Королева в придачу Вилар Симона

Глава 1

Франция

Начало октября 1514 г.

Несмотря на мелкий непрекращающийся дождь, пристань французского города Булонь была заполнена оживленной толпой. Даже в сероватой мгле октябрьского дня можно было разглядеть множество ярких знамен, вымпелов, штандартов. Толпа все прибывала: горожане, отцы города, монахи соседнего аббатства. Всюду виднелись крытые носилки, экипажи, верховые, отряды бородатых ландскнехтов в немыслимо пестрых камзолах и с длиннющими протазанами[16] в руках.

Среди толпы выделялась группа богато одетых нарядных всадников. Как и все присутствующие, они смотрели на море, где покачивались на волнах четырнадцать потрепанных бурей кораблей. Четыре дня шторм трепал флотилию, везущую Франции новую королеву. Но вот они все же прибыли, и зрители на берегу наблюдали, как на воду спускают шлюпки, а королева и её свита спускаются в них по веревочным лестницам.

– Не очень-то им удобно при такой-то качке, – заметил один из верховых, рыжий, голубоглазый молодой человек с обаятельной улыбкой. – Того и гляди, англичане хлюпнутся в воду, и нам придется их спасать. Ведь мы настоящие рыцари и не сможем равнодушно наблюдать, как тонет королева из Англии.

– Мессир Бониве, вы ничего не понимаете, – рычаще-хриплым голосом отрезал его сосед в элегантной намокшей шляпе, но с нарочито грубыми манерами. – Кое для кого было бы даже желательно, чтобы она утонула. Не так ли, ваша светлость?

И он довольно сильно пихнул в бок юношу, сидящего рядом на изящном гнедом жеребце так, что он даже упал на холку коня, на что тот, впрочем, оглянулся без признаков обиды. Лицо у него было удлиненное, смуглое, черные волосы ровной челкой ложились на брови, а глаза – узкие, темные, с нежной поволокой. Это был Франциск Ангулемский, бывший наследник короны, тот, от кого ускользали все надежды на трон, едва принцесса Тюдор ступит на французскую землю. Сейчас он выглядел озабоченным, даже мрачным, однако Франциск являлся слишком галантным кавалером, чтобы поддержать грубую реплику своего приятеля, – он лишь пожал плечами и улыбнулся.

– Ты несносен, Монморанси. Неужели мы не ринулись бы спасать прекрасных дам? Хотя бы для того, чтобы убедиться, так ли хороша собой эта Мария Английская, как гласит молва!

– Ну, в этом нам вскоре и так предстоит убедиться, – опять сказал, словно прорычал, Монморанси. – Вон они подплывают, и никуда уже от этого не деться.

– Значит, выше голову, господа! – засмеялся Франциск. – Мы должны быть самой любезностью, в отличие от погоды, которая встречает нашу новую королеву столь негостеприимно.

На самом деле, герцог Ангулемский не испытывал ни малейшей радости. И откуда только взялась на его голову эта девчонка из Англии! Ведь Франциск последние десять месяцев уже чувствовал себя наследным принцем, принимая почести и одалживая огромные суммы под свои будущие доходы с королевской Казны. Но его надеждам суждено было рухнуть в тот день, когда стало известно о заочной свадьбе короля Людовика с сестрой Генриха Тюдора... К чести Франциска надо сказать, что он выдержал эту новость стоически и даже утешал свою мать и сестру, просто бившихся в истерике. Он был оптимистом и до последнего момента надеялся, что подлинный брак все же не состоится: ходили слухи, что Мэри Тюдор под любым предлогом оттягивает свой отъезд, ибо в Англии у неё оставался любовник; потом сам Людовик так расхворался, что свадьба и в самом деле могла оказаться только заочной. На руку Франциску играла даже непогода, не позволявшая новой королеве почти месяц прибыть во Францию. Но вот все это позади: Мэри принудили подчиниться, Людовик выздоровел, прямо-таки воспрял, а шторм... В глубине души молодой Ангулем надеялся, что английские суда все же не доберутся до Франции, и вот он встречает их в Булони.

Франциск грустно вздохнул: одно ничего – говорят, эта английская девочка чудо как хороша, а он слыл большим поклонником красоты. Хотя, с другой стороны, у французов давно бытовало мнение, что англичанки, даже самые хорошенькие, начисто лишены того обаяния и шарма, которыми небо наделило француженок. Английские розы... Ха! Бледные, невыразительные создания. Нет в англичанках этакой изюминки... Ну, да ладно – Мэри Тюдор, так Мэри Тюдор. Ей семнадцать, а Валуа пятьдесят шесть, хотя выглядит он на все семьдесят. Несколько староват для игр в постели.

А новая королева Франции в это время сидела на корме плывшей к берегу лодки, закутанная от сырого ветра и дождя в меховой плащ, и смотрела на берег широко открытыми огромными глазами цвета сумрачного серого неба над головой. К ней склонилась её гувернантка леди Гилфорд.

– Ваша милость, не переживайте так. Что подумают о вас эти французы, если увидят, какая печальная невеста короля к ним приехала?

***

Мэри как раз не была печальна: её бледность и измученный вид являлись отголосками тех мучительных четырех дней, когда их флотилия не могла пристать к берегу и носилась по морю, кидаемая штормом из стороны в сторону. Сейчас Мэри испытывала даже интерес. Звон колоколов, залпы орудий, толпа на берегу, высыпавшая встречать её, несмотря на непрекращающийся дождь!..

Наконец лодка причалила, и сидевший подле Мэри герцог Норфолк сделал знак самому сильному и рослому из английских дворян:

– Сэр Кристофер Джервейз, возьмите её величество на руки и перенесите на землю её новой родины.

Со своего места Франциск Ангулемский видел, как сильный молодой мужчина бережно несет на руках даму в мехах. Видели это и его спутники, а грубоватый Монморанси, выставляя напоказ свою солдатскую простоту, даже обратился к находящемуся неподалеку Лонгвилю:

– Эй, мсье герцог! Кто это там лапает нашу королеву? Никак это сам достославный Шарль Брэндон?

Лонгвиль даже не удосужился повернуть голову. Скрывая досаду, он делал вид, что тщательно стряхивает воду с берета. Несмотря на все его старания, во Франции распространился слушок, что у Мэри Тюдор в Англии имелся любовник, на что и намекал сейчас грубиян Монморанси. Лонгвиль бросил на него сердитый взгляд. Он никогда не входил в крут веселых молодых людей, окружавших Франциска Ангулемского, да и с самим молодым герцогом состоял в натянутых отношениях. Возможно, устраивая брак Мэри с его королем, он даже хотел сбить спесь с этого зазнавшегося юнца, но сейчас, обращаясь к Франциску, герцог был сама любезность.

– Господа, думаю, мы поступим учтиво и разумно, если поспешим навстречу Марии Английской.

Его слова тут же были приняты. Франциск Ангулемский первым сделал шаг к стоящей на промокшей от дождя ковровой дорожке Марии Тюдор.

Сейчас Мэри представляла собой жалкое зрелище: утомленная трудным путешествием, бледная, с тенями под глазами, в намокшем плаще, мех на капюшоне топорщился, как иголки ежика. Под ногами противно чавкал мокрый ковер. Она чувствовала, что выглядит не так, как должно, и это вызывало в ней дискомфорт; принцесса жалобно оглядывалась на свою свиту, словно ища поддержки. Потом она увидела, как к ней приблизился, соскочив с коня, очень высокий худощавый юноша. Он скинул намокший плащ и предстал перед ней во всем блеске своего белого, сверкающего каменьями, атласного камзола. Мэри только чуть прищурилась, когда он опустился перед ней на колени прямо в лужу на ворсе ковра.

– Мадам! Высокочтимая государыня! Мы бесконечно счастливы быть первым из ваших подданных, кто приветствует вас на земле Франции.

У него были ровные белоснежные зубы и, когда он улыбался, улыбка выглядела просто ослепительной, несмотря на стекавшие по щекам капли дождя. Мэри невольно улыбнулась в ответ.

– Ваше имя, мессир?

Франциску никогда ещё не задавали такого вопроса. Ведь разве не был он первым принцем Франции?

– Я Франсуа де Ангулем, герцог Валуа, правитель Бретани. Я являюсь потомком короля Карла V, племянником и зятем Людовика Французского и отныне – вашим близким родственником, мадам.

Во взгляде Мэри появился интерес. Франсуа Ангулемский! Это он, а не старый Людовик, должен был стать её мужем во Франции, если бы не женился на Клодии Французской, получив с её рукой Бретань. Джейн Попинкорт всегда говорила, что он самый изысканный кавалер Европы, а также великий соблазнитель и охотник за юбками. Мэри невольно оценила ширину плеч и легкость движений его рослого, сильного тела, густые черные волосы, совсем намокшие под дождем. У молодого Франциска было удлиненное лицо с высокими скулами, волевой, чуть выступающий вперед подбородок с ямкой и довольно крупный нос с горбинкой. С первого взгляда он не показался Мэри красавцем, однако таилось в нем нечто... то самое обаяние, какое для мужчины значит куда больше, чем красота для женщины.

Франциск, в свою очередь, изучал королеву. Миленькая, даже очень, несмотря на её жалкий вид. Уже одно это расположило его к Марии Английской, пока он бегло представлял встречавших её вельмож – де Монморанси, сеньора де Брисака, веселого Гийома де Бониве, остальных... А Мэри невольно вновь и вновь бросала взгляды на Франциска. Глаза его казались дерзкими, веселыми, а взгляд словно говорил: «Конечно, это ненужная сейчас и утомительная процедура. Но этикет есть этикет. Нужно его выполнить, а после мы сами посмеемся над всем этим». И ещё в его узких жгучих глазах скрывалось нечто, что заставляло девушку вспоминать все эти рассказы о том, как французы любят чувственные удовольствия. Она смутилась, чувствуя, как краснеет, и неожиданно поскользнулась на мокром ковре.

Герцог Ангулем тут же бережно поддержал её.

– Бог мой, да вы едва держитесь на ногах! Простите меня, ради всех святых.

И не успела Мэри и слова сказать, как он, подхватив её на руки, отнес в ожидавший королеву крытый паланкин.

– Может, это несколько самонадеянно с моей стороны, – заметил Франциск, усаживая её на роскошные подушки паланкина. – Но не мог же я позволить, чтобы вы мокли в луже под дождем.

Он поцеловал ей руку, пожалуй, удержав губы у запястья дольше, чем требовал этикет, и при этом не сводил с неё взгляда. Мэри даже растерялась, но вместе с тем была очарована. Глядя, как он раскланивается и отходит, она подумала: «В нем действительно есть что-то особенное».

Ее паланкин подняли и понесли. Вокруг толпились люди, махали ей руками, выкрикивая приветствия на ещё непривычном ей французском, и в какой-то миг Мэри поймала себя на том, что улыбается. А когда вновь увидела гарцевавшего сбоку Франциска, посмотрела на него даже с известной толикой кокетства. «Я бы чувствовала себя куда счастливее, если бы, как и планировалось ранее, именно он, а не старый Людовик, должен был стать моим женихом».

Но эта мысль сразу же напомнила ей о том, что её ждет... и о Чарльзе Брэндоне. Но нет. Она запретила себе думать о нем. Это было больно, да и не к чему.

Королеве с сопровождающими выделили лучший дом в городе. Едва леди Гилфорд удалось отделаться от сопровождающих, как Мэри, еле найдя силы, чтобы принять ванну и выпить посеет, заснула, как только голова коснулась подушки.

Проспала она более суток. А когда проснулась, то увидела, что в ногах у её кровати сидит хорошенькая черноволосая девушка. Вернее, девочка, ибо это прелестное существо, – а юная незнакомка была действительно прелестна, – находилось ещё в том возрасте, когда женственность едва начинает проступать. И только в строгом выражении лица незнакомки читалось нечто, уже не сочетающееся с понятием «детство» – воля, целеустремленность, даже рассудочность. Мэри знала такие лица: они обычно бывали у детей, выросших при дворе и рано повзрослевших.

Девочка охраняла её сон, видимо, уже давно, ибо вид у неё был скучающим и несколько отстраненным. Но вдруг она заметила, что королева проснулась, и её черные живые глаза загорелись.

– О, моя всемилостивейшая повелительница!

Она подскочила, склонясь в низком реверансе. Мэри невольно обратила внимание на её наряд, совсем как у взрослой дамы: платье из белого сатина с квадратным вырезом, обшитым темным серебристым кружевом; таким же кружевом отделаны очень длинные манжеты широких рукавов, почти скрывающие кисти рук. А на голове шапочка в виде небольшого венчика, какую Мэри видела на Джейн Попинкорт, но без ниспадающей сзади вуали. Это позволяло видеть распущенные, свободно лежащие на спине длинные черные волосы маленькой элегантной незнакомки. «Мне бы тоже пошел такой головной убор, не скрывающий волос», – подумала Мэри, которая очень гордилась своей золотистой гривой.

– Кто вы, дитя мое?

– Мое имя Анна. Я дочь сэра Томаса Болейна, который обустроил ваше пребывание в Булони, и будет сопровождать вас к королю Людовику.

«Ах, да, Болейны... Мне кто-то говорил, что младшая дочь сэра Томаса примкнет к моей свите во Франции, – вспомнила Мэри. – Значит, эта малютка – сестра Мэри Болейн? Удивительно несхожа с ней, разве что такая же ослепительно белая кожа».

Анна помогла королеве встать и спросила, позвать ли дам, или королева обойдется её услугами? Мэри оставила её и с интересом стала расспрашивать, пока девочка подавала ей зеркало, гребень и подносила платье. У Анны Болейн был бойкий язычок, по-английски она говорила с некоторым акцентом, приобретенным за годы жизни на континенте, но это даже придавало девочке определенный шарм. К тому же, беспечно болтая и помогая госпоже одеться, она поведала ей немало новостей: король Людовик уже выехал из Парижа и ожидает невесту в городе Абвиль со всем двором; её английскую свиту разместили как положено, и они отдыхают, как и сама госпожа; Франциск Ангулемский уже наведывался к её величеству, но вынужден был уехать, узнав, что миледи все ещё спит.

– Ах, герцог Франциск! – заулыбалась Мэри. – Припоминаю, там были ещё и другие господа, но запомнила я только его.

– И немудрено, мадам, – сказала Анна, застегивая многочисленные крючки на платье Мэри. – Герцог де Ангулем – самая заметная фигура при дворе, настоящий рыцарь, галантный кавалер и большой любитель прекрасного пола. Во Франции любят повторять его изречение, что двор без красивой женщины, что год без весны и весна без цветов.

Мэри показалось, что эта девочка весьма осведомлена о нравах при французском дворе. Она не преминула ей заметить это, на что Анна Болейн ответила, что она с отцом уже два месяца находится во Франции, и за это время успела многое узнать. Мэри пока для себя отметила, что познания юной фрейлины будут ей весьма полезны. Стараясь отвлечься от её восторженных высказываний о Франциске, она попросила напомнить о других вельможах, представленных ей вчера герцогом Ангулемом, которые, то ли от новизны впечатлений, то ли из-за усталости все слились для неё в одну безликую массу мокрых плащей и обвисших перьев. Действительно, Анна Болейн оказалась для неё находкой. Она знала, о чем говорить, и разбиралась в том, как говорить, и постепенно образы тех, кто остался в памяти Мэри серым пятном, становились объемными, контурными. К примеру, резкий мужчина с женским именем Анн из рода Монморанси: его манеры нарочито грубы, хотя он одевается с не меньшим щегольством, чем сам Франциск, а духов выливает на себя и того более. При этом он действительно прекрасный воин и очень религиозный человек. Может, мадам припомнит его – он высок и довольно красив, у него русые, чуть тронутые ранней сединой волосы, густые черные брови и манера поглядывать на всех чуть презрительно прищурившись. Или молодой Бониве – рыжий, кудрявый, с ослепительной улыбкой и светлыми голубыми глазами. Он не меньший дамский угодник, чем сам Франциск, и говорят, даже осмелился поступить дерзко с сестрой герцога Ангулема Маргаритой, тайком забравшись в её спальню, откуда благородная дама выгнала его с шумом и криком, да ещё и сильно поцарапала. У него по сей день на виске остались отметины от её коготков, которыми он любит похвастать. Но брат строптивицы, Франциск, терпимо отнесся к этой проделке своего друга, ведь он считает, что в жизни нет ничего увлекательнее любовного приключения, а сама Маргарита уже давно считает Бониве своим верным рыцарем, и при дворе он носит её цвета.

Мэри все эти истории удивляли и веселили. Воистину, французы так отличаются от англичан! И среди этих людей ей предстоит научиться жить...

– Что ты сказала, Анна?

– Я говорю, что, возможно, вы и не заметили среди встречающих старшего брата Бониве, сира Готье де Буази, по прозвищу Гриньо – этакого полноватого мужчину с пышными темными усами. Он был воспитателем Франциска, а сейчас входит в число его друзей, хотя и старше остальных. Держится он обычно несколько в тени, но пристально за всем наблюдает, ибо он – глаза и уши матери герцога Ангулемского Луизы Савойской.

– Но разве герцогу Франциску нужен соглядатай матери? – спросила Мэри, недоумевая.

Анна расправила рукава платья Мэри – пышные, состоящие из множества буфов, схваченных застежками с рубиновыми розами, подумав про себя, что такой фасон во Франции уже никто не носит. Вслух же девушка сказала, что есть вопросы, которые мадам лучше обсудить с её отцом, ведь он лучше посвятит её в положение дел при французском дворе.

Когда Мэри встретилась с Томасом Болейном, она невольно отметила, как он изменился. Нет, в нем все так же чувствовалось прежнее желание во всем угождать, однако теперь он держался с большим достоинством, а в его взгляде появилась особая внимательность. Тонкий дипломат, проведший немало времени при австрийском, а теперь и при французском дворе, он прекрасно разбирался в ситуации и предпочел объяснить сестре своего короля все без утайки:

– С тех пор, как умерла королева Анна Бретонская, не оставив Людовику Двенадцатому потомков мужского пола, все ожидали, что теперь королю придется передать трон своему двоюродному племяннику Франциску. Но Людовик, хотя и выдал за него замуж свою старшую дочь Клодию, в надежде, что если не его род, то хоть его кровь останутся у власти, все же не слишком любит своего зятя. Он понимает, что его дочь не будет счастлива с ним, и именно по этой причине их брак так долго откладывался. Франциск и в самом деле уделяет не очень много внимания хромой дурнушке Клодии, предпочитая её более красивым и любвеобильным леди, ведь он с четырнадцати лет увлекается женщинами и ни на одну из них не может смотреть без мысли, как бы уложить её в постель.

Мэри невольно смутилась. Томас Болейн говорил с ней так, словно заранее предостерегал от подобной участи.

– Сэр Томас, – холодно перебила его Мэри, – я уже наслышана о герцоге Ангулеме.

Томас Болейн пытливо поглядел на неё. Обычно дамы часами были готовы говорить о неотразимом Франциске. Скромность ли это, или, как поговаривали, эта девушка все ещё сильно увлечена Чарльзом Брэндоном?

Вслух же сказал:

– Но это очень важно, миледи. Дело не только в том, что Франциск пренебрегает женой ради других женщин, дело в том, что это очень гневит её отца. И именно по этой причине вы стали женой Людовика. Просто король, несмотря на внешнюю теплоту отношений с Ангулемом, еле терпит любезного зятя, а при его скупом дворе многие уже открыто ждали воцарения Франциска, хотя взойти на трон он может, только если у Людовика не будет сыновей. Эта ситуация очень сердила короля, и он, хотя продолжал до последнего времени носить траур по своей умершей королеве, все же решил жениться ещё раз. Поначалу планировался союз с Элеонорой Австрийской, но Ангулемы сумели расторгнуть его. Именно поэтому, опасаясь, что они и в случае с вами окажут давление на него, так долго держалась в секрете ваша помолвка с Людовиком. Герцог Франциск вместе с матерью и сестрой с нетерпением ждали смерти короля, который, по их мнению, живет слишком долго, и вдруг появилось новое потрясение – вы. И их нетерпение сменилось отчаянием и гневом. Поэтому я хочу вас предупредить, – не обольщайтесь любезными манерами Франсуа Ангулема, любезностью его матери Луизы и приветливостью герцогини Алансонской Маргариты. Они ваши злейшие враги!

– Сестра Франциска одно время была невестой моего брата Генриха, – вспомнила Мэри.

– И даже вашего овдовевшего отца. Но ни один из этих проектов не состоялся, и Маргариту в шестнадцать лет, помимо её воли, выдали за старого Карла Алансонского.

«Как и меня», – с грустью подумала Мэри, и вздохнула:

– Несчастная девушка.

– Осмелюсь заметить, это не совсем так. Супруг мадам Маргариты не имеет никакого влияния на нее, она живет под покровительством брата, как ей угодно. Герцогиня очень умна и образована, пишет стихи, поэмы, увлекается античными произведениями, у неё свой кружок литераторов и гуманистов. Её даже величают десятой Музой, и она очень обаятельна, но я повторяю вам, – не обольщайтесь на счет этой семьи.

Мэри вспомнила чарующую улыбку Франциска, его завораживающие глаза, и ей стало грустно. Теперь ей придется жить среди врагов, править двором, который её совсем не ждал, и куда она совсем не стремилась. И ей вдруг стало жаль короля, смерти которого все столь явно ждали, и который мог отомстить, только женившись на ней. Хотя она сама с большей бы охотой примкнула к его врагам, желающим его скорой кончины...

В это время их прервал стук в дверь.

– Прошу прощения, – склонилась в реверансе маленькая Анна Болейн. Глаза её оживленно сверкали. – Прибыл гонец от герцога Ангулемского. Французы желают нанести визит своей королеве.

Похоже, у дочери осторожного Болейна эта встреча вызывала только приятные эмоции. Мэри тоже оживилась. Она была молода, и встреча с элегантными, любезными французами не могла не прельстить её. Особенно, когда за окном по-прежнему так нудно шумел дождь, а здесь уютно потрескивали дрова, мягкие отсветы ложились на обшитые панелями стены, и приятно пахло растопленным воском. Мэри кликнула своих фрейлин:

– Лизи, где моя коробочка с духами? Нанетта, принеси мне розовую шапочку с жемчугом! Гилфорд, моя милая, достань из сундука опушенную куницей пелерину.

Она не забыла то, о чем только что предостерегал её Томас Болейн, но вовсе не хотела отсиживаться взаперти; перспектива встречи с молодыми вельможами её приятно возбуждала. А Болейн бросил предостерегающий взгляд на Анну, но та только пожала плечами. «Девочка совсем отбилась от рук, живя самостоятельно, – подумал посол. – Остается лишь уповать, что она знает, что делает. Из моих детей она всегда была самой разумной».

Об этом же сказала Мэри и Джейн Попинкорт. Подавая принцессе помаду, она негромко шепнула, чтобы госпожа вела себя поосторожнее с маленькой Болейн:

– Она весьма хитра и расчетлива для своего возраста, – заметила Джейн. – И для столь юной особы весьма хорошо знает, в чем её выгода. Так что не очень доверяйте ей.

– Уж не ревнуешь ли ты, Джейн? Или просто недолюбливаешь эту умненькую малышку?

Джейн слегка вздохнула:

– Вы правы, я недолюбливаю её. Это она поведала Маргарите Австрийской, что Брэндон уделяет мне внимание, что и послужило причиной моей ссылки. Сама Болейн только выгадала при этом. О, эта черноволосая малютка слишком хорошо знает, что сулит ей выгоду, и всегда упорно идет к намеченной цели!

Мэри же решила, что Джейн преувеличивает коварство девочки из-за давней обиды. Ей же младшая дочь Болейна очень нравилась: умная, оживленная, услужливая, да и всегда в курсе всех событий. Поэтому именно Анну, а не свою верную Джейн, она усадила подле себя на случай, если ей понадобятся услуги переводчика. Когда Джейн обиделась, Мэри лишь заметила, что не может на неё положиться, ибо фрейлина упорхнет, едва где-то мелькнет край накидки её ненаглядного Лонгвиля.

Французы вскоре прибыли. И привезли для королевы множество цветов: астры, гвоздики, георгины, огромные гладиолусы, даже поздние розы – их вносили и вносили в покои королевы в изящных плетеных корзинах, перевитых лентами. Ах, это было так по-французски – дарить цветы! Англичане более практичны и предпочитают дарить нечто более существенное – украшения, ткани, мелкие безделушки, цветам же оставляют место в парках и палисадниках, как естественную усладу для глаз. Но сейчас, когда теплый покой королевы наполнился их яркими красками и нежными запахами, Мэри Тюдор пришла в восторг. К тому же все эти господа видели её измученной и непривлекательной, а ей хотелось пленить их. И она была милостива, каждому уделяя внимание: шутила с Бониве, заговорила на теологическую тему с мрачным Монморанси, осведомилась у усатого солидного Гриньо о здоровье его покровительницы Луизы Савойской.

– Благодарю за заботу, – сдержанно ответил Гриньо, – но отчего бы вам не справиться о госпоже Луизе у её сына, достойного мсье Ангулема?

Этим он словно ставил себя несколько отчужденно, отдавая внимание королевы Франциску. Когда Мэри поманила герцога, предложив сесть рядом, он живо исполнил её просьбу, усевшись значительно ближе, чем она ожидала. Но Мэри не рассердилась. Было в нем нечто такое, отчего ей понравилась его дерзость. К тому же женщину всегда больше интересует мужчина, о котором говорят, что он пользуется успехом, и его внимание к ней, в какой бы форме оно не выражалось, всегда будет импонировать ей...

А Франциск и в самом деле делал все, чтобы Мэри было весело и легко с ним: шутил, играл на лютне, пел, смешил её. Его друзья не отставали от него, и вечер прошел неожиданно приятно и весело. Однако главенствовал во всем явно Франциск Ангулемский. Мэри невольно испытывала волнение, встречаясь с ним взглядом. Она заметила, что этот блестящий вельможа был заинтересован ею: он ловил каждое её слово, смотрел с явным восхищением, почти с удивлением. Да, такого Франциск не ожидал. А он-то думал, что англичанки бесцветны, как туман их родины! Это же... неслыханно!

Быть принцессой, королевой, и такой красавицей! Ах, какая у неё изящная длинная шейка, красивые ручки, фигурка грациозная, тонкая, но с такой грудью... воображение Франциска живо дорисовало все остальное. А кожа – вот уж действительно английская роза! Безупречная, гладкая, как атлас, и вместе с тем, как розовый снег, пронизанный горячей кровью румянца. Её волосы казались почти золотыми, а рот... Франциск заметил, как строго, по-английски, она поджимает губы, словно пряча их чувственную полноту. Но королева была веселой девушкой и, когда смеялась, ничто не скрывало этот алый чувственный плод, с мягкой ямкой под нижней губой, при одном взгляде на которую у молодого герцога начинала кружиться голова. А эта манера бросать на собеседника взгляд из-под загнутых ресниц или игриво наматывать локон на пальчик? И все это с истинно королевской грацией и достоинством. Да, это настоящая прекрасная дама, которой он готов служить как верный рыцарь. Он бы помечтал и о большем, если бы она не была предназначена его августейшему старику дядюшке. Право же, жаль малютку. Но ему не её жалеть стоит, а себя самого. Ведь именно из-за неё... Франциск запретил себе об этом думать. Сегодня она – прекрасная дама, которую он как галантный кавалер должен развлекать и веселить, ведя с ней приятные беседы.

Ему нравилась её манера вести разговор, нравилась острота суждений, юмор, эрудиция. Когда возникала какая-то заминка из-за незнания Мэри того или иного языкового оборота, на помощь ненавязчиво и тактично приходила Анна Болейн. Потом девушка опять отступала в тень, наблюдая за другими гостями, завладевшими вниманием английских дам: веселым обаятельным Бониве, дерзким Монморанси, красавчиком Флёранжем. Заметила она и парочку в углу, там, куда почти не падал свет от камина: Лонгвиль и Джейн Попинкорт. Сидят, взявшись за руки, как голубки! Анна знала Джейн и ранее, и понимала, что сия особа будет порочить её в глазах Мэри Тюдор. «Правда, недолго», – сообразила Анна. Ведь эта распутница Попинкорт явно выказывает симпатию к Лонгвилю, а Лонгвиль женат на внебрачной дочери Людовика Двенадцатого! Так что Джейн опять поставила не на ту карту, и её положение скоро пошатнется, ибо вряд ли Людовик потерпит любовницу зятя при своем дворе.

Вечер протекал весьма весело: придворные музицировали, играли в карты. Однако все заметили, что молодой герцог Ангулемский пользовался любым предлогом, чтобы привлечь к себе внимание королевы, даже увлечь её от остальных. Они хорошо смотрелись вместе – рослый, худощавый Франциск, с его чисто галльской смуглой привлекательностью, и миниатюрная, вся бело-розовая, с роскошными золотыми кудрями, Мэри Тюдор. Сидя на покрытом ковром широком подоконнике, они беседовали, и Франциск объяснял Мэри некоторые тонкости французского этикета, легко переходя к вопросам о литературе, искусстве, даже увлек её темой, касающейся архитектурных стилей. У Франциска имелась слабость к архитектуре, и он с интересом выслушал рассказ Мэри о новом тюдоровском стиле в Англии, поведал и сам о новомодном архитектурном стиле «ренессанс» и о тех изменениях, которые произвел в своем замке Амбуаз или в старинном дворце Блуа... Столь старинном, что его можно легко назвать старым, и где однажды в спальне его матушки рухнул потолок. К счастью, герцогини Луизы там не было, но с тех пор она невзлюбила эту резиденцию и предпочитает ей менее величественный, но более комфортный Роморантен.

Мэри постаралась перевести разговор на мать Франциска. Что-то подсказывало ей, что сам молодой Ангулем не станет её врагом, слишком од был дамским угодником, а вот Луиза Савойская... Мэри хотелось узнать о ней побольше. Однако Франциск был любящим сыном и, по его словам, мадам Луиза представляла собой образец добродетели и материнской нежности. Её выдали замуж в двенадцать лет за тридцатилетнего красавца Карла Ангулемского, с которым они жили в замке Коньяк на юге Франции во вполне счастливом союзе, и лишь одно огорчало Луизу: она никак не могла забеременеть. Тогда она отправилась в Турень к великому святому Франциску Поле, который предсказал ей, что, если она будет усердно молиться, то родит прекрасного сына. Франциск умолчал лишь о том, как святой предрек герцогине, что однажды её сын станет королем, и с тех пор Луиза Савойская жила словно в экзальтации. Но первой у неё родилась дочь, названная Маргаритой, так как герцогиня Луиза в последний день беременности случайно вместе с устрицей проглотила жемчужину, а «margarita» по-латыни означает «жемчужина». Девочка и в самом деле оказалась жемчужиной – умная, хорошенькая, добросердечная – ах, Франциск просто обожал старшую сестру! Сам же он родился только через три года, после очередной поездки к великому святому. А ещё через три года умер отец Франциска, Карл Ангулемский. Франциск не добавил ни слова о том, как жила с тех пор его мать, как любила всем намекать о великом будущем «своего Цезаря» (так она называла сына), как ссорилась с королевой Анной Бретонской и едва не плясала от счастья, когда та умерла, так и не оставив Людовику наследника мужского пола. Не обмолвился он и о скандальных слухах, об амурных похождениях своей матери и молодого коннетабля Шарля де Бурбона, который был на тринадцать лет её моложе, и которого она буквально вынудила вступить с собой в связь. Не рассказал и об истерике матери, едва стало известно о предстоящем союзе Мэри Тюдор с Валуа, когда сия благочестивая дама била посуду, таскала за волосы пажей, пинала любимых болонок и даже каталась по полу, кусая ковры и подушки. Все это ещё предстояло узнать Мэри из долгих бесед с Томасом Болейном, а пока она лишь поняла, что Франциск очень любит мать и сестру, и это расположило её к нему.

Леди Гилфорд со стороны наблюдала за Мэри, и радовалась, видя её такой веселой и довольной. Потому-то вечером, уже натягивая на улегшуюся в постель девушку вышитое одеяло, она и была так удивлена, заметив, что на щеках Мэри блестят дорожки слез.

– Ну, что ещё, девочка моя? Ведь все было так чудесно!

– Да, чудесно, – согласно кивнула Мэри. – Но, Гилфорд, если бы ты только знала, какая тоска живет во мне...

И через минуту добавила:

– Как ты думаешь, Брэндон вспоминает меня? «Экая напасть!» – досадливо поморщилась гувернантка и, ничего не ответив, пожелала Мэри покойной ночи.

Франциск с друзьями только и говорили, что об очаровательной королеве из Англии. Восхитительна, соблазнительна, неимоверна, прелестна – какими только эпитетами они не награждали её!

– Наконец-то во Франции появилась королева, достойная сей великой страны! – произнес Франциск.

Все дружно дали согласие. Один Гриньо мрачно покусывал свои пышные усы, не разделяя общее веселье. Франциск заметил это.

– А что скажет моя дуэнья? – обратился он к своему воспитателю шутливым прозвищем и обнял его за плечи.

– Я скажу, черт побери, – нелюбезно огрызнулся тот, – что эта кокетка действительно слишком хорошенькая, и её красота и живость вполне могут воодушевить стареющего Людовика на такой подвиг, что у Франции появится наследник престола, едва мы отпразднуем день Пресвятой Троицы.

Франциск перестал улыбаться. Взгляд его стал грустным.

– Ты хочешь сказать, что у меня теперь самые иллюзорные надежды на корону?

– Более чем когда-либо. Однако следует учитывать и возраст Людовика, при котором мало только возжелать. Гм... К тому же, как мне сообщили, сама Мари Тюдор все ещё тоскует о своем Брэндоне, даже всплакнула о нем вчера перед сном.

Свежая новость напомнила всем, что Гриньо не только гувернер Франциска, но и соглядатай Луизы Савойской, и у него везде есть осведомители. Однако тут Гриньо просчитался: его слова задели самолюбие Франциска, уверенного, что ему не составит труда влюбить в себя любую особу, носящую корсаж и юбку.

– Клянусь честью дворянина, – воскликнул он, вскинув голову, – я буду не я, если не заставлю её забыть этого английского выскочку!

Гриньо едва не выругался. Ему бы следовало учесть темперамент и устремления своего воспитанника! И он мрачно заметил:

– Тем самым вы окончательно сведете свои шансы к нулю, ибо, если вы поспешите добраться до нашей английской мадам... у вас будет куда больше шансов сделать ей ребеночка, нежели у старого короля.

– Я совсем не то имел в виду, – стушевался герцог.

Бониве, чтобы разрядить обстановку, заметил, что с королевой прибыло и немало иных хорошеньких леди: взять хотя бы голубоглазую молчунью Мари Болейн или хохотушку Нанетту Дакр. И молодые люди, словно опасаясь говорить о самой королеве, стали обсуждать её свиту. Постепенно разговор коснулся того, что Мари Английская привезла с собой едва ли не половину своего двора; и где, спрашивается, она рассчитывает разместить всю эту ораву? Теперь пол-Парижа будет наводнено англоязычными господами и леди, доброму французу негде будет и чертыхнуться, чтобы не увидеть чопорную гримасу англичан.

Гриньо был доволен, что они отвлеклись от воспевания самой юной королевы, к тому же, с английской свитой и впрямь начались неудобства. А Франциск просто выходил из себя, когда многие из окружения королевы называли его просто «мсье», а не «ваша светлость» или «монсеньор», словно давая понять, что теперь, когда их соотечественница стала королевой и может родить наследника, сам Франциск более не является значимой для них фигурой. Происходили и иные стычки, когда французы излишне заигрывали с фрейлинами Мэри, на которых у сопровождавших королеву англичан имелись свои виды. К тому же многие из французской свиты возмущались тем, как охраняют от них Мэри её соотечественники, доводя дело едва ли не до ссор, когда они попросту оттесняли от неё французов.

Так что Томас Болейн носился меж обеими партиями, улаживая противоречия, извиняясь, упрашивая, и вздохнул с облегчением только тогда, когда погода наконец смилостивилась. Дождь прекратился и, несмотря на то, что дороги совсем развезло, вся эта толпа вельмож и леди двинулась в сторону Абвиля, где молодую королеву в нетерпении ожидал Людовик XII.

Несмотря на неудобства передвижения, кортеж королевы представлял собой красивое зрелище. Для Мэри приготовили белоснежного иноходца, а если она уставала ехать верхом, к её услугам всегда был изумительный паланкин, задрапированный золотой тканью с бахромой и расшитый королевскими лилиями. Конские попоны свиты были сшиты из черного и малинового бархата, гвардейцы одеты в цвета Тюдоров – зеленый с белым, а на каждом нагруднике красовались объединенные гербы Англии и Франции. Следом, увязая в грязи, двигались шесть повозок с приданым – посудой, бельем, нарядами, драгоценностями, коврами и гобеленами.

Франциск Ангулемский во время пути все время ехал подле паланкина королевы, был предупредителен, весел, услужлив и расточал ей столь явные комплименты, что Мэри не знала, сердиться ли ей или смеяться. «Ох, эти французы!» – она предпочитала смеяться. Молодая королева видела, что Франциск все время так и ласкает её глазами, причем отмечала, что ей нравится это. Герцог заигрывает с ней? Что из того – легкий флирт никогда не вреден. И почему бы немного не пококетничать с ним, раз это отвлекает от тоски по Брэндону?

Ближе к вечеру они сделали остановку в придорожном аббатстве. Погода вновь испортилась, пошел дождь, Мэри стояла у окна, раздумывая, не остаться ли им здесь на ночь под предлогом непогоды, и тут ей доложили, что в аббатство прибыл королевский гонец, а через несколько минут к ней в покой явился Франциск.

– Мадам, – сейчас виду него был строгий, почти официальный. – Мадам, нам надо немедленно выезжать. Его величество Людовик Двенадцатый, желая поскорей воссоединиться со своей королевой, выехал нам навстречу из Абвиля.

Мэри почти испугалась. Она оглянулась на окошко, в которое стучал дождь, потом беспомощно взглянула на Франциска, словно ища у него поддержки. Он понял это, и черты его смягчились.

– Это неизбежно. Мари. Но я все время буду рядом. Рассчитывайте на меня.

Чем он мог ей помочь? Но все же герцог очень мил. И это его нежное пожатие руки, участливая теплота в глазах... Что-то словно дрогнуло в душе Мэри. Она уже не чувствовала себя такой испуганной и одинокой.

Дверь распахнулась, и вбежали её дамы с новым туалетом, корсажем, шляпками, шкатулками косметики. Королеву надлежало приготовить к встрече с супругом. Мэри взяла себя в руки и спросила, готово ли её парадное платье для встречи. Гилфорд, оторвав подозрительный взгляд от Франциска, хмыкнула, – когда это у неё что-то было не готово? И так бесцеремонно попросила герцога оставить их, дабы королева могла переодеться, что Мэри даже забавно было видеть, как опешил Франциск от столь резкого обращения. «Я не должна увлекаться Франциском, – думала она, пока фрейлины шумно хлопотали вокруг неё. – Я должна помнить, что для него я враг, помеха к вожделенному трону».

Но вскоре мысли её вошли в другое русло. Несмотря на страх, она даже оживилась и испытала любопытство. Её одели в белую бархатную амазонку, в прорезях которой на буфах рукавов выступал алый шелк, сверху набросив длинную накидку из такого же шелка, а лиф жакета был так плотно унизан жемчугом, что его надели на неё, как жесткий облегающий панцирь. Распущенные по плечам волосы Мэри украсил алый шелковый берет, складки которого скрепляла булавка с крупной жемчужиной каплевидной формы.

Когда она вышла, её уже ожидал белый иноходец под алым бархатным черпаком. Седло представляло собой подобие кресла, в котором сидеть приходилось боком, опершись на небольшую спинку и поставив ступни на подставку для ног. Ехать в таком седле можно было лишь медленно, но в этом и заключалась вся величавость. Впереди кортежа шли несколько герольдов, трубя в трубы, затем следовал отряд промокших до нитки пажей, чьи белоснежные чулки скоро стали совсем грязными. Далее ехала сама королева, над которой четверо гвардейцев несли плотный балдахин, на котором золотом были вышиты дикобразы – герб короля Людовика, и розы – символ Тюдоров. Следом ехали французские вельможи, английские лорды и леди, которые, как всегда, едва не поссорились за право очередности следовать за королевой.

Вскоре за холмом, сквозь пелену дождя показались расплывчатые башни Абвиля, а потом, в отдалении, послышались звуки фанфар, и Мэри увидела пеструю кавалькаду, встречающую её. Дождь по-прежнему барабанил по навесу балдахина над головой. Франциск Ангулемский склонился к королеве, поясняя:

– Мадам, всадник на светло-рыжей лошади, едущий впереди кортежа, – сам Людовик Двенадцатый. Видите, ради вас он даже пренебрег своей подагрой и сел верхом, чего уже давно не делал. Просто влюбленный кавалер, клянусь честью!

Людовик в самом деле еле скрывал свое нетерпение, что даже послужило поводом для насмешек, которые король воспринимал вполне добродушно. Он вообще был добрым человеком и на многое глядел сквозь пальцы, но встретить свою королеву хотел подобающим образом. Он оделся в костюм для соколиной охоты, на его руке восседал любимый белый сокол Ландыш, и так, под предлогом, что желает поохотиться (это в дождь-то!), король Франции выехал навстречу своей английской суженой. Причем коня ему подобрали самого выезженного и смирного, ибо у Людовика Валуа и в самом деле были слабые ноги.

Однако, увидев впереди эту бело-алую всадницу, такую яркую и ослепительную среди грязи и дождя, Людовик, к удивлению сопровождавших его особ, пришпорил лошадь. Сокол в клобучке бил на его руке крыльями, и королю, подъезжая, с трудом удалось натянуть удила. Хорошо ещё, что Франциск помог ему удержать лошадь, даже забрал у него сокола, дабы освободить королю руки. Людовик же не сводил глаз с этой такой юной, такой красивой всадницы, которая прибыла к нему из-за моря и теперь должна была стать его женой.

– Мадам, – произнес он неожиданно севшим голосом, но заставил себя прокашляться. – Мадам, Франция в восторге, что у нас будет такая королева. Я же... О, мадам, видит Бог, теперь я самый счастливый человек в этом королевстве!

Мэри же в первую минуту не могла вымолвить ни слова в ответ. То, что она увидела перед собой, превзошло все её наихудшие ожидания. Людовик выглядел не просто старым, он был отталкивающе некрасив. Ничего царственного не было в его наружности: сутулый, узкоплечий, вдавленная грудь, выпирающий обвислый живот; ноги изуродованы и скрючены подагрой. Лицо, иссеченное глубокими морщинами и дряблым вторым подбородком, казалось лицом древнего старца, а не человека, не достигшего ещё и шестидесяти лет. Выцветшие голубые глаза в старческих складках век, вздернутый, совсем не аристократический нос с волосистыми ноздрями; рот портили окружавшие его складки и морщины, придававшие даже улыбке короля нечто скорбное. Пегие от седины волосы намокли и жалко свисали вдоль щек, а лысину он скрывал модным, низко надвинутым на лоб беретом; И этот человек довольно улыбался семнадцатилетней красавице, словно ожидал увидеть в её глазах не оторопь, а восхищение! Но он был королем Франции и имел на неё все права...

Мэри наконец справилась с собой.

– Монсеньор, господин мой...

Слова давались ей с трудом. Она решила, что лучше спешится и преклонит перед ним колена, выражая тем самым ему уважение как королю, но Людовик предупредил её порыв. С неожиданной ловкостью он приблизил своего коня к иноходцу, быстро подхватил её и поцеловал в щеку. Она даже не успела увернуться, и от резкого толчка с неё слетела шляпа.

Все вокруг засмеялись. Смеялся и король, любуясь этим растрепанным златовласым ангелом. Мэри с трудом заставила себя улыбаться, особенно если учесть, что она почти оттолкнула от себя не в меру пылкого престарелого жениха. Но он нашел этому оправдание.

– Скромности прощается все! – изрек Людовик, занимая место подле Мэри. – О, мадам, ваша райская красота превышает все, что я смел вообразить. И я так долго ждал вас... Но теперь более не намерен ждать. И наша свадьба состоится не в Париже, как я намечал поначалу, а завтра же в Абвиле. Ибо больше я не выдержу!

Людовику и в самом деле следовало поспешить. Пока он испытывает этот сладостный восторг подле неё, пока на него не нахлынули его обычные недуги, он надеялся, что сможет зачать наследника Франции.

А Мэри глядела на его старческое, морщинистое лицо, и с ужасом думала о брачной ночи, о том, что ей предстоит пережить, распаляя пыл старика. И едва не застонала. «О, Чарльз, кому ты отдал меня!» Но при этом она улыбалась. Она – гордая женщина, она – сестра короля и никому не покажет свои переживания.

Глава 2

9-10 октября 1514 г.

В парадной зале замка Абвиля Мэри Тюдор прежде всего поразили люстры. В Англии было не принято устраивать над головой столь громоздкое и сверкающее сооружение, хотя бы потому, что тюдоровские резные потолки были достаточно низкими (считалось, что это придает уют), а освещения хватало от каминов и от высоких напольных, настенных, настольных канделябров. Замок же в Абвиле хранил ещё мощный романский стиль, приукрашенный сводами готики с её высокими арочными потолками. И люстра под высокими сводами смотрелась просто великолепно: вся в золоченых виньетках, подвесках, чеканных полукружьях, с пирамидами ароматных восковых свечей, заливающих старинный зал ясным белым светом. Мэри отвела взгляд от люстры, улыбаясь очередному французскому вельможе, которого ей представлял церемониймейстер. От всех этих имен, титулов, незнакомых лиц у неё рябило в глазах, и она попыталась сосредоточиться, чтобы запомнить хоть часть своих новых подданных: граф де Тремуйль с супругой, советник короля Флоримон Роберте, камергер д’Асе, маршал де Тривулье, граф де Пуатье. Каждому королева протягивала для поцелуя руку и благосклонно улыбалась.

В кресле справа от неё, под голубым, расшитым лилиями балдахином, сидел король Людовик; слева, чуть склонясь к королеве, стоял английский посол при дворе Франции, чопорный граф Вустер. Порой он шептал Мэри, на кого из подданных ей стоит обратить особое внимание, давая им краткую характеристику.

– Этот седой, молодцеватого вида военачальник и есть знаменитый Пьер дю Террель, называемый Баярдом и именуемый рыцарем без страха и упрека. Он столь знаменит, что когда после Битвы Шпор ваш брат Генрих пленил его, то не посмел задержать, отпустив на свободу. А вот этот тучный вельможа в пурпурном одеянии – сам граф де Тремуйль.

Вам надлежит оказывать Тремуйлю особое внимание, ибо к его мнению, как ни к чьему иному, прислушивается Людовик.

Вустер был доволен, когда Мэри вежливо задержала Тремуйля, сказав ему несколько теплых фраз. Умница девочка, все схватывает на лету! Из неё получится прекрасная государыня, и Вустеру даже не верилось во все те слухи о Мэри, будто она строптива, капризна, и даже едва не сорвала величайший договор меж Англией и Францией из-за своей детской увлеченности.

Он вновь склонился к Мэри Тюдор.

– Сейчас герцог Лонгвиль представит вам свою супругу Жанну. Её имя в девичестве де Хохберг, но ни для кого не секрет, что она побочная дочь Людовика.

Действительно, невзрачная, болезненного вида дама, опустившаяся в реверансе подле своего красавца супруга, была поразительно похожа на короля. И тот к ней явно благоволил, даже подозвал к себе и поцеловал в щеку. Лонгвиль вежливо стоял в стороне и галантно подал руку жене, когда она сходила с возвышения у трона. Мэри уже знала, что у них трое сыновей, однако теперь понимала, почему Лонгвиль, имея такую невзрачную жену, пусть и любимицу короля, увлекся хорошенькой, живой Джейн.

Представили Мэри и её падчериц, дочерей Людовика – Клодию и Рене. Принцессу Рене, которой исполнилось всего четыре года, и которая была похожа на маленькую обезьянку, держала на руках нянька. Клодия же, прихрамывающая, неуклюжая в своем роскошном одеянии, если и казалась миленькой, но в то же время столь невзрачной, что просто гасла в ослепительном обаянии стоявшего рядом Франциска. Видимо, она благоговела перед ним, так как, даже когда Мэри ласково обратилась к ней, она прежде посмотрела на мужа (Мэри даже покоробило от какой-то собачьей преданности в её взгляде), а уже потом, чуть заикаясь, ответила какой-то пустой банальностью. Франциску словно стало неловко за неё, и он поспешил жену отвести в сторону. Зато герцог просто лучился гордостью, когда представлял королеве свою «жемчужину» – сестру.

Маргарита Валуа, супруга безобразного, старого герцога Алансона, оказалась совсем не такой красавицей, как почему-то представляла Мэри, исходя как из её имени, так и из теплых отзывов Франциска. Она, конечно, была весьма грациозна, одета с элегантностью и вкусом, подчеркивавшими её совершенную фигуру, да и личико у неё выглядело живым и интересным: темные, как у брата, глаза ярко блестели... но вот нос! Этот крупный, с горбинкой, нос Валуа, отнюдь не портивший Франциска, на смуглом округлом личике его сестры выглядел просто пугающим. Однако, когда Мэри обмолвилась с ней парой фраз и Маргарита ответила с юмором и любезностью, стало понятно, почему так популярна при дворе сия дама, поэтесса, глава кружка гуманистов и ученых.

И в этот миг Мэри различила среди улыбающихся лиц придворных хмурое, почти злое лицо очень красивой дамы в черном. Герцогиню Луизу Савойскую представили королеве сразу после дочери. Выглядела она куда моложе своего возраста – хрупкая, миниатюрная женщина с зелеными, чуть раскосыми глазами и точеным носом. Лишь когда она улыбнулась, стали видны её резкие морщины в уголках рта, отчего её улыбка казалась циничной, даже злой. Хотя, может, Луиза просто не могла скрыть своей неприязни к новой королеве...

Появлялись новые лица, звучали новые имена: Шарль де Бурбон с супругой, Гийом Парви, священник и духовник короля Людовика, сеньор де Гравиль, прочие. Мэри вскоре почувствовала, что устала от церемонии и обилия впечатлений. Она уже реже улыбалась, её фразы стали короче, приветствия суше. Заметил ли это Людовик, или тоже чувствовал себя утомленным, но вскоре он, к облегчению Мэри, прервал церемонию. Время уже было позднее, и король отвел Мэри в отдельный покой, где их ожидал простой ужин, на который были приглашены только принцесса Клодия и герцог Лонгвиль с супругой. Франциск приглашения не удостоился, и хотя молодой герцог знал, что августейший дядюшка и одновременно тесть недолюбливает его, но сейчас он почувствовал себя задетым. Он хотел выглядеть значимой фигурой в глазах молодой королевы, он ведь находился подле неё все эти дни, поддерживал, ободрял, развлекал... даже пытался понравиться ей. Однако Франциска рассердило не столько то, что его услали, как то, что король при всех открыто потребовал, чтобы эту ночь он провел с супругой. Его только приказом можно было загнать на брачное ложе, иначе он всегда находил немало очаровательных дам, которые с охотой были готовы принять тоскующего по ласке герцога. Своих любовниц Франциск искренне любил, причем всех сразу. Правда, в последнее время у него образовался долгий бурный роман с женой адвоката Дизоме, красавицей Жанной Лекок – нежным «французским тюльпаном», как называли поэты эту высокую серебристую блондинку, слывшую одной из красивейших женщин королевства. Но в этот вечер Франциск не вспоминал о ней. Со стороны казалось, что он при деле: герцог отдавал приказы, отмечал детали, делал указания по процедуре...

Когда он возвращался к себе, во дворце уже стихал гомон, лишь порой бежала по чьему-то поручению молоденькая горничная, проносили какие-то сундуки, да возвышались у проходов рослые фигуры бородатых швейцарцев с острыми длинными пиками. Франциск почти дошел до дверей своей опочивальни, но, передумав, пошел прочь. Ему хотелось оттянуть встречу с благонравной супругой. Клодия... Боже, как она глупа, неинтересна, до скуки стыдлива! В ней сочеталось все, чего Франциск не переносил в женщинах, но она любила его преданно и беззаветно, и он из жалости порой бывал с ней.

На повороте лестницы на Франциска чуть не налетел смуглый молодой человек с вьющимися кольцами длинными черными локонами. Шарль Бурбон, любовник его матери. В его внешности, горящем взгляде и редкой улыбке было нечто демоническое, что, однако, очень интриговало женщин и просто покорило Луизу Савойскую. Что до Франциска, то он весьма снисходительно относился к этой поздней, пламенной любви матери, хотя порой замечал, что в отношениях любовников не все ладится.

Вот и сейчас он удержал графа за широкий модный рукав.

– Шарль, ты посещал сегодня мадам Луизу? Бурбон скривил уголок рта в подобии ухмылки:

– Мадам не в духе и рассердила меня. Пойди к ней, Франсуа, утешь... она, кажется, что-то хотела сказать тебе, – и ушел, не оглядываясь.

Что ж, голубки опять поссорились. Франциск пожал плечами: в конце концов, это не его дело. Он предпочитал не вмешиваться. И ещё не знал, что однажды, спустя годы, отношения Луизы и будущего коннетабля Франции Бурбона приведут к настоящему скандалу, бегству Бурбона из королевства, когда он выступит с оружием против Франции на стороне её злейшего врага Испании... и бесславно погибнет – ему ядром снесет голову.

Когда Франциск вошел в покои матери, она молилась, стоя перед аналоем. На ней изящно сидело черное траурное платье, которое она носила со дня смерти супруга, хотя в этом было больше кокетства, нежели почета памяти усопшего – просто черный цвет так шел к её белой коже! Легкое темно-серое покрывало ниспадало с её уложенных на шее узлом темных волос, Франциск видел тонкий, не утративший красоты очертаний профиль Луизы. Он очень любил мать, восхищался ею, хотя характер... Он предпочел не отрывать её от молитвы, отойдя в сторону, но герцогиня уже сама решила прервать беседу с Богом и, торопливо перекрестившись ладонью, повернулась к сыну. Она строго посмотрела на него, все ещё не вставая со скамеечки перед аналоем.

– Франсуа, я недовольна тобой.

– А, по-моему, вы просто расстроены ссорой с Бурбоном.

– Чушь! При чем здесь Шарль? Все дело в тебе и этой рыжей сучке из Англии. Ты, словно кобель, почуявший течку, и…

– Фи, мадам, вы опускаетесь до речи простонародья.

– Вот-вот, Франсуа, ты уже готов наброситься на мать из-за неё. Мне донесли, как ты все время вьешься вокруг неё, словно шмель возле шиповника. Такая аллегория тебя больше устраивает? Молчи! Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы не понять, что это означает. Она, конечно, хорошенькая, даже слишком хорошенькая, все же ты будешь подлинным глупцом, если увлечешься ею, если хоть на миг забудешь, что она, прежде всего, наш враг... Преграда на пути к достижению нами высшей цели.

Франциск не перебивал мать, хотя уже знал все, что она ему скажет: он должен держаться от королевы подальше, не входить в её окружение, возглавить при дворе партию, которая будет стремиться умалить её влияние при дворе. То есть сделать из неё неприметную тень, чтобы у Мэри не было и намека на то влияние, которым пользовалась прежняя королева Анна. Необходимо изолировать рыжую англичанку от двора, сделать так, чтобы основные события происходили вокруг Ангулемов, и... Луиза осеклась, заметив, что сын её не слушает. Он вынул из вазы на столе гвоздику, рассеянно вращая её в руке, и лицо его стало отстраненным, мечтательным. Луиза знала, что означает это его выражение лица.

– Бог мой, Франсуа, Да ты влюблен!

– Немного, матушка. Самую малость.

Ей захотелось его ударить. А ведь, даже когда он был ребенком, она не позволяла себе этого. И Луиза сдержала себя, став внешне спокойной, хотя внутренне кипела от гнева.

– Франсуа, никогда не забывай, что только вереница неожиданных смертей тех особ, кои имели право на трон, приблизила тебя к вершине. Ты счастливчик, Франсуа, но это не спасет тебя, если ты ошибешься. И первейшей твоей ошибкой станет то, что если ты примкнешь к стану наших врагов, то примешь сторону этой Тюдор. Кто они вообще, Тюдоры? Выскочки на троне Англии, которые даже не знают своей родословной. Если ты влюбишься в неё... Я ведь знаю тебя, для тебя влюбиться – значит стать любовником. Но подумай, Людовик слаб, ты же молод и... Поверь, тебе лучше самому стать королем, чем увидеть на троне своего бастарда.

Франциск улыбался, лишь заметив матери, что она излишне опережает события. Стать любовником Мэри? Ха! Заманчиво и опасно – просто адская смесь... Но он не произнес этого вслух, более того, герцог вдруг стал до предела серьезен.

– По-моему, вы недооцениваете меня, матушка. Конечно, мадам Мари соблазнительная особа, но корона Франции для меня соблазнительнее всех красавиц мира. Я могу расточать молодой королеве комплименты, заигрывать с ней, оказывать ей почести и внимание, поскольку само её положение как супруги Людовика требует это. Но ваши планы, мадам... то есть, наши планы, превыше всего.

– Я бы очень хотела тебе верить, сын... мой Цезарь, – тихо, но с нажимом произнесла Луиза.

– Вам не стоит оскорблять меня недоверием, – отметил герцог.

Потом он встал, поцеловал её в щеку и, пожелав доброй ночи, вышел. Герцогиня смотрела ему вслед. Она боготворила сына, верила в его звезду и считала, что никто более «её Цезаря» не достоин короны Франции. Ангулемы уже убедили в этом весь двор, но если эта англичанка расстроит их планы... если забеременеет... Какое-то время Луиза глядела перед собой. Её красивое лицо было похоже на застывшую маску, только глаза сверкали, подобно холодным изумрудам.

– Что бы ни случилось, – произнесла она наконец, – я не допущу, чтобы моего сына устранили от престола.

Утро началось со скандала.

Оказывается, пылкий жених Людовик, желая пораньше навестить невесту, бесцеремонно вошел в её покои, когда новобрачная ещё принимала ванну. Сидя в лохани, она онемела от изумления и стыда. Фрейлины растерялись, не зная, то ли кланяться королю, то ли закрывать собой принцессу. Только леди Гилфорд, как коршун, ринулась вперед, загораживая Мэри, и фактически вытолкала короля за дверь, ругаясь на чем свет стоит на английском, которого, как она считала, Людовик не знал. Но, как оказалось, кое-что он знал и понял, что его обозвали «похотливым старым козлом», «бесстыжей обезьяной» и прочими не подобающими его сану эпитетами. Однако король промолчал, хотя и более внимательно прислушался к тем жалобам на английскую свиту Мэри, от которых поначалу небрежно отмахивался.

Мэри же этот инцидент весьма позабавил и развеселил, она даже избавилась от того нервного напряжения, в котором пребывала все время, и теперь с удовольствием примеряла свадебный наряд, который воистину был великолепен. Верхнее платье из узорчатой темно-золотой парчи, казавшейся и тяжелой и легкой одновременно; верхняя юбка спереди имела разрез, открывая нижнюю, из кремового атласа, столь богато расшитую золотыми узорами и алмазной крошкой, что она выглядела даже великолепнее верхней. Облегавший талию корсаж был украшен брошью «Неаполитанское зеркало», прямоугольное декольте подчеркивало совершенство высокой груди Мэри, длинную линию шеи, покатые, ещё по-девичьи хрупкие плечи. Особенно хороши были широкие рукава в облаке меха горностая, ослепительно белого, с тонкими черными хвостиками, и этим же королевским мехом была подбита длинная золотая мантия, которая придавала Мэри царственный и величавый вид. На затылок ей одели полукруглую французскую шапочку, всю в сверкающих бриллиантах, позволявшую видеть спереди разделенные на прямой пробор, а сзади ниспадавшие пышным каскадом до середины спины её густые волнистые волосы.