Дудочка крысолова Михалкова Елена

Глава 3

«Во всем были виноваты женщины. Дьявольские отродья, источник греха на земле. Похотливые самки, вечно алчущие недоступного, они могли обмануть кого угодно – но только не его… Нет, не его!

Он видел их насквозь. У него вызывали отвращение их попытки приукрасить себя, потуги продлить короткую молодость, и он старался держаться подальше от тех, кто вошел в пору увядания, – такие становились особенно хищными, цепкими, жаждущими свежей души и крови, словно эликсира, способного даровать им еще немного юности. Граница проходила по двадцати пяти годам. Он не раз наблюдал – всегда лишь издалека, осторожно, – как в глазах бабенки, еще вчера покорной и верной мужу, вдруг загорался бесовской огонь и незаметно для других охватывал ее всю. И тогда на лице, на теле, даже на ее одежде проступала печать порока. Юбки раздувались, потому что бесстыжий ветер лапал их жаркие бедра, и женщина млела от его прикосновений. Чепцы едва заметно сползали на затылок, и пряди волос выбивались из-под них – словно случайно. А их смех… Его передергивало, когда он слышал за собой негромкий рассыпчатый смех какой-нибудь из этих самок: смех женщины, которая смеется не оттого, что ей весело, а по какой-то другой причине. Но по какой – он никогда не мог понять.

По правде сказать, он их боялся.

Когда ему нужна была женщина, он покупал ее, как покупают еду, но, насытившись, сразу уходил. С блудницами все было честно, хотя они и считали, что своими фальшивыми стонами могут выбить из него побольше монет. Он и правда был щедр, но вовсе не потому, что верил их спектаклям.

И эта история, в которую он влип, как птица в смоляной силок, началась с женщины.

Ему нужно было задуматься еще тогда, когда он встретил ее на развилке дорог: пышная, как воскресный хлеб, волосы убраны под чепец так, что не выбьется ни одна прядь, и вся до того ладненькая, аккуратная, скромная… У большинства из них внешний вид обманчив, он это знал, но та толстушка казалась совсем безобидной.

Поначалу она испугалась, когда увидела его, и едва не припустила бежать, задрав свои юбки… Но потом поняла, кто перед ней, и на круглой мордочке отразилось любопытство. После осторожных приветственных фраз она подошла поближе и круглыми глазами осмотрела шест – он обновил его только накануне, и в какой-то мере ему стало даже приятно, что наконец-то нашелся зритель.

– Это правда Крысиный Король? – голосом, обмирающим от сладкого ужаса, спросила толстушка.

Он покосился на верх шеста, как будто не сам набивал тушки совсем недавно, и небрежно кивнул.

– О-о-о! – Она восхищенно выдохнула, и рот у нее стал такой же круглый, как глаза.

Пухлый ротик, мелкие поблескивающие зубки, крохотные капельки пота над верхней губой… Он отвел взгляд. Незачем смотреть, лишнее это…

Она начала расспрашивать: где он был, что видел… Правда ли, что крысы разговаривают перед смертью и способны даже наслать крысиное проклятие? А правда, что ребенок, увидевший крысу с раздвоенным хвостом, если успеет топнуть три раза и сказать «черт-черт-черт, золото отдай!», может выкопать клад на том месте, где крыса сбросит свой хвост? А она сбросит, конечно же, поскольку это и есть сам черт, а черти боятся, когда их узнают! А правда, что если отрезать, высушить и потолочь крысиный…

Тут она наклонилась к нему и жарко зашептала, понизив голос. Когда он разобрал, о чем она шепчет, покраснел и отодвинулся. Святой Петр, что у них на уме, у этих баб?!

А толстушка настаивала, хихикала, из скромницы, которую он увидел в ней поначалу, на глазах превращаясь в ту самую разбитную бабенку, каких он опасался больше всего, и в конце концов он вскочил и стал собирать свой скарб. Она вскочила следом, не понимая, почему он уходит, и вдруг ее осенило. Значит, у него есть это снадобье с собой! Она обошла его вокруг, подозрительно рассматривая, и что-то в его внешности утвердило ее в этой мысли. С собой, конечно! Всем известно, что они, как колдуны, могут готовить удивительные снадобья из крыс! Пусть он отдаст ей совсем немного своего порошка! Хотя бы чуточку! Не хочет отдавать? Тогда пусть обменяет! У нее с собой в корзине отборные, свежайшие яйца, и если он только захочет, она отдаст ему все…

Но он не захотел. Однако чем больше он упорствовал в своем нежелании, тем сильнее толстушка убеждалась, что средство и впрямь у него имеется. Еще бы, раз он не желает обменивать его! Она уже замучилась перечислять, что есть у нее дома в хозяйстве из того, что она готова ему отдать не задумываясь.

И когда он, посмотрев на небо и прикинув, что день будет жарким, стащил с себя и уложил в мешок сорочку и плащ, толстушка окинула взглядом его сухое поджарое тело и тут наконец поняла! Она поняла, что ему требуется, и, рассмеявшись над собственной недогадливостью, сказала, что согласна. Заодно они проверят, так ли действует крысиный порошок, как обещают.

Не дожидаясь его ответа, она присела рядом с ним, завязывающим мешок, придвинулась вплотную и выпятила и без того большую грудь, словно предлагая ему взвесить ее, пощупать и оценить, как на рынке оценивают мясо. Он отшатнулся, нелепо упал на спину, и она прильнула к нему, придавила сверху, схватила его руку и положила к себе на задницу. Рука тут же утонула в ней, как в перине. Самое отталкивающее заключалось в том, что все это время она не переставала болтать, и даже когда потянулась к нему своим пухлым ртом, продолжала изрыгать чудовищные нелепицы и хихикать.

Он увернулся от нее, отполз в сторону, оставив попытки сохранить достоинство, и вскочил. Толстушка перевернулась на спину и недоумевающе уставилась на него. Она вспотела, барахтаясь с ним, и теперь ее красные щеки блестели.

– Я… Я дам тебе снадобье! – выпалил он. – Без всякой платы.

Сначала она не поверила, но быстро убедилась, что он не врет, когда увидела, как аккуратно мужчина отсыпает из маленькой коробочки полпригоршни порошка. Ему показалось, что на лице ее промелькнуло разочарование, но, получив то, что хотела, она успокоилась. Сидела на траве, оправляя вокруг себя юбки, и смотрела, как он перевязывает мешок, хотя он предпочел бы, чтобы толстуха очутилась сейчас как можно дальше от него.

Когда он кивнул ей на прощанье, женщина потрясла мешочком с добычей и кокетливо сказала:

– Надеюсь, я тебя еще увижу. Расскажу, как подействовало твое средство!

Вот оно уже и стало моим средством, мрачно подумал он. Через год в деревне будут рассказывать легенды о таинственном снадобье из крыс.

– Куда ты сейчас? – спросила толстушка и, не слушая ответа, тут же добавила: – А, знаю! В Хамельн, верно? Говорят, там половодье крыс! Их, конечно, прокляли, как положено, но на этот раз что-то пошло не так. Еще говорят, что бургомистр обещает огромную награду тому, кто избавит от них город. А еще я слышала от Якоба – это дядюшка мужа, он приезжает к нам раз в год, – что видели крысу с короной на голове, и она шипела, словно змея, и высовывала жало! А у тех, кто на нее поглядел, потом отсохли пальцы!

«Лучше бы у них язык отсох».

Он уже уходил, а она кричала ему вслед:

– И еще эти крысы забрались в ратушу и пометили все углы крысиными знаками! И теперь ни один человек не в состоянии туда войти!

«Крысиные знаки – это, очевидно, помет. Странно, что только углы…»

Лишь уйдя достаточно далеко, он разрешил себе замедлить шаг: до этого его снедало опасение, что бабенка догонит его и снова начнет рассказывать глупые байки. Переведя дух, он даже усмехнулся в отросшую бороду: интересно, поможет ли ей тот невинный состав, который он подсунул под видом целебного лекарства? Смесь сушеных травок, истолченная в пыль, была продана ему одним чудаком: лекарем не лекарем, колдуном не колдуном – святой Петр его разберет! Мельник, одно слово, а значит, водится с нечистой силой. Но помогал его подарок от крысиных укусов хорошо, как мельник и обещал. Вторым хитрым снадобьем, которое он сторговал у него, был сонный порошок. Крысолов временами пользовал его, правда, с большой осторожностью – стоило выпить чуть больше воды, в которой он разводил щепотку средства, и сон мог стать вечным. Полезная вещь, с какой стороны ни взгляни… Жаль, что запасов осталось совсем немного, а в тех краях он не скоро окажется снова, да и неизвестно, будет ли еще жив дед.

Дойдя до новой развилки, он остановился и задумался. Значит, Хамельн… Он не собирался туда идти, подумывал податься западнее, но если байки дошли и сюда, значит, дела в городе и впрямь обстоят неважно. Возможно, его уже кто-то опередил, но попробовать стоит.

Он почесал бороду и свернул на Хамельн.

…Деревни стали попадаться все чаще и чаще по мере того, как он приближался к городу. Несколько раз его обогнали всадники на неплохих лошадях, по виду – торговцы: он успел рассмотреть притороченные к лукам седел объемные тюки. Каждый раз, заслышав издали топот, он скрывался в лесу – не потому, что боялся, а потому, что никто не должен видеть его в том облике, в котором увидела толстуха. Во всяком случае, никто из города Хамельна и его окрестностей.

В конце концов он решил, что пора приниматься за дело. А самая первая часть его дела заключалась в том, чтобы стать фокусником.

«Что делает фокусник? – размышлял он, углубившись подальше в лес и остановившись под искореженным дубом необъятной толщины, по коре которого сновали черно-красные жуки. – Для начала отвлекает внимание. Если этого не сделать, фокуса не получится. А людям нужны фокусы».

Да, людям нужны чудеса – в этом он неоднократно убеждался за годы странствий от города к деревне, от деревни к крепости. Порой он чувствовал родство с бродячими комедиантами, за тем исключением, что они спасали людей от скуки, а он – от смерти. «Еще неизвестно, что хуже», – мрачно пошутил он сам с собой.

От смерти, не меньше. Он вспомнил, как четыре лета назад на Вестфалию накатила лавина крыс. Никто не мог объяснить, откуда они взялись, и даже самые здравомыслящие люди стали подозревать козни дьявола. Крысы возникали отовсюду. Лес рождал крыс, поле рождало крыс, река рождала крыс – из воды они выбирались, блестя мокрыми шкурками, и, не обсохнув, бросались к деревням… Не исключено, что, подожди люди еще немного в бездействии, и крыс стало бы рождать небо.

Но до того, чтобы эти твари падали сверху, не дошло. Хватило и имеющихся.

Они съели все. Шурша, пища, возникая из всех щелей и, казалось, даже проходя сквозь стены, крысы оказывались в сараях и подвалах, на кухнях и в погребах, прятались в печах и до обморока доводили кормилиц, высовывая узкие хищные морды из люлек. Они объедали бока домашнему скоту, и не перечесть, сколько коров пало от их зубов. Говорили, что в тот год крысы поели многих младенцев, и он знал, что так оно и было. Что уж говорить о запасах! Он сам видел, как крысы, сбежавшиеся с разных сторон, подпрыгивали и вцеплялись в окорок, подвешенный на уровне головы взрослого мужчины. Сперва черная копошащаяся масса покрыла окорок так, что не видно было ни куска мяса, а затем на нее стали прыгать новые крысы, хватаясь за сородичей. Визжа, держась зубами за хвосты забравшихся первыми, свисая, как живые веревки, они взбирались друг по другу, кусая без разбора все, что попадалось под их мощные челюсти.

Он тогда стоял в стороне и смотрел, как они валятся вниз, увлекаемые на землю своими же собратьями. Когда свалились все, от окорока осталась только кость.

А чуть раньше на поля напали черви и жуки, пожиравшие все, растущее из земли, не хуже крыс. Люди решили, что одно проклятие следует за другим, и лишь немногие, как он, знали истинную причину происходящего. И так же, как он, молчали.

Крысы были умны и голодны, их собралось столько, что насытиться прожорливым тварям оказалось невозможно. И тогда они начали охотиться на птиц. Если бы он не видел этого собственными глазами, то не поверил бы: к вороне, севшей на пашню, подбиралось несколько крыс, и они прыгали на нее с разных сторон. Словно передразнивая кошачьи повадки, они прижимались к земле, подползали ближе, а затем пружинисто подскакивали вверх, отталкиваясь всеми четырьмя лапами. Взлетающая птица, столкнувшись с крысой, падала на пашню, и там участь ее была решена.

Правда, лишь одна охота крыс из тех, что он наблюдал – а их было не меньше десяти, – закончилась успехом, но и одна из десяти – это много. Птицы боялись опускаться вниз и улетали прочь, подальше от новых врагов.

Поэтому голод наступил очень скоро. Люди ели кору, уходили в лес, чтобы раздобыть пропитание, но птичьи гнезда были найдены крысами куда раньше и разорены, а одними ягодами насытиться невозможно. Он сам появился в Вестфалии тогда, когда жители начали есть кошек – тех, что остались целыми после набегов крыс, и хорошо помнил, какими измученными и тощими были крестьяне, вышедшие встречать его.

Он сделал все как надо. Провел обряд, побеседовал с Крысиным Королем… А затем сообщил жителям, что ему нужен окорок. Да-да, хороший копченый окорок. Большой. Нет, он не знает, где они добудут его. Зато он точно знает, что с ними случится, если они не смогут его добыть. Крысиный Король сказал ему, что готов уйти, если от него откупятся, и он считает, что цена не слишком высока для того, чтобы бросать насиженное место.

Удивительно, но окорок они раздобыли – конечно, не такой большой и жирный, как ему хотелось бы, но в их положении и этот был чудом. Когда мясо несли по улице, у стоявших вокруг людей были такие глаза, что ему стало не по себе – похоже было, что они вот-вот сами бросятся на окорок, словно крысы. Но у людей хватило выдержки, а самое главное, страха перед ним, чтобы не сделать этого. Тогда он приказал всем разойтись, предупредив, что у тех, кто вздумает подглядывать, в носу отрастет крысиная шерсть, а в желудке заведется страшный зубастый червь. Неизвестно, чего они испугались больше – вряд ли шерсти, подумал он, глядя на их рожи. Этих шерстью в носу не возьмешь. Как бы то ни было, ставни оказались закрытыми плотно, и ни одна дверь не скрипнула, когда он проводил обряд изгнания.

Ему тогда помог деревенский дурачок. На убогого проклятие не подействует, успокоил он стоявших вокруг крестьян, а затем увидел по их лицам, что и без этих слов парня все равно оставили бы ему на съедение. То есть в помощь.

Когда все разбежались, он начинил окорок ядом так, как давно хотел попробовать. Это было его собственное изобретение. Сперва острым железным прутом он проколол дырки в мясе, а затем заостренными трубочками, сделанными из высушенного купыря, тонкими и полыми внутри, утыкал мясо со всех сторон как можно глубже, вставляя их в готовые отверстия. Яд разболтал в воде, прикрикивая на дурачка, чтобы не отвлекался на его действия, а следил за костром – они развели вокруг узкую полосу огня, не дававшую крысам подобраться к окороку раньше времени. Затем взял самую длинную и тонкую трубку и очень осторожно приступил к завершающему этапу: всасывал раствор в трубку, вовремя останавливаясь, чтобы тот не попал в рот, а затем впрыскивал по очереди в каждую из тех, что были воткнуты в мясо. Закончив работу, он подождал некоторое время, а затем вытащил трубки из окорока.

Купырь, как он и опасался, оказался непрочен, и часть трубок поломалась… «Надо было дудник брать», – подумал он, но дудника на ближайшем берегу не росло, а искать подходящее болото с его зарослями не было времени. Они с дурачком потушили костер, и он приказал ему убираться, а сам отошел в сторону и принялся ждать.

Крысы пришли, не боясь его, и проделали с окороком все то, что и должны были проделать. А яд подействовал даже быстрее, чем он надеялся. Выходит, трубки не подвели.

После он разбросал по всей деревне трупики околевших крыс, смазав некоторым из них шкурки заранее отрезанным с окорока салом. Но прочие сожрали бы их и без этого. Они сожрали отравленную падаль, и дохлые крысы убили живых. Так оно всегда и бывает, сказал он себе. Так оно и бывает, и не только с крысами.

Из окоченевших тушек получилась гора размером с дом. Он велел всем местным тщательно собрать дохлых крыс, припугнув их тем, что иначе Крысиный Король может разгневаться таким пренебрежением к его погибшим подданным, и жители подчинились. Они во всем его слушались – до поры до времени.

Конечно, они его боялись. Боялись и ненавидели. Когда-то их отношение причиняло ему страдания, но со временем он загрубел настолько, что стал находить в этом мрачное удовольствие. Нет, он вовсе не был избавителем в их глазах – всего лишь меньшим из зол. Но, избавившись от большего, люди очень быстро забывали о том, какой участи избежали, и искали, на кого обратить гнев за перенесенные мытарства.

Именно поэтому, закончив свою работу, он никогда не задерживался на одном месте. К тому же цена, которую он назначал, представлялась весьма высокой даже до того, как крысы были уничтожены. А уж после их гибели она казалась и вовсе несоразмерной сделанному. Иногда находились охотники облегчить его тяжелую ношу, прибрав себе часть полученной им награды. Поэтому со временем он научился пугать их так, чтобы надолго отбить охоту идти за ним по следу, а испугав, пользоваться выигрышем во времени и быстро исчезать.

На тех крысах, которых жители хотели оставить себе в качестве назидания и напоминания о том, что случилось, – как правило, это были особенно крупные звери, или странного окраса, или такие, у которых имелось редкое уродство, – он ставил свой знак: надрезал на загривке шкурку зверька крест-накрест, подсекал мышцы и немного приспускал кожу вниз, оставляя красный треугольник. В этом не было никакого особого смысла, но ему и не требовался смысл – достаточно того, что люди видели знак и помнили о том, кто его поставил.

Разложив под деревом свои вещи, он принялся неторопливо облачаться. Сперва сорочка, а на нее – верхнее платье, котта – но не такая, что носят честные горожане, не совершающие сделок с нечистой силой и не служащие ей, из одноцветной, хоть и яркой, материи, а пестрая, из лоскутов. Синий, желтый, красный, черный, зеленый… Он пристегнул рукава, один синий, другой желтый, и надел на голову желтое кале. Ткань, подкрашенная шафраном, немного выцвела от времени, но вышитый на ней знак – черная крыса с разинутой пастью, прижатая к земле красным посохом – был таким же ярким, как и в тот день, что вышел из-под иглы девушки-рукодельницы.

К шесту, на котором болталась связка набитых сухой травой крысиных тушек, он привязал несколько бубенцов. Теперь ему не нужно прятаться – наоборот, чем больше внимания он привлечет, тем лучше.

Последнее, что он бережно достал из своего необъятного мешка и повесил себе на шею, была дудочка – простенькая дудочка на шнурке. Он поднес ее ко рту, и короткие переливы огласили окрестный лес и спугнули любопытных дятлов с соседнего дерева.

Теперь он был полностью готов. Под дубом стоял тот, кому предстояло спасти город Хамельн.

Крысолов».

Комната, которую им выделили для допросов, напоминала будуар, но Бабкин решил, что придираться не стоит. Возможно, подумал он, для девушек эта обстановка подойдет как нельзя лучше.

Рыжая Женя Коромыслова сидела в кресле напротив него, закинув ногу на ногу, освещенная мягким светом, падавшим из узкого, как бойница, окошка за спиной Сергея.

– Гражданин начальник, дай закурить, а? – нарочито гнусаво протянула она.

Некурящий Бабкин всегда носил с собой пачку сигарет и зажигалку, на опыте не раз убеждаясь, насколько вовремя предложенная сигарета облегчает общение.

– «Мальборо» только, – с извиняющейся интонацией сказал он.

– Плевать! Пускай «Мальборо»…

Бабкин протянул початую пачку, щелкнул зажигалкой, и Женька торопливо вытащила сигарету, закурила, затянулась с такой жадностью, что мысленно он посочувствовал ей – в гроте, конечно, курить русалке было нельзя, а в той комнате, где они сидели под наблюдением, тем более.

«Чертовски соблазнительна», – вот что приходило в голову, когда он смотрел на нее. Книжное какое-то выражение, немного устаревшее, но очень подходящее к рыжеволосой русалке, выпускавшей дым из четко очерченных, ярких, как маки, губ. «Чертовски соблазнительна». На тонкой руке болтался простенький браслет из разноцветного бисера, и Бабкин, удивленный тем, что красавица носит ерундовую вещицу, вгляделся в него. Не такой уж он был и простенький, этот браслетик: бусинки складывались в рисунок из цветов с желтыми серединками и белыми лепестками, незаметный на первый взгляд. Но русалке, решил Сергей, украшение совсем не подходило.

– Расскажи, как у тебя день сегодня складывался, – попросил он, непринужденно переходя на «ты».

– Я уже рассказывала!

– Ты невнимательно вспоминала, могла что-то важное забыть… Попробуй еще раз.

Слушая девушку и делая попутно короткие пометки в блокноте, Бабкин понимал, что она повторяет сказанное прежде. Была в гроте убитой два раза, один раз – одна, второй раз с Эль. «Эль – это у нас нимфетка… Проверить». Приходила поболтать, поесть сладостей, просто убить время: гости плавали в первом озере, соревновались друг с другом.

– А к тебе сегодня кто-то из них приходил?

– Приходил… Олежка, красавчик мой! С утра прибежал, как ошпаренный. – Она довольно усмехнулась. – Покувыркались мы с ним, правда, недолго, и он уплыл. Ах!

Она картинно вздохнула, взглянула на Сергея из-под длинных ресниц. Интуитивно Женька догадывалась, что ему неприятно ее слушать, и постаралась зацепить его еще раз:

– Олежек, конечно, мальчик красивый, но хозяйство у него с Ванюшиным не сравнится. Да ты сам знаешь, наверное: грузин русского всегда в этом обскачет.

Женька двусмысленно улыбнулась, выпустила дым и решила, что теперь можно и поменять позу. Сняла правую ногу с левой, раздвинула их, на секунду замерла в непристойной позе, и ленивым движением закинула левую сверху. «Ну, хороший мой, краснеть будем?»

– Да-да-да, «Основной инстинкт» все смотрели, – кивнул Бабкин. – Ты, может, поудобнее сядешь?

– Мне и так удобно, не тревожься! – огрызнулась Женька, раздосадованная тем, что не удалось смутить этого большого угрюмого мужика, похожего на медведя.

– Тогда расскажи мне, что ты делала после ухода Олега. Кстати, во сколько он ушел?..

Когда Женька удалилась, Бабкин вздохнул с облегчением. В комнату заглянул Саша, озабоченно спросил:

– Кого теперь тебе прислать?

– Давай, что ли, эту… Эль. Кстати, где Илюшин?

– Он у шефа, они там с опергруппой разговаривают, смотрят показания клиентов. – Он поколебался, но не смог удержаться от вопроса: – Вытащил что-нибудь из этой ведьмы?

– Потом видно будет, – уклончиво ответил Сергей.

– Если кто и придушил Микаэллу, так это она! – убежденно сказал Саша. – Она же просто бешеная! Сейчас узнала, что ей отсюда никуда не уйти, и чуть лицо мне не расцарапала. А я что сделаю?! Распоряжение шефа! «Сидеть в клубе до тех пор, пока убийцу не найдут»! Шла бы к нему да орала на него…

Бабкин подумал, что Евгения очень хорошо знает, на кого можно орать, а на кого нет, и Перигорскому не грозит услышать ее яростные выкрики.

– Зачем бы ей душить Микаэллу? – поинтересовался он. – Похоже, они были в неплохих отношениях… В гости друг к другу ходили, о клиентах, наверное, сплетничали.

– Ну не знаю…

По Саше было видно, что он разочарован. «Наверное, хотел, чтобы я сразу рыжую расколол. Раз – и готово! Убийца рыдает, раскаявшись, и все довольны».

– Давай сюда вашу нимфетку, – попросил Бабкин. «Ох, эта сейчас тоже начнет выкаблучиваться…»

…Оксана вошла, замерла посреди комнаты в растерянности, и одного взгляда на нее Сергею хватило, чтобы понять: эта выкаблучиваться не будет. Девушке было не по себе. Она избегала встречаться взглядом с Бабкиным, и он почувствовал себя мучителем детей. Ему пришлось напомнить себе, что перед ним не ребенок, а двадцатитрехлетняя девушка.

– Сядьте, пожалуйста, – сказал он.

– Я никого не убивала! – выдавила Эль и подняла глаза на Сергея. В них был страх. – Честное слово, не убивала!

Бабкин сообразил, что она боится не кого иного, как его. «Черт, Илюшин бы сейчас очень пригодился… Вот кто умеет разговаривать с перепуганными девицами всех мастей».

– Оксана, послушайте… – как можно мягче сказал он, вспомнив уроки Макара, – вас никто ни в чем не подозревает. Мы с вами немного поговорим о том, что вы сегодня делали, а потом вы вернетесь в свою комнату и сможете поесть. Вы же наверняка хотите есть, правда?

Бабкин говорил, почти не задумываясь, помня то, чему учил его Илюшин: женщина реагирует в первую очередь на интонации, и только во вторую – на смысл произносимого. Ему самому верилось в это с трудом, но, судя по Эль, Макар был прав: девушка немного ожила, опустилась в кресло, сжав колени.

– Ну, вот и замечательно… А теперь вспомните, пожалуйста, во сколько вы пришли в клуб?

Оксана осторожно наблюдала за мужиком, что-то записывавшим в блокноте, и следила за тем, чтобы не расслабляться и не менять положение тела. Ножки вместе, пальцы рук переплетены и прижаты к груди. Во-первых, так она кажется совсем худенькой и юной, а во-вторых, у нее очень выигрышные запястья. Пусть посмотрит, дурачок.

Ей хватило одной минуты, чтобы он заговорил с ней не тем голосом, что был у него вначале, а таким, каким неизбежно начинали разговаривать с Эль рано или поздно почти все мужчины: заботливым и ласковым. У многих появлялись воркующие ноты, но по этому шкафу видно, что от него воркующих нот ждать не приходится. Поэтому он не понравился Оксане: она предпочитала управляемых мужчин.

Она часто называла себя Эль, и в мысленных разговорах обращалась ко второй стороне своей натуры в третьем лице: «А что Эль хочет? А что Эль порадует? Эль, это нам понравится…» Становясь Эль, она на глазах сбрасывала несколько лет, растягивала гласные, двигалась порывисто, иногда неловко. Кожа у нее была от природы тонкая, нежная, и окружающие считали, что Оксана не пользуется косметикой, но только Ливи и Клео знали, сколько времени уходит у нее на правильный макияж. «Что макияж! Через пару лет придется в носогубки рестилайн уколоть… А может быть, и лоб поправить…»

– Знаете, Мика была очень злая, – услышала Оксана свой голос, и в первый миг испугалась, не сболтнула ли чего-нибудь лишнего. Задумавшись, она потеряла нить беседы, позволила себе плести невесть что…

Конечно, «медведь» зацепился за брошенную фразу.

– Злая? В чем это проявлялось?

Оксана решительно загнала Эль поглубже и добросовестно задумалась, стоит ли честно отвечать на вопрос. Выходило, что правда ей ничем не повредит.

– Например, она Ливи терпеть не могла. Изводила ее, приставала к ней!

– Почему?

– Не знаю… Она вообще-то к нам с Клео тоже приставала, но не так сильно. А к Ливи – просто постоянно! То заявляла, что у нее в гроте грязно, то грозилась рассказать шефу, что Ливи отказывается делать завивку…

– Завивку? – непонимающе переспросил Бабкин.

– Ну да, завивку. Мы обязаны волосы завивать.

– Зачем?

– Чтобы, когда из воды выходишь, смотрелось красиво: кудряшками, а не сосульками. Вы никогда не замечали, что если у девушки прямые волосы, то они ужасно выглядят мокрые? А нам нужно быть хорошенькими, мы же русалки! Поэтому раз в полгода специальную завивку делаем – и я, и Клео, и Мика…

– А Ливи что, отказывалась?

– Ага. У нее волосы от природы вьющиеся, они и так красивые, зачем их завивкой портить? А Мика ругалась, кричала на нее. Говорю же, злая! И гадости постоянно ей говорила. Ливи терпела, потому что она недавно работает, ей нельзя ни с кем ссориться. Игорь Васильевич очень этого не любит.

– Кто из гостей чаще бывал в гроте Микаэллы?

– Сушков и Олежек, – не задумываясь ответила девушка.

«Олежек… Второй раз слышу про этого Олежека. И к Рыжей он заплывал утром, и у убитой был частым гостем. Интересно, что там Илюшин нарыл…»

– Я замерзла, – пожаловалась Эль, трогательно поводя худыми плечиками. – Можно я пойду? Я вам уже все-все рассказала, честное слово!

Бабкин взглянул на нее, и на долю секунды у него мелькнуло ощущение фальши. Но оно тут же прошло.

– Я сейчас Сашу позову, – сказал он и поднял трубку телефона, не заметив торжествующего блеска в глазах Эль.

…Когда снаружи послышались шаги, Алька подобралась и приказала себе немедленно стать умной, хитрой и сильной. И желательно еще невидимой. Можно даже просто невидимой, и бог уж с ними, умом и хитростью. «Мне нужно бежать отсюда, любым способом бежать!» Но когда Крупенников зашел в комнату и жестом показал, что наступила ее очередь, Алька выглядела всего лишь взволнованной и в меру уставшей от долгого ожидания.

– Что, обидела тебя Клео? – сочувственно спросила она у Саши.

Криков Женьки она не слышала, но догадывалась, что та не могла спокойно принять известие о том, что им придется находиться в «Артемиде» до тех пор, пока Перигорский не даст разрешения уйти.

Крупенников только вздохнул.

Они вышли из комнаты с зеркалом, где последние сорок минут Алька сидела в одиночестве, и направились в ту часть здания, где располагались кабинеты врача, массажистов и еще какие-то помещения, в которых она никогда не бывала. «Если ударить Сашку, толкнуть, то можно добежать до комнат и спрятаться в одной из них… Нет, бесполезно. Даже если какая-нибудь окажется открытой, меня очень быстро найдут. Ну же, Аля, думай!»

Из-за двери, мимо которой они проходили, раздались мужские голоса, и она вздрогнула. Саша покосился на нее.

– Все на нервах, – пробормотал он. – Скорее бы это закончилось.

«Боюсь, это закончится не совсем так, как ты надеешься», – мысленно сказала ему Алька, прикидывая, чего ей стоит ожидать. С ней будет беседовать один из тех двоих, что заходили полтора часа назад… Или оба. Если оба, то у нее точно ничего не получится, а вот если один, то шанс есть. Отвлечь его, ударить чем-нибудь тяжелым, и пока он валяется без сознания, выпрыгнуть в окно… «И торопливо закопаться в землю, – закончила она. – Потому что мимо охраны я не пройду, а через стену не перелезть».

Панический страх, подступавший к ней с того момента, как их собрали вместе и стало ясно, что с территории клуба ей не выйти, накатил снова. «К черту! Выбраться хотя бы из здания, а там будь что будет!»

Но когда они вошли в комнату, где спиной к окну сидел тот, похожий на бывшего боксера, она сразу поняла, что не выберется. Никак. Несмотря на то, что он был один и Алька сразу схватила цепким взглядом, чем его можно было бы ударить.

Но окно! – черт возьми, окно было такое узкое, что даже ребенок не пролез бы в него, и она едва не вскрикнула от разочарования. Крупенников вышел, оставив ее вдвоем с Сергеем – она вспомнила, как его зовут, – и Алька села в кресло, пристроилась на самом краешке. Не для того, чтобы вызвать жалость, а потому что вскакивать с краешка было бы легче, чем из глубины кресла, а она не исключала, что ей все-таки выпадет шанс. Жизнь научила ее, что шанс выпадает всегда, главное – заметить его.

Бабкин отложил блокнот и внимательно посмотрел на девушку. Она напомнила ему типаж, вошедший в моду вслед за появлением на киноэкранах Мэрилин Монро: очаровательная блондинка-хохотушка, глуповатая или притворяющаяся таковой, легкомысленная и ветреная. Только в этой не было выставленного напоказ, всячески подчеркиваемого сексапила, и фигура больше соответствовала современным вкусам. «Ну да, не зря же Саша говорил о том, что пышнотелая русалка им не подходит».

Вглядевшись в ее лицо, Сергей сообразил наконец, какого зверька напоминает ему Алла Рокунова. Лисичку. Треугольное личико, чуть раскосые, широко расставленные серые глаза под светлыми бровями и вздернутые уголки губ, придававшие ее лицу выражение лукавства.

– Ко мне можно на «ты», – быстро сказала она, пока он не успел ничего спросить. – Давай уж без формальностей.

Пожалуй, по первому впечатлению она нравилась ему больше, чем Клео и Эль…

– Это ведь ты нашла тело?

– Да. Но я ничего не трогала!

– Я и не говорю, что трогала. Итак, ты увидела, что Костина лежит возле воды… Кстати, ты вошла через дверь?

– Да… Я зашла – дверь была открыта – и увидела ее. И сразу поняла, что она мертвая! Она так лежала… и эта веревка… Я даже не стала близко подходить. Кажется, закричала и нажала на кнопку в кармане костюма. У нас всех есть такие тревожные кнопки, которые…

– Я в курсе. Что потом?

– Почти сразу приплыли спасатели, но они тоже при мне ничего не трогали. Только отругали меня за то, что я…

Ливи осеклась и смутилась.

– «Что я» – что? – встрепенулся Сергей.

– Я украшения в сундук собрала, – призналась она, отводя глаза. – У нее стоял сундук с драгоценностями, его опрокинули, и часть просыпалась в песок. Мне было страшно смотреть на мертвую Мику, поэтому я отвернулась и стала складывать всю эту бижутерию обратно.

Бабкин выругался про себя: никто не сказал ему о том, что сундук опрокидывали. Это могло не иметь ни малейшего значения, а могло и иметь.

– Зачем ты приходила к Костиной?

– Она сама хотела, чтобы я к ней зашла. Не знаю, зачем.

Он задал еще несколько вопросов, но Ливи повторяла то, что говорила оперативникам – почти сразу же в грот по тревоге прибыло начальство, и ее отправили в отдельную комнату, где дважды допросили, а затем привели туда Эль и Клео.

– Расскажи, что ты сегодня делала утром? – привычно попросил Бабкин.

Ничего нового Рокунова не рассказала. Она тоже, как и Клео с Эль, была утром в гроте Микаэллы.

– Выслушала полагающуюся мне порцию…

Девушка запнулась, и Сергей пришел на помощь.

– Помоев, – подсказал он, внимательно следя за ее реакцией.

Она не смутилась, только нахмурилась.

– В общем, да… У Микаэллы был не самый легкий характер, от нее многим доставалось.

– Но тебя она особенно не любила.

– Она никого не любила, кроме своего сына, – спокойно сказала Алька. – Про него могла бесконечно рассказывать, даже если ее никто не слушал. Почему она придиралась ко мне, я не знаю, но догадываюсь.

– И почему же?

Она взглянула на него без улыбки, словно обдумывая, можно ли ему довериться.

– Потому что Игорь Васильевич не прислушался к ее мнению, когда выбирали новую девушку взамен Сони – той русалки, которая работала до меня. Скажу честно: платят здесь очень хорошо. Очень! Микаэлла привела свою знакомую, но та была брюнеткой, а Игорь Васильевич решил взять блондинку, и приняли меня.

– Почему?

– Потому что джентльмены предпочитают блондинок, – улыбнулась Алька. – А на самом деле не знаю. Я ведь не видела ту девушку, подругу Микаэллы. Может быть, у нее подготовка была недостаточно хорошей для того, чтобы плавать туда-сюда… Ведь это не так просто, как может показаться.

– Мне совсем не показалось, что это просто… – проворчал Бабкин, вспомнив, как они ныряли вместе с Сашей и ему едва хватило воздуха.

– Вот видишь! – тут же подхватила она. – Ты это понял, а многие не понимают! Думают, что плавать по тоннелю из одного озера в другое, задерживая дыхание, это ерунда! Ты знаешь, что мы не должны надевать маски, ведь это разрушает иллюзию?

– Догадываюсь.

– А гости, разумеется, надевают, если хотят. И если они решили поплавать с русалкой, то это может быть очень тяжело и утомительно… Не зря же у каждой из нас разряд по плаванию. Другие просто не справились бы с этим.

– Ясно. Скажи…

Бабкину пришлось прерваться на полуслове: в дверь постучали, и вошел Илюшин.

– Не помешал? – осведомился он. – Серега, я на минуту.

Он положил на стол бумаги, непринужденно присел на его краешек, не обращая внимания на Альку. Она внимательно, почти жадно наблюдала за обоими.

– Вторую строчку смотри, – посоветовал Макар вполголоса.

Бабкин поднял на него глаза, покачал головой.

– Шо, опять?? – спросил он с комическим ужасом в голосе.

– Именно. Даже не могу сказать, облегчает это нашу задачу или усложняет.

Он наклонился ближе к Сергею и заговорил так тихо, что Алька различала только неразборчивое бормотание. Но ее не интересовало содержание их разговора. Она следила за другим: за мимикой, за жестикуляцией, за расстоянием, на которое старший позволил приблизиться младшему… «Они не просто приятели, они друзья! Мальчики, окажитесь голубыми, а? Пожалуйста!» Но Алька уже видела, что они не геи. Впрочем, это не являлось препятствием… В уме ее созревал дикий, рискованный, жестокий план. Для его осуществления обязательны были два условия: второй сыщик должен уйти, и она должна узнать, где можно будет быстро найти его. «Почти невыполнимо…»

– Ладно, заканчивай и приходи, – сказал светловолосый парень по имени Макар, и Алька едва не дернулась от охватившего ее волнения: он уходит!

– А где Женька с Оксаной? – как можно естественнее поинтересовалась она.

Макар обернулся к ней, и ей стало не по себе от его взгляда. Серые глаза, очень умные, оценивающие… Взгляд такой, будто ему по меньшей мере сорок, а не двадцать шесть.

– Мне хотелось узнать, отведут меня потом к ним или нет? – заторопилась объяснить Алька.

– Отведут, – кивнул сыщик. – Я хотел поговорить со всеми вами. Так что, наверное, я и отведу.

Она благодарно улыбнулась, и он улыбнулся в ответ.

Когда дверь за ним закрылась, мозг Альки бешено заработал. Сейчас ей нужно выверять все, каждую мелочь. Слишком многое поставлено на карту, чтобы она могла допустить небрежность.

– Знаешь, Сергей, я кое-что вспомнила, – медленно сказала она, хмурясь, будто вспоминая. «Не переигрывать!»

Он вопросительно посмотрел на нее. Алька потерла висок, невидящим взглядом уставилась на стену за спиной сыщика.

– Нет… – наконец в нерешительности выговорила она, – это, наверное, не имеет значения.

– Что ты вспомнила?

– Микаэлла очень интересовалась личной жизнью наших гостей. Ей нравилось думать, что она осведомлена обо всем, и чувствовать себя хозяйкой положения. Всем нужны иллюзии: кому-то – русалки, кому-то – ощущение собственной значимости… Конечно, напрямую она ничего не смела у них спрашивать, но о чем-то клиенты проговаривались сами, а что-то она, как мне кажется, подслушивала.

– У нее была такая возможность?

– Я про это и хотела тебе сказать… Ты же видел коридор, который ведет вниз, к гротам? Там много сюрпризов и таких фокусов, о которых не знаем даже мы. Один из них – это «кастрюлька».

– Про «кастрюльку» мне рассказали. Это бассейн с горячей водой.

– Да, но дело не в этом. Микаэлла как-то сказала мне, что если в нем нет воды…

Алька замолчала.

– Если в нем нет воды, то что? – терпеливо спросил Сергей.

Она быстро осмотрелась вокруг, словно сообразив что-то. Затем покачала головой.

– Я могу показать, – тихо сказала она. – Это просто. Господи, я, кажется, поняла, как все было!

Бабкин хотел что-то сказать, но Алька вскочила, испуганно приложила палец к губам и умоляюще замотала головой.

– Когда твой друг вернется? – торопливым шепотом спросила она.

– Минут через пять-десять. А что?