Легенда Лукоморья Набокова Юлия

– Я в состоянии добраться сам. – В голосе рыцаря прозвучал вызов.

– Ну смотри, а то могу подбросить тебя на метле! – в том же тоне ответила я.

– Обойдусь, – отрубил Ив.

– Тогда счастливого пути! – оскалилась я.

Ив бросил на меня короткий порывистый взгляд, от которого внутри у меня все сжалось. Так он уже смотрел на меня однажды, когда я была парализована заклинанием недвижимости, а Ив думал, что перед ним моя сестра Селена. Он смотрел на меня, как на чужую, и для него это тоже было невыносимо. Он быстро отвернулся и зашагал к лесу.

– Скатертью дорожка, – от души напутствовал кот.

Мы молча смотрели вслед рыцарю, пока деревья не сомкнулись стеной, спрятав его от нас. Даже избушка замерла и, казалось, вытянулась на цыпочках, чтобы как можно дольше не терять Ива из виду.

– Ты так и не ответил, откуда у Яги мужская одежда, – очнулась я.

– Сама пряла, сама шила, – с гордостью поведал кот. – Ох и рукодельница была!

– А Василиса что же? – усмехнулась я. – Отлынивает?

– Баба-яга столько одежи наготовила, что еще на три поколения богатырей хватит, – похвастался Варфоломей.

– Да зачем ей это? – поразилась я.

– Ты и правда глупая или притворяешься? – мяукнул кот и, не дождавшись моего ответа, сам сделал неутешительный вывод о моем умственном развитии и пояснил: – Гости-то у ней были!

– Ну были, – все недоумевала я, – и что с того?

– С дороги-то они уставшие приходили, есть-пить просили!

– Что у Бабы-яги в избе бесплатная столовая для царевичей и Иванов-дураков была, это я в курсе, – кивнула я. – Но чтобы у нее еще и ателье было, что-то не припоминаю!

– А про баньку ты помнишь? Или тебе память начисто отбило?

– Помню, как же, она у вас гулящая, – радостно сообщила я. – Ага, есть еще и вторая мини-избушка, со своим пошивочным цехом? Что ж ты раньше-то молчал! А ну зови ее сюда, будем мне гардероб составлять!

Кот в раздражении закатил глаза.

– В баньке гости парились, а потом в избе спать укладывались. Помнишь?

– Помню, и что?

– А то, – рявкнул кот, – что если одежа у них справная была, то Баба-яга ее стирала да на печке сушила, пока гость спал.

– Это еще зачем?

– А что же он, по-твоему, после бани снова в пыль дорожную одеваться должен? – Кот в возмущении выпучил глаза.

– А нечего было пылиться, – не сдавалась я.

Варфоломей безнадежно махнул лапой.

– А шила-то она для кого? – спохватилась я.

– Для того, – пробурчал кот. – У иных путников одежа так в дороге истрепывалась, что в лохмотья рассыпалась. Не провожать же молодца нагишом? Вот Яга и заготовила рубах да штанов разных размеров, чтобы любому подошли.

– Добрая душа, – умилилась я и возмущенно потрясла кулаком. – Бабулька, а потом и Василиса, для них и стол, и баньку, и ночлег, и рубаху, а они на Ягу напраслину возводят, злодейкой выставляют!

– Вот с этим мы и будем разбираться, – озадаченно нахмурился кот. – Пошли в дом! Скоро Илья явится, надо успеть ему отвар сготовить. А там, если время останется, прогуляешься до чародеек да разведаешь, авось и найдешь ту, кто к этой напасти отношение имеет.

Я всплеснула руками:

– Илья! Отвар! Да как готовить, если я не умею?

– Подскажу уж тебе, неумеха, – смилостивился кот, подталкивая меня к сеням. – Пошли.

Царевна

Тем временем в царском тереме

Василиса стояла у окна своей горницы в царском тереме и кусала губы. Привычка дергать косу уже не успокаивала, коса расплелась наполовину, а девушка никак не могла взять себя в руки. Только с тревогой всматривалась вдаль: вот-вот взметнется пыль дорожная, вот-вот покажется на горизонте черная точка – всадник на темном коне.

Сердце заныло от неминуемой беды, губы кольнуло болью, и Василиса слизнула кровавую капельку. Прав был Варфоломей, тысячу раз прав, когда просил ее не покидать избушки. И ведь чего только ни делал, проказник, чтобы удержать ее! Василиса невольно улыбнулась, вспомнив кота, но тут же нахмурилась, осознавая свою вину перед ним. Как же легкомысленно, неосмотрительно, необдуманно, недопустимо она поступила. Нет ей оправдания. Стыдно перед Варфоломеем. А еще больше – перед Бабой-ягой, которую она так подвела своим уходом.

Яга снилась ей ночью: явилась к ней в горницу, постояла у изголовья кровати, молча и пристально глядя в глаза. Василиса бросилась к ней, умоляла простить за глупость, помочь дело исправить, но Яга растворилась в воздухе, словно и не было ее. Василиса проснулась от нервной дрожи и не сомкнула глаз до самой зари, казалось, из темноты горницы на нее по-прежнему мудро и укоризненно смотрит умершая Баба-яга.

Скрипнула половица – в горницу вошла верная прислужница Дуняша.

– Царевна Василиса! – Голос девушки звенел от восторга. – Погляди, какой славный кокошник царица передала.

Василиса даже не обернулась.

– Так и переливается каменьями самоцветными, так и пышет, – не сдавалась Дуняша, нахваливая кокошник. – Красота ненаглядная! Ой, косонька-то совсем растрепалась!

Василиса молча снесла, как Дуняша быстро да умело сплела разворошенные в волнении пряди, приговаривая, как хороша царевна, как онемеет от такой красоты жених, какой славный пир закатит царь-батюшка. Василиса стояла, не шелохнувшись, к словам служанки оставалась глухой.

Дуняша туго переплела косу алой шелковой лентой, закрепила на голове царевны нарядный кокошник и широко раскрыла глаза от восторга:

– Хороша! Сейчас, зеркальце вот! Гляди-ка! – суетилась она.

Василиса в зеркало даже не взглянула – что толку? Все зеркала и блюдца она тщательно проверила: ни одно из них не было волшебным и не помогло ей связаться с кем-либо за пределами терема.

– Ни дать ни взять – царевна Несмеяна, – расстроенно шмыгнула носом Дуняша. – Как околдовал кто.

– Ты же знаешь, это невозможно, – безжизненно отозвалась Василиса. – Терем защищен от волшбы.

– А вот на тебя поглядишь и засомневаешься, – буркнула Дуняша.

Царевна окинула ее странным взглядом и вновь отвернулась к окну. Дуняша понятливо вздохнула, мол, волнуется царевна, да и как не волноваться? Жених едет, которого она последний раз до похищения видела. Как же тут не переживать сердцу девичьему да не гадать, как суженый примет? Ведь слухи всякие бродят по Златограду, болтают разное. Шутка ли, царевна в замке Кощея три года провела. А что там происходило – то тайна за семью печатями, и она, голубка, молчит, ни словечком не обмолвилась. По всему видно, несладко ей там пришлось. Похудела царевна, побледнела, под глазами темные тени легли, на лбу ясном морщинка наметилась, а взгляд такой тревожный, что сердце болью заходится… Дуняша нахмурилась, вспомнив первый день после возвращения царевны. Василиса металась в горнице раненым зверем, просила ее «Помоги!».

– Конечно, помогу. Только прикажи! – откликнулась тогда Дуняша.

– Дуняша, – горячо зашептала Василиса, – помоги мне бежать.

Дуняша испуганно отшатнулась и вытаращила глаза.

– Бе… бежать? – ошеломленно переспросила она. – Царевна, да мы только тебя нашли, только от злодея в родных стенах укрыли!

– Найдет он меня здесь, найдет, – лихорадочно бормотала Василиса, кусая губы. – Помоги, Дуняша, я для тебя что хочешь сделаю, отблагодарю, чем пожелаешь.

Насилу тогда успокоила бедняжку, а сама до зари глаз не сомкнула, все прислушивалась, как там царевна? Не нагрянет ли с погоней Кощей? Надежны ли чары царевой чародейки Агриппины, наложенные на терем от любого волшебства? Агриппина не подвела – Кощей не появился. А вот царевна – сама не своя, изводит ее грусть-кручина непонятная…

Что-то произошло. Дуняша встрепенулась, с тревогой глянула на царевну, отшатнувшуюся от окна.

– А знаешь что, Дуняша? – неожиданно звонко воскликнула Василиса, и глаза ее сверкнули непонятным светом. – А ну-ка помоги мне встретить жениха во всей красе! Хочу сразить его наповал, чтоб краше меня ему на свете не было.

– Так краше тебя, царевна, и нет, – горячо отозвалась Дуняша.

– Нет уж, ты, Дуняша, постарайся! – Василиса подмигнула оробевшей служанке. – Я видела, как ты подружку свою на смотрины снаряжала, как ты ей угольком брови чернила, свеклой румянец рисовала. Нешто мне не поможешь?

Дуняша с готовностью заулыбалась:

– Уж я-то расстараюсь!

Царевна с надеждой взглянула на нее:

– Я очень на это рассчитываю, Дуняша. Очень!

Никто в тереме не мог представить, что за тоска терзает Василису. Чародейка, лишенная силы, металась в своих покоях пойманным в капкан зверем. После исчезновения Василисы безутешные царь с царицей озаботились судьбой Других своих четырех дочерей. Почувствовав свою уязвимость перед чародейством и считая виновником похищения Кощея, они взяли в терем кудесницу, первым делом поручив ей обезопасить царский двор от всякой волшбы. Обойдя весь царский двор, от хозяйственных погребов до самой крыши терема, Агриппина заверила, что никакой Кощей не сможет причинить вреда царской семье. Заговор наведен так, что, входя в ворота царского терема, любой чародей теряет свои силы. Исключение – сама Агриппина которая в случае необходимости придет на помощь царской семье.

Царь с царицей по-прежнему не подозревали, что их пропавшая дочь – чародейка, и даже представить не могли в какую ловушку ее загнали. Василиса же, не ведавшая о коварном заклинании Агриппины, сама ступила в капкан.

…Златоград встретил ее раскаленным, что жар из печи, летним зноем, многоголосым шумом ярмарки, ароматами свежей медовухи и спелых яблок с торговых рядов, скрипом телег, груженных товарами, окриками возниц, веселыми разговорами хозяек об удачных покупках. Василиса стояла на мостовой, оглушенная запахами и звуками. После хрустальной тишины леса, в котором она провела три года, родной город показался чужим и непривычным.

– Что растопырился посередь дороги, деревня? – гаркнул какой-то мужик, чуть не сбив с ног.

Василиса опомнилась, с трудом сдержала улыбку. Маскарад удался: ее принимают за деревенского дурачка. Тем лучше! Неузнанная царевна поправила котомку за плечом и зашагала к ярмарке. В дни торговли царица, в сопровождении боярских жен, всегда посещала ювелирные ряды. Конечно, можно было вызвать купцов в терем, но царице нравилась шумная атмосфера ярмарки, с ее зазывными криками торговцев, с торгом до хрипоты, с переливами балалаек и с рассказами заезжих странников. А народ всегда с ликованием приветствовал свою царицу, щедро раздающую монеты направо и налево. Василиса только взглянет на матушку одним глазком, потолкается между рядов, послушает, о чем судачит толпа, разузнает вести из царского терема – и обратно, в лесную избушку.

Матушка появилась ближе к вечеру, когда спала дневная жара, солнце приглушило свой нестерпимо яркий свет и окрасило Златоград розовым цветом, а летний ветерок скользнул между людной толпы, растрепав мягкие кудри малышни, взметнув яркие косынки на их мамках и рассыпав зерно на продуктовых лотках. К тому времени Василиса уже успела узнать, что виновником ее исчезновения по-прежнему считают Кощея. Доблестный Чернослав из злодея душу вытряс, но Василисы в замке не нашел и вернулся несолоно хлебавши.

– И что же, Кощей мертв? – не удержалась от возгласа ряженая царевна.

– Живехонек, – с возмущением поведала словоохотливая кумушка, придирчиво перебиравшая отборные груши на возу в надежде найти изъян на спелых бочках и сбить цену. – Злодей-то бессмертным оказался!

Василиса насмешливо хмыкнула, оценив хитрую ложь бывшего жениха, и, расплатившись за грушу, вонзила зубки в сочную медовую мякоть. Она узнала все, что хотела. В следующий миг она смешалась с толпой, оставив бойкую кумушку пререкаться с торговцем.

Потолкавшись меж рядов, Василиса также узнала, что в родительском тереме все спокойно, сестрица Светлана стала царицей в Тридевятом царстве и воспитывает двух сыновей, а младшая, Злата, диво как расцвела. И дня не проходит, чтобы очередной заморский королевич или видный боярский сын не попросил ее руки. Встревожили Василису слова про какую-то Агриппину, которая заправляет в царском тереме, но дослушать не пришлось – народ заволновался при виде царицы, кумушки тут же принялись обсуждать ее наряд, а Василиса стала пробираться поближе, то и дело вытягивая шею, чтобы как следует разглядеть родную матушку.

Ей повезло – пробилась в самый первый ряд. Сердце колотилось пойманной в кулачок синицей, глаза с жадностью впитывали каждую родную черточку, каждую незнакомую морщинку на любимом лице, каждый непривычный жест. Царица шла между расступившимися людьми белой лебедью – подняв голову, расправив спину, вот только крыльев за спиной у нее больше не было. У Василисы перехватило дыхание от тревожного открытия. Никто из собравшихся на ярмарке не замечал этой перемены, никто не видел слегка опущенных плеч царицы, ее надломленной осанки. Подобное заметно лишь дочери, знающей свою мать до мельчайшей черточки, до едва уловимого движения. Раньше царица парила, сейчас она шла по земле, подметая подолом своего роскошного платья дорожную пыль. Сердце Василисы ныло: «Ты виновата. Твой побег – это паутинка морщин на белом лбу матери, твой побег – это тонкая серебристая нитка в черной косе, твой побег – это затаившаяся печаль в глазах, твой побег – это выцветшая синева очей, смытая горючими слезами».

Матушка подошла совсем близко, еще шаг – и можно дотронуться рукой. Так близко, так мучительно далеко. Василиса застыла, чтобы не выдать себя. Толпа колыхалась, выкрикивая пожелания добра и процветания царице. Еще шаг, сравнялась… Сердце замерло в груди – матушка глянула прямо в глаза. Рука против воли метнулась к ней, чтобы ощутить тепло материнских рук. Но ладонь обожгло льдом серебра. Царица прошла мимо, едва взглянув на чумазого оборванца. Василиса мутным от слез взглядом смотрела на серебряную монетку в руке. Серебряная монетка за серебряную ниточку в волосах.

– Вот повезло-то! – завистливо взвизгнул кто-то над ухом. – Царица-то расщедрилась!

Василису толкнули под локоть, но она успела крепко сжать монетку в ладошке и что было сил рванула вглубь толпы, ругая себя за минутную слабость. В тот момент, когда мать взглянула на нее, Василиса позабыла обо всем на свете – об обещании, данном Бабе-яге, об осиротевших без нее коте и избушке, о необходимости вернуться в лес. На миг захотелось, чтобы матушка узнала, прижала к сердцу и никуда не отпустила. Серебряная монетка, подарок царицы бедняку, отрезвила, как кадка ледяной воды. Ничего уже не изменить. Ни седины в волосах царицы, ни судьбы, которую Василиса выбрала по доброй воле. Узнай ее мать – и случилось бы непоправимое. Страшно даже представить себе, что бы тогда случилось!

Толпа выплюнула ее к одежной лавке, возле которой скучала нарядная торговка. Та встрепенулась, но, увидев чумазого голодранца, мигом потеряла к нему интерес. Голодранец же с перекошенным лицом таращился в висящее на лотке зеркало и прижимал к сердцу сжатую в кулак ладонь.

– Ишь уставился! – насторожилась торговка. – А ну топай отсюдова, голь перекатная!

Нищий выложил на стол серебряный кругляшок и тонким голосом пропищал:

– Мне рубаху и юбку.

Торговка с недоверием покрутила монету, за которую можно было бы скупить половину ее лавки.

– Для матушки, – торопливо уточнил парень.

Монета исчезла в кармане торговки, женщина одобрительно кивнула:

– Подберу самое лучшее. – И достала из-под лавки самую дешевую рубаху из грубой ткани и ношеную юбку. Все вместе – не дороже медного гроша.

Встреча с матушкой на ярмарке не утолила тоску по родным, еще больше разбередила душу. Выбравшись из толпы, взглянув на свое чумазое лицо в отражении зеркала, Василиса горько усмехнулась. Обман удался – ее не узнала даже мать. Но если раньше Василиса думала взглянуть на матушку на ярмарке и сразу покинуть город, сейчас ей захотелось попасть в терем. Если повезет, полюбоваться на матушку подольше, повидать батюшку и сестер.

План Василисы был безупречным: попасть на царский двор, переодевшись нищенкой-странницей, поглядеть издали на родных. Ее одежда не вызывала ни малейших сомнений – она выменяла ее у настоящей нищенки, отдав за лохмотья одежду, купленную в лавке, и таким образом успокоив свою совесть тем, что милостыня царицы помогла той, кто в этом по-настоящему нуждался. Поморщившись, Василиса быстро пробежалась пальцами по ветхой ткани – нищенка была самой настоящей, лохмотья кишели насекомыми. Простенькое заклинание очистило ткань, но оставило запах – Василиса позаботилась о том, чтобы даже верный Полкан не признал в нищенке, забредшей на царский двор, пропавшую царевну.

Изображать старушку Василисе было не впервой. К сожалению, под рукой не оказалось кудесника-кота, умевшего лепить носы из хлебного мякиша, и устрашающей волчьей челюсти, меняющей лицо до неузнаваемости. Но несколько заклинаний морока решили проблему: глянув в колодец на пути к терему, Василиса осталась довольна. Из отражения в воде на нее смотрела сморщенная старуха с гнилыми зубами и больными глазами. В таком виде не страшно и в тереме появиться!

Однако на царский двор надо было еще попасть. Страж на воротах был неумолим и ни за что не хотел пускать нищую старуху, а когда Василиса проявила настойчивость – едва не отдубасил. От тумаков спасла возвращавшаяся с ярмарки Дуняша. Василиса сперва отпрянула в сторону: молодой и важный страж на воротах не был ей знаком, с Дуняшей же они были неразлучны с детских лет. Но девушка взглянула на нее с жалостью и с брезгливостью, как на шелудивого пса, и Василиса воспрянула духом – приблизилась к служанке, умоляя накормить бедную старуху. Сердобольная Дуняша кивнула, на стража прикрикнула и первой вошла в ворота. Василиса засеменила следом.

А потом Дуняша обернулась и переменилась в лице, закричала, бросилась ей в ноги. Василиса испуганно метнулась к воротам, но те уже захлопнулись, словно дверца птичьей клетки. Все вокруг забегали, двор наполнился криками и рыданиями, ее обступили, на разные голоса повторяли ее имя – с недоверием, с радостью. Не понимая, почему ее морок развеялся, Василиса отчаянно пыталась скрыться, лихорадочно пробуя заклинания. То пыталась сделаться невидимой, то хотела отвести всем глаза, то вспомнила о старом проверенном заклятии сна, которое помогло ей бежать три года назад. А потом дворню как ветром сдуло, и она увидела мать, летящую к ней. У матери снова были крылья, и мокрые от счастья глаза сияли синевой…

Потом были тепло объятий, от сладости которых, казалось, разорвется сердце, жар бани, окутавший тело истомой, дрожащие от волнения пальцы Дуняши, наряжавшие вернувшуюся царевну в новое платье сестры, и нервозность, завладевшая всем теремом. Беспокойно крутился деревянный петушок на крыше терема, когда Василиса возвращалась из бани. Тревожно переглядывалась дворня, провожая царевну взглядом. Взволнованно шептались бояре, гостившие у царя, но не приглашенные к столу, за которым в тот вечер собралась только царская семья.

Батюшка в замешательстве поглаживал бороду. Не скрывая радости по случаю возвращения старшей дочери живой и невредимой, он в то же время с беспокойством ждал рассказа Василисы, от которого зависело ее будущее. Матушка не отрывала затуманенного слезами взгляда, никак не могла наглядеться на дочь, поверить в ее возвращение. Повзрослевшие и расцветшие сестры глядели на старшую с жалостью. Где бы та ни была все это время, ясно одно – замуж ей теперь не выйти, всю жизнь одной куковать, бедняжке. Василиса молчала, мучительно гадая, что ей соврать родным.

– Ну сказывай, дочка, – нарушил тишину властный голос отца.

Василиса вздохнула – как лгать матушке с батюшкой? Ясно же, чего от нее ждут – рассказа о жизни в замке Кощеевом. Сама она эту кашу заварила, сама Чернослава по ложному следу пустила. Но как теперь в глаза родителям смотреть, как лгать о том, чего не было? Не по сердцу это Василисе, не сможет она…

– И рассказывать-то нечего, – тихо промолвила она. – Сомкнула глаза в своей горнице, открыла – стою посреди двора. Вместо платья на мне лохмотья, дворня взволнованно переговаривается, все на меня указывают. Батюшка, – Василиса подняла глаза на царя, – кто же надо мной так пошутил-то?

Отец горестно сдвинул брови:

– Пошутил?!

Мать схватилась за сердце, запричитала:

– Три весны минуло с тех пор.

Младшая из царевен, Злата, ахнула:

– Так ты ничего не помнишь?

– Три весны? – будто бы завороженная повторила Василиса. – Меня не было три весны?

Они поверили. Да и как не поверить родной дочери? Уж лучше быть в неведении, чем знать страшную правду, к которой они приготовились. Злата усомнилась в словах сестры, но о своих подозрениях помалкивала.

По знаку царицы сноровистые служанки быстро уставили стол вкуснейшими яствами: расстегаями с рыбой, пирогами с капустой и мясом, жареными перепелами, курицей с кашей, стерляжьей ухой. Сперва ели молча, потом царица, одолев неловкость, завела речь о событиях, которые пропустила Василиса, за ней подключились к рассказу и батюшка с сестрицами. Разомлев от вкуснейшей еды, от близости родных, Василиса жадно вглядывалась в их лица и вслушивалась в их голоса, складывая в шкатулку памяти и каждое словечко, и отеческую улыбку, и ласку материнского взгляда, и багрянец румянца на щеках сестер. Завтра она унесет их с собой, в лесную глушь, под крышу избушки на курьих ножках. Сегодня что-то пошло не так, она раскрыла себя, и ее волшба временно не действует. Родные думают, что она вернулась навсегда, но тому не бывать. Уже сегодня ночью или завтра на заре, как только чары снова станут ей подвластны, Василиса исчезнет из царского терема. Уже навсегда. Чтобы больше никогда не возвращаться в Златоград, не терзать душу ни себе, ни близким. Чтобы служить людям, чтобы продолжать дело Бабы-яги.

Прежде чем подняться в свою горницу, Василиса крепко, в последний раз, обняла и расцеловала всех родных. Прижалась щекой к жесткой бороде отца. Впитала тепло материнских рук. Вдохнула ромашковый аромат волос любимой сестрицы, Златы.

– Увидимся утром, доченька, – шепнула царица, с неохотой выпуская ее из объятий.

Василиса кивнула, с трудом сдерживая слезы. К утру ее здесь уже не будет. А в волосах матери появятся новые серебряные ниточки, и новые морщинки оплетут родные глаза.

– Спи спокойно, дочка, – пожелал батюшка.

– Спокойной ночи, батюшка, – тихо ответила Василиса.

Батюшка почувствовал ее тоску, еще раз обнял крепко-крепко и успокаивающе, как в детстве, погладил по голове:

– Ничего не бойся. Тебя больше никто не тронет. Терем надежно защищен от любого чародейства.

Василиса покачнулась и ошеломленно подняла глаза. Взгляд батюшки лучился добротой и заботой. Только почему-то Василисе стало нечем дышать.

Весь следующий день она металась по терему пойманным зверем. Все не хотела верить в собственное бессилие, все пыталась превозмочь запретные чары. Царь с царицей по-прежнему не подозревали, что их дочь – чародейка, и даже представить не могли, в какую ловушку ее загнали. Прислуга шепотком переговаривалась, что царевна сама не своя. Кто-то даже предположил, что царевну подменили. Но Дуняша мигом пресекла слухи, сообщив об отличительном знаке Василисы – родинке на плече.

А наутро пришла беда: объявился посланник Чернослава. Узнав о возвращении Василисы, жених собрался посетить царские хоромы. «Приехал бы сам, – объяснял гонец, – да он сейчас на другом конце Лукоморья, с чудом-юдом поганым бьется».

– Вот счастье-то, – ликовала царица.

– Да погоди раньше времени радоваться, – предостерегал от разочарования царь. – Поглядим сперва, что скажет, как Василису встретит.

Василиса отмалчивалась. Больно было наблюдать за приготовлениями родителей к приезду жениха. Видно было, что те уже не чаяли выдать замуж дочь, опозорившую свое доброе имя долгим таинственным отсутствием, и теперь с радостью хватаются за единственный шанс устроить ее судьбу. Три дня до приезда Чернослава царица то привечала купцов, отбирая ткани для платья, то гоняла швей, то утверждала список яств для пира в честь дорогого гостя. Царь пропадал в сокровищнице, вероятно, отбирая богатое приданое, чтобы задобрить жениха. Василиса с горечью наблюдала за этой суетой. У нее не было ни малейших сомнений в том, что Чернослав возьмет ее под венец хоть в простом рубище, хоть без гроша за душой, хоть брюхатую от Кощея. Жениху не было никакого дела до ее красоты, богатства и девичьей чести. Он желал взять ее в жены по другой причине, неведомой батюшке с матушкой.

Чернослав знал ее сокровенную тайну. Знал – и не испугался, не отвернулся, даже, наоборот, оживился, разрумянился! А Василиса тогда совершила страшную, непоправимую ошибку… Если в начале вечера, когда Чернослав явился в царский терем на смотрины, он лишь с оценивающим видом знатока разглядывал красоту Василисы, не вмешиваясь в разговоры сватов, и вел себя довольно равнодушно, то стоило ей прибегнуть к своей обычной шалости, призванной отпугнуть нежеланного жениха, как все изменилось. Как и все женихи до него, Чернослав переменился в лице, когда на его глазах у царевны выросли ослиные уши, а аккуратный носик превратился в свинячий пятачок. Василиса уже мысленно потирала руки: морок, наведенный на жениха, был невидим другим. Это был ее любимый трюк. Опасаясь немилости царя, ни один из женихов не осмеливался сказать вслух о царевнином пятачке. А царь только в недоумении разводил руками, глядя, как очередной жених, только что заявлявший о своей любви и желании немедленно жениться на царевне, под разными нелепыми предлогами улепетывает прочь из хором. Сваты, тоже недоумевая, рассыпались в извинениях и припускали следом за сбежавшим женихом. Не вернулся еще ни один. Вот и на этот раз Василиса рассчитывала повеселиться и уже гадала, какую причину для бегства придумает Чернослав и проявит ли в этом смекалку, но Чернослав ее удивил. Он подался вперед, и его черные глаза сверкнули неприкрытым восхищением. «Не видит он, что ли?» – изумилась Василиса и для верности отрастила себе рога. Чернослав с видимым интересом проследил за ветвистыми оленьими рогами, которые поднялись до самого потолка и уперлись в расписной свод. А когда опустил голову и встретился глазами с Василисой, та вздрогнула. В глазах жениха костром полыхало торжество. «Он все понял, он этому рад, он не отступится!» – похолодев, поняла Василиса. Что же она натворила!

О свадьбе сговорились быстро. Отчаявшись выдать дочь замуж, царь с радостью одобрил знатного жениха, знаменитого на все Лукоморье своими подвигами. А настойчивость Чернослава и его желание поскорее сыграть свадьбу убедили царя в искренности чувств жениха. Внезапную несговорчивость Василисы посчитали за блажь. Царица развернула бурную деятельность по подготовке приданого, царь озаботился пиром. Василисе не оставалось ничего другого, как бежать. Тогда ей это удалось. Сейчас, три года спустя, скрыться некуда: чары не действуют, терем хорошо охраняется, за ворота ее не выпустят.

На помощь Дуняши особенно рассчитывать не приходится. Но хоть покуражиться над женишком! Василиса помнила, как перепугалась, наткнувшись в темном дворе на белолицее привидение с кроваво-красными губами и с черными бровями домиком. А потом до колик хохотала, разобравшись, что к чему, и пугая Дуняшу взрывами хохота. Добрая Дуняша постаралась от души, снаряжая подругу на смотрины. Ни белил для лица не пожалела, ни печной сажи для бровей, ни свеклы для губ. Теперь Василиса добровольно подставила свое лицо в надежде, что Дуняша изукрасит ее до неузнаваемости. Вряд ли ее вид заставит Чернослава позабыть о свадьбе и навсегда исчезнуть с ее пути, но хоть досадить постылому – и то отрада.

– Готово! – Дуняша тщательно подвела угольком глаза и отняла руку, глядя на лицо Василисы с видом художника, только что завершившего роспись царских палат. Потом обтерла вымазанные пальцы передником и поднесла Василисе зеркальце.

Василиса в первый момент оторопела: показалось, зеркальце волшебное, и с той стороны на нее таращится болотная кикимора. Брови – что коромысла, глаза – как пятаки. На мертвенно-белом лице выделяются красные раковины губ. Василиса уже хотела отослать служанку, затихшую в ожидании похвалы или немилости, чтобы пошептаться с кикиморой наедине, как вдруг повернула зеркальце и увидела на голове чудовища знакомый кокошник.

– Ай да Дуняша! – не скрывая восхищения, воскликнула Василиса. – Ай да искусница!

Дуняша зарделась от похвалы и выскользнула из горницы разузнать, прибыл ли долгожданный жених.

А Василиса, когда за служанкой закрылась дверь, с лукавой улыбкой поднесла к глазам кулачок да как следует потерла. Затем взглянула в зеркальце: так-то еще краше будет!