На пороге Тьмы Круз Андрей

– Я понял.

– Ага, ну вот. Да и вообще, не так их тут много было – я так понимаю, что тут больше на лошадках катались. Ну и лишних вообще нет: если она целая, то могут просто на запчасти разобрать, а их на складе сложить. Так и делают в основном – чем потом-то чиниться? Если литье какое несложное или слесарка – сами сделают, а что посложнее – уже трудно. Поэтому начальство давится жабой и машины никому не дает. Нужна – найди сам.

– И ты сам добывал? – уточнил я.

– Ага. Нашел хорошее место, где они вроде как на консервации стоят, договорился на тягач да и вывез. Две вывез в общей сложности – одну городу отдал, они за целые платят хорошо, вторую себе оставил.

– А с башкой чего?

– Да вывез из одного места, а это на границе Тьмы, считай. Там всякое случается, да и светлого времени мало. Когда вторую тащил, чуть не накрылся. Но вот теперь катаюсь.

Он гордо похлопал по баранке, добавив:

– Везде лезет, везде тащит. Зверь-машина.

– Ты сам по себе работаешь? – задал я следующий вопрос.

– Не, я на должности в Горсвете, просто сутки через трое хожу – остается время еще и для себя подшуршать мальца. Так, за чуток, на пивко и бензин. Сейчас вот с халтуры еду.

– А что делал?

– В Митино катался, лампочки выкручивал и провода снимал. Лучше бы еще за машиной сгонял, но это напарник нужен, а его нет. А так электрика всякая в дефиците, чуть не на вес золота. Производство не наладили, хоть и мечтают. Не хватает чего-то. У нас только бензин с соляркой тут производят.

Бензин, кстати, попахивал как-то странно, я еще в первый момент обратил внимание, когда машина близко подъехала, но значения не придал – не до того было. А теперь заинтересовался, раз уж Федор сам тему поднял.

– А с бензином как?

– Дороговато, но есть, – ответил Федор.

– Откуда? Из запасов?

– Ты че? – удивился он. – Какие, в дупу, запасы? Запасы все давно закончились. Из угля гонят, по немецкой технологии. Ну и масла всякие, они тоже нужны.

– И как?

Про немецкий синтетический бензин я слыхал и читал – немцы в войну вроде не жаловались на него. Разве что дороговат он выходил, если мне память не изменяет. Но может и изменять, не уверен.

– Да нормально, видишь – бегает. – Он в очередной раз постучал по рулю, как делал каждый раз, когда заговаривал про свой «опель». – Моя «минерва», что в той жизни осталась, от такого бы масла с бензином загнулась, а «опелек» этот жрет и радуется.

– Че за «минерва»? – удивился я.

– Внедорожник японский. У вас таких не было? – даже не удивился он.

– Не было.

– Значит, че-то другое было, – заключил он с уклоном в некую философичность.

– Ага, наверняка, – поддержал я его логичный вывод.

Вскоре машина выбралась на старую и здорово разрушенную асфальтовую дорогу, на которой трясти стало даже хуже, да и кузов загромыхал еще громче. Стало шумно, разговор увял.

Первое доказательство того, что Федя не псих и надо мной не издевается, пришло, когда из-за поворота дороги показалось поле, тянущееся к большому городу, а затем мы проехали мимо потрескавшегося бетонного указателя с каким-то барельефом, изображающим шахтеров и металлургов в трудовом порыве, и с надписью под ними: «Углегорск. Город трудового подвига».

Город явно был немаленьким. Если бы у нас такой был, я бы о нем слышал так или иначе. Виднелись трубы заводов, тянулась серой лентой река, теряющаяся между домами. За рекой виднелись холмы, чуть дальше превращающиеся почти что в горы. Если приглядеться, там можно было увидеть какие-то металлические конструкции, экскаваторы, еще что-то. Все тоже с виду заброшенное, но явно указывавшее, что тут есть что добывать.

– Углем город жил? – уточнил я.

– Углем и сталью, тут железа полно. Но мы только уголь добываем.

– А чего так? – удивился я.

– Металлолома выше головы, на веки вечные хватит, – объяснил он. – Но металлургический частично работает. Раньше он тут огромный был, а у нас – так, фурычит помаленьку. Чуть-чуть тот же металлолом плавят, чуть-чуть катают, чуть-чуть льют и чуть-чуть слесарят даже прямо там. Железную дорогу вот строят, до Карьерного уже дотянули, «овечка» ходит. Электростанция есть, – правда, она только на завод работает и еще на пару мест.

Поймал себя на ощущении, что смотрю телевизор. Репортаж с мест, о проблемах промышленного региона. Осознать тот факт, что я сам сижу в этом репортаже, пока не получалось. Было абсолютное ощущение нереальности всего происходящего вокруг.

Чем ближе к городу, тем все более мрачное впечатление он создавал. Он был заброшен, и это уже бросалось в глаза. Даже пять лет без людей не проходят бесследно для места, где люди должны быть. Это как покинутый дом вдруг начинает разрушаться удивительно быстро. Пока люди живут – ничего с ним не делается, а как покинут – и сразу трещины, запах затхлого, что-то ломается… Странно, но правда.

Да и с того момента, как люди исчезли, прошло уже не пять лет, как я понимаю. Пыль, грязь, бурно разросшиеся кусты, осевшие деревянные дома – окраина, частный сектор. Чуть дальше, ближе к центру, начали попадаться двухэтажные деревянные на каменных цоколях. Я таких давно не видел, а вот с детства их еще помню – настоящие бараки, у нас такие на противоположной стороне улицы были. Даже без водопровода, кажется, – там на углу колонка стояла, возле которой мы обожали играть. А тетки, приходившие из бараков за водой, нас гоняли от нее почему-то.

Колонки и здесь были. Тоже заброшенные, поржавелые, с облезшей синей краской. Из них воду давно не добывали, видать.

– А что людей не видно? – удивился я.

Действительно, улицы поражали еще и абсолютной безлюдностью. Пусть тут семнадцать тысяч населения всего, но хоть кто-то должен был мелькнуть.

– Люди в центре живут, компактно, – пожал он плечами, словно удивившись наивному вопросу. – Там и дома каменные, и безопасно. И сектор огорожен более-менее.

– А тут что?

– Тут опа-асно, – словно удивившись вопросу, протянул он. – Съесть могут или чего другое. Не так, как возле границы Тьмы, но тоже черт знает что творится.

– А так и не скажешь, – сказал я, глядя в окно. – Просто заброшенное место с виду. Пусто очень, правда.

– Это днем. Ночью куда хуже. Боремся как можем, но город большой. Везде не успеваем. Тут раньше тысяч двести населения было.

– А в центре безопасно, говоришь?

– Если по ночам не гулять.

– А чего тогда по ночам делаете?

– Дома сидим и водку пьем, – усмехнулся он. – Или что другое, если есть с кем. Да увидишь все, поймешь по ходу, есть где людям собраться и под крышей. Нормально живем, как люди, пусть и трудновато. А то начну объяснять – и только запутаюсь. Помаленьку все. Поначалу главное – слушай внимательно, что говорят. И все правила читай. Где они есть, там и читай, они тут не просто так писаны. А там работу найдешь, устроишься, разберешься. Сам таким был поначалу: вопрос на вопросе.

Вытащив из кармана серебристый портсигар с какой-то надписью, в котором обнаружился ряд толстых папирос, он взял одну, смял картонный мундштук в подобие примитивного фильтра и закурил.

– От прежних остались или местные? – спросил я, приоткрывая стекло двери.

– Курево-то? Местное, армяне какие-то гильзы делают и продают, а по реке возят табак с юга. Набиваем уже сами, машинками. Нормально, курить можно. Будешь? – протянул он мне.

– Не, спасибо, не курю я.

Машина пару раз вильнула по проулкам, разминувшись с большим встречным грузовиком, выехала на относительно широкую улицу с вросшими в брусчатку трамвайными путями, загремела покрышками по булыжнику. Затем нам навстречу попалась бронемашина с открытым верхом, в которой, судя по торчащим головам, сидело человек пять, и на турелях стояли аж три пулемета.

– Классный «скаут», ленд-лизовский. А мужики в нем – разведбат, – пояснил Федор с уважением. – В рейды хрен знает куда катаются, самая белая кость в городе. Но туда попасть проблемно, хоть оно того и стоит.

– Опасно?

– Естественно, они на самые границы Тьмы ездят, те же меняются постоянно, – ответил Федор, а затем спросил: – А сам по работе что думаешь?

– Ну ты спросил, – усмехнулся я. – Откуда я знаю? Какие тут вообще работы бывают?

– Разные, почти как в нормальном мире. Почти. Ты вот сам как думаешь, что лучше? Спокойно и денег поменьше – или с проблемами, но побольше? Ну и свободы побольше тоже.

– А что предлагаешь? – уточнил я, поняв, что он к чему-то клонит.

– Да пока не предлагаю, но вот если ты в технике шаришь, то можно на завод пойти. Или в мастерские куда. Но если не специалист, то хорошего оклада не будет – ученик, считай. Работа каждый день, охрана, безопасность, все такое. Ты не военный? – вдруг спросил он.

– Нет, только срочку служил.

– Ага, да и служба дело такое – на нее сразу не берут. Я сам в разведроту пытался, так даже слушать не стали. А у нас вот сутки отпахал, потом трое гуляй. На все времени хватает. И платят как мастеру на заводе. Ну чуток меньше.

– А минусы?

– Без башки остаться можно – это главный минус. Недостаток, можно сказать.

– С высокой вероятностью?

Он помялся, скорее сам задумался, затем сказал:

– Если сразу не накрылся, то потом долго проживешь. Я уже два с половиной года фонарщиком – и живой, как видишь. Если без ума куда не надо не лезть, действовать по инструкции, то жить будешь. Опять же патронов нам не жалеют, с оружием нормально. По местным реалиям мне нравится. Ну и уважение, и все такое.

– И повеселее, наверное? – спросил я, прикинув, к чему клонит Федор.

Я задумался. Не то чтобы сразу на все согласен, но Федор мне кажется парнем нормальным. А заодно он мой единственный знакомый в этих краях – все какая-то подмога. Да и сам я такой: мне лучше с риском, например, но чтобы и денег побольше, и с тоски не помирать. Хотя тут помереть скорее не с тоски можно, а как раз наоборот.

– А чего за работа-то, вообще?

– Заброшенные дома освещать как можно чаще, – взялся мой спутник за объяснения. – А то в тени всякое завестись может: если долго не проверять, увидишь – сдуреешь. Ну и мы ездим по графику бригадой светим. Или если пробой где случается, ликвидируем.

– Что за пробой?

– Ну… ну вот подвал какой-нибудь, о котором никто не знает. – Федя изобразил при этом зловещее лицо. – И там темно с начала времен. И если там какие-то причины сложатся, то в подвале такое заводится, что не знаешь, как спасаться. А то и просто канал во Тьму оттуда получается, как туннель. Вот мы и прикрываем район. Воюем тогда уже всерьез.

– Погодь, а ночью, когда везде тьма?

– Ночью – тень, – поправил он меня. – Или темнота, если хочешь. И время Тьмы. Тьма приходит через тень.

– А в чем разница?

Он чуть растерялся, затем сказал:

– Если коротко, то тень – это отсутствие света. А Тьма – это противоположность Свету. Свет светит, а Тьма… «темнит», например. Увидишь когда-нибудь, я не умею толком объяснить.

– Ага…– сказал я, кивнув, просто потому что не видел смысла пытать его дальше. – Слушай, а почему нельзя дома пустые взорвать, например?

– Смеешься? – удивился он вопросу.

– А че?

– Как это – че? – засмеялся он. – Если их взрывать, то только так, чтобы даже подвал открытым остался, а это уже никакого тола не напасешься. Если просто дом завалить, то добьешься только того, что в подвале вечная тень заведется. И Тьма придет. А ты хрен чего сделать сможешь, потому как все завалено и это место не просветишь. Сам себе навредишь. Так, разбираем старый жилфонд помаленьку, но это надолго.

Во как… и верно. Ступил я чего-то. Ну мне простительно, я вообще пока не уверен, что все вокруг – реальность. Может быть, меня там током дернуло и я в коме где-нибудь в больнице? Как знать, как знать… Иначе придется смириться с мыслью, что угодил в фильм ужасов. А она сейчас милицию вызывает: куда пропал мужик вместе с сараем… Ой, ой, ой… об этом и подумать-то страшно. Как бы с ней чего не случилось от такого явления.

– Ты чего? – скосил на меня глаза Федор.

– А что?

– Да как-то ты в лице переменился.

– Да прикинул, что там сейчас дома…

– Жена, дети?

– Почти жена. Вторая. Дите взрослое уже и с первой женой живет. В разводе мы.

– Это у тебя. А тут и детных отцов-мамаш хватает – прикинь, каково им было. Но справляются как-то, куды денешься. Вон граница жилого сектора впереди.

Жилой сектор заметно отделялся от нежилого. Хотя бы тем, что включал в себя, как я понимаю, все каменные дома Углегорска, а также тем, что вокруг него была самая настоящая полоса отчуждения. Не поленились, снесли дома до земли метров на сто от серьезного забора из колючей проволоки, напоминающего скорее ограждение перед окопами у Вердена. Не жалели здесь колючки, мотали плотно.

– Откуда столько проволоки? – не выдержав, спросил я.

– Здесь и делают, металлисты. Чуть не основная продукция.

Проволочный забор прерывался настоящей крепостью. Вполне серьезный дот с бойницами для пулеметов на уровне второго этажа, с площадкой для караульных на крыше. По краю прожектора, снизу ворота стальные. Дальше, за ограждением, стоит небольшой танк или бронемашина со спаренными ДШК в башне. Последний довод, наверное.

Грузовик неспешно заехал в отстойник КПП, ворота сзади закрылись, а спереди пока открываться не спешили. Из дота вышел офицер в форме и фуражке, с таким же ППШ на плече, как у Федора. Я обратил внимание на форму – все вроде похоже на нашу старую, но с отличиями. И бриджи не такие широкие, и гимнастерка до самого низу расстегивается, и лейтенантские погоны мягкие, тряпочные, откидные на пуговице, и воротничок отложной, без петлиц. И солдаты не в пилотках, как у нас принято, а в таких, как у Федора, небольших кепочках-фураньках с обшитыми тканью козырьками.

Офицер подтащил от стены небольшой фонарь на витом шнуре, затем махнул нам рукой, скомандовав:

– Из машины. Досмотр.

Судя по спокойной реакции Федора, процедура была рутинной. Да и логичной, если по рассказам судить, так что трепыхаться не стал, а послушно выбрался из машины. Офицер посветил каждому фонариком в глаза, заставив морщиться, затем проверил у Федора документы, а когда обернулся ко мне, шофер сказал:

– А это попаданец очередной. Провалился часа три назад.

– Да? – спокойно, даже не удивившись, переспросил офицер. – Тогда поздравляю с попадаловом. Откуда родом?

– Из Москвы.

– Земляки, – кивнул он. – Хоть и не уверен. Москвы бывают разными, и их бесконечно много. В курсе уже?

– Ага.

– Ну и хорошо. Проходите на блок, отправим вас на распределение.

Я оглянулся на Федора, почувствовав, что словно теряю спасательный круг в этом сюрреалистическом месте, но тот, забираясь в машину, сказал:

– Мальцев моё фамилие называется. Просись в Горсвет – тогда в одну общагу устроят. С тебя поляна в честь заезда – сразу как подъемные получишь.

– Давай езжай, – махнул ему лейтенант.

Федор помахал рукой, тронул с места свой чадящий агрегат и провел его в раздвинувшиеся ворота. А я, сопровождаемый молодым крепким солдатом в накинутой поверх формы плащ-палатке, вошел в низкую дверь в бетонной стене дота, оказавшись в небольшой комнатке. У стены стояла длинная лавка, больше ничего не было. На нее я и сел.

– Сейчас поедем, – пояснил боец, останавливаясь в дверях. – Сержант только машину подгонит.

– А что, далеко отсюда?

– Нет, но чего ноги топтать?

– Тоже верно.

Среднего роста, белобрысый, лет двадцать пять. Форма как и у лейтенанта, вроде все привычно, но тоже с отличиями. Я обратил внимание на его карабин, небрежно висевший на плече стволом вниз. Сначала мне показалось, что это обычный СКС, только с пламегасителем. Затем на минуту почудилось, что это американский карабин М1 военной поры, какой я на картинках видел многократно. А потом, уже всмотревшись внимательно, я понял, что это все же наш СКС, но с отъемным магазином. Да и вообще непривычный какой-то, без откидного штыка. Штык у бойца на ремне в ножнах висел.

– Это что за ствол у тебя, если не секрет? – спросил я, не удержавшись.

– Самозарядный карабин Симонова образца сорок пятого года, калибра шесть с половиной миллиметров, – ответил тот, а затем спросил у меня сам: – У вас такие были?

– Похожие, но не совсем такие, – сказал я, всматриваясь.

Магазин что-то очень прямой, необычно. Да и емкость непонятная у него, если по размеру судить. А СКС у меня самого дома есть, охотничий, так что я в курсе, что к чему.

– Сколько патронов?

– Двадцать. С американского карабина, как говорят, взяли компоновку, – пояснил солдат. – Американские здесь попадаются, они тоже на двадцать. Правда, наш мощнее намного и на холоде надежней.

– А что за патрон шесть с половиной?

– А черт его знает, – пожал плечами боец. – Я не в курсе. Тут шесть с половиной основным калибром – что у карабина, что у пулемета ручного. Шесть и пять на сорок четыре. Да на вот, глянь…

Он вытащил из подсумка один магазин, выщелкнул верхний патрон и кинул его мне.

Ага, гильза чуть менее под конус, чем наша калашовская, и подлиннее. Пуля тоже заметно остроконечней, чем привычная семерка, и потощей будет. Откуда калибр такой? Если бы про нас разговор, то сказал бы, что от японской «арисаки» пошел, только укоротили гильзу… а может, так и было? Как тут история развивалась, черт ее знает. У нас в Первую мировую и «арисаками» пользовались, и под патрон для нее Федоров автомат изобрел. Первый в истории. Почему нет? С него и пошло. Был тут Федоров, кстати, или нет?

– А чего пламегаситель такой странный? – спросил я, кинув патрон ему обратно.

– Чтобы гранатами стрелять, – ответил боец и опять полез в подсумок: – Вот гляди, на пять холостых патронов магазин, боевой в него не всунешь.

Действительно, в руке у него появился короткий магазин с наглухо сходящимися впереди губками, патрон с пулей в него не втолкнешь – не влезет, только холостой с замятым дульцем.

– А вот граната, – добавил собеседник и вытащил из длинного брезентового подсумка нечто вроде маленькой минометной мины с длинным тонким хвостом. – Насадил на ствол, газоотвод перекрыл, холостые вставил – и бах! Знаком с такими?

– Нет, у нас не было, – покачал я головой.

– Из разных мы с тобой мест, – заключил он. – У нас были. Хорошая штука, можно метров за двести стрелять.

– У нас подствольные гранатометы.

Он ничего не ответил, лишь пожал плечами. Подозреваю, что попытки определить, кто откуда, тут вроде как стандартная процедура знакомства.

В комнатку заглянул младший сержант, рыжий и усатый, сказал:

– Давай, попаданец, отвезем тебя куда полагается.

На улице прямо возле дота стояла знакомая по фильмам полуторка – маленький неуклюжий грузовичок, у которого на деревянном борту кузова большими белыми буквами было написано «Комендатура».

– Давайте оба в кузов, – сказал сержант, забираясь за руль машины.

Карабкаться было невысоко, да и задний борт был откинут. У борта переднего имелась лавка, на которой мы вдвоем с бойцом и уселись.

– Давно ты здесь? – спросил я его.

– Года два, – ответил он и, что-то прикинув, добавил: – Чуть больше: два и месяц.

– И как?

– Да нормально, могло быть и хуже, – пожал он плечами. – Живем – хлеб жуем. Пока цел, служба идет. Да не волнуйся, все пучком будет, все равно отсюда никуда не денешься.

Фыркнув мотором и душераздирающе проскрежетав коробкой, полуторка дернула с места чуть не прыжком, так что я с лавки едва не свалился, но дальше покатила неторопливо, не набирая, судя по всему, и сорока километров в час. В лицо опять сыпануло мелким дождем, я поплотней завернулся в дождевик, чувствуя, как промозглая сырость забирается и под него, и под толстый свитер.

Потянулась прямая грязноватая улица с высокими тополями по бокам, прикрывающими обшарпанные стены домов с осыпающейся штукатуркой, крашенной в желтоватый цвет. Тянулись дома жилые, какие-то учреждения, школа с барельефами в виде глобусов, планеров и пионерских галстуков по фасаду, какой-то сквер с памятником не пойми кому. Появились пешеходы, одетые все больше или в допотопную военную форму, или в какую-то ее комбинацию с гражданской одеждой. Впрочем, была одежда и просто гражданская, выглядящая вполне привычно.

– Слушай, а чего столько народу по форме-то, а? – спросил я.

– А что тут еще носить? – удивился он вопросу. – В магазинах здесь по одежде голяк, а если где и есть что, то такого вида, что смотреть страшно, разве что под машиной валяться. А на складах таких галифе с гимнастерками на целую ударную армию хватит. Или две. Вот и выдают. Ну еще тетки свитера вяжут, продают на базаре, а остальное все такое вот… Куртки кожаные кто-то наладился делать, где-то шить начали, но пока мало и дорого. Дорого в основном.

Он покачал носком кирзового сапога, выставив его вперед. Кирзачи были виду самого привычного, знакомого с юности, так сказать.

– А тут правда война только закончилась?

– Да вроде как, – кивнул боец. – Но тут ее не было – фронт не дошел, как я понял. Верст двести сюда не дошел. Зато складов военных здесь до черта: вроде как поближе к фронту везли. Или с фронта.

– У вас… ну откуда ты сам… война была?

– Ага, еще какая, – кивнул он. – В сорок шестом закончилась. Перемирием.

– А началась?

– В сороковом.

Я присвистнул мысленно. У нас все же на два года меньше тянулась. Интересно, что там у них творилось, в реальности, откуда провалился в эти мрачные места мой конвойный? Но спрашивать не стал.

Чем ближе к самому центру, тем людней было на улицах. Были вооруженные люди, а были и безоружные на первый взгляд. Я даже не выдержал и уточнил:

– А днем тут безопасно, точно?

– Ага, Горсвет тут все просвечивает – не успевают заводиться… всякие. А через периметр мы не пускаем. Вот с закатом уже стремно на улицу соваться. Если ты не дома, то лучше сиди где сидел или в гости к кому иди.

– А на машине?

– Смотря на какой, – усмехнулся он. – Если на танке, то без проблем. Ну и не на танке можно, но надо уже оглядываться.

– А есть танки?

– Есть, куда они денутся. Только запчастей и горючки на них не напасешься, так что если что и пользуем, так только легкие. А так всяких хватает. Правда, их еще и завести проблема обычно: стоят-то уже сколько лет.

– А у дота что стояло такое, ну с двумя пулеметами? – поинтересовался я.

– Т-90, легкий, зенитный вроде как, с двумя «дашками». Серьезный агрегат – как сыпанет, так и в клочья.

– Кого в клочья? – уточнил я, восхищенный метафорой.

– Да по фиг кого, – отмахнулся небрежно боец. – Кого хочешь.

– Понятно, – кивнул я с уважением.

Полуторка объехала по кругу площадь с заросшим сквером посредине, которая называлась, как и следовало ожидать, площадью Ленина и которую здесь звали, со слов бойца, площадью Крупского, или просто Крупой, ну и памятник, стоявший посреди сквера, оказался как раз ему и посвящен. Лысый вождь стоял чуть наперекосяк, призывно вытянув руку и указывая ею на сгоревший верхний этаж здания напротив, словно намекая на непорядок.

– А че там горело? – полюбопытствовал я.

– Да фонарщики какой-то шкаф на чердаке прошляпили, оттуда и вылезло, – объяснил боец. – А в здании только ночной дежурный был, так, чтобы отбиться, бумаги в шкафах поджег. «Да будет свет!» вроде как сделал. Этаж и сгорел. А сам не в курсе, что гадам этим свет, если уже полезли, – по барабану совершенно.

– И чего с дежурным?

– В окно сиганул, упал в кусты, только ноги поломал. А тут и фонарщики подъехали.

Полуторка остановилась у обшарпанного крыльца, пофыркав двигателем. Боец совсем не изъявил желания вылезти, выбрался только сержант из-за руля, призывно махнувший мне рукой и сказавший:

– Слезай, приехали. Щас тебя посчитают и к делу определят.

Под конвоем сержанта и словоохотливого солдата я поднялся по крыльцу и оказался перед дверью, справа от которой на стене висела табличка, гласившая: «Администрация Углегорска. Районный отдел приема поселенцев (РОПП)». Дверь, крашенная бурой половой краской, отворилась со скрипом на тугой пружине. Мы вошли в полутемный маленький вестибюль, где вдоль стены вытянулся ряд кресел с откидными сиденьями из потрескавшегося дерматина, вроде как в кинотеатрах раньше бывали, а напротив кресел, за стойкой, отгороженной решеткой, сидел сержант с красной повязкой «Дежурный по отделу» на рукаве.

– Здорово, ропперы! – громогласно, вызвав гулкое эхо, поздоровался рыжий. – Митя, поселенца привезли, оформляй.

И с этими словами рыжий протянул в окошко какую-то бумажку.

– Это хорошо, – кивнул дежурный, делая в бумаге какую-то пометку и возвращая ее обратно. – Больше народу – крепче стоим. А то что-то в последнее время мало провалилось, мы уже опасаться начинаем. Как зовут?

Это он уже ко мне обратился, заодно подтягивая большую амбарную книгу и открывая ее на заложенной странице.

– Бирюков Владимир Васильевич, – представился я.

Сержант сначала посветил мне в глаза, затем тщательно, каллиграфическим почерком записал в книгу мои данные, не забыв спросить даже домашний адрес, затем сказал:

– По коридору направо, кабинет номер два. Бочаров Сергей Геннадьевич вас примет, теперь все вопросы к нему.

Рыжий пожелал мне удачи, попрощался с дежурным, уткнувшимся в какую-то книжку, и вышел на улицу. А я направился куда велели – в темный коридор, в конце которого в кронштейне торчала керосиновая лампа, дававшая тусклый и мерцающий свет. Двери выходили в обе стороны, так что окон в коридоре не было, свет с улицы не попадал. Номера на дверях прочитать было почти невозможно, приходилось чуть не носом упираться в них и еще на цыпочки приподниматься. Кабинетом номер два оказалась вторая дверь по счету. Я постучал, дождался ответа «войдите» и соответственно вошел.

– Добрый день, – с ходу поприветствовал меня средних лет невзрачный и лысоватый дядек в большой не по росту, опускавшейся почти до колен полушерстяной гимнастерке без погон, но с портупеей через плечо.

– И вам добрый, – кивнул я, оглядываясь.

Стол под выцветшим зеленым сукном, простой и потертый. Карандаши. Чернильница. Бумага. Все как из кино – полное ощущение нереальности.

– Чего озираешься? – буркнул мужик. – Компьютеры ищешь?

– Ну… типа того, – кивнул я. – А то странно как-то, типа в театре. Или музее.

– Ага, а я тут экспонат, – кивнул он. – Нет тут ни хрена – ни компьютеров, ни телевизоров. Даже ручек нет шариковых: чернилами пишем, из непроливаек. И суем в них стальные перья, и ставим на бумаге кляксы. Бумага, кстати, дерьмо дерьмом, пером из нее аж щепки цепляются.

Мужик вздохнул, бессмысленно передвинул чернильный прибор, изображавший рабочего с молотом и колхозницу со снопом спелой ржи, кривовато отлитых в бронзе, затем спросил, попутно указывая на стул напротив:

– Садись, рассказывай, как сюда попал.

– Как все, наверное, – пожал я плечами.

– Точно, – кивнул тот. – Темнота, очнулся – гипс.

– Гипса не было.

– Да знаю, – поморщился он. – Понял хоть, где очутился?

– Ну… просветили немного добрые люди.

– Сюда как попал?

– Да парень один подвез, – неопределенно махнул я рукой куда-то в сторону окна. – В Горсвете работает, как рассказал.

– Это кто там? – слегка заинтересовался Бочаров. – Я вроде всех оттуда знаю.

– Да Федором зовут, но говорит, что даже на Теодора согласен. Мальцев фамилия.

Бочаров вздохнул, затем сказал:

– Знаю я сего Теодора. Лоботряс. Но парень смелый, не скажешь ничего. Ладно, к делу давай.

– Давайте, – согласился я. – А то я пока вообще не знаю, что мне дальше делать, как жить и куда. Кстати, а обратно отсюда точно никак?

– Точно, – кивнул он. – Было бы «как» – ты бы здесь ни души не встретил. Хотя…– Тут он замялся. – Хотя всяко бывает. Кто-то и прижился уже, обратно так и не захочет. Иные в авторитет вошли, а дома никем были. Ладно, давай с главного: голодный?