«Мария», Мария... Акунин Борис

«Могилев-I»

Мировая война отличалась от всех предыдущих еще и тем, что командующие армиями пересели с белых коней в черные автомобили и переселились из походных шатров в салон-вагоны. И в первом, и особенно во втором случае заслуги технического прогресса были налицо. Его императорское величество самодержец всероссийский вот уже второй год жил во дворце на колесах, который перемещался то по оси Север — Юг, вдоль расположения войск, то по оси Запад — Восток, во время недолгих отлучек с театра боевых действий в тыл. Больше всего времени верховный главнокомандующий проводил в Ставке, то есть, собственно, на станции «Могилев-I». Затрапезный еврейский городишко, дыра дырой, стал волевым центром державы благодаря своей равноудаленности от обоих морей, в которые упирались фланги тысячеверстного фронта, а также вследствие пересечения важных железнодорожных линий.

В условиях тотального напряжения всех сил страны железные дороги из удобного способа доставки пассажиров и грузов переродились в кровеносную систему войны. Половина проблем, губивших империю, возникала из-за того, что эта система болела тромбозом и была мало разветвлена. Те участки огромного тела, куда министерство путей сообщения не доставало своими стальными капиллярами, в войне почти не участвовали, от них было мало проку. Истинные размеры воюющей России измерялись не заявленными в энциклопедиях двадцатью мильонами квадратных верст, а протяженностью железных дорог с прилегающими к ним территориями, то есть пространством во много раз меньшим. Еще со времен Витте страна прокладывала рельсы невиданными в мире темпами, но этого все равно оказалось недостаточно. Немцы и австрийцы неоднократно уходили от верного поражения, в несколько дней перекидывая целые корпуса с Восточного фронта на Западный или с Западного на Восточный. Россия же возможностью быстрой рокировки войск не обладала, а значит, численное преимущество, достигнутое мобилизацией шестнадцати миллионов мужчин, сводилось на нет. Особенно скверно обстояло дело на рокадных путях сообщения, идущих параллельно линии фронта. Все главные артерии тянулись от окраин в центр державы. Поэтому посещение государем любого участка боевых действий закупоривало всё движение составов на данном направлении.

Царь считал своим долгом быть ближе к солдатам и никого не обделять высочайшим вниманием, однако от церемониальных поездок с вручением орденов и криками «ура» было больше вреда, чем пользы. Командующие фронтами и армиями предпочли бы, чтобы его величество руководил войсками не очно, а посредством телеграфа. Между собой генералы говорили, что главе воюющего государства следует находиться не на железнодорожной станции, а в столице. Но в своих поступках Николай руководствовался не столько доводами земного разума, сколько голосом боговнушаемого сердца, оно же повелевало помазаннику не пребывать во дворце, среди постылой роскоши, а делить лишения с христолюбивым воинством. Царь жил то в скромном губернаторском доме, то — еще охотнее — прямо в поезде, в тесном помещении, состоявшем из двух соединенных купе, питался простой пищей, носил скромную полевую форму и, как все остальные фронтовики, тосковал по жене и детям.

Всё это поручику Романову было известно из газет, не устававших умиляться «августейшему страднику», «скромнейшему многотруженику», «великому старателю за Землю Русскую». Как и большинство соотечественников, Алексей официозным газетам не верил и полагал, что увидит в Могилеве прифронтовое подобие Царского Села: свежепостроенные хоромы, наскоро высаженные аллеи, блестящих гвардейцев. Но ничего этого не было.

Он увидел серые, неопрятные улицы, по которым тарахтели грязные автомобили, носились рысью бесчисленные ординарцы, по тротуарам спешили замотанные офицеры всех родов войск. Хаотическое движение и шум возрастали по мере приближения к центру этого города-штаба. Полковник Назимов поджидал Романова у входа в вокзал. Попасть внутрь без сопровождающего или специального пропуска было невозможно.

— Всех из поезда почему-то высадили на «Сортировочной», пришлось добираться пешком, — объяснил Алексей, извиняясь за опоздание.

Начальник охраны успокоил его: таков общий порядок, продиктованный соображениями безопасности. На «Могилев-I» кроме царских поездов пропускают только салон-вагоны командующих фронтами, по вызову из Ставки.

— Кроме царских? Разве он не один?

— Их два, литерный «А» и литерный «Б». В первом — его величество, ближайший круг и штат обслуживания. Во втором — остальные чины свиты, смена конвойцев и мы, телохранители.

— Охрана и царь находятся в разных поездах? — недоверчиво переспросил поручик.

— Разумеется, при государе всегда состоит дежурный наряд, но основной контингент следует отдельно. — Назимов вздохнул. — Мне это тоже не нравится. Но такова воля государя.

Поручик принял это к сведению, никак не прокомментировав. Просто достал блокнотик, сделал первую запись. Намерения у Алексея были такие: в минимальные сроки составить анализ, дать все необходимые рекомендации и скорее назад, в Питер. Наше дело — честно прокукарекать, а там хоть не рассветай, коли у вас тут меры безопасности определяет «воля государя».

Однако по мере приближения к месту изначальный скептицизм контрразведчика несколько смягчился. Там, куда не достигал взор самодержца, Назимов распорядился по-своему, и распорядился неплохо.

Царские поезда стояли в специально выстроенном ответвлении путей, параллельно, и были оцеплены тремя кольцами дозоров, на внешнем периметре находившихся в пределах прямой видимости друг от друга, на среднем — с двадцатиметровыми интервалами, на ближнем вообще стояла сплошная цепь. Документы проверялись трижды, причем попасть внутрь оцепления могли только лица из специального списка, который несколько раз в день обновлялся лично начальником дворцовой полиции. В первом кольце дежурили лейбжандармы, во втором солдаты Сводного гвардейского полка, в третьем — казаки личного его величества конвоя.

У всех трех караульных начальников оказалась фотография поручика Романова, временно прикомандированного к «Особому железнодорожному отряду», как официально назывался объект.

Наконец оба офицера оказались в голове двух совершенно одинаковых составов, каждый из шести вагонов, внешне неотличимых один от другого: все выкрашены синим лаком с золотой полосой по линии подоконников, над каждым окошком сверкающий императорский герб, крыши пятнистые, светлосерые — очевидно, в целях маскировки на случай авианалета.

Здесь полковник Алексея удивил.

— Вот этот — «А», царский, — показал Георгий Ардалионович на левый поезд, вдруг задумался — поправился. — Нет, царский справа. Забыл, час назад я велел поменять их местами. Обычная предосторожность. Что удивляетесь? Поезда снаружи, как близнецы. В том и смысл. Сам, бывает, путаюсь. Вражеские агенты-наблюдатели никогда не должны быть уверены, что мимо них проехал именно царский состав. В пути порядок движения все время меняется. А внутри, конечно, всё устроено по-разному. В литерном «А» назначение вагонов следующее…

Оба мощных паровоза, вероятно следуя профилактическому графику, одновременно выбросили вверх столбы пара, и полковнику пришлось сделать паузу.

В тихом месте

На дальних подступах к Могилеву, за ремонтными мастерскими Петербургско-Одесской железной дороги, за грузовыми складами и паровозным депо, стояла двухэтажная постройка скучного красного кирпича, с чугунным крыльцом, с облупленными дверями, а на дверях вывеска, тоже облупившаяся: «Могилевское техническое железнодорожное училище». В мирное время здесь обучали машинистов, механиков, старших обходчиков, а в военную годину школа закрылась, и здание использовалось время от времени, по разным краткосрочным железнодорожным надобностям.

К примеру, на эту неделю бывшее училище арендовали какие-то «Курсы просвещения паровозных бригад» под эгидой «Союза земств и городов» — честь по чести, с предоставлением соответствующего разрешения от министерства, внесением установленной платы через банк и неустановленной (так называемого «барашка в бумажке») лично господину начальнику участка, чтобы не докучал проверками. Он и не докучал, потому что «барашек» был упитанный.

Если бы все же какому-нибудь скучающему от безделья инспектору вздумалось поинтересоваться, соответствует ли использование арендуемого помещения заявленной цели, ничего подозрительного визитер бы не обнаружил.

В классе за партами сидели несколько мужчин обыкновенной мастеровой наружности, а на доске чертил мелом чиновник в потрепанном, но опрятном вицмундирчике — губернский секретарь Епиходов, и соответствующий документец имеется.

Единственное, что могло бы показаться странным постороннему человеку, это присутствие в классе, среди взрослых пролетариев, щуплого подростка-китайчонка, но на это у преподавателя был готов ответ: шустрый мальчуган, круглый сирота, ужасно старательный — у кого поднимется рука отстранить такого от света науки?

На самом деле недомерок (агентурная кличка Вьюн) был тридцати лет от роду и равнодушен ко всем наукам кроме разве что фармакологической, но и то в очень узком ее ответвлении. Неизвестно, был ли малыш сиротой, но зато отлично умел делать сиротами других малюток.

В операции, разработанной фальшивым Епиходовым, китайцу отводилась первая роль.

Из старых кадров Зепп еще взял с собой смешливого толстяка Балагура, мастера на все руки. Ну и, конечно, старину Тимо, куда ж без него.

Все остальные были присланы начальством — оставалось надеяться, что с умом. Команда подобралась невероятной этнической пестроты, прямо всяк сущий в ней (то есть в России-матушке) язык.

Майор к людям пока приглядывался, решал, где кого использовать. Кое-что уже начинало проясняться.

Для функции связного лучше всего подходит Ворон, потому что хладнокровен, скор умом и, главное, стопроцентный русак, что для передвижений в особой зоне и прифронтовой полосе немаловажно. Из досье Зепп знал: анархист, враг тирании. Бедной тирании не позавидуешь. Лицо у Ворона каменное, никогда не улыбающееся, взгляд мертвый, фанатичный. Не приведи бог, если такой субъект задумает устроить покушение на кайзера. Но на данном отрезке времени цели сторон совпадали, а кто тут кого больше использует: германская разведка анархиста или он ее, в сущности, не столь важно.

Не отличался особенной живостью и Финн (это и кличка, и национальная принадлежность). Белобрысый, белоглазый, чисто выбритый, бесстрастный. Судя по неподвижности взгляда, тоже раб Идеи. Идейные — они в деле очень полезны, только нужно уметь с ними обращаться. Особенно надежны в употреблении зелоты северного замеса. В их медлительных душах горит ровный пламень, который не ко времени не вспыхнет и внезапно не погаснет. Коли в этакую каменную башку втемяшилось кредо, то уж навсегда. Примечательно, что Финна немецкие скауты выудили аж в Соединенных Штатах, где тот скрывался от Охранки целых двенадцать лет. (Тут кстати вспомнить двух других пассионарных репатриантов-американцев, которые прикончили итальянского и греческого монархов.)

Таким образом, в группе имеются гордый внук славян и финн. Тунгуса и друга степей калмыка, правда, нет, зато есть еврей, поляк и украинец. Этих Зепп до сих пор еще себе не растолковал.

Маккавей (наверняка сам выбрал себе героическую кличку) черноволос и крючконос, никаких сомнений относительно национальности. Должно быть, человеку с такой внешностью при гордом характере нелегко жить в юдофобском государстве. Согласно досье, Маккавей к легкой жизни никогда и не стремился. Бывший командир отряда еврейской самообороны, вооруженное сопротивление аресту, долгая жизнь по чужим документам. Человек с походкой и повадками ночного зверя: всё время настороже, чуть что — шерсть дыбом и когти наружу, а взгляд недоверчивый, постоянно перемещающийся в предчувствии опасности.

Совсем другая особь — Кмициц (это, кажется, какой-то рыцарь из произведений писателя Сенкевича). Ходячая иллюстрация на тему «Jeszcze Polska nie zgina». Русских не выносит до такой степени, что все время молчит, потому что говорить на этом гнусном наречии не желает, а немецкого, как, впрочем, и других иностранных языков, не знает. Молоденький, хорошенький блондинчик с девичьим румянцем. Но не слюнтяй. В четырнадцатом году застрелил помощника пристава. Кадр безусловно ценный. Такому лишь бы пасть за нашу и вашу свободу, что Зеппа отлично устраивало. Но на какой участок определить романтика свободы? Что-нибудь несложное и героическое.

Последний член команды — боевик из украинской националистической организации по кличке Чуб, которая вступала в противоречие с бритым наголо черепом. В разделе «полезные навыки» было написано, что меткий стрелок. По собственным наблюдениям про Чуба Теофельс мог сказать пока только одно: поразительно владеет собой. Невозможно представить, чтоб этот скуластый человек неопределенного возраста в какой-нибудь ситуации утратил присутствие духа.

В общем и целом букет подобран со вкусом. Специалисты из агентурно-кадрового отдела хорошо поработали. Главное, все пятеро прикомандированных — явные альтруисты. С таким контингентом разведчику приходится иметь дело нечасто. И прелесть не в том, что люди работают бескорыстно (на это-то плевать, казенных денег не жалко), а в том, что каждый готов положить ради великого дела голову. Это очень кстати.

Потому что положить головы этой пятерке, вероятно, придется. В таком деле гораздо приятнее работать не с марионетками, которые не знают, на что идут, а с настоящими беззаветными психопатами.

Неплохое у майора фон Теофельса было впечатление от состава группы, очень неплохое.

На доске мелом были нарисованы семь прямоугольничков. Первый, с дымящейся трубой, обозначал паровоз, остальные — вагоны.

Зепп тыкал указкой, объяснял, слушатели сосредоточенно внимали. Записывать было нельзя. Кмициц немного морщил гладкий лоб, звуки русского языка терзали его слух. Вьюн, кажется, дремал, но черт с ним. Китайца в любом случае придется инструктировать индивидуально. Бедный Тимо шевелил губами и, конечно, половины не понимал. Ничего, его дело — быть на подхвате.

— …Это поезд литеры «А», с которым нам предстоит работать. Сразу за локомотивом вагон свиты. Второй отведен под царскую квартиру. Это наш непосредственный объект, им потом займемся подробно. Затем идет вагон-столовая. Потом царская кухня с буфетом…

Знакомство с объектом продолжалось…

— …В пятом вагоне часть походной канцелярии его величества. Там же размещается дежурная смена личной охраны. — Алексей шел за полковником, внимательно глядя на окна с занавесками. Записал в блокнот: «Бронир.? Эл. свет в ноч. время». — …В последнем, шестом вагоне — купе инженеров железнодорожного ведомства и гараж для царского автомобиля. Вопросы есть?

— Если позволите, я задам их позднее.

— Хорошо, поручик. Теперь милости прошу в наш с вами литерный «Б».

В поезде-дублере два вагона было отведено под казарму для чинов охраны, еще два под конюшню для лошадей конвоя, один — для машин сопровождения и только вагон за номером 2 был весь отведен под купе.

— Внешне каждый вагон нашего состава является точной копией соответствующего номера из литерного «Б». Второй, пассажирский, с которого мы начнем, абсолютный близнец царского. Только отсеки, конечно, устроены несколько иначе. Сейчас я вам всё покажу.

Через обшитый дубом тамбур офицеры вошли в нарядный коридор, устланный синей ковровой дорожкой. Двери купе (числом шесть) сверкали начищенными медными ручками. В дальнем конце, кажется, располагался небольшой салон, откуда доносились звуки пианино. Кто-то весьма недурно исполнял первый этюд Шопена — произведение сложное, не для дилетанта. Алексей чуть приподнял брови, но ничего не сказал. Подойдем ближе — посмотрим, кто это там музицирует.

— Стекла, как и в царском вагоне, пуленепробиваемые. — Назимов на ходу постучал костяшками по окну, и поручик вопрос про «Бронир.?» у себя в блокноте вычеркнул. — Тут моя берлога. — Полковник показал на купе с табличкой «№ 1». — Видите: вставлена карточка, такой у нас порядок.

На двери в специальной ячейке действительно белела карточка с типографской вязью «Флигельадъютантъ полковникъ Назимовъ».

— Вы разместитесь во втором. Оно как раз предназначено для лиц, временно состоящих при ОЖО.

При чем-при чем? А, при Особом железнодорожном отряде, сообразил Романов. Не слишком благозвучная аббревиатура.

Купе, в котором ему предстояло разместиться, было обставлено со всем возможным комфортом. Кроме дивана и стола два шкафа до потолка, крошечный, зато собственный ватерклозет и даже телефонный аппарат.

— Это связь с вагонами охраны, на экстренный случай. Я потом познакомлю вас с людьми. У вас будет возможность побеседовать с каждым. Интересно знать ваше мнение.

Задерживаться не стали. Алексей только снял шинель и фуражку, повесил на крючок шашку, а чемоданчик, где среди прочего лежала коробочка с шпионскими реактивами, запер в один из шкафов.

Дверь следующего купе была нараспашку. Изнутри слышался стрекот пишущей машинки. «Начальникъ пресс-службы г. Сусалинъ», — гласила карточка.

— Новая у нас должность. И человек новый. Там, — полковник показал пальцем на потолок, — принято решение считать связь между престолом и общественностью стратегической задачей первой важности.

«Спохватились, — подумал Алексей. — Не поздно ли?»

— А почему дверь открыта?

— У господина Сусалина всегда так. Образ жизни и принципиальная позиция, — слегка усмехнулся Назимов. — Он здесь единственный не из дворцового ведомства, а из журналистской братии. Сторонник открытости. Входить к нему можно запросто. Что мы сейчас и сделаем.

За столиком точно такого же купе, как Алешино, сидел энергичный господин в вязаной жилетке, с дымящейся трубкой в зубах. Роговые американские очки и свисающая на лоб длинная челка, а в особенности валявшийся на диване клетчатый пиджак с авторучками в нагрудном кармане демонстрировали, что человек это в высшей степени современный, от придворной жизни далекий.

— На минуту, — сказал ему Назимов. — Хочу представить моего помощника, поручика Романова. Ваш новый сосед.

Не прекращая печатать, начальник пресс-службы что-то промычал. Вдруг швырнул трубку на стол, выдрал из каретки лист, скомкал и вышвырнул в приспущенное окн.

— Хреновина какая-то! С утра всё через задницу!

— Господин Сусалин! — Полковник посуровел. — Сколько раз предупреждать: выкидывать бумаги из окон, даже самые пустяковые, строжайше запрещено!

— Что? — Журналист рассеянно посмотрел на офицеров. Хихикнул. — Не «Государь выслушал доклад министра внутренних дел», а «Государь в Ставке: высоко сижу, далеко гляжу». Вот именно! То, что нужно! Цепляет глаз, вызывает теплую улыбку. — Поправил очки и только теперь огрызнулся. — Послушайте, не мешайте, а? У меня срочная статья, пойдет во все агентства. Ступайте, господа, ступайте!

Теперь Алексей его вспомнил: ну как же, тот самый Н.Сусалин, который придал репортажам о жизни царственной особы новую тональность. Вместо прежней всеподданнейшей сиропности слегка дерзновенная, чуть-чуть кощунственная неофициальность, этакая ироническая задушевинка. Кое-кто в интеллигентских кругах прозирает в этой игривости предвестье либеральных перемен. Ну-ну.

Шло знакомство и в училище

— Задача, ради которой мы здесь собрались, вам известна. Вижу, что люди вы серьезные, поэтому разглагольствовать про историческое значение акции не буду…

Зепп обвел взглядом аудиторию. Кажется, поляк и еврей были бы не прочь послушать про мировое значение — у обоих по лицам пробежало разочарование. Русский, финн и украинец кивнули. Балагур подмигнул. Вьюн сонно похлопал ресницами. Тимо одними губами попробовал воспроизвести загадочное слово «разглагольствовать».

— Но, прежде чем перейти к деталям операции, я хочу знать вот что, — всё так же буднично, деловито продолжил Зепп. — Вы согласились участвовать в очень рискованном деле. Возможно, нам всем суждено погибнуть. Я-то немец, кадровый военный, со мной ясно. Но я должен знать, почему в этом деле участвует каждый из вас. Прошу говорить правду. Если чей-то ответ покажется мне неискренним, отправлю восвояси. Ясно?

Настороженное молчание, взгляды искоса по сторонам. Они ведь друг друга совсем не знают. Впервые видят.

— Итак, почему? — начал майор с украинца, потому что тот сидел на передней парте.

— Ради свободы Украины, — коротко, без пафоса сказал Чуб. Будто его спросили, сколько времени, а он ответил.

— Вы? — Зепп посмотрел на Маккавея — этот сидел на третьей парте, за Финном, но северный человек морщил лоб, а еврей сам поднял руку.

— Я представитель угнетенного народа. Мне есть за что посчитаться с Николашкой. За погромы, за черту оседлости, за унижение, за…

Он продолжил бы и дальше, но Теофельс жестом и кивком показал: спасибо, ясно.

— А вы? — Он смотрел на поляка.

— Za niepodlegosc Rzeczypospolitej Polskiej! Dla zrzucenia jarzma rosyjskiego![8] — воскликнул, поднявшись, Кмициц. Порозовел, сел.

— Вы?

Теперь Финну было легко, после стольких подсказок.

— Я тозе. — Подумав, он счел необходимым всетаки прибавить. — За свободу Суоми от российского ярма, вот.

Теофельс разглядывал Ворона.

— Но вы-то русский. Почему вы здесь?

— Да, я русский. И я сделаю это ради свободы России.

Ишь, глазами-то сверкнул. В связные его, никаких сомнений. Такой живым не дастся. А значит, и не выдаст.

Свой вопрос Зепп задал, конечно, не в расчете на правдивый ответ. Важно не что человек говорит, а как. Что ж до настоящей причины, побудившей вас ввязаться в это, прямо скажем, гиблое дело, то знаю я вас, тварей божьих. У каждого есть какой-то истинный резон, да ведь не скажете, а может, и сами его толком не сознаете.

«Ну а сам ты? — спросил себя Теофельс. — Не ради же Германии? Тогда почему?»

А потому что на свете существует только одна вещь, ради которой стоит жить и умереть: победа. Есть победа — умереть не жалко. Нет победы — незачем и жить. Ну а кайзер и Deutschland-uber-alles[9] — пустое.

Но про это тс-с-с. Passons[10].

Генералъ-маiоръ Дубовскiй

На карточке был указан только чин, без должности. Фамилия генерала, занимавшего четвертое купе, Алексею была незнакома. Густой, звучный голос за дверью с выражением декламировал:

— …При виде раненого героя слезы умиления выступили на прекрасных глазах государя. «В твоем лице, мой храбрый друг, я лобызаю всю Россию», — возгласил помазанник Божий и запечатлел на челе солдатика августейший поцелуй.

— Это что? — шепотом спросил поручик. — То есть кто?

— Еще один… сочинитель. — Лицо полковника оставалось невозмутимым. — Генерал свиты его величества. Ведет летопись высочайших поездок. Но не для связей с общественностью, а для истории.

— И этим занимается генерал?

— В отставке.

Алексей не мог взять в толк.

— И что, для летописца необходимо держать купе в поезде сопровождения? Здесь же места наперечет!

Наконец полковник объяснил так, что стало понятно:

— Господин генерал — старинный приятель государя. Раньше он вообще располагался в литерном «А», но бывает… невоздержан, поэтому переведен сюда. Однако очень часто, особенно при перегонах в вечернее время, находится при особе государя.

— Читает свою летопись?

— Нет. Играет с его величеством в домино, — поколебавшись, выдал государственную тайну Назимов. — Сейчас я вас представлю.

И постучал в дверь, за которой все рокотал прочувствованный бас.

— Войдите! Кто там?

За накрытым белейшей скатертью столиком, где переливался гранями хрустальный графин и стояла закуска, сидел краснолицый генерал с седым бобриком и черными усами-стрелками. Его шея была повязана салфеткой. В одной руке обитатель четвертого купе держал исписанный каракулями лист, в другой, на манер дирижерской палочки, куриную ножку. Рядом в почтительной позе стоял лакей в ливрее с императорским орлом и держал наготове крохотный серебряный подносик с рюмкой.

Назимов представил поручика, снова аттестовав его своим новым помощником. Генерал велел звать его попросту, Апполинарий-Самсонычем, слуга же оказался камер-лакеем, приставленным обслуживать свитский вагон литерного поезда «Б».

— Вот, зачитываю Федору из последнего, — помахал Дубовский листком. — Про посещение государем полевого госпиталя. Присаживайтесь, неутомимейший полковник. И вас, молодой воин, милости прошу. Налей им, Федор, коньячковского. Вы только послушайте, господа. — Взмахнув куриной ножкой, генерал прочитал. — «За ваше величество не то что ноги, самое жизни отдать не пожалел бы!» — вскричал калека, потрясенный до глубин души…

И прослезился, дрогнул голосом.

— Благодарю, ваше превосходительство, — поспешил воспользоваться паузой полковник. — Я только представить поручика. Надобно идти — служба.

Дубовский мигнул лакею Федору, чтоб закрыл дверь.

— Бросьте. Как говорят китайцы, «Слузьба слузьбой, а друзьба друзьбой». Как угодно, а без рюмочки не выпущу. Приказ старшего по чину.

Гирш

Человека, которого майор фон Теофельс знал под кличкой Маккавей, на самом деле звали Гирш.

Всё происходящее ему очень не нравилось. Гиршу вообще редко что нравилось, потому что мир устроен по-идиотски, и радоваться в нем, по правде говоря, особенно нечему.

Немец (по физиономии видно, что типичный пруссак и антисемит) задал принципиально важный вопрос и даже не дал на него по-человечески ответить. Скоро, может быть, на смерть идти, а никому нет дела до мотивов, толкающих тебя на самопожертвование.

Гирш собирался сказать своим товарищам по судьбе то, о чем давно думал.

Когда хочешь уничтожить вредный сорняк, истощающий почву, нет смысла тратить время и силы, обрывая листья и стебли, — только руки о колючки поранишь. Нужно браться за корень и выдергивать его из земли. Вот к какому выводу пришел тот, кто начинал с бессмысленной стрельбы по дикарям-погромщикам и постепенно дошел своим умом до окончательного логического вывода. Корень всех несчастий несастной страны — царизм, то есть проблема персонифицирована в личности одного, притом вполне смертного человека.

Не хотите слушать — не будем метать бисер. Однако все же нужно показать немцу, что он разговаривает не с призывниками, а с добровольцами, которые имеют право не только отвечать, но и задавать вопросы.

Гирш снова поднял руку.

— Почему вы спросили о причинах только нас пятерых? А китайца? И вот этих двоих?

— Потому что их мотивы мне известны, — пренагло ответил немец, помусолив жидкую бороденку.

— Нам тоже хочется знать. Перед лицом смерти все равны.

Гирш был доволен, что такая важная вещь произнесена вслух. Должен же был кто-то высказаться за всех.

Немец чему-то улыбнулся.

— Раз хочется, спросите сами.

Китаец был совсем еще ребенок.

— Чем тебе царь не угодил? — спросил его Гирш.

Подросток не ответил. Поглядел пустыми щелочками, прикрыл веки. Может, он и по-русски-то не понимает. Ничего себе соратничек!

— Ну, а вы что скажете? — обратился Гирш к туповатому на вид жердяю и к улыбчивому толстяку, которые сидели бок о бок.

Дылда пожевал губами и просто повторил:

— Не укодил. Да.

А щекастый сделал комичную рожу:

— Без царя веселей.

— Послушайте, — начал закипать Гирш. — Мы все на вопрос герра Епиходова отвечали всерьез, так извольте и вы…

— Хватит разговоров, Маккавей! — оборвал его немец. — Для первого знакомства довольно. Я знаю, что все вы волонтеры, но дисциплина есть дисциплина. Никаких препирательств. Любые споры и дискуссии только по моему разрешению. Кто не согласен — уходите прямо сейчас.

Он обращался вроде бы ко всем, но смотрел в глаза Гиршу. Взгляд у пруссака был холодный и острый.

— Хватит так хватит, — сказал Гирш. — Против дисциплины возражений нет.

Так что последнее слово все-таки осталось за ним.

Начальник подошел к окну и с минуту постоял, о чем-то размышляя. Все неотрывно смотрели на его прямую спину.

Обернулся.

— Ну так. Распределяю обязанности. Ворон будет связным. Финн, Кмициц, Чуб и Маккавей — группа силовой поддержки. Балагур отвечает за техническую сторону дела. Вьюн — специалист по мануальной терапии.

Румяный полячок переспросил:

— Co jest «manualna terapija»?

Гирш тоже слышал этот термин впервые. То есть, «терапия»-то понятно, а «мануальная» означает «ручная», но в каком смысле?

— Объясню позже. Будет инструктаж — для каждого в отдельности и для всех вместе. — Он вдруг улыбнулся, и оказалось, что у прусского сухаря очень славная, компанейская улыбка. — Ну что, интернационал? Как поется в популярной песне, «это есть наш последний и решительный бой, с интернационалом воспрянет род людской»

Купе № 5

— Минутку, Георгий Ардалионович… Поручик жестом попросил Назимова немного подождать. Надпись на карточке была длинная и мелкая: «Помощникъ начальника канцелярiи Его Императорскаго Величества камергеръ Двора баронъ Э.Э. фонъ Штернбергъ».

— ачальник канцелярии в литерном «А», а Штернберг здесь, он ведает придворной перепиской, — с ноткой нетерпения объяснил Назимов. — Птица-секретарь. Составляет депеши в министертво Двора. Ну что, стучу?

— Да? — послышалось с той стороны.

— Полковник Назимов. Можно войти?

— Да.

Это купе выглядело иначе: не жилое помешение, а маленькая контора. Приватная часть — койка — была закрыта чопорной шторой, то есть выключена из сугубо делового интерьера. Между шкафами располагались полки, тесно заставленные папками. Идеальный порядок царил на столе и на соседствующей с ним этажерке: стопки бумаг, бланки телеграмм с императорским орлом, канцелярские принадлежности.

Под стать антуражу был и обитатель. Тонкий, прямой, в строгом темно-сером костюме и стальном пенсне, он показался Алексею похожим на канцелярскую скрепку.

Сухая рука (запястье стиснуто идеально белым манжетом) раздраженно жала на кнопку, встроенную в стену. В других купе Романов тоже видел такие кнопки — они предназначались для вызова прислуги.

— Как несносен этот вечный бардак! — Костлявое, нездорово серое лицо барона подергивалось. — Черт-те что! Свитский поезд, а лакея не дозовешься! Я что, сам должен депеши на телеграф носить? Между прочим, полковник, вся прислуга подчиняется вашему ведомству. Неужели нельзя наладить элементарный…

— Вы же знаете, барон, мы существуем в походных условиях. На весь вагон только два лакея. Степан в это время помогает буфетчику. Федор занят у генерала. Мы вот с поручиком тоже будем обходиться одним денщиком на двоих. Да, позвольте представить: поручик Романов, барон Штернберг.

Барон хмыкнул.

— Дубовский коньяком лакомится, а я, знаете ли, работаю. Срочные сообщения задерживаются! Потрудитесь, полковник, навести порядок в поезде, иначе я буду жаловаться министру.

— Да жалуйтесь, ради бога, — рассердился и Назимов. — Сколько угодно! Мне не привыкать.

Алексей тем временем писал в блокнотике: «Присл.» Нужно будет спросить, из какого контингента набирается поездная прислуга. Судя по Федору с его опереточными бакенбардами, гладкой рожей и немолодцеватой осанкой, он из штатных дворцовых лакеев. Но здесь каждый человек на счету. Правильнее использовать на всех возможных должностях не обычный придворный штат, а сотрудников охраны.

Збышек

…А когда станет известно, кто истребил тирана, она поймет, какого человека променяла на заурядного шаркуна, умеющего только танцевать вальсы с мазурками да острить за столом. Рядом с ней был новый Гриневицкий, мученик вольности, а она не разглядела за его молчаливой застенчивостью героя. Пусть рыдает. Потому что есть люди, которые только краснобайствуют о свободе, и есть другие — кто за нее идет на смерть.

Збышек немного отвлекся на всегдашние свои мысли и, кажется, пропустил важное.

— Несчастный случай? — был вынужден он повторить по-русски. — Dlaczego несчастный случай?!

Он же специально изучил динамитное дело! Царя Николая нужно взорвать, так же как Гриневицкий взорвал царя Александра!

Про взрыв тоже пришлось сказать по-русски, иначе немец бы не понял. Тот мотнул головой:

— Нет, взрыв исключается.

— Dlaczego?!

Если несчастный случай, то как же она узнает, что царя убил Збигнев Красовски?

Збышека поддержал Финн:

— Почему?

Немец сказал, как отрезал:

— По кочану. Исключается и всё. Требуется нормальное, убедительное крушение, безо всякого динамита. Это более трудная задача. За час до проезда литерных поездов по всему маршруту расставляют цепь железнодорожного жандармского полка, по солдату через каждые сто шагов. Проезжает дрезина с техниками-смотрителями, они проверяют состояние рельсов и стыков. Но, конечно, каждую гайку осматривать они не могут. На это весь расчет. Внимание! Балагур, покажи, что у нас есть.