Эмигрантка Зверева Катя

Анисья Макаровна была чрезвычайно довольна собой. Всё нравилось самой в себе Анисье Макаровне. Кроме разве собственного имени.

Но ещё в Таджикистане, ещё только готовясь к переезду в Нью-Йорк, Анисья Макаровна придумала называться Анаис. Ей казалось, что это французское имя очень идёт к ней: и к её пушистым светлым волосам, и к изящной фигурке, и к особенной манере подводить глаза. Правда, в Нью-Йорке её стали называть Эн. Но даже это заграничное полуимя устраивало Анисью Макаровну больше, чем собственное длиннющее и, как ей всегда казалось, простонародное прозвище.

Но главное было не в имени – «что в имени тебе моём?» Главное было в том, что всё, однажды свалившееся на Анисью Макаровну, было заслуженным, выстраданным и исторически закономерным.

Из своей нью-йоркской квартиры на двадцать втором этаже Анисье Макаровне нравилось обозревать прошлое и, обозревая, плакать. У каждого человека в прошлом есть своя жемчужина. По особым случаям извлекают её из сундуков памяти и, налюбовавшись, прячут до следующего раза. Детство или юность, учёба или война, тюрьма или первая любовь – никто не знает наперёд, что останется самым дорогим и памятным.

Для Анисьи Макаровны такой жемчужиной сделались её страдания. Былые несчастия и тяготы умиляли и ублажали её. И послевоенное детство в заштатном уральском городке, и бедность, и гражданская война в Таджикистане, от которой пришлось убежать в Америку – всё это осталось далеко позади и теперь совершенно не касалось Анисьи Макаровны. А может, этого и не было никогда? А было американское гражданство, была собственная лавочка на Брайтон Бич, были маячащие в недалёком будущем пенсионные льготы... Но ей нравилось представлять себя гонимой, покидающей Родину и с тоской из иллюминатора самолёта впивающуюся глазами в родной закат. Ей нравилось думать, что она несчастна и что вокруг всё чужое, и что она засиделась в гостях, а пора бы домой... И тогда ей вспоминался городок, затерявшийся в Уральских горах, и дом, в котором прошло детство. Огромный купеческий дом, где в каждой комнате жила семья. Но жили дружно и помогали друг другу. Время было голодное – послевоенное. Бывало, и шелуху картофельную варили, и объедкам из офицерской столовой радовались – всё бывало. Но беда была общей, и нести её сообща было проще.

Теперь же, приезжая в родной город, Анисья Макаровна старалась не рассказывать много о новом житье-бытье. Но и того, что было известно, оказывалось довольно – бывшие соседки смотрели на неё с завистью. И всем хотелось сбежать в Америку от безработицы, от грязи, от вновь ни с того, ни с сего обрушившейся нищеты.

И Анисье Макаровне хотелось сделать что-нибудь для всех этих людей, хотелось быть великодушной и мудрой. Ей было приятно оставить кому-нибудь немного денег, купить вещи или продукты. Она старалась казаться простой и доступной и, по усвоенной американской привычке, всегда улыбалась, выставляя наружу белые безупречно-правильные зубы. И на фоне всеобщей озабоченности и озлобленности она казалась самой себе лучиком, пробившимся сквозь толщу серых туч.

Любила вспомнить Анисья Макаровна и Таджикистан, куда попала ещё девчонкой по институтскому распределению. Здесь вышла она замуж, здесь родились её дочки, здесь она стала писать фельетоны для заводской газеты. Здесь на местном радио у неё был свой час – и каждую пятницу жители маленького Таджикского города слушали стихи русских поэтов в исполнении Анисьи Абрамовой.

А потом началась война. Но Анисье Макаровне нравилось вспоминать и это время. Страшные дни были позади, зато как слушали её здесь, в Америке, когда она рассказывала про исламистов-фундаменталистов, желающих наведения исламского режима, и про имамов, и про кишлачные мечети, муллы из которых и подожгли костёр гражданской войны!

– М-м-м! Эти имамы... – говорила она. – Ужасное было время!

И тогда ей казалось, что она прошла Дантев ад, всё вынесла, всё выдюжила, одолела всех имамов и вышла победительницей. И снова хотелось плакать.

Однажды в Интернете Анисья Макаровна наткнулась на любопытное объявление. Московское издательство приглашало опубликовать свои произведения в новом альманахе. Гонораров, правда, не обещали. И даже напротив – альманах издавался на средства авторов. Но зато это было наверняка. К тому же, издательство уверяло, что реализует книжки альманаха «в московской книготорговой сети», а равно осуществляет рассылку в библиотеки.

Анисья Макаровна задумалась. Она давно не бралась за перо – за все четырнадцать лет американской жизни не написала ни одной статьи, ни одного фельетона. Но когда-то у неё неплохо получалось, и почему бы, описав свою жизнь и все страдания, не попробовать стать русской писательницей в изгнании? Как Солженицын. Её биография, её жизненная опытность наверняка привлекут читателя. Писатель с незаурядной судьбой, что бы он ни писал, всегда интереснее какого-нибудь пишущего филистера.

И Анисья Макаровна решила попытать счастья в литературе.

Первым делом она составила для Альманаха свою биографию.

«О! Как порой жестока и несправедлива жизнь! Как безжалостно рушит она человеческие судьбы! Но что делать... – начала Анисья Макаровна свою историю. – Родилась я в Уральских горах. Здесь жили мои предки, мои деды и прадеды. И были они кузнецами. На Урале прошла лучшая пора моей жизни. Хоть было трудно, жили мы весело: влюблялись, ходили в походы, занимались спортом. В Свердловске я поступила в институт. Училась на инженера. Окончила и по распределению уехала в Таджикистан.

О! Что за благодатный край! А какой добрый, гостеприимный и уважительный народ! И как хорошо мы жили! В Таджикистане я вышла замуж, родила детей. В то время я очень много писала...»

Анисья Макаровна подумала немного и продолжала:

«...Мои статьи с удовольствием печатали местные, республиканские и союзные издания. На местном радио я вела передачу “В мире поэзии”. Так и жили бы мы по сей день, если бы не началась война.

И вот мы в Америке! О! Как стремительно летит американская жизнь! Знакомые мужа помогли мне открыть свой магазин. Всё время я занята – верчусь как белка в колесе. Но остаётся минутка и для творчества. И тогда я пишу рассказы. О жизни, как я её понимаю; о людях, которые окружали меня и с которыми сводила жизнь. Активно печатаюсь в журналах и альманахах, сотрудничаю с издательствами здесь в Америке и на Урале...»

Анисья Макаровна зачеркнула «и на Урале» и продолжала:

«...на Урале, в Москве. Читателям же Альманаха предлагаю рассказы из цикла “Серебряное копытце”...»

Она давно уже решила, что первым делом опишет свои уральские впечатления.

«...Деловому человеку, да к тому же ещё в Америке, некогда скучать. Скучают только те, кто не работает. Но иногда мне кажется, что я приехала в гости и загостилась. А пора бы домой.

О! Как не хочется верить, что Нью-Йорк стал моим домом!»

Следом за автобиографией на свет появились несколько небольших рассказов, скорее зарисовок. Очень симпатичных, немного сентиментальных – не всегда кстати чувствительных. Но в целом искренних и с либеральным направлением.

Рассказы и биография были отправлены электронной почтой в Москву. После обсуждения редакторских правок Анисья Макаровна электронным же переводом отправила в Россию деньги. А ещё месяца через два она получила десять авторских экземпляров. Семь книжек с автографами они подарила знакомым. Три оставила себе. С той самой поры Анисья Макаровна стала считать себя русской писательницей.

Кутузов Иван рос без матери. Отец Ивана был человеком суровым и занятым. И воспитывали Ивана три незамужние тётки – отцовы сёстры. Тётки терпеть не могли покойную мать Ивана и любили помянуть её недобрым словом. Иван слушал, молчал и запоминал. Как-то пробовал Иван вступиться за мать, но тётки подняли такой крик, так расписали отцу дурной нрав Ивана, что Иван с тех пор остерегался обнаруживать досаду перед тётками. Но равнодушным Иван не был, а потому и обижался, и злился втихомолку.

Ранние утраты и обиды стали поводом к раннему раздумью. Когда иные дети ещё беспечны и беззаботны, Иван успел уже немало передумать и перечувствовать. Часто по ночам, укрывшись с головой одеялом, он думал о своём сиротстве, о тётках, об отце, о том, что никем не любим и никому не нужен. Иногда, закусив уголок подушки, он плакал, но так, чтобы никто не знал о его слезах.

Тётки кормили Ивана, лечили и учили, но говорили с ним мало, и всё больше о разном вздоре. А Иван ничего не рассказывал тёткам, потому что робел их.

Книги были истинными друзьями Ивана. С ними он любил уединяться, им доверялся, в них находил ответы на свои вопросы.

Книги, одиночество, привычка думать под одеялом, необходимость таиться и не выказывать свои истинные чувства – вот что формировало характер Ивана. Он рано научился раздражаться и рано стал присматриваться к людям. Подростком он наторел различать чужие слабости и недостатки – в каждом новом человеке видел он обидчика и, точно готовясь дать отпор, старался нащупать слабину.

В душе, как всякий одинокий человек, он был робок, но чтобы товарищи не оттолкнули и не засмеяли его, старался казаться развязным. А повзрослев, стал держаться крайних взглядов.

Взросление Ивана совпало с переменами в общественном сознании. И Иван быстро усвоил то новое, что, как казалось ему, выведет его вперёд и навеки избавит от обид и насмешек. Усвоив, что несомневающийся человек лучше того, кто склонен винить себя, что инстинкт должен быть освобождён от всякого давления, что цена успеха – ничто в сравнении с самим успехом, и что, наконец, нет зла, кроме грубой силы, – усвоив всё это, Иван ощутил себя довольным, свободным и полноценным. И тут же, по странному совпадению, ударился в самый грязный разврат.

Но только очень скоро, как это не раз уже случалось в русской жизни, Ивана качнуло в совершенно противоположную сторону. Причиной таких резких и радикальных перемен в Иване стал... Бог.

В новой корзине, наряду со свободой и успехом, был бог. Но не карающий Бог-Отец и не милующий Бог-Сын, а бог-покровитель торговли. Или вроде того.

Другого Бога Иван не знал, а потому принял этого. Но книги ли, ранняя ли привычка буравить умом всякий предмет – Иван вскоре заподозрил, что бог его ненастоящий. Начались поиски настоящего Бога. Поиски были мучительными: Иван пробовал, злился, сомневался, ненавидел... И наконец нашёл.

Впечатлительному и любознательному Ивану вместе с настоящим Богом открылись и новые убеждения. Всё, что ещё недавно казалось передовым и прогрессивным, было отброшено и проклято. Новая, возвышенная идея захватила и подчинила себе Ивана, вдохновила и потребовала дела.

Свежие впечатления, неиспытанные ранее чувства Иван счёл важным открытием и загорелся поделиться ими с каждым.

Иван начал писать.

Рассказы его были остроумны, местами злы. Злость была источником его вдохновения. Разозлившись, Иван становился беспощаден на бумаге. Искры тогда летели из-под его пера; слова – как клейма, фразы – как удары бича. Но злость проходила, и скучно становилось тогда Ивану, и совсем уж больше ничего не хотелось.

Иван носил рассказы издателям. Но те, точно сговорившись, странно смотрели на него и, как один, печатать отказывались. Иван, мечтавший теперь не об успехе и выгоде, но одержимый бескорыстной активностью, принял решение устроить в сети Интернет свой собственный сайт и разместить там свои рассказы, а равно и лучшие образцы современной отечественной прозы.

Вечерами Иван рыскал по литературным сайтам, отыскивал жемчужные зёрна и тащил их к себе. Неизбалованные вниманием издателя авторы, охотно давали на то своё согласие.

Как-то Иван наткнулся на серию жалостливых рассказов о бедных русских людях, которым не платят заработную плату. Автором рассказов была дама, писавшая о себе, что живёт в Америке, но тоскует о России. Ивану это понравилось. Он задержал взгляд на фотографии дамы.

Дама смотрела не прямо перед собой, а искоса и сверху вниз. Маленькие, обведённые чёрным, глазки, по-детски пухлые щёки, рот, изогнутый как лук Амура – лицо показалось Ивану капризным и самодовольным.

«И не хочется верить, что Нью-Йорк стал моим домом», – прочитал ещё раз Иван и отправил капризной даме письмо следующего содержания: «Уважаемая Анисья Макаровна! Ваш электронный адрес нашёл на сайте Альманаха. Здесь же познакомился с Вашим творчеством. Обращаюсь к Вам с просьбой позволить разместить Ваши рассказы на моём персональном сайте.

Ваше творчество мне близко. Жаль, что таких писателей сегодня почти не публикуют российские издательства. Особенно тронул меня рассказ о бабушке Насте.

С уважением, Иван Кутузов».

Письмо из России от молодого, как ей показалось, человека взволновало Анисью Макаровну. Мало того, что это было первым и скорым признанием её литературного таланта, к ней обращался почтительный молодой мужчина. И, перечитав несколько раз письмо Ивана, Анисья Макаровна уже представила, как опекает и направляет его. Она не сомневалась, что он знаком с её биографией и неспроста обратился именно к ней – её богатый жизненный опыт и художественное дарование привлекли этого молодого человека. И кто знает, быть может, у них завяжется дружба, она пригласит его сюда, в Америку, и поможет устроиться... И он всю жизнь, всю жизнь будет благодарен ей! Она станет рассказывать ему – много и обо всём, а он будет слушать, слушать и удивляться тому, как много она страдала. Но она останется такой же простой и доступной. Ни одним словом она не выдаст снисхождения, которое невольно испытывает к бедному мальчику.

На другой день, твёрдо решив покровительствовать симпатичному юноше, Анисья Макаровна написала ответ: «Добрый день, Ваня! Дико извиняюсь за задержку письма. Да, на сайте Альманаха у меня много всякого. Прочитайте, присмотритесь, что понравится – можете взять. Но только меня предупредите, ЧТО ИМЕННО взято.

Хорошо?

Зайду на Ваш сайт, почитаю Ваше.

О том, что не печатают. Чтобы печатали, надо отправлять. Всюду и везде. Мы ведь этого не делаем.

Где Вы живёте? Чем занимаетесь? Где печатались? Я напишу ответ – вот и завяжется переписка!

Жду. С уважением, Анисья (или, как меня теперь называют, Эн)».

«Читать и присматриваться» Иван не собирался, а решил довольствоваться рассказом о бабушке Насте. Вступать в переписку с незнакомой дамой из Америки он не имел ни малейшего желания. Бегло прочитав письмо и удовлетворившись полученным согласием, Иван тут же забыл об американке. «Надо будет поблагодарить, – подумал он. – Впрочем, как закину на сайт, так и отпишу». Но, спустя три дня, Иван снова получил письмо из Америки. Это было слово в слово давешнее послание от Анисьи Макаровны – ей, видимо, так не терпелось завязать переписку, что, не дождавшись ответа, она отправила его повторно.

Подивившись настойчивости, с которой американка напрашивалась к нему в корреспонденты, Иван счёл дальнейшее молчание невежливым и решил ответить.

«Здравствуйте, Эн!», – написал Иван и задумался. Конечно, первым делом стоило поблагодарить. Надо ответить и на вопросы. А для пущей вежливости и самому о чём-нибудь спросить.

«Благодарю Вас за согласие, – продолжал Иван. – В ближайшее время собираюсь разместить Ваши произведения на сайте. Сообщу обязательно, какие именно рассказы размещены.

В настоящее время живу с отцом и его сёстрами под Москвой. У нас свой дом.

Наверное, последую Вашему примеру и опубликуюсь в Альманахе. Всё, что я написал, есть на моём сайте».

Иван снова задумался.

«А Вы, если я правильно понял, живёте в США? – продолжал он. – Мне почему-то всегда грустно за соотечественников, вынужденных жить за границей, и особенно в США.

Всего Вам доброго.

С уважением, Иван».

Анисья Макаровна была уверена, что юноша не отвечает ей только потому, что не получил письма. Предположения подтвердились, когда Иван откликнулся.

Анисья Макаровна улыбнулась: ну, конечно! Живёт в собственном доме, наверное, связь плохая, дороги никудышные, все кругом пьяные. Какой уж тут Интернет!

И он ещё умудряется жалеть американцев! Либо он очень наивен и добр, либо завистлив как все русские, которых не пускают за границу.

В тот же день Анисья Макаровна написала: «Добрый день, Ваня! Насчёт моих рассказов – хорошо, договорились. Вчера изучала Ваш сайт. Заходила и на другой (параллельный, т.с.), где напечатан стишок Вашей однофамилицы(?), жены(??), сестры(???).

Хорошо. А каким Вы хотите видеть в дальнейшем Ваш сайт? Как часто собираетесь печататься в этом своём Альманахе? Чем заняты в литературе? Где печатаетесь? Направленность (вижу на сайте несколько христианский уклон)?

Да. Я живу в Нью-Йорке. С детства (корнями, как я это называю) жила в Карабаше. Потом Таджикистан. Тоже не Россия. Двадцать лет там. И вот уже четырнадцать в Америке. И знаете, Ваня, мне грустно за наших таджиков, принимающих в России смерть за кусок хлеба.

Грустно бывает, но уже привыкла жить вне России. Приезжаю часто. В Москву, в Челябинск, в Свердловск (Екатеринбург). Бываю за границей. Ничего.

Пишите. Всегда рада.

С уважением, Эн».

Новое письмо удивило и неприятно задело Ивана.

Иван видел, что совершенно неинтересен своей новой знакомой и отлично понимал, что переписка – дело пустое, и лучше бы его вовсе оставить. Но странное чувство, похожее на азарт, горячило Ивана и подсказывало, что отступать рано и что самое интересное впереди. К тому же здесь была интрига: была какая-то «Ваша однофамилица», был «параллельный, т.с.» сайт, было пренебрежение в словах «этом своём Альманахе», было безразличие в повторяемых вопросах, скромное достоинство за словами «Да. В Нью-Йорке» и, наконец, что-то покровительственное во фразе «Всегда рада».

Из-за этих нагромождений выглядывал человек. И Иван уверил себя в том, что непременно должен обнаружить человека.

Вечером он написал: «Здравствуйте, Эн! Вы меня заинтриговали. Что значит “параллельный, т.с.” сайт? Как на него попасть? Кто эта однофамилица? Какой у неё стишок? Ни жены, ни сестры у меня нет. В общем, непонятно.

О том, каким сайт будет в дальнейшем, я не думал. Ничего особенного я от него не жду. Мне просто хотелось разместить там свои вещи и кое-какую интересную информацию в расчёте на то, что кому-то ещё будет интересно. Сайт ещё не заполнен. Я сам им занимаюсь, поэтому медленно.

Отправил в Альманах два своих рассказа. Присылайте и Вы.

Насчёт христианской направленности Вы правы. Как Вы сами относитесь к христианству?

Да, таджиков очень жаль. А когда-то все жили в одной стране. Был момент, когда кто-то всех нас рассорил. Вы, наверное, застали время, когда русских выживали из Средней Азии? Рассказывают переселенцы, как там над ними тогда издевались. Сейчас многое изменилось.

Как Вы оказались в США? Не собираетесь ли возвращаться? Моя двоюродная сестра по материнской линии тоже живёт в США, в Чикаго. Для её родителей это трагедия.

С уважением, Иван».

С каждым письмом молодой человек нравился ей всё меньше и меньше. Он казался дерзким и, Анисья Макаровна почти не сомневалась, завистливым. Он, например, хочет уверить её в своём бескорыстии. А что такое его сайт, как не стремление к успеху и славе? И это нормально. Это здоровое влечение. Но зачем? Зачем надо разыгрывать из себя Дон Кихота? А к чему это враньё? Какая может быть трагедия, когда дети хорошо обеспечены и живут за границей? Что за великоросское чванство? Хотя... Всё же она повидала и знает людей! Многие здесь в США, да и сама Анисья Макаровна, утаивали от русских родственников все прелести жизни в Штатах. Это было почти негласной договорённостью, общепринятой практикой. Считалось, что это лучший способ избежать недоброжелательства со стороны нищей родни. Никто в Нью-Йорке не сомневался, что оставшиеся в России неудачники скрипят зубами от злости, что не сумели выехать ни в Штаты, ни в Европу, ни в Израиль.

Кто же поверит, что мальчик из подмосковного домика грустит о жителях Нью-Йорка? Да и что он может знать о жизни за границей?

Анисья Макаровна решила держать себя чуточку построже. Надо дать почувствовать дерзкому юноше, что она видит его насквозь и что с ней нечего финтить!

Она будет великодушной и не станет сердиться на молодого человека, тем более, действительно многое можно списать на его молодость. Да и пришло, пожалуй, время начать рассказывать ему о своих страданиях.

И на другой день Иван получил такое письмо: «Добрый день, Иван! Параллельный т.с. значит – там ссылка. Там у Вас ссылка, я зашла на другой сайт, но невнимательно прочитала фамилию – Евгения Купорова... Так что, небольшая неточность с моей стороны. Дико извиняюсь. Стало быть, всё в порядке – плагиата нет.

Неужели, ничего не ожидая от сайта, Вы пошли на расходы? Кстати, сколько стоит такой сайт? Сами делаете или с чьей-то помощью? Если нетрудно – расскажите. Мне казалось, что, заводя сайт, человек преследует какие-то цели. Кстати, сайтик Ваш очень уютненький. Понравилось, что есть ссылки, странички, связанные с христианством, православием.

Меня зовут печататься в Альманахе. Однако... за свой счёт печататься не хочу. Меня печатают и без моих затрат в журналах и альманахах по мере моей высылки материала. Печатаюсь здесь. Готовится цикл моих рассказов на Урале. В Москве. Но много отвлекаюсь. Через месяц-другой начну отправлять почаще. Комплектую к изданию книжки. Буду подыскивать издательства...

Вань, если есть у вас опыт книгоиздательства, расскажите. Советы.

К христианству отношусь благоговейно-уважительно. Однако не фанатично.

А что касается таджиков, муллы (на службе у исламистов-фундаменталистов), фанатизм – главные источники, желающие переворота в стране, наведения исламского режима. Всё было прекрасно, хотя предпочтение отдавалось коренному населению. Но опять же, наверное, правильно. Всё-таки – Таджикистан. Директор – таджик, но гл. инженер – русский (скажем). Везде и всюду – русский язык. Без него таджик грамотным специалистом не будет. Парадокс. В своей республике!! Таджики – народ очень гостеприимный. Почтительный к старикам особенно. Уважительный. Другие нации (немцы, корейцы, узбеки, русские, евреи) жили десятками лет, отлично ладили. Находились те, которые кричали: “Русские, убирайтесь домой!”.

Мало-мальские стычки на корню пресекались. Но наступил момент, когда муллы в кишлачных мечетях, которые в короткий срок выросли как грибы, (по чьей-то мгновенной команде) мобилизовали молодёжь, мужчин на войну со своими же. Короче, долго рассказывать. Таджикские матери, рыдая, всячески старались спрятать своих сыновей, мужей... К русским относились неплохо. Что с одной стороны, что с другой. Однако русские фактически оставались заложниками их гражданской войны.

Под шумок пошёл криминал: убийства, грабежи. Под шальную разборку попал двоюродный брат моего мужа – убили. Началась кутерьма. Не люблю я вспоминать те времена. Летели пули... Не ходили троллейбусы. Сидели без света. Без воды. Рабочие дни отменялись. Труднее всех приходилось таджикским многодетным семьям в кишлаках без продуктов. Предприятия закрывались. Их грабили. Директоров-бухгалтеров – убивали. Идёшь на работу и не знаешь, вернёшься ли. Всюду комендантские посты. Власть менялась ежечасно. Дом обстреливался (находился как раз на границе их штаба). Много тогда погибло друзей-таджиков, коллег-таджиков. В этот момент мы и уехали. Ох... могла бы ещё написать, но... не люблю вспоминать то ужасное время.

Народ тот вспоминаю с благодарностью за то, что в своё время спас от голодной смерти беженцев во время Отечественной войны. Что много лет я там жила в мире и согласии. И... жалею теперь тех, кто когда-то орал “Русские – к себе в Россию”. Не ведали они тогда, наивные, что за русскими в Россию будут тянуться и они, зарабатывая жизнью на кусок хлеба. 

Приглашения вернуться от таджикских властей были. Однажды более чем настойчивые... Мы – американцы. С паспортами, со всеми легальными правами. Всё. Обратного пути нет.

Что касается Вашей двоюродной сестры, не думаю я, что отъезд в Америку – это большая трагедия для её родителей. Если родители – старики, то законами Америки они обеспечены всеми мыслимыми и немыслимыми (по понятиям России) стариковскими программами, льготами (квартирными, лечением, уходом на дому, питанием, досугом, одеждой, мебелью и проч.) Плюс – пенсия по старости. Если моложе 65-ти лет и здоровые, то... работать надо. Если больные и моложе, то все перечисленные программы – к их услугам.

Конечно, есть трудности везде. Поначалу многих мучает ностальгия. Особенно от безделья. Многие своим русским родственникам просто-напросто не пишут правду, чтобы не вызвать... зависти.

Ну вот и всё на сегодня!! Много написала. Пишите Вы, Ваня. С уважением, Эн».

Прочитав письмо, Иван задумался. В его отношениях с американкой оставалось что-то недоговоренное. Он жалел, что связался с ней, но в то же время не хотел отстать от неё.

Они совершенно не интересовали друг друга. Более того, американка начинала раздражать Ивана.

Иван перечитал письмо ещё раз.

«...Мы – американцы. С паспортами, со всеми легальными правами. Всё. Обратного пути нет...»

И вдруг Ивана осенило. Из глубины души поднялось на поверхность и обнажилось то, в чём ещё недавно Иван не хотел признаваться себе. С самого начала, с того самого момента, как он увидел её портрет и прочитал автобиографию, эта дамочка раздражала его и возбуждала в нём любопытство. И своим первым письмом он хотел задрать её, как, бывает, мальчишки задирают непонравившегося им новичка. Но он не ожидал, что она проявит настойчивость и потребует продолжения. Ивану просто хотелось крикнуть: «Эй, ты! Как тебя там!» Но в драку он лезть не собирался. Зарвавшаяся и ничего не понимающая американка сама провоцирует его на столкновение. Что ж, она его получит...

Иван стал писать ответ.

«Здравствуйте, Эн! Вот всё и разъяснилось с фамилиями и сайтами. Что касается сайта, по-моему, ничего странного. Эти деньги я всё равно бы как-то истратил. Почему не на сайт? Мне показалось, что, говоря о целях, Вы имеете в виду мой расчёт на будущий успех и заработок. Так вот. Это не так. Есть идея, коммерческая составляющая отсутствует. А идею мне хочется открыть всем, хотя бы тем, кто заходит на мой сайт. К успеху я не стремлюсь. Но и бегать его не стану.

Насчёт Ваших публикаций – ничего не понял. Вас не печатают, потому что надо отправлять всюду и везде, а Вы этого не делаете. Но всё же Вас печатают без Ваших затрат, и даже готовится цикл Ваших рассказов, в то время как Вы много отвлекаетесь и ещё не приступали к поиску издательств. Зато комплектуете к изданию книжки.

Впрочем, это Ваше дело. Меня это не касается.

Насчёт христианства – тоже ничего не понял! Что Вы называете фанатизмом?

А Вы просто Ленин – “три источника, три составные части” беспорядков в Таджикистане выявили! Только кто же теперь верит в угрозу исламистов? Кишка у них тонка – перевороты устраивать. Идёт очередной передел мира, борьба за сферы влияния. Очевидно, кому-то было выгодным насаждение исламского режима и разжигание сепаратизма. Кому? Вот это действительно интересный вопрос.

То, что Вы рассказали про Таджикистан – страшное дело. Прежде всего, конечно, виноваты во всём этом внешние силы. Те, кто был заинтересован в развале СССР, кто сеял русофобию, сепаратизм и т. д. Тем, кто преследует геополитические интересы, никогда нет дела до простых людей. А люди, зачастую, покупаются на пустые лозунги и совершают непоправимые ошибки.

Что же удивительного в том, что в Таджикистане необходим был русский язык? Мы жили в одной стране, и государственный язык был один. Почему именно русский – по-моему, вполне понятно. И как же могли работать заводы без знания руководством русского языка? Так что никакого парадокса я тут не вижу.

А любопытно получается! Таджики, значит, тянутся в Россию, зарабатывая жизнью на кусок хлеба. А таджикские власти более чем настойчиво приглашают Вас вернуться! Чем же они расплачиваться с Вами намереваются? Вы, вероятно, очень ценный специалист.

Что касается родителей моей двоюродной сестры – да, действительно большая трагедия. И дело, конечно, не в деньгах и льготах. Они профессора МГУ, им уже по 60 лет, они работают. Конечно, получают они немного, наверное, их коллеги в США получают больше. Но то, что их дочка живёт в США, то, что внучка превратилась в американку – для них это небольшая честь. Да, они интеллигентные люди и уверены, что Россия интеллектуально переросла Америку на несколько столетий. И американские богатства здесь не при чём. Умение наживать капитал не всегда связано с интеллектом.

Людям трудно принять, что внучка воспитывается на культуре комиксов и боевиков и читает “Войну и мир” на английском. К тому же они патриоты и считают, что Отечество следует любить всегда, а не бегать по миру за длинной деньгой.

Россия медленно излечивается от комплекса неполноценности перед Западом, раздутым ещё в советское время. И это здорово! Это наша история. И число людей, мечтающих о загранице, сокращается. Конечно, многие ещё мучаются плебейской завистью к богатым соотечественникам, обосновавшимся за границей. Но, к счастью, всегда были, есть и будут люди, для которых Россия – не страна с низкими пособиями, а страна с великой историей и культурой. Такие люди знают, что мы – великий народ, сказавший своё слово. И со своими бедами, как это было не раз, мы справимся сами. И не пособия нам нужны, а вера в себя. Такие люди любят Россию не только богатой и сильной, но и поверженной. Как в Ветхозаветном рассказе о Ное.

Ещё недавно все только и говорили, что об Америке. Сегодня постепенно это становится дурным тоном. Да и не думаю я, чтобы Бунина или Куприна, Шестова или о. Антония Храповицкого, Шмелёва или Деникина ностальгия мучила от безделья.

Пишу это не для того, чтобы уколоть Вас или досадить Вам. Но, простите, мне надоели снисходительные разговоры о пособиях. Всем “русским родственникам” давным-давно известно, что такое Америка и что не всё там так гладко, как Вы пытаетесь преподнести. Уверяю Вас, для многих Америка – пристанище безродных. Хотя бы там и сытно кормят. Так что завидовать нечему.

Ещё раз простите, коли что не так. Иван».

Письмо Ивана не понравилось Анисье Макаровне с первых же строк. Тон его был вызывающим, Анисья Макаровна чувствовала, что Иван смеётся над ней. Она стала отвечать сразу – по пунктам, не дочитав письмо до конца.

«Добрый день, Ваня.

Прекрасно, что у Вас свой сайт. Только, Вань... кто сказал – “странно”? Совсем не странно, если человек открыл сайт, причина – дело другое. У пишущего человека причина своя – чтобы читали. Тон Ваш... хм... не поняла, в общем.

Успех, известность – вот она и есть, та самая причина. И ничего странного... От души желаю удачи, известности...

Да, профессора МГУ получают мало. До стыдного мало. Я-то думала, что родители здесь, в Америке. Дала справку о положении дел со стариками здесь.

Если родители не с детьми в Америке – трагедия. Виноваты дети, что не приезжают к старикам. Да и родители при желании могли бы оказаться с детьми в Америке на постоянном проживании, чтобы этой самой трагедии не было. И не будет её, трагедии этой. И сами собой исчезнут все эти разговоры о патриотизме и о нелепом превосходстве русских над американцами.

Родителей к детям-американцам насовсем впускают в течение 8-12 месяцев. А вот детей после 21 года к родителям-американцам... – годами ждать приходится. До 21 года впускают значительно раньше. Таков закон...

О какой чести Вы говорите, Ваня? Не понимаю. Стать американцем – образ жизни. При чём тут... честь-то... В России получает человек российское гражданство, живёт постоянно. Имеет паспорт – россиянин. В Америке – американец. В Китае – китаец. По-Вашему... для стариков-профессоров американцы-дети-внуки – всё же честь... но... маленькая. Хм...»

Но ни насмешки, ни колкости Ивана не тронули так Анисьи Макаровны, как имя Ветхозаветного праведника. Всё внимание Анисьи Макаровны сосредоточилось почему-то на этом имени. «Ной... Ной... – думала Анисья Макаровна, судорожно припоминая всё то, что знала о строителе Ковчега. – Ной построил Ковчег... Всякой твари по паре... Может быть, это? Твари по паре? Нет... нет! Тогда что? Что же?». Отчаявшись вспомнить, она достала с полки Библию и, отыскав в Книге Бытия нужное место, стала читать: «...Ной начал возделывать землю и насадил виноградник; и выпил он вина, и опьянел, и лежал обнажённым в шатре своём. И увидел Хам, отец Ханаана, наготу отца своего, и, выйдя, рассказал двум братьям своим. Сим же и Иафет взяли одежду и, положив её на плечи свои, пошли задом и покрыли наготу отца своего; лица их были обращены назад, и они не видали наготы отца своего...»

Здесь Анисья Макаровна остановилась. Она всё поняла: «Хам! Значит, Хам...»

А она-то думала подарить ему свою дружбу! Как же сразу она не разглядела этого гадёныша? В Америке ему чести мало! Сам сидит в грязи по уши и квакает. Знаем мы этих патриотов в ушанках: «Мы – народ Пушкина!» А от самих водкой разит за версту. А пусти такого патриота в Нью-Йорк – по магазинам побежит трусы тырить! Учить её вздумал...

«Ванюша, детка!! Остановитесь! – бросилась она к компьютеру. – Я Ваш словесный понос прерву. Не тот случай. Я не на лекции. Спасибо, дорогуша, за назидательную проповедь. Я найду квалифицированного лектора, когда мне он понадобится. Более того, Вам могу прочитать. Достаточно образованная. Смотрю, заносит Вас... аж самому, похоже, нравится. Неужели не стыдно? Ведь Вы меня знать не знаете! Я приоткрыла Вам кусочек стариковской жизни здесь... и вот она, зависть – во всей своей красе!!

Чего Вы мне рассказываете-то? О чём? Чему хотите научить, проповедник Вы мой!! Я жила и училась в России 28 лет. Вам от роду сейчас почти столько. Я знаю историю, литературу, русских (и не только) писателей-поэтов-философов уж никак не хуже Вас. Я жила в Таджикистане 21 год и училась истории, филологии, литературе, параллельно – строительству. Знаю несколько языков. Я писала статьи в газеты и журналы нашей страны, когда Вас ещё и на свете не было. Имела свой час на радио. У меня была прекрасная библиотека, которую я потеряла во время войны в Таджикистане. Хорошо – ноги унесли! Я люблю русских. Я болею душой за таджиков-узбеков. Я – интернационалистка. Муж мой – еврей. 

Я бываю в России ежегодно. И не только в Москве. Бываю в церковных храмах и церквушках. В музеях. В театрах. И там, и здесь. Я созваниваюсь с братьями, сёстрами, с друзьями. Я переписываюсь Интернетом со всеми. Я вижу по Интернету все новости. Я имею (как и большинство русскоязычных) семь русских каналов (НТВ – две программы, ОРТ – “Время”, “Дом Кино” и т.д.) Я (мы) смотрю прямой 1-й канал. Русское радио круглосуточное 2 программы. Напрямую “Эхо Москвы”, главный редактор Венидиктов – нередкий гость программ, передачи Матвея Гонопольского, Ю. Латыниной, Бортникова, Познера, “Плавленный сырок” Виктора Шендеровича, Александра Минкина... и пр., пр. Передачи из Грузии, Украины, Белоруссии, стран Прибалтики и др. Пол-Нью-Йорка говорит на русском. Многие – в Америке. Все мы радуемся переменам к лучшему. Огорчаемся, когда плохо. Плакали за Дубровку. Изнывали в горе за детей Беслана. Рыдали за погибших 11 сентября и американцев всех национальностей и русских (русскоязычных) – полно их там было, кстати. Видим репортажи о терактах, смотрим Лолиту Милявскую, А. Малахова с его “Пусть говорят”. “Час суда”. Видим, как пирожками рождаются-выпекаются “звёзды”. Знаем, что отлупили горскую евреечку Жасмин. Знаем, что Ханга сделала подтяжку и после отпуска выйдет с новой программой. А пока крутят их с Даной в “Домино” по второму кругу... Всё знаем!! И что долги Путин с правительством Парижскому клубу отдал, и что заплатил один миллиард долларов премии Парижскому клубу за то, что раньше срока разрешили долги погасить. И что полученный в результате выплаты долга доход 7,8 миллиардов долларов разместят на устройство коммуникаций и дорог. И это – здОрово!! 

И если заскучаем – садимся в самолёт и... через десять часов – мы в России-матушке. И ходим в магазины. И видим всё, что творится вокруг! И хорошее и плохое. И разговариваем с людьми – родными и не очень. И жалеем стариков голодных и детей бездомных. И профессоров нищих. И артистов – ох... бомжующих. И борьбу с коррупционерами. И успехи в кинематографии и в экономике. Вот она – сегодняшняя история. Жизнь.

Из Америки молодёжь уезжает работать в Россию. Моя старшая дочка каждые три месяца ездит по делам фирмы по СНГ-вским городам и весям. Постоянно бывают с зятем в Мглине (в деревне под Мглином) у его родителей. Младшая дочка с зятем и внучкой по два раза в год ездят в Копейск (Челябинский) к его родственникам – он один сын у мамы с папой. Внуков возят постоянно.

Артисты поуезжали отсюда в Россию на заработки и уж подолгу живут (Журбин – композитор с музыкантом-сыном и женой, Шифутинский, Л. Успенская, Аида Ведищева, скрипачи и пианисты, оперные певцы и певицы). Сюда приезжают только в отпуск. Да концерт-другой дать. И писатели-поэты из Америки в Россию подались (Евтушенко, например, который в Америке постоянный житель с документами) и наезжают периодически туда и обратно...

СТЁРЛИСЬ ГРАНИЦЫ! И слава богу!!

Чего Вы мне лекции-то взялись читать?? Частный разговор Вы превратили в рупор. Сидите уж и не корчите из себя великого историка-знатока, педагога Макаренко!!

Мучила ностальгия русских писателей. Они, несчастные, жили в другие времена (как говорит В.В. Познер). Во времена конских упряжек, никудышних дорог (про дураков не говорю – они были, есть и будут). И вонючих пароходов через океан. Когда добираться до Америки (и обратно) было пыткой. И не всем разрешено. Я же Вам сказала о стариках современных, которые (договорю уж) в минуты уныния или ностальгии подсядут к телевизору, радио, монитору компьютера (Интернета), выйдут на улицу и поговорят, и послушают родную речь, и посмотрят русские спектакли, концерты. И сядут в самолёт и махнут от тоски в родные псковские края!..

А тогда... Одна тоска. Хотя и тогда человек, с утра до вечера занятый добыванием (думами о) куска хлеба, не очень ностальгировал. Не до этого было. А писателям-поэтам куском хлеба и была эта самая ностальгия, которая рождала в думах о родине, любимых, стихи, прозу. Человеку семейному, когда ртов десять-тринадцать, не до ностальгических дум было.

Вот так, милый. И не надо умничать.

Разрешение Вам на свои работы я снимаю.

Прошу Вас, забудьте меня! Я Вас не знала и знать не хочу». 

Анисья Макаровна перевела дух, подождала немного и переправила письмо Ивану. А спустя мгновение, отправила письмо ещё раз. На всякий случай.

«Дура... – цедил сквозь зубы Иван, читавший письмо наутро. – Водевильная дура... Истеричка... Просит она меня...» В висках у него стучало, в груди клокотало. Если бы Анисья Макаровна оказалась рядом, он, вероятно, бросился бы на неё.

«Без малейшего сомнения и с превеликим удовольствием забуду Вас, симпатичнейшая Анисья Макаровна! – ударил Иван по клавишам компьютера. – Но напоследок не могу отказать себе в удовольствии объявить Вам, что содержательнейшее письмо Ваше, набранное десятым кеглем, занимает две страницы четвёртого формата. Так что если мои несколько строк Вы назвали “словесным поносом”, то сами-то Вы...

Завязывать переписку с Вами я не собирался. Вы напросились и настояли. Вы заставили меня прочитывать Ваши бессмысленные письма и придумывать к ним ответы. И Вы же требуете преклонения и согласия во всём! Не слишком ли с Вас будет? Допускаю, что Вы мечтали руководить и поучать. Вам захотелось покровительствовать без хлопот и благодетельствовать без затрат. Только я-то этого не хотел!

Да, мне немного лет. Но это ровным счётом ничего не значит. Как ничего не значит и Ваш возраст. Возраст – вообще плохой аргумент. И прибегают к нему только в том случае, когда нечего уж больше сказать.

Так или иначе, Вам следовало бы вести себя достойно. Однако я допускаю, что за четырнадцать лет Вы успели позабыть, что такое достоинство. Как забыли Вы, что такое честь. Да и к чему в Америке честь! Ведь её не продашь и не купишь, она не принесёт успеха.

Но всё очень просто. Кроме паспорта есть ещё Отечество и национальность. И выбирать Отечество – так же пакостно, как выбирать родителей. А если не всё ладно в Отечестве, то нужно делать так, чтобы стало лучше. А не бегать трусливо по заграницам.

Но делать лучше – это не значит переделывать под себя. Это любить и, прежде всего, знать. Потому что нельзя любить, не зная. Узнавать, понимать и созидать – долгий и напряжённый труд, гораздо более тяжёлый, чем сидение в лавке и беготня по Нью-Йорку.

Вы – американцы! Что ж, поздравляю. Наверное, Вы добились того, о чём мечтали. Вы получаете пособия и льготы? У Вас есть средства удовлетворять потребности и, следовательно, Вы беспорочны? Тогда какого чёрта Вы рисуетесь, расписывая свою никому не нужную и трижды неинтересную биографию! Зачем Вы пишите, что “засиделись” и “пора бы домой”? Зачем Вы лжёте?

Единственное, что показалось мне интересным в Вашем творчестве – это Ваша ностальгия. Но я ошибся. Вам вообразилось, что русские писатели должны ностальгировать. Вы и давай! Но Вы не учли, что у тех ностальгия была настоящей, а Вы фальшивы насквозь. Фальшива и Ваша литература с её приторной жалостью, фальшива и Ваша любовь к России, которая сводится к формуле: “ем с икрою бутерброд, думаю, а как народ”.

И не лгите на русских писателей, для них-то Америка была местом, “куда все жулики бегут”. И не смейте сравнивать себя с белой эмиграцией! Не марайте память людей, отлучённых от Отечества! Они бежали от верной смерти, а вы все – за сладкой жизнью.

Те люди знали, что такое честь и смотрели на мир другими глазами. Но Вам этого не понять. И прежде всего потому, что всякий грех, всякая мерзость боится одиночества и не успокаивается до тех пор, пока не соблазнит всех вокруг. Вот и Вам желательно превратить всех в торгашей.

Отчего Вы так любите слово “зависть”? Вы питаетесь ею. Вам, чтобы насытить своё тщеславие, постоянно нужно испытывать на себе чужую зависть. Ваше первое письмо ко мне было так добродушно, потому что Вы почуяли во мне новую жертву. Но Ваше добродушие – это добродушие удовлетворённого тщеславия. Не найдя во мне зависти, Вы разозлились.

Вы любите русских, жалеете таджиков. А какое, хотел бы я знать, у Вас моральное право жалеть таджиков? Вы сидите в Америке на пособиях и льготах и жалеете оттуда таджиков! Непостижимо! Вы учились филологии и строительству и не знаете о холодной войне? Вы не знаете, почему распался Союз? И кто это станет утверждать, что к нынешним бедам таджиков и русских Соединённые Штаты не имеют ни малейшего отношения? Жить сегодня в США – это то же самое, что в 40-е годы жить в Германии. Двум богам служить нельзя. А Вы лижете руку, которая поколотила Ваших бедных таджиков.

Вы позволили себе пристыдить меня, указав на то, что я не знаю Вас. Но Вы-то, Вы-то разве знаете меня, чтобы стыдить? Да и чего бы мне стыдиться? Разве я оскорбил Вас? Или мне должно быть стыдно того, что я думаю иначе, отлично от Вас?

Передач, о которых Вы говорите, я не слушаю и не смотрю. Кумиры Ваши мне не интересны. А то, что они потянулись в Россию – это меня нисколько не удивляет. Такие как Вы и Ваши кумиры всегда будут бегать по свету в поисках сладкой жизни. Беспринципность и неразборчивость – вот, что всегда отличало вас.

И времена тут не при чём. Люди, жившие во времена конских упряжек, возможно, были гораздо счастливее нынешних. А времена – это лишь внешняя оболочка. Люди испакостились – вот это так! Обмельчали, расслабились, вообразили, что нет ничего важнее прочного достатка.

Кстати, “Бог” пишется с большой буквы.

И ещё. Когда тринадцать ртов, надо дома сидеть на своём хозяйстве. А не таскаться по миру.

Прощайте.

P.S. Единственное, в чём я согласен с Вами – дураки действительно были, есть и будут».

Иван перечитал и подумал ещё что-нибудь приписать, но ему вдруг сделалось скучно, и вся эта история с американкой показалась глупой и досадной. Иван устал и выдохся. «Да ну её к чёрту! – лениво подумал он. – Что я в самом деле, как дурак! Нашёл тоже себе подругу... Тётка из ума выживает, а я с ней тяжбу завёл!»

Он удалил текст письма и выключил компьютер.

Весь следующий день Анисья Макаровна заглядывала в почтовый ящик. Настроена она была воинственно и предполагала, что Иван может обратиться к ней с извинениями или, напротив, с грубой отповедью. Анисья Макаровна заготовила слова и на тот, и на другой случай. Но, не обнаружив к вечеру долгожданного письма, Анисья Макаровна расплакалась. К ночи с ней случилась истерика, и муж отпаивал её какими-то дорогими американскими каплями.