Коронатор Вилар Симона

– Что же тогда ты здесь делала, в то время как я велела тебе ожидать меня в опочивальне?

– Просто… Просто мне пришла в голову одна мысль. Сейчас все так взволнованы возвращением в Англию братьев Йорков, что я решила… Ну, словом, я хотела просить вас, моя принцесса, отпустить меня в Форвич[55], в церковь Святой Марии, помолиться за Ланкастеров у гроба Святого Августина.

– И для этого тебе понадобилось следовать за мной в темноте?

– Но утром я могла и забыть о своем благом намерении. Вы же знаете, что утром все кажется иным, чем накануне вечером!

И она улыбнулась так простодушно, что даже архиепископ усмехнулся. «Если эта девушка и лжет, то лжет весьма искусно», – подумала Анна. Бланш между тем продолжала:

– Я уже дважды ходила к гробнице Святого Томаса Бекета и молилась, чтобы Йорки оставили Англию в покое. Но, видимо, великий святой глух к мольбам такой грешницы, как я. А после того как вы отправились к его преосвященству, меня вдруг осенило. Ведь второе имя, данное мне при крещении, – Августа. Да-да, Бланш-Августа! И Святой Августин является моим покровителем. Вот я и решила, что следует помолиться над его святым прахом!

Она просияла, но Анна по-прежнему смотрела на нее с подозрением.

– Зачем же ты подслушивала?

– Вовсе нет! Я подошла к двери, услышала ваши голоса и, не осмелившись постучать, пошла назад. Тут вы меня и окликнули.

Бланш выглядела искренне огорченной, а на принцессу смотрела едва ли не с упреком.

– Ступай, – вздохнула Анна. – Но в другой раз будь умнее. Как бы ни были благочестивы твои помыслы, не забывай, что подобные проделки не принесут тебе ничего, кроме огорчений.

Когда фрейлина удалилась, Анна, вручив кардиналу письмо, еще раз попросила отослать его с первым же курьером.

Вернувшись к себе, она застала Бланш дремлющей в кресле. Вайки прыгнул к девушке на колени и лизнул в щеку. Анна давно заметила, что песик привязался к фрейлине, и почему-то именно сейчас решила положиться на его интуицию. Недаром ведь говорят, что животные издали чувствуют людей, замысливших злое.

Бланш помогла принцессе раздеться и, уже поправляя вышитое покрывало на постели, спросила:

– Так как же быть с Форвичем? Вы отпускаете меня, миледи?

Анна ничего не ответила и отослала фрейлину. Она была смертельно утомлена, однако долго не могла уснуть, без конца возвращаясь мыслями к Бланш. Эта девушка нравилась ей, но почему-то именно сейчас ей припомнились слова Сьюзен Баттерфилд о том, что Бланш служила королеве Элизабет, а также и то, что она среди прочих находилась в ее покоях в Вестминстере, когда пропали написанные на латыни черновики первого письма. Больше того – именно она снарядила с письмом Джека Терсли, заверив, что лучшего гонца принцессе не сыскать, а вышло, что Уорвик так и не получил известия об измене Кларенса. Теперь же это ее появление под дверью покоев архиепископа… Слишком много совпадений! Впрочем, возможно, что она просто излишне возбуждена и измучена сегодняшним днем и понапрасну клевещет на это очаровательное дитя… Ведь Бланш производит впечатление простодушной, если даже не слегка глуповатой. К тому же Анна выказывает такое расположение и осыпает столькими милостями эту дворяночку из графства Сэрри, что той должно быть невыгодно вредить своей госпоже.

Анна откинула покрывало и села. Слуги архиепископа, стараясь изгнать сырость из старого помещения, расставили вокруг ее ложа шесть жаровен. Но, видимо, переусердствовали, так как в опочивальне стало нечем дышать. Анна изнывала от духоты.

Она встала и прошлась по комнате. Вайки, приоткрыв один глаз, проследил за хозяйкой и снова уснул, забавно перевернувшись на спину и подняв одну лапку. Анна приотворила окно. Воздух на улице был теплым и душистым. Пахло нежной весенней зеленью, цветами из архиепископского сада, влажной землей. Уже давно отзвонили к полунощной, было тихо и покойно. За окном кардинала мерцал слабый свет. Какое-то время принцесса смотрела на пламя свечи за частым переплетом. Какие мысли теснятся в голове преподобного Томаса Буршье после известия о возвращении того, кто выхлопотал для него кардинальскую мантию?

Где-то неподалеку затянул свою песню сверчок. Анна вздохнула и уже собралась было прикрыть окно, когда какое-то едва заметное движение внизу привлекло ее внимание. Мрак двора оставался непроницаемым, и даже слабые блики, падавшие на каменные плиты из покоев архиепископа, не рассеивали тьму. Тем не менее, Анна готова была поклясться, что возле одной из каменных химер, украшавших крыльцо, смутно виднеется алое платье Бланш. Замерев, принцесса попыталась разглядеть происходящее получше. Где-то скрипнула дверь. Анна забеспокоилась, потом начала злиться. Ну уж нет, сейчас она призовет эту вертихвостку и все у нее выпытает! Она уже хотела окликнуть Бланш, когда в полосе света различила священника, торопливо пересекавшего двор. В полнейшей тишине слышалось шарканье его сандалий по плитам двора. Священник был в черной рясе с накинутым на голову островерхим капюшоном, но что-то в его крупной фигуре показалось ей знакомым. Через мгновение она уже не колебалась. Это был Джон Мортон.

Черная ряса капеллана почти растворилась в тени каменной химеры, однако легкий, едва уловимый шепот, больше похожий на шелест листвы, принцесса все же различила. Это продолжалось довольно долго. Анна до боли вглядывалась в сумрак, пока не заметила, что Мортон так же торопливо пересек двор и исчез в галерее под епископским окном. Однако ей не удалось заметить, куда подевалась Бланш Уэд. Под конец она даже решила, что алое платье ей померещилось. Как бы то ни было, Анна решила на другой же день обо всем расспросить Джона Мортона.

Однако утро принесло разочарование. Оказывается, капеллан герцога Кларенса отбыл в Лондон еще затемно, едва отворили городские ворота.

Тогда она велела позвать Бланш. Фрейлина явилась не сразу. Было заметно, что она одевалась второпях – шнуровка на рукавах была затянута кое-как, пряди волос выбивались из-под эннена.

Анна сидела в кресле, а Сьюзен Баттерфилд прибирала ее волосы. Заметив в зеркале вошедшую фрейлину, принцесса небрежно проговорила:

– Вы, как я замечаю, сегодня проспали, милочка. Еще бы, после того как вы полночи прошептались с капелланом герцога Кларенса!

Дыхание запыхавшейся Бланш остановилось. Даже в голубоватой мути зеркала Анна видела, как щеки девушки покрылись мучнистой бледностью. Сьюзен Баттерфилд, сообразив, что Анна гневается на свою любимицу, замерла, со злорадной улыбкой наблюдая за происходящим.

Внезапно Бланш кинулась принцессе в ноги.

– Пощадите, милостивая госпожа! Я знаю, что любезничать с духовными особами величайший из грехов, но ведь большего пройдохи и бабника, чем этот Мортон не найти во всей Англии! И он так щедр! Смотрите, какую прелестную вещицу он преподнес мне всего за несколько поцелуев.

Она показала Анне золоченый перстенек с вырезанными цветами.

– Я знаю, что это грешно, – тараторила Бланш, не давая Анне опомниться, – и я могу погубить свою душу… Но он такой красивый мужчина и мне лестно его внимание. Ах, миледи! Простите меня! Клянусь Пречистой Девой, это больше никогда не повторится!

Анна с легким изумлением смотрела на Бланш. Она видела, что та напугана, но причина ее испуга оказалась вовсе не той, что она ожидала.

– Стыд и срам! – возмутилась леди Баттерфилд. – Вертеть подолом перед латниками и джентри – это еще куда ни шло. Но впасть в блуд с особой духовного сана!.. Господи Иисусе, слыханное ли дело!..

Бланш бросила разъяренный взгляд на придворную даму.

– Таких старых дев, как вы, всегда бесит, когда более молодым и красивым уделяют внимание мужчины. И чем больше у них седых волос и морщин, тем хуже они помнят, на какие уловки пускались, когда мечтали подцепить кавалера!

Сьюзен Баттерфилд задохнулась от гнева, но уже в следующий миг, забыв обо всем, кинулась на фрейлину.

– Потаскуха! Грязная тварь!

Она сорвала с Бланш эннен и, вцепившись ей в волосы, опрокинула на пол. Но и Бланш не осталась в долгу. Она рванула Сьюзен за юбки так, что те затрещали и чопорная дама повалилась рядом с ней, а уже через миг они, визжа и бранясь, как торговки в порту, катались по ковру, тузя друг друга.

Анна поначалу опешила, а затем попыталась остановить их. Но не тут-то было. Даже подоспевшие ей на помощь служанки не могли разнять сцепившихся фурий, пока прибежавшие на шум лакеи не растащили их по углам. Но и тогда они вырывались и поливали друг друга отборной площадной бранью.

И тут принцесса расхохоталась, а за ней принялись смеяться и горничные, и лакеи, и клирики, и вся сбежавшаяся прислуга. Леди Сьюзен и Бланш, растрепанные, в изодранной одежде, пристыженные, среди всеобщего веселья продолжали метать друг на друга пылающие взгляды.

Первой опомнилась Анна.

– Довольно, – сказала она, подняв руку. Ей было уже не до смеха. Что подумают в Кентербери о дворе принцессы Уэльской, если станет известно об этом происшествии? Она сердито приказала леди Сьюзен отправиться в один из ближайших монастырей, чтобы покаяться и понести кару за свою несдержанность и злой язык. Бланш Уэд была препровождена под стражей в Форвич замаливать грехи. Впрочем, и без того стоило удалить от себя фрейлину, в преданности которой возникли сомнения.

После завтрака Анна решила проведать короля. Однако то, что она увидела, лишь еще больше расстроило ее. Генрих Ланкастер по-прежнему не понимал, что происходит вокруг него. Он сидел, тупо уставившись в одну точку, его приходилось кормить с ложки, переносить с кресла на кровать и обратно, переодевать. Король больше походил на труп, чем на человека.

– Сколько это может продолжаться? – спросила принцесса у камердинера.

Лорд Лэтимер выглядел утомленным и подавленным.

– Дай Бог, чтобы это не затянулось. Однако надеюсь, что недели через две он начнет различать слова и тогда станет послушен, как дитя.

– Две недели! Вы шутите, милорд! Никто не поверит в столь затянувшийся обет короля, особенно сейчас, когда в Англии снова Йорки. Нам все равно придется возвратиться в Лондон, и боюсь, что герцог Кларенс постарается сделать все, чтобы весть о безумии Генриха Ланкастера распространилась повсюду.

– Миледи, не стоит отчаиваться. Если короля не тревожить и дать ему покой, он сможет вскоре поправиться. А я буду денно и нощно молить Бога, чтобы это произошло как можно скорее…

Потянулись нескончаемые дни. Для принцессы это было напряженное время. Из Лондона один за другим прибывали гонцы с требованиями возвратиться в столицу, но Анна и старый камердинер держались стойко, обещая тронуться в путь, как только того пожелает монарх. Что касается Томаса Буршье, то он стал избегать всех, появляясь только на службах в соборе, все же остальное время кардинал проводил в своих покоях, никого не принимая. Однако в один из дней Анна все же добилась приема – перед самой мессой, которую должен был служить в соборе сам примас.

– Как вы думаете, ваше преосвященство, не пришло ли уже время возвратиться вашему посланцу? Ведь уже минуло шесть дней, как вы отправили его к герцогу Уорвику, а ваша почта считается самой скорой в Англии!

Примас ответил не сразу. Служки уже облачали его, накидывая на плечи паллеум[56], подавая сверкающую митру, расшитые перчатки и золотой посох.

– Я думаю, – наконец вымолвил он, – что если бы Делатель Королей счел нужным, он давно прислал бы его назад с ответным посланием. А поскольку в королевстве неспокойно, он может держать его при себе до тех пор, пока не будет готов ответ.

– Но разве мы не знаем, что Эдуард и Ричард до сих пор в Йорке и пока нет причин для беспокойства? Разве ливрея посланца архиепископа Кентерберийского больше не хранит посланца в пути?

– Дитя мое, вы требуете от меня невозможного. Один Всевышний может читать в помыслах людских. И если ваш отец не торопится с ответом – значит, он видит в том резон. Чего вы требуете от меня? Я сделал все, о чем вы просили, – гонец отправлен и снабжен хорошей охраной.

Анне пришлось согласиться с кардиналом, и тем не менее ее беспокойство росло. Она не находила себе места. Единственной отрадой для нее в это время были верховые прогулки. Погода держалась прекрасная, и принцесса каждый день по несколько часов скакала по лугам и рощам «сада Англии» – графства Кент. Обычно ее сопровождала довольно многочисленная свита, но принцессе доставляло особое удовольствие умчаться от всех на своем быстроногом иноходце Мираже, а потом наблюдать из-за старых развалин или из ольховой рощи, как охрана и приближенные, сбившись с ног, разыскивают свою повелительницу. Это смешило ее и заставляло вспоминать детство, когда она была свободна, как ветер. Теперь же, натешившись суетой свиты, она возвращалась и вновь становилась заложницей придворного этикета.

Однако именно в часы этих прогулок она вдруг открыла для себя, как хорошо помнят и любят в Кенте ее отца. Здесь было немало крепостей и замков, где он останавливался в бытность свою вице-адмиралом Англии, когда его моряки захватывали вражеские суда и большая часть награбленного добра оседала в Кенте. Уорвик делал богатые подношения местным церквам и монастырям, устраивал великолепные празднества, возводил новые укрепления, строил школы и лечебницы. В Кенте не забыли его благодеяний, и привязанность кентцев к Делателю Королей распространилась и на Анну Невиль. Ее радостно приветствовали в городках и крепостях графства, зачастую величая не принцессой Уэльской, а просто дочкой Уорвика. Их симпатии выражались отнюдь не в почтении и подобострастности, к которым она привыкла в Лондоне, а в простодушной фамильярности.

– Эй, Анна Невиль! – кричал ей хозяин корчмы у Дороги Паломников. – Зайди-ка, отведай, как умеет готовить моя хозяйка жареную форель! Твой батюшка ценил ее стряпню и нередко сиживал у меня перед камельком, беседуя с пилигримами, – ни дать ни взять рыцарь из тех, о которых писал старина Джеффри[57].

Или в другой раз:

– Погляди-ка сюда, красавица Анна, – кричала румяная толстуха, направляющаяся с возком шерсти на рынок в город. – Видишь моего сынка Дика? Ему сейчас одиннадцать, и он парень хоть куда. А ведь зачала я его, когда твой батюшка – благослови его Господь – был наместником в славном Кенте, да и назвала я сынишку как полагается – Ричардом.

И она лукаво подмигивала принцессе, удивленно взиравшей на крепкого подростка с зелеными раскосыми глазами и ястребиным носом Уорвика.

А однажды при переправе через реку Стор краснолицый подвыпивший паромщик сказал ей:

– Клянусь галлоном доброго кентского эля, в этих краях ваш батюшка, леди Анна, мог бы хоть завтра быть признан королем. Да и в Англии, думаю, тоже, если бы Господь надоумил его вовремя это сделать. И не было бы тогда этой проклятущей свары, которой конца не видать.

Недалеко от местечка Селлинг принцессе показали ажурную часовенку Святой Анны, которую Уорвик воздвиг в год ее рождения. Девушка долго молилась в ней перед раскрашенной позолоченной статуей своей небесной покровительницы, ибо, несмотря на умиротворение, витавшее в воздухе «сада Англии», – с его прозрачными реками, зелеными фермами и старой римской дорогой, никогда не бывавшей пустынной из-за множества паломников, – Анна чувствовала, как непрочно ее собственное положение и какая опасность подстерегает отца. Безоблачное синее небо графства Кент казалось ей давящим, словно перед грозой, – той грозой, что надвигалась с Севера.

Едва ли не каждый день Анна навещала короля, садилась у его ног и, взяв руки короля в свои, участливо говорила с ним. В конце концов ей начало казаться, что Генрих прислушивается к звукам ее речи, а однажды он даже попытался ей улыбнуться.

– Да, да, я тоже заметил, – воскликнул Джейкоб Лэтимер, когда Анна сказала ему об этом. – Видимо, Святой Томас услышал наши мольбы и королю становится лучше. Еще немного, и он хотя бы отчасти придет в себя.

Одной из своих главных обязанностей Анна почитала посещение городских приютов и больницы Святого Томаса Бекета при соборе. Больница была древней, сохранившейся, наверное, еще с тех времен, когда Святой Августин крестил в Кентербери англосаксонского короля Этельберта. Своими мощными каменными стенами и небольшими окнами, куда проникало недостаточно света, отчего в помещении всегда горели ряды светильников, больница походила на крепость. Само здание было длинным и узким, так что алтарь в его глубине, где ежедневно служили четыре мессы и читали на ночь молитвы, почти не был виден от входа. В помещении было сыро, хотя архиепископ и следил за тем, чтобы здесь всегда пылали жаровни и курился ладан. Однако это мало помогало, и в больнице всегда витал тяжелый, тошнотворный дух от бесчисленных больных, которые являлись к праху Святого Бекета, а затем попадали сюда.

Анну с первых же дней поразило это вместилище человеческих страданий. На длинных нарах вдоль стен лежали старики и дети, роженицы и умирающие, покрытые гнойными струпьями, распухшие от водянки, гангренозные, истощенные дистрофией или мечущиеся в бреду. Среди них в светлых одеждах сновали монахи-цистерианцы, разнося лекарства, меняя повязки, обмывая и унося умерших. Они боролись за каждую жизнь с такой самоотверженностью, какую может дать только вера. Цистерианцы владели всеми медицинскими секретами своего времени, умели готовить мази, настои и бальзамы, зашивать раны, вскрывать нарывы, устранять рубцы и затвердения. Приходя сюда и наблюдая за их работой, Анна ловила себя порой на кощунственной мысли, что не столько молитва, обращенная к святыне Англии, сколько умение лекарей совершает чудо возвращения страждущим здоровья. Впрочем, чудеса в таком скопище недугов совершались далеко не всегда и число зашитых в саваны трупов редко уменьшалось.

Перед тем как войти под этот кров, Анна всякий раз дважды читала молитву, чтобы набраться духу. Так и сейчас, преклонив колени и сотворив крестное знамение, она прошла внутрь, но не сделала и нескольких шагов, как почувствовала дурноту. Недалеко от входа в углублении стены лежал шестилетний мальчик, которого принесли на носилках его молодые родители из далекого Корнуола. Ребенок был покрыт коростой, волос у него не было, но его удивительно красивые синие глаза с печальной умудренностью смотрели на мир.

Когда Анна подошла, мальчик попытался улыбнуться. Принцесса всегда была добра к нему, и однажды даже подарила блестящий волчок.

– Как дела, маленький Тимоти? – спросила она, садясь, но внезапно отшатнулась. От ребенка всегда шел нестерпимо дурной запах, но сегодня ей показалось, что он по-особому резок. Мимо прошел монах, неся в горшке горящие угли для жаровни. Анну обдало жаром и смрадом, запах Тимоти смешался с запахом толстой старухи, лежавшей рядом, с тысячей запахов больницы.

Принцесса едва успела выбежать на воздух, все внутренности переворачивались. Кентские барышни, состоявшие у нее в услужении, пришли в замешательство, не зная, что делать. К счастью, рядом оказался один из монахов. Он усадил принцессу в тени, смочил ей виски и велел послушнику принести прохладного отвара из мяты.

Вскоре Анне стало лучше, но голова все еще кружилась и в ушах стоял звон. Она изменила решение идти в больницу и вернулась к себе. Весь остаток дня она чувствовала себя так же неважно и, отказавшись от трапезы, пораньше легла в постель.

Однако едва вышла последняя фрейлина, как она вскочила и села на кровати, широко открытыми глазами глядя на свет ночника. Она была бледна и вся дрожала.

– Пречистая Дева! Ангелы небесные! Что теперь будет?

Минул месяц с тех пор, как она лежала в объятиях Филипа Майсгрейва, и теперь стало ясно, что та ночь не прошла бесследно!

В последнее время, измученная подозрениями и тревогами, она не обращала внимания на свое состояние и лишь пару раз подосадовала, ощущая легкое головокружение по утрам. Но сегодня!..

– Иисусе Христе! Всемилостивый!.. Спаси меня! Сделай, чтобы это было не так!

Однако немного поразмыслив, она с ужасом пришла к заключению, что все признаки указывают на одно – она беременна.

Всхлипнув, Анна закрыла лицо руками, словно пытаясь спрятаться от самой себя. Последствия могли быть ужасающими. Уже три месяца она жила в разлуке с супругом, и теперь вся Англия должна узнать о ее позоре. Нет, о куда худшем. Сторонники Йорков так кичатся тем, что у их предводителя появился наследник… Что же будет с ланкастерцами, когда станет известно, что жена их принца собирается преподнести им бастарда? Она губила дело Алой Розы, она покрывала несмываемым позором род Невилей, род Ланкастеров. Страшно и подумать, что будет с ее отцом, когда все откроется. Делатель Королей всегда так гордился своей младшей дочерью, так превозносил ее ум, смелость, очарование… Он сделал ее принцессой, первой леди королевства, а она отплатила ему столь подлым ударом!

Что теперь будет? Уорвик наверняка отречется от нее, она будет изгнана, а может быть, даже и казнена. Но самым невыносимым было то, что отец уже точно не оправится от такого удара. Он никогда не страшился смерти или поражения, но честь семьи была для него свята, как вера в Христа. Отец, дорогой отец… что за чудовище ты взлелеял на своей груди!..

Анна захлебывалась от рыданий. О небо! Как она могла быть такой беспечной, как могла так долго ходить по лезвию меча, не задумываясь о последствиях. Она ничего не боялась, пока была рядом с Филипом. Во Франции ее супруг и королева постарались избежать огласки, даже отец ни о чем не догадывался… О, как она была несправедлива к мужу и свекрови, забывая, что они попросту спасали ее доброе имя. Она сбежала от них и, едва увидев Майсгрейва, вновь полетела к нему, словно мотылек на пламя светильника. И судьба, которая столь долго была терпелива к Анне, наказала ее за своеволие. Что ждет ее теперь?

Анна слышала, как отбивает ночные часы колокол в соборе. Все спало во дворце епископа, и никто не слышал рыданий принцессы.

– Господи! Теперь мне остается лишь умереть! Только кровь сможет смыть пятно позора с моей семьи…

Всхлипывая, она поднялась и подошла к секретеру, где среди прочих безделушек лежал увесистый нож для мяса и овощей. Он был выкован из хорошей шеффилдской стали и тускло поблескивал при свете ночника.

Какое-то время Анна подержала его в руке, словно взвешивая. Она не могла решиться. Самоубийство – смертный грех. Совершив подобное, она покрыла бы себя не меньшим бесчестьем. Что станут говорить в Англии, когда станет известно, что юная принцесса Уэльская лишила себя жизни?..

Она осторожно вернула нож на место. Нет, девушек, которые кидались в колодцы, травили себя зельями или вешались, чаще всего подозревали именно в тайной беременности. К тому же результат будет тем же: худая молва, разброд в стане Алой Розы и отчаяние Делателя Королей.

Анна уже не плакала, впав в какое-то оцепенение. Глаза ее горели, сердце мучительно ныло. С улицы донеслось бряцанье стали и послышался хриплый голос ночного сторожа:

– Второй час ночи! Все спокойно. Почивайте с миром.

Анна огляделась. Все оставалось прежним: мерцали угли в жаровнях, плавал огонек в бронзовой чаше ночника, стрекотал сверчок. Изменилась только она, переступив грань, за которой только скверна и адские муки. Нет больше такой молитвы или покаяния, которые очистили бы ее.

На маленьком столике возле кровати лежали ее кольца и ладанка, когда-то подаренная Филипом. С ее помощью она вызвала Филипа в гостиницу «Леопард». Слезы медленно текли из глаз Анны. Она вспомнила, какой счастливой была тогда, как упивалась его нежностью и лаской… Лучше бы он вовсе не приходил, исчез из ее жизни навсегда!

Она почувствовала злость. Ведь он знал ее, знал, насколько она безрассудна и безоглядна. Он мог бы поберечь ее… Но было и другое. Сколько раз даже в Кентербери, неся груз покаяния, она предавалась мечтам о той роковой и полной блаженства ночи! Словно впав в безумие, она никак не могла насытиться его ласками. Фил, Фил… Что за греховный сосуд человеческое тело, если даже на пороге гибели оно не может забыть тех утех, которые были ему дарованы?

Принцесса взяла ладанку со святой реликвией и осторожно поднесла к губам. Когда в Париже Филип Майсгрейв подарил ее Анне, у него были нестерпимо печальные глаза, а ее сердце разрывалось от боли. Тогда ей казалось, что большего страдания не бывает. Сколько же раз после этого она приникала к этой ладанке, моля лишь об одном – о новой встрече с Филипом. И святыня откликнулась, соединив их, но эта встреча оказалась гибельной для Анны.

Принцесса вскинула голову.

– Нет, я слишком жадно желала этого, чтобы смириться.

Внезапно ей пришла в голову отчаянная мысль. Она родит этого ребенка. Он будет Ланкастером! Ей придется нести крест своей лжи всю жизнь, ежечасно сжигать себя на костре раскаяния, дав престолу бастарда, но ребенок Филипа Майсгрейва – это лучшее, что могла преподнести ей судьба!

Она осторожно провела рукой по животу и улыбнулась. «Об этом никто не узнает. Я сделаю так, что ни супруг мой, ни королева Маргарита ни о чем не догадаются. Если понадобится, я поеду во Францию и брошусь в объятия Эдуарда. Да, завтра же вечером я отправлюсь в Дувр и зафрахтую судно, чтобы переправиться через Английский Канал!»

За окном уже брезжил рассвет, когда Анна забылась тяжелым сном. Утром ее не будили, когда же она проснулась, солнце уже заливало светом опочивальню. За дверью Анна различила сердитый голос Сьюзен Баттерфилд, распекавшей новых фрейлин, которых подобрали для Анны из местного дворянства.

– Неужели нельзя усвоить, что когда вы укладываете одежду ее высочества в сундук, необходимо прокладывать каждую вещь душистой травой! И потом – почему никто не следит за тем, чтобы после прогулки шпицу мыли лапы? Вы только взгляните, какие следы оставил этот паршивец на коврах!

Леди Сьюзен уже возвратилась из монастыря. Наверное, вечером появится и Бланш. Какое счастье, что она отослала обеих! Ибо эти двое, будь они при ней, наверняка заметили бы отсутствие у нее в положенный срок месячных и обо всем догадались бы.

Поднявшись, Анна кликнула фрейлин и велела одеть ее. Есть ей не хотелось, и теперь она решила сразу же отправиться к мессе.

На обширной площади перед собором толпилось множество паломников. Были здесь и вельможи, и нищие, и пилигримы, явившиеся из других стран с посохами в руках. Мужчины, женщины, старики, дети, – все они длинной вереницей двигались к собору, и их пение сливалось с перестуком молотков, скрежетом пил и криками каменщиков, трудившихся на лесах вокруг еще не завершенной центральной башни собора.

Анна надвинула глубже капюшон – ей не хотелось быть узнанной, и смешалась с толпой, оставив сопровождающих. Она решила как бы заново совершить паломничество, но не исповедоваться, а просить у святого защиты, прощения, ибо то, на что она решилась, было величайшим грехом.

Впереди шествия двигался монах с хоругвью. Он громко распевал, и паломники повторяли за ним слова из литании:

– Vinite: revertamus ad Dominum, qui ipse cepit et sanabit nos, percutiet et curalit nos est vivemus in conspectu ejus. Alleluiа![58]

Анна прошла к алтарю и пала на колени перед распятием. Вновь и вновь повторяла она издавна знакомое: «Непорочная Дева… Иисусе, Сын Милосердной Девы… Ты читаешь в душе моей…»

– Ваше высочество. – К ней, осторожно ступая, подошел брат-ризничий. – Ваше высочество, отчего вы здесь, среди толпы?

Анна попросила, чтобы монах проводил ее к находящейся здесь же гробнице Генриха IV Ланкастера, деда нынешнего несчастного короля.

Изваяние первого короля из рода Ланкастеров покоилось на черной гранитной плите и было сплошь вызолочено. Руки Генриха IV были молитвенно сложены, глаза закрыты. В мерцании свечей и драгоценных украшений лицо короля казалось суровым, исполненным величественного достоинства и силы. Анна долго вглядывалась в него. Ни одна его черта не напоминала нынешних Ланкастеров.

Анна опустилась перед гробницей на холодные плиты.

– Ты знаешь, что я задумала, и если это в твоей воле – помешай мне. Но и мне, и тебе известно, что так будет лучше для Англии, ибо дитя в моем чреве – это новая, свежая и сильная кровь. Кровь Ланкастеров истощилась уже после твоего сына, короля-победителя Генриха V. Внук твой столь же слаб и неразумен, как и его дед Валуа. Воистину, он больше Валуа, чем Ланкастер. Твой правнук, а мой супруг, мой Эдуард – всего лишь хилый побег на некогда могучем древе. Я же дам трону сильного наследника и в этой решимости не остановлюсь ни перед чем.

Легкий сквозняк поколебал пламя свечей, и тени заскользили по лику надгробия. Казалось, первый из Ланкастеров хмурится. Анне стало жутко, и она широко перекрестилась всей ладонью.

– Я тебе сказала всю правду! Все остальное – твоя воля. Сможешь – помешай…

После пребывания в соборе Анна отправилась в аббатство Святого Августина навестить свекра. Король смирно сидел на стуле, в светлой одежде, умытый и причесанный, и рассеянно перебирал бусины четок.

– Государь хорошо выглядит, – заметила принцесса.

– Да, он уже снова понимает речь и послушно выполняет все, что ему говорят. Но самостоятельно ничего не делает. Я усадил его здесь, и так он и будет сидеть, даже если почувствует голод или обмочится. – Лорд Лэтимер сокрушенно покачал головой.

Анна вздохнула.

– Я собираюсь сегодня покинуть Кентербери.

Лэтимер обеспокоенно взглянул на нее.

– Вы считаете, что больше нельзя оттягивать возвращение в Лондон?

– Я не хочу возвращаться в столицу. Я отправляюсь в Дувр, откуда проследую далее – во Францию. Мне надо быть подле супруга.

– А как же его величество?

– О, пока с ним такой ангел-хранитель, как вы, мой славный Лэтимер, ему ничто не угрожает. Я не думаю, что мой отъезд изменит ход событий здесь, тогда как за морем я смогу поторопить супруга.

– Поистине, ubi tu Gajus, ibi ego, Gaja![59] Но как быть с решением, что именно вы будете представлять Ланкастеров в Англии, пока король болен?

– Генрих Ланкастер, мне кажется…

Она умолкла на полуслове и прислушалась. На мгновение ей почудилось, что когда-то все это уже происходило с ней. Она стояла у окна, слыша цоканье подков по плитам двора, лязг металла, громкие голоса. Это было в тот день, когда пришла весть о высадке Эдуарда Йорка. У Анны вновь забилось сердце. Распахнув окно, она увидела, как на широкий монастырский двор парами въезжают закованные в стальные латы воины. На древках их копий развевались флажки, а табары[60] были синего и светло-голубого цветов.

– Это цвета барона Стэнли, – сказала Анна и тут же увидела самого лорда.

Сэр Томас Стэнли ехал на поджаром рыжем жеребце в малом воинском облачении. Он был без шлема, ветер играл его коротко подрезанными седыми волосами. В седле он держался с мальчишеской удалью, небрежно отпустив поводья и направляя коня лишь коленями.

Анна с невольным облегчением вздохнула. Пожалуй, никому из тех, кто окружал ее в Лондоне, она не обрадовалась бы больше. Невзирая на то, что Стэнли был рыцарем одной из самых чопорных дам двора, Маргариты Бофор, барон умел так развеселить двор своими остротами, что ему прощались любые вольные выходки, а священники замаливали в церквах его грехи. Ему сошло с рук даже то, что он бросил новорожденного сына и чахнущую жену в старом родовом поместье, а сам вел вольготную жизнь при дворе.

Анна спустилась и вышла на ступени аббатства.

– Милорд Стэнли! Рада приветствовать вас в Кентербери.

Барон осадил коня.

– Клянусь Святым Томасом, и я счастлив видеть в добром здравии самую обворожительную принцессу Англии!

Анна, улыбаясь, сбежала по лестнице, а Стэнли вдруг наклонился и, легко подхватив ее под руки, усадил перед собой на седло, прежде чем она опомнилась.

– Что вы делаете, милорд?

– Я, подобно рыцарю Круглого Стола, похищаю деву, чтобы увезти ее в поля, где она сплетет венок из анемонов, чтобы увенчать им преданного воина.

И отдав своим латникам приказ спешиться и ожидать его, Стэнли направил коня под готическую арку монастырских ворот.

Анна удивленно смотрела на сэра Томаса. Только он мог позволить себе подобные выходки и выйти при этом сухим из воды. На глазах пораженных паломников барон легкой рысью проскакал по улицам Кентербери, а когда впереди зазеленели склоны кентских холмов, пустил коня ровной иноходью. Стэнли скакал, одной рукой поддерживая принцессу, другой правя конем. Вскоре Анна почувствовала, что ей неудобно в обнимающем ее кольце стали.

– Ради Бога, довольно, сэр Томас. Остановитесь!

Барон сейчас же придержал коня.

– Видите вон ту увитую зеленью харчевню у ручья? Там подают отменное блюдо из лососины в лимонном соусе и великолепные маринованные грибы, посыпанные ранней зеленью. Всегда, когда я приезжаю в Кент, я обязательно заглядываю в «Дом скитальцев» и, смею заметить, ни разу еще не испытал разочарования. А сейчас я страшно хочу есть, хотя ничуть не меньше хочу поскорее сообщить вам все последние новости.

Он взглянул на принцессу так странно, что та забеспокоилась. Карие глаза барона глядели серьезно и печально. Они подъехали к харчевне, находившейся в стороне от Дороги Паломников, однако туда вела проторенная тропа. Во дворе харчевни кудахтали куры, под навесом жевали сено два мула и ослик, на кустах сохло белье.

Стэнли спрыгнул с коня и бережно поставил на ноги принцессу.

– Эй, хозяин, гони всех прочь! Сегодня твою развалюху соблаговолила посетить сама наследница престола!

Он небрежно бросил подбежавшему слуге повод и, высыпав хозяину в подставленную ладонь щедрый задаток, потребовал, чтобы в зале не осталось никого, кроме них с принцессой. Он даже пнул под зад какого-то заупрямившегося сквайра, который не пожелал уходить и стал кричать, что он благородный человек и может сидеть за трапезой хоть в обществе самого короля. Избавившись таким образом от подвыпившего дворянина, Стэнли встал в дверях, приложил руку к груди и низко поклонился, пропуская принцессу.

Анна вдруг с глухим раздражением подумала, что Томас Стэнли властен и резок только с теми, кто ниже его, ибо в кругу равных себе он слывет человеком покладистым и уступчивым.

Принцесса осторожно присела на торопливо вытертый хозяйкой табурет. Служанки поставили перед ними большое глиняное блюдо, от которого исходил дразнящий запах лососины. Рядом, в горшочках, блестели, как мраморные, отборные шампиньоны. В кувшине плескалось душистое темное вино. Анна опасалась, что запах пищи может вновь вызвать у нее дурноту, однако вместо этого ощутила волчий голод и торопливо придвинула к себе тарелку.

– Что вы собирались мне сообщить, милорд? – спросила она, взглянув на Стэнли.

– О, ни слова, пока вы не отведаете этого божественного блюда. Несколько кусочков, принцесса, – и любая новость покажется вам не такой скверной.

– Неужто известия столь дурные?

Стэнли улыбнулся и поднял кружку.

– За дивные изумрудные очи прекраснейшей из принцесс! Выпейте немного, ваше высочество, вы что-то бледны.

Анна пригубила вино, но затем решительно заявила, что не проглотит ни крошки, пока барон не сообщит о цели своего визита. И хотя тот продолжал отшучиваться, Анна знала, что, несмотря на весь свой кураж, Томас Стэнли человек нестойкий и долго упрямиться не станет. Вскоре он и в самом деле повел речь о деле.

– Я приехал за вами и за королем, леди Анна. Необходимо как можно скорее возвращаться в Лондон.

– Кто это решил? Герцог Кларенс?

– Так постановил Совет.

– О да, но ведь, пока моего отца нет в Лондоне, Совет возглавляет его милость милорд второй протектор.

– Отнюдь нет. Ваш свояк, миледи, отправился в графство Глостер, а во главе Совета стоит ваш дядюшка, епископ Джордж Невиль. Ему-то, надеюсь, вы доверяете? Ибо, насколько я понял, к супругу своей сестры вы относитесь с опаской.

Анна отвела взгляд и, взяв ломтик лососины, с удовольствием отправила в рот.

– Очень вкусно, вы были правы, милорд. Однако в отношении милорда Кларенса вы несколько сгустили краски. Просто с известного времени у меня со свояком и сестрой несколько не ладятся отношения.

Стэнли неожиданно сказал:

– Однажды на Совете ваш отец неожиданно повторил слова Христа: «Один из вас меня предаст!» Время сейчас беспокойное, а измены за годы войны стали вещью обычной. Тем не менее, с тех пор меня неотступно гложет мысль – кто же станет новоявленным Иудой?

Анна пристально вгляделась в карие глаза барона, но тот лишь лукаво подмигнул и отбросил со лба седую прядь. Обычно люди старше тридцати в глазах юной принцессы выглядели пожилыми и почтенными, но сэр Томас в его годы по-прежнему оставался мальчишкой. Его открытая улыбка и бесшабашность очаровывали Анну. Ей хотелось довериться ему, но в то же время она чего-то опасалась. Стэнли прав: сейчас нельзя доверять даже собственной тени. К тому же – Анна не забывала этого – родной брат барона Стэнли, Уильям, оставался преданным сторонником Белой Розы и всегда находился при Эдуарде.

Девушка снова обмакнула в соус ломтик лососины. Они были одни в харчевне. Их стол передвинули поближе к открытой двери, подальше от коптящего очага и залитых соусами и вином длинных столов, тянувшихся вдоль стен.

Повернувшись, Анна посмотрела на улицу. Солнечные блики искрились в воде ручья, темными пятнами выделялись крупные валуны, и крестьянские ребятишки, забавляясь, прыгали по ним, сталкивая друг друга в воду. Хозяйка со служанкой снимали с кустов просохшее белье, поглядывая в распахнутую дверь на принцессу и барона. Слышались нежный пересвист малиновок и отдаленный шум водяной мельницы. Все дышало миром и покоем, ничто не предвещало, что Англия вновь на пороге кровавой междоусобицы.

Анна обратилась к Стэнли.

– Сюда уже не раз приезжали гонцы, и в их числе даже духовник Джорджа Кларенса, с требованием нашего скорейшего возвращения. Однако король все еще никого не принимает, и мы по-прежнему остаемся в Кентербери, так же как Эдуард Йорк – в Йоркшире.

– Это не совсем так. Если еще недавно Эдуард уверял, что явился в Англию исключительно ради того, чтобы вступить во владение наследием своего отца, то теперь он уже не скрывает, что основная его цель – возвращение трона. Больше того – он собирает войска, скликает сторонников. Первым к нему прибыл сэр Джон Монтгомери со своими людьми, затем – Стаффорд и множество других. Силы Белой Розы растут с каждым днем, и не сегодня-завтра он двинется на юг, завоевывать столицу.

– Deus adjutor meis![61] – Анна испуганно перекрестилась. – А что же мой отец?

– Делатель Королей сейчас в Ковентри, где назначил сбор войск Алой Розы. Он не менее Эдуарда стремится увеличить численность своих войск, чтобы преградить Йоркам дорогу на юг. Соратники Уорвика со своими отрядами спешат в Ковентри. Граф Оксфорд ведет войска из Оксфордшира, Монтегю набирает отряды на юге королевства, со дня на день ожидают из Глостера Кларенса. Делатель Королей собирается, как и раньше, достойно проучить Эдуарда Йорка. Только на этот раз дело кончится не трепкой, а головой на пике у Лондонского моста. И королю Генриху в это время надлежит быть в своей столице. События назревают, и теперь я не поручусь за вашу с государем безопасность в Кентербери. Вас обоих могут схватить или попросту выкрасть люди Йорков, и тогда руки у Уорвика окажутся связанными. Поэтому я и здесь. Разумеется, Кентербери – святое место, но следует помнить, что именно здесь раскроили череп епископу Томасу Бекету. К тому же Генриху надо спешить в Лондон еще и потому, что со времен Вильгельма I королем в Англии считается тот, кто владеет столицей и Вестминстером[62].

Анна ничего не ответила. Склонясь над тарелкой, она напряженно размышляла, но не забывала отдать должное блюдам.

– Весьма похвально, что тревожные новости не лишили вас аппетита, моя принцесса, – заметил барон. – Вы, словно добрый воин перед схваткой, едите за троих.

Анна хмыкнула. «Уж за двоих-то – это точно!» Она выпила несколько глотков темного пенистого эля. Стэнли ел не спеша, стальные налокотники явно мешали ему, но, привыкнув к доспехам, он не обращал на это внимания. Под его сине-голубым табаром, когда он, перегибаясь через стол, наливал принцессе эль, блестели звенья кольчуги. На темные глаза барона спадала седая прядь волос.

– Сэр Томас, а отчего вы поведали обо всем мне прежде, чем его величеству?

Стэнли прищурился.

– Я мог бы ответить, что, как добрый христианин, чту обет, принесенный Генрихом Ланкастером. Но дело не только в этом. Хотя вы почти дитя, я считаю вас, принцесса, куда более рассудительной.

Анна отставила кружку и внезапно ощутила, насколько она устала. Да, она все еще слишком молода, чтобы нести столь тяжкий груз, слишком неопытна, чтобы разбираться в людях, слишком доверчива, чтобы помнить, что любой из приближенных может оказаться предателем и врагом. Ей так хотелось переложить хотя бы часть этого бремени на чьи-то сильные плечи. Взять хотя бы барона Стэнли… Но ведь и он всего год назад служил королю Эдуарду, а его родной брат по-прежнему ярый йоркист. Неожиданно ей пришло в голову, что Томас Стэнли – верный рыцарь Маргариты Бофор, с первого взгляда ясно, насколько увлечен барон этой знатной дамой из рода Ланкастеров. А значит, Стэнли заинтересован в ее возвышении при Алой Розе, к тому же прекрасная вдова графа Ричмонда более чем благосклонно относилась к его поклонению. И Анна решилась.

– Сэр Томас, вы оказались правы, обратившись ко мне, а не к королю. Ибо несчастный Генрих не уразумел бы из сказанного вами ни единого слова. Его разум снова в расстройстве!

Стэнли застыл с недонесенным до рта куском. Потом медленно отодвинул от себя тарелку.

– Дьявол!.. Простите, ваше высочество, но ничего не могло быть более некстати!

Он сокрушенно покачал головой, исподлобья глядя на принцессу.

– Дело в том, что я еще не все сказал, леди Анна. Лондон – эта вавилонская блудница Англии, – разочаровавшись в Ланкастерах, ждет Йорков.

– Как вас понимать?

Стэнли развел руками.

– Все просто. Когда люди бедствовали при Йорках, они хотели Ланкастеров и Делателя Королей. Теперь же они жаждут Йорков. Политика вашего отца привела к союзу с Францией и к охлаждению отношений с Бургундией, что, в свою очередь, закрыло для Англии бургундский рынок, а следовательно, подорвала престиж Уорвика в глазах лондонского купечества.

– Неправда! Отец сделал все возможное, чтобы эта торговля возобновилась.

– Так или иначе, именно с Эдуардом, зятем Карла Бургундского, связаны надежды торгового сословия. К тому же Эдуард IV столько задолжал лондонским банкирам, что вернуть свои денежки они могут только в том случае, если он вновь станет королем. Да, в Лондоне ждут его, и уже не раз королевские бейлифы разгоняли толпы, которые требуют показать им Эдуарда Йорка. И сейчас, когда вас так долго нет в столице, все больше народу бродит вокруг аббатства Вестминстера в надежде увидеть прекрасную королеву Элизабет с сыном и наследником Йорков на руках. В Лондоне хотят смены династий, однако немало и таких, кто считает Генриха VI святым. Если же распространится весть о том, что «святой» обыкновенный безумец… – Взгляд Стэнли остановился. – Он очень плох?

– По сравнению с тем, как было вначале, ему уже лучше. И все же…

Барон покачал головой.

– И все же ехать необходимо. Мы усадим короля в закрытые носилки, а рядом будете скакать вы – принцесса Анна. Вы хороши собой, народ станет глазеть на вас, а не на Генриха. Вас чтут в Лондоне и как дочь Делателя Королей, и как жену полузабытого и оттого ставшего почти легендарным Эдуарда Уэльского. Одним своим присутствием вы сможете помочь Ланкастерам…

Анна отшатнулась и затрясла головой.

– Нет, нет! Король поедет в Лондон без меня. Он послушен, как дитя. А я… Уже сегодня вечером я собираюсь отправиться в Дувр, а оттуда – к супругу во Францию.

Стэнли загадочно взглянул на принцессу, и она вдруг залилась краской. «Он не может ничего знать об этом! Не может даже догадываться!..»

Но барон заговорил совсем о другом.

– Вольно же вам перелетать с одного берега Ла-Манша на другой. Особенно теперь, когда вы единственная из королевской семьи, кого можно показать англичанам, единственная, кто может исполнить хоть какие-то монаршии обязанности.

– О, это уж чересчур! Всего год назад я была никому не известной монастырской воспитанницей, а сегодня вы хотите…

– Не обольщайтесь, ваше высочество. Но обязанности короля Генриха сейчас ничтожны. Необходимо, чтобы его хоть изредка видели на людях, в храмах или на приемах. Все остальное взял на себя ваш отец. Он – истинный государь.

Хотел Стэнли этого или нет, но последние его слова прозвучали жестко.

Анна плотно сжала губы. «Видит Бог, тебе хотелось бы находиться на его месте. Но ни ты, ни кто другой, сколько бы раз вы ни меняли цвета роз на своих шляпах, никогда не смогли бы стать им, никогда не сумели бы подняться выше интересов партий и родовых распрей!»

– Если эти обязанности, как вы изволили заметить, столь ничтожны, то не лучше ли мне все-таки постараться ускорить прибытие в Англию принца и королевы с войсками?

Стэнли печально улыбнулся.

– Клянусь раем и адом, миледи, даже ваш отец уже не верит в то, что Маргарита Анжуйская поспешит на помощь королю.

– Как прикажете вас понимать? Королева Маргарита собрала войска во Франции и, зная о прибытии Эдуарда в Англию, готова двинуться на помощь Делателю Королей.