Просто дыши Виггс Сьюзен
– В самом деле? И ты знаешь это… откуда?
– Я просто знаю, хорошо?
– Нет, ничего хорошего, и у тебя нет никакого представления, с кем она была до тебя.
– Она была. – Джек на мгновение замолчал. Затем он сказал: – Сара, разве мы не можем просто оставить эту тему? Мне жаль, что я сказал, что хочу развода. Это было глупо. Я просто не подумал.
О боже. Очевидно, Клив объяснил ему финансовую сторону разрыва с безупречной женой.
– Так что ты говоришь, ты передумал?
– Я говорю, что я с самого начала не имел этого в виду. Я был напуган, Сара, и чувствовал себя растерянным и виноватым. Причинить тебе такую боль… это было последнее, чего я хотел. Я был в панике и плохо справился со своей задачей.
Она и в самом деле чувствовала, что поспешила, и заметила это с неприятным толчком. Хотя она, без сомнения, была пострадавшей стороной, но она была в войне сама с собой. Часть ее продолжала любить его, та часть, которая провела ее сквозь лечение от рака и попытки забеременеть, таяла при звуке его голоса. В то же время та часть ее, которая только что пережила невыносимое унижение в кабинете адвоката, все еще хранила память о том, как ее муж трахает другую женщину.
– У меня болит голова, Джек. Для меня не имеет значения, хорошо или плохо ты справился с задачей.
– Забудь о том, что я сказал в то утро. Я не имел этого в виду. Мы можем пережить все проблемы, Сара, – сказал он, – но не так.
Стайка птиц исчезла, оставив бухту зеркально плоской и пустой, прекрасной в вечернем свете.
– Итак, знаешь что? – спросила она. – Я чувствую необходимость перемен.
Он колебался.
– Нам нужно поговорить о нас, – сказал он. – О тебе и обо мне.
– У тебя нет никакого представления о том, что мне нужно. – Сара не была сердита. Она была настолько далека от злости, что вошла в красную зону чувства, какого никогда не испытывала раньше, она даже не знала, что оно существует. Это было плотное, уродливое место с темными углами, где ярость собиралась и порождала образы, о которых она даже и не догадывалась. Там не было картинок, на которых она делает ужасные вещи с Джеком, там были картинки, где она делает ужасные вещи с самой собой. Это пугало ее больше всего.
– Сара, возвращайся домой, и мы…
– Мы – что?
– Справимся с этим как люди, которые заботятся друг о друге вместо того, чтобы общаться через адвокатов. Мы даже не можем назвать это расставанием. Мы можем все исправить, вернуться к тому, как все было раньше.
Ах. Ну да, сначала он говорил как злой, импульсивный, но честный человек. После того как адвокат объяснил ему, чего это будет ему стоить, он погрузился в раскаяние.
Она видела грузовик цвета шартреза, который выехал с бульвара сэра Фрэнсиса Дрейка и медленно двинулся к северу. На боковой дверце был нарисован тюлень – символ Гленмиура с 1858 года. Над головой у него сходились красные конические лучи, а позади было что-то вроде насоса. Коричневая от солнца татуированная рука с закатанным рукавом высовывалась из окна машины. Водитель немного повернулся, и Сара заметила бейсбольную кепку и темные очки.
– Почему бы мне этого хотеть? – спросила она Джека.
Она проехала полстраны, размышляя о том, как обернулось дело. Долгие часы одинокого пути заставили ее столкнуться лицом к лицу с правдой о ее браке. Она долго обманывала себя насчет того, что она счастлива. Она действовала как преданная, безупречная жена, но не была такой. Это было неприятно осознавать. Она сделала глубокий, успокоительный вздох.
– Джек, с чего бы мне хотеть, чтобы все было по-прежнему?
– Потому что это наша жизнь, – сказал он. – Господи Иисусе…
– Расскажи мне о банковских счетах. Обо всех четырех. – На нее накатило странное чувство. Глубоко внутри себя она обнаружила источник спокойствия, который действовал как общее обезболивающее. – Как скоро ты собираешься их заморозить? Не забыл ли ты сначала застегнуть ширинку? – На самом деле она знала ответ. Он предпринял все необходимые шаги через несколько часов после того, как получил пиццу. В Омахе она остановилась у банкомата, чтобы снять деньги со счета, только чтобы обнаружить, что карточка заблокирована. То же самое было и с другими счетами. К счастью, у нее есть кредитки, на которые она получает деньги за работу над комиксами.
И хотя она никогда раньше об этом так не думала, у нее были козыри. И была крупная сумма денег на счете, открытом на ее имя. По совету их доктора и Клива – которого до сегодняшнего дня она считала другом – они открыли ей счет, когда Джеку диагностировали рак. Если бы случилось самое худшее, ей бы пришлось самой принимать определенные решения.
Тогда ей не приходило в голову, что это может быть решение развестись с мужем.
– Я сделал это, чтобы защитить нас обоих, – сказал Джек.
– Нас обоих? О, я понимаю. Тебя и твоего адвоката, ты хочешь сказать.
– Ты явно не способна рассуждать разумно. Мне позвонили из банка о трансакции из отдела автопродаж..
– А, значит, вот о чем ты беспокоишься, – неожиданно поняла она истинную причину его звонка. – А я было подумала, что ты звонишь из-за меня.
– Теперь ты пытаешься избежать разговора.
– О, прости. Я продала GTO и купила машину, которую на самом деле хотела.
– Не могу поверить, что ты сделала это. Из всех детских, незрелых поступков это самый… У тебя не было права продавать мою машину.
– Оно у меня точно было, Джек. Я купила эту штуку, помнишь? И она записана на мое имя.
– Это был подарок, черт возьми. Ты отдала ее мне.
– Парень, ты хорошо знаешь, как поругаться с девушкой из-за машины, – сказала она. – Я бы хотела услышать, что ты можешь сказать о чем-то действительно плохом, таком как… ох… неверность.
Он даже не удосужился ответить на это. Как он мог?
– Я хотел бы, чтобы этого не было, но я не могу этого сделать. Мы должны пройти через это, Сара, – вместе. Мы можем исцелиться от этого. Мне нужен шанс искупить свою вину перед тобой. Пожалуйста, приезжай домой, сахарная фасолинка, – сказал он, используя ее уменьшительное прозвище, голосом, который обычно вводил ее в заблуждение.
Теперь ее от этого просто затошнило. С любопытным чувством отстраненности она смотрела на сцену перед собой – сонный приморский городок. Две женщины болтали на тротуаре. Стеснительного вида дворняга выдвинулась из-за угла, очевидно в поисках объедков.
– Я дома, – сказала она.
Брайди объяснила ей, что у нее будут преимущества, если она начнет бракоразводный процесс в Калифорнии, штате общей собственности. Она предупредила Сару, что адвокат Джека будет рвать и метать.
– А как насчет всего того, что я дал тебе? – напомнил ей Джек. – Прекрасный дом, все, что ты хотела, все, что тебе было нужно. Сара, на свете есть женщины, которые готовы убить за это…
Джек все еще говорил, когда она выключила телефон. Он так ничего и не понял и, наверное, никогда не поймет.
– Эти вещи бесценны.
Ее руки немного тряслись, когда она вставляла ключ в зажигание. Никогда, думала она. Ярость. Она знала о разводах достаточно, чтобы осознать, что это болезненная штука в отношении целого спектра эмоций. Она гадала, как и где ей придется бороться. Охватит ли ее внезапная агония, словно ее сбил грузовик, или боль будет жить в ней и размножаться под сердцем, словно вирус? Теперь она поняла, что чувствовал Джек перед началом своего лечения. Абсолютный ужас оттого, что она собиралась сделать, был мучительным.
Она сидела и ждала, пока сигнал единственного в городе светофора переменится с желтого на красный. На главной дороге остановился школьный автобус, и его стоп-сигналы открылись, словно пара больших ушей. Сара подозревала, что это тот же самый автобус, на котором она ездила всю свою жизнь. На боках было выведено: «Школа „Вест-Марин“»... Судя по возрасту детей, которые выходили из автобуса, это были младшие классы. Она смотрела на группу детишек с ранцами, шагающих по улице, задерживаясь у кондитерской, чтобы поискать в карманах мелочь. Некоторые из мальчишек были чисто умытыми, тогда как на лице других красовались разводы после пятичасового чая. Девочки были самых разных размеров и форм, их манеры были у кого неловкими, а у кого просто классными.
Одна из крутых девчонок – Сара различала таких за милю – была самовлюбленной блондинистой богиней, которая лихо зажгла сигарету. Сара вздрогнула, гадая, где девочкина мама и знает ли она, к чему приучается ее дочь.
И снова Сара сказала себе, что хорошая вещь состоит в том, что ее попытки забеременеть окончены. Дети – это постоянный вызов. Иногда они просто ужасны.
Последней из автобуса вышла прелестного вида девчушка. Маленькая, словно статуэтка, с сияющими черными волосами, бледной кожей и превосходными чертами лица диснеевской принцессы. В ней была безупречность существа из другого мира, и Саре не хотелось отводить от нее взгляд. Девочка была Покахонтас, Мулан, Жасмин. Сара бы не удивилась, если бы она вдруг запела во весь голос.
Конечно, она не стала петь, а двинулась прямиком к пожарной машине. У водителя в руках был телефон или радио. Девочка влезла в машину, закрыла дверь, и они тронулись.
Сара была наблюдателем, а не деятелем. Она всегда была такой, глядя, как другие живут своей жизнью, тогда как она жила своей в собственной голове. И ее пронзила мысль – трудная, – что, даже если она потерпевшая сторона в их браке, она тоже виновата в том, что он развалился. Ох.
Черно-белая собака отделилась от группы прыгающих мальчишек и выскочила на улицу. Сара выскочила из машины и бросилась к дворняге. Она ногой загнала ее обратно на тротуар. В ту же минуту она услышала визг тормозов. Она застыла посреди улицы в нескольких футах от пикапа цвета шартреза.
– Идиотка! – прокричал водитель. – Я чуть не сбил тебя.
Ее смущение быстро сменилось сожалением. В эти дни она относилась ко всем мужчинам с горечью и была не в настроении спорить с каким-то рыжим татуированным парнем в бейсбольной кепке.
– Там была собака. – Она жестом показала на тротуар, но дворняги уже нигде не было видно. – Простите, – пробормотала она и направилась обратно к своей машине.
Вот почему она всегда была наблюдателем, а не деятелем. Меньше шансов попасть в унизительное положение. Хотя теперь, благодаря Джеку, она открыла, что на свете есть вещи и похуже, чем унижение.
7
Пламя лизало лицо дочери Уилла. Каждый отдельный золотой язык, казалось, освещал разные грани ее бледной кожи и блестящих черных волос. Перекормленный углем огонь взревел и, казалось, лизнул ее ресницы.
– Господи Иисусе, Аврора! – крикнул он, вбегая в патио, чтобы опустить решетку гриля барбекю. – Ты знаешь, что так делать нельзя.
Одно мгновение его приемная дочь просто смотрела на него. С того момента, как она вошла в его жизнь восемь лет назад, она завоевала его сердце, но, когда она делала такие вещи, ему хотелось схватить ее и встряхнуть.
– Я разжигала барбекю, – сказала она. – Ты принес продукты?
– Да. Но я не припомню, чтобы я говорил, что ты можешь разжигать гриль.
– Ты слишком задержался в магазине. Мне надоело ждать.
– Предполагалось, что ты будешь делать домашнее задание.
– Я закончила. – Ее глаза, обрамленные темными ресницами, смотрели на него с порицанием. – Я только пыталась помочь.
– А, дорогая. – Он обнял ее за плечи. – Я еще не сошел с ума. Но я думаю, что ты сама знаешь, что разжигать огонь – не твое дело. Подумай только, какие заголовки появятся в «Беакон», если что-нибудь случится: «Дочь пожарного задыхается от дыма»!
Она хихикнула.
– Прости, папа.
– Я тебя прощаю.
– Можем мы делать еду?
Бургеры были их особым блюдом, и только их – по большей части потому, что больше никто к ним не прикасался. Они были сделаны из «Спэма»[5], «Велвиты»[6] и лука, прокрученных через мясорубку, а затем поджаренных, и подавались с томатным соусом. Рай в булочке. Аврора была единственным человеком, который ел эту снедь вместе с Уиллом.
Он поднял черную куполообразную крышку.
– Нет никакого смысла терять попусту такой хороший огонь.
За годы по необходимости он научился готовить. Долгие часы дежурства в пожарной части давали ему массу времени для тренировки. Он был знаменит своими пышными блинами, а его говяжий стейк с чабером однажды выиграл приз районного пожарного отделения. Для человека, который когда-то считался будущим профи в бейсбольной команде, карьера пожарного была необычным выбором. А для отца-одиночки она была слишком рискованной, но Уилл просто не представлял себе другого дела. Это было призвание. Годы назад он узнал, что лучше всего у него получается спасать людей, и риск был частью его работы. А когда доходило до собственной безопасности, Аврора – его сердце – была куда могущественней, чем бронежилет. У него просто не было выбора – он должен был прийти домой, к ней.
Пока бургеры шипели на гриле, они с Авророй работали бок о бок, делая вместе салат из макарон. Она болтала о школе с такой серьезностью, какая может быть только у семиклассницы. Каждый день был драмой, наполнен интригами, романтикой, предательством, героизмом, тайной. Согласно рассказам Авроры, все это происходило в школе каждый день.
Уилл пытался следовать за извилистой сагой о том, как кто-то послал эсэмэску не на тот номер, но его мысли были заняты своим. Он думал об огне в амбаре, пытаясь сообразить, почему его подожгли и кто это сделал.
– Папа. Папа.
– Что?
– Ты не слушаешь. Черт.
Она слишком хорошо понимала его. Когда она была маленькой, она не замечала, как он отвлекается. Теперь, когда она стала старше, научилась чувствовать, когда на нее не обращают внимания.
– Прости, – сказал он. – Думаю о сегодняшнем пожаре. Именно поэтому я чуть было не пропустил твой автобус.
Она быстро обернулась, вынула баночку горчицы из холодильника и поставила ее на стол.
– Что за пожар?
– Амбар на одной из боковых дорог. Умышленный поджог.
Она аккуратно сложила пару салфеток, ее маленькие ручки работали с проворной эффективностью.
– Кто поджег?
– Хороший вопрос.
– Так что ты совершенно без улик?
– Едва ли. Там целые тонны улик.
– Каких?
– Отпечатки ног. Газовая канистра. И кое-какой другой набор, о котором я не могу говорить, пока пожарное расследование не представит свой рапорт.
– Ты можешь сказать мне, папа.
– Нет.
– Что, ты мне не доверяешь?
– Я доверяю тебе целиком и полностью.
– Тогда скажи мне.
– Нет, – ответил он снова. – Это моя работа, детка. Я отношусь к ней серьезно на все сто процентов. Ты слышала что-нибудь? – Он взглянул на нее. Дети в школе болтают. Пожарные инспекторы гордились своей работой и обычно наслаждались тем, что знамениты. Они не могли долго держать язык за зубами.
– Конечно нет, – сказала она.
– Что ты хочешь сказать этим «конечно нет»? – Он уложил два бургера на поджаренные булочки и отнес их на стол.
– Я хочу сказать, что ты думаешь, что кто-то в школе в самом деле станет говорить со мной. – Она говорила, казалось бы, шутя, но Уилл заметил за этим замечанием реальную боль.
– Люди говорят с тобой, – сказал он.
Она аккуратно разрезала бургер на части.
– Тогда ты бы знал.
– Как насчет Эдди и Глиннис? – спросил он, упоминая двух ее лучших подруг. – Ты ведь с ними разговариваешь.
– Эдди занята своей группой в церкви, а Глиннис все время возбуждена, потому что ее мама встречается с Глорией.
– И отчего это она возбуждена?
– Перестань, папа. Я хочу сказать, когда это твоя собственная мама… – Она сморщила нос. – Дети не любят, когда их родители ходят с кем-то на свидания.
Он сердито посмотрел на нее:
– Включая теперешнюю компанию, я понимаю.
– Эй, если ты хочешь пойти на свидание с какой-нибудь женщиной – или с каким-нибудь парнем, просто не давай мне остановить тебя.
– Хорошо. – Уилл знал, что у нее в запасе миллион трюков, чтобы удержать его от свиданий. Учитывая, какими тяжелыми были ее первые годы жизни, это вполне понятно. Однако с ним это не имело большого значения. Он ни с кем не встречался.
– Может быть, я подожгу дом, – сказала она. – В знак протеста.
– Даже не шути на этот счет.
– Моя жизнь – шутка. И мне все надоело. Эдди и Глиннис живут слишком далеко. У меня нет ни одного друга здесь, в Гленмиуре.
Он представил ее в большом бетонно-стеклянном здании школы и долгие поездки на автобусе по враждебной территории. Только несколько детей жили в Гленмиуре, но он по наивности надеялся, что она заведет себе других друзей и отправится в старшие классы с большой группой поддержки.
– Эй, я тоже здесь вырос. Я знаю, это может быть нелегко.
– Точно, папа. – Ее взгляд был многозначительным. Она полила бургер теплым томатным соусом, затем положила на него сверху булку, откусила большой кусок и медленно прожевала. Под ее ногтями было черно от грязи.
Уилл инстинктивно понимал, что сейчас неподходящий момент отправлять ее мыть руки. В последнее время он не слишком хорошо разбирался в ее переменчивом настроении, но сейчас понимал. Он практически сделал карьеру, читая книги по воспитанию, несмотря на то что все они давали противоречивые советы. В одном они были единодушны – что бунт возникает, когда слишком силен родительский контроль. Не то чтобы эти выводы делали легче общение с тринадцатилетней девочкой.
– И что, ты думаешь, я с этим справился? – спросил он.
– Приветик! Бабушка и дедушка рассказывали мне о тебе довольно много. Включая тот факт, что ты был звездой бейсбола и первым в школе.
Он ухмыльнулся:
– Это их совершенно объективное мнение. А они рассказывали тебе, что я обычно ездил в школу на велосипеде вместо того, чтобы ждать автобуса, потому что боялся, что меня будут дразнить?
– Предполагается, что я от этого почувствую себя лучше? – Она ела методично и размеренно.
Он любил смотреть, как она ест. Согласно прочитанным книгам, Аврора подвергалась риску анорексии. Она отлично подходила к описанию – красивая, умная, намеренная преуспеть… и с недостаточно высокой самооценкой. Кроме того, ее бросили в детстве.
– Как насчет того, чтобы мы обсудили, как тебе быть более счастливой в школе? – предложил он.
– Давай, папа, – сказала она, втыкая вилку в макаронный салат. – Я могу поступить в группу поддержки или в шахматный клуб.
– И те и другие будут счастливы тебя заполучить, – подчеркнул он.
– Да, их счастье.
– Черт побери, Аврора. Почему ты так негативно настроена?
Она ответила не сразу, сначала сделала долгий глоток молока, затем поставила стакан на стол. Бледные усы полукружиями обвели ее губы, и Уилл испытал приступ сентиментальности. Он неожиданно увидел в ней тихого ребенка, который вошел в его жизнь годы тому назад, держась за руку женщины, которая превратила их жизнь в хаос и оставила после себя сгусток бурных эмоций.
Тогда, как и сейчас, Аврора выглядела потрясающе: большие карие глаза и блестящие черные волосы, сливочно-оливковая кожа и выражение изумления, когда с ней резко обращались. С первой минуты, как он ее увидел, Уилл сделал своей миссией искупить грехи, совершенные против этого ребенка. Он отказался от своих мечтаний и планов на будущее, чтобы защитить ее.
И ни разу, ни на одну секунду он не пожалел о решении, которое принял.
Или так он себе говорил.
Она вытерла рот салфеткой и неожиданно снова превратилась в тринадцатилетнюю Аврору, подростка, ее внешность стала женственной, и Уилл находил это пугающим.
– Она похожа на Сальму Хаек, – заметила Брайди прошлым летом, когда ходила с Авророй покупать ей купальник.
– Кто это такая?
– Латиноамериканская актриса, которая выглядит словно богиня. Аврора абсолютно потрясающая, Уилл. Ты должен ею гордиться.
– Какое мне, черт побери, дело до того, как она выглядит?
Брайди уступила:
– Я имею в виду, что она вырастет красоткой. И будет получать массу комплиментов и пользоваться успехом.
– Пользоваться успехом из-за того, что ты красотка, – это хорошо.
– Так было и с тобой, братец, – насмешливо поддразнила его Брайди. – Ты был самым хорошеньким учеником, какого когда-либо видели в старших классах.
Воспоминания заставили его вздрогнуть. Он был таким самовлюбленным, он был раздут от гордости, словно клещ.
Затем в его жизнь вошла Аврора, беспомощный и отвергнутый котенок, и все встало на свои места. Уилл посвятил себя ее безопасности, тому, чтобы помочь ей вырасти, дать ей хорошую жизнь. В свою очередь она превратила его из самовлюбленного идиота в мужчину с серьезной ответственностью.
– Почему я так негативно настроена? – переспросила Аврора, подбирая крошки с тарелки. – Черт, папа. С чего ты хочешь, чтобы я начала?
– С правды. Расскажи мне от всего сердца, что так невыносимо в твоей жизни.
– Пытаться быть всем на свете.
– Пытаться быть немного особенной.
Она посмотрела на него, в глазах плескался бунт. Потом она оттолкнулась от стола и направилась к своему портфелю, достала измятое объявление, напечатанное на розовой бумаге.
– Это для тебя достаточно особенное?
– Родительский вечер в вашей школе. – Он точно знал, почему это огорчает ее, но решил прикинуться дурачком. – Я не могу пойти. Я дежурю.
– Я знаю, что ты не можешь. Просто я ненавижу, когда они заставляют приходить родителей.
– Что в этом такого плохого?
Она отодвинулась на стуле.
– Как насчет того, что у меня нет матери? И никакого представления о том, кто мой отец.
– Это я, – сказал Уилл, пытаясь не показать гнева. – И у меня есть бумаги на усыновление, чтобы доказать это.
Благодаря Брайди, семейному адвокату, у него были отцовские права. Их никто не оспаривал – кроме Авроры, которая иногда мечтала о том, что ее «настоящий» отец – благородный политический узник, который разлучен с ней, потому что сидит где-нибудь в тюрьме третьего мира.
– Все равно, – сказала она, в ее интонациях звучало упрямство.
– У многих детей одинокие родители, – подчеркнул он. – Разве это так плохо? – Он жестом обвел комнату, имея в виду их дом. Деревянный дом, выстроенный в тридцатых, был не особенно модным, но из него открывался вид на пляж, и здесь было все, что им нужно, – собственные спальни и ванные, хорошая стереосистема и спутниковое телевидение.
– Ну хорошо, – сказала она. – Твоя взяла. Все просто супер.
– Это что, новая манера, которую ты освоила в седьмом классе? – спросил он. – Сарказм?
– Это просто талант.
– Мои поздравления. – Он чокнулся с ее стаканом банкой пива. В свой первый вечер после дежурства он всегда выпивал банку пива. Только одну, не больше. Серьезное пьянство не означало ничего, кроме неприятностей. В последний раз, когда он напился, это кончилось женитьбой и приобретением дочери. Человек не может себе позволить такого больше одного раза в жизни. – Ага, проговорилась, – сказал он. – Что сделает тебя счастливой и как мне дать это тебе?
– Почему с тобой все такое черно-белое, папа? – спросила она в раздражении.
– Может быть, твой отец дальтоник. Ты должна помочь мне выбрать рубашку для родительского вечера.
– Ты что, пойдешь? Я не хочу, чтобы ты шел! – завопила она.
Он не подал виду, что такое ее отношение – это стрела в его сердце. Не бывает хорошего возраста, чтобы бросить ребенка, но Уилл считал, что Марисоль выбрала самый ужасный. Когда Марисоль ушла, Аврора была слишком юной, чтобы видеть мать такой, какая она есть, однако достаточно взрослой, чтобы иметь воспоминания, словно тонущая жертва, всплывающая к поверхности. За все эти годы Аврора хранила эти воспоминания с детским идеализмом. Не было способа, чтобы приемный отец заменил ей мать, которая расчесывала бы ей волосы, пекла блины к обеду и знала все слова из «Короля-льва».
Однако он не переставал пытаться заменить ей мать.
– Мне жаль тебя разочаровывать, но я иду, – сообщил он ей.
Аврора ударилась в слезы. В последнее время это стало ее специализацией. Словно по сигналу, она плакала и переставала. В одно мгновение он услышал скрип, когда она бросилась на кровать.
Уилл подумал, не выпить ли еще пива, но решил, что не стоит. Иногда в такой ситуации он чувствовал себя таким одиноким, что у него было ощущение, будто он дрейфует в море. Он подошел к доске у двери. Они с Авророй использовали ее для напоминаний и писали на ней список покупок. Взяв мел, он написал: «Родительский вечер – четв.», чтобы не забыть. Наверху сердитая Аврора бросилась на кровать, и та недовольно скрипнула в ответ.
8
Удаляясь от города, Сара не велела себе сосредотачиваться на Джеке и на том, что он ей сказал. Но вместо этого она перебирала в уме их разговор, словно искала скрытое значение в каждом слове. «Ты пока не готова осознать свое участие в этом».
Из всего, что он сказал, это было самым абсурдным. В чем ей себя винить? В том, что она променяла неумеренно жрущий бензин GTOна «мини»?
«Пожалуйста, возвращайся домой», – убеждал ее Джек.
«Я дома».
Однако пока она этого не чувствовала. Ей никогда не было комфортно в собственной коже, где бы она ни жила. Теперь она осознала кое-что еще. Ее сердце не имело дома. Хотя она выросла здесь, она всегда искала что-то еще – вне дома – место, которому она бы принадлежала. Но она так и не нашла его. Может быть, она вскоре откроет, что это – место, которое она оставила где-то позади. Место вроде этого.
Это земля пышного изобилия и таинственных пустынь, отделенная кипарисами с плоскими кронами, изогнутыми ветром, шишковатые калифорнийские дубы, покрытые мхом и лишайниками, незабудки в холмистых лугах и скопы, гнездящиеся в ветвях деревьев.
Ее отец жил в доме, который построил его отец. Муны были старой местной семьей, их предки явились первыми поселенцами в городке вместе с Шафтерами, Пайерсами, Молтзенсами и Мендозами. Между домом и главным видом на бухту, известную местным как бухта Мун, хотя такого названия и не было на карте, лежало очаровательное болото. В конце гравийной дороги была устричная компания «Бухта Мун», занимающая длинное здание вроде амбара, частично переходящее в док. Дело было начато дедом Сары после того, как он, раненный, вернулся со Второй мировой. Он был ранен пулей в ногу немцами во время битвы при Балдже и ходил неизменно хромая. У него был талант к бизнесу и глубокая любовь к морю. Он решил выращивать устриц, потому что они плодились и размножались в естественно чистых здешних водах и пользовались спросом в магазинах и ресторанах в районе бухты.
Его вдова, Джун Мун, в девичестве Гаррет, была бабкой Сары. Она до сих пор жила в доме, который семья называла «новым» домом просто потому, что он был построен на двадцать лет позже старого. Это было белоснежное бунгало с оградой из штакетника в конце дороги, в сотне ярдов от главного дома. После того как дедушка умер, сестра бабушки Мэй переехала к ней. Две сестры жили вместе, счастливо и спокойно.
Сара решила зайти к бабушке, прежде чем идти в большой дом. Она прибыла в состоянии ярости и горя и еще не видела бабушку и тетю Мэй. Теперь, когда она проконсультировалась с адвокатом и отбила попытку Джека изменить ее решение по поводу развода, она чувствовала, что лучше контролирует себя. Она повернула к дому бабушки, колеса «мини» зашуршали на устричных раковинах, устилавших подъездную дорожку.
Звуки бухты и прилива словно уничтожили прошедшие годы. Без всяких усилий они пропускали их через фильтр памяти. Когда она была ребенком, это было волшебное царство, полное снов и сказок. Окруженная прочным красивым домом у бухты и коттеджем ее бабушки невдалеке, она была в самом сердце безопасности. Она исследовала болото и устье реки; она следила за приливом и бросала самодельных ястребов на ветер. Она лежала в мягкой траве во дворе и воображала, как оживают облака. В воображении она превращала облака в реплики из комиксов, наполняя их словами, которые она стеснялась произносить вслух. Это был мир ее мечты, пахнущий цветами и высокой травой с насекомыми в ней. Когда она была ребенком, она читала запоем, находя на страницах истории выход своим мечтам. Она знала, что открыть книгу – это словно открыть двойные двери – следующий шаг заведет ее в Неверленд или Нод, ферму Саннибрук или на Малбери-стрит.
Когда она стала старшеклассницей, ее отношение изменилось. Именно тогда, как она подозревала, ее сердце утратило связь с этим местом. Она стала стесняться семейного бизнеса. Родители других детей были миллионерами, юристами, богатыми киномагнатами. А она была дочерью устричного фермера и, значит, неудачницей. Вот когда она научилась исчезать. В своих альбомах набросков она создавала особые места для себя самой, наполняя их всем, чего ей хотелось, – обожающими ее друзьями, собачками и кошечками, снегом на Рождество, платьями до полу, отличными оценками, родителями с нормальной работой, которые одеваются в костюмы вместо того, чтобы натягивать резиновый фартук и галоши. Она позволила себе позабыть о волшебстве; его высмеяли бы дети, которые находили саму мысль о том, чтобы жить в таком глухом месте, забавной.
Возвращаясь назад в эти дни, она осознала, какой глупой девочкой она была, позволив чьим-то чужим предрассудкам диктовать ей, какой ей быть. Независимая и обеспеченная, ее семья была мечтой, образчиком американского успеха. Она никогда этого не ценила.
– Это я, – позвала Сара из-за двери.
– Добро пожаловать домой, девочка, – сказала бабушка. – Мы в гостиной.
Сара обнаружила бабушку ожидающей ее с распростертыми объятиями. Они обнялись, и она закрыла глаза, ее ноздри наполнились запахом бабушки – запахом специй и печенья. Ее руки были нежными, хотя и неслабыми. Она отступила назад и улыбнулась, видя перед собой самое доброе лицо на свете. Она повернулась к тете Мэй, близнецу бабушки, такой же очаровательной и доброй, как ее сестра. Она почти мечтала, чтобы они не были такими добрыми: по некоторым причинам их доброта вызывала у нее слезы.
– Значит, папа тебе сказал? – спросила она.
– Да, сказал, и нам очень жаль, – ответила тетя Мэй. – Правда ведь, Джун?
– Да и мы собираемся помочь тебе, чем можем.
– Я это знаю. – Сара сдернула свитер и забралась в старинное кресло-качалку, которое помнила с детства. – Я пережила первую встречу с адвокатом.
– Я сделаю тебе чай с молоком, – встрепенулась бабушка.
Сара уселась поудобнее и позволила им суетиться вокруг нее. Она находила успокоение в их домашних заботах и в том факте, что они не изменили в этом доме ни одной вещи. У них был все тот же капустно-розовый ковер на полу, та же скатерть с цыплятами. Как всегда, бабушкино место в гостиной было завалено журналами и газетными вырезками, разбросанными в беспорядке вокруг ее стула. Альбом для набросков и карандаши лежали на боковом столике. По контрасту сторона тети Мэй была скрупулезно организована, ее корзинка с вязаньем, телевизионный пульт и книги из библиотеки являли собой образец аккуратности. Здесь Сара всегда могла найти домашнее печенье с инжиром, рыться в бабушкиных сувенирах со Всемирной ярмарки или просто сидеть и слушать болтовню близнецов. Это успокаивало, но каким-то образом это место и напрягало. Сара гадала, не чувствуют ли себя сестры здесь в ловушке.
Поскольку они были близнецами, от них всегда ожидали чего-то новенького, и они оправдывали ожидания. Когда они выросли, стали наслаждаться своим особым социальным статусом, который был у хорошеньких молодых леди, популярных, с прекрасными манерами и так похожих друг на друга. История их рождения была легендой. Они родились обе в последний день мая, в полночь, во время ужасного шторма. Принимавший роды доктор клялся, что одна появилась на свет на минуту до полуночи, а вторая – минутой позже. Услышав об этом, родители назвали их Мэй и Джун[7].
Хотя биологически они не были однояйцовыми близнецами, большинство обычных наблюдателей с трудом их различали. У них были одинаковые белые волосы, одинаковые молочно-голубые глаза. Их лица были неотличимы, словно два яблока, бок о бок подсыхающие в вазе.
Несмотря на свое физическое сходство, сестры во многих отношениях были полными противоположностями. Тетя Мэй пунктуально и аккуратно занималась хозяйством, зато бабушка в свое время отдала должное богемной жизни и предпочитала рисование домашней работе и семье. Более традиционная тетя Мэй одевалась в хлопковые платья из набивного ситца и вязаные шали. Бабушка предпочитала комбинезон и рубаху с национальным орнаментом. Но женщины, однако же, провели всю свою жизнь, оставаясь фанатически преданными семье и общине.
– Ты, наверное, не хочешь говорить о своей встрече, – предположила тетя Мэй.
В этой семье отказ был высоким искусством.
– Я расскажу вам все в деталях.
Читать бесплатно другие книги:
