Прокурор идет ва-банк Звягинцев Александр

— На наши суточные там не разгуляешься! — усмехнулся Оболенцев. — Один раз поесть в кафе, даже не в ресторане. Пришлось брать с собой обычный паек командированного плюс кипятильник.

— Где наша не пропадала — садись, прокачу! — Ярыгин кивнул на заднее сиденье мотоцикла.

Оболенцев надел шлем и поудобнее уселся на заднем сиденье.

— Ты почему не встретил меня на платформе? — поинтересовался он, вспомнив о своих мытарствах.

— Попробуй оставь мотоцикл без присмотра! — грустно заметил Ярыгин. — Мигом упрут!

Оболенцев расхохотался.

— И это у лучшего опера? — удивился он.

Ярыгин так рванул с места, что дальнейший разговор стал невозможен. К тому же у мотоцикла не было глушителя и он трещал, как крупнокалиберный пулемет. Да и неровности дороги не располагали к беседе, особенно когда несешься во весь дух.

Оболенцев уже знал манеру езды друга. Тот в свое время занимался гонками и уверенно перескакивал рытвины, лихо брал повороты, почти не снижая скорости, так что Оболенцеву приходилось крепко к нему прижиматься, чтобы ненароком не вылететь из «седла».

Компания «трудных» подростков с сигаретами в зубах замерла как вкопанная, всматриваясь сквозь клубы пыли в быстро удаляющийся мотоцикл.

А Ярыгин уже совершил последний вираж и резко затормозил возле подъезда одной из хрущоб.

Когда смолк треск мотоцикла, Оболенцев почувствовал себя, как солдат после тяжелого боя с превосходящими силами противника. Он с таким блаженством внимал тишине, что Ярыгин не выдержал и рассмеялся.

— Балдеешь? — спросил он, улыбаясь.

— Это наслаждение! — громче обычного проговорил Оболенцев. — Особенно после твоего крупнокалиберного пулемета, почему-то называемого мотоциклом.

— Ты же читал в романах: «Протарахтел мотоцикл…» Точно так же пишут о пулемете! Подожди меня, я сейчас спрячу машину в гараж…

— Гараж купил?

— Гараж соседа, разве я тебе не говорил?

— Нет, Маши дома нет?

— На работе, но придет пораньше, я ее просил.

— Зачем? — поморщился Оболенцев.

— Кормить тебя будет. Я мигом! «Жди меня, и я вернусь, только очень жди».

Действительно, Ярыгин не задержался. Минут пять-семь прошло, не больше, как он присоединился к Оболенцеву.

— Все в порядке! Пошли пить коньяк.

— Здоровье в порядке, спасибо зарядке! Можно и выпить.

— Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким умрет! — подхватил Ярыгин.

Они поднялись на второй этаж, где в двухкомнатной «распашонке» жил Иван Ярыгин с молодой женой. Впрочем, и Ярыгина назвать старым было никак нельзя — около сорока.

Оболенцев сразу заметил, что одна из двух смежных комнат квартиры приготовлена для ремонта: мебель из нее была вытащена в гостиную. Оболенцеву очень нравился громадный платяной шкаф красного дерева.

— Ты зачем наследство далеких предков вытащил в гостиную? Никак к ремонту готовишься?

Ярыгин почему-то обиделся:

— Это «наследство далеких предков» — предмет восхищения антикваров. А ты говоришь…

— Ничего я не говорю! Я сам им восхищаюсь!

— Да ну! В следующий раз приглашу подвигать его из этой комнаты обратно, на место.

— Можем это сделать прямо сейчас.

— На что это ты намекаешь? — нахмурился Ярыгин.

— Тонкий намек на толстые обстоятельства! — засмеялся Оболенцев.

— Садись в кресло, — приказал Ярыгин, усаживая друга у журнального столика, на котором томились перевязанная шпагатом коробка с тортом и бутылка обещанного коньяка «Белый аист».

Оболенцев удобно устроился в кресле.

— Что это ты ремонт затеял? — притворно удивился Оболенцев, оглядывая давно требовавшую ремонта комнату. — Вполне еще пару лет можно было пожить.

— Некоторые и под мостом живут, — заметил Ярыгин, — вообще никакого ремонта не требуется. Кому что нравится!.. Не томи, рассказывай, как они там, за бугром, справляются с кризисом перепроизводства?..

Ярыгин хлопотал без устали, накрывая на стол с проворством, которое сделало бы честь любой хозяйке. Он вытащил из холодильника заранее нарезанные закуски, уже разложенные по тарелочкам, и завершал приготовления к трапезе, тщательно протирая полотенцем бокалы.

— Кризиса перепроизводства я, каюсь, не заметил, — зевнул, услышав газетный штамп, Оболенцев, — но, думаю, Ванюша, не так успешно, как мы…

— Если ты даже кризиса перепроизводства не заметил, — многозначительно протянул Иван, — значит, наверняка ездил по заданию Комитета Глубокого Бурения.

— Если в этой конторе раньше времени узнают об одной моей встрече, — честно предупредил друга Оболенцев, — мне от моего начальства точно не поздоровится.

— Да ну! — протянул насмешливо Ярыгин. — Не знал, что мой друг — тайный «досидент».

— Не проговорись самому себе во сне, — засмеялся Оболенцев. — А то узнаешь и «послесидента».

— Понял, перехожу на прием, — сразу стал серьезным Ярыгин. — Рассказывай! Но для начала давай выпьем за твой приезд!

И он, разлив граммов по тридцать, не дожидаясь, пока друг возьмет в руки свой бокал, выпил залпом.

— Присоединяйся, присоединяйся! — пригласил он товарища. — Не манкируй!

Оболенцев видел, что Ярыгин уже догадался, зачем он приехал к нему. С одной стороны, он понимал, что тому льстило, что он примчался к нему чуть ли не с аэродрома, но с другой…

И Оболенцев решил несколько отодвинуть разговор о деле. Он охотно присоединился к празднеству и выпил так же одним глотком свою порцию коньяка.

— Закусывай, захмелеешь! Толком рассказать дело не сможешь.

Оболенцев, действительно проголодавшийся после дороги, стал активно истреблять снедь.

Ярыгин вновь наполнил бокалы, но на этот раз доза увеличилась вдвое.

— Не гони картину! Торопишься побыстрее выпроводить меня?

— Ты не в гостях, а на трезвую голову слушать тебя нет сил, — уже иронично продолжал он. — Вздрогнули!

Они быстро выпили до дна.

— Ну, теперь давай, старик, выкладывай все по порядку, пока не пришла Маша! — неожиданно предложил Ярыгин. — Не надо ей волноваться.

Оболенцев отодвинул от себя бокал и интригующе начал:

— Ты помнишь Майера?

— Можно ли забыть всесоюзную здравницу? — засмеялся Ярыгин. — Я слышал, он в Воркуте загнулся.

— В Воркуте загнулся, в Нью-Йорке разогнулся! — пошутил Оболенцев.

— Иди ты! Неужто бежал?

— Он уже в том возрасте, когда невозможно сбежать даже от опостылевшей жены, — усмехнулся Оболенцев.

— Выкупили?

— Откупился! Договорились по-человечески: что успел переправить племянникам на Запад, то — его, а что не успел — будь любезен…

— А слух пустили специально для нас?

— И подкрепили сугубо материальным удостоверением о смерти, — уточнил Оболенцев.

Когда Оболенцев закончил свой рассказ, Ярыгин закурил и, пристально посмотрев на друга, резюмировал:

— Слов нет! Одни междометия!

Наступила пауза. Первым нарушил молчание Ярыгин.

— Ну, и куда ты меня, к черту, тянешь? — открывая настежь окно, чтобы проветрить накуренное помещение, возмущенно заговорил он. — Тебе, бобылю, ни в жизнь не понять — я же слово дал и теще, и Маше довести эту халупу до прямо противоположной кондиции… за этот вот разнесчастный отпуск. Отпуск у меня, Кирилл, отпуск!..

Оболенцев насупился. Он до сих пор тяжело переживал развод с женой, тосковал и не любил бывать дома, среди вещей, оставленных ушедшей к другому женщиной. Со временем он немного успокоился, и сердце не так екало, когда невзначай натыкался на вещи жены. Но в такие минуты настроение все равно портилось и он уходил из дома, бесцельно гуляя по хорошо знакомым местам. Такие прогулки приводили его в форму.

— Слушай, Ярыгин, там торгашей прикрывают парни из твоей конторы. И тебе безразлично не только это, но и то, что они нас тогда как пацанов кинули? — выпалил Оболенцев.

— Это еще бабка надвое сказала, кто кого кинул. Все, что тебе Майер поведал, проверять и проверять надо.

— Интересно, кто и когда даст тебе это проверять? — уже более спокойно продолжил Оболенцев. — Хорошо еще, что у тебя и у меня отпуска совпали. Мы можем втихаря все это провернуть. Если Майер не блефовал, найдем факты, установим людей, отыщем документы. Ты помнишь, когда все в отказ пошли, сколько эпизодов мы тогда прекратили? Сколько дел выделили в отдельные производства? Это же удача!

— Какая удача? Ты, по-моему, с тумбочки свалился, насмотрелся там американских боевиков и возомнил себя суперменом. Неужели для тебя удача, даже если это подтвердится, самому сунуть башку в пасть тигра? Причем не дрессированного, а самого что ни на есть дикого!

— Это, по-моему, не я насмотрелся, а ты в отпуске слишком задержался. Расслабился и дальше своего носа не видишь! — так же спокойно, но более твердо сказал Оболенцев. — Представь себе, что если не мы сами это выявим, а сделает кто-то другой. Пусть даже случайно! И что тогда? Можем и с работы с тобой полететь, как сизые голуби. Так что, если хочешь спокойно спать, больше вкалывай и меньше отдыхай.

— Я знаю одно, что спокойно спит тот, кто меньше знает. А насчет работы пургу не гони… Это мы уже проходили…

— Ты, я вижу, совсем плох. Выйдешь из своего отпуска, всунут тебе чужие «висяки», и будешь в них опять колупаться до скончания века и еще неизвестно где, — продолжал дожимать друга Оболенцев, видя, как тот начал поддаваться, — на Крайнем Севере или Дальнем Востоке. А я тебе юг предлагаю — солнце и море.

Ярыгин, закинув руки за голову, отрешенно смотрел на кусок отставшей от стены штукатурки.

Оболенцев резко встал. Подойдя к Ярыгину, он, обняв его за плечи, азартно сказал:

— Вань, ты представь себе, какая, возможно, раскрутка пойдет, если все это правда.

В прихожей послышался щелчок дверного замка, и Ярыгин прямо на глазах помолодел. Просто в мальчишку превратился.

Он молнией метнулся в прихожую, где уже открылась дверь. И не успела она захлопнуться, как Оболенцев услышал звонкие и жадные поцелуи.

Выждав пару минут, он тоже показался в прихожей.

Из объятий Ярыгина высвободилась его жена, Маша. Взглянув на Оболенцева, она зарделась.

— Привет, Машуля! Ты чего это смущаешься? Муж-то, чай, законный, родной!

Маша была столь юна и свежа, что вполне могла сойти за дочку Оболенцева. Ей было двадцать пять. Сколько лет они были уже знакомы, даже дружны, а она так и не научилась говорить ему «ты», все время путалась — то «вы» скажет, то «ты».

— С чего это вы взяли, Кирилл, что я смущаюсь? — еще пуще покраснела Маша.

— Чем это я так провинился, что со мною говорят на «вы»? — спросил Оболенцев, состроив обиженную физиономию.

— А подарки не даришь! — поддел Ярыгин. — Из Америки ничего не привез.

Оболенцев хлопнул себя по лбу.

— Склероз проклятый! Спасибо, друг, что напомнил.

Оболенцев взял импортный пакет, который оставил здесь же, в передней, и торжественно вручил его Маше:

— Это только тебе, Машенька.

Маша, застеснявшись, не решалась взять пакет.

— Ты чего, Маш? Подарки от Кирилла принимать можно, в этом случае я не ревную. Что это там у нас?

Ярыгин выхватил пакет из рук Оболенцева и вытащил голубого слоненка с розовыми ушами.

— Спасибо! — протянула Маша.

— А ты откуда знаешь? Разве я успел тебе сказать?

— О чем ты? — не понял Оболенцев, глядя на смущенную Машу.

— О прибавлении семейства!

— Может, ты возьмешь сумки и отнесешь на кухню? — предложила сразу же переставшая смущаться Маша. — Или вы намерены держать меня в прихожей до второго пришествия?

Ярыгин засуетился, схватил хозяйственные сумки и потащил их на кухню, подмигнув по дороге Оболенцеву.

— Поздравляю вас! — опомнился Оболенцев, ошеломленный новостью. Откровение друга меняло все в его планах, и он сразу решил, что займется курортом в одиночку.

Маша переобулась в домашние туфли и, прижимая к груди слоненка, прошла мимо посторонившегося Оболенцева на кухню.

— Ваня хоть покормил тебя? — перешла она милостиво на «ты». — Выпить вы уже успели, как я чую.

— Ну, мы не такие уж и выпивохи! — заметил Оболенцев. — Не закусывая, не пьем!

— Я мороженые овощи купила, буду вас сейчас кормить солянкой, — донесся из кухни звонкий голос Маши.

— Замечательно! — одобрил Оболенцев. — Очень мне твоя солянка нравится.

Ему очень нравилась и Маша, но об этом он боялся и думать. Жена друга — табу!

Ярыгин, положив сумки прямо на пол, уже распатронил пакет с подарками Оболенцева.

— Нет, ты только посмотри, сколько тебе Кирилл подарков накупил! — ахал он. — Джинсы, кофточка, какая-то маечка…

— Маечка — тебе! — уточнил Оболенцев.

— Ура! — завопил Ярыгин. — И мне перепало!

Он развернул майку, на которой большими красными буквами было написано по-английски: «Я вас люблю!»

— Я вас люблю! — прочел Ярыгин. — Это даже я понимаю! Молодец! Мне теперь будет что надеть на курорте.

— На каком курорте? — строго спросила Маша. — О чем это вы здесь без меня договаривались?

— Да ни о чем мы, Маша, и не договаривались, — начал юлить Ярыгин, — так вот, о чем это я… ах да, Маша, пытался я тут Кириллу рассказать про вчерашний вечер, но так и не вспомнил… совсем память отшибло…

— Что у вас на сей раз? — спросил Оболенцев, с улыбкой глядя на притворство друга.

— И смех и грех, Кирилл! — ответила Маша, разгружая хозяйственные сумки. — Такой ор перед домом устроил: «Кругом ворье! Брежнев — маразматик!» И так далее…

— И только-то? Странно! — удивился Оболенцев.

— Куда ты хочешь его взять? — неожиданно серьезно спросила Маша. — Скажи мне честно, Кирилл!

Оболенцев взглянул на ее сразу ставшее усталым лицо и признался:

— Хочу попросить его недельку поработать вместе со мной в одном не очень трудном дельце!

Маша сразу почему-то успокоилась.

— Если с тобой, то я спокойна! С ним ничего не случится. Он такой безрассудный.

Она уже поставила на плиту большую сковороду, налила в нее подсолнечного масла и стала вскрывать пакеты с морожеными овощами.

— Через десять минут за стол! — скомандовала. — А пока можете пить свой противный коньяк.

— Он совсем не противный, — возразил муж, дергая за рукав Оболенцева и приглашая его продолжить, раз разрешение получено. — Жаль, что тебе сейчас нельзя.

— Ей нельзя тяжелые хозяйственные сумки таскать, — заметил Оболенцев.

— А я и не таскаю, — улыбнулась Маша. — Овощи легкие, пакеты только объемные. Десять пакетов — это всего лишь пять килограммов.

— А два раза по пять — это уже десять! — укоризненно подсчитал Оболенцев.

— Это же в двух руках, — игриво уточнила Маша.

— Наши женщины — самое большое наше достояние, — заключил Ярыгин, усаживая Оболенцева обратно к журнальному столику допить бутылку. — У тебя просто дар какой-то. Теперь-то я понимаю, как ты кандидатскую защитил, — сказал он, наливая в бокалы коньяк, — ты кого хочешь уболтаешь…

— Давай я один займусь этим делом. Я не знал, что у Маши будет ребенок.

— Между прочим, у меня тоже, — с деланой обидой в голосе заметил Ярыгин.

— Тебе с твоим железным здоровьем родить — раз плюнуть! А Маша — хрупкая. Ее беречь надо!

— Она сама определила свою судьбу, когда за сыщика замуж выходила. Я ее честно предупредил.

— Любящую женщину предупреждать об опасностях бесполезно. Только разжигает костер любви.

— Красиво как ты стал говорить, стоило побывать на гнилом Западе, — усмехнулся Ярыгин.

Маша решительно прервала их беседу и позвала ужинать. Словно сговорившись, мужчины прекратили всякие дебаты и молча поглощали пищу.

Маше это молчание надоело, и она стала рассказывать о своей работе в поликлинике, где уже целый год работала участковым терапевтом.

— Вы никогда не задумывались, почему люди дают взятки? — спросила она неожиданно.

Мужчины, вполуха слушавшие ее до этого, встрепенулись.

— Неужто тебе предложили? — удивился муж.

— Причем, как ты понимаешь, без малейшего намека с моей стороны! — твердо заявила Маша.

— Какую сумму? — спросил Оболенцев.

— Ты имеешь в виду деньги? — растерялась Маша. — Нет, это была коробка хороших конфет.

— С точки зрения закона, это — не взятка! — пояснил Оболенцев. — Взятка — это использование должностным лицом служебного положения в корыстных целях. А ты, насколько мне известно, лицо не должностное.

— Хватит, хватит! — запротестовала Маша. — Я не взяла ту коробку конфет.

— Молодец! — похвалил ее Ярыгин. — Стойкий товарищ.

Оболенцев с нежностью посмотрел на жену друга, которая поражала его отсутствием в ней меркантильности, наивностью, верой в добро.

«Вот такую тебе надо было искать, — грустно подумал он, — а ты погнался за красотой, длинными ногами, стройной фигурой».

Маша устало зевнула, и Оболенцев воспользовался случаем, чтобы договориться с Ярыгиным о дальнейших шагах по распутыванию сложного дела.

— Может, мы отпустим хозяйку отдохнуть?

— Конечно, Машенька! — обрадовался Ярыгин. — Иди-ка ты баиньки. Тебе надо выспаться, завтра у тебя утренняя смена, рано вставать, а ребенку нужна здоровая мама, с крепкими нервами.

Маша была рада возможности отдохнуть, к вечеру она чувствовала себя сильно уставшей.

Она попрощалась с Оболенцевым и удалилась в спальню, где только кровать и осталась — вся мебель была вынесена в гостиную.

Мужчины, оставшись одни, молчали.

Оболенцев смотрел в окно на черное, без единого просвета небо, прислушиваясь, как дождь ритмично барабанит по карнизу.

А Ярыгин, прикрыв на всякий случай дверь, рассматривал кухню, словно прикидывал, во сколько ему обойдется ремонт. Особенно его заинтересовал опасно нависший над газовой плитой кусок штукатурки.

Внезапно Ярыгин очнулся и засуетился. Он достал фаянсовые кружки, поставил их на клеенку канареечного цвета с разноцветными кружками. Затем извлек большой кофейник и заварил крепчайший кофе.

— Куда тебе ехать в такой ливень. Оставайся у нас. Обговорим все как следует.

Веки у Оболенцева смыкались. Бессонная ночь брала свое. Но ему очень хотелось довести разговор до конца.

— А кто-то здесь сказал что-то против? — подражая одесскому акценту, проговорил Оболенцев. — Я могу и в кресле спать, особливо после такого коньяка. А если еще и кофе угостят с остатками этого божественного напитка, то будет совсем хорошо.

Заваренный кофе Ярыгин разлил по чашкам.

Оболенцев, не любивший очень горячий кофе, стал дуть на него, а приятель, воспользовавшись его молчанием, опять усомнился в предстоящем деле.

— Действительно у тебя ценный дар! — удивленно повторил он. — Любого уговоришь. Вот только информатор у тебя на сей раз уж больно ненадежный… Прокольчик может получиться.

Ярыгин весело посмотрел на Оболенцева. Тот неуверенно пожал плечами, мол, поживем — увидим.

— Нет, скажи, — не отставал он от друга, — как ты в конторе объяснишь: бывший делец, к тому же откинувший копыта в совдеповской тюрьме, передает из-за рубежа ценную информацию… Да тебя…

И Ярыгин многозначительно провел ребром ладони по горлу.

— Ну, ладно, хватит куражиться, — перебил его Оболенцев. — С информатором ты прав. Мне, может, ничего в конторе и объяснять не придется, Майеру нет смысла клепать на других… А потом, если все подтвердится, мы найдем процессуальные основания для возобновления следствия.

— Они же его обобрали как липку. Унизили! Желание отомстить — достаточно сильный стимул.

— Ему нет смысла врать! — вновь повторил Оболенцев. — Он рискует куда больше, чем мы. Пока что мы себе только прогулку на юг устраиваем, а он уже является носителем очень горячей информации…

Кофе подостыл, и Оболенцев стал жадно пить, предварительно плеснув в чашку немного коньяка.

— Кстати, дорогой мой друг Ваня! — шутливо добавил он. — В отпуске надо иногда посещать курорты… К тому же у тебя билет, если мне не изменяет память, бесплатный…

— Билет-то бесплатный, — ворчливо заметил Ярыгин, — а суточные кто оплатит? Майер?

— Ну, о суточных не беспокойся, это я беру на себя! — пообещал Оболенцев.

— То-то у меня вчера левый глаз чесался! — неожиданно озорно воскликнул Ярыгин. — Не-ет! Помнит Бог о младенцах, пьяницах и операх.

Он подошел к ящику для овощей, сколоченному под окном кухни.

— Если об операх, то лишь с божественной музыкой, — пошутил Оболенцев.

— А душа поет всегда божественное, — пропел Ярыгин, копаясь в ящике.

Через пару минут он извлек оттуда завернутый в тряпку продолговатый предмет, в котором опытный взгляд Оболенцева сразу же распознал пистолет.

И это был действительно пистолет системы Стечкина.

Ярыгин был очень доволен произведенным впечатлением. Подбросив на ладони оружие, он направил его в сторону окна и, как бы целясь, стал потихоньку поднимать вверх.

— Ладно! Давай спать, — устало обратился к другу Оболенцев. — Завтра в путь-дорогу.

Ночи были еще холодными, поэтому Ярыгин принес приятелю теплый голландский плед и односпальный матрац на раскладушку. Знал его пристрастие спать с раскрытым окном.

— Утепляйся, пока мы не на всесоюзном курорте!

Заснули они, едва головы коснулись подушек.

Начало курортной жизни

Друзья решили ехать поездом. Особой спешки не было, да и билеты проще достать. Они знали, что на месте вниманием обделены не будут, там их еще хорошо помнили. Понимали и то, что, если резко дернуть паутину, пауки сразу сбегутся для ее защиты со всех сторон. А потом начнется ритуальное пиршество, когда из попавших в нее жертв высасывают соки. А им не трогать надо было эту паутину, а уничтожить. Ведь среди тех, кто ткал ее, были и овцы, предназначенные для заклания, и волки, убивающие для забавы.

До славного города-курорта доехали без приключений. Оболенцев, в течение недели перенесший два больших перелета, никак не мог адаптироваться и все время спал. Разбудил его гортанный голос буфетчика. Усатый кавказец с огромной корзиной в руке, в которой рядом с безалкогольными напитками мирно соседствовали винно-водочные изделия, заглядывал почти в каждое купе и кричал: «Лечение живота, поправление головы».

Ярыгин купил у него две бутылки минералки, пару бутербродов и пачку печенья. Это и был весь их завтрак.

Прибыли во всесоюзную здравницу ярким солнечным днем. Взяв такси, быстро добрались до гостиницы.

Перед входом стояли четыре большие скамейки. Все они были заполнены курортниками, надеявшимися на устройство в гостиницу. На двери красовалась надпись на картонной табличке: «Мест нет!»

Вход надежно охранял швейцар — крупный мужчина лет шестидесяти со следами военной выправки. Он бросал снисходительные взгляды на ожидающую очередь, из которой время от времени кто-нибудь подходил и что-то горячо шептал ему на ухо, пытаясь задобрить.

Швейцар согласно кивал головой, продолжая стоять, как монумент.

Иногда кто-то из курортников, махнув рукой на комфортабельный отдых в номере лучшей гостиницы города, сдавался на милость фланирующих владельцев комнат и квартир и покорно шел за ними пополнять бюджет частного сектора.

Показав швейцару удостоверения, Оболенцев и Ярыгин молча прошли в гостиницу.

Страницы: «« « 12345678 » ... »»