Стихотворения. Проза Мандельштам Осип
- Чуть мерцает призрачная сцена,
- Хоры слабые теней,
- Захлестнула шелком Мельпомена
- Окна храмины своей.
- Черным табором стоят кареты,
- На дворе мороз трещит,
- Всё космато: люди и предметы,
- И горячий снег хрустит.
- Понемногу челядь разбирает
- Шуб медвежьих вороха.
- В суматохе бабочка летает.
- Розу кутают в меха.
- Модной пестряди кружки и мошки.
- Театральный легкий жар,
- А на улице мигают плошки
- И тяжелый валит пар.
- Кучера измаялись от крика,
- И храпит и дышит тьма.
- Ничего, голубка Эвридика,
- Что у нас студеная зима.
- Слаще пенья итальянской речи
- Для меня родной язык,
- Ибо в нем таинственно лепечет
- Чужеземных арф родник.
- Пахнет дымом бедная овчина.
- От сугроба улица черна.
- Из блаженного, певучего притина
- К нам летит бессмертная весна;
- Чтобы вечно ария звучала:
- «Ты вернешься на зеленые луга», —
- И живая ласточка упала
- На горячие снега.
* * *
- Мне Тифлис горбатый снится,
- Сазандарей стон звенит,
- На мосту народ толпится,
- Вся ковровая столица,
- А внизу Кура шумит.
- Над Курою есть духаны,
- Где вино и милый плов,
- И духанщик там румяный
- Подает гостям стаканы
- И служить тебе готов!
- Кахетинское густое
- Хорошо в подвале пить, —
- Там в прохладе, там в покое
- Пейте вдоволь, пейте двое:
- Одному не надо пить!
- В самом маленьком духане
- Ты обманщика найдешь,
- Если спросишь «Телиани» —
- Поплывет Тифлис в тумане,
- Ты в бутылке поплывешь.
- Человек бывает старым,
- А барашек молодым,
- И под месяцем поджарым
- С розоватым винным паром
- Полетит шашлычный дым…
* * *
- Мне жалко, что теперь зима
- И комаров не слышно в доме,
- Но ты напомнила сама
- О легкомысленной соломе.
- Стрекозы вьются в синеве,
- И ласточкой кружится мода,
- Корзиночка на голове —
- Или напыщенная ода?
- Советовать я не берусь,
- И бесполезны отговорки,
- Но взбитых сливок вечен вкус
- И запах апельсинной корки.
- Ты всё толкуешь наобум,
- От этого ничуть не хуже,
- Что делать, самый нежный ум
- Весь помещается снаружи.
- И ты пытаешься желток
- Взбивать рассерженною ложкой,
- Он побелел, он изнемог —
- И все-таки еще немножко.
- И право, не твоя вина —
- Зачем оценки и изнанки, —
- Ты как нарочно создана
- Для комедийной перебранки.
- В тебе всё дразнит, всё поет,
- Как итальянская рулада,
- И маленький вишневый рот
- Сухого просит винограда.
- Так не старайся быть умней,
- В тебе всё прихоть, всё минута.
- И тень от шапочки твоей —
- Венецианская баута.
* * *
- Возьми на радость из моих ладоней
- Немного солнца и немного меда,
- Как нам велели пчелы Персефоны.
- Не отвязать неприкрепленной лодки.
- Не услыхать в меха обутой тени.
- Не превозмочь в дремучей жизни страха.
- Нам остаются только поцелуи,
- Мохнатые, как маленькие пчелы,
- Что умирают, вылетев из улья.
- Они шуршат в прозрачных дебрях ночи,
- Их родина – дремучий лес Тайгета,
- Их пища – время, медуница, мята…
- Возьми ж на радость дикий мой подарок —
- Невзрачное сухое ожерелье
- Из мертвых пчел, мед превративших
- в солнце!
* * *
- За то, что я руки твои не сумел удержать,
- За то, что я предал соленые нежные губы,
- Я должен рассвета в дремучем акрополе ждать —
- Как я ненавижу пахучие, древние срубы!
- Ахейские мужи во тьме снаряжают коня,
- Зубчатыми пилами в стены вгрызаются крепко.
- Никак не уляжется крови сухая возня,
- И нет для тебя ни названья, ни звука, ни слепка.
- Как мог я подумать, что ты возвратишься,
- как смел?
- Зачем преждевременно я от тебя оторвался?
- Еще не рассеялся мрак и петух не пропел,
- Еще в древесину горячий топор не врезался.
- Прозрачной слезой на стенах проступила смола,
- И чувствует город свои деревянные ребра,
- Но хлынула к лестницам кровь и на приступ
- пошла,
- И трижды приснился мужам соблазнительный
- образ.
- Где милая Троя? Где царский, где девичий дом?
- Он будет разрушен, высокий Приамов
- скворешник.
- И падают стрелы сухим деревянным дождем,
- И стрелы другие растут на земле, как орешник.
- Последней звезды безболезненно гаснет укол,
- И серою ласточкой утро в окно постучится,
- И медленный день, как в соломе проснувшийся
- вол,
- На стогнах, шершавых от долгого сна, шевелится.
* * *
- Когда городская выходит на стогны луна,
- И медленно ей озаряется город дремучий,
- И ночь нарастает, унынья и меди полна,
- И грубому времени воск уступает певучий,
- И плачет кукушка на каменной башне своей,
- И бледная жница, сходящая в мир
- бездыханный,
- Тихонько шевелит огромные спицы теней
- И желтой соломой бросает на пол
- деревянный…
* * *
- Я наравне с другими
- Хочу тебе служить,
- От ревности сухими
- Губами ворожить.
- Не утоляет слово
- Мне пересохших уст,
- И без тебя мне снова
- Дремучий воздух пуст.
- Я больше не ревную,
- Но я тебя хочу,
- И сам себя несу я,
- Как жертву палачу.
- Тебя не назову я
- Ни радость, ни любовь,
- На дикую, чужую
- Мне подменили кровь.
- Еще одно мгновенье,
- И я скажу тебе:
- Не радость, а мученье
- Я нахожу в тебе.
- И, словно преступленье,
- Меня к тебе влечет
- Искусанный в смятеньи
- Вишневый нежный рот.
- Вернись ко мне скорее,
- Мне страшно без тебя,
- Я никогда сильнее
- Не чувствовал тебя,
- И всё, чего хочу я,
- Я вижу наяву.
- Я больше не ревную,
- Но я тебя зову.
* * *
- Я в хоровод теней, топтавших нежный луг,
- С певучим именем вмешался…
- Но всё растаяло – и только слабый звук
- В туманной памяти остался.
- Сначала думал я, что имя – серафим,
- И тела легкого дичился,
- Немного дней прошло, и я смешался с ним
- И в милой тени растворился.
- И снова яблоня теряет дикий плод,
- И тайный образ мне мелькает,
- И богохульствует, и сам себя клянет,
- И угли ревности глотает.
- А счастье катится, как обруч золотой,
- Чужую волю исполняя,
- И ты гоняешься за легкою весной,
- Ладонью воздух рассекая.
- И так устроено, что не выходим мы
- Из заколдованного круга;
- Земли девической упругие холмы
- Лежат спеленатые туго.
Из других редакций «Tristia»
* * *
- От легкой жизни мы сошли с ума:
- С утра вино, а вечером похмелье.
- Как удержать напрасное веселье,
- Румянец твой, о пьяная чума?
- В пожатьи рук мучительный обряд,
- На улицах ночные поцелуи —
- Когда речные тяжелеют струи
- И фонари, как факелы, горят.
- Мы смерти ждем, как сказочного волка,
- Но я боюсь, что раньше всех умрет
- Тот, у кого тревожно-красный рот
- И на глаза спадающая челка.
* * *
- Вот дароносица, как солнце золотое,
- Повисла в воздухе – великолепный миг.
- Здесь должен прозвучать лишь греческий язык:
- Взят в руки целый мир, как яблоко простое.
- Богослужения торжественный зенит,
- Свет в круглой храмине под куполом в июле,
- Чтоб полной грудью мы вне времени вздохнули
- О луговине той, где время не бежит.
- И Евхаристия, как вечный полдень, длится —
- Все причащаются, играют и поют,
- И на виду у всех божественный сосуд
- Неисчерпаемым веселием струится.
* * *
- В разноголосице девического хора
- Все церкви нежные поют на голос свой,
- И в дугах каменных Успенского собора
- Мне брови чудятся, высокие, дугой.
- И с укрепленного архангелами вала
- Я город озирал на чудной высоте.
- В стенах акрополя печаль меня снедала
- По русском имени и русской красоте.
- Не диво ль дивное, что вертоград нам снится,
- Где реют голуби в горячей синеве,
- Что православные крюки поет черница:
- Успенье нежное – Флоренция в Москве.
- И пятиглавые московские соборы
- С их итальянскою и русскою душой
- Напоминают мне – явление Авроры,
- Но с русским именем и в шубке меховой.
* * *
- О, этот воздух, смутой пьяный,
- На черной площади Кремля!
- Качают шаткий мир смутьяны,
- Тревожно пахнут тополя.
- Соборов восковые лики,
- Колоколов дремучий лес,
- Как бы разбойник безъязыкий
- В стропилах каменных исчез,
- А в запечатанных соборах,
- Где и прохладно, и темно,
- Как в нежных глиняных амфорах,
- Играет русское вино.
- Успенский, дивно округленный,
- Весь удивленье райских дуг,
- И Благовещенский, зеленый,
- И, мнится, заворкует вдруг.
- Архангельский и Воскресенья
- Просвечивают, как ладонь, —
- Повсюду скрытое горенье,
- В кувшинах спрятанный огонь…
* * *
- Люблю под сводами седыя тишины
- Молебнов, панихид блужданье
- И трогательный чин – ему же все должны —
- У Исаака отпеванье.
- Люблю священника неторопливый шаг,
- Широкий вынос плащаницы
- И в ветхом неводе генисаретский мрак
- Великопостныя седмицы.
- Ветхозаветный дым на теплых алтарях
- И иерея возглас сирый,
- Смиренник царственный – снег чистый
- на плечах
- И одичалые порфиры.
- Соборы вечные Софии и Петра,
- Амбары воздуха и света,
- Зернохранилища вселенского добра
- И риги Нового завета.
- Не к вам влечется дух в годины тяжких бед,
- Сюда влачится по ступеням
- Широкопасмурным несчастья волчий след,
- Ему ж вовеки не изменим.
- Зане свободен раб, преодолевший страх,
- И сохранилось свыше меры
- В прохладных житницах, в глубоких закромах
- Зерно глубокой, полной веры.
Стихи 1921 – 1925 годов
Концерт на вокзале
- Нельзя дышать, и твердь кишит червями,
- И ни одна звезда не говорит,
- Но, видит Бог, есть музыка над нами, —
- Дрожит вокзал от пенья аонид,
- И снова, паровозными свистками
- Разорванный, скрипичный воздух слит.
- Огромный парк. Вокзала шар стеклянный.
- Железный мир опять заворожен.
- На звучный пир в элизиум туманный
- Торжественно уносится вагон.
- Павлиний крик и рокот фортепьянный.
- Я опоздал. Мне страшно. Это сон.
- И я вхожу в стеклянный лес вокзала,
- Скрипичный строй в смятеньи и слезах.
- Ночного хора дикое начало
- И запах роз в гниющих парниках,
- Где под стеклянным небом ночевала
- Родная тень в кочующих толпах.
- И мнится мне: весь в музыке и пене
- Железный мир так нищенски дрожит.
- В стеклянные я упираюсь сени.
- Куда же ты? На тризне милой тени
- В последний раз нам музыка звучит.
* * *
- Умывался ночью на дворе —
- Твердь сияла грубыми звездами.
- Звездный луч – как соль на топоре,
- Стынет бочка с полными краями.
- На замок закрыты ворота,
- И земля по совести сурова, —
- Чище правды свежего холста
- Вряд ли где отыщется основа.
- Тает в бочке, словно соль, звезда,
- И вода студеная чернее,
- Чище смерть, соленее беда,
- И земля правдивей и страшнее.
* * *
- Кому зима – арак и пунш голубоглазый,
- Кому – душистое с корицею вино,
- Кому – жестоких звезд соленые приказы
- В избушку дымную перенести дано.
- Немного теплого куриного помета
- И бестолкового овечьего тепла;
- Я всё отдам за жизнь – мне так нужна забота, —
- И спичка серная меня б согреть могла.
- Взгляни: в моей руке лишь глиняная крынка,
- И верещанье звезд щекочет слабый слух,
- Но желтизну травы и теплоту суглинка
- Нельзя не полюбить сквозь этот жалкий пух.
- Тихонько гладить шерсть и ворошить солому,
- Как яблоня зимой, в рогоже голодать,
- Тянуться с нежностью бессмысленно к чужому,
- И шарить в пустоте, и терпеливо ждать.
- Пусть заговорщики торопятся по снегу
- Отарою овец и хрупкий наст скрипит,
- Кому зима – полынь и горький дым к ночлегу,
- Кому – крутая соль торжественных обид.
- О, если бы поднять фонарь на длинной палке,
- С собакой впереди идти под солью звезд,
- И с петухом в горшке прийти на двор
- к гадалке.
- А белый, белый снег до боли очи ест.
* * *
- С розовой пеной усталости у мягких губ
- Яростно волны зеленые роет бык,
- Фыркает, гребли не любит – женолюб,
- Ноша хребту непривычна, и труд велик.
- Изредка выскочит дельфина колесо
- Да повстречается морской колючий еж.
- Нежные руки Европы, берите всё!
- Где ты для выи желанней ярмо найдешь?
- Горько внимает Европа могучий плеск,
- Тучное море кругом закипает в ключ,
- Видно, страшит ее вод маслянистый блеск
- И соскользнуть бы хотелось с шершавых круч.
- О, сколько раз ей милее уключин скрип,
- Лоном широкая палуба, гурт овец
- И за высокой кормою мельканье рыб!
- С нею безвёсельный дальше плывет гребец.
* * *
- Холодок щекочет темя,
- И нельзя признаться вдруг —
- И меня срезает время,
- Как скосило твой каблук.
- Жизнь себя перемогает;
- Понемногу тает звук;
- Всё чего-то не хватает,
- Что-то вспомнить недосуг.
- А ведь раньше лучше было,
- И, пожалуй, не сравнишь,
- Как ты прежде шелестила,
- Кровь, как нынче шелестишь.
- Видно, даром не проходит
- Шевеленье этих губ,
- И вершина колобродит,
- Обреченная на сруб.
* * *
- Как растет хлебов опара,
- Поначалу хороша,
- И беснуется от жару
- Домовитая душа.
- Словно хлебные Софии
- С херувимского стола
- Круглым жаром налитые
- Подымают купола.
- Чтобы силой или лаской
- Чудный выманить припек,
- Время – царственный подпасок —
- Ловит слово-колобок.
- И свое находит место
- Черствый пасынок веков —
- Усыхающий довесок
- Прежде вынутых хлебов.
* * *
- Я не знаю, с каких пор
- Эта песенка началась —
- Не по ней ли шуршит вор,
- Комариный звенит князь?
- Я хотел бы ни о чем
- Еще раз поговорить,
- Прошуршать спичкой, плечом
- Растолкать ночь – разбудить.
- Раскидать бы за стогом стог —
- Шапку воздуха, что томит;
- Распороть, разорвать мешок,
- В котором тмин зашит.
- Чтобы розовой крови связь,
- Этих сухоньких трав звон,
- Уворованная, нашлась
- Через век, сеновал, сон.
* * *
- Я по лесенке приставной
- Лез на всклоченный сеновал, —
- Я дышал звезд млечных трухой,
- Колтуном пространства дышал.
- И подумал: зачем будить
- Удлиненных звучаний рой,
- В этой вечной склоке ловить
- Эолийский чудесный строй?
- Звезд в ковше Медведицы семь.
- Добрых чувств на земле пять.
- Набухает, звенит темь,
- И растет, и звенит опять.
- Распряженный огромный воз
- Поперек вселенной торчит.
- Сеновала древний хаос
- Защекочет, запорошит…
- Не своей чешуей шуршим,
- Против шерсти мира поем,
- Лиру строим, словно спешим
- Обрасти косматым руном.
- Из гнезда упавших щеглов
- Косари приносят назад —
- Из горящих вырвусь рядов
- И вернусь в родной звукоряд.
- Чтобы розовой крови связь
- И травы сухорукий звон
- Распростились: одна – скрепясь,
- А другая – в заумный сон.
* * *
- Ветер нам утешенье принес,
- И в лазури почуяли мы
- Ассирийские крылья стрекоз,
- Переборы коленчатой тьмы.
- И военной грозой потемнел
- Нижний слой помраченных небес,
- Шестируких летающих тел
- Слюдяной перепончатый лес.
- Есть в лазури слепой уголок,
- И в блаженные полдни всегда,
- Как сгустившейся ночи намек,
- Роковая трепещет звезда.
- И, с трудом пробиваясь вперед,
- В чешуе искалеченных крыл,
- Под высокую руку берет
- Побежденную твердь Азраил.
Московский дождик
- Он подает куда как скупо
- Свой воробьиный холодок —
- Немного нам, немного купам,
- Немного вишням на лоток.
- И в темноте растет кипенье —
- Чаинок легкая возня, —
- Как бы воздушный муравейник
- Пирует в темных зеленях;
- И свежих капель виноградник
- Зашевелился в мураве, —
- Как будто холода рассадник
- Открылся в лапчатой Москве!
Век
- Век мой, зверь мой, кто сумеет
- Заглянуть в твои зрачки
- И своею кровью склеит
- Двух столетий позвонки?
- Кровь-строительница хлещет
- Горлом из земных вещей,
- Захребетник лишь трепещет
- На пороге новых дней.
- Тварь, покуда жизнь хватает,
- Донести хребет должна,
- И невидимым играет
- Позвоночником волна.
- Словно нежный хрящ ребенка
- Век младенческий земли.
- Снова в жертву, как ягненка,
- Темя жизни принесли.
- Чтобы вырвать век из плена,
- Чтобы новый мир начать,
- Узловатых дней колена
- Нужно флейтою связать.
- Это век волну колышет
- Человеческой тоской,
- И в траве гадюка дышит
- Мерой века золотой.
- И еще набухнут почки,
- Брызнет зелени побег,
- Но разбит твой позвоночник,
- Мой прекрасный жалкий век!
- И с бессмысленной улыбкой
- Вспять глядишь, жесток и слаб,
- Словно зверь, когда-то гибкий,
- На следы своих же лап.
- Кровь-строительница хлещет
- Горлом из земных вещей
- И горящей рыбой мещет
- В берег теплый хрящ морей.
- И с высокой сетки птичьей,
- От лазурных влажных глыб
- Льется, льется безразличье
- На смертельный твой ушиб.
Нашедший подкову
- Глядим на лес и говорим:
- Вот лес корабельный, мачтовый,
- Розовые сосны,
- До самой верхушки свободные от мохнатой ноши,
- Им бы поскрипывать в бурю,
- Одинокими пиниями,
- В разъяренном безлесном воздухе.
- Под соленою пятою ветра устоит отвес, пригнанный
- к пляшущей палубе,
- И мореплаватель,
- В необузданной жажде пространства,
- Влача через влажные рытвины хрупкий прибор
- геометра,
- Сличит с притяженьем земного лона
- Шероховатую поверхность морей.
- А вдыхая запах
- Смолистых слез, проступивших сквозь обшивку
- корабля,
- Любуясь на доски,
- Заклепанные, слаженные в переборки
- Не вифлеемским мирным плотником, а другим —
- Отцом путешествий, другом морехода, —
- Говорим:
- И они стояли на земле,
- Неудобной, как хребет осла,
- Забывая верхушками о корнях,
- На знаменитом горном кряже,
- И шумели под пресным ливнем,
- Безуспешно предлагая небу выменять на щепотку
- соли
- Свой благородный груз.
- С чего начать?
- Всё трещит и качается.
- Воздух дрожит от сравнений.
- Ни одно слово не лучше другого,
- Земля гудит метафорой,
- И легкие двуколки
- В броской упряжи густых от натуги птичьих стай
- Разрываются на части,
- Соперничая с храпящими любимцами ристалищ.
- Трижды блажен, кто введет в песнь имя;
- Украшенная названьем песнь
- Дольше живет среди других —
- Она отмечена среди подруг повязкой на лбу,
- Исцеляющей от беспамятства, слишком сильного
- одуряющего запаха,
- Будь то близость мужчины,
- Или запах шерсти сильного зверя,
- Или просто дух чобра, растертого между ладоней.
- Воздух бывает темным, как вода, и всё живое
- в нем плавает как рыба.
- Плавниками расталкивая сферу,
- Плотную, упругую, чуть нагретую, —
- Хрусталь, в котором движутся колеса
- и шарахаются лошади,
- Влажный чернозем Нееры, каждую ночь
- распаханный заново
- Вилами, трезубцами, мотыгами, плугами.
- Воздух замешен так же густо, как земля:
- Из него нельзя выйти, в него трудно войти.
- Шорох пробегает по деревьям зеленой лаптой.
- Дети играют в бабки позвонками умерших
- животных.
- Хрупкое летоисчисление нашей эры подходит
- к концу.
- Спасибо за то, что было:
- Я сам ошибся, я сбился, запутался в счете.
- Эра звенела, как шар золотой,
- Полая, литая, никем не поддерживаемая,
- На всякое прикосновение отвечала «да» и «нет».
- Так ребенок отвечает:
- «Я дам тебе яблоко» или «Я не дам тебе яблока»,
- И лицо его точный слепок с голоса, который
- произносит эти слова.
- Звук еще звенит, хотя причина звука исчезла.
- Конь лежит в пыли и храпит в мыле,
- Но крутой поворот его шеи
- Еще сохраняет воспоминание о беге
- с разбросанными ногами —
- Когда их было не четыре,
- А по числу камней дороги,
- Обновляемых в четыре смены,
- По числу отталкиваний от земли пышущего жаром
- иноходца.
- Так
- Нашедший подкову
- Сдувает с нее пыль
- И растирает ее шерстью, пока она не заблестит.
- Тогда
- Он вешает ее на пороге,
- Чтобы она отдохнула,
- И больше уж ей не придется высекать искры
- из кремня.
- Человеческие губы, которым больше нечего сказать,
- Сохраняют форму последнего сказанного слова,
- И в руке остается ощущенье тяжести,
- Хотя кувшин наполовину расплескался, пока
- его несли домой.
- То, что я сейчас говорю, говорю не я,
- А вырыто из земли, подобно зернам окаменелой
- пшеницы.
- Одни
- на монетах изображают льва,
- Другие —
- голову.
- Разнообразные медные, золотые и бронзовые
- лепешки
- С одинаковой почестью лежат в земле.
- Век, пробуя их перегрызть, оттиснул на них свои
- зубы.
- Время срезает меня, как монету,
- И мне уж не хватает меня самого.
Сыновья Аймона
(по старофранцузскому эпосу)
- Пришли четыре брата, несхожие лицом,
- В большой дворец-скворешник с высоким
- потолком.
- Так сухи и поджары, что ворон им каркнет
- «брысь».
- От удивленья брови у дамы поднялись.
- «Вы, господа бароны, рыцари-друзья,
- Из кающейся братьи, предполагаю я.
- Возьмите что хотите из наших кладовых —
- Из мяса или рыбы иль платьев шерстяных.
- На радостях устрою для вас большой прием:
- Мы милостыню Богу, не людям подаем.
- Да хранит Он детей моих от капканов и ям,
- В феврале будет десять лет, как я томлюсь
- по сыновьям!»
- – «Как это могло случиться?» – сказал Ричард
- с крутым лбом.
- – «Я сама не знаю, сударь, как я затмилась
- умом.
- Я отправила их в Париж, где льется вежливая
- молвь.
- Им обрадовался Карл, почуя рыцарскую кровь.
- Королевский племянник сам по себе хорош,
- Но бледнеет от злости, когда хвалят молодежь.
- Должно быть, просто зависть к нему закралась
- в грудь,
- Затеял с ними в шахматы нечистую игру.
- Они погорячились, и беда стряслась:
- Учили его, учили, пока не умер князь.
- Потом коней пришпорили и скрылись
- в зеленях,
- И с ними семьсот рыцарей, что толпились
- в сенях.
- Спаслись через Меузу в Арденнской земле,
- Выстроили замок укрепленный на скале.
- На все четыре стороны их выгнал из Франции
- Карл,
- Аймон от них отрекся, сам себя обкорнал.
- Он присягнул так твердо, как алмаз режет
- стекло,
- Что у него останется одно ремесло:
- Пока дням его жизни Господь позволит течь,
- Четырем негодяям головы отсечь».
- Когда Рено услышал, он вздрогнул и поник,
- Княгиня прикусила свой розовый язык,
- И вся в лицо ей бросилась, как муравейник,
- кровь.
- Княгиня слышит крови старинный переплеск,
- Лицо Рено меняется, как растопленный воск,
- Тавро, что им получено в потешный турнир,
- Ребяческая метка от молодых рапир.
- У матери от радости в боку колотье:
- «Ты – Рено, если не обманывает меня чутье,
- Заклинаю тебя Искупителем по числу
- гвоздильных ран,
- Если ты – Рено, не скрывай от меня иль
- продлить дай обман».
- Когда Рено услышал, он стал совсем горбат,
- Княгиня его узнала от головы до пят,
- Узнала его голос, как пенье соловья,
- И остальные трое с ним – тоже сыновья.
- Ждут – словно три березки чтоб ветер
- поднялся.
- Она заговорила, забормотала вся:
- «Дети, вы обнищали, до рубища дошли,
- Вряд ли есть у вас слуги, чтоб вам помогли».
- – «У нас четыре друга, горячие в делах,
- Все в яблоках железных, на четырех ногах».
- Княгиня понимает по своему чутью
- И зовет к себе конюха, мальчика Илью.
- «Там стреножена лошадь Рено и три других,
- Поставьте их в конюшнях светлых и больших
- И дайте им отборных овсов золотых».
- Илья почуял лошадь, кубарем летит,
- Мигом срезал лестницы зеленый малахит.
- Не жалеет горла, как в трубле Роланд,
- И кричит баронам маленький горлан:
- «Делать вам тут нечего, бароны, вчетвером,
- Для ваших лошадей у нас найдется корм».
- Как ласковая лайка на слепых щенят,
- Глядит княгиня Айя на четырех княжат.
- Хрустит душистый рябчик и голубиный хрящ,
- Рвут крылышки на части так, что трещит
- в ушах;
- Пьют мед дремучих пасек, и яблочный кларет,
- И темное густое вино, ублюдок старых лет.
- Тем временем Аймона надвинулась гроза,
- И стянутых ремнями борзых ведут назад,
- Прокушенных оленей на кухню снесли
- И слезящихся лосей в крови и пыли.
- Гремя дубовой палкой, Аймон вернулся в дом
- И видит у себя своих детей за столом.
- Плоть нищих золотится, как золото святых,
- Бог выдубил их кожу и в мир пустил нагих.
- Каленые орехи не так смуглы на вид,
- Сукно, как паутина, на плечах у них висит —
- Где родинка, где пятнышко – мережит
- и сквозит.
Грифельная ода
Мы только с голоса поймем,
Что там царапалось, боролось…
- Звезда с звездой – могучий стык,
- Кремнистый путь из старой песни,
- Кремня и воздуха язык,
- Кремень с водой, с подковой перстень,
- На мягком сланце облаков
- Молочный грифельный рисунок —
- Не ученичество миров,
- А бред овечьих полусонок.
- Мы стоя спим в густой ночи
- Под теплой шапкою овечьей.
- Обратно в крепь родник журчит
- Цепочкой, пеночкой и речью.
- Здесь пишет страх, здесь пишет сдвиг
- Свинцовой палочкой молочной,
- Здесь созревает черновик
- Учеников воды проточной.
- Крутые козьи города,
- Кремней могучее слоенье,
- И все-таки еще гряда —
- Овечьи церкви и селенья!
- Им проповедует отвес,
- Вода их учит, точит время —
- И воздуха прозрачный лес
- Уже давно пресыщен всеми.
- Как мертвый шершень возле сот,
- День пестрый выметен с позором,
- И ночь-коршунница несет
- Горящий мел и грифель кормит.
- С иконоборческой доски
- Стереть дневные впечатленья
- И, как птенца, стряхнуть с руки
- Уже прозрачные виденья!
- Плод нарывал. Зрел виноград.
- День бушевал, как день бушует:
- И в бабки нежная игра,
- И в полдень злых овчарок шубы;
- Как мусор с ледяных высот —
- Изнанка образов зеленых —
- Вода голодная течет,
- Крутясь, играя, как звереныш.
- И как паук ползет ко мне —
- Где каждый стык луной обрызган.
- На изумленной крутизне
- Я слышу грифельные визги.
- Ломаю ночь, горящий мел
- Для твердой записи мгновенной,
- Меняю шум на пенье стрел,
- Меняю строй на стрепет гневный.
- Кто я? Не каменщик прямой,
- Не кровельщик, не корабельщик —
- Двурушник я, с двойной душой,
- Я ночи друг, я дня застрельщик.
- Блажен, кто называл кремень
- Учеником воды проточной!
- Блажен, кто завязал ремень
- Подошве гор на твердой почве!
- И я теперь учу дневник
- Царапин грифельного лета,
- Кремня и воздуха язык,
- С прослойкой тьмы, с прослойкой света,
- И я хочу вложить персты
- В кремнистый путь из старой песни,
- Как в язву, заключая встык —
- Кремень с водой, с подковой перстень.
* * *
- Язык булыжника мне голубя понятней,
- Здесь камни – голуби, дома – как голубятни,
- И светлым ручейком течет рассказ подков
- По звучным мостовым прабабки городов.
- Здесь толпы детские – событий попрошайки,
- Парижских воробьев испуганные стайки —
- Клевали наскоро крупу свинцовых крох,
- Фригийской бабушкой рассыпанный горох…
- И в воздухе плывет забытая коринка,
- И в памяти живет плетеная корзинка,
- И тесные дома – зубов молочных ряд
- На деснах старческих – как близнецы стоят.
- Здесь клички месяцам давали, как котятам,
- А молоко и кровь давали нежным львятам,
- А подрастут они – то разве года два
- Держалась на плечах большая голова!
- Большеголовые – там руки поднимали
- И клятвой на песке как яблоком играли.
- Мне трудно говорить: не видел ничего,
- Но все-таки скажу: я помню одного;
- Он лапу поднимал, как огненную розу,
- И, как ребенок, всем показывал занозу,
- Его не слушали: смеялись кучера,
- И грызла яблоки, с шарманкой, детвора,
- Афиши клеили, и ставили капканы,
- И пели песенки, и жарили каштаны,
- И светлой улицей, как просекой прямой,
- Летели лошади из зелени густой!
* * *
- Как тельце маленькое крылышком
- По солнцу всклянь перевернулось,
- И зажигательное стеклышко
- На эмпиреи загорелось.
- Как комариная безделица
- В зените ныла и звенела,
- И под сурдинку пеньем жужелиц
- В лазури мучилась заноза:
- «Не забывай меня: казни меня,
- Но дай мне имя, дай мне имя:
- Мне будет легче с ним, пойми меня,
- В беременной глубокой сини!»
1 января 1924
- Кто время целовал в измученное темя —
- С сыновней нежностью потом
- Он будет вспоминать, как спать ложилось
- время
- В сугроб пшеничный за окном.
- Кто веку поднимал болезненные веки —
- Два сонных яблока больших, —
- Он слышит вечно шум, когда взревели реки
- Времен обманных и глухих.
- Два сонных яблока у века-властелина
- И глиняный прекрасный рот,
- Но к млеющей руке стареющего сына
- Он, умирая, припадет.
- Я знаю, с каждым днем слабеет жизни выдох,
- Еще немного – оборвут
- Простую песенку о глиняных обидах
- И губы оловом зальют.
- О глиняная жизнь! О умиранье века!
- Боюсь, лишь тот поймет тебя,
- В ком беспомощная улыбка человека,
- Который потерял себя.
- Какая боль – искать потерянное слово,
- Больные веки поднимать,
- И с известью в крови, для племени чужого
- Ночные травы собирать.
- Век. Известковый слой в крови больного сына
- Твердеет. Спит Москва, как деревянный ларь,
- И некуда бежать от века-властелина…
- Снег пахнет яблоком, как встарь.
- Мне хочется бежать от моего порога.
- Куда? На улице темно,
- И, словно сыплют соль мощеною дорогой,
- Белеет совесть предо мной.
- По переулочкам, скворешням и застрехам,
- Недалеко, собравшись как-нибудь, —
- Я, рядовой седок, укрывшись рыбьим мехом,
- Всё силюсь полость застегнуть.
- Мелькает улица, другая,
- И яблоком хрустит саней морозный звук,
- Не поддается петелька тугая,
- Всё время валится из рук.
- Каким железным, скобяным товаром
- Ночь зимняя гремит по улицам Москвы,
- То мерзлой рыбою стучит, то хлещет паром
- Из чайных розовых, как серебром плотвы.
- Москва – опять Москва. Я говорю ей:
- «Здравствуй!
- Не обессудь, теперь уж не беда,
- По старине я уважаю братство
- Мороза крепкого и щучьего суда».
- Пылает на снегу аптечная малина,
- И где-то щелкнул ундервуд;
- Спина извозчика и снег на пол-аршина:
- Чего тебе еще? Не тронут, не убьют.
- Зима-красавица, и в звездах небо козье
- Рассыпалось и молоком горит,
- И конским волосом о мерзлые полозья
- Вся полость трется и звенит.
- А переулочки коптили керосинкой,
- Глотали снег, малину, лед.
- Всё шелушится им советской сонатинкой,
- Двадцатый вспоминая год.
- Ужели я предам позорному злословью —
- Вновь пахнет яблоком мороз —
- Присягу чудную четвертому сословью
- И клятвы крупные до слез?
- Кого еще убьешь? Кого еще прославишь?
- Какую выдумаешь ложь?
- То ундервуда хрящ: скорее вырви клавиш —
- И щучью косточку найдешь;
- И известковый слой в крови больного сына
- Растает, и блаженный брызнет смех…
- Но пишущих машин простая сонатина —
- Лишь тень сонат могучих тех.
* * *
- Нет, никогда, ничей я не был современник,
- Мне не с руки почет такой.
- О, как противен мне какой-то соименник —
- То был не я, то был другой.
- Два сонных яблока у века-властелина
- И глиняный прекрасный рот,
- Но к млеющей руке стареющего сына
- Он, умирая, припадет.
- Я с веком поднимал болезненные веки —
- Два сонных яблока больших,
- И мне гремучие рассказывали реки
- Ход воспаленных тяжб людских.
- Сто лет тому назад подушками белела
- Складная легкая постель,
- И странно вытянулось глиняное тело —
- Кончался века первый хмель.
- Среди скрипучего похода мирового
- Какая легкая кровать!
- Ну что же, если нам не выковать другого,
- Давайте с веком вековать.
- И в жаркой комнате, в кибитке и в палатке
- Век умирает, а потом —
- Два сонных яблока на роговой облатке
- Сияют перистым огнем!
* * *
- Вы, с квадратными окошками, невысокие дома,
- Здравствуй, здравствуй, петербургская
- несуровая зима!
- И торчат, как щуки ребрами, незамерзшие
- катки,
- И еще в прихожих слепеньких валяются
- коньки.
- А давно ли по каналу плыл с красным обжигом
- гончар,
- Продавал с гранитной лесенки добросовестный
- товар!
- Ходят боты, ходят серые у Гостиного двора,
- И сама собой сдирается с мандаринов кожура.
- И в мешочке кофий жареный, прямо с холоду
- домой:
- Электрическою мельницей смолот мокко
- золотой.
- Шоколадные, кирпичные, невысокие дома,
- Здравствуй, здравствуй, петербургская
- несуровая зима!
- И приемные с роялями, где, по креслам
- рассадив,
- Доктора кого-то потчуют ворохами старых
- «Нив».
- После бани, после оперы – все равно, куда
- ни шло, —
- Бестолковое, последнее трамвайное тепло!
* * *
- Сегодня ночью, не солгу,
- По пояс в тающем снегу
- Я шел с чужого полустанка.
- Гляжу – изба, вошел в сенцы:
- Чай с солью пили чернецы,
- И с ними балует цыганка…
- У изголовья вновь и вновь
- Цыганка вскидывает бровь,
- И разговор ее был жалок;
- Она сидела до зари
- И говорила: «Подари
- Хоть шаль, хоть что, хоть полушалок».
- Того, что было, не вернешь,
- Дубовый стол, в солонке нож,
- И вместо хлеба – еж брюхатый;
- Хотели петь – и не смогли,
- Хотели встать – дугой пошли
- Через окно на двор горбатый.
- И вот проходит полчаса,
- И гарнцы черного овса
- Жуют, похрустывая, кони;
- Скрипят ворота на заре,
- И запрягают на дворе;
- Теплеют медленно ладони.
- Холщовый сумрак поредел.
- С водою разведенный мел,
- Хоть даром, скука разливает,
- И сквозь прозрачное рядно
- Молочный день глядит в окно
- И золотушный грач мелькает.
* * *
- Я буду метаться по табору улицы темной
- За веткой черемухи в черной рессорной
- карете,
- За капором снега, за вечным, за мельничным
- шумом.
- Я только запомнил каштановых прядей осечки,
- Придымленных горечью – нет, с муравьиной
- кислинкой;
- От них на губах остается янтарная сухость.
- В такие минуты и воздух мне кажется карим,
- И кольца зрачков одеваются выпушкой
- светлой;
- И то, что я знаю о яблочной, розовой коже…
- Но всё же скрипели извозчичьих санок
- полозья,
- В плетенку рогожи глядели колючие звезды,
- И били вразрядку копыта по клавишам
- мерзлым.
- И только и свету, что в звездной колючей
- неправде!
- А жизнь проплывет театрального капора
- пеной,
- И некому молвить: «Из табора улицы темной…»
Стихи 1930 – 1934 годов
* * *
- Куда как страшно нам с тобой,
- Товарищ большеротый мой!
- Ох, как крошится наш табак,
- Щелкунчик, дружок, дурак!
- А мог бы жизнь просвистаь скворцом,
- Заесть ореховым пирогом —
- Да, видно, нельзя никак…
Армения
Как бык шестикрылый и грозный
Здесь людям является труд,
И, кровью набухнув венозной,
Предзимние розы цветут.
1
- Ты розу Гафиза колышешь
- И нянчишь зверушек-детей,
- Плечьми осьмигранными дышишь
- Мужицких бычачьих церквей.
- Окрашена охрою хриплой,
- Ты вся далеко за горой,
- А здесь лишь картинка налипла
- Из чайного блюдца с водой.
2
- Ах, ничего я не вижу, и бедное ухо оглохло,
- Всех-то цветов мне осталось – лишь сурик
- да хриплая охра.
- И почему-то мне начало утро армянское сниться,
- Думал – возьму посмотрю, как живет в Эривани
- синица,
- Как нагибается булочник, с хлебом играющий
- в жмурки,
- Из очага вынимает лавашные влажные шкурки…
- Ах, Эривань, Эривань! Иль птица тебя рисовала,
- Или раскрашивал лев, как дитя, из цветного пенала?
- Ах, Эривань, Эривань! Не город – орешек каленый,
- Улиц твоих большеротых кривые люблю вавилоны.
- Я бестолковую жизнь, как мулла свой коран,
- замусолил,
- Время свое заморозил и крови горячей не пролил.
- Ах, Эривань, Эривань, ничего мне больше не надо,
- Я не хочу твоего замороженного винограда!
3
- Ты красок себе пожелала —
- И выхватил лапой своей
- Рисующий лев из пенала
- С полдюжины карандашей.
- Страна москательных пожаров
- И мертвых гончарных равнин,
- Ты рыжебородых сардаров
- Терпела средь камней и глин.
- Вдали якорей и трезубцев,
- Где жухлый почил материк,
- Ты видела всех жизнелюбцев,
- Всех казнелюбивых владык.
- И, крови моей не волнуя,
- Как детский рисунок просты,
- Здесь жены проходят, даруя
- От львиной своей красоты.
- Как люб мне язык твой зловещий,
- Твои молодые гроба,
- Где буквы – кузнечные клещи
- И каждое слово – скоба…
4
- Закутав рот, как влажную розу,
- Держа в руках осьмигранные соты,
- Всё утро дней на окраине мира
- Ты простояла, глотая слезы.
- И отвернулась со стыдом и скорбью
- От городов бородатых Востока —
- И вот лежишь на москательном ложе,
- И с тебя снимают посмертную маску.
5
- Руку платком обмотай и в венценосный
- шиповник,
- В самую гущу его целлулоидных терний,
- Смело, до хруста, ее погрузи…
- Добудем розу без ножниц!
- Но смотри, чтобы он не осыпался сразу —
- Розовый мусор – муслин – лепесток
- соломоновый —
- И для шербета негодный дичок,
- Не дающий ни масла, ни запаха.
6
- Орущих камней государство —
- Армения, Армения!
- Хриплые горы к оружью зовущая —
- Армения, Армения!
- К трубам серебряным Азии вечно летящая —
- Армения, Армения!
- Солнца персидские деньги щедро
- раздаривающая —
- Армения, Армения!
7
- Не развалины – нет! – но порубка могучего
- циркульного леса,
- Якорные пни поваленных дубов звериного
- и басенного христианства,
- Рулоны каменного сукна на капителях – как товар
- из языческой разграбленной лавки,
- Виноградины с голубиное яйцо, завитки бараньих
- рогов
- И нахохленные орлы с совиными крыльями, еще
- не оскверненные Византией.
8
- Холодно розе в снегу:
- на Севане снег в три аршина…
- Вытащил горный рыбак расписные лазурные
- сани,
- Сытых форелей усатые морды
- несут полицейскую службу
- на известковом дне.
- А в Эривани и в Эчмиадзине
- весь воздух выпила огромная гора,
- Ее бы приманить какой-то окариной
- Иль дудкой приручить, чтоб таял снег во рту.
- Снега, снега, снега на рисовой бумаге,
- Гора плывет к губам.
- Мне холодно. Я рад…
9
- Какая роскошь в нищенском селеньи
- Волосяная музыка воды!
- Что это? Пряжа? Звук? Предупрежденье?
- Чур-чур меня! Далёко ль до беды!
- И в лабиринте влажного распева
- Такая душная стрекочет мгла,
- Как будто в гости водяная дева
- К часовщику подземному пришла.
10
- О порфирные цокая граниты,
- Спотыкается крестьянская лошадка,
- Забираясь на лысый цоколь
- Государственного звонкого камня.
- А за нею с узелками сыра,
- Еле дух переводя, бегут курдины,
- Примирившие дьявола и бога,
- Каждому воздавши половину.
11
- Лазурь да глина, глина да лазурь.
- Чего ж тебе еще? Скорей глаза сощурь,
- Как близорукий шах над перстнем
- бирюзовым, —
- Над книгой звонких глин, над книжною
- землей,
- Над гнойной книгою, над глиной дорогой,
- Которой мучимся, как музыкой и словом.
12
- Я тебя никогда не увижу,
- Близорукое армянское небо,
- И уже не взгляну, прищурясь,
- На дорожный шатер Арарата,
- И уже никогда не раскрою
- В библиотеке авторов гончарных
- Прекрасной земли пустотелую книгу,
- По которой учились первые люди.
* * *
- На полицейской бумаге верже
- Ночь наглоталась колючих ершей.
- Звезды живут – канцелярские птички, —
- Пишут и пишут свои рапортички.
- Сколько бы им ни хотелось мигать,
- Могут они заявленье подать —
- И на мерцанье, писанье и тленье
- Возобновляют всегда разрешенье.
* * *
- Не говори никому,
- Всё, что ты видел, забудь —
- Птицу, старуху, тюрьму
- Или еще что-нибудь…
- Или охватит тебя,
- Только уста разомкнешь,
- При наступлении дня
- Мелкая хвойная дрожь.
- Вспомнишь на даче осу,
- Детский чернильный пенал
- Или чернику в лесу,
- Что никогда не сбирал.
* * *
- Колючая речь Араратской долины,
- Дикая кошка – армянская речь,
- Хищный язык городов глинобитных,
- Речь голодающих кирпичей.
- А близорукое шахское небо —
- Слепорожденная бирюза —
- Всё не прочтет пустотелую книгу
- Черной кровью запекшихся глин.
* * *
- Как люб мне натугой живущий,
- Столетьем считающий год,
- Рожающий, спящий, орущий,
- К земле пригвожденный народ.
- Твое пограничное ухо —
- Все звуки ему хороши,
- Желтуха, желтуха, желтуха
- В проклятой горчичной глуши!
* * *
- Дикая кошка – армянская речь
- Мучит меня и царапает ухо.
- Хоть на постели горбатой прилечь —
- О, лихорадка, о, злая моруха!
- Падают вниз с потолка светляки,
- Ползают мухи по липкой простыне,
- И маршируют повзводно полки
- Птиц голенастых по желтой равнине.
- Страшен чиновник – лицо как тюфяк,
- Нету его ни жалчей, ни нелепей.
- Командированный – мать твою так! —
- Без подорожной в армянские степи.
- Пропадом ты пропади, говорят,
- Сгинь ты навек, чтоб ни слуху ни духу,
- Старый повытчик, награбив деньжат,
- Бывший гвардеец, замыв оплеуху.
- Грянет ли в двери знакомое: «Ба!
- Ты ли, дружище?» Какая издевка!
- Долго ль еще нам ходить по гроба,
- Как по грибы деревенская девка?..
- Были мы люди, а стали людьё,
- И суждено – по какому разряду? —
- Нам роковое в груди колотье
- Да эрзерумская кисть винограду.
* * *
- И по-звериному воет людьё,
- И по-людски куролесит зверьё…
- Чудный чиновник без подорожной,
- Командированный к тачке острожной, —
- Он Черномора пригубил питье
- В кислой корчме на пути к Эрзеруму.
* * *
- Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
- До прожилок, до детских припухлых желез.
- Ты вернулся сюда – так глотай же скорей
- Рыбий жир ленинградских речных фонарей,
- Узнавай же скорее декабрьский денек,
- Где к зловещему дегтю подмешан желток.
- Петербург! я еще не хочу умирать:
- У тебя телефонов моих номера.
- Петербург! у меня еще есть адреса,
- По которым найду мертвецов голоса.
- Я на лестнице черной живу, и в висок
- Ударяет мне вырванный с мясом звонок,
- И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
- Шевеля кандалами цепочек дверных.
* * *
- Мы с тобой на кухне посидим,
- Сладко пахнет белый керосин.
- Острый нож да хлеба каравай…
- Хочешь, примус туго накачай,
- А не то веревок собери —
- Завязать корзину до зари,
- Чтобы нам уехать на вокзал,
- Где бы нас никто не отыскал.
* * *
- Помоги, Господь, эту ночь прожить,
- Я за жизнь боюсь – за твою рабу…
- В Петербурге жить – словно спать в гробу.
* * *
- С миром державным я был лишь ребячески
- связан,
- Устриц боялся и на гвардейцев глядел
- исподлобья —
- И ни крупицей души я ему не обязан,
- Как я ни мучал себя по чужому подобью.
- С важностью глупой, насупившись, в митре
- бобровой
- Я не стоял под египетским портиком банка,
- И над лимонной Невою под хруст сторублевый
- Мне никогда, никогда не плясала цыганка.
- Чуя грядущие казни, от рева событий
- мятежных
- Я убежал к нереидам на Черное море,
- И от красавиц тогдашних, от тех европеянок
- нежных,
- Сколько я принял смущенья, надсады и горя!
- Так отчего ж до сих пор этот город довлеет
- Мыслям и чувствам моим по старинному праву?
- Он от пожаров еще и морозов наглее,
- Самолюбивый, проклятый, пустой, моложавый.
- Не потому ль, что я видел на детской картинке
- Леди Годиву с распущенной рыжею гривой,
- Я повторяю еще про себя под сурдинку:
- Леди Годива, прощай! Я не помню, Годива…
* * *
- После полуночи сердце ворует
- Прямо из рук запрещенную тишь.
- Тихо живет – хорошо озорует,
- Любишь – не любишь – ни с чем
- не сравнишь…
- Любишь – не любишь, поймешь —
- не поймаешь…
- Не потому ль, как подкидыш, дрожишь,
- Что пополуночи сердце пирует,
- Взяв на прикус серебристую мышь?
* * *
- Я скажу тебе с последней
- Прямотой:
- Всё лишь бредни, шерри-бренди,
- Ангел мой.
- Там, где эллину сияла
- Красота,
- Мне из черных дыр зияла
- Срамота.
- Греки сбондили Елену
- По волнам,
- Ну а мне – соленой пеной
- По губам.
- По губам меня помажет
- Пустота,
- Строгий кукиш мне покажет
- Нищета.
- Ой ли, так ли, дуй ли, вей ли,
- Всё равно.
- Ангел Мэри, пей коктейли,
- Дуй вино!
- Я скажу тебе с последней
- Прямотой:
- Всё лишь бредни, шерри-бренди,
- Ангел мой.
* * *
- Колют ресницы. В груди прикипела слеза.
- Чую без страха, что будет, и будет – гроза.
- Кто-то чудной меня что-то торопит забыть.
- Душно – и все-таки до смерти хочется жить.
- С нар приподнявшись на первый раздавшийся
- звук,
- Дико и сонно еще озираясь вокруг,
- Так вот бушлатник шершавую песню поет
- В час, как полоской заря над острогом встает.
* * *
- Жил Александр Герцович,
- Еврейский музыкант, —
- Он Шуберта наверчивал,
- Как чистый бриллиант.
- И всласть, с утра до вечера,
- Затверженную вхруст,
- Одну сонату вечную
- Играл он наизусть…
- Что, Александр Герцович,
- На улице темно?
- Брось, Александр Сердцевич,
- Чего там! Всё равно!
- Пускай там итальяночка,
- Покуда снег хрустит,
- На узеньких на саночках
- За Шубертом летит —
- Нам с музыкой-голубою
- Не страшно умереть,
- Там хоть вороньей шубою
- На вешалке висеть…
- Всё, Александр Герцович,
- Заверчено давно,
- Брось, Александр Скерцович,
- Чего там! Всё равно!
* **
- За гремучую доблесть грядущих веков,
- За высокое племя людей —
- Я лишился и чаши на пире отцов,
- И веселья, и чести своей.
- Мне на плечи кидается век-волкодав,
- Но не волк я по крови своей —
- Запихай меня лучше, как шапку в рукав
- Жаркой шубы сибирских степей…
- Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой
- грязцы,
- Ни кровавых костей в колесе;
- Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
- Мне в своей первобытной красе, —
- Уведи меня в ночь, где течет Енисей
- И сосна до звезды достает,
- Потому что не волк я по крови своей
- И меня только равный убьет.
* * *
- Ночь на дворе. Барская лжа:
- После меня хоть потоп.
- Что же потом? Хрип горожан
- И толкотня в гардероб.
- Бал-маскарад. Век-волкодав.
- Так затверди ж назубок:
- Шапку в рукав, шапкой в рукав —
- И да хранит тебя Бог!
* * *
- Нет, не спрятаться мне от великой муры
- За извозчичью спину Москвы.
- Я – трамвайная вишенка страшной поры
- И не знаю, зачем я живу.
- Мы с тобою поедем на «А» и на «Б»
- Посмотреть, кто скорее умрет,
- А она то сжимается, как воробей,
- То растет, как воздушный пирог.
- И едва успевает, грозит из угла —
- «Ты как хочешь, а я не рискну!» —
- У кого под перчаткой не хватит тепла,
- Чтоб объехать всю курву-Москву.
Неправда
- Я с дымящей лучиной вхожу
- К шестипалой неправде в избу:
- – Дай-ка я на тебя погляжу —
- Ведь лежать мне в сосновом гробу.
- А она мне соленых грибков
- Вынимает в горшке из-под нар,
- А она из ребячьих пупков
- Подает мне горячий отвар.
- – Захочу, – говорит, – дам еще…
- Ну а я не дышу, сам не рад…
- Шасть к порогу – куда там… В плечо
- Уцепилась и тащит назад.
- Вошь да глушь у нее, тишь да мша,
- Полуспаленка, полутюрьма.
- – Ничего, хороша, хороша…
- Я и сам ведь такой же, кума.
* * *
- Я пью за военные астры, за всё, чем корили меня,
- За барскую шубу, за астму, за желчь петербургского
- дня,
- За музыку сосен савойских, Полей Елисейских
- бензин,
- За розу в кабине рольс-ройса и масло парижских
- картин.
- Я пью за бискайские волны, за сливок альпийских
- кувшин,
- За рыжую спесь англичанок и дальних колоний
- хинин.
- Я пью, но еще не придумал – из двух выбираю
- одно —
- Веселое асти-спуманте иль папского замка вино.
Рояль
- Как парламент, жующий фронду,
- Вяло дышит огромный зал,
- Не идет Гора на Жиронду
- И не крепнет сословий вал.
- Оскорбленный и оскорбитель,
- Не звучит рояль-Голиаф,
- Звуколюбец, душемутитель,
- Мирабо фортепьянных прав.
- – Разве руки мои – кувалды?
- Десять пальцев – мой табунок!
- И вскочил, отряхая фалды,
- Мастер Генрих – конек-горбунок.
- Чтобы в мире стало просторней,
- Ради сложности мировой,
- Не втирайте в клавиши корень
- Сладковатой груши земной.
- Чтоб смолою соната джина
- Проступила из позвонков,
- Нюренбергская есть пружина,
- Выпрямляющая мертвецов.
* * *
- – Нет, не мигрень, но подай карандашик
- ментоловый, —
- Ни поволоки искусства, ни красок пространства
- веселого!
- Жизнь начиналась в корыте картавою мокрою
- шёпотью,
- И продолжалась она керосиновой мягкою
- копотью.
- Где-то на даче потом в лесном переплете
- шагреневом
- Вдруг разгорелась она почему-то огромным
- пожаром сиреневым…
- – Нет, не мигрень, но подай карандашик
- ментоловый, —
- Ни поволоки искусства, ни красок пространства
- веселого!
- Дальше, сквозь стекла цветные, сощурясь,
- мучительно вижу я:
- Небо как палица грозное, земля словно
- плешина рыжая…
- Дальше – еще не припомню – и дальше как
- будто оборвано:
- Пахнет немного смолою да, кажется, тухлою
- ворванью…
- – Нет, не мигрень, – но холод пространства
- бесполого,
- Свист разрываемой марли да рокот гитары
- карболовой!
* * *
- Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья
- и дыма,
- За смолу кругового терпенья, за совестный деготь
- труда.
- Как вода в новгородских колодцах должна быть
- черна и сладима,
- Чтобы в ней к Рождеству отразилась семью
- плавниками звезда.
- И за это, отец мой, мой друг и помощник мой
- грубый,
- Я – непризнанный брат, отщепенец в народной
- семье —
- Обещаю построить такие дремучие срубы,
- Чтобы в них татарва опускала князей на бадье.
- Лишь бы только любили меня эти мерзлые плахи —
- Как, прицелясь насмерть, городки зашибают
- в саду, —
- Я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахе
- И для казни петровской в лесах топорище найду.
Канцона
- Неужели я увижу завтра —
- Слева сердце бьется – слава, бейся! —
- Вас, банкиры горного ландшафта,
- Вас, держатели могучих акций гнейса?
- Там зрачок профессорский орлиный, —
- Египтологи и нумизматы —
- Это птицы сумрачно-хохлатые
- С жестким мясом и широкою грудиной.
- То Зевес подкручивет с толком
- Золотыми пальцами краснодеревца
- Замечательные луковицы-стекла —
- Прозорливцу дар от псалмопевца.
- Он глядит в бинокль прекрасный Цейса —
- Дорогой подарок царь-Давида,
- Замечает все морщины гнейсовые,
- Где сосна иль деревушка-гнида.
- Я покину край гипербореев,
- Чтобы зреньем напитать судьбы развязку,
- Я скажу «села» начальнику евреев
- За его малиновую ласку.
- Край небритых гор еще неясен,
- Мелколесья колется щетина,
- И свежа, как вымытая басня,
- До оскомины зеленая долина.
- Я люблю военные бинокли
- С ростовщическою силой зренья.
- Две лишь краски в мире не поблекли:
- В желтой – зависть, в красной —
- нетерпенье.
* * *
- Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето.
- С дроботом мелким расходятся улицы
- в чоботах узких, железных,
- В черной оспе блаженствуют кольца бульваров.
- Нет на Москву и ночью угомону,
- Когда покой бежит из-под копыт…
- Ты скажешь: где-то там, на полигоне,
- Два клоуна засели – Бим и Бом,
- И в ход пошли гребенки, молоточки,
- То слышится гармоника губная,
- То детское молочное пьянино:
- До-ре-ми-фа
- И соль-фа-ми-ре-до.
- Бывало, я, как помоложе, выйду
- В проклеенном резиновом пальто
- В широкую разлапицу бульваров,
- Где спичечные ножки цыганочки в подоле бьются
- длинном,
- Где арестованный медведь гуляет —
- Самой природы вечный меньшевик,
- И пахло до отказу лавровишней!..
- Куда же ты? Ни лавров нет, ни вишен…
- Я подтяну бутылочную гирьку
- Кухонных, крупно-скачущих часов.
- Уж до чего шероховато время,
- А все-таки люблю за хвост его ловить:
- Ведь в беге собственном оно не виновато
- Да, кажется, чуть-чуть жуликовато.
- Чур! Не просить, не жаловаться, цыц!
- Не хныкать!
- Для того ли разночинцы
- Рассохлые топтали сапоги,
- чтоб я теперь их предал?
- Мы умрем, как пехотинцы,
- Но не прославим
- ни хищи, ни поденщины,
- ни лжи.
- Есть у нас паутинка шотландского старого пледа,
- Ты меня им укроешь, как флагом военным, когда
- я умру.
- Выпьем, дружок, за наше ячменное горе,
- Выпьем до дна!
- Из густо отработавших кино,
- Убитые, как после хлороформа,
- Выходят толпы. До чего они венозны,
- И до чего им нужен кислород!
- Пора вам знать: я тоже современник,
- Я человек эпохи Москвошвея,
- Смотрите, как на мне топорщится пиджак,
- Как я ступать и говорить умею!
- Попробуйте меня от века оторвать,
- Ручаюсь вам – себе свернете шею!
- Я говорю с эпохою, но разве
- Душа у ней пеньковая и разве
- Она у нас постыдно прижилась,
- Как сморщенный зверек в тибетском храме:
- Почешется – и в цинковую ванну, —
- Изобрази еще нам, Марь Иванна!
- Пусть это оскорбительно – поймите:
- Есть блуд труда, и он у нас в крови.
- Уже светает. Шумят сады зеленым телеграфом.
- К Рембрандту входит в гости Рафаэль.
- Он с Моцартом в Москве души не чает —
- За карий глаз, за воробьиный хмель.
- И, словно пневматическую почту
- Иль студенец медузы черноморской,
- Передают с квартиры на квартиру
- Конвейером воздушным сквозняки,
- Как майские студенты-шелапуты…
Отрывки уничтоженных стихов
1
- В год тридцать первый от рожденья века
- Я возвратился, нет – читай: насильно
- Был возвращен в буддийскую Москву.
- А перед тем я все-таки увидел
- Библейской скатертью богатый Арарат
- И двести дней провел в стране субботней,
- Которую Арменией зовут.
- Захочешь пить – там есть вода такая
- Из курдского источника Арзни,
- Хорошая, колючая, сухая
- И самая правдивая вода.
2
- Уж я люблю московские законы,
- Уж не скучаю по воде Арзни.
- В Москве черемухи да телефоны,
- И казнями там имениты дни.
3
- Захочешь жить, тогда глядишь с улыбкой
- На молоко с буддийской синевой,
- Проводишь взглядом барабан турецкий,
- Когда обратно он на красных дрогах
- Несется вскачь с гражданских похорон,
- Иль встретишь воз с поклажей из подушек
- И скажешь: гуси-лебеди, домой!
- Не разбирайся, щелкай, милый кодак,
- Покуда глаз – хрусталик кравчей птицы,
- А не стекляшка!
- Больше светотени!
- Еще, еще! Сетчатка голодна!
4
- Я больше не ребенок!
- Ты, могила,
- Не смей учить горбатого – молчи!
- Я говорю за всех с такою силой,
- Чтоб нёбо стало небом, чтобы губы
- Потрескались, как розовая глина.
* * *
- Еще далёко мне до патриарха,
- Еще на мне полупочтенный возраст,
- Еще меня ругают за глаза
- На языке трамвайных перебранок,
- В котором нет ни смысла, ни аза:
- Такой-сякой! Ну что ж, я извиняюсь, —
- Но в глубине ничуть не изменяюсь…
- Когда подумаешь, чем связан с миром,
- То сам себе не веришь: ерунда!
- Полночный ключик от чужой квартиры,
- Да гривенник серебряный в кармане,
- Да целлулоид фильмы воровской.
- Я, как щенок, кидаюсь к телефону
- На каждый истерический звонок.
- В нем слышно польское: «Дзенькуе, пани!»,
- Иногородний ласковый упрек
- Иль неисполненное обещанье.
- Всё думаешь: к чему бы приохотиться
- Посереди хлопушек и шутих;
- Перекипишь – а там, гляди, останется
- Одна сумятица да безработица —
- Пожалуйста, прикуривай у них!
- То усмехнусь, то робко приосанюсь
- И с белорукой тростью выхожу:
- Я слушаю сонаты в переулках,
- У всех лотков облизываю губы,
- Листаю книги в глыбких подворотнях,
- И не живу, и все-таки живу.
- Я к воробьям пойду и к репортерам,
- Я к уличным фотографам пойду,
- И в пять минут – лопаткой из ведерка —
- Я получу свое изображенье
- Под конусом лиловой шах-горы.
- А иногда пущусь на побегушки
- В распаренные душные подвалы,
- Где чистые и честные китайцы
- Хватают палочками шарики из теста,
- Играют в узкие нарезанные карты
- И водку пьют, как ласточки с Янцзы.
- Люблю разъезды скворчущих трамваев,
- И астраханскую икру асфальта,
- Накрытого соломенной рогожей,
- Напоминающей корзинку асти,
- И страусовые перья арматуры
- В начале стройки ленинских домов.
- Вхожу в вертепы чудные музеев,
- Где пучатся кащеевы Рембрандты,
- Достигнув блеска кордованской кожи;
- Дивлюсь рогатым митрам Тициана
- И Тинторетто пестрому дивлюсь —
- За тысячу крикливых попугаев.
- И до чего хочу я разыграться —
- Разговориться – выговорить правду —
- Послать хандру к туману, к бесу, к ляду, —
- Взять за руку кого-нибудь: будь ласков, —
- Сказать ему, – нам по пути с тобой…
* * *
- Довольно кукситься! Бумаги в стол засунем!
- Я нынче славным бесом обуян,
- Как будто в корень голову шампунем
- Мне вымыл парикмахер Франсуа.
- Держу пари, что я еще не умер,
- И, как жокей, ручаюсь головой,
- Что я еще могу набедокурить
- На рысистой дорожке беговой.
- Держу в уме, что нынче тридцать первый
- Прекрасный год в черемухах цветет,
- Что возмужали дождевые черви
- И вся Москва на яликах плывет.
- Не волноваться. Нетерпенье – роскошь.
- Я постепенно скорость разовью —
- Холодным шагом выйдем на дорожку,
- Я сохранил дистанцию мою.
* * *
- На высоком перевале
- В мусульманской стороне
- Мы со смертью пировали —
- Было страшно, как во сне.
- Нам попался фаэтонщик,
- Пропеченный, как изюм, —
- Словно дьявола поденщик,
- Односложен и угрюм.
- То гортанный крик араба,
- То бессмысленное «цо» —
- Словно розу или жабу,
- Он берег свое лицо.
- Под кожевенною маской
- Скрыв ужасные черты,
- Он куда-то гнал коляску
- До последней хрипоты.
- И пошли толчки, разгоны,
- И не слезть было с горы —
- Закружились фаэтоны,
- Постоялые дворы…
- Я очнулся: стой, приятель!
- Я припомнил, черт возьми!
- Это чумный председатель
- Заблудился с лошадьми!
- Он безносой канителью
- Правит, душу веселя,
- Чтоб вертелась каруселью
- Кисло-сладкая земля…
- Так в Нагорном Карабахе,
- В хищном городе Шуше,
- Я изведал эти страхи,
- Соприродные душе.
- Сорок тысяч мертвых окон
- Там видны со всех сторон,
- И труда бездушный кокон
- На горах похоронен.
- И бесстыдно розовеют
- Обнаженные дома,
- А над ними неба мреет
- Темно-синяя чума.
* * *
- Как народная громада,
- Прошибая землю в пот,
- Многоярусное стадо
- Пропыленною армадой
- Ровно в голову плывет:
- Телки с нежными боками
- И бычки-баловники,
- А за ними – кораблями —
- Буйволицы с буйволами
- И священники-быки.
* * *
- Сегодня можно снять декалькомани,
- Мизинец окунув в Москву-реку,
- С разбойника-Кремля. Какая прелесть
- Фисташковые эти голубятни:
- Хоть проса им насыпать, хоть овса…
- А в недорослях кто? Иван Великий —
- Великовозрастная колокольня.
- Стоит себе еще болван болваном
- Который век. Его бы за границу,
- Чтоб доучился… Да куда там! стыдно!
- Река Москва в четырехтрубном дыме,
- И перед нами весь раскрытый город —
- Купальщики-заводы и сады
- Замоскворецкие. Не так ли,
- Откинув палисандровую крышку
- Огромного концертного рояля,
- Мы проникаем в звучное нутро?
- Белогвардейцы, вы его видали?
- Рояль Москвы слыхали? Гули-гули!..
- Мне кажется, как всякое другое,
- Ты, время, незаконно! Как мальчишка
- За взрослыми в морщинистую воду,
- Я, кажется, в грядущее вхожу,
- И, кажется, его я не увижу…
- Уж я не выйду в ногу с молодежью
- На разлинованные стадионы,
- Разбуженный повесткой мотоцикла,
- Я на рассвете не вскачу с постели,
- В стеклянные дворцы на курьих ножках
- Я даже тенью легкой не войду…
- Мне с каждым днем дышать всё тяжелее,
- А между тем нельзя повременить…
- И рождены для наслажденья бегом
- Лишь сердце человека и коня.
- И Фауста бес, сухой и моложавый,
- Вновь старику кидается в ребро
- И подбивает взять почасно ялик,
- Или махнуть на Воробьевы горы,
- Иль на трамвае охлестнуть Москву.
- Ей некогда – она сегодня в няньках,
- Всё мечется – на сорок тысяч люлек
- Она одна – и пряжа на руках…
- Какое лето! Молодых рабочих
- Татарские сверкающие спины
- С девической полоской на хребтах,
- Таинственные узкие лопатки
- И детские ключицы…
- Здравствуй, здравствуй,
- Могучий некрещеный позвоночник,
- С которым поживем не век, не два!..
Ламарк
- Был старик, застенчивый, как мальчик,
- Неуклюжий, робкий патриарх…
- Кто за честь природы фехтовальщик?
- Ну конечно, пламенный Ламарк.
- Если всё живое лишь помарка
- За короткий выморочный день,
- На подвижной лестнице Ламарка
- Я займу последнюю ступень.
- К кольчецам спущусь и к усоногим,
- Прошуршав средь ящериц и змей,
- По упругим сходням, по излогам
- Сокращусь, исчезну, как Протей.
- Роговую мантию надену,
- От горячей крови откажусь,
- Обрасту присосками и в пену
- Океана завитком вопьюсь.
- Мы прошли разряды насекомых
- С наливными рюмочками глаз.
- Он сказал: природа вся в разломах,
- Зренья нет – ты зришь в последний раз.
- Он сказал: довольно полнозвучья,
- Ты напрасно Моцарта любил,
- Наступает глухота паучья,
- Здесь провал сильнее наших сил.
- И от нас природа отступила
- Так, как будто мы ей не нужны,
- И продольный мозг она вложила,
- Словно шпагу, в темные ножны.
- И подъемный мост она забыла,
- Опоздала опустить для тех,
- У кого зеленая могила,
- Красное дыханье, гибкий смех…
* * *
- Когда в далекую Корею
- Катился русский золотой,
- Я убегал в оранжерею,
- Держа ириску за щекой.
- Была пора смешливой бульбы
- И щитовидной железы,
- Была пора Тараса Бульбы
- И наступающей грозы.
- Самоуправство, своевольство,
- Поход троянского коня,
- А над поленницей посольство
- Эфира, солнца и огня.
- Был от поленьев воздух жирен,
- Как гусеница на дворе,
- И Петропавловску-Цусиме —
- «Ура» на дровяной горе…
- К царевичу младому Хлору —
- И – Господи, благослови! —
- Как мы в высоких голенищах
- За хлороформом в гору шли.
- Я пережил того подростка,
- И широка моя стезя,
- Другие сны, другие гнезда,
- Но не разбойничать нельзя.
* * *
- О, как мы любим лицемерить
- И забываем без труда
- То, что мы в детстве ближе к смерти,
- Чем в наши зрелые года.
- Еще обиду тянет с блюдца
- Невыспавшееся дитя,
- А мне уж не на кого дуться,
- И я один на всех путях.
- Линяет зверь, играет рыба
- В глубоком обмороке вод —
- И не глядеть бы на изгибы
- Людских страстей, людских забот.
* * *
- Вы помните, как бегуны
- В окрестностях Вероны
- Еще разматывать должны
- Кусок сукна зеленый,
- И всех других опередит
- Тот самый, тот, который
- Из песни Данта убежит,
- Ведя по кругу споры.
* * *
- Увы, растаяла свеча
- Молодчиков каленых,
- Что хаживали вполплеча
- В камзольчиках зеленых,
- Что пересиливали срам
- И чумную заразу
- И всевозможным господам
- Прислуживали сразу.
- И нет рассказчика для жен
- В порочных длинных платьях,
- Что проводили дни, как сон,
- В пленительных занятьях:
- Лепили воск, мотали шелк,
- Учили попугаев
- И в спальню, видя в этом толк,
- Пускали негодяев.
Импрессионизм
- Художник нам изобразил
- Глубокий обморок сирени
- И красок звучные ступени
- На холст, как струпья, положил.
- Он понял масла густоту;
- Его запекшееся лето
- Лиловым мозгом разогрето,
- Расширенное в духоту.
- А тень-то, тень – всё лиловей!
- Свисток иль хлыст как спичка тухнет.
- Ты скажешь: повара на кухне
- Готовят жирных голубей.
- Угадывается качель,
- Недомалеваны вуали,
- И в этом сумрачном развале
- Уже хозяйничает шмель.
* * *
С.А. Клычкову
- Там, где купальни-бумагопрядильни
- И широчайшие зеленые сады,
- На Москве-реке есть светоговорильня
- С гребешками отдыха, культуры и воды.
- Эта слабогрудая речная волокита,
- Скучные-нескучные, как халва, холмы,
- Эти судоходные марки и открытки,
- На которых носимся и несемся мы,
- У реки Оки вывернуто веко,
- Оттого-то и на Москве ветерок.
- У сестрицы Клязьмы загнулась ресница,
- Оттого на Яузе утка плывет.
- На Москве-реке почтовым пахнет клеем,
- Там играют Шуберта в раструбы рупоров,
- Вода на булавках, и воздух нежнее
- Лягушиной кожи воздушных шаров.
Батюшков
- Словно гуляка с волшебною тростью,
- Батюшков нежный со мною живет.
- Он тополями шагает в замостье,
- Нюхает розу и Дафну поет.
- Ни на минуту не веря в разлуку,
- Кажется, я поклонился ему:
- В светлой перчатке холодную руку
- Я с лихорадочной завистью жму.
- Он усмехнулся. Я молвил: спасибо.
- И не нашел от смущения слов:
- Ни у кого – этих звуков изгибы…
- И никогда – этот говор валов…
- Наше мученье и наше богатство,
- Косноязычный, с собой он принес
- Шум стихотворства и колокол братства
- И гармонический проливень слез.
- И отвечал мне оплакавший Тасса:
- Я к величаньям еще не привык;
- Только стихов виноградное мясо
- Мне освежило случайно язык…
- Что ж! Поднимай удивленные брови,
- Ты, горожанин и друг горожан,
- Вечные сны, как образчики крови,
- Переливай из стакана в стакан…
Стихи о русской поэзии
I
- Сядь, Державин, развалися,
- Ты у нас хитрее лиса,
- И татарского кумыса
- Твой початок не прокис.
- Дай Языкову бутылку
- И подвинь ему бокал.
- Я люблю его ухмылку,
- Хмеля бьющуюся жилку
- И стихов его накал.
- Гром живет своим накатом —
- Что ему до наших бед? —
- И глотками по раскатам
- Наслаждается мускатом
- На язык, на вкус, на цвет.
- Капли прыгают галопом,
- Скачут градины гурьбой,
- Пахнет городом, потопом,
- Нет – жасмином, нет – укропом,
- Нет – дубовою корой!
II
- Зашумела, задрожала,
- Как смоковницы листва,
- До корней затрепетала
- С подмосковными Москва.
- Катит гром свою тележку
- По торговой мостовой
- И расхаживает ливень
- С длинной плеткой ручьевой.
- И угодливо-поката
- Кажется земля – пока,
- Шум на шум, как брат на брата,
- Восстает издалека.
- Капли прыгают галопом,
- Скачут градины гурьбой
- С рабским потом, конским топом
- И древесною молвой.
III
С.А. Клычкову
- Полюбил я лес прекрасный,
- Смешанный, где козырь – дуб,
- В листьях клена – перец красный,
- В иглах – еж-черноголуб.
- Там фисташковые молкнут
- Голоса на молоке,
- И когда захочешь щелкнуть,
- Правды нет на языке.
- Там живет народец мелкий,
- В желудевых шапках все,
- И белок кровавый белки
- Крутят в страшном колесе.
- Там щавель, там вымя птичье,
- Хвой павлинья кутерьма,
- Ротозейство и величье
- И скорлупчатая тьма.
- Тычут шпагами шишиги,
- В треуголках носачи,
- На углях читают книги
- С самоваром палачи.
- И еще грибы-волнушки
- В сбруе тонкого дождя
- Вдруг поднимутся с опушки
- Так – немного погодя…
- Там без выгоды уроды
- Режутся в девятый вал,
- Храп коня и крап колоды,
- Кто кого? Пошел развал…
- И деревья – брат на брата —
- Восстают. Понять спеши:
- До чего аляповаты,
- До чего как хороши!
* * *
- Дайте Тютчеву стрекозу —
- Догадайтесь, почему.
- Веневитинову – розу,
- Ну а перстень – никому.
- Баратынского подошвы
- Раздражают прах веков.
- У него без всякой прошвы
- Наволочки облаков.
- А еще над нами волен
- Лермонтов – мучитель наш,
- И всегда одышкой болен
- Фета жирный карандаш.
К немецкой речи
Б.С. Кузину
- Себя губя, себе противореча,
- Как моль летит на огонек полночный,
- Мне хочется уйти из нашей речи
- За всё, чем я обязан ей бессрочно.
- Есть между нами похвала без лести
- И дружба есть в упор, без фарисейства,
- Поучимся ж серьезности и чести
- На Западе у чуждого семейства.
- Поэзия, тебе полезны грозы!
- Я вспоминаю немца-офицера:
- И за эфес его цеплялись розы,
- И на губах его была Церера.
- Еще во Франкфурте отцы зевали,
- Еще о Гёте не было известий,
- Слагались гимны, кони гарцевали
- И, словно буквы, прыгали на месте.
- Скажите мне, друзья, в какой Валгалле
- Мы вместе с вами щелкали орехи,
- Какой свободой вы располагали,
- Какие вы поставили мне вехи?
- И прямо со страницы альманаха,
- От новизны его первостатейной,
- Сбегали в гроб – ступеньками, без страха,
- Как в погребок за кружкой мозельвейна.
- Чужая речь мне будет оболочкой,
- И много прежде, чем я смел родиться,
- Я буквой был, был виноградной строчкой,
- Я книгой был, которая вам снится.
- Когда я спал без облика и склада,
- Я дружбой был, как выстрелом, разбужен.
- Бог Нахтигаль, дай мне судьбу Пилада
- Иль вырви мне язык – он мне не нужен./li>
- Бог Нахтигаль, меня еще вербуют
- Для новых чум, для семилетних боен.
- Звук сузился. Слова шипят, бунтуют,
- Но ты живешь, и я с тобой спокоен.
Ариост
- Во всей Италии приятнейший, умнейший,
- Любезный Ариост немножечко охрип.
- Он наслаждается перечисленьем рыб
- И перчит все моря нелепицею злейшей.
- И, словно музыкант на десяти цимбалах,
- Не уставая рвать повествованья нить,
- Ведет – туда-сюда, не зная сам, как быть, —
- Запутанный рассказ о рыцарских скандалах.
- На языке цикад – пленительная смесь
- Из грусти пушкинской и средиземной спеси,
- Он завирается, с Орландом куролеся,
- И содрогается, преображаясь весь.
- И морю говорит: шуми без всяких дум,
- И деве на скале: лежи без покрывала…
- Рассказывай еще – тебя нам слишком мало.
- Покуда в жилах кровь, в ушах покуда шум.
- О город ящериц, в котором нет души —
- Когда бы чаще ты таких мужей рожала,
- Феррара черствая! Который раз сначала,
- Покуда в жилах кровь, рассказывай, спеши!
- В Европе холодно. В Италии темно.
- Власть отвратительна, как руки брадобрея.
- А он вельможится всё лучше, всё хитрее
- И улыбается в крылатое окно —
- Ягненку на горе, монаху на осляти,
- Солдатам герцога, юродивым слегка
- От винопития, чумы и чеснока,
- И в сетке синих мух уснувшему дитяти.
- А я люблю его неистовый досуг,
- Язык бессмысленный, язык солено-сладкий
- И звуков стакнутых прелестные двойчатки…
- Боюсь раскрыть ножом двустворчатый жемчуг.
- Любезный Ариост, быть может, век пройдет —
- В одно широкое и братское лазорье
- Сольем твою лазурь и наше Черноморье.
- …И мы бывали там. И мы там пили мед…
* * *
- Не искушай чужих наречий, но постарайся их
- забыть:
- Ведь всё равно ты не сумеешь стекла зубами укусить!
- О, как мучительно дается чужого клекота почет:
- За беззаконные восторги лихая плата стережет!
- Ведь умирающее тело и мыслящий бессмертный рот
- В последний раз перед разлукой чужое имя
- не спасет.
- Что, если Ариост и Тассо, обворожающие нас,
- Чудовища с лазурным мозгом и чешуей из влажных
- глаз?
- И в наказанье за гордыню, неисправимый звуколюб,
- Получишь уксусную губку ты для изменнических губ.
* * *
- Друг Ариоста, друг Петрарки, Тасса друг —
- Язык бессмысленный, язык солено-сладкий
- И звуков стакнутых прелестные двойчатки…
- Боюсь раскрыть ножом двустворчатый жемчуг!
* * *
- Холодная весна. Бесхлебный робкий Крым,
- Как был при Врангеле – такой же виноватый.
- Комочки на земле. На рубищах заплаты.
- Всё тот же кисленький, кусающийся дым.
- Всё так же хороша рассеянная даль.
- Деревья, почками набухшие на малость,
- Стоят как пришлые, и вызывает жалость
- Пасхальной глупостью украшенный миндаль.
- Природа своего не узнает лица,
- И тени страшные Украйны и Кубани…
- На войлочной земле голодные крестьяне
- Калитку стерегут, не трогая кольца.
* * *
- Квартира тиха, как бумага,
- Пустая, без всяких затей,
- И слышно, как булькает влага
- По трубам внутри батарей,
- Имущество в полном порядке,
- Лягушкой застыл телефон,
- Видавшие виды манатки
- На улицу просятся вон.
- А стены проклятые тонки,
- И некуда больше бежать,
- И я как дурак на гребенке
- Обязан кому-то играть.
- Наглей комсомольской ячейки
- И вузовской песни бойчей,
- Присевших на школьной скамейке
- Учить щебетать палачей.
- Пайковые книги читаю,
- Пеньковые речи ловлю
- И грозное баюшки-баю
- Колхозному баю пою.
- Какой-нибудь изобразитель,
- Чесатель колхозного льна,
- Чернила и крови смеситель,
- Достоин такого рожна.
- Какой-нибудь честный предатель,
- Проваренный в чистках, как соль,
- Жены и детей содержатель
- Такую ухлопает моль.
- И столько мучительной злости
- Таит в себе каждый намек,
- Как будто вколачивал гвозди
- Некрасова здесь молоток.
- Давай же с тобой, как на плахе,
- За семьдесят лет начинать —
- Тебе, старику и неряхе,
- Пора сапогами стучать.
- И вместо ключа Ипокрены
- Давнишнего страха струя
- Ворвется в халтурные стены
- Московского злого жилья.
* * *
- Мы живем, под собою не чуя страны,
- Наши речи за десять шагов не слышны,
- А где хватит на полразговорца,
- Там припомнят кремлевского горца.
- Его толстые пальцы, как черви, жирны,
- И слова, как пудовые гири, верны,
- Тараканьи смеются усища
- И сияют его голенища.
- А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
- Он играет услугами полулюдей.
- Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
- Он один лишь бабачит и тычет,
- Как подкову, дарит за указом указ:
- Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому
- в глаз.
- Что ни казнь у него – то малина,
- И широкая грудь осетина.
Восьмистишия
1
- Люблю появление ткани,
- Когда после двух или трех,
- А то – четырех задыханий
- Придет выпрямительный вздох.
- И дугами парусных гонок
- Зеленые формы чертя,
- Играет пространство спросонок —
- Не знавшее люльки дитя.
2
- Люблю появление ткани,
- Когда после двух или трех,
- А то – четырех задыханий
- Придет выпрямительный вздох.
- И так хорошо мне и тяжко,
- Когда приближается миг,
- И вдруг дуговая растяжка
- Звучит в бормотаньях моих.
3
- О, бабочка, о, мусульманка,
- В разрезанном саване вся —
- Жизняночка и умиранка,
- Такая большая – сия!
- С большими усами кусава
- Ушла с головою в бурнус.
- О флагом развернутый саван,
- Сложи свои крылья – боюсь!
4
- Шестого чувства крошечный придаток
- Иль ящерицы теменной глазок,
- Монастыри улиток и створчаток,
- Мерцающих ресничек говорок.
- Недостижимое, как это близко:
- Ни развязать нельзя, ни посмотреть,
- Как будто в руку вложена записка —
- И на нее немедленно ответь…
5
- Преодолев затверженность природы,
- Голуботвердый глаз проник в ее закон:
- В земной коре юродствуют породы
- И, как руда, из груди рвется стон.
- И тянется глухой недоразвиток
- Как бы дорогой, согнутою в рог, —
- Понять пространства внутренний избыток,
- И лепестка, и купола залог.
6
- Когда, уничтожив набросок,
- Ты держишь прилежно в уме
- Период без тягостных сносок,
- Единый во внутренней тьме,
- И он лишь на собственной тяге,
- Зажмурившись, держится сам,
- Он так же отнесся к бумаге,
- Как купол к пустым небесам.
7
- И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме,
- И Гете, свищущий на вьющейся тропе,
- И Гамлет, мысливший пугливыми шагами,
- Считали пульс толпы и верили толпе.
- Быть может, прежде губ уже родился шепот,
- И в бездревесности кружилися листы,
- И те, кому мы посвящаем опыт,
- До опыта приобрели черты.
8
- И клена зубчатая лапа
- Купается в круглых углах,
- И можно из бабочек крапа
- Рисунки слагать на стенах.
- Бывают мечети живые —
- И я догадался сейчас:
- Быть может, мы – Айя-София
- С бесчисленным множеством глаз.
9
- Скажи мне, чертежник пустыни,
- Арабских песков геометр,
- Ужели безудержность линий
- Сильнее, чем дующий ветр?
- – Меня не касается трепет
- Его иудейских забот —
- Он опыт из лепета лепит
- И лепет из опыта пьет.
10
- В игольчатых чумных бокалах
- Мы пьем наважденье причин,
- Касаемся крючьями малых,
- Как легкая смерть, величин.
- И там, где сцепились бирюльки,
- Ребенок молчанье хранит —
- Большая вселенная в люльке
- У маленькой вечности спит.
11
- И я выхожу из пространства
- В запущенный сад величин
- И мнимое рву постоянство
- И самосогласье причин.
- И твой, бесконечность, учебник
- Читаю один, без людей —
- Безлиственный, дикий лечебник,
- Задачник огромных корней.
* * *
- Как из одной высокогорной щели
- Течет вода – на вкус разноречива —
- Полужестка, полусладка, двулична, —
- Так, чтобы умереть на самом деле,
- Тысячу раз на дню лишусь обычной
- Свободы вздоха и сознанья цели…
Из Петрарки
I
Valle che de’lamenti miei se’ piena…
Petrarca[1]
- Речка, распухшая от слез соленых,
- Лесные птахи рассказать могли бы,
- Чуткие звери и немые рыбы,
- В двух берегах зажатые зеленых;
- Дол, полный клятв и шепотов каленых,
- Тропинок промуравленных изгибы,
- Силой любви затверженные глыбы
- И трещины земли на трудных склонах:
- Незыблемое зыблется на месте,
- И зыблюсь я… Как бы внутри гранита
- Зернится скорбь в гнезде былых веселий,
- Где я ищу следов красы и чести,
- Исчезнувшей, как сокол после мыта,
- Оставив тело в земляной постели.
II
Quel rosignuol, che si soave piagne…
Petrarca[2]
- Как соловей, сиротствующий, славит
- Своих пернатых близких, ночью синей,
- И деревенское молчанье плавит
- По-над холмами или в котловине,
- И всю-то ночь щекочет и муравит
- И провожает он, один отныне, —
- Меня, меня! Силки и сети ставит
- И нудит помнить смертный пот богини!
- О, радужная оболочка страха! —
- Эфир очей, глядевших в глубь эфира,
- Взяла земля в слепую люльку праха —
- Исполнилось твое желанье, пряха,
- И, плачучи, твержу: вся прелесть мира
- Ресничного недолговечней взмаха.
III
Or che’l ciel et la terra e’l vento tace…
Petrarca[3]
- Когда уснет земля и жар отпышет,
- И на душе зверей покой лебяжий,
- Ходит по кругу ночь с горящей пряжей
- И мощь воды морской зефир колышет, —
- Чую, горю, рвусь, плачу – и не слышит,
- В неудержимой близости всё та же:
- Целую ночь, целую ночь на страже
- И вся как есть далеким счастьем дышит.
- Хоть ключ один – вода разноречива:
- Полужестока, полусладка. Ужели
- Одна и та же милая двулична?
- Тысячу раз на дню, себе на диво,
- Я должен умереть на самом деле,
- И воскресаю так же сверхобычно.
IV
I di miei pi leggier’ che nessun cervo…
Petrarca[4]
- Промчались дни мои – как бы оленей
- Косящий бег. Срок счастья был короче,
- Чем взмах ресницы. Из последней мочи
- Я в горсть зажал лишь пепел наслаждений.
- По милости надменных обольщений
- Ночует сердце в склепе скромной ночи,
- К земле бескостной жмется. Средоточий
- Знакомых ищет, сладостных сплетений.
- Но то, что в ней едва существовало, —
- Днесь, вырвавшись наверх, в очаг лазури,
- Пленять и ранить может, как бывало.
- И я догадываюсь, брови хмуря, —
- Как хороша – к какой толпе пристала —
- Как там клубится легких складок буря…
* * *
- Голубые глаза и горячая лобная кость —
- Мировая манила тебя молодящая злость.
- И за то, что тебе суждена была чудная власть,
- Положили тебя никогда не судить и не клясть.
- На тебя надевали тиару – юрода колпак,
- Бирюзовый учитель, мучитель, властитель,
- дурак!
- Как снежок, на Москве заводил кавардак
- гоголек, —
- Непонятен-понятен, невнятен, запутан, легок…
- Собиратель пространства, экзамены сдавший
- птенец,
- Сочинитель, щегленок, студентик, студент,
- бубенец.
- Конькобежец и первенец, веком гонимый
- взашей
- Под морозную пыль образуемых вновь
- падежей.
- Часто пишется – казнь, а читается
- правильно – песнь.
- Может быть, простота – уязвимая смертью
- болезнь?
- Прямизна нашей мысли не только пугач
- для детей?
- Не бумажные дести, а вести спасают людей.
- Как стрекозы садятся, не чуя воды, в камыши,
- Налетели на мертвого жирные карандаши.
- На коленях держали для славных потомко
- листы,
- Рисовали, просили прощенья у каждой черты.
- Меж тобой и страной ледяная рождается
- связь —
- Так лежи, молодей и лежи, бесконечно
- прямясь.
- Да не спросят тебя молодые, грядущие – те,
- Каково тебе там – в пустоте,
- в чистоте-сироте…
Утро 10 января 1934 года
I
- Меня преследуют две-три случайных фразы, —
- Весь день твержу: печаль моя жирна.
- О боже, как жирны и синеглазы
- Стрекозы смерти, как лазурь черна…
- Где первородство? Где счастливая повадка?
- Где плавкий ястребок на самом дне очей?
- Где вежество? Где горькая украдка?
- Где ясный стан? Где прямизна речей,
- Запутанных, как честные зигзаги
- У конькобежца в пламень голубой,
- Когда скользит, исполненный отваги,
- С голуботвердой чокаясь рекой?
- Он дирижировал кавказскими горами
- И, машучи, ступал на тесных Альп тропы
- И, озираючись, пустынными брегами
- Шел, чуя разговор бесчисленной толпы.
- Толпы умов, влияний, впечатлений
- Он перенес, как лишь могущий мог:
- Рахиль гляделась в зеркало явлений,
- А Лия пела и плела венок.
II
- Когда душе столь торопкой, столь робкой
- Предстанет вдруг событий глубина,
- Она бежит виющеюся тропкой —
- Но смерти ей тропина не ясна.
- Он, кажется, дичился умиранья
- Застенчивостью славной новичка
- Иль звука-первенца в блистательном собраньи,
- Что льется внутрь в продольный лес смычка.
- И льется вспять, еще ленясь и мерясь,
- То мерой льна, то мерой волокна,
- И льется смолкой, сам себе не верясь,
- Из ничего, из нити, из темна,
- Лиясь для ласковой, только что снятой маски,
- Для пальцев гипсовых, не держащих пера,
- Для укрупненных губ, для укрепленной ласки
- Крупнозернистого покоя и добра.
III
- Дышали шуб меха. Плечо к плечу теснилось.
- Кипела киноварь здоровья, кровь и пот.
- Сон в оболочке сна, внутри которой снилось
- На полшага продвинуться вперед.
- А посреди толпы стоял гравировальщик,
- Готовый перенесть на истинную медь
- То, что обугливший бумагу рисовальщик
- Лишь крохоборствуя успел запечатлеть.
- Как будто я повис на собственных ресницах,
- И созревающий, и тянущийся весь, —
- Доколе не сорвусь – разыгрываю в лицах
- Единственное, что мы знаем днесь.
* * *
- Мастерица виноватых взоров,
- Маленьких держательница плеч.
- Усмирен мужской опасный норов,
- Не звучит утопленница-речь.
- Ходят рыбы, рдея плавниками,
- Раздувая жабры. На, возьми,
- Их, бесшумно охающих ртами,
- Полухлебом плоти накорми!
- Мы не рыбы красно-золотые,
- Наш обычай сестринский таков:
- В теплом теле ребрышки худые
- И напрасный влажный блеск зрачков.
- Маком бровки мечен путь опасный…
- Что же мне, как янычару, люб
- Этот крошечный, летуче-красный,
- Этот жалкий полумесяц губ…
- Не серчай, турчанка дорогая,
- Я с тобой в глухой мешок зашьюсь;
- Твои речи темные глотая,
- За тебя кривой воды напьюсь.
- Ты, Мария, – гибнущим подмога.
- Надо смерть предупредить, уснуть.
- Я стою у твердого порога.
- Уходи. Уйди. Еще побудь.
Воронежские тетради (1935 – 1937)
Первая тетрадь
* * *
- Я живу на важных огородах.
- Ванька-ключник мог бы здесь гулять.
- Ветер служит даром на заводах,
- И далёко убегает гать.
- Чернопахотная ночь степных закраин
- В мелкобисерных иззябла огоньках.
- За стеной обиженный хозяин
- Ходит-бродит в русских сапогах.
- И богато искривилась половица —
- Этой палубы гробовая доска.
- У чужих людей мне плохо спится —
- Только смерть да лавочка близка.
* * *
- Наушнички, наушники мои!
- Попомню я воронежские ночки:
- Недопитого голоса Аи
- И в полночь с Красной площади гудочки…
- Ну как метро?.. Молчи, в себе таи…
- Не спрашивай, как набухают почки…
- И вы, часов кремлевские бои, —
- Язык пространства, сжатого до точки…
* * *
- Пусти меня, отдай меня, Воронеж:
- Уронишь ты меня иль проворонишь,
- Ты выронишь меня или вернешь,
- Воронеж – блажь, Воронеж – ворон, нож…
* * *
- Я должен жить, хотя я дважды умер,
- А город от воды ополоумел:
- Как он хорош, как весел, как скуласт,
- Как на лемех приятен жирный пласт,
- Как степь лежит в апрельском провороте,
- А небо, небо – твой Буонаротти…
* * *
- Это какая улица?
- Улица Мандельштама.
- Что за фамилия чертова!
- Как ее ни вывертывай,
- Криво звучит, а не прямо.
- Мало в нем было линейного,
- Нрава он не был лилейного,
- И потому эта улица
- Или, верней, эта яма
- Так и зовется по имени
- Этого Мандельштама.
Чернозем
- Переуважена, перечерна, вся в холе,
- Вся в холках маленьких, вся воздух и призор,
- Вся рассыпаючись, вся образуя хор, —
- Комочки влажные моей земли и воли…
- В дни ранней пахоты черна до синевы,
- И безоружная в ней зиждется работа —
- Тысячехолмие распаханной молвы:
- Знать, безокружное в окружности есть что-то.
- И все-таки земля – проруха и обух.
- Не умолить ее, как в ноги ей ни бухай, —
- Гниющей флейтою настраживает слух,
- Кларнетом утренним зазябливает ухо…
- Как на лемех приятен жирный пласт,
- Как степь лежит в апрельском провороте!
- Ну, здравствуй, чернозем: будь мужествен,
- глазаст…
- Черноречивое молчание в работе.
* * *
- Лишив меня морей, разбега и разлета
- И дав стопе упор насильственной земли,
- Чего добились вы? Блестящего расчета —
- Губ шевелящихся отнять вы не могли.
* * *
- Да, я лежу в земле, губами шевеля,
- Но то, что я скажу, заучит каждый школьник:
- На Красной площади всего круглей земля,
- И скат ее твердеет добровольный,
- На Красной площади земля всего круглей,
- И скат ее нечаянно-раздольный,
- Откидываясь вниз – до рисовых полей,
- Покуда на земле последний жив невольник.
* * *
I
- Как на Каме-реке глазу темно, когда
- На дубовых коленях стоят города.
- В паутину рядясь, борода к бороде,
- Жгучий ельник бежит, молодея в воде.
- Упиралась вода в сто четыре весла —
- Вверх и вниз на Казань и на Чердынь несла.
- Там я плыл по реке с занавеской в окне,
- С занавеской в окне, с головою в огне.
- А со мною жена – пять ночей не спала,
- Пять ночей не спала, трех конвойных везла.
II
- Я смотрел, отдаляясь, на хвойный восток.
- Полноводная Кама неслась на буек.
- И хотелось бы гору с костром отслоить,
- Да едва успеваешь леса посолить.
- И хотелось бы тут же вселиться, пойми,
- В долговечный Урал, населенный людьми,
- И хотелось бы эту безумную гладь
- В долгополой шинели беречь, охранять.
Стансы
1
- Я не хочу средь юношей тепличных
- Разменивать последний грош души,
- Но, как в колхоз идет единоличник,
- Я в мир вхожу – и люди хороши.
- Люблю шинель красноармейской складки —
- Длину до пят, рукав простой и гладкий,
- И волжской туче родственный покрой,
- Чтоб, на спине и на груди лопатясь,
- Она лежала, на запас не тратясь,
- И скатывалась летнею порой.
2
- Проклятый шов, нелепая затея,
- Нас разделили. А теперь – пойми:
- Я должен жить, дыша и большевея,
- И, перед смертью хорошея,
- Еще побыть и поиграть с людьми!
3
- Подумаешь, как в Чердыни-голубе,
- Где пахнет Обью и Тобол в раструбе,
- В семивершковой я метался кутерьме:
- Клевещущих козлов не досмотрел я драки,
- Как петушок в прозрачной летней тьме, —
- Харчи, да харк, да что-нибудь, да враки —
- Стук дятла сбросил с плеч. Прыжок.
- И я в уме.
4
- И ты, Москва, сестра моя, легка,
- Когда встречаешь в самолете брата
- До первого трамвайного звонка:
- Нежнее моря, путаней салата
- Из дерева, стекла и молока…
5
- Моя страна со мною говорила,
- Мирволила, журила, не прочла,
- Но возмужавшего меня, как очевидца,
- Заметила и вдруг, как чечевица,
- Адмиралтейским лучиком зажгла…
6
- Я должен жить, дыша и большевея,
- Работать речь, не слушаясь, сам-друг.
- Я слышу в Арктике машин советских стук,
- Я помню всё: немецких братьев шеи
- И что лиловым гребнем Лорелеи
- Садовник и палач наполнил свой досуг.
7
- И не ограблен я, и не надломлен,
- Но только что всего переогромлен…
- Как «Слово о полку» струна моя туга,
- И в голосе моем после удушья
- Звучит земля – последнее оружье,
- Сухая влажность черноземных га!
* * *
- День стоял о пяти головах. Сплошные пять суток
- Я, сжимаясь, гордился пространством за то, что
- росло на дрожжах.
- Сон был больше, чем слух, слух был старше, чем
- сон, – слитен, чуток,
- А за нами неслись большаки на ямщицких вожжах.
- День стоял о пяти головах, и, чумея от пляса,
- Ехала конная, пешая шла черноверхая масса —
- Расширеньем аорты могущества в белых ночах —
- нет, в ножах —
- Глаз превращался в хвойное мясо.
- На вершок бы мне синего моря, на игольное только
- ушко,
- Чтобы двойка конвойного времени парусами неслась
- хорошо.
- Сухомятная русская сказка, деревянная ложка, ау!
- Где вы, трое славных ребят из железных ворот ГПУ?
- Чтобы Пушкина чудный товар не пошел по рукам
- дармоедов,
- Грамотеет в шинелях с наганами племя
- пушкиноведов —
- Молодые любители белозубых стишков,
- На вершок бы мне синего моря, на игольное только
- ушко!
- Поезд шел на Урал. В раскрытые рты нам
- Говорящий Чапаев с картины скакал звуковой —
- За бревенчатым тылом, на ленте простынной
- Утонуть и вскочить на коня своего.
* * *
- От сырой простыни говорящая —
- Знать, нашелся на рыб звукопас —
- Надвигалась картина звучащая
- На меня, и на всех, и на вас…
- Начихав на кривые убыточки,
- С папироской смертельной в зубах,
- Офицеры последнейшей выточки —
- На равнины зияющий пах…
- Было слышно жужжание низкое
- Самолетов, сгоревших дотла,
- Лошадиная бритва английская
- Адмиральские щеки скребла…
- Измеряй меня, край, перекраивай —
- Чуден жар прикрепленной земли!
- Захлебнулась винтовка Чапаева —
- Помоги, развяжи, раздели!..
* * *
- Еще мы жизнью полны в высшей мере,
- Еще гуляют в городах Союза
- Из мотыльковых лапчатых материй
- Китайчатые платьица и блузы.
- Еще машинка номер первый едко
- Каштановые собирает взятки,
- И падают на чистую салфетку
- Разумные густеющие прядки.
- Еще стрижей довольно и касаток,
- Еще комета нас не очумила,
- И пишут звездоносно и хвостато
- Толковые лиловые чернила.
* * *
- Римских ночей полновесные слитки,
- Юношу Гете манившее лоно —
- Пусть я в ответе, но не в убытке:
- Есть многодонная жизнь вне закона.
* * *
- Возможна ли женщине мертвой хвала?
- Она в отчужденьи и в силе —
- Ее чужелюбая власть привела
- К насильственной жаркой могиле…
- И твердые ласточки круглых бровей
- Из гроба ко мне прилетели
- Сказать, что они отлежались в своей
- Холодной стокгольмской постели.
- И прадеда скрипкой гордился твой род,
- От шейки ее хорошея,
- И ты раскрывала свой аленький рот,
- Смеясь, итальянясь, русея…
- Я тяжкую память твою берегу,
- Дичок, медвежонок, Миньона,
- Но мельниц колеса зимуют в снегу,
- И стынет рожок почтальона.
* * *
- На мертвых ресницах Исаакий замерз,
- И барские улицы сини —
- Шарманщика смерть, и медведицы ворс,
- И чужие поленья в камине…
- Уже выгоняет выжлятник пожар —
- Линеек раскидистых стайку,
- Несется земля – меблированный шар,
- И зеркало корчит всезнайку.
- Площадками лестниц – разлад и туман,
- Дыханье, дыханье и пенье,
- И Шуберта в шубе замерз талисман —
- Движенье, движенье, движенье…
* * *
- За Паганини длиннопалым
- Бегут цыганскою гурьбой —
- Кто с чохом – чех, кто с польским балом,
- А кто с венгерской чемчурой.
- Девчонка, выскочка, гордячка,
- Чей звук широк, как Енисей,
- Утешь меня игрой своей —
- На голове твоей, полячка,
- Марины Мнишек холм кудрей,
- Смычок твой мнителен, скрипачка.
- Утешь меня Шопеном чалым,
- Серьезным Брамсом, нет, постой —
- Парижем мощно-одичалым,
- Мучным и потным карнавалом
- Иль брагой Вены молодой —
- Вертлявой, в дирижерских фрачках,
- В дунайских фейерверках, скачках,
- И вальс из гроба в колыбель
- Переливающей, как хмель.
- Играй же на разрыв аорты,
- С кошачьей головой во рту!
- Три черта было, ты – четвертый,
- Последний, чудный черт в цвету!
* * *
- Бежит волна – волной волне хребет ломая,
- Кидаясь на луну в невольничьей тоске,
- И янычарская пучина молодая,
- Неусыпленная столица волновая,
- Кривеет, мечется и роет ров в песке.
- А через воздух сумрачно-хлопчатый
- Неначатой стены мерещатся зубцы,
- А с пенных лестниц падают солдаты
- Султанов мнительных – разбрызганы, разъяты,
- И яд разносят хладные скопцы.
* * *
- Исполню дымчатый обряд:
- В опале предо мной лежат
- Морского лета земляники —
- Двуискренние сердолики
- И муравьиный брат – агат,
- Но мне милей простой солдат
- Морской пучины – серый, дикий,
- Которому никто не рад.
* * *
- Не мучнистой бабочкою белой
- В землю я заемный прах верну —
- Я хочу, чтоб мыслящее тело
- Превратилось в улицу, в страну:
- Позвоночное, обугленное тело,
- Сознающее свою длину.
- Возгласы темно-зеленой хвои,
- С глубиной колодезной венки
- Тянут жизнь и время дорогое,
- Опершись на смертные станки, —
- Обручи краснознаменной хвои,
- Азбучные, крупные венки!
- Шли товарищи последнего призыва
- По работе в жестких небесах,
- Пронесла пехота молчаливо
- Восклицанья ружей на плечах.
- И зенитных тысячи орудий —
- Карих то зрачков иль голубых —
- Шли нестройно – люди, люди, люди, —
- Кто же будет продолжать за них?
Вторая тетрадь
* * *
- Из-за домов, из-за лесов,
- Длинней товарных поездов —
- Гуди за власть ночных трудов,
- Садко заводов и садов.
- Гуди, старик, дыши сладко,
- Как новгородский гость Садко
- Под синим морем глубоко, —
- Гуди протяжно в глубь веков,
- Гудок советских городов.
Рождение улыбки
- Когда заулыбается дитя
- С развилинкой и горечи, и сласти,
- Концы его улыбки не шутя
- Уходят в океанское безвластье.
- Ему непобедимо хорошо:
- Углами губ оно играет в славе —
- И радужный уже строчится шов
- Для бесконечного познанья яви.
- На лапы из воды поднялся материк —
- Улитки рта наплыв и приближенье —
- И бьет в глаза один атлантов миг
- Под легкий наигрыш хвалы и удивленья.
* * *
- Подивлюсь на свет еще немного,
- На детей и на снега,
- Но улыбка неподдельна, как дорога,
- Непослушна, не слуга.
* * *
- Мой щегол, я голову закину —
- Поглядим на мир вдвоем:
- Зимний день, колючий, как мякина,
- Так ли жестк в зрачке твоем?
- Хвостик лодкой, перья черно-желты,
- Ниже клюва в краску влит,
- Сознаешь ли, до чего щегол ты,
- До чего ты щегловит?
- Что за воздух у него в надлобьи —
- Черн и красен, желт и бел!
- В обе стороны он в оба смотрит —
- в обе! —
- Не посмотрит – улетел!
* * *
- Нынче день какой-то желторотый —
- Не могу его понять,
- И глядят приморские ворота
- В якорях, в туманах на меня…
- Тихий, тихий по воде линялой
- Ход военных кораблей,
- И каналов узкие пеналы
- Подо льдом еще черней…
* * *
- Не у меня, не у тебя – у них
- Вся сила окончаний родовых:
- Их воздухом поющ тростник и скважист,
- И с благодарностью улитки губ людских
- Потянут на себя их дышащую тяжесть.
- Нет имени у них. Войди в их хрящ,
- И будешь ты наследником их княжеств, —
- И для людей, для их сердец живых,
- Блуждая в их извилинах, развивах,
- Изобразишь и наслажденья их,
- И то, что мучит их – в приливах и отливах.
* * *
- Внутри горы бездействует кумир
- В покоях бережных, безбрежных и счастливых,
- А с шеи каплет ожерелий жир,
- Оберегая сна приливы и отливы.
- Когда он мальчик был и с ним играл павлин,
- Его индийской радугой кормили,
- Давали молока из розоватых глин
- И не жалели кошенили.
- Кость усыпленная завязана узлом,
- Очеловечены колени, руки, плечи.
- Он улыбается своим тишайшим ртом,
- Он мыслит костию и чувствует челом
- И вспомнить силится свой облик человечий…
* * *
- Я в сердце века. Путь неясен,
- А время удаляет цель —
- И посоха усталый ясень,
- И меди нищенскую цвель.
* * *
- А мастер пушечного цеха,
- Кузнечных памятников швец,
- Мне скажет: ничего, отец, —
- Уж мы сошьем тебе такое…
* * *
- Сосновой рощицы закон:
- Виол и арф семейный звон.
- Стволы извилисты и голы,
- Но всё же арфы и виолы
- Растут, как будто каждый ствол
- На арфу начал гнуть Эол
- И бросил, о корнях жалея,
- Жалея ствол, жалея сил;
- Виолу с арфой пробудил
- Звучать в коре, коричневея.
* * *
- Пластинкой тоненькой жиллета
- Легко щетину спячки снять —
- Полуукраинское лето
- Давай с тобою вспоминать.
- Вы, именитые вершины,
- Дерев косматых именины —
- Честь Рюисдалевых картин,
- И на почин – лишь куст один
- В янтарь и мясо красных глин.
- Земля бежит наверх. Приятно
- Глядеть на чистые пласты
- И быть хозяином объятной
- Семипалатной простоты.
- Его холмы к далекой цели
- Стогами легкими летели,
- Его дорог степной бульвар
- Как цепь шатров в тенистый жар!
- И на пожар рванулась ива,
- А тополь встал самолюбиво…
- Над желтым лагерем жнивья
- Морозных дмов колея.
- А Дон еще, как полукровка,
- Сребрясь и мелко, и неловко,
- Воды набравши с полковша,
- Терялся, что моя душа,
- Когда на жесткие постели
- Ложилось бремя вечеров
- И, выходя из берегов,
- Деревья-бражники шумели…
* * *
- Ночь. Дорога. Сон первичный
- Соблазнителен и нов…
- Что мне снится? Рукавичный
- Снегом пышущий Тамбов
- Или Цны – реки обычной —
- Белый, белый бел-покров?
- Или я в полях совхозных —
- Воздух в рот и жизнь берет
- Солнц подсолнечника грозных
- Прямо в очи оборот?
- Кроме хлеба, кроме дома,
- Снится мне глубокий сон:
- Трудодень, подъятый дремой,
- Превратился в синий Дон…
- Анна, Россошь и Гремячье —
- Процветут их имена —
- Белизна снегов гагачья
- Из вагонного окна!..
* * *
- Вехи дальние обоза
- Сквозь стекло особняка,
- От тепла и от мороза
- Близкой кажется река.
- И какой там лес – еловый?
- Не еловый, а лиловый, —
- И какая там береза,
- Не скажу наверняка —
- Лишь чернил воздушных проза
- Неразборчива, легка…
* * *
- Где я? Что со мной дурного?
- Степь беззимняя гола…
- Это мачеха Кольцова…
- Шутишь – родина щегла!
- Только города немого
- В гололедицу обзор,
- Только чайника ночного
- Сам с собою разговор,
- В гуще воздуха степного
- Перекличка поездов
- Да украинская мова
- Их растянутых гудков…
* * *
- Шло цепочкой в темноводье
- Протяженных гроз ведро
- Из дворянского угодья
- В океанское ядро.
- Шло, само себя колыша,
- Осторожно, грозно шло…
- Смотришь: небо стало выше —
- Новоселье, дом и крыша —
- И на улице светло!
* * *
- Когда щегол в воздушной сдобе
- Вдруг затрясется, сердцевит,
- Ученый плащик перчит злоба,
- А чепчик черным красовит.
- Клевещет жердочка и планка,
- Клевещет клетка сотней спиц —
- И всё на свете наизнанку,
- И есть лесная Саламанка
- Для непослушных умных птиц.
* * *
- Как подарок запоздалый
- Ощутима мной зима —
- Я люблю ее сначала
- Неуверенный размах.
- Хороша она испугом,
- Как начало грозных дел, —
- Перед всем безлесным кругом
- Даже ворон оробел.
- Но сильней всего непрочно —
- Выпуклых голубизна —
- Полукруглый лед височный
- Речек, бающих без сна…
* * *
- Оттого все неудачи,
- Что я вижу пред собой
- Ростовщичий глаз кошачий —
- Внук он зелени стоячей
- И купец воды морской.
- Там, где огненными щами
- Угощается Кащей,
- С говорящими камнями
- Он на счастье ждет гостей —
- Камни трогает клещами,
- Щиплет золото гвоздей.
- У него в покоях спящих
- Кот живет не для игры —
- У того в зрачках горящих
- Клад зажмуренной горы,
- И в зрачках тех леденящих,
- Умоляющих, просящих —
- Шароватых искр пиры…
* * *
- Твой зрачок в небесной корке,
- Обращенный вдаль и ниц,
- Защищают оговорки
- Слабых, чующих ресниц.
- Будет он, обожествленный,
- Долго жить в родной стране,
- Омут ока удивленный, —
- Кинь его вдогонку мне!
- Он глядит уже охотно
- В мимолетные века —
- Светлый, радужный, бесплотный,
- Умоляющий пока.
* * *
- Улыбнись, ягненок гневный – с Рафаэлева холста, —
- На холсте уста вселенной, но она уже не та…
- В легком воздухе свирели раствори жемчужин боль —
- В синий, синий цвет синели океана въелась соль…
- Цвет воздушного разбоя и пещерной густоты,
- Складки бурного покоя на коленях разлиты.
- На скале черствее хлеба – молодых тростинки рощ,
- И плывет углами неба восхитительная мощь.
* * *
- Когда в ветвях понурых
- Заводит чародей
- Гнедых или каурых
- Шушуканье мастей, —
- Не хочет петь линючий,
- Ленивый богатырь —
- И малый, и могучий
- Зимующий снегирь, —
- Под неба нависанье,
- Под свод его бровей
- В сиреневые сани
- Усядусь поскорей…
* * *
- Я около Кольцова
- Как сокол закольцован —
- И нет ко мне гонца,
- И дом мой без крыльца.
- К ноге моей привязан
- Сосновый синий бор,
- Как вестник, без указа,
- Распахнут кругозор.
- В степи кочуют кочки —
- И всё идут, идут
- Ночлеги, ночи, ночки —
- Как бы слепых везут…
* * *
- Дрожжи мира дорогие:
- Звуки, слезы и труды —
- Ударенья дождевые
- Закипающей беды,
- И потери звуковые
- Из какой вернуть руды?
- В нищей памяти впервые
- Чуешь вмятины слепые,
- Медной полные воды, —
- И идешь за ними следом,
- Сам себе немил, неведом —
- И слепой, и поводырь…
* * *
- Влез бесенок в мокрой шерстке —
- Ну, куды ему, куды? —
- В подкопытные наперстки,
- В торопливые следы —
- По копейкам воздух версткий
- Обирает с слободы…
- Брызжет в зеркальцах дорога —
- Утомленные следы
- Постоят еще немного
- Без покрова, без слюды…
- Колесо брюзжит отлого:
- Улеглось – и полбеды!
- Скучно мне: мое прямое
- Дело тараторит вкось —
- По нему прошлось другое,
- Надсмеялось, сбило ось…
* * *
- Еще не умер ты. Еще ты не один,
- Покуда с нищенкой-подругой
- Ты наслаждаешься величием равнин,
- И мглой, и холодом, и вьюгой.
- В роскошной бедности, в могучей нищете
- Живи спокоен и утешен —
- Благословенны дни и ночи те,
- И сладкогласный труд безгрешен.
- Несчастлив тот, кого, как тень его,
- Пугает лай и ветер косит,
- И жалок тот, кто, сам полуживой,
- У тени милостыни просит.
* * *
Читать бесплатно другие книги:
Проза Лидии Чуковской – зеркало ее жизни. Зеркало эпохи, преломленной сквозь призму взгляда русского...
«Рита и Полина Ивановна были приятельницами. Рита работала в школе преподавателем русского языка и л...
«На заросшие бурьяном межи, неровный бруствер окопа и одинокую пушку из затуманенной выси сыпался сн...
Я лежу в окопе на разостланной шинели и долго гляжу вверх, в синюю бездну летнего неба. Вокруг тихо ...
Они уезжали, а он оставался. Потом они улетят в Москву, всякие там свои диссертации писать, а он опя...
Книги, созданные белорусским прозаиком Василем Быковым, принесли ему мировую известность и признание...
