Жизнь продолжалась. Погибших похоронили на тихом лесном кладбище за селением. За ранеными ухаживали всей общиной, как и положено у чуди. Военную добычу честно поделили между собой. Василию, как командиру, Спасителю и одному из героев битвы, достались три лошади, два мешка одежи и мелких вещиц убитых кайсаков, хороший ручной пулемет с коробом патронов, пара автоматов да еще тридцать гривен серебра в пересчете на вендские деньги.

Война – это, конечно, очень геройски и очень благородно, но ведь кушать хочется. Не прошло и двух дней, как поминальные пиры отгуляли, мертвецов похоронили, героев воспели, и выжившие в бою вернулись к делам своим суетным. Уборка шла полным ходом. Достраивался гараж. Кирпичный завод работал вовсю. Появились заказы от соседей. Мужики уже думали, как бы над печами и заготовительными площадками навесы соорудить. От дождя и снега. По всему выходило, что работать и зимой придется, кирпичи покупаются. Хорошо покупаются.

В середине октября Журав напомнил, что скоро Свадьба Ящера. Все взрослые мужи к Ящеру в гости пойдут, требы приносить, молить божество о снисхождении и благоволении к чуди. Дело стоящее. Естественно, Василию тоже придется идти на обряд. А иначе и быть не может, по поверьям чуди, отказаться от такого приглашения – это бросить прямой вызов в лицо божества. Строить из себя богоборца молодой человек не собирался, да и когда еще шанс выйдет настоящего бога вживую увидеть? Вот то-то и оно.

Между тем Василий чувствовал, что наступает время покидать гостеприимную чудь. Парень никому ничего не говорил, однако потихоньку собирал мешок. Купил теплые осенние вещи, кожаную куртку с подкладкой, отложил немного денег. Соседи-односельчане, конечно, превозносили Хабулая до небес. Действительно, настоящий герой, древний волох прав оказался, прислало нам небо, светлые боги, Спасителя, неведомого героя из неизвестной земли, уберегшего чудь от страшной беды.

Вася парнем был неглупым, восторги односельчан его не обманывали. За громкими словами слышались опасливые нотки, друзья как-то незаметно отодвинулись на задний план, старались лишний раз Хабулая не беспокоить. Искренние человеческие чувства вытеснялись религиозным почитанием и страхом перед неведомым. Так недалеко и до ненависти, если вдруг Хабулай случайно уронит свое реноме, либо один шаг до признания вождем, божественным правителем, если Василий сам этого пожелает и предпримет необходимые шаги. Пожалуй, по-прежнему, по-человечески, к нему относились только Калева, Тергай да еще старый волох Журав. Последний человеком был умным, пожившим, иногда Василию чудилось, что волох исподволь за ним наблюдает, оценивает: пройдет ли Хабулай последнее испытание медными трубами или чуди придется ждать нового Хабулая?

Наступило 13 октября. Рано утром Василий прошелся по двору, задал корма коровам, лошадям, свиньям, птице. Хозяйским взглядом окинул подворье, заглянул на огород, удовлетворенно отметил, что все, что можно было собрать, собрано, огород перекопан, кусты подвязаны, стволы деревьев побелены и обвязаны еловыми ветками. Во всем порядок.

– Хозяин, пошли завтракать, – донесся с крыльца звонкий голос Калевы.

– Иду, лебедушка моя, – говорил Василий искренне, вдовушка была для него родным человеком.

Съев тыквенную кашу и куриное заливное, молодой человек продолжил сборы. В первую очередь почистить верную «Липку» и пистолет, проверить заточку ножа. В глухом лесу, на болотах безоружному делать нечего. Одевался Василий так, чтоб, с одной стороны, было красиво, а с другой – практично. Старая куртка, новые сапоги и штаны из парусины будут в самый раз. Не забыл поддеть шерстяную кофту – осень на дворе.

В сумку полетели сыр, хлеб, копченое мясо, баллон с травяным отваром, купленные в городе брикеты сухого топлива, армейская аптечка, добротная кайсацкая накидка. Великолепный трофей, умеют проклятые степняки такие вещи делать. Вроде бы кусок тонкой плотной ткани со шнуровкой по краям, а воду не пропускает, тепло держит, как толстенный войлок, и весит совсем ничего. В лесу незаменимая вещь, хоть на плечи набрось от дождя, хоть заворачивайся в нее, когда спать ложишься.

Собрались мужчины за околицей, на священной поляне под березами. Волох Журав поклонился священным деревьям, прочел молитву, попросил у предков благословления, две выборные бабушки поднесли волоху каравай и чарку меда, с приговорами воздали требу малым защитникам и хозяевам. На этом обряд и завершился.

– Странно, как в бой шли, так никаких молений не проводили, а как на Свадьбу собрались, так все с порядком, с обрядами, – тихо удивился Вася, оказавшись рядом с Тергаем.

– Перед боем каждый сам по себе обеты давал, а Свадьба Ящера дело общее, здесь без обрядов, без заступничества дедов никак нельзя.

– Неужели такое опасное дело? – Василий хотел пошутить, но, встретившись глазами с Тергаем, почел за лучшее умолкнуть.

– Сам все увидишь, – пообещал товарищ.

До края полей добирались на самоходах. Небольшое нарушение традиции, допустимое нарушение. В старые времена пехом ходили. Ехали молча. Лица серьезные, задумчивые. Старый Журав бормотал себе под нос молитвы и заклинания. В один из грузовиков загнали двоих взятых в бою пленных кайсаков. Охотники постарались, скрали двух степняков, да так ловко, что утаили пленников не только от ополченцев из других сел, но и от бойцов воеводы Виктора.

Василий не удержался и поинтересовался у Тергая, зачем кайсаков с собой берут.

– Вместо невесты будут, – ухмыльнулся чудин.

– Даже так?

Оказалось, что чудь частенько отдавала Ящеру осенью молоденькую девушку. Люди терпели, но не жаловались. Да и поверье было, что невесте Ящера на том свете счастье привалит, а ее род удача не обойдет. Сказывали, было дело – хотели прадеды обмануть Ящера, то куклу ему подсовывали, то бычка или еще как откупиться хотели, да только наказал их Ящер: поля заливал, охотников в топи заманивал, пару раз ребятишек уводил. Как люди поняли свой грех, так бог волю свою явил: раз в год ему девушку, юницу в свадебном наряде. Заменить невесту можно только человеческой жертвой.

Самоходы ехали на восток. Верст через пятнадцать от деревни водители остановились на приметной полянке. Дальше можно было пройти только своими ногами. В лес убегала узенькая, полузаросшая, еле заметная тропка. Короткий отдых, размять затекшие спины, еще раз проверить вещевые мешки – и можно двигаться.

Осень вступила в свои права. Под ногами шуршали опавшие листья. Деревья расцветились осенними красками. Только ели, сосны и пихты выделялись своей несменяемой зеленой формой одежды. По сравнению с летом в лесу стало светлее. А вдоль тропинки тянулись целые поляны грибов. Пожалуй, самый ленивый грибник, не сходя с места, накосил бы здесь пару мешков опят, а кто поразборчивее, легко бы набрал пару корзин груздей, боровиков, подосиновиков и лисичек. Осень – благодатная пора. Хочешь не хочешь, а из леса пустым не вернешься. Если не подстрелишь дичь, так орехов или грибов наберешь, шиповника нарвешь, на болоте брусника и морошка растут. В Паниче грибная охота и сбор ягод считались детским делом, взрослые почитали это баловством, сами по грибы ходили только развлечения ради или те, у кого дети уже выросли.

Селяне шли весь день, почти до сумерек. Три раза делали короткие привалы, перекусить по-быстрому и дать ногам отдых. Волох Журав спешил. Несмотря на возраст, дед давал фору бывалым лесовикам, шел спокойным размеренным шагом, ступал мягко, успевал глядеть и под ноги, и по сторонам. Казалось, что с каждым шагом Журав молодеет, набирается сил, впитывает в себя жизненные соки. Вот дойдут до места, и не узнают старика. Зато кайсаки ползли, как улитки беременные, их постоянно приходилось подгонять. Чувствовали, что их не на лесную прогулку взяли, понимали – из леса назад им дороги нет.

На ночлег встали на полянке у подножия оплывшего, заросшего кустарником холма или кургана. Василий увидел на прогалине старые кострища. Земля хоть и затягивает шрамы от огня, но не так быстро, как хотелось бы. Видно, полянка не первый раз давала приют чудинам, направлявшимся на Свадьбу Ящера.

Чувствовалась близость болота, пахло тиной и гнилью. Тянуло сыростью. Лес на восток от полянки становился реже. Василий хотел было полюбопытствовать у односельчан: почему именно на этой полянке ночуем? Но вовремя вспомнил серьезные лица чудинов, странный блеск в глазах и необычную бодрость Журава, сочувственные взгляды, бросаемые Лушиком на пленных. Нет, лучше ничего не спрашивать. Все равно толком не ответят, а неосторожные расспросы могут уронить твое реноме в глазах сельчан. После того как мужчины притащили на полянку хворост и сухостой, разожгли костры и приготовили места для ночлега, Тергай тихонько посоветовал Василию после заката не выходить за пределы полянки.

– А если? – повернулся к товарищу Хабулай.

Он хотел съязвить: дескать, что делать, если по нужде приспичит? Не спросил. Взгляд Василия остановился на фигуре волоха Журава, обходившего полянку посолонь и чертившего на земле своим посохом борозду. Обережный круг. Серьезные дела здесь творятся, ежели дело до защитной магии дошло. А волох обошел полянку, затем взял в руки горящую головню и провел ей второй круг. Третий круг он прочертил своим ножом.

Василий этой ночью спал плохо. От земли тянуло сыростью, и кайсацкая накидка не помогала, холод пробивался даже через чудо-ткань. Со стороны болота доносились стоны, всхлипы, чавканье. Изредка слышались всплески, как будто что-то большое в воду уронили. Да еще молодого человека кошмары замучили. Снилась какая-то дрянь, а что именно – не запомнилось.

На рассвете Журав первым делом пробежался по краю полянки, проверил обережный круг. Убедившись, что подозрительных следов нет, никто не пытался проникнуть внутрь очерченного пространства, волох провел посохом черту, разрывая круг. Все, с этого момента людям можно идти в лес.

Завтракали плотно, как будто не знали, когда в следующий раз удастся поесть. А вот пленных не кормили, только воды дали. Василию показалось, что Журав что-то добавил в питье для кайсаков. Взгляд степняков сразу подобрел, зрачки расширились, на губах играла пьяная улыбка, движения сделались дергаными и неуверенными.

Путь отряда лежал на восток вокруг кургана. Василию рассказали, что это старая могила вождя неведомого народа, жившего на этой земле в неведомые времена. Еще немного, и люди вышли к обширному болоту. Место грустное, гнилью пахнет, впереди заросли осоки, зеленые полянки топей, островки с корявыми низкорослыми покосившимися деревцами, да протоки и глазки открытой воды.

Журав остановился на берегу перегородившей путь канавы с темной неподвижной водой, огляделся, с шумом втянул в себя воздух, постоял немного, прислушиваясь.

– Он здесь. Ждет, – просипел волох.

– В прошлом году все иначе было, – тихонько сказал Тергай Василию. – Кругом ягодники расстилались, протоки не было, а было озеро.

– Озеро?

– Вот, где стоим, тут и озеро было. На берегу Свадьбу играли, – пояснил селянин.

– Тихо, не зовите раньше времени, – Лушик чувствительно пихнул Тергая в бок.

Мужчины тем временем занялись приготовлениями к обряду. Срубили в лесу два дерева, обтесали, вкопали столбы в берег у протоки. Журав прошелся вдоль воды, пошептал что-то, постучал посохом по корягам, выгоняя из-под них лягушек и змей. На земле расстелили скатерти и расставили на них тарелки с угощением, жбаны с пивом, вином и медом.

В глубине болота что-то громко булькнуло, над лесом пронесся протяжный, жалобный, рвущий душу стон надломленного бурей дерева. В осоке зашуршало. Вдруг на поверхности протоки появилась волна, как будто большая рыба плеснула.

– Быстрее. Хозяин идет, – забеспокоился Журав.

Кайсаков вытащили на берег и привязали к столбам, на головы им надели венки из шиповника. Пленные не сопротивлялись, зелье давало о себе знать.

По команде волоха селяне отступили к лесу и встали полукругом за спинами Журава и Василия. Самого Хабулая Журав за руку подвел к краю канавы и попросил ничего не бояться и вести себя учтиво. Интересное предложение. Молодой человек изумленно приподнял бровь – все вокруг слишком напоминало страшную сказку или вшивенький фэнтезийный романчик, не хватало только факелов, заунывных молитв и барабанной дроби за спиной.

Ан нет, по поводу барабанов Василий ошибся. Мужики за спиной начали танцевать, ритмично топая. Обстановка жутковатая. Бескрайнее болото, вонь, столбы с жертвами стоят, рядом сумасшедший ведун с посохом в руках квохчет, глаза вылупил. Да еще задаваемый селянами ритм тоску навевает. Василий как бы невзначай поправил автомат на плече. От прикосновения к рифленой рукоятке и спусковой скобе на душе стало спокойнее. В случае чего, достаточно одного короткого движения – и автомат сам прыгнет в руки, предохранитель давно снят, патрон дослан.

– Хозяин наш, ты живешь на небе, на земле и под водой! Да будет благословенно имя твое, сила твоя, дыхание твое, власть твоя! Да будет царствие твое вечным, хлеб, репу, картошку даешь ты нам, и тем сыты бываем, – громко говорил волох. – И не оставишь ты нас перед ликом врагов наших и не забудешь нас в дни горести, как и мы не забываем тебя в дни радости. Прости прегрешения наши и дай нам искупление, благослови детей наших, жен наших, скот наш и поля наши. Даруй нам год сытый, как и прошлый был, не забывай пашни дождем поливать и солнцем согревать. Упроси богов иных не вредить нам, а договор с ними мы сами заключим. Прости, ежели что невольно против тебя сотворили, и дай знак, как тебе угодно будет жертвы от нас во искупление принять.

Над болотом пронесся порыв ветра. Островок в трех сотнях шагов от берега качнулся и исчез из виду. Вода в протоке забурлила. Издалека донесся приглушенный гул, шорохи, скрежет, словно нечто ползло под землей. На поверхности протоки образовалась волна и набежала на берег.

Вдруг из тины вынырнула чудовищная голова. Гигантский крокодил, уродливый монстр мезозоя, динозавр. Бочкообразное туловище, огромная, с костяными наростами голова на толстой шее. Зеленые блюдцеобразные глаза уставились на Василия. Ящер приоткрыл пасть, щелкнул частоколом зубов. Вода в протоке успокоилась. Древнее чудище протянуло голову к людям, обнюхало кайсаков и повернулось к Василию.

«И ты пришел, не вытерпел, решил на меня посмотреть, – низкий, спокойный, уверенный голос звучал прямо в голове молодого человека. – Смотри, если такой смелый. И не надо за автомат хвататься. Глупо. Я ведь могу испугаться, махнуть хвостом, и все, поминай как звали».

«Ты кто?»

«Ящер я, – хохотнул монстр. – Местные дураки меня богом считают. А ты как думал? Не верил? Считал, что приведут тебя к лесному капищу, качучу вокруг идолов спляшут, жертву зарежут, кишки по кустам развесят, а потом этот бородатый дурак с палкой объявит, что бог жертву принял, бог доволен, урожай будет хорошим. Так?»

«Я не знаю».

«Я знаю, что ты не знаешь. Смеюсь над тобой. Но ты хоть умнее этих лесных пеньков, большой мир видел. Как хоть там?»

«Я-то почти и не видел ничего. Леса да болота. В город пару раз выбирался».

«Да я не про эту помойку, я про твой мир».

«Стоит мир. Куда он денется? Кризис, хреновая экология, войны, разбой, в космос летаем».

«Все как всегда. Ничего не меняется. – Ящер опустил голову на берег и прикрыл глаза. – Помню, говорил я одному чудику: «Это все было. Это пройдет. Суета сует, все суета». А он что отчебучил? Из одной фразы целую книгу сочинил да еще клялся, что ему всю эту муть бог надиктовал. А какой я бог?»

«Болотный», – ухмыльнулся Василий.

Страха он не чувствовал, наоборот – мысленное общение с чудищем забавляло молодого человека. И не думал ведь, что такое бывает.

«Ага! – монстр приоткрыл один глаз и выпустил из пасти длинный раздвоенный язык. – Болотный бог. Пугало лесных пеньков».

«Так ты тоже провалец? – догадался Василий. Тому факту, что он общается с древним монстром, динозавром, парень не удивлялся, слишком все реально, чтоб еще и удивляться. – И давно ты здесь?»

«Провалец не провалец, а примерно восемь сотен годов здесь прожил. Нет, не провалец я, слово-то какое мерзкое выдумали… Я переселенец. Быт заел, приелось все, люди сменились. Твои прадеды пришли, не захотели меня признавать, уважение выказывать. Они ж Перуна да Велеса почитали, светлых богов, потом Христа себе от фараоновых рабов взяли. Я для них не хозяин, так, дикое неведомое чудо, на которое охотиться можно, норы засыпать, болота осушать, на стругах гоняться. Надоело все, я сначала к Ежаве переехал, а потом в этот мир утек. Еще годов с триста здесь поживу и в очередной новый мир уйду».

– Велик ты, Ящер, много пожил, много повидал, – вслух сказал Василий.

«Да, возраст солидный… В свое время мамонтов пас, а видел немного. Я болота, реки люблю. Тепло, мокро, дичи много, – Ящер выцепил из ближайших кустов здоровенного ужа и швырнул себе в пасть. – Ты, дорогой друг, что с чудью связался?»

«Так получилось».

«Получилось, Спаситель самозваный! – расхохоталось чудище. – Как шел, так и нашел счастье на свою голову. Смотри, оглянуться не успеешь, как останешься с чудью до самой старости. Одна жена, затем вторая… Будешь до седых волос в земле ковыряться, коровам под хвосты заглядывать. А что, не так? Не ты первый, и не ты последний. Спаситель! – презрительно фыркнул Ящер. – Ополчение возглавил, с охотниками степных дураков в лесу передавил, своих под пули подставлял, и рад. Другой с такими силами ни одного своего не потерял бы, а степняков ко мне в болото завел бы».

– А что делать? – вновь вслух пробормотал Василий.

«Головой думать. Зачем тебе голова? Дурака волоха слушать? Сказки о Хабулае неведомом?»

«Так ты ведь дорожку в иные миры знаешь! – сообразил Василий. – А провести сможешь?»

«Дорогу знаю, а проводником быть и не проси. Не для тебя дорога, не по тебе сапоги».

«А как дорогу найти?» – не отставал Василий.

«Сначала себя найди, Спаситель. Все потерял, дорогу потерял, женщину потерял, друзей потерял, себя потерял. Что еще потеряешь?»

Миг, и Ящер исчез. Василий тряхнул головой, прогоняя наваждение. Вернулись лесные и болотные звуки. Выводили трели лягушки, ветер шелестел листьями и травой. Тревожно шуршала осока. На болоте булькало, шипело, постанывало. В голове все еще звучали последние фразы болотного рептилоида.

Рядом что-то пискнуло. Василий повернулся и увидел изумленный взгляд Журава. Волох так и стоял, опираясь на посох, плечи опущены, в глазах блеск безумия, лоб в испарине. Молодой человек подмигнул старику и огляделся. Ничего в округе не изменилось, болото, темная стоячая вода протоки, трава под ногами. Только земля на берегу мокрая, на травинках капли висят. И столбы с кайсаками исчезли. Нет, из земли торчат разлохмаченные, изжеванные, покосившиеся обломки. И больше ничего. Ни следов Ящера, ни крови. Чудь собралась кучкой, мужики зыркают по сторонам исподлобья и медленно отступают от берега.

– Пошли, что ли? – предложил Василий.

– Пойдем, Хабулай, – жалобно протянул старый Покола. – До дому далеко топать, успеть бы до заката из леса выйти.

Обратно шли молча. Люди, видимо, сторонились Василия. Изредка молодой человек ловил подозрительные взгляды. Такое ощущение, что селяне не знали, что делать: бежать со всех ног, убить Василия или упасть перед ним на колени. Одно можно сказать: между Спасителем и сельчанами образовалась бездонная пропасть.

Василий шел одним из первых, задавал темп. Глаз легко разбирался в лесных приметах, сразу же срисовывал знакомые уже деревья, холмики и низины. Такое ощущение, что Василий вырос в этом лесу, все вокруг было родным и привычным. Удивляться неожиданной перемене молодой человек не стал, воспринял это умение как должное.

К самому дальнему от села полю вышли на закате. Вот и прогалина за деревьями виднеется, куст рябины с надломанной веткой – по пути на Свадьбу Кумай сорвал с нее тяжелую кисть ягод. Самоходы стоят на опушке, людей рядом нет. Да и не должно быть. Лес кругом, некому самоходы угонять.

– Скоро дома будем, – заметил Василий.

– Конечно, Хабулай, – угодливым, заискивающим голоском отозвался Пелько.

При виде склоненной головы бесстрашного охотника Василия передернуло. Не думал он, что так все обернется.

– Привыкай, вождь, – хмыкнул над ухом Тергай.

– Не привыкну, – молодой человек стиснул кулаки.

– Придется привыкать. Сейчас еще ничего, а как домой вернемся, начнется. И не заметишь, как привыкнешь. Друзей позабудешь.

– Тергай, ты мне друг?

– Не знаю, Хабулай, – в голосе чудина звучала горечь, говорил он по-вендски. – Не знаю, простишь ли ты меня. Я ведь не верил, что ты Спаситель.

– Я-не-Спа-си-тель, – тихо, медленно, по слогам проговорил Василий и, положив руку на плечо Тергая, добавил: – И друзей я не забываю.

Пехота

После учебной части всю четвертую сотню откомандировали в 9-й пехотный Святославльский полк. Осенью полк вел оборонительные бои на южном участке Донского коридора, понес большие потери и был выведен на отдых и пополнение. Обычная для Вендии ротация частей.

Пополнение прибыло в конце дня. Грузовые самоходы остановились у ворот военного лагеря. Командовавший группой полусотник даже не соизволил загнать транспорт на охраняемую территорию. Четверть часа ожидания перед рогатками, а зима была холодной, люди и так успели по дороге замерзнуть в открытых кузовах самоходов. Темнело рано, на землю опустились сумерки. Часовые у ворот спокойно стояли, отступив от рогаток на три шага, как предписывалось уставом, на попытки завязать разговор не реагировали.