Ричард Длинные Руки – герцог Орловский Гай
Я беззвучно ахнул, и тут же все исчезло. Мир залит солнцем, конь идет ровным шагом. Колышется трава, над вершинками стеблей порхают неуклюжие бабочки и проносятся стремительные стрекозы. Но сердце еще сжималось в страхе и непонятной муке, прикоснувшись к чему-то огромному, непостижимому, нечеловеческому.
Ланзерот подождал, когда мы подъехали ближе. Высокомерное лицо оставалось ровным и бесстрастным, тем страшнее прозвучало:
– Справа в нашу сторону двигаются человек пятнадцать… Слева – восемь конных. Полагаю, одна из птиц над нашими головами не совсем… птица.
Бернарду, чтобы посмотреть на небо, надо ложиться на спину, не повел и бровью, Асмер быстро обшарил взглядом небо, сказал с жалостью:
– Уже улетела…
– Сделала свое дело, – буркнул Бернард.
– Я бы попытался достать, – сказал Асмер звонким нежным голосом. – Я тут новую тетиву поставил…
Бернард взялся за рукоять топора, рявкнул:
– Двенадцать с одном стороны, да еще пешие? И всего восемь с другой?
Рудольф сказал возбужденно:
– Надо ударить им навстречу! Сомнем, как… К тому же они не ждут. Уверены, что догоняют убегающих…
Ланзерот, бледный и аристократически красивый, сказал холодным металлическим голосом, будто стучал себя кончиком меча по железной груди:
– Но мы в самом деле убегаем! Во Имя Господа, запомните, мы – убегаем!
Я ощутил почти жалость к блестящему рыцарю. Эти люди, порождение Приграничных Королевств, не только не знали страха… нет, страх они как раз знали, но страх им не холодил тело, а, напротив, вбрасывал море адреналина в кровь, наливал мышцы силой, а мозг начинал работать в ускоренном режиме. И сейчас все оскалили зубы, рычат, глаза налились кровью, а в руках смертоносные топоры…
Священник выскочил из повозки, закричал:
– Именем Господа!.. Святые мощи!..
Бернард первый совладал с приступом бешенства, соскочил на землю и бросился к повозке, ухватился за колесо.
Мы гнали повозку почти на рысях. Я не думал, что рыцари могут бегать в доспехах, но они еще и помогали тянуть повозку, и все это с такой силой, что повозка не шла, а летела. Я тоже крутил колеса, если она пыталась застрять, а в остальное время бежал следом, упираясь руками.
Принцесса пересела на одну из запасных лошадей, у нее была любимая, почти красная, с огненной гривой и рассыпающим искры хвостом, и теперь принцесса то и дело проносилась мимо, раскрасневшаяся, глаза возбужденно горят, в руках арбалет, настоящий, не такой игрушечный, как у Ланзерота…
В такие минуты я начинал толкать повозку так, что она едва не давила бегущих впереди волов. Ланзерот носился, как коршун, кругами, частый стук копыт его коня грохотал в моей голове, как камнепад.
К счастью, небо затянуто серыми тучами, потом потемнели, нависли едва не над самыми головами. Птицы попрятались, начал накрапывать мелкий гадкий, совсем не летний дождик.
Впереди разрастался лес. Мы смотрели с надеждой, блестящая фигура в доспехах нырнула под зеленые ветки, надолго исчезла. Бернард тащил и толкал повозку рядом со мной, он первый вскрикнул:
– Там пусто!.. Прекрасно…
В голове уже не камнепад, а ядерные взрывы. Задыхаясь от жары, я кое-как сообразил, что нахлынувшая со всех сторон тьма не тьма, а сумерки леса, мы уже под сенью, а сень – это сомкнутые над головой в несколько этажей зеленые кроны разбросавших во все стороны ветви деревьев. Ветви переплелись, сверху не то что не углядеть, но и сбрось с неба камень, он пробьет пару слоев ветвей, потом неизбежно зависнет в этом зеленом плотном месиве…
Повозка остановилась под сенью могучего дуба. Рудольф и Асмер распрягли волов, Бернард принялся разводить костер. Мелкий гадкий дождик усилился, мы слышали, как наверху шелестит, будто сто мириадов крупных муравьев вылезло из дупел и стрижет листья, но земля сухая, ни одной капли не удалось пробиться через многослойный зеленый панцирь.
Мокрые от собственного пота, мы едва сумели пообедать, на что ушли последние ломти хлеба и сыра. Ланзерот пообещал подстрелить оленя, кабана или хотя бы зайца. Бернард проворчал, что до этого еще нужно дожить. Хотя летние ночи коротки, но на этих землях уже нет твердой власти короля Алексиса, а шайки сил Тьмы забираются и гораздо дальше этих земель…
Я содрогнулся, помнил тех жутких тварей, которых убил. Бернард бросил короткий взгляд:
– Сильно озяб? Это от усталости. Поспи, ты трудился, как никто другой.
– Спасибо, – прошептал я.
В самом деле чувствовал, что мясо сползает с костей, а суставы распухли, как у старика, и жутко ноют.
Голова коснулась седла, и почти сразу же увидел сон. Даже не сон, а смесь обрывков сна, когда над головой грохочет голос огромного существа, что-то предрекает, повелевает, а я, как муравей, прячусь под листком, то без всякого перехода скачу на коне через реку по мелководью, то лежу у костра, а некто темный, пряча лицо в тени, неслышно скользит мимо, кинжал в руке…
Я порывался крикнуть, поднять всех на ноги, но язык прилип к гортани. Пытался ухватить неизвестного за руку с ножом, но тело не слушалось. А тот, пряча лицо, наклоняется над каждым, выбирает, с кого начать резню. Я чувствую, что знаю, кто это, догадываюсь, но все же увидеть бы лицо…
Проснулся среди ночи с бешено колотящимся сердцем. Над головой страшное звездное небо, от ямы с багровыми углями поднимается горячий сухой воздух. В тишине слышно, как фыркнул конь, вздохнул.
Я опустил голову, но сон так и не вернулся. А я до утра мучительно пытался вспомнить, кого напомнили движения неизвестного. Не подсказка ли раскрепощенного подсознания, что среди нас в самом деле враг?
На рассвете быстрый подъем, молитва, короткий завтрак – и снова изредка помукивающие волы покорно тянут повозку, а мы едем по сторонам, бдим, в готовности к схваткам.
За долгий переход солнце накалило спину, будто висит надо мной в двух-трех метрах. Затылок уже как сковородка на газовой горелке, пот стекает по шее такими струями, будто меня поливают из лейки. Плечи и спина зудят, словно их грызли большие красные муравьи. Далеко впереди маячит прямая спина Ланзерота, он на своем белом коне двигается через раскаленный полдень, как сверкающая глыба льда.
Я воровато огляделся по сторонам, руки сами торопливо взъерошили мокрые волосы. Даже при полном безветрии чувствуешь себя легче. Вкрадчивый голос сразу начал нашептывать, что хорошо бы снять и эту грубую рубаху из толстой, как мешковина, ткани, как хорошо бы ехать обнаженным до пояса, а то и вовсе плюнуть на все и лечь в холодке, вот там под дубами что-то блеснуло, явно ручеек с холоднющей водой, а мы, дети раскрепощения от всего, привыкли себе ни в чем не отказывать…
Я вздохнул, привстал в стременах, осмотрел окрестности. Не пристало воину Христа, как здесь говорят высоким штилем, слушать шепот мелкого беса. Поддаться желаниям – услужить силам Тьмы, пусть в малом. Падение начинается с крохотного шажка… и все такое. А я хоть и простолюдин, но тоже воин Христа, ибо в этом мире все воины, время такое. Дивно, что еще не встретили ни одного грандиозного костра с вопящей на нем ведьмой. По школьному учебнику их сжигали на каждом шагу пачками.
Зной доводил до исступления, но я, дитя все-таки более стойкого века, нашел спасительную лазейку в собственной гордости. Не гордыне, а гордости: не поддамся слабости, буду делать и поступать так, как надлежит человеку третьего тысячелетия… который если сам не истязал себя в лагерях по выживанию, то хотя бы видел это в фильмах, а это уже что-то: тем ребятам приходилось намного хуже, чем здешним рыцарям.
Я заметил, что Бернард дважды украдкой оглядывался, делая вид, что озирает окрестности, однажды поймал внимательный взгляд Рудольфа. Не знаю, что обо мне думают и думают ли вообще, но я не выпаду на их глазах из седла, буду делать «как надо», а не «как хочется», что свойственно простым людям здешнего мира и всему человечеству в моем.
Волы тащат повозку тяжело, с натугой. От усталости хвосты едва подергиваются, нет сил шлепать обнаглевших слепней. Все заметно устали, даже принцесса не показывается из повозки.
Только Ланзерот все такой же ровный, надменный, с холодным бесстрастным лицом и отвратительно выдвинутой нижней челюстью. Я подумал ревниво, что рыцарь всегда помнит, что он один из самых знатнейших, его имя знают, на него смотрят, с него берут пример. Что простительно простолюдину или даже сойдет простому рыцарю, для него, Ланзерота, это тяжелый удар по чести и достоинству. Так что ему нельзя расслабляться, балдеть, оттягиваться. Вообще-то жуткая жизнь… если не предположить совсем уж дикое, что ему как раз и нравится вот это напряжение, что в этом и есть для него самый кайф, в этом его личный балдеж и расслабление…
Но я слежу за ним украдкой и вижу, что Ланзерот просто не показывает виду, что его тревожит, подобно Бернарду, эта зеленая равнина, эта высокая сочная трава, эти редкие рощи могучих деревьев. Издали вся долина ровная, как обеденный стол, но на самом деле в изобилии заросших травой и кустарником старых оврагов и балок. Там можно спрятать целое войско. Не заметишь, пока твой конь не наступит на пальцы затаившемуся воину.
Впереди трава чуть колыхнулась, рука Ланзерота дернулась к арбалету. Прекрасная высокая трава, сочная и зеленая, хороший корм для коней, но и прекрасное укрытие для лазутчика.
Ланзерот внезапно обернулся, вскинул руку. Я обратил внимание, что рыцарь сжал кулак. Бернард тут же начал слезать с коня. Понятно, наш блистательный рыцарь подал знак взять коней под уздцы, даже мне ясно.
– Здесь должна быть деревня, – сказал Бернард хмуро. – Подумать только, всего лишь три года я проезжал здесь по улице, полной народу…
Я огляделся. Да, здесь когда-то жили, вон камни очагов, но жесткая трава уже пробилась даже из трещин утоптанных тропинок, на месте бывших огородов бурно разрастаются колючие кусты, а там, где был сад, жестоко вырубленный неизвестной силой, яблоньки и груши поднимаются уже дикие. Плоды будут мелкие и горькие…
– Но место хорошее, – заметил Бернард.
– Привал, – коротко распорядился Ланзерот.
Волы втащили повозку в тень огромного дуба. Дуб гигантский, картинный, в три обхвата, удался высокий, хоть и на просторе, а уж ветки раскинул так, что под ними разместятся десять таких отрядов, как наш. И от жары, и от дождя спасет. Земля утоптанная, чистая от травы. Явно здесь на сваленных бревнах сидели старики и молодые, устраивали колхозные собрания, проводили народные гулянья, кулачные бои и божьи суды, жгли под лузганье семечек колдунов и ведьм.
Я слез с коня, топтался на месте, не зная, что делать. Ланзерот подвел к Бернарду в поводу уже расседланного коня. Шлем рыцарь снял, ветер с трудом шевелил взмокшие, слипшиеся волосы.
– Не то беда, – сказал он резко, – что деревню сожгли!.. И что жителей убили или увели… Хуже то, что здесь никто не селится.
Вообще-то мне, как человеку, признающему все права личности и сверхценности человеческой жизни, возненавидеть бы рыцаря за такую жестокость и равнодушие к убитым, но с другой стороны – людей на планете уже столько, что как-то не жалко, если пару сел или даже городов слизнет вулкан или землетрясение. А Ланзерота тревожит более важное. Если не селятся, значит, здесь уже опасно. И не просто для нас, везущих мощи святого Тертуллиана, такой опасностью этот блистающий герой с выпяченной челюстью пренебрегает, к тому же всегда готов умереть с мечом в руке… а опасно вообще для края, для этого королевства. Похоже, эти земли все больше попадают под власть или влияние сил Тьмы. А добрым христианам, как вот ему, Бернарду и – особенно принцессе! – здесь не выжить…
Ланзерот вытер лоб платком, только у него отыскался платок, шлем беспечно блестел на луке седла. Бернард расцепил пряжку плаща, хотел забросить на седло, но решил, что коню сейчас и собственные уши в тяжесть, швырнул на растопыренный куст. Там затрещало, куст осел, жалуясь.
Ланзерот сказал прохладным голосом:
– Я пройдусь до конца рощи.
– Да там подходы паршивые, – сказал Бернард. – Завалы, камни…
– Это для коней паршивые, – ответил Ланзерот. – А человек – такая тварь…
– Не опоздай к ужину, – ответил Бернард.
– Когда ты у котла, – отмахнулся Ланзерот, – всегда оказывается, что я опоздал на сутки.
Рудольф и Асмер быстро набрали сучьев для костра, принцесса начала выбивать огонь. Я подивился, полагал в наивности по прошлому разу, что это делают только мужчины, хотел предложить свои услуги, не женское дело бить тяжелым кресалом по огниву, но вовремя вспомнил, что с моим гуманитарным образованием только в прометеи, ушел к ручью и с наслаждением влез в ледяную воду. Почудилось, что струи вскипели вокруг потных раскаленных ног. Глубина всего до колен, я лег, ухватившись за камни, чтобы не сносило, тут же появились мелкие рыбки, стали жадно пощипывать кожу, срывая лохмотья, драгоценные крупинки соли.
От наслаждения я даже закрыл глаза. Но, когда, продрогнув, начал вылезать из ручья, в десятке шагов из-за деревьев вышли мужчины. Шестеро, бородатые, в лохмотьях, с угрюмыми злыми лицами. Они не спешили, не бросились, просто начали сразу расходиться в стороны, охватывая дуб полукругом.
Сердце мое затрепыхалось, как рыба на разделочном столе. Ланзерот ушел осматривать рощу, Асмер и Рудольф на охоте. Принцесса и священник в повозке, здесь только мы с Бернардом. Но и Бернард снял доспехи, оружие. А у них за поясами ножи, в руках зловещего вида топоры. У одного из-за спины выглядывают лук и оперенные концы стрел.
Передний из незнакомцев сказал почти дружелюбно:
– У вас, я вижу, что-то есть пожрать?.. Отойдите от мешков. Разденьтесь и уходите. Мы не тронем.
Бернард сказал угрюмо:
– С чего это вы такие добрые?
Мужик ощерил в улыбке широкий рот с гнилыми желтыми зубами.
– Погода хорошая. В плохую погоду мы злее.
Бернард выпрямился.
– Славный мир создал Господь, – ответил он. – И дал ему хорошую погоду. Потому идите своей дорогой с Богом. Я вас отпускаю.
Улыбка на лице вожака стала напряженнее. Он сунул пальцы за пояс, совсем рядом торчит рукоять ножа.
– Почему ты такой грубый? – спросил он укоризненно.
Бернард ответил так же небрежно:
– Потому что я видел таких, как ты. А вот ты подобных мне еще не видел.
Вожак сказал успокаивающе:
– Я же сказал, мы вам ничего не сделаем.
– Потому что не сможете, – отрезал Бернард. – Вы мне надоели. Даже Господь долго терпит, но потом больно бьет. Убирайтесь!
– Что с тобой? – спросил вожак.
– Я не так терпелив, как наш Господь, – отрубил Бернард.
Вожак облизнул внезапно пересохшие губы. Его соратники начали поглядывать на него выжидающе. Но он колебался, не понимая, что за спокойствие в этом крупном немолодом человеке. Парень, что выглядит здоровым и крепким, это обо мне, явно нервничает, вон покрылся весь испариной, а этот спокоен, чересчур спокоен…
– Где твой меч? – спросил он.
Бернард буркнул:
– Ты еще не понял? Чтобы справиться с вами, мне меч не понадобится.
Вожак впился взглядом в его лицо, стараясь увидеть признаки страха или неуверенности. Все-таки их шестеро против двоих. Шестеро вооруженных против двух безоружных. Но этот чересчур спокоен, словно в его власти разом оборвать их жизни. Может быть, это какой-то странствующий колдун?
Я в изумлении видел, как толстые губы вожака раздвинулись в примирительной усмешке.
– Ты прав, – сказал он, – мир прекрасен! Нехорошо в такой светлый день причинять друг другу неприятности… Мы уходим.
Я перевел дух. Вожак повернулся, явно доверяя Бернарду свою спину, сделал шаг-другой…
– Дик! – взревел Бернард.
В мою сторону метнулись двое с поднятыми мечами. Сам Бернард словно исчез, затем там завертелось, послышались крики, звон металла, но я видел летящее в мое лицо острие, метнулся в сторону, закричал по-заячьи, кого-то сшиб, в плечо больно кольнуло, сильный удар по черепу высек искры из глаз. Я кричал, размахивал кулаками, бил, а потом сквозь красный туман услышал брезгливое:
– Перестань!.. Не по-христиански глумиться над мертвыми.
Я тряхнул головой. Тело сотрясала крупная дрожь, зубы стучали. Двое на земле с вывернутыми шеями, у одного голова треснула, как спелая тыква, но оттуда вытекло столько крови, что мой желудок начал подниматься к горлу.
– Сильно ранило? – спросил Бернард.
Я осмотрел себя дикими глазами. На боку распорота рубашка, из длинного пореза сочится кровь. Второй порез на плече, но лезвие лишь срезало клочок кожи. В голове все еще звон, словно угодили по ней камнем. Пальцы нащупали быстро растущую опухоль.
Бернард тяжело дышал, в глазах бушевало пламя. Но он цел, в руках два чужих меча, а за его спиной четыре тела. Один стонал и все пытался приподняться.
Убедившись, что мне ничто не угрожает, Бернард вернулся, деловито наступил на горло раненому, я услышал хруст, будто трещала яичная скорлупа. Я потащился обратно к ручью, долго смывал кровь свою и чужую, прикладывал мокрую рубашку к голове. Боль постепенно утихла, но шишка осталась громадная, и еще я догадывался, что принцесса увидит меня с громадным безобразным кровоподтеком.
Ланзерот, вернувшись, взглянул в мою сторону недобро, поморщился. Я слышал, как он велел Бернарду:
– Все, от повозки больше ни на шаг.
Бернард возразил:
– Да это случайные бродяги!.. Увидели, что нас двое, решили поживиться. Это не люди Той Стороны, точно!.. Даже Дик вон сумел двоих заломать голыми руками. Странный он у нас…
– Это не люди Тьмы, – согласился Ланзерот. – Но они прекрасно понимают, что перехватить нас вслепую – это искать иголку в стоге сена. Зато могли нанять десятка два разбойничьих шаек. Вообще пустить слух, что везем несметные сокровища! И сообщить наши приметы.
Бернард сказал бодро:
– Побьем. Но ты прав, рука устанет всех… Да и след потянется…
– А кого-то могут все же ранить или убить, – закончил Ланзерот жестко. – Тем временем настоящие враги нападут на след… Так что, Бернард, давай лучше считать, что нападали не случайные разбойники.
Бернард поднялся.
– Ладно, – ответил он со вздохом. – Господи, и это в мирных землях!.. А что за перевалом?
Я с похолодевшим сердцем смотрел вслед. Что я странный – нехорошо. Сплоховал. Ведь я по своему статусу должен был броситься первым расседлывать коней, таскать хворост, стараться услужить господам, а я сразу в ручей плескаться, как будто это я принцесса. Да тут и принцессы моются только по большим праздникам. Хуже того, мне никто ничего не сказал. Как будто и они считают меня казачком-то засланным. Причем паршиво засланным.
Я пугливо взглянул в сторону тел. Рудольф, явившись первым, быстро оттащил всех в ближайшую низинку, забросал хворостом. Остались только широкие лужи крови, но даже принцесса не обращала на них внимания.
Понятно, эти повозочники – вроде элитных коммандос, а разбойнички – это первогодки… нет, даже куча подвыпивших слесарей, у которых вообще не бывает шансов против профи. Вообще, если вспомнить всех этих Ахиллов, Зигфридов, Добрынь, Сосланов и прочих пандавов, то получается, что и тогда были элитные войска и простые, были герои для особо важных заданий и герои попроще, вроде нынешнего ОМОНа.
Но и я, гм… Мое счастье, что здесь до акселерации еще века. Даже вожак, самый крупный из разбойников, ниже меня на голову, а весит не больше двух пудов. Скорее, меньше. А во мне все-таки восемьдесят пять кило. Не мускулов, я ж не спортсмен, но и не жира…
Я смывал кровь и слюни с одежды, но трясло меня не от ледяной воды. Хорошо, что оставят в мирной деревне, как только минуем земли герцога… Пожалуй, уже миновали, здесь королевства не крупнее московского микрорайона, но лучше пройти земли и его друзей-соседей.
Бернард у костра чинил седло. Под его весом оно вообще могло превратиться в желе, но пока лишь обрело форму лепешки. Коровьей.
– Спасибо, – сказал я. – Как ты понял, что они… не передумали?
Он хмыкнул, глаза неотрывно следили за стежками крупной иголки. Помню, у нас их зовут цыганскими.
– Дик, – ответил он благодушно, – ты жил хоть не в тесном каменном городе, а в малой деревне… так ведь?.. но ты все равно глух и слеп. Ты не видишь, что вон там в кустах затаилась лиса… Боится нас, но уйти не может, под веткой лисенок, еще дурной, не понимает, что надо сидеть тихо. Прямо под нами крот наткнулся на корни, грызет… Толстый крот, матерый! Слева косуля, не слышишь? Если пойти по запаху, то через сотню шагов наступишь ей на голову, спит в кустах, набегалась. А не чувствуешь, какие летучие мыши над головами? Не мыши – коровы с крыльями!
Я прислушался, но едва-едва уловил какой-то странный хруст, что никак не мог быть шелестом кожистых крыльев.
Бернард усмехнулся.
– Жуку не повезло.
Глава 6
Мы тащились день за днем, избегая стычек, но, когда избежать не удавалось, забрасывали ветками трупы и ехали дальше. Иногда священнику удавалось настоять, чтобы хоронили «по-христиански». То есть в земле рыли могилу, священник читал что-то из своей книги, мы все бросали по горсти земли в яму на трупы, как будто прощались с родственниками.
Меня однажды сильно поцарапало, но, оказывается, принцесса умеет врачевать… весьма и весьма, как сказали бы у нас, нетрадиционными способами. Приложила к ране ладони, пошептала что-то совсем не церковное, кровь отхлынула от ее лица, а голос потерял звонкость, но, когда убрала пальцы, на месте косого пореза остался багровый шрам.
Бернард на всякий случай сказал мне строго, чтобы я ничего такого не думал, священник тоже умеет точно так же, а это значит, что у принцессы это умение с учением церкви ничуть не расходится.
В начале второй недели на горизонте выступила горная цепь. Разрасталась очень медленно, но все же пошла вширь, на вершинах днем наблюдался блеск, будто нас рассматривали в бинокли. «Снежные шапки, – сказал я себе. – Всего лишь снежные шапки».
А мы пока что двигались по редкой красоты долине. Деревья гнутся под тяжестью плодов, в ручьях и озерах тесно от рыбы, а дорогу то и дело пересекают стада оленей, свиней, коз. В кустарниках гнездятся оравы птиц, толстые гуси безбоязненно переходят дорогу прямо перед конскими копытами.
Я в восторге смотрел по сторонам, в зоопарке такое не усмотришь, но Бернард хмурился, брови постоянно сдвинуты. Я видел, как он нюхает воздух, вскоре и сам уловил запах гари. Ланзерот, конечно же, впереди, на вершине пологого холма придержал коня, выбирая дорогу, махнул рукой.
За лесом столбы дыма. У меня стиснулось сердце, будто я временами переставал быть человеком третьего тысячелетия, который в городских новостях видит репортажи с места событий, где разбиваются машины, из груд металла выволакивают окровавленные тела, из горящих домов выпрыгивают люди и на глазах зевак разбиваются об асфальт…
Миновали лес, взгляду открылось зеленое поле. Пшеница еще не созрела, пожар коснулся только с краю, но на месте домов либо чернеют головешки, либо развалины очагов. Я робко предложил проехать прямо через деревню, вдруг да поможем чем-то погорельцам, хоть мы и не МЧС, на что Бернард посмотрел хмуро, спросил:
– Ты что, совсем дурак?
– Н-не знаю, – ответил я растерянно.
Но даже с дороги, что вела мимо деревни, я увидел такое, что сердце сжало, а горло перехватило. Между домами, а то и прямо в черной золе развалин – трупы, трупы, трупы. Почти со всех сорвана одежда, видать разбойники такие же бедные, или же уцелевшие крестьяне собирали все, что могли.
Я не мог видеть даже на расстоянии обнаженные тела, отворачивался. В кино, играх и даже в городской хронике все выглядит красивее или незначительнее. Из повозки высунулся священник, прокричал:
– Мы поступаем не по-христиански!
– Господь нас простит, – ответил Ланзерот благочестиво и осенил себя крестным знамением.
– Мы должны остановиться! – крикнул священник. – И похоронить!
Повозку немилосердно трясло, он ухватился обеими руками за края и даже уперся лбом, чтобы не вывалиться. Лицо было обозленное и жалкое.
– У нас есть другой долг, – отрезал Ланзерот.
Остальные промолчали, только Бернард буркнул:
– Они уже мертвы. Там лишь бренная плоть. Души либо в аду, либо в чистилище. Вон даже Дик согласен… Дик, ты что молчишь? Или ты язычник?
Я сказал торопливо, понимая, какое для них это имеет значение.
– Нет! Какой из меня язычник…
– Да сейчас уже трудно понять, – ответил Бернард непонятно, – кто есть кто на этом свете.
На привалах я первым бросался собирать хворост, а потом мы все ели жаренное на углях мясо. Только священник, как я заметил, никогда не подходил к костру, не сидел, завороженно глядя в огонь, не подбрасывал хворост, не тыкал прутиком в багровые угли, заставляя искры с веселым треском устремляться к небу. Перед сном он обычно сидел у повозки и, упершись спиной в тележное колесо, читал толстую потрепанную книгу, пока не наступала ночная тьма.
Я, помня, что человек с улыбкой нравится всем, часто улыбался, делал лицо открытым и бесхитростным, даже угрюмый Бернард в конце концов подобрел и удостаивал меня коротких бесед, но священник при очередном контакте на привале уперся в меня твердым и острым, как наконечник рыцарского копья, взглядом.
– Изыди!.. Их ты обманул, но меня не обманешь! Твоя душа подобна колодцу, наполненному гадами!
Я передернулся, спросил жалко:
– Так уж и гадами…Что там, тьма?
Он отодвинулся брезгливо, забормотал молитву, осенил меня крестом, а когда заговорил, я уже видел, что он ни за что не переступит черту, разделяющую нас.
– Бездна тьмущей тьмы… Провалы ада, леденящее поле отчаяния… и клубки змей, отвратительных гадов, всевозможной скверны и мерзости!..
Я пробормотал:
– Святой отец, это чересчур образно…
Но он так махал руками и непрестанно молился, что я повесил голову и вернулся к костру. Совсем недавно считали, а здесь и сейчас явно считают, что к спящим в поле в рот может заползти ящерица или мышь, в желудке вывести потомство. Или даже заберется змея и выведет змеенышей. Думаю, кто-то придумал специально для храпунов, спящих с открытыми ртами, а потом привилось и выросло в стойкое поверье. Но в этом случае священник говорит о душе. О Фрейде старик не знает, тем более – про атомарную структуру всего сущего, в том числе и души, если это понятие в самом деле имеет под собой некую почву.
«Символисты», – мелькнуло в голове. В Средние века мыслили и даже видели символами. Я сам встречал в школьном музее серьезные карты для моряков, где ветры изображены в виде толстых морд с надутыми щеками, север и юг, – свирепого вида дядями, только северный – с сосульками на бороде и усах, а южный – смуглый и кудрявый с золотой серьгой в ухе… Мою душу отшельник углядел в виде колодца, но вообще-то как в воду смотрит: я в самом деле чувствую там бездны мрака, отчаяния, там ледяные просторы космоса, что вне меня и внутри меня, там грызущие меня изнутри ядовитые гады, а также пауки, скорпионы и прочие жуки-дровосеки, которых отшельник не углядел из-за слабости зрения, ибо этот мир не знает даже очков, не говоря уж про контактные линзы или коррекцию по Федорову.
Я спал как убитый, но среди ночи раздался скрежещущий звук. Я проснулся, весь дрожа, сердце колотилось часто-часто. Несмотря на холодную ночь, пот выступил на лбу.
Перед костром, освещенная красным пламенем, стояла долговязая фигура. Обе руки вскинуты к темному небу, в одной зажато нечто сверкающее. Я суетливо протер глаза.
Скрежещущий звук раздался громче, я вслушался, это всего лишь был вопль нашего священника:
– Вставайте!.. Вставайте все!.. Я чувствую… приближается беда!
«Мать, мать, мать», – выговорил я злобно в духе поручика Ржевского, только с большим чувством. Новость, видите ли, – беда! Да мы завязли в этой беде, как в средствах СМИ. Тоже мне пророк…
Но из темноты появлялись и тут же пропадали люди с таким же холодным блеском в глазах, на руках и на теле. Но только они обвешаны совсем не крестами.
И вот я уже снова в седле, всматриваюсь, вслушиваюсь. Бернард обронил, что эти земли отвоевали у нечисти всего лет сто назад. Я почти видел, как это происходило. Семья отважных переселенцев двигалась при свете солнца, на ночь отгораживаясь заклятиями и святыми молитвами, отыскивала хорошую землю, спешно строила укрепления, засеки, рвы…
Одной семье с такой работой не управиться, потому двигались обычно группами, вместе строили защиту от нечисти, а уж потом рубили дома, распахивали земли под пашни, переносили свои укрепления дальше, чтобы обезопасить пастбища, луга. В эти времена приходилось отбиваться от мелких бесов, от слабой погани и нежити, а когда забредал какой странствующий гоблин, он не мог устоять против дюжины решительных мужиков, которые, кроме вил и кос, умели прекрасно управляться с боевыми топорами и мечами. А тем временем пашни давали прекрасное зерно, коровы приносили по два теленка, а поселенцы то один, то другой находили клады. Кое-кто сразу же установил торговые отношения с местным народцем гномов или горных рудокопов, быстро обрастал золотишком, щеголял с драгоценными камнями на лопате, а эти камни могли б украсить королевскую сокровищницу.
Слухи о найденных богатствах доходили до старых мест, и вот уже новые поселенцы двигаются на богатые земли. Деревня разрастается в село, а то и в город. И вот такая добыча привлекает нечисть покрупнее и помощнее. Появляются огры, баньши, а то и драконы. Город вынужден искать новые средства защиты, да и самому нужен простор, простор…
Я смотрел на остатки земляных валов, на полузасыпанные ветром исполинские рвы. Там на глубине в два-три роста явно захоронены остриями кверху обломки кос. Раньше они в самом деле блестели при лунном свете, и горе тому великану, что пробовал подойти к городской стене… А вот там что-то блестит, словно на камне пробовала расцвести белая ромашка… Явно арбалетная стрела с серебряным наконечником ударила с такой силой, что мягкий металл расплескало, словно птичье яйцо. Чуть дальше каменный остов часовни, кто же поставит на отшибе, еще дальше – следы от сгнившей сторожевой будки…
То и дело под копытами хрустят кости. Я присмотрелся, по большей части – человеческие. Целых мало, на многих следы топоров, мечей, молотов. Я горько усмехнулся, покосился на Бернарда, но смолчал. Нечисть, как я слышал, орудует зубами да когтями. Иногда еще колдовать умеет, морок напускать, ядом да всякими чарами пользуется, но когда я вижу следы от рыцарского меча, то не надо мне про нечисть с окровавленными клыками. Знаем мы эту нечисть.
Несмотря на то, что все на конях, двигались мы со скоростью пешеходов. Очень неторопливых пешеходов. Раньше мне казалось, что если уж конь, то обязательно в галоп, ветер навстречу, раздирает рот и выдирает волосы, грохот копыт и летящий горизонт навстречу…
Ехали шагом из-за повозки. Волы вскачь не обучены, да и сами кони, как вскоре я вспомнил, намного слабее человека даже в беге. Человек и быстрее коня, и намного выносливее, как показали первые Олимпийские игры, когда бегунов послали сопровождать всадников на отборных конях, но те вскоре захрапели и отстали от бегунов.
Я сперва опасливо вертел головой, на таких черепах, как мы, только зайцы не станут охотиться, нас перехватить – раз плюнуть, потом вспомнил, что противники тоже не на «шестисотых» «мерсах», в этом мире у всех у нас одинаковые мечи и одинаково скоростные кони, так что шансы равны, если не считать, что противника просто побольше…
Я еще не знал, насколько жестоко я ошибаюсь.
Повозка тащилась медленно, оставляя глубокие следы. Я уже овладел иноходью, рысью, даже при полном галопе умел управлять конем одними коленями, учился бросать в воздух топор и ловить за рукоять. Ланзерот смотрел равнодушно, Бернард бросал одобрительные замечания типа: «Бросай выше!», «Скачи быстрее!», – еще чуть-чуть и услышу что-то вроде: бери больше – бросай дальше, а пока летит – отдыхай вволю, – но больше всего мне хотелось, понятно, чтобы мою удаль заметила принцесса.
Дорога вышла из леса и долго тянулась вдоль опушки. С другой стороны вместо зеленого поля на этот раз тянулись виноградники. Домиков я не углядел, везде только ровные зеленые холмики виноградных лоз, где из-за листьев то и дело выглядывают крупные гроздья сочных виноградин.
Ехали почти до вечера, и все время тянулись эти ряды виноградных лоз, но нигде сборщиков винограда, телег с наполненными корзинами, нет винодавилен, винокурен, сараев с огромными сорокаведерными бочками…
Потом увидели, как из-за ближнего леса поднимается черный дым. Совсем недавно никакого дыма, значит – загорелось недавно. Ланзерот повернул коня, Бернард выхватил топор, прокричал:
– Асмер, Рудольф! От повозки – ни шагу!
Я толкнул коня пятками в бока, ибо шпоры в этих мирах, я слышал, полагаются только рыцарям, в ушах засвистел ветер, но сам я держался за спинами блещущих железом Ланзерота и Бернарда. Зверь подо мной чересчур боевой, я же в драку не рвусь, в моем мире уже привыкли искать компромиссы, консенсусы, а то и научились расслабляться для получения удовольствия поневоле.
Деревья ушли в сторону. На той стороне рощи горели повозки переселенцев, трупы по всей дороге, к ближайшим деревьям ползет человек. За ним кровь и… я позеленел, увидев длинные кишки из вспоротого живота.
Ланзерот и Бернард помчались было в сторону пыльного облачка. Туда явно уходят насильники, затем начали притормаживать коней, а я сразу увидел чудовищную тварь, какую и в ночном кошмаре не увидишь, – сидит по ту сторону одной из телег, наполовину скрытая стеной дыма, и жадно пожирает человеческое тело.
Я человек консенсусов, а завидя впереди драку или даже пьяную компанию, благоразумно обойду стороной. Но сейчас я заорал, повернул коня и ринулся через стену дыма. Конь взвился в воздух, долгое мгновение мы летели через удушливую гарь, затем яркий свет, жуткая крылатая тварь… Она мгновенно вскинула голову и оскалила зубы. От мерзкого писка по коже пробежали пупырышки.
Я хотел прыгнуть, но просто свалился с коня, одной рукой ухватил за горло, не давая страшным зубам впиться в лицо, другой обхватил за основание кожистого крыла и рванул на себя. Тварь бешено извивалась, я чувствовал, что не удержу, выпустил шею, обеими руками перехватил за спину и сдавил изо всех сил. Треснуло, затрещало. Сильная боль в плече, но крылатый зверь трепыхаться перестал. Сверху прогремел разъяренный голос Бернарда:
– Ты что делаешь, дурак?
Крылатый зверь остался, я поднялся, отступил. Тварь вся в коричневой шерсти, голова с собачью, с вытянутым, как у павиана, рылом. Из раскрытой пасти хлещет кровь, зубы блестят, как алмазы. На прижатых к брюху лапах когти в красном. Я наконец пощупал живот, рубашка в лохмотьях, на пальцах осталась кровь.
Подъехал Ланзерот.
– Он сделал, – сказал он Бернарду отстраненно, – что мог. Разве ты учил драться?
Взгляд Бернарда был полон осуждения.
– Но… голыми руками! Он что, пьяный мужик?
Ланзерот заметил:
– Ну, пьяный мужик и курицу не задавит.
Дорога повела его по опушке леса, в одном месте Ланзерот взглянул на помятый куст, натянул поводья. Его взгляд метнулся поверх веток, я услышал властный голос рыцаря:
– Выходите! Мы не враги.
Ветки раздвинулись, вышла женщина с двумя детьми. Мальчик смотрел на всадника исподлобья и с ненавистью, а девочка заревела и пыталась спрятаться матери под подол. От леса простучали копыта. Рыжий конь принцессы несся, как яркая сказочная птица. Женщина инстинктивно попыталась закрыть детей, но принцесса в одно мгновение спрыгнула, порывисто обняла женщину, присела на корточки перед детьми.
Бернард проехал вдоль догорающих повозок. Массивные плечи опустились под незримой тяжестью. Голос старого воина был хриплым от горечи:
– Сволочи… Они не только всех убили, но еще и глумились. Над женщинами так вовсе…
Он развернул коня, глаза полыхали яростью. Принцесса подняла голову, в глазах был немой вопрос.
Бернард покачал головой.
– Детей туда не стоит. Даже если… если они и так все видели. Да и вам, ваша светлость, не стоит.
Я едва не разорвался от сочувствия, ибо прекрасные глаза принцессы наполнились слезами.
– Бедные дети, – прошептала она.
Девочка прижалась к ней доверчиво, принцесса обняла ее, другой рукой привлекла к себе мальчишку. Женщина всхлипнула.
– Откуда берется эта нечисть, ваша светлость? Отродясь такого не было!
Я оглянулся на тварь, волосы зашевелились и поднялись. Нахлынул запоздалый страх. Руки тряслись, я все вытирал ладони об одежду. Это не мои войны… Я не человек драк и скандалов. Просто… я уживчивый человек. Я пью с людьми, с которыми не люблю пить, пью то, что мне отвратительно, веду себя так, как принято, говорю то, что надо говорить… Но, похоже, это относится не только к московским тусовкам. Здесь я того, гм, «как все»…
Из-за поворота показалась наша повозка. Рудольф хлестнул коня и поскакал вперед, а Асмер настегивал волов. Ланзерот проехал вдоль горящих повозок. Бернард оглядел меня с головы до ног, буркнул:
– Асмер, посмотри, что у него с пузом. И в плечо гарпия его успела, успела…
Читать бесплатно другие книги:
