Орел взмывает ввысь Злотников Роман
Купец усмехнулся.
— Энти-то? Эти свеи. Эта вон лодка Ерана Шитте. То все знают. Оне завсегда так одеваются. Мерзнут, а упрямятся… Свеев здесь много. Опосля Северной войны царь наш батюшка сюда почитай триста семей на поселение прислал. Две тысячи человек. Да во всем Обдорске тогда двести душ жило-то… А тут эвон скольки сразу стало. Год жили как в Швеции. Одна свейская речь на улицах слышалась…
— Свейская? — Лорд Висбю слегка встревожился. Если здесь все говорят только по-шведски…
— Да нет, — успокоил его купец, — сейчас-то уже не так. Сейчас тут нас, русских, уже поболее будет. После свеев и русские поселенцы понаехали. Особливо из наших, из поморов. Мы к северному морю привычные… Да и свеи потихоньку начали по-нашенски балакать, а все одно все, кто ныне в Обдорске живет, на свейском дюже болтать умеют.
— Русские сюда переселяются? — удивился англичанин, и купец пояснил:
— Так ить царь-батюшка всем, кто в эти места переселяться согласился, жалованье положил. Рыбаку да крестьянину по три рубли в год серебра да по пять пуд хлеба на семью. — Обдорец сунул руку под шапку и почесал затылок. — Оно, конечно, хлебушка-то маловато, ну да прикупаем еще. Рыбку-то нашу дюже хорошо берут. И соленую, и копченую, и иную какую. Так что денег хватает. Да свеи сначала все исхолоплены были, с них обчеству еще и оброк рыбный да ягодный шел. Ну и лодьи оне ладить тако же помогали. В общем, нормально живем, не жалуемся. На большой-то земле тоже, однако, серебра заработать непросто…
Сэр Самуэль задумчиво кивнул и потянулся за своей книжкой. А купец продолжил:
— Теперь-то уж из свеев холопов мало осталось. Почитай три четверти в истинную веру перекрестились. И детишек в приходскую школу водят. Ну да кому в холопстве жить хорошо-то? Но некоторые упрямые. Эвон тот самый Еран Шитте как раз из таких. Твердый старик. Всю семью в кулаке держит. А семья-то у него большая — шашнадцать душ. Так и молятся по-своему. И по-русски вообще разговаривать отказываются. Мол, хоть помрут, а все одно в своей вере и в своем свейском законе останутся. Деревенька тут у них рыбацкая недалече. Двенадцать семей таких собралось, упрямых.
Лорд Висбю наморщил лоб:
— А что же царский воевода?
— А при чем тут воевода? — удивился купец. — На воеводе токмо воинские да полицейские дела. А так мы тут сами всем управляем. Городской совет.
Сэр Самуэль нахмурился. Он уже понял, что наиболее разумное устройство, кое в Англии установил сам лорд-протектор, когда государством управляют назначенные верховным правителем генерал-майоры, в России не принято. Но столь явное пренебрежение гражданских властей властями военными все равно резало глаз. И он застрочил карандашом в своей книжке…
— А нам-то что? — продолжал между тем купец. — Нам все одно. Не хотят душу свою спасать, так и пусть их. Чай, не родственники. Да и доход обчеству опять же с их неплохой. Оне ж, пока в своей вере держатся, — холопы, значит, оброк на них холопий. Мы одной их рыбой государевых воинских людей содержим. И на корм, и на продажу для выплаты жалованья, и на хлебный оклад хватает. Свеи-то на работу шибко люты. Так что нам сие еще и выгодно! Свою-то всю себе на пропитание да на продажу пускаем. А из тех, кто перекрестился, те никаких лишних тягот не несут. Все поровну, как русские. Из крещеных свеев уже и купчишки тож появились.
— Купцы? — оторвался от записей англичанин.
— Ну да. Токмо им же с севера после того, как они из холопства вышли, еще двадцать лет никуда хода нет, — пояснил обдорец. — Вот оне на запад далее Пустозерского острога и не забираются. Да и вообще все больше вверх по Оби торгуют. К Самарову ходят, к Сургуту да Тобольску. Ну еще на Мангазею да на Усть-Ленск. Но туда мало. Чтобы там свой прибыток иметь, надобно возможность иметь на Архангельск с товаром ходить, а им — нельзя.
Лорд Висбю глубокомысленно кивнул.
— А чем они здесь торгуют?
— Да всем, — махнул рукой купец, — от пушнины до железа или там земли…
— Земли? — удивился англичанин.
— Ну да. Для огородов на досках.
— На досках?! — Изумление сэра Самуэля было безграничным.
— Так ведь тут-то, — снисходительно пояснил обдорец совершенно очевидные здесь даже самому маленькому ребенку вещи, — внутрях земли-то лед сплошной! Это сверху на пару пальцев она по весне оттаивает. А чуток глубже копнешь — одна мерзлота. Поэтому сажать ничего и нельзя. А зима здеся долгая. Ночи у ей длинныя. А на самой макушке зимы так и вообще солнце помногу дней подряд не кажется. Так что народ тут на цингу шибко слабый. Токмо луком и чесноком спасаемся. Да ежели сюда их с большой земли завозить — оне золотыми будут. Вот здесь и ростим. Щиты из досок сбиваем, поверх них землю насыпаем — так и огородничаем. Некоторые эвон умудрились цельные сараи такие сделать, а в крыше окошечки, стеклом оконным забранные, прорубить. Так вообще хорошие урожаи сымают. Летом-то здеся солнце, наоборот, бывает, по несколько дней не заходит… А землю завозить приходится. Тут-то она скудна больно, да и со сколькой площади ее соскабливать надобно, пока на добрый слой, для огорода пригодный, наберешь?.. А после этого такие проплешины образуются, что годами не зарастают. Вот обчество и запретило сие устраивать. — Обдорец вздохнул. — Хотя все одно такие находятся, кто безобразит…
В Обдорске они простояли три дня. Оброк был уже готов, переход от Архангельска прошел без особых проблем, и задерживаться необходимости не было. Утром четвертого дня они снова двинулись в путь.
Шкипер, или, по-русски, кормщик, на шхуне был опытный, Северным морским путем ходил уже не раз, со льдами, как он говорил, им тоже весьма повезло, так что, несмотря на заход в Обдорск, Усть-Ленск и Нижне-Колымск, к началу сентября они добрались до Авачинского острога. Далее идти было опасно, поскольку вскоре должны были начаться осенние шторма, но зимовать в этом забытом богом месте английскому аристократу показалось верхом жизненной несправедливости. Он уговорил кирасирского лейтенанта надавить на кормщика шхуны, чтобы тот согласился преодолеть оставшееся до Усть-Амурска расстояние еще до зимы. Тот рискнул, но двинулся не напрямик, а держась вдоль островов, и к началу октября они добрались до казачьих земель на Эдзо, где англичанин не мог позволить себе не задержаться.
Казаки приняли его вполне радушно. Атаман Петро Задорожный ради «государева посланца» устроил пир, на коем сэра Самуэля накормили до икоты и напоили до изумления. Причем пир тот продолжался ажно три дня, и за это время англичанина едва не оженили…
Так что когда лорд Висбю обрел способность связно произнести хотя бы пару слов и смог наконец отыскать кормщика, он выдохнул:
— Немедленно отплываем.
Степенный помор отодвинул чарку, кою он как раз собирался опрокинуть в себя, пригладил бороду и отрицательно качнул головой:
— Не, так не можно.
— Почему? — устало спросил англичанин, у которого после многодневного пира не было сил даже на то, чтобы выругаться.
— Дык пьяные все, — после недолгого размышления над вопросом сообщил ему помор. — Вся команда.
Сэр Самуэль застонал. Неужели все зря — все его усилия, все старания, все то время, что он проводил, составляя свои далеко идущие планы? И именно здесь, на этом проклятом острове, ему и суждено найти свою кончину? И от чего? От казацкого гостеприимства!
— Завтра выйдем, — обнадежил его помор. — К завтрему проспятся.
Но, несмотря на обнадеживающее обещание кормщика, назавтра отправиться в путь не удалось. Только через день слегка синеватая и мучающаяся головной болью команда вывела шхуну в море. Хотя атаман советовал задержаться у него в гостях до весны. В самое, мол, штормовое время выходите. Как бы лиха не хлебнуть. Но лорд Висбю был совершенно уверен в том, что, останься он здесь, — до весны не доживет. И уж холостым — точно…
Только через два дня, когда шхуна под свежим ветром ходко шла вдоль берега материка на север, к Усть-Амурску, он наконец сумел-таки добраться до своей заветной книжицы и, придерживая рукой все еще побаливающий висок, начал писать:
«А казаки с той поры, что до сих земель добрались, сумели здесь хорошо обжиться. Сейчас уже имеют двадцать острожков, из коих только двенадцать стоят на побережье. Остальные же — в глубине острова. Местный народ именем айну почти весь под себя забрали. Но те сему не противятся. Даже наоборот. Ибо до того, как казаки здесь появились, айну лишь охотой да рыбалкой жили, да только тем, что само росло и собрано быть могло. Отчего в плохие годы, бывалоча, целые деревни айну напрочь вымирали. Либо оттого, ежели другой народ, что южнее живет, именем „ся-муря“, набег совершит да запасы айну пограбит. Казаки же их пахать да огородничать приучили, да живность всякую держать, да птицу. И от „ся-муря“ их тако же боронят. А ежели своих сил не хватает, так шлют гонца к государеву наместнику в Приамурье с просьбой о помощи. И тот им завсегда стрельцов да пушкарей с пушками для сего дела присылает. Так что ныне „ся-муря“ сюда к айну уже давно не ходят…
Сами же казаки жизнею своей вполне довольны и числом с той поры, как сюда добрались, изрядно увеличились. А еще оттого, что по своему обычаю тех, кто желает и суровую проверку пройдет, через казачий круг в казаки верстают. Ныне среди них есть не токмо те, кто из России пришел, но и айну, и даже несколько „ся-муря“ из числа пленных или в каком набеге отбившихся. А тако же уже несколько, кто и своей волей пришел, каким-то путем о казачьем круге проведав. Ну и из числа свеев, кои государем сюда на поселение определены, трое покрестившихся также в казаки поверстаны. Желало-то более, но те спытания, кои казаки устраивают тем, кто в казаки просится, пройти не так-то и просто. Но сих поверстали не сразу, а токмо после того, как крещение приняли и строгую епитимью, что на них отец Федот, батюшка казачий, наложил, выдержали…»
До Усть-Амурска они добрались в первых числах ноября, чудом пережив шторм, коий трепал их ажно четыре дня. Когда сэр Самуэль сошел на берег, его изрядно покачивало, так что кирасир заботливо поддерживал его под локоток. Монах шел сзади, таща свои пожитки и небольшой кожаный сундук с вещами лорда Висбю. Англичанин чувствовал себя уставшим, голодным и продрогшим, несмотря на то что, так же как и его спутники, был одет в полушубок, изрядно истрепавшийся за время дороги.
Но не успели они дойти до ближайшего трактира, чтобы пропустить по стаканчику и хоть немного прийти в себя, как дорогу им преградили три угрюмых силуэта. Англичанин остановился. Его рука невольно заерзала у левого бедра, но шпаги там не оказалось. Ах да… шпагу он оставил в Москве, в Английском доме, еще когда собирался в поездку. Сомерсет Тринкл, английский купец, которому он сообщил о том, что собирается в путешествие по стране, тогда уговорил его не таскать с собой этот, как он выразился, бесполезный груз.
— Поймите, сэр, оружие в России совершенно не нужно. Что бы я там ни думал о русском tsar, но сегодня русские города и дороги — самые спокойные и безопасные в мире. Уж можете мне поверить. К тому же здесь не Европа, где шпага служит непременным отличительным знаком дворянина. Дворяне здесь носят сабли, а чаще всего вообще ходят без оружия. Ибо считают, что дворянин сам по себе — достаточно опасное оружие. А дуэли с оружием вообще запрещены. Их обожаемый tsar прямо сказал: «Неча дворянам друг дружку оружьем убивати. Дворянин сам оружие немалое, вот пущай впусте и дерутся. Но не до смерти. И без того найдется кому русского дворянина до смерти убивати. Врагов у Руси немало…» И что касается умения русских дворян сражаться не только оружием — это истинная правда. У русских в царевых школах преподают особый вид единоборства, коий называется podlaya skhvatka. Так мастера в этом единоборстве, по слухам, способны в одиночку и безоружными справиться с десятком вооруженных противников… Ну так говорят. — Тринкл сделал глубокомысленную паузу и продолжил: — Но вот мастер Эшби считает, что все это ерунда и tsar Fedor просто не дает дворянам ходить с оружием, чтобы избежать дуэлей. Хотя я думаю, что это не так. Ведь и наши дуэлянты, коих было столь много до тех пор, пока лорд Кромвель не запретил дуэли в армии, не бросаются друг на друга, едва только увидят. Что может помешать дворянину сходить за шпа… ну то есть саблей, если он решит подраться? Так что если вы не собираетесь драться, то шпагу лучше оставить. Знаете, это удивительно, но за все царствование tsar Fedor не казнил ни одного человека, но на протяжении более пятидесяти лет лучшим способом попасть на уральские рудники было выйти с kisten, это такое русское разбойничье оружие, на, как это у них говорится, bolshaya doroga. И потому они практически совершенно перестали это делать.
— Практически? — недоверчиво хмыкнул сэр Самуэль.
— Ну, — кивнул купец, — как считал сэр Бэкон, в природе все имеет свою вероятность. Но я в Москве живу уже четырнадцатый год, за это время успел проехать по России несколько тысяч миль и должен сказать, что до сих пор никто ни разу не попытался меня ограбить… Хотя если вы едете в одиночку и без охраны, то я не буду вас отговаривать таскать за собой этот ваш совершенно бесполезный в этой стране железный прут. Нет? Ну тогда можете спокойно оставить его здесь дожидаться вашего возвращения.
И вот теперь лорд Висбю, уже проехавший, проплывший и прошедший по этой стране не менее семи-восьми тысяч миль, в первый раз пожалел, что тогда поддался на уговоры и не взял с собой свою фамильную шпагу. Одну из немногих вещей, что он успел захватить с собой во время бегства из Лондона…
Но тут перед ним выдвинулась рослая фигура кирасира.
— Ну что вам, болезные?
— Пожа-алте копеечку на пропитание, — сиплым голосом прохрипел стоящий впереди довольно крупный тип, также одетый в полушубок, но гораздо более драный и грязный, чем у них.
— А пошто? — с явно демонстрируемым удивлением в голосе спросил кирасирский лейтенант. — Эвон ты какой здоровый! Нешто заработать не можешь?
— Ты бы, сударь, не на мое здоровье смотрел, а копеечку бы нам, болезным, подал. Сам здоровее был бы, — уже с угрозой заявил другой, выдвигаясь из-за сиплого и демонстрируя дубинку.
— Зря ты так, паря, — вздохнул кирасир, поводя плечами под полушубком, скрывавшим его неизменный мундир. — Мы в вашем городе люди новые, порядков не знаем. Кому сколько подавать, не ведаем. Отпустил бы ты нас. Обживемся чуток — тогда и спросишь.
— А я тебе и сейчас скажу, — осклабился сиплый. — Нам чужого не надобно. А свое возьмем. Чье бы оно ни было. Ты кошель покажи. Половина — наша, а остальное можешь себе забирать.
— Так кошель-то мой! — В голосе кирасира явственно звучало неподдельное и почти что искреннее удивление. — Откель там твое-то возьмется?
— А вот я тебе сейчас поясню! — взревел тот, что с дубинкой, бросаясь вперед.
Кирасир ждал до последнего мгновения, до того как дубинка в воздетой руке налетчика уже пошла вниз, а затем качнулся ему навстречу… Раздался хруст, треск, вой, а потом еще несколько ударов, кои англичанин так и не смог толком разглядеть, и кирасир оказался единственным, кто стоял на ногах. Трое остальных, воя на разные голоса, барахтались в ноябрьской грязи переулка.
— Ой, горюшко-то! — самым трагическим голосом взревел кирасир, стаскивая с плеч полушубок и встряхивая его в руках. — Ну сызнова все тот же рукав порезали, что и лопари прострелили! Да еще и полушубок!
А снизу, со стороны скрючившихся в грязи фигур, кои мгновенно умолкли, едва только на свет божий явился мундир лейтенанта, тихо прошелестело:
— Ой-ё, кирасир…
6
Небольшой караван из трех крестьянских телег, сопровождаемый четырьмя десятками крестьян, медленно двигался по лесной дороге. Телеги были тяжело груженными. На них навалом лежали узлы, сидели дети и несколько стариков. А впряженные в них лошаденки были весьма худосочны. Ну да что еще можно ждать от крестьянской лошади? Здесь, чай, не благословенная Россия, где, говорят, крестьяне живут в домах с настоящими кирпичными печами, все поголовно ходят в сапогах, их птичники ломятся от гусей, уток и кур, а в холопстве почитай никого и нет. Ну да всем известно, как живут крестьяне в этой самой России. Не то что здесь… В Люблинском воеводстве в этом году урожай был не очень. Дожди, черт бы их побрал! Но начетника пана Володарского объяснения старосты их деревеньки не удовлетворили. Вынь ему да положь весь уговоренный оброк. Пану-то дом в Варшаве содержать надобно, да и жениться пан собирается, богатую невесту панну Яну Козильчик, дочку пана Казимира Козильчика, обхаживает. Надеется за ней богатое приданое взять. Пан-то Козильчик куда как богат. Уж точно за дочкой не поскупится. Но это когда еще будет. А пока пану Володарскому самому надобно себя показать. Что и он, мол, не голь перекатная. И что панна Яна ему не из-за богатого приданого надобна, а исключительно из-за великой любви. Ради которой никаких денег не жалко… А то, что крестьянским семьям от такой любви остается только зубы на полку положить, так на это всем наплевать.
А вот в России, говорят, когда в какой местности недород, так дворяне сами хлеб прикупают и своим порядчикам в помощь выдают. Хотя оброк-то там, конечно, потяжелее будет. Но, видно, могут крестьяне такой оброк тянуть. И на себя остается. А то разве в сапогах ходили бы? А Россия-то — вот она, рукой подать! Токмо через Буг перебраться. Эвон, сказывают, три года назад семья из соседней деревеньки как-то ночью собралась да и утекла втихую через границу. На больших-то дорогах, известно, заставы стоят, но мало ли тут узких лесных дорожек. На всех заставы не поставишь. А потом их кто-то из земляков на ярмарке в Бресте видел. Ва-а-ажные. Уже все в сапогах. Баяли, что уже заключили порядье с помещиком из-под Царева-Борисова. И тот им на обустройство ажно пять рублев положил. И на три года оброк облегченный. Ну чтоб обустроились, хозяйство завели справное. Требует, чтоб не менее десятка гусей в хозяйстве содержалось, десятка два кур, пять свиней и пять голов скотины — две коровы для себя и оброка и три бычка на откорм. Ну и лошадей не менее трех. Мол, так положено… Это ж кем положено-то, чтоб крестьянин как барин жил, такое богатство имея? Понятно, почему оне все в сапогах ходят…
Так что как выгреб пан начетник все из крестьянских амбаров, да еще и выпорол десяток мужиков, чтобы не смели впредь спорить с господином, да уехал, сели крестьяне, порядили и поняли, что остается им либо в бега подаваться, либо помирать. На лебеде-то до весны не проживешь. Не растет столько лебеды, сколько надобно, чтоб зиму пережить. И корой дубовой не спасешься. И ветками еловыми. Да до веток еще и дожить надобно. Они ж только еще по весне будут. Потому-то собрались споро, загрузили на телеги нехитрый скарб, а также стариков и детишек, да и двинулись в бега…
До Буга они дошли на второй день, считая от начала своего побега. И два дня рубили и вязали плоты. Опыта в этом деле ни у кого из крестьян не было, однако с топором все управлялись споро. И потому бревен для шести больших плотов и десятка малых нарубили быстро. А женщины покамест готовили ивовые прутья, чтобы связывать бревна. Плавать-то никто не умел, поэтому плоты надобно было связать основательно, чтобы не оказаться в воде посередь реки. Так что, несмотря на то что не терпелось на ту сторону, а также было боязно (оброк-то они заплатили сполна, сам пан начетник лично амбары обыскал, а ну как кто из людей пана Володарского заглянет еще чего приглянувшееся взять али с какой примеченной холопкой в сене покувыркаться да и увидит, что деревенька пуста), плоты вязали старательно. И, как выяснилось, опасались они не напрасно, потому как едва успели. Едва только отчалили и, отталкиваясь шестами и гребя вытесанными из расколотых небольших древесных стволов досками, добрались до середины Буга, как на берегу появились всадники. Числом двенадцать. И во главе даже не с паном начетником, а с самим паном Володарским!
— Стой! — заорал ясновельможный пан. — Стой, пся крев! Запорю!
На плотах тут же кинулись грести все, кто только был способен и кто чем мог — кто сковородами, кто ложками, а кто и просто руками.
— Стой! — Пан Володарский в ярости хлестнул коня, отчего тот взвился на дыбы, но затем, удержанный рукой опытного наездника, коим непременно являлся любой польский шляхтич, вновь опустился на передние ноги. — А-а, сволота, курва, быдло… Всех, всех запорю!
Пан Володарский белыми от бешенства глазами глядел на уплывавшее от него богатство. Нет, недаром его начетник опасался, что после того, как по его повелению с крестьян был собран полный оброк, да еще с лишком, они могут удариться в бега. Пся крев, ну почему это быдло такое упрямое? Ну не мог, не мог он уменьшить оброк. Деньги нужны срочно! Ведь уже почти все уговорено. Сразу после Рождества он делает предложение панночке Яне, а после Пасхи они поженятся. Ему же еще только несколько месяцев продержаться осталось. Три-четыре дорогих подарка невесте и ее матушке преподнести. Кунтуш-другой сменить, в доме у будущего тестя появившись. И все! Так нет же, надо было этому быдлу все испортить! Он развернулся к одному из прискакавших с ним гайдуков и приказал:
— Збышек, а ну-ка проучи их!
Дюжий гайдук в расшитом кунтуше сдернул с плеча ружье, на всякий случай прибил уже снаряженный заряд деревянным шомполом, подсыпал на полку пороха и, понудив коня войти немного в воду, привстал в стременах и прицелился.
Бабах!
Бултых!
Со стороны заполненных крестьянами плотов раздался тоскливый крик, скорее напоминающий вой. Потому что один из мужиков, остервенело гребший импровизированным веслом-доской, молча, не успев даже вскрикнуть, рухнул в реку безжизненным телом.
— То-то, сволота! — обрадованно проорал пан Володарский.
Но крестьян эта смерть не остановила. Наоборот, они принялись грести более остервенело. Увидев это, ясновельможный пан еще некоторое оглашал берег реки заковыристыми ругательствами, а затем развернулся к гайдукам и приказал:
— А ну в воду — быстро за ними!
Гайдуки, поеживаясь, переглянулись. Октябрьская водица к купанию не очень-то располагает.
— Ясновельможный пан, я это, плавать не можу, — робко заметил один из них.
— Не можешь? Приказ твоего пана исполнить не можешь?! — взревел пан Володарский. — Так вот же тебе! — И, выхватив саблю, он рубанул гайдука по левому плечу.
Тот тонко закричал и рухнул с коня. А пан Володарский обвел гайдуков налитыми кровью глазами и снова приказал:
— В воду! Поймать их!
Гайдуки поспешно двинули коней в реку…
На противоположный берег пан Володарский с гайдуками выбрались, когда крестьяне успели скрыться в лесу. Они даже не стали останавливаться, чтобы впрячь в телеги лошадей, коих везли на отдельных плотах, опасаясь потерять скарб, ежели непривычная к такому способу передвижения лошадь прыгнет в реку. Так и поволокли телеги сами, уцепившись руками за борта и оглобли. Но далеко от верховых они уйти не смогли…
— Ну что, быдло?! — торжествующе провозгласил пан Володарский, когда его мокрые, продрогшие и потому очень злые гайдуки согнали крестьян в нестройную толпу. — От меня убежать вздумали? От меня не убежишь! Я вас научу слушаться своего господина, пся крев! Запорю! Неделю кровью харкать будете!
— Рази ж можно так с людьми? — послышался откуда-то из-за спины пана Володарского тихий голос.
— Что?! — взвился ясновельможный пан, разворачиваясь. — Что? Да кто ты та… — Он осекся.
На самом краю поляны стоял монах. Обычный такой православный монах-странник, коих в последнее время довольно много встречалось на дорогах Польши. С тех самых пор, как в Подлясском старостве учредили этот непотребный православный монастырь, посвященный, Езус Кристос, прости схизматикам, ведь не ведают, что творят, Святой Троице. Они, так же как и монахи католических орденов, бродили по дорогам, но в отличие от уже привычных бенедиктинцев или доминиканцев подаяния не просили, на монастыри или костелы не собирали, а, наоборот, частенько помогали людям совершенно бесплатно. Более того, денег в оплату своего труда они не брали категорически, довольствуясь оплатой лишь едой. А пользу зачастую приносили немалую. Поскольку, несмотря на то что большинство монахов были русскими (ну еще бы), польским письмом все они владели отлично. И законы польские знали, куда там иному судейскому. Так что и челобитную составить, и жалобу, и еще чего, что надобно, умели весьма ловко. А кроме того, и врачевали, и кости вправляли, и скотину могли обиходить. Причем любому. Без различия, православный ты, униат или самый что ни на есть честный католик. Ну по слухам… Сам-то пан Володарский ни разу с ними не общался. Хотя на дорогах видел не раз. Вот точно таких же. С посохом, котомкой за спиной и в поношенной рясе с капюшоном. Но вот что этот божий слуга делает в лесу? И вообще, пся крев, кто давал какому-то схизматику право вмешиваться в разборки ясновельможного пана со своими холопами?!
— А ты кто таков? — подбоченясь, спросил пан Володарский.
— Да прохожий, слуга Божий, — спокойно отозвался монах. — Шел лесом, услышал шум, вышел поглядеть, не нужно ли добрым людям помощи какой…
— Как вышел, так и проваливай, пока цел, — оборвал его пан Володарский. — Не твое тут дело, понятно? То мои холопы, и я сам разберусь, что и как с ними делать.
— А ты меня, пан, не гони, — отозвался монах. — Тут, чай, не твоя земля, а русская. И законы тут тоже русские. Государем русским установленные. А по ним, говорю тебе, коль сам не знаешь, православный человек ничьим холопом быть не может.
Пан Володарский расхохотался.
— Ой и хитрый ты монах! А только нет здесь ни твоей, ни твоего царя власти. Потому что нет среди моих холопов ни одного схизматика. Все они добрые католики, и вашей собачьей веры…
— А неправду баешь, пан, — нагло прервал его спокойный голос монаха, — эвон те по-православному, а не как католики крест святой кладут. И эти вон тож. Да и с остальными, даже если они и католики, рази ж можно так? Одной же с тобой веры люди, одним образом перед Богом стоите, как же можно с людьми, как со скотом бессловесным?
— Кто тут православный? — Пан Володарский хищно развернулся в сторону крестьян. — Збышек, Адам, Богуслав, а ну-ка, в плети их, схизматиков поганых, в плети!
Трое гайдуков тронули коней, но почти сразу были вынуждены остановиться. Потому что дорогу им заступил монах, воздевший вверх посох.
— Еще раз говорю тебе, ясновельможный пан, не на своей ты земле, а на земле, где действуют законы государя русского. Никто не может православного, да и любого иного человека за просто так плетьми бить. Токмо по приговору суда. Ежели эти люди нанесли тебе какие обиды либо недодали чего положенное — обратись в суд да взыщи с них. А самоуправство творить — невмочно.
— Я?! Судиться?!! Со своими холопами?!! — Морда пана Володарского стала аж лиловой от ярости. — Да ты… да я… да… Збышек, Адам — в плети его! В плети!!!
Гайдуки на мгновение замешкались, но ослушаться своего пана не решились. И, воздев над головой плети, тронули коней, примеряясь, как бы половчее огреть монаха плетью. Но удалось это только один раз. Монах вскинул руку и вскричал:
— Остановитесь, люди, не принимайте греха на душу, поднимая руку на невиновного, да еще на слугу Божьего…
Но Збышек с хриплым хеканьем махнул плеткой, опуская ее на прикрытое рясой плечо. Удар был силен. Но по монаху почти не попал. Тот качнулся в сторону, как-то очень грациозно переступил ногами, и плетка лишь распорола рукав рясы.
— Пори! Пори! — надсаживаясь, орал ясновельможный пан, но трое гайдуков все никак не могли попасть по будто танцующему монаху, продолжавшему увещевать своих противников:
— Одумайтесь! Перестаньте! Не берите грех на душу…
— А, пся крев, — задыхаясь от ярости, прохрипел пан Володарский и потянул из ножен саблю, — ну, курва, гореть тебе в аду, схизматику проклятому!
Он дал коню шенкеля, взметнул клинок и… полетел из седла вверх тормашками. Монах, еще мгновение назад находившийся к нему спиной, внезапно развернулся и, ловко поддев своим посохом левую ногу ясновельможного пана, подбросил ее вверх, выбив пана из седла.
О землю пан грянулся довольно сильно. Так что даже зубы хрустнули. И несколько мгновений лежал, приходя в себя. А затем медленно приподнялся и, отхаркнув натекшую в рот сукровицу, выдохнул:
— Руби его!
Но и следующая попытка сделать это не удалась. Спустя пару мгновений Адам, первым выметнувший из ножен саблю, тонко заверещал, придерживая левой рукой правое запястье, по которому пришелся сильный и точный удар монашеского посоха, а Богуслав шмякнулся на землю, да так и остался сидеть, недоуменно хлопая глазами. И тогда Збышек, зло оскалясь, потянул из-за спины ружье…
— Ну все, чертов схизматик, — злорадно прошипел пан Володарский, — молись!
И монах… послушался его. Он твердо посмотрел в глаза Збышеку, который уже забил заряд в ружье и теперь, глядя на монаха злобно прищуренными глазами, не торопясь насыпал на полку пороховую мякоть, тихо произнес:
— На все воля Божия! — и этак мягко упал на колени, положив перед собой на землю посох. — Отче наш, — тихо начал монах, сложив руки и чуть прикрыв глаза, — иже еси…
Все замерли.
Бабах!
Выстрел раздался неожиданно. И совсем не с той стороны, с которой ожидался. И совсем не с тем результатом. Збышека снесло с седла, а его ружье, кувыркнувшись в воздухе, грянулось о землю.
— Связать, — негромко приказал кирасирский сержант, выезжая на поляну и разворачиваясь в сторону монаха. — Отче, вы как?
Монах дочитал до конца молитву, затем открыл глаза и улыбнулся.
— Спасибо, сын мой! Господь не оставил мои молитвы, прислав тебя тогда, когда ты оказался нужен.
Сержант улыбнулся в ответ.
— Господь никогда не оставляет молитвы, что творятся на Руси.
Оба прекрасно поняли друг друга. Сержант знал, что монах заметил его патруль, а монах был уверен, что сержант не позволит причинить ему вред. Поэтому и не стал предпринимать ничего для своей защиты.
— Кх… кхто вы такой? — проскрипел пан Володарский.
— Я? — Сержант ловко развернулся вместе с конем, показав недюжинное мастерство вольтижировки, и бросил на ясновельможного пана холодный взгляд. — Начальник над патрулем Брестского гарнизона, сержант второго взвода четвертой роты Смоленского кирасирского полка Феоктист Павлов. А вы кто? И что здесь делаете?
— Я — пан Володарский, товарищ поветового маршалка. — Ясновельможный пан до сего момента так и не удосужился снова взгромоздиться в седло, а сейчас, под взглядом этого сержанта, делать это было уже глупо. Поэтому он просто отставил ногу и принял горделивый вид. — Я догнал своих беглых холопов! И веду их обратно.
— Святой отец ваш беглый холоп? — удивленно произнес кирасир.
— Он мешал мне! — вскинув подбородок, заявил пан Володарский.
— Мешал чему? Вы собирались отвести этих людей в Брест, на суд, как это и положено по закону, а он противился этому?
— Ты не понял, офицер: это — мои холопы. Я их поймал и веду домой.
Сержант пожал плечами.
— Я слышал все, что ты сказал, ясновельможный пан. Но ты не на своей земле. Ты на земле, на коей действует закон русского государя. Поэтому я еще раз спрашиваю: чему мешал святой отец?
Пан Володарский громко выругался и отвернулся. Ну до чего же эти схизматики все тупые! Кирасир еще несколько мгновений терпеливо ожидал ответа, а затем развернулся к остальным.
— Почему этот человек стрелял в святого отца?
Гайдуки угрюмо молчали. Крестьяне тоже, испуганно опустив глаза. Сержант нахмурился:
— Я жду ответа…
И тут из толпы крестьян кто-то робко произнес.
— Так это, ясновельможный пан офицер, нас он защищал. Пан Володарский нас своим гайдукам пороть приказал, а отче… это… ну…
— Понятно, — кивнул сержант и, на мгновение задумавшись, задал следующий вопрос: — А сам гайдук решился стрелять либо ему приказали?
— Ты что, совсем тупой, пан офицер?! — взревел пан Володарский, не выдержав разворачивающегося на его глазах издевательства не только над суверенными правами ясновельможной шляхты, но и вообще над здравым смыслом… ну как он его понимал. — Я же сказал, это — мои холопы…
— Я уже слышал, — холодно оборвал его кирасир. — Достаточно. — И, снова повернувшись к крестьянам, повторил вопрос: — Ну так сам или нет?
— Сам, пан офицер, сам… — уже более смело загомонили крестьяне. — Стрелять-то он сам, а вот рубить святого отца саблями, то наш пан приказал. Это так… Это было…
— Вот как… — Голос сержанта стал столь холодным, что казалось, будто на этой поляне сейчас пойдет снег.
— Да, пся крев! — заорал пан Володарский, у которого уже никаких сил не было наблюдать это глумление над установленным Богом порядком вещей. — А ну, ребята, руби их! В сабли! Живо!
Но гайдуки даже не пошевелились. Что такое царевы кирасиры, было хорошо известно не только по обоим берегам Буга, но и от Черного моря до студеной Балтики. Вступать в схватку с бойцами, в кои отбирали самых лучших, самых умелых, самых отчаянных и коих ни на день не распускали на жилое, дураков не было. Будь еще тут драгуны, кои обычно и патрулировали берега Буга, может, и был бы какой-то шанс, а с этими волками…
— Ну же, ребятки! — надсадно орал пан Володарский. — Их же всего шестеро! В сабли их, в са… ык…
Каблуки щегольских сапог пана Володарского взлетели вверх, после того как носок ботфорта кирасирского сержанта врезался ему прямо в разверстый рот. Сержант проводил взглядом кувыркнувшегося несколько раз ясновельможного пана, потом наклонился, разглядывая носок сапога, измазанный в крови, и, распрямившись, коротко приказал:
— Этого — тоже связать.
До Бреста пана Володарского довезли на крестьянской телеге. Первые полчаса он яростно сверкал глазами по сторонам и пытался шепеляво ругаться. Носок кирасирского ботфорта выбил ему три передних зуба напрочь, а еще два шатались. Но затем даже до него дошло, что все бесполезно, поэтому ясновельможный пан просто привалился к борту телеги, отвернув голову от узла с крестьянским тряпьем, и понуро затих.
Когда телега въехала в арку ворот и, повернув направо, двинулась по широкому проходу между бастионом, прикрывающим ворота, и внутренней стеной крепости, пан Володарский завозился и, ерзая и опираясь на боковину телеги спиной, принял более вертикальное положение. Ну должен же в столь большом городе встретиться по пути какой-нибудь шляхтич, пусть он даже будет и схизматик, и, стоит только объяснить ему весь идиотизм положения, в котором оказался ясновельможный пан, он тут же выступит на защиту естественных шляхетских прав…
Надеждам пана Володарского так и не суждено было сбыться. Нет, шляхтичи… то есть те, кого можно было принять за таковых, на пути их странновато выглядевшего каравана встретились. И не раз. Вот только вопли ясновельможного пана о чудовищном надругательстве над шляхетским достоинством, об унижении, коему пан подвергся перед собственными холопами, о грубейшем и наглом попрании исконных шляхетских прав и привилегий отчего-то приводили совсем не к тому результату, на который рассчитывал пан Володарский. Чаще всего встреченные на пути шляхтичи в ответ на вопли пана просто останавливались и принимались нагло ухмыляться, а иные подходили поближе и, перемолвившись с ехавшим во главе колонны кирасиром, отчего-то принимались осуждающе пялиться на самого пана Володарского. Но более всего ясновельможного пана взбесило не это. А то, с какой наглостью и, уму непостижимо, чуть ли не высокомерием пялилась на пана Володарского встреченная по дороге сволота! Все эти крестьяне, ремесленники, погонщики волов и лошадей и остальная рвань.
Телеги остановились на центральной площади. Пан Володарский, слегка охрипший от попыток достучаться до мозгов тех идиотов, из которых сплошь состояла местная шляхта, зло сплюнул. Ну ладно, в конце концов, этот монах и кирасир что-то там говорили о судье. Тем лучше. Ведь судья явно человек благородного достоинства, и уж он-то должен разобраться с идиотизмом, творящимся вокруг него последние три часа.
Сержант спрыгнул с лошади и, кинув поводья также спешившемуся рядовому, споро взбежал вверх по ступенькам высокого каменного дома, по-видимому построенного не так давно, поскольку этот дом был совершенно не похож ни на старый костел, ни на другие дома, обрамляющие площадь, зато его архитектурные формы очень гармонировали с новой, большой, возвышающейся и над домами, и над костелом православной церковью с высокой звонницей. Пан Володарский раздраженно сморщился. Несмотря на то что русские были союзниками поляков в последней войне со шведами, в среде шляхетства их по-прежнему не слишком жаловали. И считали, что все земли, потерянные Речью Посполитой во время прошлой войны со схизматиками, рано или поздно все равно снова станут польскими. А зачем на польских землях схизматские храмы? Но тут ясновельможного пана отвлек голос, раздавшийся от двустворчатых дверей, за которыми скрылся кирасирский сержант:
— Ну, что тут у вас произошло?
Пан Володарский дернулся и всем телом развернулся в сторону говорившего. На верхней площадке лестницы стоял дородный ясновельможный пан в довольно богатом кафтане и недовольно смотрел на пана Володарского. Поляк облегченно выдохнул. Слава Езусу Кристосу! Наконец-то появился человек, который разберется во всех этих глупостях.
— Кхм, яшновельмошный пан, я — пан Володаршкий, — попытавшись, сколь это возможно со связанными за спиной руками, приосаниться и принять горделивый вид, начал ясновельможный пан. — Я поймал швоих беглых холопов, бешавших иш моего…
Дородный пан шляхтич выслушал его молча, не перебивая. Потом повернулся к кирасиру:
— А почему он связан?
Сержант спокойно ответил:
— Попытка нападения на граничный патруль при исполнении им своих служебных обязанностей.
— Яшновельмошный пан! — вскричал пан Володарский. — Гнушная лошь! Я вшего лишь собиралша шабрать швоих холопов. Этот пан шершант нагло…
Но тут дородный шляхтич резко махнул рукой, явно повелев пану Володарскому заткнуться. Польский шляхтич побагровел от столь демонстративного умаления его достоинства, но счел за лучшее сдержаться.
— Хм, — задумчиво произнес дородный и глубокомысленно потер лоб. — И все?
— Никак нет, ваша честь, — мотнул головой кирасир. — Еще и нападение на гражданское лицо с попыткой убийства.
— На кого?
— На меня, сын мой, — тихим голосом отозвался монах, выходя из-за спин крестьян. — Этот человек повелел своим гайдукам высечь меня плетьми, а когда это не удалось — зарубить.
— Вот как? — Дородный удивленно вскинул брови и мазанул по поляку сразу заледеневшим взглядом. — Я вижу, что тут так сразу и не разберешься. Надобно собирать коллегию…
Следующие два часа превратились для гордого поляка в настоящий кошмар. Судебную коллегию собрали быстро. В состав этой коллегии вошли двое представителей шляхты, один из которых был поляком, подданным короля Речи Посполитой, приехавшим в Брест по каким-то своим делам, его отыскали на торговой площади и пригласили поучаствовать в заседании суда, решающего судьбу его соотечественника, а другой — местным, подданным русского царя, но по национальной принадлежности тоже поляком. А также двое крестьян, что стало для пана Володарского сильным шоком. Холопы судят шляхту?! Да где ж это видано-то?!! Однако ни со стороны шляхтича польского подданства, ни со стороны местного возражений не последовало. А на гневную речь ясновельможного пана последовал уже набивший оскомину ответ судьи, что он-де находится на земле, на которой действуют законы русского государя. А согласно Государеву судебну уложению, ежели в конфликт вступают интересы представителей разных сословий, в судебную коллегию назначаются присяжные крестные целовальники каждого из них. С совершенно равными правами.
Первой начали разбирать жалобу на беглых холопов. В результате аж четыре семьи, которые, как выяснилось, тайно перекрестились в православие, были просто отпущены на все четыре стороны. Грабеж! Впрочем, внешне все выглядело благопристойно. Из православного храма был вызван дьякон, коий учинил всем объявившим себя православными строгий допрос:
— Имя?
— Тадеуш, ваше благовестие!
— Покажи крест!
Крестьянин торопливо выпростал из-под рубахи висящий на тонком шнурке медный крестик. Дьякон внимательно осмотрел его и согласно кивнул.
— А теперь положи крестное знамение!
Крестьянин торопливо осенил себя крестом строго по-православному, кладя его справа налево. Дьякон снова согласно кивнул, но на этом допрос не закончился.
— Когда был окрещен?
— Та в позапрошлом годе, пше проше, ваше благовестие. На Пасху. В нашей деревне тогда святый брат от православного Порудновского Святы-Троицкого монастыря гостил. К нему и обратились.
Дьякон повернулся к монаху, скромно стоящему в стороне.
— А не с того ли ты монастыря, брат во Христе?
— С того, — отозвался монах.
— Ведомо ли тебе о том?
Монах пожал плечами.
— Всякий из братии нашей волен в подвиге своем! Куда Господь его стопы приведет, там и несет свет воли и слова Божьего… — Он замолчал, а затем повернулся к крестьянину и спросил: — А какого вида был тот монах?
Поляк этак приниженно повел плечами, кашлянул в кулак и, смущенно теребя шапку, пояснил:
— Рослый он был, святый отец, и борода рыжая. А еще на левой руке одного пальца немае.
Монах повернулся к дьякону:
— Есть у нас такой. Брат Егорий.
Дьякон молча склонил голову в знак благодарности и снова повернулся к польскому крестьянину.
— А огласи-ка Символ веры, коему следуешь…
Когда поляк без запинки оттарабанил все, о чем его спрашивал дьякон, тот осенил его крестным знамением и повернулся к судье.
— Это человек православной веры.
Судья кивнул в ответ, а затем поднялся и громко, на всю площадь, на коей уже собралась целая толпа, огласил:
— Я, Миколай Козиньский, царев судья по цареву закону и выбору уезда, заявляю всем, что крестьянин Тадеуш прозвищем Сьеж[31], прибывший в Брест из деревни Морды, является православным и посему ничьим холопом быть не может. Так что, ежели на нем никаких иных вин и обязательств не имеется, он волен идти куда пожелает, и никто ему в том препятствовать не смеет. Ежели же кто знает о каких иных его винах и обязательствах, кои могут послужить препятствием для сего решения суда, то пусть объявит об этом здесь и сейчас! — Судья замолчал.
Но вокруг стояла тишина. Даже пан Володарский понял, что возмущаться бесполезно, и сидел в телеге молча, только скрипел остатками зубов.
— Тому и быть! — поставил точку в рассмотрении дела в отношении крестьянина Тадеуша судья. — И я, как царев судья, принимаю на себя всю ответственность за сие решение и его исполнение. — После чего уселся на свое место, а на место Тадеуша вытолкнули его жену, коей также предстояло пройти весь круг допроса с пристрастием по поводу принадлежности к православию.
Так и пошло…
Некой компенсацией пану Володарскому оказалось лишь то, что остальные его холопы, кроме этих четырех семей, оказались верными католиками и в их отношении его право на них, да еще и подтвержденное и им самим, и его гайдуками, и признаниями самих крестьян, данными ими под крестным целованием, осуществленным под надзором вызванного из костела ксендза, никаким сомнениям не подверглось. Но после того, как эти крестьяне были отправлены под караул на двор центральной цитадели крепости, к нему подошел ксендз.
— Не желаешь ли исповедаться, сын мой?
Пан Володарский горделиво (ну насколько это возможно в связанном виде) подбоченился.
— Не в чем мне ишповедоваться, швятый отец. Не шовершал я ничего попирающего ни шаконы Бошьи, ни шляхетшкое доштоинштво, — ясновельможный пан искривил рот и продолжил, будто выплюнул: — и шие даже шей неправый шуд подтвердил. Вернув мне моих холопов…
Ксендз покачал головой.
— Так над тобой-то суда еще и не было, сын мой. А что касается твоих холопов… — ксендз вздохнул, — все одно их тебе не видать.
— Как это? — ошарашенно вытаращил глаза пан Володарский.
— А так, — грустно покачал головой ксендз. — Неужто ты думаешь, что твои холопы из только что увиденного никаких выводов сделать не сумели? Пока здесь тебя и твое дело разбирать будут да приговор тебе выносить, крестьяне себе православного священника вытребуют. И заявят ему, что-де нынче узрели свет истинной веры. И потому все поголовно готовы перекреститься в православие. После чего, как ты уже видел, они никакими холопами быть не могут.
Пан Володарский побагровел:
— Да… это ш… они ш… да это ше полное…
Читать бесплатно другие книги:
