Чёрный город Акунин Борис

– Что я могу, бедная вдова? – Саадат-ханум вся поникла. – Я всего лишь слушаю советов моего дорогого друга и защитника Гурам-бека.

Ее спутник поправил манжеты, насупил мохнатые брови, кивнул. Не обращая на него внимания, Арташесов снова обратился к вдове:

– Саадат-ханум, я поговорю с остальными, но вы сами знаете, что это никому не понравится.

– А бакинская рыцарственность? – воскликнула дама, в ее прекрасных глазах заблестели слезы. – А жалость к несчастной, которая вынуждена тащить тяжкую ношу на своих слабых плечах?

По-русски она говорила очень хорошо, гораздо чище, чем Месроп Карапетович.

– Э, когда речь заходит о нефти, у нас с рыцарственностью не очень, – сказал тот и веско прибавил. – Подумайте хорошенько, советую как друг.

– Хорошо… – упавшим голосом молвила Саадат-ханум. – Мой дорогой Гурам-бек, отведите меня куда-нибудь, где можно сесть. Голова кружится…

Они отошли. Наконец можно было откланяться.

Но это оказалось не так-то непросто. Услышав, что гость собирается уезжать, Арташесов пришел в ужас.

– Драгоценный мой, вы чем-то оскорблены? – спросил он в панике – похоже, неподдельной. – Если на глупые слова молодого Мусы Джабарова, я заставлю его извиниться! Если же на… – Он не договорил, но взгляд, устремленный на племянника, который по-прежнему маячил подле блистательной Клары, был красноречив. – У нас, если гость так быстро уходит, это плохой знак для хозяина!

– Чтобы меня оскорбить, требуются более сильные с-средства, – попробовал успокоить его Эраст Петрович. – А госпожу Лунную я оставляю обожателям на растерзание безо всякого сожаления и даже интереса.

Но Месроп Карапетович не унимался:

– Все заметят, что вы уехали без супруги. И многие из тех, кто особенно усердно за нею ухаживал, могут испугаться. Дорогой, вы не знаете бакинцев. Когда они сильно пугаются – ой, это опасно.

– Ничего, я рискну.

– Оставайтесь хотя бы до полуночи. Скоро зайдет солнце. Отсюда, из глубины, будут видны звезды. Всё небо как персидский ковер! Ай, красиво! – Арташесов воздел свои кишмишные глазки вверх. – А потом все пойдут в дом на банкет. Осетры, фаршированные омарами! Омары, фаршированные бискайскими креветками! Бискайские креветки, фаршированные икрой!

– А чем фарширована икра? – спросил Фандорин.

Минут десять продолжалось это препирательство. Мысленно Эраст Петрович проклял свою учтивость – нужно было уйти по-английски.

Наконец все-таки распрощались.

По пути к лифту, на краю бассейна, дорогу Фандорину преградил главный ассасин из киногруппы. Он успел здорово набраться в буфете, рог с вином покачивался в нетвердой руке.

– А-а, старый муж, грозный муж… – заплетающимся языком пробормотал актер, икнул. – Ик. Вы плохо видите сквозь ваши очки…

На этой фазе опьянения человеку обычно хочется скандала, поэтому Эраст Петрович ответил очень вежливо:

– О почтенный Ибн Саббах, я не ношу очков. Несмотря на старость, у меня идеальное зрение.

– Сами вы Саббах, – сказал пьяный, грозя пальцем. – А я бывший артист императорских театров и звезда серебряного, ик, экрана Лаврентий Горский! Я прогремел в «Войне и мире»! Ик.

– И сыграли там Долохова. Я д-догадался.

Фандоринское заикание звезде серебряного экрана не понравилось.

– Изволите меня пере… ик… дразнивать? – Горский сунул под нос Эрасту Петровичу рог, кажется, окончательно входя в роль задиры-гусара. – За красивых женщин и их любовников! Выпейте, сделайте одолжение.

Мысленно Фандорин записал Кларе за эту милую сцену еще одно штрафное очко. Прислушался к себе: может быть, это последняя капля и уже можно с чистой совестью разорвать отношение? Что скажет moralische Gesetz in mir[2]? Gesetz сказал: «Не хватит, но уже скоро. Потерпи».

– П-позвольте-ка.

Осторожно, двумя пальцами, Эраст Петрович отодвинул пьяного. Толчок был совсем не сильный, но Саббаху-Долохову много не требовалось. Он зашатался, и красное вино выплеснулось на белоснежный смокинг Эраста Петровича.

– О господи… – залепетал Горский, выходя из роли бретера. – Прошу извинить… Я не хотел…

Фандорин, опустив голову, рассматривал себя. Вид был такой, будто он только что сделал харакири тупым мечом. Сорочка, слава богу, не пострадала. На темных брюках брызг почти не заметно. А смокинг у Эраста Петровича был двухсторонний – если перевернуть наизнанку, черный. Всякий опытный франт знает, что с одеждой белого цвета вечно происходят неприятные неожиданности, поэтому нужно быть предусмотрительным.

Ущерб поправим, но где бы переодеться?

Он огляделся. Да вот хоть бы в гроте, где беседовали с подполковником Шубиным. Минутное дело.

За портьерой Фандорин осмотрел пострадавшую одежду и убедился, что вещь, увы, безвозвратно загублена. Такое не отстирается и не отчистится. До выхода дойти можно, но потом придется выбросить. За два дня вторая потеря. В багаже остается всего четыре смены приличного платья…

Сзади послышался легкий скрип. Это качнулась дверь решетки. Замок, прежде запертый, был открыт. Странно.

Из-за поворота каменной галереи, тускло освещенной электрическими лампочками, донесся тихий мелодичный звук. Свист?

Вечный компаньон сыщика – любопытство. Когда сталкиваешься с загадочным феноменом, возникает неодолимое желание его разъяснить.

Повесив на дверцу смокинг (пусть немного посохнет), Эраст Петрович перешел в режим «нимподзюцу» – беззвучно двинулся по коридору.

Близко, сразу за углом, кто-то очень точно, хоть и с паузами, высвистывал арийку «Ja, wir sind es, die Grisetten»[3] из «Веселой вдовы».

Еще шаг – и за поворотом галереи, которая уходила дальше, в темноту, Фандорин увидел стройную, невысокую даму, стоявшую к нему спиной. Она попеременно затягивалась папироской и отхлебывала из маленькой плоской фляжки, а в перерывах насвистывала, да еще ритмично постукивала туфелькой. Настроение у незнакомки было превеселое.

«Интересно, хороша ли она собой?»

Был только один способ это выяснить.

Эраст Петрович сказал: «Хм, хм».

Женщина проворно обернулась.

Ну, красоткой в конвенциональном смысле она, пожалуй, не была. Но лицо живое, интересное. А глаза – просто чудо. И брови хороши…

«Минутку, эти глаза и брови я уже видел! Собеседница Арташесова. Какая-то ханум, тоже нефтепромышленница. Саадат-ханум, вот как ее зовут».

Напрасно он предположил, что мусульманская вдова прячет под кисеей чрезмерный нос. Нос был с горбинкой, но тонкий – совсем не такой, как у Месропа Карапетовича. Губы изящного рисунка, сочные. Такие жалко скрывать от взоров.

Гримаса испуга и недовольства на миг исказила черты восточной красавицы, а рука, кинув папиросу, метнулась к чадре. Но тут же опустилась.

– Oh mon Dieu! – с облегчением воскликнула Саадат-ханум. – Я подумала, кто-нибудь из бакинцев. Вы кто такой и почему в одной сорочке?

«Создание не из робких. Перед Арташесовым прикидывалась. Ах да, они же тут в нефтяном бизнесе все железные. Очевидно, женщины тоже».

Он представился.

– Саадат Валидбекова. Миллион пудов с хвостиком. – Она сделала шутливый книксен. – Нет-нет, хвоста у меня нет. Это у нас так принято аттестоваться по объему нефтедобычи.

– Да, мне г-говорили.

– Про сорочку ладно, не объясняйте. Просто скажите, кто вы? – Она подняла с земли папиросу, как ни в чем не бывало сунула в рот. – Промышленник? Инженер? Трейдер?

– Нет, я нефтью не занимаюсь.

– Ну, значит, никто. Во всяком случае, по бакинским понятиям.

Эраст Петрович всегда подозревал, что мусульманки вовсе не так забиты и безответны, как считают европейцы. И всё же был ошарашен такой бойкостью.

– Сударыня… а почему вы держитесь сейчас совсем иначе, чем там?

– Зачем я буду прикидываться пугливой ланью, раз уж вы меня застукали за таким нешариатским занятием. – Саадат показала флягу и папиросу. – А кроме того, устаешь от всего этого… бахчисарайского фонтана. – Она кивнула в сторону бассейна. – Для дела приходится ломать комедию, но ужасно утомляет… Знаете, о чем я мечтаю?

Она прикрыла глаза, сладостно улыбнулась. Эраст Петрович догадался, что госпожа Валидбекова не совсем трезва.

– О чем?

– Продам дело ко всем шайтанам, уеду отсюда, буду жить в Ницце, гулять по Английской набережной. В открытом платье, с голыми плечами, чтоб обдувал бриз, в кружевных перчатках до локтей – и с дивным черным боксером.

– С черным боксером? – изумился Фандорин столь смелой фантазии.

– Ну да, на поводке. Только не с кобелем, а с самочкой, они ужасно грациозные! В Баку такое невозможно, это нарушит образ набожной мусульманки, – вздохнула веселая вдова. – Нечистое животное нельзя держать в доме – харам. Аллах милосердный, до чего же я люблю собак!

– Желаю, чтоб ваши м-мечты полностью осуществились.

И Фандорин удалился, чтобы не мешать даме предаваться запретным наслаждениям. Лоб разгладился, уголки губ растянулись в улыбке. Маленькая беседа отего-то исправила Эрасту Петровичу настроение.

– Он отстал?

– Нет, господин. – Маса обернулся. – Едет.

В обратный путь двинулись, когда уже стемнело – старый «парсифаль» долго не желал заводиться. И почти от самой виллы сзади пристроился всадник. Он не приближался, но и не отставал. Толком рассмотреть конную фигуру не удавалось. Когда меж туч выглядывала луна, было видно, что человек одет в черное, что на голове у него косматая папаха, и только.

Через четверть часа Фандорин притормозил, чтобы проверить, случайность или нет. Всадник тоже остановился.

Не случайность.

«Интересно. Посмотрим, что будет дальше».

– Как вы думаете, господин, у него одна рука или две? – спросил Маса. – Вот бы проверить.

Попробовали дать задний ход – человек развернул коня, отъехал дальше.

– Для слежки он ведет себя глупо. Для нападения еще глупее. – Эраст Петрович пожал плечами. – Черт с ним. Что может один человек, даже если у него две руки?

Японец согласился:

– Хочет плестись сзади – пускай. Хочет напасть – тоже пускай.

Так и доехали до Черного Города. Оторваться от всадника, прибавив скорости, было невозможно. Из-за колдобин и слабых фар приходилось двигаться не быстрее пятнадцати километров.

Ночью в нефтепромысловом районе было еще мрачнее, чем днем. Смога и черных построек было не видно, но по сторонам пылали зловещие огни, а выплывающие из мрака вышки походили на огромные скелеты. И еще то там, то сям звучали выстрелы.

– Я бы здесь погулял. – Маса с любопытством вглядывался во тьму. – Это меня развлекло бы. А то день кончается, и ничего такого не случилось. Скучно. После вчерашних происшествий я настроился на… – Не договорив, он быстро сказал: – Господин, конный приближается.

Эраст Петрович оглянулся. Действительно: всадник, все время рысивший на расстоянии в полтораста – двести метров, перешел на галоп. Черная бурка раскрылась, будто крылья. Силуэт казался неестественно большим – вероятно, из-за фокусов лунного света.

Если бы Фандорин смотрел вперед, он вовремя увидел бы вспышки – и залп не застал бы его врасплох. А тут вдруг ни с того ни с сего заложило уши. Ветровое стекло брызнуло осколками, «парсифаль» подпрыгнул на пробитых скатах. Пытаясь удержаться на дороге, Эраст Петрович вывернул руль – но нет, не удержался. Машина полетела на обочину, опрокинулась набок. Оба пассажира вывалились наземь.

Оглушенный, Фандорин крикнул:

– Ты цел?

Но японец лежал лицом вниз, не шевелился. Переднее стекло было пробито тремя пулями справа – как раз там, где сидел Маса.

Над головой бешено крутилось колесо. «Парсифаль» стоял на ребре, укрывая лежащих от выстрелов.

Эраст Петрович перевернул японца.

Скверно! Вся рубашка в крови. Из-под век видны белки закатившихся глаз. Дышит, но грудь прострелена. В опасном месте.

Нужно поскорей покончить с врагами и заняться раненым.

Вскочив на ноги, Фандорин высунулся.

Всё понятно. Засада была устроена на изгибе дороги, где автомобиль, и так ехавший небыстро, должен был притормозить. Стреляли с близкого расстояния, из-за каменной стены какого-то склада. Чудо, что не попали в водителя. Невероятная – то есть, собственно, обычная фандоринская – везучесть.

Гребень ограды снова озарился вспышками. Машина закачалась под градом пуль. Эраст Петрович в ответ выстрелил только один раз. Судя по воплю, не напрасно.

«Где всадник? Не подобрался бы со спины».

Но нет, сзади было чисто.

Оторвав кусок от масиной сорочки, Фандорин наскоро соорудил кровоостанавливающий тампон и заткнул рану.

«Нужно в госпиталь, скорее!»

Новый залп. «Парсифаль» задребезжал, опять пошатнулся.

«Включить ёрумэ».

С минуту Эраст Петрович массировал глазные яблоки, чтобы перенастроиться на «ёрумэ», ночное зрение. Враги, кажется, вообразили, что он выведен из строя. Кто-то спрыгнул со стены.

Двое.

Один побежал в обход справа, другой слева.

Как раз и «ёрумэ» наладилось. Выстрел из-за передка машины; скачок; выстрел из-за заднего бампера. Шмякнулись два тела, без вскрика. Эраст Петрович был зол, торопился, и потому бил наповал, в голову.

«Ну, много там вас еще?»

Ох, много.

Опять грянул залп. Автомобиль накренился и обрушился прямо на Фандорина, ударив его по затылку тяжелым ребром дверцы.

Очнувшись, Эраст Петрович понял, что не может шевельнуться. Его уже извлекли из-под машины, но крепко держали за руки и за ноги. По меньшей мере четверо. Лиц в темноте было не видно, только слышалось шумное сопение. Пахло табаком, чесноком и потом. Люди возбужденно переговаривались между собой на непонятном языке.

Но один повернул голову, крикнул по-русски:

– Хачик, этого кончать или как?

Из темноты ответили басом – тоже по-русски, но с сильным акцентом:

– Ашота убил, Арама убил, Саркис умирает. Не будет ему легкой смерти.

Земля заскрипела под тяжелыми шагами. Кто-то в папахе и черкеске встал, заслонив половину черного неба. Левый пустой рукав был засунут за пояс.

– Свяжите его, – приказал однорукий и прибавил еще что-то на непонятном языке – как догадался Фандорин, армянском.

Его быстро обмотали веревкой – с плеч и до самых колен, так что не пошевелишься.

С кряхтением подняли, понесли. Вывернув шею, Эраст Петрович увидел неподвижное тело, оставшееся лежать на том же месте. Несчастный Маса! Без медицинской помощи он умрет!

Еще через минуту Фандорин уже не считал Масу несчастным. Участь японца была завидной по сравнению с тем, что ожидало самого Эраста Петровича.

Он догадался, какую смерть уготовил ему однорукий, когда над головой зачернел ажурный переплет нефтяной вышки – одной из тех, что высились вдоль шоссе.

– Не головой вниз, ногами! – сказал русский. – Пускай помучается, гад.

Фандорина подняли над ямой, от которой густо и тошнотворно пахло нефтью.

– Раз, два, пускай!

Падение было недолгим – всего несколько метров. С тугим, ленивым всплеском Эраст Петрович рухнул в жидкую грязь, уперся ногами в дно, вскочил. Жижа доходила ему до пояса. Ступни почти сразу же начали медленно уходить вниз. Выдернуть ногу из-за тугих пут было невозможно.

Вокруг чернела абсолютная тьма. Лишь наверху серел сумеречный квадрат.

– Сдохни, сука!

Таково было последнее «прости», адресованное человечеством Фандорину.

«Симон рассказывал, что скважина засасывает задохнувшихся поденщиков».

С каждым мгновением Эраст Петрович будто становился на дюйм меньше ростом. Или это поднимался уровень липкой жижи? Дышать приходилось ртом – в пропитанном испарениями воздухе почти не было кислорода.

Несколько минут Фандорин пытался ослабить веревки. Но они были стянуты крепко. От рывков и метаний погружение в трясину ускорилось. Нефть доходила уже до середины груди.

Много раз Эраст Петрович размышлял, какою она будет – его смерть. Но в самых мрачных фантазиях не воображал ничего до такой степени ужасного.

«Благородный муж помнит: достоинство не в том, что с тобой происходит, а в том, как ты себя ведешь!».

Он задрал голову, чтоб напоследок увидеть кусочек космоса – пусть маленький и серый.

В квадратной дыре – это вдруг показалось гибнущему Фандорину последним, особенно гнусным издевательством – горела бледная звезда Венера.