Ничего святого Акунин Борис

Петроградская окраина, ноябрь 1916

Во дворе мертвого двухэтажного дома, где с начала войны никто не жил, блестели поднятыми кожухами две пролетки, крепкие лошади потряхивали ушами под нудной холодной моросью. Несколько мужчин стояли кружком, обступив военного в фуражке, укрытой от дождя клеенчатым чехлом. Всякий офицер знает, что этот гордый головной убор, один раз раскиснув, никогда уже не восстановит орлиной посадки, станет слегка обвисать, будто дряблое штатское кепи. Мокрый же френч поручику Романову был нипочем. Ни сырости, ни холода Алексей не замечал. Перед серьезным делом ему всегда было жарко.

И сотрудников для операций, чреватых пиф-пафом, он подбирал по тому же принципу. Тех, кто перед лицом опасности начинает зябнуть, переводил на менее нервную работу: документы обрабатывать, заниматься расшифровкой, максимум — в наружное наблюдение.

Но сегодня люди были как на подбор, из числа не дрожащих, а потеющих. За исключением новенького, который весь трясся, но это, может быть, оттого что в первый раз. К новенькому еще нужно было приглядеться.

— Всем внимание, — очень тихо начал поручик.

К нему придвинулись плотней. Смотрели напряженно и сосредоточенно — как выражался подполковник Козловский, сугубо. Поручик Романов нарочно ввел себе в привычку с подчиненными праздной болтовни не разводить, даже в спокойной обстановке. Люди должны знать, что начальство попусту языком не чешет, и ловить всякое сказанное слово.

— Что кому делать и чего не делать, я объяснил каждому на личном инструктаже. Сейчас хочу прибавить только одно. Важность задачи вам известна. Добудем книжку — считайте, сражение выиграли. Провалим — месяц работы всего управления псу под хвост.

С начала осени Алексей служил в Петрограде, перевелся сюда вслед за князем Козловским. После впечатляющих успехов летней кампании подполковнику вышло повышение — он возглавил контрразведку столичного округа. В любой иной военной специальности попасть из фронтовой мясорубки в глубокий тыл почиталось бы за счастье, избавление от сонма опасностей. Но не в контрразведке. Во всяком случае не в питерской.

Это сухопутные армии сражаются на передовой, а битва контрразведки с самой опасной из вражеских разведок, стратегической, разворачивается прежде всего в столице и в Ставке верховного — там, где хранятся главные секреты, где принимаются главные решения. Лучших профессионалов, ударные ресурсы, львиную долю затрат немецкий Абтайлунг-3 «Б» бросал отнюдь не на прифронтовой шпионаж, а на поддержание и развитие сети агентов, действующей в Питере.

Чем глубже увязала Германия в нескончаемой борьбе с Востоком и Западом, чем больше крови теряли ее стальные дивизии, тем активней становилась работа немецких шпионов в Петрограде. Расчет у кайзеровских стратегов был правильный: бить туда, где у врага уязвимое место. А оно было известно и без разведдонесений. Империя пребывала в тяжелом кризисе, империя болела. И самым слабым ее органом, увы, являлась голова. Она и всегда-то была не семи пядей во лбу, а от длительной войны неглубокие ее извилины совсем перепутались, перестали как следует управлять гигантским телом государства.

Авторитет царской власти и правительства пал ниже некуда. Страна с болезненным удовольствием смаковала сплетни о царице и Старце, о тотальном засилии немецкой партии, о «Николашкином» пьянстве. И хоть всё было неправдой, люди охотно верили, потому что жизнь с каждым днем делалась всё тяжелей, а воевать становилось всё невозможней. Полстраны голодало, армия сидела без патронов и снарядов. И не оттого что продовольствия и снаряжения мало, а потому что транспортный коллапс. Умные люди предсказывали: вот застрянут где-нибудь в заторе поезда с зерном, останется столица на денек-другой без хлеба, и тогда грянет. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра. Но грянет обязательно. И слава Богу.

Самое страшное тут вот что: про «слава Богу» не революционеры говорили, те-то все были давно переловлены или пережидали в Швейцарии. Самые обычные граждане твердили, что долго это продолжаться не может. Устала Россия, обессилела от кровотечения. И конца испытаниям было не видно.

Вот шпионы и пользовались сумбуром. В их агентурной сети помимо обычных, для разведки традиционных, имелся специальный отдел слухов, и отдел транспортных диверсий, и даже забастовочный отдел — мутить рабочих на оборонных заводах.

Но, как любил в последнее время повторять князь Козловский: «Правительственный кризис — не нашего ума дело, а вот что касаемо шпионажа — тут уж, Лешенька, мое хозяйство, с меня и спрос».

Контрразведка что ж? Свое дело исполняла исправно, спасибо учителям-немцам, третий год экзаменуют. Кто из сотрудников оказался к учебе неспособен, тот давно на том свете либо выпровожен с ответственной службы за непригодность. А кто остался, свой хлеб ел недаром.

Поручик Романов, например, весь последний месяц разрабатывал операцию под кодовым названием «Любимая книжка». Из-за обширности и разветвленности своей сети немцы были вынуждены использовать самую простую систему шифровки — так называемую «книжную». Это когда у агентов имеется одна и та же книга, а послание кодируется посредством трехчисленных групп: номер страницы, номер строки и номер буквы. Хоть способ этот и примитивен, но затруднителен для дешифровки, а кроме того обладает важным достоинством — освоить такую тайнопись может любой грамотный человек, даже если у него нет специальной подготовки.

Уязвимость «книжного шифра» тоже очевидна. Если у подозреваемых лиц при аресте или тайном обыске обнаруживают книгу, уже известную контрразведке, это становится верной уликой. Поэтому всякое печатное издание, найденное у предполагаемого шпиона, обязательно вносится в особый список, который циркулярно распространяется по всем отделениям.

Резидентура уменьшает степень риска, меняя условленный текст не реже одного раза в месяц, и этой предосторожности до сих пор оказывалось достаточно. Стоило кому-то из коллег Алексея установить заветную книгу, а у немцев уже запущена следующая. Максимум, чего удавалось достичь, — задним числом расшифровать записки, перехваченные ранее. Но «книжный код» для сообщений особой важности не используется, имена и адреса им передавать запрещено, поэтому пользы от запоздалого чтения депеш получалось немного.

И всё же необходимость регулярного распространения среди агентов новой книги являлась ахиллесовой пятой немецкого орднунга. Романов сразу это сообразил и подготовил операцию, получившую одобрение начальства и необходимую организационную поддержку.

Цель: выявить новый код в самом начале его запуска. Задача-максимум: взять резидента всей питерской сети. Это было бы ого-го, такого успеха за всю войну еще не бывало. Но даже если не получится выйти по цепочке на дирижера шпионского оркестра, раннее раскрытие кода сулило две, три, а при осторожной работе и четыре недели спокойного чтения всех перехваченных писем. Так что выполнение задачи-минимум тоже гарантировало контрразведке массу удовольствий.

Способ, предложенный поручиком, был очень прост. Как только удалось установить ныне действующий код (роман госпожи Чарской «Записки сиротки»), агенты, которые производили негласный обыск на квартире подозреваемого, нарочно наследили в книжке — оставили отпечаток жирного пальца. При этом самого шпиона не тронули. Он, естественно, запаниковал, сообщил по эстафете, что шифр «засвечен».

Теперь оставалось только ждать, когда нескольким выявленным, но специально оставленным на свободе агентам передадут новое литературное произведение. Один из этих изменников ростом, статью и даже лицом был похож на очень толкового сотрудника из управления. На этом обстоятельстве Романов и выстроил план своей операции. Вольноопределяющегося Колбасникова подгримировали, приклеили нужной формы усы, на лоб надвинули шляпу — и отрядили на конспиративное рандеву.

— Стоите в назначенном месте. Трость держите под мышкой, белым набалдашником вперед. Можно немножко пройтись туда-сюда. К вам подходят, подают условленный знак, задают какой-то вопрос. Дело не в вопросе, дело в знаке. Вы должны ответить…

— «Душой, а еще более телом», — кивнул Колбасников. — Да помню я всё, Алексей Парисович. Интересно только, что за вопрос может быть с таким отзывом?

Романов не сомневался, что вольноопределяющийся всё помнит. Парень опытный, находчивый, развитый, из студентов-технологов. Но чересчур азартный. Поэтому повторить еще раз было невредно.

— Потом что?

— Как только он передаст книжку, я подаю сигнал, вот так. — Колбасников качнул тростью. Фарфоровый набалдашник было отлично видно издалека даже в темноте — проверяли. — И берем голубчика.

— Без вас! — Алексей погрозил ему пальцем. — Не вздумайте проявлять инициативу. Прощаетесь, поворачиваетесь, уходите. Заполучили книжку — всё, ваше задание исполнено. Брать связного будет группа Сливы. Это ясно? Не слышу!

— Так точно, ясно, — вздохнул Колбасников. — Вечно самое интересное достается «волкодавам».

Сам он числился «таксой» и «волкодавам» завидовал, хотя хорошая «такса» ценится выше. Это Козловский с Романовым придумали классифицировать сотрудников контрразведки по собачьим породам. «Волкодавы» — те, кто хорош при задержании особо опасных шпионов. «Такса» — пес норный, незаменим для проникновения в хитроумные лисьи убежища. Еще были «легавые» — агенты с отменным нюхом. «Борзые» — для погонь. «Пинчеры» — это универсалы, которые могут всё понемногу и очень удобны для переброски с задания на задание, но ни в одной области настоящими асами не являются. Идеальный начальник в контршпионажном деле должен быть «бульмастифом»: чтоб невозмутимо и флегматично, свесив брыли, лежал на ковре, пялился большими, как блюдца, глазами в огонь камина, излучал уверенность и спокойствие, а чуть что — бесшумно вскакивал и брал зубищами за горло. Таким шефом был генерал Жуковский, но он ныне в опале, отправлен на фронт командовать пехотной дивизией. Такая потеря! Мало ли генералов, кому можно дать дивизию, а в контрразведке второго Жуковского взять неоткуда.

Подполковник Козловский собственные способности оценивал невысоко: «пинчер», причем не первого класса. Надо еще сказать, что каждая из пород подразделялась на разряды, о чем самому агенту, естественно, не сообщалось — зачем подрезать человеку крылья? Поручик Романов, в отличие от князя, скромностью не отличался и свои таланты оценивал высоко: «такса» первого класса, «волкодав» второго, но приближающегося к первому, а еще «сеттер», причем первостатейный, и это качество ценил в себе выше всего. Сеттер — собака с очень быстрой реакцией, моментально ориентирующаяся в любой ситуации.

Ну а шпионов, в зависимости от ловкости и размера когтей, в петроградском управлении контрразведки калибровали по видам семейства кошачьих: от льва до драной кошки.

На финальный этап операции «Любимая книжка» поручик взял с собой семь человек. «Таксу» первого класса Колесникова, чтоб вывел на лису. «Волкодава» первого класса Сливу, от которого еще никто не уходил. В пару к унтер-офицеру Сливе — «пинчера» второго класса Кузина, потому что давно вместе служат, понимают друг дружку без слов. Обоих Алексей перетащил в столицу из контрразведки Юго-Западного фронта. Далее — «пинчер» Лапченко, невысокого третьего разряда, зато превосходно видящий в темноте. Обычно его использовали для статичной ночной слежки, а сегодня ему отводилась ключевая роль наблюдателя. Именно Лапченко должен был следить за белым набалдашником. Двое «борзых» были наряжены извозчиками — на случай погони поручик взял в транспортном отделе две пролетки из самых быстрых (автомобиль на этой глухой окраине мог привлечь ненужное внимание). А еще к группе был приписан беспородный щенок по фамилии Печкин, от которого требовалось только одно: глядеть в оба и не соваться. Князь Козловский, педагог, придумал нововведение — на всякое важное дело брать как минимум одного стажера, потому что с кадрами проблема и надо готовить смену.

— А если он книжку не передаст? — продолжал Алексей экзаменовать «таксу».

— Действую по обстановке, — бодро ответил Колбасников и поежился под бешеным взглядом начальника. — Виноват… Если связной ничего не передает, я роняю трость на землю. Связного не трогаю. Извините, Алексей Парисович. Про «обстановку» само выскочило.

Он даже в лице изменился — перепугался, что поручик заменит его на кого-нибудь другого. Романова сотрудники уважали, но не любили, считали сухарем, от которого доброго слова и тем более послабления не жди. Из тех, кто знавал Алешу совсем другим человеком, в управлении остались только Козловский да, пожалуй, еще Слива с Кузиным. Но и они уже вряд ли помнили, что когда-то он был светел, улыбчив, а в минуту отдыха часто напевал что-нибудь волшебно-медовым баритоном. Изменился Алексей Романов. И внутренне еще больше, чем внешне.

— Ну, пошел потихоньку, — сказал вольноопределяющемуся поручик. Обращение на «ты» в минуту опасности — наибольшая сердечность, на какую он теперь был способен.

Колбасников оценил.

— Авек плезир.

Приподнял котелок, трость под мышку и танцующей походочкой через подворотню туда, откуда сочился тусклый свет газового фонаря.

Оставалась еще минута, а потом и остальным будет пора по местам. Алексей оглядел угрюмые постройки, сомкнувшиеся буквой П. Место хорошее, удобное. Фабричка по производству бумажных манишек, в военное время прогоревшая из-за отсутствия спроса — большинство копеечных щеголей отправились на фронт.

— Вы двое здесь. Сигналы помните?

— Так точно, ваше благородие, — хором ответили «борзые».

— Вы — за мной, — махнул поручик наблюдателю и стажеру. — Что дрожишь? Как тебя, забыл?

— Печкин он, — подсказал Лапченко, покровительственно положив парню руку на плечо: не робей. — Первый день воюет. Ничего, Алексей Парисыч, приобыкнется.

На «волкодавов» Романов только глянул. Сливе ничего повторять не нужно — только обидится, он самолюбив.

— Всё. Разошлись.

Слива с Кузиным перебежали через улицу — на той стороне был пустой сарай с неплохим обзором. Сам Алексей в сопровождении глазастого Лапченко и поикивающего от волнения Печкина поднялся на второй этаж.

Высокое пыльное окно бывшего машинного цеха позволяло отлично видеть перекресток, где назначена встреча.

«Такса» уже прогуливалась под единственным фонарем. Убедительно прогуливалась, качественно. То изобразит подозрительность, начнет озираться. То, наоборот, явит беззаботность — вроде бы кавалер подружку поджидает. Именно так вел бы себя второразрядный шпион, явившийся на рандеву с посланником резидента. Вполне вероятно, что связной пришел раньше назначенного часа и сейчас ведет наблюдение, так что Колбасников актерствовал не зря, молодец.

Припав к биноклю, Романов осмотрел окна и подворотни домов, выходивших на перекресток. Свет нигде не горел. Рабочие и мелкие ремесленники, населяющие этот убогий квартал, ложатся рано. На улице ни души, кроме одинокого бонвивана под фонарем.

До часу ночи оставалось еще семь минут.

— Проверь-ка, на месте Слива? — велел Алексей. Можно было говорить и нормальным голосом, но от напряжения получилось шепотом.

Лапченко поднял специальную лампу с защитными крылышками, два раза мигнул. В чердачном окне откликнулся крошечный огонек.

— Слива да чтоб не на месте? Все бы вам шутить, Алексей Парисыч. — Наблюдатель усмехнулся, рисуясь перед новичком задушевными отношениями с начальством. И вдруг непочтительно схватил офицера за плечо. — Глядите, обернулся!

Фигура с тросточкой действительно развернулась в сторону улочки, что вела к заливу.

«Ноль пятьдесят восемь», — посмотрел на часы, для рапорта, Алексей. На две минуты раньше. Не похоже на гансов. Обычно они опаздывают, из осторожности.

Из-за угла (теперь было видно и с наблюдательного пункта) разболтанной походочкой вышла девица очевидной профессии — в коротком полупальто и горжетке. Романов вжался в бинокль. Лица было не видно — только что во рту папироса. На локте посверкивающий — не то бисерный, не то стеклярусный ридикюль.

— Принесло шалаву! Ишь, облизывается, — пробормотал Лапченко, тоже не отрываясь от бинокля. Окуляры у него были такие же, но разглядел зоркий агент больше, чем поручик. — Ну-ка, Колбасников, шугани ее, носастую. Вот зараза, привязалась! Все дело испортит!

Под фонарем

Миша Колбасников сразу определил, что в крошечной сумочке гулящей не поместится никакая бумажная продукция, кроме разве шпаргалки, — в свое время он был мастер изготовлять миниатюрные тетрадочки, в которые помещалась вся премудрость неорганической и органической химии. Ну и вообще, разве свяжется солидная разведка с вульгарной девкой, от которой за десять шагов несет дешевым одеколоном? Тут не в нравственности и не в брезгливости дело, а просто напьется, курва, или накокаинится и разболтает первому встречному все шпионские тайны.

— Иди, милая, иди. Я барышню жду, — сказал Миша и для наглядности помахал рукой: мимо топай, мимо.

Ночная птица остановилась. Из-под чудовищно начерненных ресниц на Колбасникова таращились ярко сияющие глаза. Длинный нос напоминал клюв. Кожа у непотребной женщины была то ли очень белая, то ли густо напудренная. Жирно напомаженные губы раздвинулись, выпустили струйку дыма. Язык проворно слизнул прилипшую табачную крошку.

Будто приняв какое-то решение, проститутка приблизилась к Мише вплотную. Он поморщился. Мылась она, что ли, «Сладким ландышем» по двугривенному пузырек?

— А может, не придет твоя барышня? — хрипло спросила наглая баба, шаря глазами по сторонам. Шлепнула Колбасникова по плечу. — Ты тут, котик, не замерз? Может, обогреться желаешь?.. Что язык проглотил?

Язык Миша проглотил оттого, что прикосновение к правому плечу в сочетании с вопросом, к которому подошел бы отзыв, было условным знаком. Значит, все-таки связной. То есть связная.

Чуть вздрогнув (это было нормально, шпион тоже бы вздрогнул), Колбасников ответил:

— Ж-желаю. Душой, а еще более телом.

И как бы в некоторой нервозности сдвинул на затылок шляпу.

Наблюдатели тоже вздрогнули!

Романов и Лапченко напряженно смотрели в свои бинокли и заметили, что непроизвольно прижимаются друг к другу, только когда у обоих одновременно дрогнули локти.

— Контакт! — процедил поручик.

Сдвинув котелок на затылок, «такса» подала сигнал, что контакт состоялся.

— Лапченко, следи только за набалдашником, понял? Больше ни на что не отвлекайся!

— Слушаю, Алексей Парисыч… Печкин, не наваливайся! Мешаешь!

Где ж у нее книга? Наверное, под пальто.

Ряженая шпионка (ясно, что настоящую уличную немцы использовать не будут) что-то говорила Колбасникову. Он то кивал, то качал головой. Очень хотелось надеяться, что у хитрых гансов не предусмотрены какие-нибудь дополнительные, контрольные вопросы. Если связная начнет уходить, не осуществив передачи, придется ее брать и обыскивать. Хотя, конечно, в этом случае операцию можно считать неудавшейся. Разве что получится с разлета, пока арестованная не опомнилась от страха, вытрясти следующее звено цепочки. Наводить страх Романов в последнее время научился недурно.

— Ишь, свезло вольноперу, — фыркнул Лапченко. — Страстная особа.

Женщина обняла одной рукой Колбасникова, прижала к себе, поцеловала.

Набалдашник трости, которую агент нарочно держал за спиной, на виду, наконец дрогнул. Очевидно, код был передан в момент поцелуя.

Но одновременно с движением трости прозвучал странный глухой звук. «Проститутка» отпрянула от «таксы» и быстро, быстро прошла прочь от фонаря.

Белая точка набалдашника качалась всё сильней, что уже было не похоже на сигнал. В следующую секунду Колбасников повалился на спину, а женщина перешла на бег. В ночной тиши по булыжнику застучали окованные каблуки.

— Мать…

Поперхнувшись бранью, Романов бросился к лестнице. Лапченко и новенький грохотали за ним по ступеням.

На улицу вылетели разом с двух сторон: слева поручик с наблюдателем и стажером, справа Слива с Кузиным. Не тратя времени на разговоры (и так ясно — случилась беда), помчались на перекресток.

Алексей оказался подле Колбасникова первым. Тот хлопал ресницами, но глаза уже закатились под лоб. Пиджак слева на груди был прожжен выстрелом в упор.

— Что? — крикнул Слива. И, увидев, что у товарища прострелено сердце, только крякнул.

Возле поручика и умирающего он задержался самое большее на полсекунды и понесся дальше — огромными прыжками, будто натуральный волкодав, настигающий жертву.

«Контрольный вопрос, ясно. Эх, Миша. Не упустить тварь!» Три короткие мысли — анализ, эмоция, вывод — промелькнули в мозгу Романова, пока он поднимался с корточек.

Тоже побежал — сначала не очень быстро, потому что нужно было отстегнуть портупею и скинуть шинель. Зато потом легко обогнал всех кроме Сливы.

Врет, не уйдет!

Тварь, хладнокровно убившая Мишу Колбасникова, успела оторваться шагов на сто и, если б не слабый свет фонарей, уже затерялась бы во тьме. Но женщине, даже самой быстроногой, от натасканных на погоню мужчин не убежать — конституция не способствует и юбка мешает. Несколько раз малокалиберный дамский пистолет сухо кашлянул из мрака красными брызгами, но неопасный с такого расстояния огонь преследователей не испугал и не задержал, только помог сократить расстояние.

Кричать Сливе, чтоб не стрелял, было незачем — сам знает. Сейчас Алексей боялся лишь одного: не нырнула бы, гадина, в какую-нибудь заранее присмотренную щель, а оттуда в путаные дворы или соседние переулки. Но беглянка почему-то не сделала этого. Домчалась до угла, повернула. И тут стало ясно, на что она рассчитывала. Щелкнул кнут, всхрапнули кони, лязгнули колеса. За поворотом связную поджидал экипаж!

Еще не видя, кто там и что, поручик, свистнув в пальцы особым образом, — подал команду «борзым». Ко мне! Будет гонка!

Выскочив за угол, наткнулся на Сливу. Тот уже не бежал, а стоял на месте, потому что на своих двоих коляску все равно не догонишь. Целил с локтя. Однако не выстрелил.

— Кучер встояка. Коняшек заслонил.

Романов и сам видел, что пролеткой правит кто-то широкоплечий, размашисто взмахивающий кнутом. Раз Слива не стал стрелять, значит, рассчитывает взять и связную, и кучера.

И то сказать, дорога вдоль залива тянулась версты на три, и сворачивать с нее было некуда, а коней в контрразведке держали заводских, аховых.

— Врет, не уйдет! — спокойно резюмировал унтер.

А тут с гиканьем, с грохотом вылетела из-за угла первая коляска: облегченная конструкция, резиновые шины, у орловских рысаков ноздри выворочены, гривы вразлет. «Борзой» первого класса Грайворона вожжей не придержал, знал, что начальник с «волкодавом» и на полном ходу впрыгнут, не промахнутся. Остальные агенты, помня инструкцию, в переднюю коляску не сели, набились во вторую, отстававшую всего на два лошадиных корпуса.

И только ветер засвистал в ушах

И только ветер засвистал в ушах у Алексея, вцепившегося в бортик.

— Сядь, вашбродь! Скорость гасишь! — рявкнул Грайворона.

В обычном состоянии он был сотрудник тихий, дисциплинированный, но во время погони впадал в раж, мог и кнутом ожечь. Романов не обиделся, сел. «Борзого» в таком деле следовало слушаться. Слива вообще на дне съежился — чтоб сопротивление воздуха уменьшить, а заодно и под пулю не угодить.

Едва стало ясно, что расстояние между беглецами и преследователями сокращается, как спереди, из серой мути начали бить уже не в один, а в два ствола. Причем у кучера оружие было серьезное. Судя по звуку, 96-ой «маузер». И пули напарник «гулящей» клал профессионально. Первая высекла искры из поручня, вторая вырвала у коренника клок гривы.

— Лошадей завалит, гад! — крикнул Грайворона.

— Где у тебя карабин?

Но Слива уже совал поручику выдернутый из чехла «винчестер». По меткости у Романова в группе равных не было.