Посмотри на меня Ахерн Сесилия

Глава шестая

Элизабет проснулась в шесть часов восемь минут от лучей солнца, струившихся через окно спальни прямо ей в лицо. Она всегда спала с незадернутыми шторами. Причина заключалась в том, что она выросла на ферме. Лежа в постели, она могла через окно их одноэтажного домика проследить взглядом путь по тропинке в саду и к передней калитке. За ней начиналась проселочная дорога, которая шла прямо от фермы и растягивалась на милю. Элизабет видела, что мать идет по дороге, возвращаясь из своих путешествий, как минимум за двадцать минут до того, как она доходила до дома, и издалека могла узнать эту подпрыгивающую и одновременно скользящую походку. Эти двадцать минут всегда казались Элизабет вечностью, а длинная дорога словно сама постепенно усиливала ее возбуждение, чуть ли не дразнила ее.

И наконец раздавался знакомый звук — скрип калитки. Как будто ржавые петли приветствовали ее странницу мать. Элизабет находилась в отношениях любви-ненависти с этой калиткой. Как и дорога, калитка дразнила Элизабет, и часто, услышав скрип, она бежала посмотреть, кто там, чтобы, к огромному своему разочарованию, убедиться, что это всего лишь почтальон.

Настойчивое требование Элизабет оставлять шторы незадернутыми раздражало ее соседок по комнате в колледже и ее возлюбленных. Она сама не знала, зачем ей это нужно, ведь она уж точно больше никого не ждала. Но сейчас, во взрослой жизни, открытые шторы были ее будильником, она знала, что льющийся в окно свет не даст ей снова заснуть. Даже во сне она была настороже и держала все под контролем. Она ложилась в постель для того, чтобы отдохнуть, а не погружаться в мир грез.

Элизабет зажмурилась от наполнявшего комнату яркого солнца, в голове начала пульсировать боль. Ей был нужен кофе, и срочно. Пение птиц за окном громкими переливами разносилось в сельской тишине. Где-то вдали на этот призыв отозвалась корова. Но, несмотря на утреннюю идиллию, Элизабет не ждала от наступившего понедельника ничего хорошего. Ей предстояло заново назначить встречу со строителями гостиницы, что было трудной задачей, так как после шумихи в прессе о новом любовном гнездышке на вершине горы в город со всех концов света хлынули люди, желающие поделиться своими дизайнерскими идеями. Это возмущало Элизабет, ведь здесь ее территория. Но это было не единственной проблемой.

Ее отец пригласил Люка провести день на ферме, и Элизабет была этому рада. Однако ее беспокоило то, что там ждали еще одного шестилетнего мальчика по имени Айвен. Ей придется утром поговорить об этом с Люком, она боялась даже представить себе, что случится, если в присутствии отца зайдет разговор о воображаемом друге.

В свои шестьдесят пять Брендан был крупным, широкоплечим, молчаливым мужчиной, постоянно погруженным в собственные мысли. Время не смягчило его, наоборот, лишь добавило горечи, с возрастом чувство обиды и недоумения только усилилось. Он был человеком негибким, очень закрытым и не желал меняться. Элизабет примирилась бы с его сложным характером, если бы отец ощущал себя комфортно, замкнувшись в своей скорлупе, но она видела, что это не так, что он просто загоняет себя в тупик, делая собственную жизнь еще более несчастной. Он был угрюм, редко говорил с кем-нибудь, кроме коров или овощей, никогда не смеялся и каждый раз, когда решал, что кто-то достоин беседы с ним, принимался поучать. Отвечать не требовалось. Он говорил не для поддержания разговора. Он говорил, чтобы делать заявления. С Люком он виделся редко, так как не желал попусту тратить время на детские забавы, глупые игры и прочую ерунду. Но Люк был в его глазах чистой книгой, готовой быть заполненной разнообразными сведениями, и не имел пока достаточных знаний, чтобы задавать сложные вопросы или критиковать. Именно это, по мнению Элизабет, и привлекало в нем отца. В жизни старого фермера не было места для сказок и волшебных историй. И это, пожалуй, единственное, что роднило его с дочерью.

Она зевнула, потянулась и, все еще не в силах открыть глаза навстречу яркому свету, повернулась к тумбочке, чтобы взять будильник. Просыпаясь каждое утро в одно и то же время, она, тем не менее, никогда не забывала поставить будильник. Неожиданно ее рука наткнулась на нечто твердое и холодное, что затем с громким стуком упало на пол. Все еще не до конца проснувшись, она вздрогнула от испуга.

Свесившись с кровати, Элизабет увидела лежащую на белом ковре железную кочергу. Вид этого грозного оружия напомнил ей, что нужно вызвать специалиста из компании «Рентокил» вывести мышей. Все выходные она ощущала их присутствие в доме, а мысль о том, что уже несколько ночей мыши разгуливают у нее в спальне, приводила ее в такой ужас, что она почти не спала, что, впрочем, не было для нее так уж необычно.

Умывшись, одевшись и разбудив Люка, Элизабет спустилась на кухню. Через несколько минут с чашкой эспрессо в руке она уже набирала номер «Рентокила». В кухню вошел сонный Люк, с растрепанными волосами, в оранжевой футболке, кое-как заправленной в красные шорты. Этот наряд дополняли странного вида носки и кроссовки, на подошвах которых при каждом шаге вспыхивал огонек.

— Где Айвен? — спросил он слабым голосом, оглядывая кухню, будто никогда раньше здесь не бывал. По утрам ему был нужен как минимум час, чтобы окончательно проснуться после того, как он встал и оделся. Зимой, когда утром за окном темно, это занимало еще больше времени. Элизабет полагала, что Люк окончательно начинал понимать, что происходит вокруг него, только на первых уроках в школе.

— Где Айвен? — повторил он, растерянно озираясь.

Прижав палец к губам и строго посмотрев на него, Элизабет заставила Люка замолчать, слушая, что говорит в трубке девушка из «Рентокила». Он знал, что нельзя мешать, когда она говорит по телефону.

— Ну, я заметила только на этих выходных. Даже в середине дня в пятницу, когда я…

— Айвен! — закричал Люк и начал заглядывать под кухонный стол, за занавески и двери. Элизабет закатила глаза. Ну вот, опять началось.

— Нет, я не видела…

— Айвееееен!

— … Еще ни одной, но точно знаю, что они тут есть, — закончила Элизабет и попыталась поймать взгляд Люка, чтобы снова строго на него посмотреть.

— Айвен, где тыыы? — закричал Люк.

— Помет? Нет, никакого помета нет, — сказала Элизабет, начиная заводиться.

Люк перестал кричать и стал прислушиваться.

— Что? Я тебя похо слышу.

— Нет, у меня нет мышеловок. Слушайте, я очень занята, у меня нет времени отвечать на миллион вопросов. Может ли кто-то просто приехать и проверить? — резко сказала Элизабет.

Вдруг Люк выбежал из кухни в холл. Она слышала, как он стучит в дверь гостиной.

— Что ты там делаешь, Айвен? — Он потянул за ручку.

Наконец телефонный разговор кончился, и Элизабет бросила трубку. Люк изо всех сил кричал что-то через дверь гостиной. Она окончательно потеряла терпение:

— Люк! Немедленно иди сюда!

Стук в дверь гостиной сразу же прекратился. Волоча ноги, он вернулся на кухню.

— Хватит шаркать! — закричала она.

Он стал старательно поднимать ноги, и при каждом шаге на подошвах кроссовок вспыхивали лампочки. Он подошел к ней и высоким голоском спросил как можно невиннее:

— Почему ты заперла Айвена на ночь в гостиной?

Тишина.

Пора положить этому конец. Она выберет момент, они с Люком сядут и обсудят сложившуюся ситуацию. Она поможет ему образумиться, и больше не будет никаких разговоров о невидимых друзьях.

— А еще Айвен хочет знать, зачем ты взяла с собой в постель кочергу, — добавил он, чувствуя себе увереннее оттого, что она молчит.

И тут Элизабет взорвалась:

— Чтоб больше не было никаких разговоров об этом Айвене, ты меня слышишь?

Люк побледнел.

— Ты меня слышишь? — кричала она, не давая ему возможности ответить. — Ты знаешь так же хорошо, как и я, что Айвена нет. Он не играет в салочки, не ест пиццу, его нет в гостиной, и он не твой друг, потому что его не существует.

Лицо Люка сморщилось, он был готов расплакаться.

Элизабет продолжала:

— Сегодня ты поедешь к дедушке, и, если я узнаю от него, что ты хотя бы раз упомянул Айвена, у тебя будут большие неприятности. Ты меня понял?

Люк начал тихо плакать.

— Ты понял? — повторила она.

Он кивнул, по его щекам текли слезы. Элизабет замолчала, от крика у нее заболело горло.

— А теперь садись за стол, я принесу твои хлопья, — мягко сказала она.

Она сходила за хлопьями «Кокопопс». Обычно она не разрешала ему есть на завтрак сладкое, но разговор об Айвене прошел не совсем так, как она планировала. Она знала, что у нее плохо получается держать себя в руках. Элизабет села за стол и стала смотреть, как он насыпает хлопья в миску и как дрожат его маленькие руки, держа тяжелый пакет с молоком. Молоко брызнуло на стол. Она сдержалась, чтобы снова не накричать на него, хотя только вчера вечером отчистила стол до блеска. Что-то из того, что сказал Люк, беспокоило ее, но она никак не могла вспомнить, что именно. Подперев голову рукой, она смотрела, как он ест.

Он жевал медленно. И печально. Кроме хруста хлопьев не раздавалось ни звука. Наконец несколько минут спустя он заговорил.

— Где ключ от гостиной? — спросил он, избегая ее взгляда.

— Люк, сначала прожуй, — тихо сказала она, затем вынула из кармана ключ от двери в гостиную, пересекла холл и повернула ключ в замке. — Ну вот, теперь Айвен может спокойно покинуть наш дом, — пошутила она и сразу об этом пожалела.

— Он не может, — грустно сказал Люк из-за кухонного стола. — Он не может сам открыть дверь.

Тишина.

— Не может? — повторила Элизабет.

Люк кивнул, как будто сказал нечто совершенно обычное. За всю свою жизнь Элизабет не слышала большей нелепицы. Что же это за воображаемый друг, если он не может проходить сквозь стены и двери? Что ж, она не будет открывать дверь, она уже отперла ее, и этого более чем достаточно. Она вернулась на кухню, чтобы собрать кое-что для работы. Люк доел хлопья, поставил миску в посудомоечную машину, вымыл руки, вытер их и пошел в гостиную. Он повернул ручку, рывком открыл дверь, отступил назад, широко улыбнулся пустоте, прижал палец к губам и, показав другой рукой на Элизабет, тихонько захихикал. Элизабет с ужасом наблюдала за ним. Она вышла в холл, встала за Люком в дверном проеме и заглянула в гостиную.

Никого.

Девушка из «Рентокила» сказала, что это очень необычно, чтобы мыши появились в доме в июне, и, обводя глазами комнату, Элизабет пыталась понять, откуда могли взяться все эти звуки.

Смех Люка вывел ее из задумчивости, и, посмотрев через холл в кухню, она увидела, что он сидит за столом, весело болтает ногами и корчит рожи в пустоту. Стол был накрыт еще для одного человека, и там стояла новая миска с «Кокопопсом».

— Ну и строга же она, — прошептал я Люку за столом, пытаясь набрать в ложку побольше хлопьев так, чтобы не заметила Элизабет. Я обычно не шепчу при родителях, но она уже пару раз меня слышала, и я не хотел рисковать.

Люк захихикал и кивнул.

— Она всегда такая?

Он опять кивнул.

— Она что, никогда не играет с тобой и не обнимает тебя? — спросил я, наблюдая, как Элизабет чистит каждый сантиметр и без того сверкающих кухонных поверхностей и передвигает предметы на несколько миллиметров вправо и влево.

Люк на время задумался, потом пожал плечами:

— Нечасто.

— Но ведь это ужасно! Тебе не кажется?

— Эдит говорит, что есть люди, которые не обнимаются без конца и не играют с тобой в разные игры, но все равно любят тебя. Они просто не знают, как об этом сказать, — прошептал он.

Заметно нервничая, Элизабет наблюдала за ним.

— Кто такая эта Эдит?

— Моя няня.

А где она сейчас?

— В отпуске.

— И кто же будет присматривать за тобой, пока она в отпуске?

— Ты, — улыбнулся Люк.

— Давай скрепим это рукопожатием, — сказал я, протягивая руку. Люк схватил ее. — Мы делаем это вот так, — объяснил я, тряся головой и всем телом, будто бился в конвульсиях. Люк начал смеяться и повторил за мной. Мы засмеялись еще громче, Элизабет перестала убираться и посмотрела в нашу сторону. Глаза у нее расширились.

— Ты задаешь много вопросов, — прошептал Люк.

— Ты на многие отвечаешь, — парировал я, и мы снова засмеялись.

Элизабет тряслась в своем «БМВ» по ухабистой проселочной дороге, ведущей к ферме отца. Она с раздражением сжимала руль, когда поднимавшаяся с земли пыль оседала на ее недавно вымытую машину. Она не понимала, как могла прожить на этой ферме восемнадцать лет. Здесь было невозможно ничего сохранить в чистоте. На обочине дороги от легкого ветерка покачивались дикие фуксии, словно приветствуя их. Они обступили эту дорогу длиной в милю, как посадочные огни, и терлись об окна машины, заглядывая внутрь, чтобы посмотреть, кто там едет. Люк опустил стекло и позволил веточкам пощекотать поцелуями свою ладонь.

Элизабет молилась про себя, чтобы никто не ехал навстречу: двум машинам здесь было не разъехаться. Чтобы пропустить кого-нибудь, ей пришлось бы сдать на полмили назад. Иногда казалось, что это самая длинная дорога на свете. Видишь впереди цель, но чтобы попасть туда, то и дело приходится от нее удаляться.

Два шага назад, один вперед.

Совсем как в детстве, когда она видела, что мать идет по дороге, но должна была ждать двадцать минут, пока наконец не раздастся знакомый скрип калитки.

К счастью, поскольку они выехали позже, чем собирались, навстречу им никто не попался. Предупреждение Элизабет не подействовало: Люк решительно отказался выйти из дома, пока Айвен не доест хлопья. Потом он настоял на том, чтобы отодвинуть пассажирское сиденье и дать Айвену забраться назад.

Она быстро взглянула на Люка. Он сидел, пристегнувшись, на переднем сиденье, высунув руку в окно, и тихо напевал ту же песенку, что пел все выходные. Он выглядел счастливым. Она надеялась, что он скоро перестанет играть в эту новую игру, по крайней мере у дедушки.

Элизабет видела, что отец поджидает их у калитки. Знакомая картина. Знакомое поведение. Что-что, а ждать он умел. Элизабет могла поклясться, что на нем те же коричневые вельветовые брюки, что он носил, когда она еще жила здесь. Они были заправлены в заляпанные грязью зеленые сапоги, в которых он ходил дома. Серый хлопковый свитер украшал выцветший узор из зеленых и голубых ромбов, на груди зияла дыра, и в ней виднелась зеленая рубашка. На голове плотно сидела твидовая кепка. В правой руке он держал терновую трость, щеки и подбородок покрывала серебристая щетина. Седые брови были такими кустистыми, что, когда он хмурился, они полностью закрывали его серые глаза. Из крупного носа с большими ноздрями торчали седые волоски. Лицо в глубоких морщинах, ладони огромные, как лопаты, а плечи широкие, как горы в ущелье Данлоу. По сравнению с ним ферма у него за спиной казалась совсем маленькой.

Увидев деда, Люк сразу же перестал напевать и убрал руку из окна. Элизабет остановилась, выключила мотор и выскочила из машины. У нее был план. Как только Люк вышел, она быстро захлопнула дверцу с его стороны, не дав ему отодвинуть сиденье, чтобы выпустить Айвена. Лицо Люка дернулось, когда он это увидел.

Калитка фермы скрипнула.

Сердце Элизабет сжалось.

— Доброе утро, — пророкотал низкий голос. Это не было приветствием. Это было заявлением.

У Люка задрожала нижняя губа, он прижал лицо и ладони к окну заднего сиденья. Элизабет надеялась, что он не станет устраивать истерику.

— Люк, ты не хочешь поздороваться с дедушкой? — строго спросила она, прекрасно понимая, что сама еще этого не сделала.

— Привет, дедушка. — Голос Люка дрожал. Он все еще прижимался лицом к стеклу.

Элизабет уже подумывала о том, чтобы во избежание сцены открыть дверцу, но передумала. Ему необходимо пережить эту фазу.

— А где второй? — прогрохотал Брендан.

— Второй? — Она взяла Люка за руку и попыталась развернуть его спиной к машине. Его голубые глаза жалобно смотрели на нее. Он был не настолько глуп, чтобы закатывать сцену.

— Тот мальчик, что знает про заморский овощ.

— Айвен, — сказал Люк со слезами в голосе.

Элизабет вмешалась в их разговор:

— Айвен не смог сегодня приехать, правда, Люк? Может быть, как-нибудь в другой раз, — быстро сказала она и продолжила, не дожидаясь обсуждения: — Так, мне уже пора ехать на работу, иначе я опоздаю. Люк, хорошо веди себя у дедушки, ладно?

Люк неуверенно посмотрел на нее и кивнул.

Элизабет ненавидела себя за этот поступок, но твердо знала, что поступает правильно.

— Езжай. — Брендан махнул в ее сторону терновой тростью, как будто освобождая ее от всех обязательств, и повернулся к дому. Последнее, что она услышала перед тем, как захлопнуть дверцу, был скрип калитки. По пути ей пришлось два раза возвращаться, чтобы пропустить трактор. В зеркало она видела Люка с отцом в саду перед домом, отец возвышался над мальчиком. Она не могла быстро уехать отсюда, как будто что-то тащило ее назад, как волна.

Элизабет вспомнила, как в восемнадцать лет она упивалась свободой, глядя на эту картину. Первый раз в жизни она уезжала из дома с вещами, зная, что не вернется до Рождества. Она ехала в Университет графства Корк, выиграв битву с отцом, но утратив его уважение. Вместо того чтобы разделить ее радость, он отказался проводить дочь в этот знаменательный день. Единственной фигурой, стоявшей у калитки в то ясное августовское утро, была шестилетняя Сирша. Ее рыжие волосы были заплетены в неаккуратные косички, у нее не хватало нескольких зубов, но она широко улыбалась и неистово махала на прощание, переполненная гордостью за свою взрослую сестру.

Когда такси наконец отъехало от дома, разрывая державшую ее там пуповину, вместо облегчения и радости она испытала лишь страх и тревогу. Не из-за того, что ждало ее впереди, а из-за того, что она оставляла. Она не могла вечно быть для Сирши матерью, ей обязательно надо было вылететь из родного гнезда и найти свое место в мире. Отец много лет назад отказался от отцовства и не хотел о нем слышать, но Элизабет надеялась, что, оставшись вдвоем с Сиршей, он вспомнит о своих обязанностях и полюбит младшую дочь, которой никогда не занимался.

А если нет? Через заднее стекло отъезжавшей машины она смотрела на сестру, которую, как ей казалось в тот момент, она больше никогда не увидит, и изо всех сил махала ей рукой, заливаясь слезами. Подпрыгивающая рыжая головка была видна за милю от фермы, и они всё махали и махали друг другу. Что будет делать маленькая Сирша, когда веселье проводов кончится и она поймет, что осталась одна с человеком, который никогда не разговаривал с ней, никогда о ней не заботился и никогда ее не любил? Элизабет чуть не попросила водителя остановить машину, но собралась и велела себе быть сильной. Она должна была жить.

Ты тоже когда-нибудь поступишь как я, маленькая Сирша, говорили ее глаза маленькой фигурке, пока машина отъезжала все дальше. Обещай, что ты поступишь так же. Улетишь подальше отсюда.

Элизабет со слезами на глазах смотрела, как уменьшается ферма в зеркале заднего вида, пока она не исчезла совсем, когда машина доехала до конца дороги длиной в милю. Элизабет сразу же расслабилась и поняла, что все это время задерживала дыхание.

— Ну что, Айвен, — сказала она, глядя в зеркало на пустое заднее сиденье. — Похоже, ты едешь со мной на работу.

И тут она сделала кое-что смешное.

Она захихикала, как ребенок.

Глава седьмая

Когда Элизабет переехала серый каменный мост, служивший въездом в город, Бале-на-Гриде бурлил. На узкой улочке пытались разъехаться два огромных автобуса, заполненных туристами. Элизабет видела, как пассажиры, приникнув к окнам, охают и ахают, улыбаются, куда-то показывают пальцами и подносят фотоаппараты вплотную к стеклу, чтобы снять кукольный городок. Водитель автобуса, ехавшего навстречу Элизабет, сосредоточенно облизывал губы и медленно вел свою огромную машину по тесной улице, изначально предназначенной лишь для лошадей и экипажей, и она видела, как у него на бровях блестят капельки пота. Автобусы практически соприкасались. В этот ранний час сидящий рядом с водителем экскурсовод изо всех сил старался развлечь своих слушателей, которых было никак не меньше ста человек.

Элизабет поставила машину на ручной тормоз и громко вздохнула. Такие ситуации случались в городе часто, и она знала, что это может занять немалое время. Она сомневалась, что автобусы остановятся. Разве только для того, чтобы выпустить пассажиров в туалет. Они всегда проезжали через Бале-на-Гриде, но никогда в нем не задерживались. Она их и не винила: город был хорош в качестве перевалочного пункта, но не как место, где можно задержаться надолго. Автобусы замедляли ход, пассажиры смотрели по сторонам, а водители уже решительно жали на газ и везли их дальше.

Дело не в том, что Бале-на-Гриде не был красивым городом, — напротив, как раз был. Три года подряд он выигрывал в конкурсе «Чистый город», чем очень гордились жители, а на мосту при въезде вас встречали выложенные яркими цветами слова приветствия. Цветы были в городе повсюду. Ящики с растениями украшали витрины магазинов, с фонарных столбов свисали корзины с цветами, вдоль главной улицы росли цветущие деревья. Каждый дом имел свой цвет, и главная улица, единственная улица городка, представляла собой радугу пастельных и ярких оттенков зеленого, розового, сиреневого, желтого и голубого. На сверкающих тротуарах не было ни пылинки, а если посмотреть поверх серых шиферных крыш, то можно было увидеть, что город окружен зелеными горами. Как будто Бале-на-Гриде прятался в коконе, укрытом в самом сердце матери-природы.

Здесь человек чувствовал себя уютно. Или задыхался.

Офис Элизабет находился между зеленым зданием почты и желтым супермаркетом. Здание было выкрашено в бледно-голубой цвет, на первом этаже располагался магазин штор и обивочных материалов миссис Брэкен. Раньше тут был магазин скобяных товаров, которым заправлял мистер Брэкен, но, когда он умер десять лет назад, Гвен превратила его в царство тканей. Казалось, она принимает решения, основываясь исключительно на том, чего бы хотел ее покойный супруг. Она открыла магазин, «потому что так хотел бы мистер Брэкен». Как бы то ни было, Гвен никуда не ходила по выходным и не участвовала в светских мероприятиях, так как «мистер Брэкен этого бы не хотел». Насколько Элизабет могла понять, то, что нравилось или не нравилось мистеру Брэкену, полностью соответствовало взглядам на жизнь его супруги.

Сантиметр за сантиметром автобусы медленно объезжали друг друга. Образовалась пробка. В конце концов им удалось разъехаться, и Элизабет заметила, как экскурсовод радостно вскочил со своего места с микрофоном в руке и после томительной скуки начал вещать об увлекательном автобусном путешествии по проселочным дорогам Ирландии. Туристы ликовали. В окнах снова засверкали вспышки, и пассажиры обоих автобусов замахали друг другу на прощание.

Элизабет поехала дальше и, взглянув в зеркало заднего вида, увидела, что радость выезжавших из города пассажиров померкла: на маленьком мосту им встретился еще один огромный автобус. Поднятые в прощальном жесте руки медленно опустились, вспышки померкли — туристы приготовились к очередному томительному ожиданию.

Обычная история. Как будто город подстраивал это нарочно. Он с распростертыми объятиями приветствовал вас и показывал все, что мог предложить, все свои ослепительные разноцветные витрины, украшенные цветами. Как будто привели ребенка в кондитерский магазин и показали полки с чудесными сладостями, от одного вида которых начинают течь слюнки. А потом, когда он уже стоит там с бешено колотящимся сердцем и осматривает все восхищенным взглядом, банки поспешно закрывают и туго закручивают крышки. Когда красота города становилась очевидной, очевидным становилось и то, что показать ему больше нечего.

Как ни странно, мост было легче пересечь при въезде. Он поворачивал под таким углом, что выехать из города было довольно сложно. Это каждый раз озадачивало Элизабет.

Как та дорога, которая вела из дома ее отца: оттуда быстро не уедешь. Было в этом городе что-то такое, что всегда тянуло ее назад, и она потратила годы, пытаясь вырваться. В какой-то момент она даже сумела переехать в Нью-Йорк, последовав туда за своим другом и ухватившись за предложение полностью, от начала и до конца, создать интерьер одного ночного клуба. Ей там очень понравилось. Понравилось, что никто не знал ее имени, лица или истории ее семьи. Она могла купить кофе, тысячи разных сортов кофе, и не получить в придачу порцию соболезнований по поводу каких-нибудь недавних семейных неприятностей. Никто не знал, что мать ушла от них, когда она была ребенком, что ее сестра совершенно неуправляема, а отец практически не разговаривает с ней. Ей понравилось чувствовать себя влюбленной среди небоскребов. В Нью-Йорке она могла быть кем хотела. В Бале-на-Гриде она никуда не могла убежать от того, кем была на самом деле.

Она вдруг поняла, что все это время тихонько напевает глупую песенку, которую, как пытался убедить ее Люк, придумал тот самый Айвен. Люк назвал ее мурлыкающей песенкой, она была раздражающе приставучей, веселой и незамысловатой. Элизабет перестала петь и припарковала машину на свободном месте у обочины, затем отодвинула водительское кресло и потянулась взять с заднего сиденья портфель. Но прежде всего ей нужно выпить кофе. Бале-на-Гриде еще предстояло познакомиться с чудесами кофеен «Старбакс». Только в прошлом месяце в кафе «У Джо» Элизабет наконец разрешили забирать свой кофе с собой, но хозяину уже явно надоело просить ее каждый раз вернуть чашку.

Порой ей казалось, что всему городу тоже не помешает инъекция кофеина: зимой люди как будто спали на ходу, бродили, не открывая глаз. Встряхнуть бы их всех хорошенько. Но в летние дни, как сегодня, город бурлил, повсюду были люди. Она вошла в выкрашенное в фиолетовый цвет кафе «У Джо», оказавшееся практически пустым. Местные жители еще не усвоили привычку завтракать вне дома.

— А, вот и наша деловая дама, — нараспев пророкотал Джо. — И конечно, безумно хочет кофе.

— Доброе утро, Джо.

Он устроил маленькое представление, посмотрев на часы и постучав пальцем по циферблату:

— Немного опаздываем сегодня, не так ли? — Он вопросительно поднял брови. — Я подумал, может, ты в постели с приступом летнего гриппа. Кажется, на этой неделе все им болеют. — Он пытался понизить голос, но в результате лишь опустил голову и стал говорить громче. — Ведь Салли О'Финн свалилась как раз с летним гриппом сразу после той ночи, когда ушла из паба с П. Дж. Флэнаганом, который заболел им на следующей неделе. Она провела в постели все выходные. — Он фыркнул. — Провожал ее домой, ну конечно. Никогда еще не слышал подобной чуши.

В Элизабет поднималась волна раздражения. Ей не было никакого дела до перемывания косточек незнакомым людям, кроме того, она знала, что на протяжении многих лет основным поводом для сплетен служила ее семья.

— Джо, кофе, пожалуйста, — решительно сказала она, не обращая внимания на его болтовню. — С собой. И добавь не молоко, а сливки, — твердо продолжила она, хотя каждый день брала одно и то же, и начала искать в сумке кошелек, пытаясь таким образом намекнуть Джо, что у нее нет времени на пустые пересуды.

Он медленно направился за стойку. К ужасной досаде Элизабет, у Джо был только один сорт кофе, да и тот растворимый. Ей не хватало разнообразия и оттенков вкуса, к которым она привыкла в других городах: она скучала по мягкому сладковатому кофе с ванилью в парижских кафе, по густому ореховому напитку в шумных кафе Нью-Йорка, по изысканному бархатистому шедевру с макадамией в Милане и по ее любимому мокко с кокосом, который мгновенно переносил ее со скамейки в Центральном парке в шезлонг на берегу Карибского моря. А здесь Джо просто наполнил чайник и нажал на кнопку. Один жалкий крохотный чайник на все кафе, и Джо даже не фильтровал воду.

Джо смотрел на нее. Он выглядел так, будто собирался спросить: «Так что же тебя так задержало?»

И спросил.

— Я на пять минут позже обычного, Джо, — скептически заметила она.

— Знаю, знаю. А ведь пять минут легко могут превратиться в пять часов. Может, твои часы впали в спячку, как медведь?

Элизабет невольно улыбнулась. Джо ухмыльнулся и подмигнул: — Так-то лучше.

Вскипевший чайник выключился, и Джо повернулся к ней спиной, чтобы сделать кофе.

— Автобусы задержали, — мягко сказала Элизабет, беря из рук Джо теплую чашку.

— Да, я видел. — Он кивнул в сторону окна. — Джеймси отлично выкрутился из этой передряги.

— Джеймси? — Элизабет нахмурилась, добавляя еще сливок. Они быстро растворились, наполнив чашку до краев. Джо с отвращением наблюдал за ее действиями.

— Джеймси О'Коннор, сын Джека, — объяснил он. — Джек, чья дочь Мэри на прошлых выходных обручилась с парнем из Дублина. Живет в Мейфэре. Пятеро детей. Младшего на прошлой неделе арестовали за то, что он швырнул в Джозефа бутылкой.

Элизабет, замерев, с недоумением глядела на него.

— Джозеф Макканн, — повторил Джо таким тоном, как будто надо быть сумасшедшей, чтобы не знать этого. — Живет в Ньютауне. Жена умерла в прошлом году — утонула в болоте. Дочь Мэгги утверждает, что это несчастный случай, но семья подозревает, что это могло быть как-то связано с их ссорой, когда мать не дала Мэгги сбежать с тем смутьяном из Кахиркивина.

Элизабет положила деньги на стойку и улыбнулась, не желая участвовать в этом странном разговоре.

— Спасибо, Джо, — сказала она по пути к двери.

— В общем, — закончил он свое сбивчивое повествование, — Джеймси О'Коннор вел этот автобус и великолепно справился. Не забудь, пожалуйста, вернуть чашку! — крикнул он и пробормотал про себя: — Кофе с собой, вы когда-нибудь такое слышали?

Дойдя до двери, Элизабет крикнула:

— Джо, а ты никогда не думал купить кофеварку? Тогда ты бы мог делать латте, капучино и эспрессо вместо этой растворимой жижи. — Она подняла вверх свою чашку.

Джо скрестил руки на груди, облокотился на прилавок и ответил скучающим голосом:

— Элизабет, если тебе не нравится мой кофе, не пей его. Я вот пью чай. Есть только один вид чая, который я люблю. Он называется Чай. Без всяких там выкрутасов.

Элизабет улыбнулась:

— На самом деле существует много разновидностей чая. Китайский…

— Давай иди уже! — Он махнул рукой в сторону двери. — Если бы все было по-твоему, мы бы пили чай с помощью палочек и клали бы в кофе крем с шоколадом, как будто это десерт. Но раз уж ты сама заговорила об этом, я тоже кое-что предложу: почему бы тебе не купить в офис чайник и не избавить меня от этих мучений?

— А заодно и от бизнеса, — улыбнулась Элизабет и вышла на улицу.

Городок потянулся, зевнул и теперь сонно перемещался из кровати в ванную. Вскоре он будет умыт, одет и окончательно проснется. Как обычно, она была на шаг впереди, даже если опаздывала.

Элизабет всегда приходила первой, она любила тишину и покой, царившие в офисе по утрам. Это помогало ей сосредоточиться на том, что предстояло сделать, до прихода коллег и возникновения пробок на дорогах. Элизабет нельзя было назвать смешливой и разговорчивой. Так же, как и с едой, которую она поглощала только для того, чтобы не умереть, она говорила только для того, чтобы сказать то, что хотела. Она не принадлежала к тому типу женщин, чьи разговоры слышала в ресторанах и кафе, хихикавших и сплетничавших о том, что кто-то когда-то кому-то сказал. Попусту молоть языком было ей неинтересно.

Она не анализировала, не разбирала до мельчайших нюансов чужие слова, взгляды и обстоятельства. Для нее не существовало двусмысленности, она всегда имела в виду именно то, что говорила. Дискуссии и жаркие споры не приносили ей удовольствия. Но, сидя в тишине своего маленького кабинета, она понимала, что именно поэтому у нее нет компании, друзей. Когда-то она пыталась их завести, особенно в колледже, когда хотела обрести почву под ногами, но и тогда ей быстро приедалась бессмысленная болтовня.

Она не страдала от отсутствия друзей даже в детстве. Ей нравилось быть наедине с собой, нравилось думать о чем-нибудь в одиночестве, а когда она подросла, ее развлечением стала Сирша. Элизабет и тогда рассчитывала только на себя, гордилась своей организованностью и считала, что распоряжаться своим временем гораздо удобнее одной, чем в компании. Вернувшись из Нью-Йорка, она устроила ужин с соседями у себя дома. Хотела начать новую жизнь, завести друзей, как большинство людей, но Сирша, по своему обыкновению, ворвалась в дом и за пять минут умудрилась оскорбить всех сидящих за столом. Рея Коллинза она обвинила в том, что у него интрижка на стороне, Верни Конвэй, по ее словам, сделала операцию по увеличению груди, а шестидесятилетний Кевин Смит, как она заявила, похотливо смотрел на нее. Следствием бессвязных выкриков Сирши стал плач девятимесячного Люка, покрасневшие лица гостей за столом и сгоревшее каре ягненка.

Конечно, ее соседи не были настолько глупы, чтобы считать, что Элизабет в ответе за поведение сестры, но после того случая она сдалась. Не настолько уж она стремилась к обществу, чтобы мириться с унизительной необходимостью все время что-то объяснять и извиняться.

Молчание она любила куда больше, чем все слова в мире. В нем она находила покой и ясность. Но не по ночам, когда беспорядочные мысли не давали ей заснуть, будто тысяча голосов в ее сознании вдруг принимались говорить наперебой, замолкали, перебивали друг друга, так что ей едва удавалось сомкнуть глаза.

Сейчас ее беспокоило странное поведение Люка. Слишком уж надолго задержался этот Айвен в голове ее племянника. Все выходные она наблюдала за тем, как Люк ходит, разговаривает и играет сам с собой. Он смеялся и хихикал, как будто проживал лучшие моменты своей жизни. Вероятно, надо что-то предпринять. Но рядом не было Эдит, которая справилась бы с этим так же чудесно, как справлялась со всем остальным. Наверно, Элизабет должна сама знать, как поступить. И снова она столкнулась с неведомыми тайнами материнства, и ей не у кого было спросить совета. И не с кого брать пример. Впрочем, она уже поняла, чего не надо делать, и то хорошо. До сих пор она следовала лишь своей интуиции и совершила несколько ошибок, но в целом считала, что справляется и Люк растет воспитанным, спокойным ребенком. Или, может быть, она все делает неправильно? Вдруг Люк кончит как Сирша? Где она так ошиблась, когда Сирша была маленькой, что сделало сестру такой, какая она сейчас? Элизабет застонала и опустила голову на стол.

Она включила компьютер и, пока он загружался, пила кофе маленькими глотками. Она зашла в «Google», набрала «воображаемый друг» и нажала «Поиск». На экране появились ссылки на сотни сайтов. Полчаса спустя она уже гораздо меньше переживала из-за ситуации с Айвеном.

К своему удивлению, она узнала, что воображаемые друзья — явление очень распространенное и не представляет собой проблемы, пока не мешает нормальной жизни. И хотя сам факт наличия воображаемого друга никак не вписывался в нормальную жизнь, это, по мнению врачей из Интернета, не являлось проблемой. Чуть ли не на каждом сайте ей советовали почаще спрашивать у Люка, что сказал или сделал Айвен, — только так можно выяснить, что творится в голове у самого мальчика. Это помогло Элизабет принять решение накрывать отныне стол не только для себя и Люка, но и для их фантомного гостя и не указывать без конца племяннику на то, что его друг существует только в его мыслях. Она с облегчением узнала, что воображаемые друзья — признак творческого склада ума, а не мучительного одиночества или стресса.

Но Элизабет все равно не могла это принять. Это противоречило всем ее убеждениям. Ее мир и мир фантазий лежали в разных плоскостях, и притворяться ей было очень сложно. Она не умела сюсюкать, не умела изображать, будто прячется, закрыв ладонями лицо, или соглашаться с тем, что плюшевый мишка действительно умеет разговаривать. В колледже она не могла даже читать тексты по ролям. Она выросла, зная, что нельзя витать в облаках, как мать, иначе попадет от отца. Это привили ей в раннем детстве, а теперь эксперты в Интернете убеждали ее, что все надо изменить.

Она допила остатки холодного кофе и прочла последнюю строчку на экране:

Воображаемые друзья исчезают в течение трех месяцев, вне зависимости от того, способствуете вы этому или нет.

Через три месяца она будет счастлива проводить Айвена и вернуться к нормальной жизни. Она пролистала календарь и обвела август красным фломастером. Если к тому времени Айвен не покинет ее дом, она откроет дверь и сама покажет ему дорогу.

Глава восьмая

Айвен, смеясь, крутился на черном кожаном кресле за столом в приемной Элизабет. Он слышал, как она в другой комнате разговаривает по телефону и назначает встречу своим скучным взрослым голосом. Но как только она повесила трубку, он услышал, что она опять напевает ту самую песенку. Он засмеялся про себя. Песенка была ужасно привязчивой, и если мелодия запала вам в голову, избавиться от нее уже практически невозможно.

Он все быстрее и быстрее крутился в кресле, делая пируэты на колесиках, пока его не начало мутить. Он решил, что крутиться в кресле — его самое любимое занятие. Он знал, что Люку очень понравилась бы такая игра, и, вспоминая грустное маленькое личико, прижатое к окну машины, он задумался, и кресло замедлило ход. Айвен очень хотел съездить в гости на ферму, а дедушке Люка явно не повредило бы немного веселья. В этом они с Элизабет были похожи. Два скучных старых йынчукса.

В любом случае расставание с Люком дало Айвену возможность понаблюдать за Элизабет, чтобы потом написать о ней отчет. Через несколько дней будет собрание, и для своей команды он должен сделать доклад о том, с кем в данный момент работает. Они все время так делали.

Если за несколько дней он окончательно убедится, что она не видит его, он снова сможет сосредоточиться на Люке. Может быть, несмотря на свой многолетний опыт, он что-то упустил, общаясь с ним.

У Айвена закружилась голова, и он поставил ногу на пол, чтобы остановиться. Он решил выпрыгнуть из крутящегося кресла, как будто это движущаяся машина. Он эффектно покатился по полу, как делают актеры в кино, и, посмотрев вверх, увидел девочку-подростка, стоявшую перед ним с открытым ртом и наблюдавшую за тем, как кресло вертится само по себе.

Она оглядела офис, пытаясь выяснить, есть ли там кто-нибудь еще. Нахмурившись, направилась к столу, как будто шла по минному полю, и тихо, словно боясь потревожить кресло, положила на стол сумку. Затем посмотрела, не следит ли кто за ней, и на цыпочках приблизилась к креслу, чтобы как следует рассмотреть его, выставив при этом руки вперед, будто пыталась приручить дикого скакуна.

Айвен захихикал.

Увидев, что все в порядке, Бекка в недоумении почесала в затылке. Может быть, Элизабет встала с кресла прямо перед ее приходом? Она ухмыльнулась, представив себе, как Элизабет, словно маленькая девочка, крутится на кресле, с убранными в тугой пучок волосами, в одном из своих строгих черных костюмов, с болтающимися в воздухе ногами. Нет, эта картинка была совершенно нереальной. В мире Элизабет кресла служили только для того, чтобы на них сидеть. И, воспользовавшись своим по назначению, Бекка немедленно приступила к работе.

— Всем доброе утро, — раздался из дверей пронзительный голос. В комнату впорхнула Поппи с фиолетовыми волосами; на ней были широкие джинсы с вышитыми цветами, туфли на платформе и цветастая футболка. Как обычно, каждый миллиметр ее тела был покрыт какой-нибудь краской.

— Хорошо ли прошли выходные? — Она всегда пропевала фразы и ходила по комнате, пританцовывая и размахивая руками со слоновьей грацией.

Бекка кивнула.

— Чудесно. — Поппи, подбоченившись, встала перед Беккой. — Что ты делала на выходных, Бекка? Вступила в дискуссионный клуб? Ходила на свидание и до смерти надоела своей болтовней какому-нибудь парню, а?

Бекка перевернула страницу книги, которую читала, не обращая на нее никакого внимания.

— Ничего себе, здорово, звучит потрясающе! Знаешь, мне так нравится дружелюбная атмосфера нашего офиса.

Бекка перевернула страницу.

— Да что ты? Наверное, пока с меня достаточно новостей, если ты не против. Что за… — Она отпрянула от стола Бекки и замолчала.

Бекка не отрывала взгляда от книжки.

— Оно так делает с самого утра, — тихо сказала она скучающим тоном.

Теперь настала очередь Поппи замолчать.

В офисе на несколько минут воцарилась тишина, при этом Бекка продолжала читать, а Поппи, не отрываясь, смотрела в пространство перед собой. Элизабет заметила, что ее сотрудницы надолго замолчали, и выглянула из-за двери.

— У вас все хорошо, девочки? — спросила она.

Таинственный скрип был ей единственным ответом.

— Поппи?

Не поворачивая головы, она ответила:

— Кресло.

Элизабет вышла из своего кабинета и посмотрела в ту же сторону. Стоящее за столом Поппи кресло, все забрызганное краской, от которого Элизабет уже много месяцев уговаривала ее избавиться, с громким скрипом вертелось вокруг своей оси. Тем временем Бекка продолжала невозмутимо читать книгу, как будто это была самая нормальная вещь в мире.

Поппи издала нервный смешок. Они с Элизабет подошли ближе, чтобы выяснить, в чем дело.