Странный человек Лермонтов Михаил

Наконец-то один

Ему сейчас хотелось только одного — поскорей оказаться наедине с собой. Но, даже выйдя со двора, уйти Романов пока не мог.

Остановился у околицы, чтобы его было видно из хаты. Закурил, задрал голову — вроде как любуется звездным небом.

В кустарнике что-то хрустнуло.

— Вася, ты? — тихо позвал он.

— Никак нет, — раздалось из кустов. — Прапорщик еще с вечера велел мне сюда встать, а сам у хаты Банщика залег. Виноват я, ваше благородие. Не видел, как Нимец вылез. Отсюда глядеть — колодец загораживает. Но вы, слава Богу, сами управились…

Не понравилось Алеше, что Калинкин своевольничает. Но, с другой стороны, хорошо, что Слива здесь.

— Значит, так. — Он выпустил вверх струйку сизого дыма. — Бегом туда. Калинкина сменить. Самое главное место сейчас у хаты Банщика — могу доверить этот пост только вам. Объяснять некогда. Главное вот что: если Учительница туда явится, вызывайте наряд и берите обоих. Ясно?

— Так точно.

— Калинкин пусть мчится сюда и стережет Учительницу. Я уйду, как только он прибудет сюда. Исполняйте.

Шорох, приглушенный звук шагов, тишина. Отличный все-таки работник Семен Слива. Ни одного вопроса, ни одной зря потраченной секунды. А что Нимца проглядел, так из кустов часть двора действительно не просматривается.

Логика у Алексея была простая. Если Мавка останется дома, значит, согласна на сотрудничество. Если же кинется к Банщику, делать нечего — придется обоих арестовать. Всё равно роль болтуна-хлестакова провалена.

Существует еще одна возможность. Не особенно вероятная, однако исключать ее нельзя. Что Банщик — сам по себе, а Учительница связана не с ним и побежит докладывать кому-то другому. На этот случай тут будет дежурить Калинкин. Откроется еще один австрийский след — превосходно.

Докурил одну папиросу, зажег другую. Все время оставался на виду, прохаживался вдоль околицы, как бы в задумчивости. Пусть Мавка думает, что он колеблется, правильно ли поступил, оставив ее одну. Пусть понервничает.

Минут через десять в дальнем конце улицы показался тонкий силуэт Калинкина. Он бежал, подавал знаки, что хочет поговорить. Но объясняться с ним сейчас было некстати.

Романов сердито отмахнулся — от Калинкина, но Мавка, если подглядывала, должна была подумать, что чувствительный подпоручик жестикулирует сам с собой, отгоняет сомнения.

Сразу после этого Алексей очень быстро ушел. Завернул за ближайший угол и наконец-то смог немного расслабиться.

Все распоряжения отданы, неотложные меры приняты. Можно разобраться в мыслях и чувствах…

Он вернулся к себе, долго ходил из угла в угол.

Разобраться в мыслях и чувствах, увы, не получилось. Нужно было с кем-то поговорить. На свете имелся лишь один человек, с которым он мог поделиться своим смятением, кому мог излить душу.

Из штаба позвонил Козловскому. Час был поздний, удалось застать князя на квартире.

— Сейчас оденусь. Через четверть часа буду у аппарата, — сказал он сонным голосом, когда Алексей объяснил, что хочет пообщаться по защищенной линии.

Гарантированная от прослушивания телефонная связь была налажена между фронтовым управлением и радиопунктом, откуда Романов отправлял шифровки.

— Не спеши. Мне еще ехать в соседнюю дивизию, — сказал подпоручик. — Ночью это минут тридцать.

Гонка по темной дороге на мотоцикле немного остудила его. Стоит ли обсуждать всё это с Лавром? Только лицо потеряешь. Фу-ты ну-ты, скажет Козловский, какие нежности.

Поэтому, соединившись с управлением, он доложил только факты.

— И ты из-за этого поднял меня с постели? — Козловский длинно выругался. — Ну, попробовал ты перевербовать агентку. Сам еще не знаешь, получилось или нет. Надо ли арестовывать Банщика, тоже пока неясно. Ёлки зеленые, я прошлую ночь вообще глаз не сомкнул. И сейчас только-только прилег. А через два часа вставать! Не мог ты, что ли, до утра подождать? Это на тебя не похоже. Ты чего-то недоговариваешь?

Тогда Алексей глухо произнес:

— Лавр, паршиво мне. Во-первых, я с женщиной переспал. Без любви, даже наоборот. Из практических соображений. Как шлюха…

— С Учительницей этой?

— Да…

— Молодец. Стал настоящим контрразведчиком. — Князь зевнул. — Я не понял. Она что, крокодила какая-нибудь? Тогда тем более герой.

— Нет, она красотка…

Подполковник встревожился:

— Сифилитичка? Не психуй, дело поправимое. Я к тебе доктора пришлю…

— А во-вторых, я человека убил. В упор…

— Ну да, ты говорил. Нимца этого. И что?

— Первый раз в жизни. Меня много раз пытались, а сам я — впервые. Понимаешь, он шустрый такой, нож у него. А у меня «браунинг» маленький в кармане галифе. Ну, я колено согнул, и прямо через ткань… Он даже не крикнул. Наповал, представляешь?

— Наповал — это редко бывает, если из маленького «браунинга», — признал Козловский. — Что убил, жалко. Лучше бы оглушил. Хотя плевать. Все равно он немой. В общем, опять ты молодец. Поздравляю. Стал настоящим мужчиной.

— Спасибо…

Не надо было телефонировать, подумал Романов. Никто тут не поможет. Самому надо свыкнуться.

Но князь, оказывается, все отлично понял.

— Брось, Лёша. Дело банальное. Не ты его, так он бы тебя. Я, брат, тебе тоже кое-что расскажу… — По линии секретной связи прокатился тяжелый, продолжительный вздох. — Сон мне снится. Почти каждую ночь. Парнишка конопатый, плачет. Помнишь, на Днестре-то?

— Еще бы не помнить…

— А ты говоришь, Нимец. Ладно, пойду я. Может, подрыхну сколько-нисколько.

После этого разговора сделалось Романову легче. Всегда так бывает, когда кому-то хуже, чем тебе.

На следующее утро

Начальник дивизионной контрразведки завтракал в офицерской столовой, пребывая в гордом одиночестве. А может, не в таком уж и гордом. Время было оживленное, за остальными столиками свободных мест почти не было, но к подпоручику никто не подсаживался. Он ловил на себе косые, неприязненные взгляды. Не полюбили «особоуполномоченного» в 74-ой.

Это было хорошо и правильно. Алексей еще и нарочно форсировал надменный вид, с многозначительной прищуренностью впивался глазами то в одного, то в другого. Именно так себя вел бы прыщ на ровном месте, изображая солидную возвышенность.

Расположился Романов основательно и надолго. Заказал большую яичницу, поджаренного хлеба, потом чаю. Сидение в кантине могло затянуться. По уговору с сотрудниками (некоторые из них были внештатными, неочевидными), по утрам с восьми до половины десятого подпоручику полагалось находиться здесь, у столика, с которого просматривалась главная и единственная площадь Русиновки.

Состояние у Алексея после тяжелой ночи было несколько оцепенелое, но в общем спокойное. Даже удивительно. Ведь сегодня, вероятно, решится успех дела. Судя по тому, что ни от Сливы, ни от Калинкина вестей не поступало, Учительница к Банщику не пошла. Это просто отлично.

Едва он это подумал, как вдруг увидел выходящего из переулка Васю. Он двигался по направлению к столовой, решительно отмахивая правой рукой. Левая прижимала к боку шашку. Был прапорщик бледен, с кругами под глазами. После бессонной ночи на посту оно неудивительно. Кого, интересно, он оставил вместо себя у Мавкиной хаты?

Это первое, о чем Романов спросил помощника, когда тот сел рядом.

— Никого.

— Ты отлучился и оставил Учительницу без присмотра? Почему?

— Потому что я за ней не присматривал.

Калинкин нынче был странный. Лоб выставил вперед, словно бычок, затеявший бодаться. Губы сжаты. Глаза сверкают.

— Я еще ночью хотел тебе сказать, но ты отмахнулся и исчез… Надо было догнать, но я смалодушничал. До утра собирался с духом… В общем, я тебе вот что хочу сказать. — Не похожий на себя прапорщик теперь выпятил подбородок. — Я отказываюсь подглядывать за Мавкой. Потому что это низко. Во-первых, она никакая не шпионка. А во-вторых… Я на ней женюсь. Вот!

Последние слова он выпалил единым залпом и, густо покраснев, уставился на Романова, потерявшего дар речи.

— Она ни в чем не виновата, — с нажимом продолжил Вася. — Я за нее ручаюсь. У меня есть это право после… после того, что у нас с ней было.

— А? — поперхнулся Романов. — Было? Когда?

— Вчера днем. Я потому и послал вместо себя Сливу. Чтобы не быть перед ней подлецом после… ну, этого. А потом понял, что все равно это скверно. Следить за своей невестой я сам не буду и никому не позволю!

Алеша бешено затряс головой, чтобы скинуть проклятое оцепенение.

— Погоди, — холодея сказал он. — Я правильно понял? Ты ночью возле ее дома не дежурил? Вообще?

Минувшей ночью

Зря Романов, поджидая Васю, демонстративно прохаживался с папиросой около Мавкиного дома. Она не смотрела в окно. Она сидела там же, где он ее оставил, погруженная в задумчивость.

Всё на свете оказывалось не таким, как ей раньше представлялось. Во всяком случае, многое. Этой ночью она изменилась. Мир изменился. Жизнь изменилась. Всё изменилось.

В плохую сторону.

И мир, и жизнь, и сама Мавка утратили незамутненную ясность. Что с этим делать, непонятно. Но так, как раньше, уже не будет, это очевидно.

Просидев у стола час или даже больше, Мавка наконец поднялась. Накинула на плечи шаль.

Нужно идти к Опанасу.

Днем она летела к нему как на крыльях. Теперь шла, будто на казнь.

Это не помешало ей проверить, нет ли слежки.

Слежки не было. Ни возле дома, ни снаружи — Мавка нарочно попетляла по улицам.

Еще один балл в пользу подпоручика Романова, подумала она в школьных терминах. Его оценка повышается с «хорошо» до «отлично». Как странно: тот, кого ты считала жалким клопом, оказывается живым человеком, способным на сильные поступки. Из-за этого случившееся стократно ужасней. Такую занозу из памяти легко не выдернешь.

Она спохватилась, что терзается не из-за главного — не из-за своего провала, а из-за ерунды, мелочи. Подумаешь, кто-то с кем-то поскрипел кроватными пружинами — к Делу это не имеет никакого отношения.

Но для меня имеет, ответила себе она. И для Опанаса. Не то, что «поскрипела», а что заноза в сердце осталась. Как ему об этом рассказать? Но и умолчать нельзя…

Через подземный ход она шла на подгибающихся ногах, готовая ко всему. Сейчас он спросит… Нет, просто взглянет на нее, и всё сразу поймет. Упреков, конечно, не будет. Он ведь сам ей это поручил. Можно представить, чего стоило ему ожидание…

Дойдя до погреба, Мавка остановилась, чтобы собраться с силами. Она знала, как всё произойдет.

Опанас выслушает ее отчет. Сухо поблагодарит за важные сведения. Обязательно скажет что-нибудь про ее самоотверженность и про то, как сильно она помогла Делу. Наверное, еще и руку пожмет. Этого рукопожатия она страшилась больше всего. Оно будет означать, что главное меж ними кончено. Навсегда…

Наверху откинулся квадратный люк, вниз пролился неяркий свет.

— Нимец, ты? — донесся тихий голос Опанаса.

— Это я…

Он быстро спустился по лесенке, прикрыв за собой дверцу. В руке у него была керосиновая лампа, за поясом револьвер.

— Почему ты? Я же запретил…

Она молчала, опустив глаза.

Сейчас спросит: «Было?»

— Черт тебя подери! Я ведь предупредил, тебе здесь появляться нельзя! За тобой слежка!

— Нет слежки. Я проверила…

Опанас раздраженно взял ее за подбородок, поднял лицо к свету. Сейчас увидит глаза, и всё поймет…

Она зажмурилась.

— Что ты молчишь? — нервно сказал он. — Я тут, как на иголках… Ты раскусила Романова? Что он за фрукт? Простак или хитрец? И почему не пришел Нимец?

Ему наплевать! Он об этом и не думал!

Мавка открыла глаза и увидела, что не ошибается. Терзающийся ревностью мужчина так не смотрел бы. Во взгляде Опанаса читались лишь нетерпение и требовательность.

Только что внутри у нее всё трепетало, жгло, саднило. И вдруг стало холодно, бесчувственно.

— Да проснись ты! Отвечай!

Ну, она и проснулась. Как после долгого горячечного сна. Поглядела на стоящего перед ней усатого настырного мужчину, словно никогда раньше его не видела.

— Нимец убит. Романов его застрелил.

— Проклятье! Так я и знал! «Дурочку» подкинули! — Он тряхнул ее за плечо. — Говори, не молчи! Как это случилось? И, главное, почему тебя отпустили? Ты точно не привела хвоста?

Грубый, хищный, чужой, подумала она.

И вдруг, неожиданно для самой себя, наврала:

— Это произошло случайно. По недоразумению. Я заваривала чай, а болван Романов взял да зажег красную лампаду. Захотелось ему пущей интимности…

Ужаснулась: что я несу? И замерла — вот сейчас он скривится на слово «интимность» и наконец спросит.

Но Опанас упустил свой последний шанс.

— Холера! Всего не предусмотришь! И Нимец решил, что это сигнал? Понятно. Что было потом?

— Русский вышел во двор, до ветра. Я всё еще с самоваром возилась… Вдруг — выстрелы. Два.

— Я их слышал.

— Романов решил, что на него накинулся какой-то мой воздыхатель. Из ревности. Я не перечила. Да, говорю, ходил за мной полоумный какой-то, проходу не давал.

— И он поверил?

— Почему нет? Разве я не способна внушать безумную страсть? — Она улыбнулась презрительно — презрение адресовалось Опанасу, а он и не понял.

— Значит, подпоручик глуп?

— Как пробка. Я ему говорю: спрячь труп, сейчас патруль прибежит. Этот инцидент повредит твоей службе и моей репутации. Знаешь, что он сделал?

— Что?

— Кинул Нимца в отхожую яму.

Опанас только головой покачал.

— А дальше?

— От патруля он избавился быстро. Сказал, что учит меня стрелять из пистолета по горшкам. Показал удостоверение контрразведчика — они ушли.

— Буффонада какая-то. Но выстрелы были давно, в третьем часу ночи. Что было после?

— Всё, — с многозначительной улыбкой ответила она. — Всё, чего ты хотел.

Ну-ка, что он на это?

Удивился:

— После убийства у вас хватило куражу на любовные утехи?

Мавка зло рассмеялась.

— Романов так перья распустил. Как же, герой — одолел соперника. Самец-победитель.

Вот теперь он ее поцеловал — деловито.

— Умница ты у меня. Довела дело до конца. Разъяснила ты подпоручика?

— Там нечего разъяснять. Парень он храбрый, ловкий. И кобель первоклассный…

Опанас на это и глазом не моргнул. Ей, правда, было уже все равно — моргнет, не моргнет.

— Но дубина дубиной. Говорю тебе со всей определенностью: этой дурьей башке ни за что не поручат вести важное дело. Исключено.

— Уверена? На сто процентов?

— На двести.

Тут он обнял ее по-настоящему, стал целовать, даже предпринял попытку повалить на топчан, где давеча они предавались страсти.

— Пусти, — сказала Мавка. — А то меня вытошнит.

Он не очень-то и настаивал.

— Бедняжка, что ты вынесла… — У самого глаза прищуренные, смотрят в сторону. О другом думает. — Но это было не напрасно. Теперь русские у нас вот где!

Он потряс кулаком, но его мысль уже бежала дальше.

— Нимца нет. Значит, не будет и обратной эстафеты. По уговору в этом случае пришлют дублера-инспектора, через двое суток. Сидеть без дела я не стану… Скажи-ка, кохана, — Опанас ласково погладил ее по волосам, — а на что, по-твоему, можно взять этого Романова?

— Ты хочешь его завербовать? — удивилась Мавка. — Офицера русской контрразведки?

— Попытка не пытка. — Опанас азартно улыбался. — Раз он способен втихомолку спустить соперника в выгребную яму, да еще хвастлив и глуп… Неплохой материал для вербовки. Что посоветуешь? Ты по Романову теперь специалистка. Деньги?

Она смотрела на него с мстительной усмешкой. Ловец человеческих душ! Попадись на собственный крючок!

— Скорее шантаж.

— Но ты говоришь, он храбр?

— Физически храбрые люди часто боятся мнения окружающих или начальства. У Романова есть начальник, какой-то подполковник, от которого этот болван просто леденеет. Козловский, кажется, — вспомнила она разговор между Романовым и Жилиным в самый первый вечер.

— Так-так, князь Лавр Козловский — начальник фронтового управления. Отличная идея! Ты у меня действительно золото. Теперь я знаю всё, что нужно. Твоя помощь больше не понадобится. И встречаться нам теперь нельзя. Держись от меня подальше, хорошо?

— Хорошо, — согласилась она, подставляя щеку для поцелуя. — Буду держаться от тебя далеко-предалеко.

Когда она выбралась из норы к реке, рассвет еще не начался, но небо на востоке начинало подсвечивать багрянцем. Дул свежий, вольный ветерок.

К себе в хату Мавка возвращаться не стала. Не было там ничего такого, что ей хотелось бы взять с собой.

Она долго шла по берегу, потом поднялась на обрыв и пошла тропинкой через большое темное поле. Чтоб ни о чем не думать, шептала любимые стихи:

Неожиданный поворот

— Господи, Вася… Ведь она могла его предупредить! Да наверняка предупредила! Что ты натворил?!

Калинкин нахмурился:

— Кого «его»?

— Банщика! Или другого кого-нибудь, с кем она связана! Я тут сижу, а в это время, может быть…

Романов умолк — не потому что прапорщик сердито перебил его: «Ни с кем она не связана!», а потому что увидел в окно, как из-за угла выходит Петренко. Он выглядел спокойным, даже веселым. Шел к столовой. Некоторое время спустя из-за того же угла показался Слива. Унтер-офицер остановился подле входа в штаб и стал внимательно изучать доску с приказами.

— Марш отсюда! — быстро сказал Алексей. — Живо, живо!

Пухлые губы Калинкина задрожали от обиды.

— Вы не смеете со мной так! Я тоже офицер! Извольте по уставу!

— Да исчезни ты! — шикнул подпоручик. — Жди меня в умывальне! Он не должен видеть тебя со мной!

Когда Банщик вошел в залу, начальник дивизионной контрразведки увлеченно поедал яичницу, прихлебывая чай.

Петренко подошел с приветливой улыбкой.

— Я вижу, у вас свободно. Не возражаете?

— Милости прошу.

Что это значит? Была у него Учительница или нет?