Вначале было слово Берлин Борис
– С какого? Напомни.
– Когда я открыла глаза и услышала стук твоего сердца.
– Ну… вот. Теперь можешь открывать. Открывай и – слушай…
Обычно в этом самом месте моя собака ложится передо мной – голова на передних лапах, в глазах слезы – и смотрит на меня неотрывно.
– Что за глупости, Джесси? – я укоризненно качаю головой. – Что за слезы? Ты же знаешь лучше других – все кончится хорошо.
Она виновато скулит и тычется мордой мне в колени – просит рассказывать дальше.
Но, именно в этот момент, у меня всегда находится уйма неотложных дел, я вскакиваю с дивана и начинаю носиться по дому, как угорелая.
– Доскажу потом, ладно? – бросаю я ей на ходу, и она разочарованно вздыхает. А куда деваться?
Дело в том, что еще ни разу я не дошла до конца нашей с тобой истории. Я всегда останавливаюсь на самом интересном месте.
Потому, что – чем черт не шутит, а? Даже, если это всего-навсего – чертенок.
Да и не так уж это сложно – остановить время.
Надо, хотя бы, просто попробовать. Для начала…
– Какая в этом месте глубина?
– Да нет там никакой глубины, место падения у самого берега, сплошное мелководье. Весь фюзеляж на поверхности. Почти целый, кстати. Но, конечно, только снаружи. Я это имею в виду.
– Уцелевших нет?
– Откуда? Ты что, вчера родился? Это у тебя какая?
– Что – какая?
– Катастрофа. Выезд на место авиационного проишествия.
– Э-э-э… Третий…
– Тогда ясно. Еще на пару-тройку таких АП съездишь, вопросы сами отпадут. Хотя, все бывает, конечно. Грешно говорить – пилоты постарались, видимо, перед самой землей, вернее, водой, вертикальную скорость уменьшить, насколько возможно. Да и какая-никакая, а вода тоже смягчила удар. Уцелеть, конечно, все равно невозможно, но хоть не месиво. С опознанием меньше работы будет и вообще. Непонятно мне, почему же он так до полосы и не дотянул. Всего ничего оставалось, меньше двух километров. В переговорах – ничего такого. Может, погода? Она, конечно – дрянь была, но не до такой степени, другие садились. Эх, побыстрее бы регистраторы нашли. Там посмотрим…
– А у вас их много было?
– Чего? Выездов таких? Много. Я уж и считать перестал. Ну, в отделе, конечно, фиксируют, статистику ведут.
– И как, привыкли быстро?
– Так видишь ли… привыкнуть совсем к такому невозможно. Но, в какой-то степени… А иначе только два варианта – или работу менять, или – психушка. Выбирай, сынок… Алло! Да, слушаю. Понял, иду уже, иду. Да. Ну, вот. Бортовой регистратор нашли, вроде. Уже легче. Ну, идем, что ли…
…Ах, этот свет от зеленой лампы – той самой, единственной, что не дает мне уснуть.
Ты сидишь за столом. Твои пальцы скользят по клавиатуре, как по женщине.
Нет, как по мне.
За окном снегопад, а ветер воет и просится в дом. Снежинки прилипают лицами к оконному стеклу и смотрят на нас снаружи, долго, может быть, целую вечность, до следующего порыва ветра.
И когда я все-таки проваливаюсь в сон, и начинается моя, та – другая жизнь – то последняя мысль в еще длящейся этой: как же хорошо, что ты рядом. Как хорошо…
Ты называл нашу последнюю встречу крайней и смеялся. Ты – смеялся…
Конечно же, это слово – «последняя» – не для нас. Мы с тобой – это вечное начало, даже не продолжение, нет. Потому, что каждое мгновение нашей жизни – первое и впервые. Каждое.
Но именно тогда и случилось непоправимое – я не сумела вернуться и не смогла – остаться. И мои путешествия из жизни в жизнь – закончились.
Я пыталась – поверь. Собственно, я все еще пытаюсь, пытаюсь до сих пор…
Я подхожу к огромному зеркалу в серебряной раме, в котором всегда вечер. Оно так похоже на то, что было у нас в прихожей – помнишь? Я вглядываюсь в него и улыбаюсь, и жду – вдруг ты заметишь меня и позовешь – как всегда, одними глазами – как раньше, как тогда…
Но там – пусто. Ничто не отражается в нем – ни люди, ни цветы, ни облака… Ничего. А значит – я одна. Повсюду – и по ту и по эту сторону времени. Словно я назвала бога твоим именем, и все звезды погасли. И не остается ничего, только закрыть глаза и качаться на волнах моей нежности к тебе. Можно? Скажи – можно?
И ты – улыбаешься. Оказывается, ты все время был рядом, даже – ближе, чем рядом, ближе, чем я могла себе представить – просто, во мне, внутри. И, слава богу, с этим уже ничего нельзя поделать.
А потом… Потом в зеркале вдруг появляются люди, много. Те, кто нас любит, те, кого любим – мы. Они горюют и плачут – они вспоминают нас. А еще деревья, цветы и даже собаки. И все они плачут – тоже.
– Не надо! – кричу я.
– Зачем? Нам же так хорошо! – кричишь ты.
– Нам тут просто – улет! – кричим мы вместе.
Мы кричим так громко. Они бы обязательно порадовались за нас, если бы только услышали. Или увидели наши счастливые лица. Ты поднимаешь меня высоко над землей, как пушинку – смотрите! А я – хохочу, оттого, что боюсь щекотки и ужасно боюсь заплакать. Ведь раньше я умела возвращаться в зеркало, до того – последнего или крайнего, нет, конечно же, крайнего раза…
…Вот ведь, глупость какая. Почему они все думают, что мы умерли? Разве может быть кто-то живее нас? У кого еще такие теплые губы? Гляди же, гляди – эти колечки пара – я выдыхаю твое имя…
Ах, как часто я плакала раньше – помнишь? Стоило тебе улыбнуться чуть нежнее, чем обычно, или расстегнуть воротник рубашки, так, что я могла видеть тебя еще глубже, чем насквозь – и слезы набухали в глазах, переливаясь сквозь плотины ресниц. Тогда ты сердился, болея за меня – боже мой – так сильно и так ласково. И, чувствуя твою ласку и твою силу – я уже совсем не могла остановиться и плакала, и плакала, и плакала…
Все это – в прошлом. А сейчас – возьми меня на руки. Убаюкай меня. Усни, зацелованный мной. И пусть зеркало всегда будет рядом. Потому, что тогда они обязательно когда-нибудь увидят и поймут, что мы не умерли, что мы – счастливы. И полюбят нас – снова.
Скажи мне, что это возможно.
И, может быть, я – наконец – не проснусь…
Из выпуска новостей:
«Сегодня опубликовано заключение комиссии Межрегионального авиационного комитета о результатах расследования авиакатастрофы, произошедшей около пяти месяцев назад с самолетом компании… в районе…
По заключению экспертов, никаких отклонений и отказов в работе систем воздушного судна не обнаружено. В момент катастрофы, оно находилось в технически исправном состоянии. Также, ничто не указывает на ошибочные действия экипажа и его профессиональную или физическую неготовность к выполнению полета. Возможно, решающее влияние оказали, сложившиеся в том районе, погодные условия. Таким образом, причина катастрофы, унесшей жизни ста девяти человек, осталась невыясненной. Два пассажира, тела которых так и не были обнаружены, признаны пропавшими без вести».
– …и сам не представляю. Не было такого в моей практике. И не только в моей. И слава богу. Люди, даже мертвые, не должны исчезать бесследно. Находят – всех. Всех и всегда. Хотя бы – фрагменты.
– Но ведь исчезли.
– Да. И сколько я ни думал, ответа так и не нашел. Значит, причина может быть лишь одна-единственная. И что касается этих двоих и всей этой странной катастрофы, вообще.
– Какая же?
– Нечистая сила. Или бог. Или и то и другое – вместе…
Собаки – ужасно умные существа. Моя-то уж точно. Поэтому она уже давно не задает никаких вопросов.
Потому, что поняла – на некоторые из них ответов не дождешься. А может, их и нет вовсе.
Она выбрала место в спальне – слева от кровати, с моей стороны – только поднимет голову и сразу видно меня спящую.
Каждое утро, на рассвете, как только в дом начинает проникать жизнь, Джесси приоткрывает глаза и ревниво наблюдает – ну, что там у вас? Опять милуетесь?
…Я еще сплю, но чувствую твое дыхание, и твои губы шепчут – едва касаясь – прямо мне в сердце:
– Проснись, ласточка моя. Пора вставать, уже утро. И снег, повсюду – снег. Посмотри в окно…
Как же хорошо, что ты – рядом…
Я выглядываю в окно – там все те же тяжелые, серые облака, что и вчера, и позавчера, и раньше.
– Скажи, – спрашиваю я, – Что же все таки это было? Птица, пожар, молния – что?
Ты улыбаешься и прижимаешь меня к себе так крепко, что даже немного больно, и молчишь. Ты привык к моим странным вопросам, моим переменам настроения и близким слезам.
Ты привык ко всему – даже к нашему счастью.
И к тому, что за него надо платить.
– Не беспокойся об этом, девочка моя. Я с тобой, мы вместе, а значит – это мог быть только бог. Другой причины просто не существует.
И значит – нам не о чем волноваться, правда?
Счастливая сказка
– Слушай, ну ты еще долго?
– А что случилось?
– Да я совершенно запуталась, ничегошеньки не понимаю – с какого еще конца можно за это взяться?
– Вот ведь ты какая – ни минуты покоя… Ну вот, пришел. И что тут у нас непонятного? Что происходит?
– В том-то и дело, что ничего. Вот – все непонятно. Все неживое какое-то, понимаешь? Как из пластилина. Не могу я больше.
– Ты погоди, погоди… Вечно ты бежишь впереди паровоза. Служенье муз не терпит суеты – помнишь?
– Помню, да.
– Ну вот… Знаешь, налей-ка чаю. Или нет, давай лучше я. Я сам налью. Не сюда, нет. Из толстых керамических кружек пьют не чай, а… неважно. Пить надо из чашек, чайных чашек. Желательно – тонких, с завитками на ручке и обязательно, слышишь – обязательно – с блюдцем… Чашка без блюдца – это… неважно. И – запомни. Первый глоток, он самый главный. Потому, что – первый. В общем – все как в жизни, ничего нового. Если первым глотком обожжешься, потом уже удовольствия не получишь. А варенье, между прочим, надо не ложкой из банки, а ложечкой – из розетки… Оно же вишневое, так ты не спеши, получи удовольствие. Уже лучше, правда ведь? А теперь поговорим, только, пожалуйста, не торопись. Итак?
– Ну-у-у… Я сделала все как обычно. Начала с описания случая – редкого, удивительного, даже уникального. И вдруг – все повисло, ни туда, ни сюда.
– Разумеется. Иначе и быть не могло. Я ведь тебе все время повторяю – нет на свете ничего нового.
Уникального, тем более. Нет – понимаешь? Все уже случилось под этим небом, все уже было. У тебя с самого начала неправильный подход, в этом все дело.
– А мы? Мы с тобой – тоже?
– Мы – нет. Мы с тобой, действительно, исключение. Не каждый из нас, а мы вместе. Мы – флюктуация, отклонение от нормы, с той самой секунды, как встретились и образовали новую сущность.
– И в чем она – сущность эта?
– Хм… Ну, это же так просто. Мы с тобой излучаем счастье. Все остальные стараются ухватить хоть крохотную его частицу, а мы его дарим. Берите…
– Ну вот, снова за меня все рассказал.
– Ты же сама меня позвала…
– Да, но не для того, чтобы ты диктовал мне текст. Я ожидала совсем другого.
– Все, что хочешь.
– Все-все? Правда?
– Ну… В разумных пределах…
– А это как? Я такого не понимаю. Вот веришь ли, не знаю я такого.
– Верю. Тебе – верю. Потому, что ты моя…
– Погоди, не торопись, ну пожалуйста.
– Я – годю.
– Давай начнем сначала.
– С удовольствием. Ну…
Они лежат в постели уже целый длинный день.
Солнце сначала встало, потом зашло и, уходя, разломило комнату надвое.
Половицы раскраснелись и заскрипели еще нежнее, еще музыкальнее.
Цветы устали прислушиваться к шепоту и, свесив головы, задремали. Они знают, что и в этот раз все кончится хорошо, то есть – не кончится никогда.
И, самое удивительное, даже время остановилось – послушать. А слова, как горошины, как разноцветные шарики, падают на пол и разбегаются по углам, где луна, еще нечеткая, круглая клякса, слизывает их языком, как сметану с блюдца.
Дыхание сбивается в жгут, как и горячие, влажные простыни.
Они умирают и молодеют. Они – живут…
А потом – наступил новый день.
Окно распахнулось, и ветер подхватил исписанные за ночь листы, закружил их по комнате.
Книга закричала и родилась.
Он встал из-за стола, потянулся и улыбнулся – счастливо и беззаботно.
Посмотрел на нее, спящую. Подошел, наклонился, провел губами по плечу к шее.
– Ты выспалась?
– Нисколечко…
– Тогда не вставай, мне очень нужна твоя помощь.
– Что-то случилось?
– Да.
– Что – скажи?
– Я хочу еще…
– Чего?
– Тебя…
– Но это невозможно, я ведь даже…
– А если я – прикажу?
– Я… послушаюсь. Прикажи, ну…
– И-?..
– Да, да, да…
Первым, как всегда, вернулось солнце.
Вслед за ним подняли свои поникшие головы цветы. Вдохновение бродило по комнате, размышляя, а стоит ли собирать разбросанную где попало одежду…
Они спали, а их книга смотрела на них и – улыбалась…
Пятое время года
Рассказы
Пятое время года
1. На левом боку
– Расскажи мне сказку…
– Сказку? Ты хочешь сказку? Ну хорошо, вот тебе сказка, слушай. Жила-была белочка…
– Нет, не эту, другую какую-нибудь. Эту ты вчера рассказывал. И позавчера, по-моему, тоже…
– Ну… Я других – не знаю…
– Ты все знаешь.
– Если так, поворачивайся-ка ты на левый бок и – спать…
– Еще рано…
– Маленьким девочкам – в самый раз.
– Я не маленькая, у меня уже морщины.
– Нет у тебя никаких морщин, поняла? У тебя – морщинки. И они тебе к лицу – ужасно…
– Что, на самом деле? И много?
– Морщинок? Ну, я не считал. Но каждая – к лицу.
– Ты врешь.
– Нет, я же тебя до самой последней капельки разглядел…
– И как?
– Ты мне подходишь. Так и быть, беру тебя навсегда, навечно.
– Хм-м-м… А как это – берешь? Что я – вещь, что ли?
– Ты-то? В общем – да. И не просто вещь, а – моя…
– Ну, допустим… А почему именно на левый? На левый бок – почему?
– Так я к этому и веду. Про то и сказка. Ты – слушай…
Она послушно укладывается на левый бок, ладошку под щеку, ресницы пушистые – хлоп-хлоп – и сложили крылышки. И – уже из самого сна:
– Ты сказку, сказку давай…
А как же иначе, если обещал…
– Жила-была белочка. Это у нее прозвище такое было – белочка. Вот только я этого раньше не знал и называл ее про себя девочкой. И были мы с ней, девочкой-белочкой моей, в разлуке очень долго – почти всю жизнь.
Но есть такой закон, физический, а может, химический, не помню, неважно, что пережить с белочкой разлуку очень трудно. И чем дольше – тем труднее. Вот такой беличий закон. Поэтому, когда мы, наконец, встретились – чуть не умерли от счастья.
То есть это она – от счастья.
А я – оттого, что она может вот так раз – и умереть, и выходит, зачем же я тогда ее встретил? Но все-таки как-то мы смогли удержаться друг за друга и – выжили. Правда, для этого пришлось так крепко друг за друга ухватиться, что когда настало время расцепить руки, а оно – так и знай – всегда настает не вовремя, оказалось, что это невозможно. Никак невозможно.
Такой беличий закон…
А еще оказалось, что самое удобное положение для двух, едва не умерших от счастья тел – как раз на левом боку и так близко, что…
Ну вот, уснула… И хорошо, и славно. Да и сказка моя сегодня уж больно неправдоподобная вышла.
А на самом деле, было все совсем-совсем не так. Она и не помнит уже, поди, как все начиналось. Слишком слабенькая она сейчас – белочка моя – чтобы все, как было на самом деле…
А мне – каждое мгновение – словно вчера…
2. Анорексия
В самый первый раз мы встретились в больнице.
Я делал утренний обход со студентами, дежурный ординатор докладывал о поступивших за ночь.
– Больная – Белкина Светлана Игоревна, девятнадцать лет, поступила в состоянии истощения… степени, предварительный диагноз – анорексия. Биохимические показатели крови… Ранее у психиатра не наблюдалась и на учете не состояла, родители – также.
– Назначенное лечение?
– Инъекции витаминов, питательные добавки. В случае отказа от приема пищи – питание через зонд и психотропные препараты…
– Ну что же, – обращаюсь я к своим студентам, – давайте познакомимся с больной, а потом вы мне скажете, какое дополнительное лечение ей показано с вашей точки зрения. И я поворачиваюсь к Светлане Игоревне Белкиной…
…На вид – не более четырнадцати-пятнадцати. Хрупкая, тронь – разобьется. Волосы короткие, почти черные, щеки ввалившиеся, глаза в пол-лица – серые, злые, упрямые, нелегко с такой…
– Доброе утро, Светлана Игоревна.
– Здравствуйте…
– Я – заведующий этим отделением, зовут меня Михаил Андреевич. Ну, а со мной, вот – мои студенты.
– Вижу…
– Нам, Светлана, поговорить надо, ты ведь это и сама понимаешь. – Я присаживаюсь на стул рядом и держу паузу. В самом начале – лучше не ошибаться. Как правило, психиатрические пациенты идут на контакт очень даже охотно. Потому, что ждут – Доктора. С большой буквы. Ведь только он поймет то, что они без утайки готовы ему рассказать. А рассказать они хотят – очень. И это ощущение общей тайны, общего понимания, помогает обоим, даже если оба они догадываются, что это всего лишь – иллюзия. Мне – лечить, больному – делать вид, что лечится. Ведь каждый из нас уверен, что сможет перехитрить другого…
Конечно, есть медикаменты. Есть учреждения закрытого типа. Но я сейчас говорю о первой встрече, первом контакте. Это ведь как у дрессировщика – кто кого переглядит в самом начале, либо ты, либо – тебя. И если удается протянуть хотя бы слабую нить взаимопонимания, тогда даже и гипноз попробовать можно…
…И тут она заплакала. Беззвучно и очень горько.
Как и всякий нормальный мужчина, я неравнодушен к женским слезам. Привычка, отпечаток профессии – да, но когда плачет женщина, почти ребенок…
Я сделал движение головой, и кто-то из студентов бросился за водой, остальные затихли и посерьезнели.
– Ну, вот… Не надо плакать, слышишь? Не надо, выпей воды и успокойся… Хочешь, я попозже зайду, хочешь?
А она… утерла рукавом больничного халата слезы и улыбнулась – нахально и вызывающе – прямо мне в лицо.
– Это я вас проверяла. Рохля вы или как…
…– Э-э-э-э… И – как?
– Да никак. Обычный мужик. Тяжело вам будет со мной…
– И что ты предлагаешь?
– Хотя бы перестаньте мне тыкать для начала. Я же вам не тыкаю. Или, если я моложе вас, худая и лежу в вашем отделении – мне уже и тыкать можно?
Я, конечно, несколько растерялся, но виду не подал – еще не хватало, да и перед студентами моими… И не такое видели. К взбрыкам я должен быть готов, и готов – всегда, иначе, какой я завотделением, профессор, ну и так далее. Правда, я предполагал нечто иное, более гендерное, а тут сплошные дочки-матери. Да она все гормоны свои от голода порастеряла. А они бы не помешали… Я знаю, что нравлюсь женщинам, и многие пациентки на меня… западают, глаз кладут, и я им не мешаю, в работе это иногда здорово помогает. Я для них делаюсь чем-то вроде гуру, и гипноз дает тогда совсем иной эффект…
…А что, если попробовать нарочитую строгость… Она может быть воспринята с сексуальным оттенком, и тогда…
Я нахмурился.
– Ну что же, вы правы, Светлана Игоревна. Тыкать вам, в самом деле, не следует. Я полагал, что это поможет нам с вами сэкономить время, помочь вам быстрее и эффективнее. Но раз вы предпочитаете так…
– Я никак не предпочитаю, я устала. Я не могу больше говорить. Пожалуйста. Потом…
…Потом было много чего.
Вот, например, разговор с ее матерью:
– Да поймите вы, доктор! Светка, она с детства чувствительная такая. И упрямая. Если чего хочет и не получает – перестает есть, и все. Уж чего я только не пробовала, поверьте, а потом махнула рукой и стала ей все разрешать. И – ничего, выросла нормальная девка. Школу почти с отличием… Ведь почему сейчас-то она с катушек слетела? В институт недобрала, в медицинский, кстати. Ну, недобрала, так что, на нем свет клином сошелся? Вузов этих – на каждом шагу. Или в будущем году поступила бы – она же молодая, годом раньше, годом позже… А она есть перестала – самой себе назло, так выходит… А что я могу сделать? Взрослая она уже, сама за себя в ответе…
…И остался я один на один с этим чудом по имени Света Белкина. Моим наказанием, моим сумасшествием, моей усладой. Белочкой моей…
Кто же знал, что так все обернется…
Хотя иногда мне кажется, что именно она-то и знала, потому, что она, вообще говоря, знала – все. Только вот понял я это гораздо позже, когда она оказалась уже внутри – во мне. И остальное перестало иметь значение, а так и осталось – остальным…
3. Гипноз
– Здравствуйте, Светлана.
– Доброе утро, Михаил Андреевич.
– Мне необходимо вам кое-что сказать. Важное.
Читать бесплатно другие книги:
