Собачье счастье Куприн Александр

© Алексей Пшенов, 2018

ISBN 978-5-4490-2665-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

Этот роман под названием «Западня» вышел в 2010 году в серии «Криминально-Интеллектуальное Чтиво» издательства «Эксмо». Книга была издана в недолговечном формате бумажного покетбука и к настоящему времени почти ни у кого не сохранилась. Теперь я хочу предложить своим читателям обновлённый вариант старого романа в «неубиваемом» электронном формате.

Каждому яблоку – место упасть

Каждому вору – возможность украсть,

Каждой собаке – палку и кость,

И каждому волку – зубы и злость!

В. Цой.

Глава 1. Батя

Седой, коротко стриженый мужчина с большой, потемневшей от времени плетеной корзиной в одной руке и длинной суковатой палкой в другой, одетый в черный, наглухо застегнутый бушлат, придававший ему сходство с беглым зеком, вышел из густого сумрачного ельника на просторную заросшую невысокой пожухлой травой поляну и, посмотрев на небо, недовольно нахмурился. Погода портилась буквально на глазах. Небо, бывшее еще каких-нибудь полчаса назад безмятежно-голубым, теперь стремительно исчезало за быстро бегущими темными лохматыми облаками, а острые верхушки елей взволнованно раскачивались и монотонно гудели под резкими порывами холодного северного ветра. Мужчина достал из корзины помятую армейскую фляжку, сделал несколько мелких неторопливых глотков, закурил и, бросив беглый взгляд на компас, одетый на левое запястье рядом с массивными золотыми часами, направился к южному краю поляны туда, где в лесную чащу уходила едва приметная, почти нехоженая тропинка. Не дойдя нескольких шагов до кромки леса, мужчина остановился. По тропинке навстречу ему по-хозяйски медленно шел разбойничьего вида небольшой пегий пес с загнутым бубликом хвостом и начисто оторванным левым ухом. Мужчина сделал шаг в сторону, уступая дорогу дерзкому псу, но тот остановился, хищно потянул носом воздух и, уставившись на человека пристальным немигающим взглядом, дважды негромко тявкнул. Мужчина уступил тропинку и, выставив на всякий случай в сторону пса свою палку, уже почти обошел его стороной, когда из-под тяжелых еловых лап выбрались две крупные лохматые собаки, прячущие глаза под волнистыми прядями черной смолянистой шерсти. Угрожающе рыча, они двинулись прямо на человека.

– Слушайте, собачки, давайте разойдемся по-мирному, вы пойдете своей дорогой, а я своей, – с неуверенно-наигранным дружелюбием произнес мужчина, возвращаясь обратно к тропинке.

Черные псы, пугающе скаля крупные желтые клыки, продолжали наступать.

– Эй, хозяева, собак своих заберите! Хозяева, ауу!!! – громко крикнул мужчина в молчаливый еловый сумрак, хотя по самоуверенному поведению псов он уже догадался, что никаких хозяев с ними нет.

Силы были явно неравные, и мужчине оставалось только капитулировать. Он скептически посмотрел на свою палку и, демонстрируя лояльность, отбросил ее в сторону и поднял руки вверх.

– Слушайте, собачки, вы идёте на север, а я моя дорога лежит на юг, поэтому давайте не будем мешать друг другу, – натянуто улыбнулся мужчина, внимательно осматривая поляну и пытаясь сообразить, удастся ли ему быстрее своих оппонентов добежать до ближайшего дерева.

Одноухий пегий пес, зайдясь веселым лаем, резво припустил за брошенной палкой, а одна из черных собак, заметно хромающая на правую переднюю лапу, подошла к мужчине вплотную и, ухватившись зубами за широкую брючину, развернула его на сто восемьдесят градусов и немного протащила за собой.

– Вы что, меня в плен взяли? – растерянно спросил мужчина, тщетно пытаясь рассмотреть, есть ли на шее у пса ошейник.

Словно отвечая на его вопрос, черная собака кивнула лохматой головой и уступила пленнику дорогу. Мужчина ошарашено посмотрел сначала на неё, а потом на компас:

– Ну что ж, ваша взяла. На север, так на север.

Не выпуская корзины, он обреченно заложил руки за спину и покорно пошел вслед за вернувшимся на тропинку одноухим псом, гордо несущим в зубах свой трофей – длинную суковатую палку. Черные собаки, разойдясь на пару корпусов в стороны, словно конвоиры, двинулись за своим пленником. Тропинка, едва заметная в траве, уйдя в ельник, вовсе потерялась на ржавом ковре опавшей хвои, но собаки уверенно держали направление и довольно быстро вывели мужчину на заброшенную, уже зарастающую молодым подлеском просеку, по которой проходила петляющая между ямами и кочками слабо наезженная колея. Выбежав на просеку, пегий пес повернул налево, а мужчина остановился и, в очередной раз сверившись с компасом, миролюбиво обратился к своим конвоирам:

– Ну, спасибо вам собачки, что вывели на дорогу. А дальше я уж как-нибудь и без вас доберусь.

Он достал из кармана мобильник и собрался повернуть направо, но черные псы, рыча и угрожающе скаля желтые клыки, преградили ему путь.

– Ну, что вы еще от меня хотите?! – зло выкрикнул мужчина, разочарованно глядя на безжизненный дисплей своего смартфона. Он уже не раз пожалел о том, что так малодушно и опрометчиво выбросил на поляне свою палку.

Хромой черный пес снова ухватил своего пленника за брючину и, жестко развернув, протащил его за собой несколько метров. Мужчина выматерился, закурил и медленно поплелся по просеке на север. Собаки пристроились по бокам и, подгоняя пленника, стали бесцеремонно тыкаться тяжелыми мохнатыми мордами в его ноги. Ветер, шумно раскачивавший верхушки елей затих так же внезапно, как и начался, и холодный осенний дождь ловко сшил небо и землю тонкими прозрачными нитями. Мужчина достал из корзинки джинсовую бейсболку с крупной красной надписью «Red Sox», натянул ее как можно глубже на голову, и высоко поднял ворот черного стеганого бушлата. Густой ельник по краям просеки постепенно сменился жидким гниловатым редколесьем, а где-то неподалёк послышался нестройный собачий лай. Пегий пес возбужденно завилял хвостом и, припустив со всех ног, скрылся за ближайшим поворотом. На смену ему из сбросившего листву чахлого ракитника выскочили две мелкие взъерошенные дворняги с обрубленными хвостами и, деловито обнюхав мужчину, побежали впереди.

– У вас здесь что, собачья республика? – обескуражено спросил мужчина.

Один из черных псов, словно в подтверждение, отрывисто гавкнул и, подгоняя пленника, с силой ткнулся своей грозной мохнатой мордой ему под колено.

Дойдя до поворота, мужчина остановился. Метров через тридцать просека выходила на огромную пустошь. На её дальнем высоком, словно холм, краю виднелись размытые мутной пеленой дождя постройки, и оттуда, заливисто лая, несся добрый десяток разномастных псов.

– Интересно, а люди в вашей собачьей республике водятся? – скрывая испуг, невесело усмехнулся мужчина и, демонстративно не обращая внимания на кружащих вокруг него псов, придерживаясь едва заметной автомобильной колеи, неспешно пошел вперед.

Колея, пересекая пустошь, утыкалась в настоящую усадьбу, состоявшую из добротного бревенчатого дома на высоком каменном фундаменте, похожего на старинный купеческий терем с узорчатыми наличниками и вычурным коньком, и хаотично разбросанных вокруг него разномастных надворных построек и просторных собачьих вольеров. Посреди двора, возле старого, картинно поросшего тонким зеленым мхом колодезного сруба, стояла невысокая симпатичная женщина лет пятидесяти с пышными светлыми волосами и добродушным улыбчивым лицом, одетая в яркий спортивный костюм и прозрачный клеенчатый дождевик. У ее ног, продолжая гордо сжимать в зубах суковатую палку, сидел пегий пес с оторванным ухом.

– Добрый день, хозяйка! – с трудом сдерживая рвущуюся наружу злость, поздоровался мужчина. – Зачем твои кобели меня в плен взяли?

– Добрый день! – широко улыбнулась женщина и шагнула навстречу нежданному гостю. – За что же вы моих помощников так обижаете? Кобели в деревнях за суками бегают, а мои собаки людей не в плен берт, а из леса на дорогу выводят.

– Лучше бы они дома сидели и не мешали людям грибы собирать, – раздраженно проворчал мужчина. – А то мне теперь из-за них, как минимум, километра два лишних под дождем топать.

– Да какие сейчас грибы? Грибы уж все отошли, если только поздние опята, где остались. А мои собаки – они, хоть и ученые, а различить не могут, заблудился человек, или он грибы собирает. Вот они всех одиноких людей ко мне и ведут, – по-сельски простодушно затараторила хозяйка. – Лес, ведь, у нас большой, мобильники здесь не работают, заблудишься, так и не докричишься ни до кого. Вот мои собаки и подрабатывают спасателями. И многие им за это спасибо говорят.

– От встречи с такими спасателями у человека инфаркт может произойти.

– Они у меня умненькие, хорошему человеку зла никогда не сделают.

– Тогда скажите вашим умненьким собачкам, – угрюмо произнес мужчина, – чтобы они не мешали мне возвращаться домой.

– А вы, похоже, не очень любите собак? – нахмурилась женщина.

– А за что мне их любить?

В памяти мужчины всплыли заснеженная тайга, скрипящие от мороза деревья, периметр лесной делянки, выделенный кровавыми метками флажков и настороженные псы с умными безжалостными глазами.

– И то верно, – неодобрительно согласилась хозяйка. – Половина людей не понимает и боится собак и поэтому все время норовит сделать им какую-нибудь гадость. А зря. Собака самое доверчивое и самое беззащитное существо на свете.

– Хм, особенно черный русский терьер, – скептически хмыкнул мужчина.

В те времена, когда он валил лес в вологодской тайге, этих легендарных собак там уже не было, но страшные байки о безжалостных кровожадных псах были одной из классических тем в рассказах старых зеков, заставших сталинские лагеря.

– А что вы знаете о черном терьере?! – обиженно-резко вступилась за своих собак женщина. – Эту породу незаслуженно оболгали! На самом деле, черный терьер – самая умная и благородная порода сторожевых собак. Разве Дизель и Блейка сделали вам что-нибудь плохое?

– Я же говорю: мне из-за ваших умных и благородных собак теперь лишний час домой под дождем чапать.

– А зачем же вам пешком возвращаться? Если хотите, я вас на машине довезу, – сменив тон, примирительно улыбнулась женщина. – А вы, глядишь, тоже когда-нибудь бездомным собачкам чем-нибудь поможете. Я вот только суп им доварю, и мы сразу поедем.

– Спасибо, не надо беспокоиться. Вот вам на собачек, – мужчина достал из кармана несколько смятых сторублевок, – а я уж как-нибудь сам пешком дотопаю. Вы только псов своих придержите хотя бы полчасика.

Женщина презрительно посмотрела на протянутые ей купюры.

– Вы что же думаете, мы тут рэкетом занимаемся? Мы на самом деле людей спасаем. Про нас даже статью в районной газете написали, когда мои собаки с болота целую семью с детьми вывели.

– Ну, тогда вы меня извините, – заметно смутился мужчина. – Я местную прессу не читаю, в этот лес попал впервые и ничего про вашу благородную миссию не слышал.

– А вы сами, откуда будете?

– Садовое товарищество «Ручейки». Знаете такое?

– Ого! – удивленно подняла брови женщина. – Откуда вас принесло! Это если даже по прямой, через большой овраг, идти, и то три часа возвращаться придется!

– Если бы не ваши собаки, то я бы сейчас как раз через этот овраг перешел.

– Ничего, мы на УАЗе по старой просеке до ваших «Ручейков» за полчаса доедем.

Хозяйка, продолжая миролюбиво улыбаться, протянула гостю узкую, но не по-женски сильную руку.

– Меня зовут Нина Васильевна Бибикова. Я старший инспектор Семчевского лесхоза.

– Очень приятно, – уважительно кивнул головой мужчина, по достоинству оценив крепкое уверенное рукопожатие. – Дмитрий Тимофеевич Батырев – вышедший на пенсию коммерсант.

– Неужели, такое бывает? – наигранно удивилась Нина Васильевна.

– Как видите, бывает.

– Ну, тогда, пойдемте в дом. Выпьете чаю, обсохните, а через час я вас прямо до самых «Ручейков» довезу.

– Хорошо, – с напускным равнодушием согласился Батырев, который давно уже промок до нитки и на самом деле не имел никакого желания добираться до дома пешком.

Глава 2. Олег

– Телефон абонента выключен, или находится вне зоны действия сети, – неизвестно в какой раз повторил механический женский голос, и Олег Батырев, с досадой выключив трубку, продолжил внимательно изучать рассыпающуюся на отдельные листки, старую телефонную книжку.

– И что ты ищешь? – спросила его, только что принявшая душ и остановившаяся в дверях ванной комнаты жена Светлана.

– Телефон сторожей. С Батей уже почти неделю связи нет.

– А разве нам без него плохо? – Светлана уперлась руками в дверной косяк и, словно стриптизерша у шеста, вызывающе прогнулась.

– А ты думаешь, без него нам будет хорошо? – холодно парировал Олег.

– Да что с твоим Батей может случиться страшнее запоя? – беспечно ответила Светлана. – В первый раз что ли? Когда деньги кончаться, он сам объявится. А если ты так волнуешься, то чем его собутыльников искать, лучше тете Люсе позвони. Она всегда все знает: кто с кем пьет и кто кого…

– Уже звонил. Тетя Люся уехала с дачи еще в прошлую субботу и говорит, что Батя собирался пойти в дальний лес за грибами.

– Вот я и говорю: грибов свежих нажарил на закуску и запил. Пойдем лучше спать, – Светлана, демонстративно покачивая бедрами, продефилировала по коридору в сторону спальни. На пороге она остановилась и послала Олегу воздушный поцелуй:

– Я тебя жду.

Телефон сторожа нашелся на странице с буквой «Н». На третьей строчке сверху аккуратным почерком матери было написано: Николай Михайлович – сторож, дача. Олег посмотрел на часы и, немного поколебавшись, набрал номер. Через два десятка гудков в трубке раздался недовольный заспанный голос.

– Слушаю.

– Здравствуй, Михалыч, это Олег Батырев. Извини, что так поздно, я твой телефон никак найти не мог. Чем там мой Батя занимается? Я до него уже пять дней дозвониться не могу.

– А он что, разве не у вас?

По спине у Олега пробежал неприятный холодок, а ладони, наоборот, неожиданно вспотели.

– Нет.

– Странно, а я думал, что он в город вернулся. Его с прошлого воскресенья нет. Дом заперт, свет по вечерам не горит, и самого нигде не видно. Правда, машина на участке осталась, но я подумал, что он на электричке уехал…

– Я сейчас выезжаю, – Олег отбросил телефон так, словно он обжёг ему руку, и с глухим стуком отодвинул дверь встроенного шкафа.

– Ты чего?

Светлана вышла из спальни и недоуменно посмотрела на торопливо одевающегося мужа.

– Батя пропал.

– Он не ребенок: сегодня пропал, завтра найдется. Ты что, прямо сейчас его искать собрался?

– Да, прямо сейчас! – раздраженно бросил Олег и, не прощаясь, стремительно выбежал из квартиры.

По пустынному ночному шоссе он мчался так, словно судьба отца могла зависеть исключительно от скорости его внедорожника. Шедший весь день затяжной осенний дождь окончился совсем недавно, и редкие водители встречных машин, увидев буквально летящий над мокрым асфальтом узкого однополосного шоссе сумасшедший болид, торопливо прижимались к обочине и, покрутив пальцем у виска, многоэтажно матерились. Садоводческое товарищество «Ручейки» находилось на самом краю Московской области, практически на границе с соседней губернией, поэтому, когда меньше чем через час после телефонного звонка Михалыч услышал резкий сигнал пронесшегося мимо его сторожки автомобиля, то произнес единственную фразу:

– Ну, и не хрена себе!

Накинув на плечи давно потерявший форму вылинявший пуховик, сторож торопливо потрусил на другой край поселка к участку Батыревых. Во всех окнах непрезентабельного дачного дома уже горел свет, а Олег курил, сидя прямо на влажных ступеньках широкого крыльца. Огонек тлеющей сигареты каждую секунду нервными фотовспышками выхватывал из темноты его мрачное посеревшее лицо.

– Ну, что? – одышливо дыша, спросил Михалыч.

– А ничего, – глухо ответил Олег. – Исчез Батя.

– Ну, слава тебе господи. Исчез – не умер, – перекрестился сторож. – А то я уж испугался, что он прямо в доме мертвый лежит.

– Я тоже.

Несколько минут оба молча курили.

– Ну, и куда же он мог деться? – прервал молчание Михалыч.

– А вот это я, как раз, хотел у тебя спросить. Ты же его последним видел.

– Сегодня у нас что? – задал сам себе риторический вопрос Михалыч и поднял сонно-затуманенные глаза к черному ночному небу, словно пытаясь отыскать там какой-то звездный календарь. – Считай, уже суббота. А я его видел утром в прошлое воскресенье. Он сказал, что собирается уезжать, но сначала хочет сходить за грибами. Я ему говорю, что в нашем лесу уже ничего нет, а Батя отвечает, что пойдет за овраг, в дальний лес. Мол, туда никто из наших не ходит, может там поздние опята еще и остались. А когда я вечером зашел, его уже… – сторож сделал паузу и задумался. – А может еще, не было. В общем, дом закрыт, света нет, а машина, – Михалыч указал на старенькую «Ниву» цвета недозрелого томата, – вот так и стоит с тех пор посреди двора. В тот день с обеда дождь начался, и похолодало сильно. Вот я и подумал, что он промок в лесу, дома выпил для согрева, да и уехал от греха подальше своим ходом на электричке.

– Люся тоже говорит, что Батя в дальний лес за грибами собирался. Получается, он туда ушел и исчез.

– Может, заблудился? – предположил Михалыч и сам едва не рассмеялся над своими словами.

– Батя и в тайге не заблудится, а уж в наших-то лесах… – хмуро ответил Олег. – А вот если с ним, не дай бог, какой-нибудь сердечный приступ случился.

– С чего бы? Он вроде на сердце никогда не жаловался.

– Это верно, здоровья у Бати еще на пятерых хватит, но все же семьдесят лет… и на кой черт ему понадобились эти грибы?

– Ты сейчас голову не ломай, а лучше ляг, поспи, – отеческим тоном посоветовал Михалыч. – А утром отправляйся в Семчево и подай в милицию заявление о пропаже человека. Может, менты чем-нибудь и помогут. Это их работа – людей искать.

– Спасибо за совет, – Олег поднялся со ступенек. – Спокойной ночи.

– Хочешь, у меня переночуй, – предложил сторож. – А то у тебя дом не топленый.

– Ерунда, у меня спальник есть.

– Ну, как знаешь, – Михалыч аккуратно загасил окурок о подошву башмака и бесшумно растаял в антрацитовой темноте безлунной октябрьской ночи.

Вернувшись в дом, Олег еще раз обошел скромно обставленные самосборной «икеевской» мебелью комнаты. Две побольше – внизу, и две поменьше – наверху. Ничто не говорило о том, что отец запил. Не было ни разбросанных вещей, ни грязной посуды, холодильник был забит едой, и только большая хрустальная пепельница ощетинилась десятком длинных темно-коричневых окурков. Шесть дней назад отец просто оделся, взял корзину и ушел в лес. Ушел и с тех пор сюда не возвращался.

– Эх, Батя, Батя, – сокрушенно пробормотал Олег, залезая в спальный мешок.

Глава 3. Батя

Младший сын полковника Тимофея Батырева – Дима с детства отличался отменным здоровьем и решительным, волевым характером. Кочуя вместе с родителями по гарнизонам, не по годам развитый мальчик на каждом новом месте быстро завоевывал у сверстников не только авторитет, но и уважительное прозвище Батя, которое так и прилипло к нему на всю жизнь. «А этот сможет стать генералом», – радовался, глядя на мужающего младшего сына, стареющий полковник. Учился Дима хорошо, хотя круглым отличником никогда не был, много времени проводил в спортзале, занимаясь гимнастикой и баскетболом, и с удивительной легкостью организовывал любые общественные мероприятия, от сбора металлолома до праздничных концертов. Поэтому не удивительно, что не только отец, но и остальные обитатели военного городка прочили юноше блестящую армейскую карьеру. Одна только мать, глядя на уходящего в школу младшего сына, думала с тоской и тревогой: «Неужели и ты всю свою жизнь будешь болтаться по казенным квартирам бесконечных гарнизонов? А если будет еще одна война?». Отец же, лелея собственные честолюбивые планы, решил отправить Диму, в отличие от его старших братьев, не просто в ближайшее общевойсковое училище, а в элитное Рязанское училище ВДВ. В семнадцать лет Дима Батырев, держа в руках коричневый фанерный чемоданчик, попрощался с родителями на перроне крохотного райцентра в Центральном Черноземье и отправился в свое первое самостоятельное путешествие. Путь в Рязань лежал через Москву. Выйдя из поезда на Павелецком вокзале, молодой человек, впервые оказавшийся в большом городе, был буквально раздавлен мощью и размахом столицы. Он долго стоял посреди шумной привокзальной площади, восхищенно глядя на монументальные сталинские дома, магазины с зеркальными витринами, прикрытыми полосатыми полотняными тентами, и бесконечный поток машин, стремительно мчащийся по Садовому кольцу. Особенно его поразило количество беспечных и, на первый взгляд, абсолютно праздных молодых людей, одетых вместо военной формы в обычную цивильную одежду. Кочевая гарнизонная служба, с ранних лет известная ему до самой неприглядной изнанки, никогда не привлекала Диму Батырева. Но только теперь, оказавшись в свободном одиночестве посреди огромной площади незнакомого, но такого заманчивого города, он окончательно понял, что никакая сила не заставит его добровольно обуть сапоги и отправиться на пропахшие потом и порохом Рязанские полигоны. Решение, о том, как жить дальше, пришло совершенно неожиданно. Вместо того чтобы спуститься в метро и проехать три остановки до Казанского вокзала, Дима решительно направился к дежурившему на перекрестке сотруднику ОРУДа:

– Товарищ старшина, подскажите, пожалуйста, как мне пройти к ближайшему институту?

– Молодой человек, а какой именно институт вы ищете? – удивленно посмотрел на странного абитуриента пожилой милиционер.

– Любой. Главное, чтобы как можно поближе, – задыхаясь от собственной дерзости и боясь передумать, торопливо произнес Дима.

– Тогда идите сейчас прямо вдоль трамвайных путей до Стремянного переулка, а там еще три квартала направо.

– Спасибо, – молодой человек, размахивая маленьким фанерным чемоданчиком, со всех ног бросился в указанном направлении.

Через полчаса он уже писал заявление в приемную комиссию Академии Народного Хозяйства. Судьба в то лето на редкость широко улыбнулась отважному провинциалу и через три недели Дима Батырев, без всякого блата успешно сдав вступительные экзамены, неожиданно для самого себя стал студентом престижного столичного ВУЗа.

Тимофей Батырев, узнав, что его подававший такие большие надежды сын осмелился променять знаменитое десантное училище на гражданский институт с весьма неоднозначной репутацией, пришел в ярость: «Сын боевого офицера решил стать торгашом!». Приехав осенью в Москву, он целый час бушевал в деканате, требуя срочно отчислить Дмитрия Батырева из института. Получив решительный отказ, полковник в перерыве между лекциями нашел своего отступника-сына и со словами: «Ты опозорил честь нашей фамилии!» – на глазах у однокурсников дал ему пощечину. Юноша промолчал, но с этого дня надолго забыл о существовании отца.

В стране начиналась хрущевская оттепель, и древняя столица менялась прямо на глазах, без всякого сожаления сбрасывая с себя имперский официоз и холодное оцепенение сталинской зимы. Московская жизнь предлагала молодому человеку немало соблазнов, но взамен постоянно требовала денег. Практически все сокурсники Димы оказались детьми из достаточно обеспеченных семей, непринужденно извлекавшими немаленькие средства из бездонных родительских кошельков. Диме же, потерявшему всякую связь с домом, деньги приходилось зарабатывать. Он разгружал вагоны на Москве-Товарной, каждый месяц сдавал кровь и писал курсовые работы и рефераты для своих однокурсников, вскоре ставших уважительно именовать его Батей. Четыре года трудной, но увлекательной столичной жизни промелькнули для Димы как четыре дня. И только увидев в зачетке запись о переводе на пятый курс, он с горечью понял, что уже через год ему придется попрощаться с Москвой и уехать по распределению в какое-нибудь зачуханное РАЙПО, в те края, где кончается география. Этого для себя честолюбивый молодой человек уже не мыслил. Единственной возможностью получить столичную прописку была женитьба. Несмотря на то, что высокий красивый, с доставшейся в наследство от отца военной выправкой Дима пользовался успехом у многих однокурсниц-москвичек, ничьи родители не горели желанием видеть у себя в доме безродного зятя-провинциала. И тут судьба снова ослепительно улыбнулась молодому человеку. В парикмахерской рядом с институтом появилась молоденькая симпатичная практикантка Катя, и Дима впервые в жизни по-настоящему влюбился. Девушка оказалась сиротой, что сильно сблизило ее с Димой, не получившим из дома за четыре года ни одного письма, и к Новому году он переехал из общежития в её небольшую комнатку в деревянном бараке в районе Кожухова. Получив вожделенную московскую прописку и распределение в столичный торг «Гастроном», Дима ушел в армию. Для молодого человека, большую часть жизни прожившего в военных городках, два года службы не были большой трагедией. К тому же, благодаря продолжавшемуся невероятному везению, он попал служить в ближнее Подмосковье и мог едва ли не каждую неделю видеться с Катей. За время службы барак, в котором она жила, снесли и, демобилизовавшись, Дима вернулся в маленькую, зато отдельную, однокомнатную квартиру в Черемушках и получил место заведующего рыбным отделом в недавно открывшемся большом «Гастрономе» на одном из центральных проспектов столицы. На новом месте, как и везде, молодой специалист, ставший в армии кандидатом в члены КПСС, быстро завоевал всеобщий авторитет и неизменное прозвище Батя, к которому за твердость характера со временем прибавился эпитет Железный. Через год у него родился сын Олег, а еще через два он путем довольно сложного обмена перебрался из крохотной однушки в Черемушках в новую двухкомнатную квартиру на Таганке, которую позже, став самым молодым директором магазина, поменял на шикарную стометровую трешку в престижном старинном доме в районе Чистых Прудов.

Однажды ранним утром накануне тридцатилетнего юбилея Победы на пороге этой огромной, только что отремонтированной квартиры в парадном кителе, украшенном несколькими рядами орденских планок, неожиданно появился Димин отец.

– Ну, здравствуй, сын, – протянул он, как ни в чем не бывало, крепкую широкую ладонь. – Вот пригласили меня на старости лет в Москву парад посмотреть, с однополчанами встретиться. А я думаю, дай заодно зайду, погляжу, как тут мой отщепенец в столице устроился.

– Ну, здравствуй, отец, – так же спокойно ответил Дмитрий Батырев. – Рад, что ты жив-здоров. Заходи, наводи ревизию.

Стоявшая за спиной мужа Катя, превратившаяся за эти годы из скромной незаметной парикмахерши в ухоженную самоуверенную жену директора крупного гастронома, вспыхнула и отвернулась. Потерявшая в войну всех своих родственников и с двух лет воспитывавшаяся в детском доме, она искренне не понимала, как можно без малого двадцать лет не общаться с собственным сыном.

Обставленная с помпезной роскошью квартира поразила отставного полковника.

– Все-таки ты сумел стать генералом, – уважительно произнес он, выйдя во двор и придирчиво разглядывая белую «Волгу» Батырева-младшего.

Правда, на следующий день, побывав на недавно приобретенном в Серебряном Бору огромном лесном участке, старый полковник, не удержавшись, неодобрительно покачал седой головой:

– Ты все-таки осторожней шагай, а то так можно и штаны порвать.

Стоявшая рядом Катя тут же отошла в сторону и, трижды постучав по монументальному стволу вековой реликтовой сосны, сплюнула через левое плечо.

C этого момента Тимофей Батырев стал регулярно приезжать на майские и ноябрьские праздники в Москву, а следом за ним объявились и молчавшие по его суровому приказу мать и братья. Железный Батя помогал всем. Он регулярно высылал родителям увесистые посылки с продуктами, приобретал невесткам по спискам необходимые вещи, устраивал в институты племянников, племянниц и каких-то совсем уж неведомых ему родственников. Эта уверенная и беспечная жизнь прервалась с приходом к власти всесильного главы лубянского ведомства, занявшегося восстановлением социальной справедливости и обратившего пристальное внимание на живущий явно не по средствам обособленный мир советской торговли. В Москве директора торгов, баз и крупных магазинов один за другим стали перебираться из своих просторных кабинетов в тесные камеры Лефортовского следственного изолятора. Железный Батя, за двадцать лет работы превративший свой «Гастроном» в предприятие образцового обслуживания и установивший в нем почти военную дисциплину, не очень беспокоился по поводу идущей по Москве беспрецедентной зачистки. Он не вел никакой хитрой двойной бухгалтерии, все держал в уме, лично контролировал весь левый доход, получаемый за счет норм естественной убыли и пересортицы, и собственноручно раскладывал по конвертам еженедельную «премию» всех работников магазина, включая грузчиков и уборщиц. Не забывал Батя и регулярно отчислять изрядные суммы вышестоящему начальству из торга и различным проверяющим организациям. Такая жесткая система личного контроля страховала директора от какой-либо неуправляемой самодеятельности со стороны подчиненных, а с рядовых сотрудников снимала большую долю ответственности в случае каких-либо проколов. По приказу Бати приносившая практически всю «левую» прибыль выносная лотошная торговля была на несколько месяцев свернута, и прошедший в магазине ряд неожиданных дотошных ревизий, никаких серьезных нарушений не выявил. Батя уже облегченно вздохнул, решив, что все обошлось, как вдруг одна, смертельно на него обиженная и перепуганная все еще продолжающимися в торге арестами, многодетная сотрудница отдела заказов после работы отправилась не домой, а в районный отдел БХСС, где попросила оформить ей явку с повинной.

Дмитрия Батырева демонстративно арестовали на следующее утро прямо около дома, на глазах у соседей. Оказавшись в неуютном казенном кабинете и столкнувшись там лицом к лицу с дрожащей от страха подчиненной, он все понял и, неожиданно для самого себя, пойдя на поводу у молодого напористого следователя, стал давать признательные показания. Однако уже через пару часов Батя одумался, от всех своих слов отказался и заявил, что его нагло и бессовестно оклеветали.

– Поздно, Батырев, – усмехнулся следователь, захлопывая пока еще тонкую бумажную папку с двумя протоколами. – Теперь отказ и дальнейшее запирательство только усугубят вашу вину.

Несмотря на предупреждение, с этого момента Батя ушел в глухой отказ и поступил правильно потому, что другие раскаявшиеся грешники вроде Соколова, Амбарцумяна и Алешина, словно по экспресс-почте, получили стандартные, торопливо исполненные расстрельные приговоры. Те же, кто настырно изматывали следователей своим упорным отрицанием очевидных фактов и сумели, пережив двух генсков, дотянуть до перестройки остались живы, хотя и получили немалые сроки. Так и не признав своей вины за три года нудного и противного, словно недоваренный комкастый кисель следствия, Дмитрий Батырев получил двенадцать лет с конфискацией и отправился на лесоповал в глухую Вологодскую тайгу. На зоне он, сидевший до этого в спокойной трехместной камере с такими же расхитителями социалистической собственности, сразу попал под жесткий прессинг со стороны блатных, вполне резонно решивших, что у осужденного барыги должны остаться на воле какие-нибудь заначки. Батырев держался стоически, за что и здесь умудрился получить прозвище Железный Батя, а вскоре в зону пришла малява, из которой следовало, что и в воровском мире у него ещё остались сильные и влиятельные знакомые. Батю оставили в покое, и он девять лет угрюмо валил лес, ни с кем особо не корешась, но и не сильно отдаляясь от народа. В начале девяностых, когда развалилась страна, а вместе с ней и социалистическая экономика, Батя послал в Министерство юстиции письмо с просьбой о пересмотре дела. Через три месяца его вызвал начальник колонии и, собственноручно передав ему присланный из Москвы отказ, предложил написать прошение об условно-досрочном освобождении.

– Пиши, – подполковник положил на стол обгрызенную шариковую ручку и чистый лист бумаги, – и через три месяца будешь на свободе.

– Я не считаю себя виновным. УДО мне не нужно, мне нужен только оправдательный приговор, – твердо ответил Батя.

– Да кто же тебе его вынесет?

– Верховный суд!

– Дурак ты, Батырев, – удручённо покачал головой подполковник.

Батя еще несколько раз безрезультатно писал в Минюст, и в результате, отсидев свой срок от звонка до звонка, вернулся в Москву накануне пятидесятилетия Победы.

– Извините, что без подарков, – смущенно улыбнулся он на пороге, словно вернулся не с вологодского лесоповала, а из зарубежной командировки. Потом он быстро и молча поел, принял душ и, впервые за двенадцать лет, лег спать в отдельной комнате на пахнущей весенней свежестью, хрустящей постели. Проспал Батя почти сутки, до самого парада. А, проснувшись, включил телевизор и на весь день впал в несвойственную ему ранее рефлексию.

– Как же это так, господа хорошие, получилось? – с диссидентской неприязнью бормотал он, с трудом узнавая на мутном рябящем экране собравшихся на Поклонной горе президентов новых независимых государств. – Вы строй изменили, свое прошлое вместе с партбилетами и старым УК похоронили, а мне судимость, как позорное клеймо, до самого конца жизни оставили.

После двенадцатилетней отсидки, сбросившей его с олимпийских вершин на самое дно жизни, Батя воспринял разоренный и непритязательный домашний быт, как само собой разумеющееся. Теперь в стометровой трехкомнатной квартире с окнами на Чистопрудный бульвар кроме его жены и сына жили еще невестка Светлана и семилетний внук Митя. И изо всех углов этой некогда роскошной квартиры на Батырева смотрела вызывающе демократичная нищета. В просторных комнатах вместо конфискованной антикварной мебели стояли старые, приобретенные в комиссионке вытертые диваны и аскетичные шифоньеры, в кухне вместо благородного коричневого «Розенлева», надсадно хрипел допотопный «Саратов», а со старинных лепных потолков осыпалась желтоватая яичная штукатурка, обнажая посекшуюся лубяную обрешетку.

– Разруха, как после войны. Надо как-то все это восстанавливать, – задумчиво произносил он, поддевая ногтем отслоившийся кусок выцветших обоев.

Несколько дней Батя как ребенок бесцельно бродил по изменившимся до полной неузнаваемости бульварам, слушая уличных музыкантов и удивленно останавливаясь возле заставленных красочными бутылками уличных ларьков.

– Раньше по статусу ниже котлетных и бутербродных были только станционные буфеты. Так в них хоть портвейн в разлив продавали, а тут? – презрительно морщился он, разглядывая длинную очередь, вытянувшуюся к стойке «Макдоналдса». – Те же котлеты, но без бухла.

По вечерам Батя закрывался в спальне и часами разговаривал по телефону с какими-то старыми друзьями. Потом он выходил на кухню, выпивал без закуски стакан водки и разочарованно махал рукой:

– Надо же, как их всех жизнь искалечила.

Домашние молчали и на всякий случай согласно кивали головами, не решаясь объяснить живущему старыми понятиями главе семейства, что теперь его социальный статус ничуть не выше, чем у любого привокзального попрошайки.

Как-то в самом конце мая, после очередных телефонных переговоров, Батя вышел на кухню красный как рак и, привычно выпив стакан водки, негромко произнес:

– Значит так: будем считать, что никаких старых друзей у меня больше не осталось, поэтому бизнес будет исключительно семейный. Ты, Олег, завтра к восьми утра оденься по-походному – поедешь со мной в лес.

– Зачем? – хором спросили женщины, в глазах которых застрял тревожный вопрос: «А это не опасно?»

– Не пугайтесь, обычная прогулка в весенний лес, – неубедительно успокоил Батя жену и невестку. – Мы вам оттуда настоящего березового сока привезем.

Женщин такой нелепый ответ насторожил еще больше, но от дальнейших вопросов они благоразумно воздержались.

На следующее утро, едва выйдя из дома, Батя стал подробно расспрашивать Олега о Светлане и об их отношениях.

– Слушай, отец, – через полчаса не выдержал допроса Батырев-младший, – Света – моя жена. Мы знакомы с ней еще с института. Я не знаю, что тебе рассказала о ней мать, но у нас прекрасные отношения: мы до сих пор любим друг друга, что еще надо?

– Это конечно хорошо, – усмехнулся Батя, – но, мой личный опыт подсказывает, что и любовь и дружба очень часто заканчиваются там, где начинается бизнес.

– Какой такой личный опыт? Разве мать тебя когда-нибудь подставляла? – скептически спросил Олег.

– Я однажды видел, – жестко ответил Батя. – Видел, как сначала бизнес сломал любовь, а потом любовь сломала бизнес. Твоя мать никогда меня не подставляла, она ждала двенадцать лет, и я могу положиться на нее во всем. А ты на свою Свету?

Олег неопределенно пожал плечами. Мать, действительно, словно Пенелопа своего Одиссея, мужественно дожидалась сидевшего в лагере Батю, отгородившись от мира стеклянной стеной безразличия. Она регулярно писала ему пространные письма и за двенадцать лет не пропустила ни одного разрешенного свидания. Но почему нужно сравнивать ее и Свету? Какой вред Света может нанести еще не родившемуся семейному бизнесу?

Они сошли с электрички на тихой станции в двадцати километрах от Москвы там, где когда-то была дача одного из Батиных заместителей и, обойдя стороной поселок, в который раньше каждое лето приезжали в гости на обильные дружеские шашлыки, углубились в уже по-летнему густо-зеленый лес. Батя шел легко, уверенно и быстро, Олег едва поспевал за ним. На дальнем краю леса, в разрываемой соловьиными трелями березой роще, Батя остановился и, достав компас, стал определяться по одному ему известным и совершенно неразличимым на посторонний взгляд приметам на одинаковых белых стволах. С упорством заядлого кладоискателя он тщательно ощупывал одно взрослое дерево за другим. Выбрав, на его взгляд, нужное, вслух отсчитывал шаги сначала на север, потом на восток, выкапывал, принесенной в рюкзаке саперной лопаткой, обширную воронку и, разочарованно махнув рукой, начинал все сначала.

– Как же здесь все за эти годы изменилось, – рассеянно вздыхал Батя, принимаясь за очередную яму. – Все мои зарубки заросли…

Наконец, когда стало похоже, что рощица совсем недавно подверглась жестокому минометному обстрелу, в неизвестно какой по счету воронке, раздался противный металлический скрежет.

– Слава богу, кажется, нашел.

Батырев-старший вывернул из черной влажной земли глухо позвякивающий куб, плотно замотанный синей синтетической изолентой и протянул его сыну. Олег небрежно принял находку одной рукой и едва не уронил ее себе на ногу, куб был словно налит изнутри свинцом.

– Что это?

– Заначка на черный день, – гордо вскинул голову Батя, доставая из другой воронки еще один куб размером поменьше. – Вот теперь можно всерьез подумать о собственном деле.

– Вот это и есть наш первоначальный капитал, – торжественно произнес он вечером и, разрезав изоляцию, небрежно вытряхнул из жестяной чайной банки на кухонный стол масляно-желтую россыпь безликих обручальных колец. Во второй банке оказались золотые часы, несколько массивных браслетов, увесистая пачка абсолютно бесполезных чеков «Внешпосылторга» вперемешку с сотенными советскими купюрами, и тощая стопочка долларов и дойчмарок, завернутая в несколько целлофановых пакетов.

– Не обольщайтесь, – сухо предупредил Батя, уловив возбужденные взгляды женщин. – На самом деле, это не бог весть какие деньги и распорядиться ими нужно очень разумно.

Он снова засел за телефон, и через пару месяцев четыре килограмма золотых обручальных колец превратились в небольшую парикмахерскую на Бульварном кольце. Дмитрий и Олег Батыревы стали учредителями ООО «Нимфа», а Екатерина Петровна и Светлана – генеральным директором и главбухом. Несмотря на внешне разительные перемены в социальном статусе, внутри семьи по-прежнему царил режим жесткой экономии. Единственным личным приобретением Бати была пятидверная «Нива», на которой он привозил в салон расходные материалы и изредка ездил на крошечный садовый участок за сто тридцать километров от города. Но в год, когда семейное предприятие, наконец, твердо встало на ноги и из заурядной парикмахерской разрослось до четырёх люксовых косметических салонов, а Дмитрий Батырев торжественно объявил, что с эпохой экономного аскетизма покончено навсегда, совершенно неожиданно от острого лейкоза умерла Катя.

Скоропостижная смерть жены сильно изменила жизнелюбивый характер Бати. Он замкнулся, перестал интересоваться бизнесом и, практически отойдя от дел, большую часть времени стал проводить на далеком садовом участке, перемежая бессистемное копание в грядках с бессмысленными недельными запоями. Единственным, что возвращало Батю к жизни и вновь делало душой компании, был субботний преферанс с несколькими лагерными друзьями, но и на эти нечастые ночные посиделки он в последнее время являлся через раз. Олег сначала пытался как-то растормошить отца, вытащить его из состояния мрачной мизантропии, но Батырев-старший только мрачно отшучивался, говоря, что его взаимный роман с жизнью окончен, и все глубже уходил в себя. В конце концов, Олег решил, что время лучший лекарь, и стал терпеливо ждать, когда же оно поможет Бате пережить невосполнимую утрату. И вот теперь, когда в размеренной и спокойной жизни Олега неожиданно назрели какие-то серьезные, возможно крайне неприятные перемены, Батя ушел в лес и не вернулся. А вдруг это самоубийство? Отец как-то говорил, что хотел бы не умереть, а бесследно исчезнуть, чтобы не доставлять никому лишних хлопот. Олег провел ладонью по лбу и с силой надавил пальцами на виски, отгоняя вздорную мысль.

Глава 4. Олег

В желтой деревянной коробочке с растрескавшейся лаковой крышкой компаса не было – значит, Батя действительно ушел в дальний лес. Не было ни старой армейской фляжки, ни цветастого китайского термоса. Олег достал из холодильника две бутылки минералки, нарезал десяток бутербродов с колбасой и сыром, положил еду в небольшую дорожную сумку и, походив в раздумье по веранде, добавил туда большой кухонный нож, аккумуляторный фонарик, зимнюю тельняшку и тёплый самовязанный свитер. Когда он вышел на крыльцо, в кармане его плотной брезентовой штормовки беспокойно затрепыхался мобильный телефон.

– Привет! Ну как там твой Батя? – раздался в трубке веселый голос Светланы.

– Никак, – угрюмо ответил Олег.

– Что значит никак?

– То и значит никак. Ещё в воскресенье ушел в дальний лес за грибами и с тех пор назад не вернулся.

– Он что совсем плохой был? Какие грибы в октябре месяце?

– Откуда я знаю? – раздраженно буркнул Олег. – Михалыч говорит, что с утра Батя был трезвый. Собирался поискать опят в дальнем лесу, а вечером вернуться в Москву.

– А ты в полицию сообщил?

– Сообщил, – Олег досадливо сплюнул себе под ноги. – Только время потерял. Подавать заявление, оказывается, нужно только по месту прописки.

– И что ты теперь будешь делать?

– Сейчас сам быстренько пробегусь вокруг поселка хотя бы по ближнему лесу, а к вечеру вернусь домой.

– Мы сегодня собирались к Лепешевым, – напомнила Светлана.

– Придется отменить. Позвони, извинись. Ну, все, целую, до вечера, – Олег с досадой дотронулся до кружка с красной трубкой.

Напоминание об утренней поездке в полицию райцентра Семчево, вызвало в нем прилив тяжелого бессильного раздражения. Услышав о пропаже в местном лесу человека, дежурный старший лейтенант состроил скорбную мину и, чертыхнувшись, велел писать заявление, но, выяснив, что Батя не местный житель, а всего лишь дачник, обрадовано заявил, что обращаться в таком случае надо по месту регистрации. Напрасно Олег пытался добиться от него хоть какой-нибудь помощи.

– Ваш отец звонил из леса? Говорил, что заблудился, просил о помощи?

– Нет.

– Тогда, почему вы решили, что он пропал именно в лесу? Ведь никто своими глазами не видел, что он ушел именно в лес. Может, он выпил с утра, плюнул на эти грибы, сел на электричку, да и поехал в Москву. А с нетрезвым человеком в дороге всякое может приключиться.

– А почему вы решили, что он с утра выпил? – обалдело спросил Олег.

– Потому что нормальный трезвый человек за грибами в ваш лес не только в октябре, но и в августе не пойдет. Там даже в разгар сезона никаких грибов нет.

– Вообще-то отец собирался пойти за овраг в дальний лес.

– Ах, в дальний лес! – широко развел руками старлей. – Ну, там городскому человеку заблудиться – раз плюнуть. И если с вашим отцом там что-то случилось, то чтобы его найти понадобится как минимум рота солдат. А мы не обязаны искать заблудившихся в лесу людей, попробуйте обратиться к спасателям из МЧС. Но и они вряд ли смогут вам помочь. Поэтому не тратьте зря времени, возвращайтесь в Москву и пишите заявление в своем родном отделении. И позвоните в областное Бюро регистрации несчастных случаев. Может там что-нибудь знают…

Продиктовав телефон, полицейский облегченно замолчал, и некоторое время пристально всматривался в лицо Олега, словно решая, стоит ли делиться с ним какими-то своими чрезвычайно важными соображениями. Наконец, он поднялся из-за стола и, картинно облокотившись на стойку, словно персонаж трафаретного детективного сериала, произнес заговорщическим полушепотом:

– Мне кажется вся эта история с походом в лес конкретная лажа. Вы сказали – ваш отец коммерсант. Вот в этом направлении и ищите: друзья и враги, конкуренты и любовницы, долги, займы и кредиты. В основе любого преступления лежат деньги. Вот так.

Разобравшись с беспокойным посетителем, Семчевскиий пинкертон устало зевнул и, вернувшись к столу, удовлетворенно откинулся в своем кресле.

– И на том спасибо, – разочарованно покачал головой Олег и, выйдя из отделения, набрал телефон областного БРНС. Вежливая девушка-инспектор внимательно выслушала его и, записав приметы Дмитрия Батырева, через минуту сообщила, что за последнюю неделю никакая информация о нем, или похожем на него мужчине в Бюро несчастных случаев не поступала, но если появятся какие-либо сведения, то Олегу непременно перезвонят. Так же как и лейтенант, она посоветовала немедленно обратиться в ОВД по месту жительства.

Субботнее утро было бездарно потеряно, близился полдень, и времени для поисков оставалось совсем немного.

Уже наполовину растерявший листву тихий и прозрачный ближний лес был исхожен местными жителями вдоль и поперек, и разыскивать в нем отцовские следы было откровенно глупо. Поэтому Олег сразу пошел кратчайшей дорогой к широкому оврагу, отделявшему Дальний лес от Ближнего. С немалыми усилиями преодолев по скользкой извилистой тропке крутые, заросшие давно усохшими кустиками лесной земляники склоны оврага, он выбрался в просторную дубовую рощу и в нерешительности остановился: узкая тропинка бесследно исчезла в пышном ковре бумажно шуршащих листьев. Наверное, только легендарный куперовский Зверобой сумел бы догадаться, куда идти дальше. Методично разбрасывая ногами опавшие желтые листья, Олег дважды прошел из края в край сонной дубравы и, не обнаружив никаких следов исчезнувшей тропинки, убедился в полной бессмысленности своих поисков. Отсюда Батя мог пойти куда угодно, и найти его спустя неделю в начинавшемся за дубовой рощей огромном лесу было так же невероятно, как угадать тройной экспресс в тотализаторе. Олег, бесцельно осматриваясь по сторонам, вернулся к оврагу и, сделав первый шаг на скользкую крутую тропинку, остолбенело замер. Прямо под его ногами лежал расплющенный тёмно-коричневый окурок с двумя синими полосами на длинном кингсайзовом фильтре. Именно такие дорогие и невероятно крепкие сигариллы курил после отсидки Батя. И, значит, он здесь был! Сунув сырой разваливающийся окурок в карман, Олег развернулся и, словно мальчишка, стремительно и безоглядно помчался назад через гулкую оголившуюся дубраву вглубь дальнего леса. Через каждые полминуты он останавливался и, приставив ко рту сложенные рупором ладони, громко выкрикивал:

– Батя, ау! Ты где?!

Олег бесконечно долго брел в какой-то ослепительно-безумной горячке, не разбирая пути, разнося в прах трухлявый валежник и спотыкаясь на бородавчатых кочках, бессистемно поворачивая то вправо, то влево, и крик его далеко разносился по молчаливому осеннему лесу. Остановился он, только наткнувшись на огромную россыпь переросших, уже покрывающихся густой коричнево-серой слизью опят. Батя, как обычно, был прав – неделю назад в лесу ещё были вполне съедобные грибы. Но, похоже, тогда ему в первый раз в жизни по-настоящему не повезло. Глядя на гниющую колонию грибов, Олег, наконец, пришел в себя. В помертвелом холодном лесу уже сгустились стремительные осенние сумерки – часы показывали половину шестого. В это время он уже должен был выехать домой, а вместо этого стоял посреди незнакомого враждебного леса над россыпью гниющих опят, и не имел ни малейшего представления в какую сторону ему идти дальше. Дрогнувшей рукой Олег достал из кармана мобильник, и его худшие опасения сразу же подтвердились. На переливающемся мёртвенно-бледном дисплее не было даже логотипа оператора.

Дурак! Старлей был абсолютно прав: заблудиться в этом лесу – раз плюнуть, а найти человека или его следы – абсолютно нереально. Из Семчево надо было, не заезжая в «Ручейки», сразу же возвращаться в Москву!

Где-то далеко-далеко за спиной у Олега, едва различимый и размытый неопределяемым расстоянием, послышался шум быстро проходящего поезда. Он развернулся, затаил дыхание и постарался поточнее запомнить направление убегающего звука. Через несколько секунд шум поезда окончательно слился с мягким шелестом дрожащих на ветру листьев, и Олег быстро пошел туда, откуда, как ему казалось, только что доносился далёкий стук вагонных колес. Через каждые десять минут он останавливался, задерживал дыхание и долго, до звона в ушах присушивался, надеясь различить звук следующего состава. Очень скоро в лесу окончательно стемнело, и Олег включил аккумуляторный фонарик. От влажной после недавно прошедших дождей травы поднимался легкий призрачный пар, превращавший лес в нереальную киношную декорацию. Поездов больше не было слышно: либо они двигались теперь гораздо медленнее, либо Олег выбрал неверное направление. Через пару часов у него под сапогами зачавкала черная вязкая жижа, и Олег вышел из леса на торфяное болотце, поросшее невысоким редким кустарником и чахоточными корявыми деревцами. Благодаря пробивающемуся сквозь быстро бегущие рваные облака жидкому лунному свету, болотце просматривалось достаточно хорошо, и он решил идти дальше по нему, придерживаясь опушки мрачного ночного леса. Здесь дул обжигающе холодный ветер, и тонкие деревца зябло звенели засохшей на ветвях лиственной бижутерией. Олег, зубы которого очень скоро начали выстукивать звучную морзянку, надел поверх рубашки предусмотрительно захваченные из дому зимнюю тельняшку и шерстяной свитер. Еще через час, когда Олег уже смертельно устал выдергивать сапоги из клейкой торфяной жижи и стал всерьез задумываться о ночевке в лесу, липкая грязь под ногами сменилась упругим, словно батут дерном, и он вышел на подёрнутую влажной дымкой огромную пустошь. Дальний высокий, словно холм, край пустоши был подсвечен белым электрическим сиянием, и оттуда доносился редкий собачий лай. Приободрившийся Олег обрадованной трусцой поспешил к этому призрачному жилью.