Кремлевская жена Тополь Эдуард

5

11.44

В Доме моделей на проспекте Мира шла фотосессия для очередного номера советского варианта западногерманского журнала «Мода». Выпуск «Моды» в СССР стал возможен только благодаря личной поддержке Ларисы Горячевой, да и то очень малым тиражом 5 из-за сильной нехватки бумаги в стране. Даже такие соловьи перестройки, как про-про-прогорячевские «Московские новости» и «Огонек», не смогли в этом году увеличить свой тираж, хотя люди расхватывали их уже в шесть часов утра. А очереди за ними выстраивались еще раньше…

Ну а «Мода» с первого же номера стала еще одним, стотысячным, наверное, предметом спекуляции на черном рынке. Еще бы! Яркие фото роскошных девочек в еще более роскошных нарядах! Глянцевая бумага! Реклама супермодных вечерних платьев, ожерелий, духов, купальных костюмов, сумок, туфель, норковых шуб, легковых автомобилей, косметики, бюстгальтеров, колготок, массажных машинок, домашних саун и так далее, и так далее – всего, что у нас достать совершенно невозможно, разве в валютных магазинах «Березка», но кто пустит в эти магазины простую советскую женщину? Так хоть посмотреть! Хоть увидеть, как нормальные люди живут! Даже полтавские бабы платили спекулянтам за «Моду» по десять рублей при ее официальной цене 75 копеек.

Но уже после появления первых номеров журнала в стране возник ропот: эта «Мода», мол, только дразнит наших женщин, только развращает наших дочерей, которые видят теперь, как ужасно они одеты, обуты и накрашены. А кто виноват в этом? Лариса Горячева! Мало того, что сама шляется по заграницам, так еще в этой «Моде» показывает нашим бабам, как живут бабы на Западе – например, в той же разгромленной нами Германии! А на хера? На кой черт нам это показывать, если у нас в магазинах такой одежды нет и никогда не будет?

Редакция советского издания «Моды» срочно переориентировалась. Теперь наши и немецкие манекенщицы щеголяли на журнальных фотографиях в нарядах из советских Домов моделей, из наших экспериментальных пошивочных фабрик хозрасчета и кооперативных ателье мод. Причем повсюду, под каждой фотографией, крупным текстом было написано, какая из наших пошивочных фабрик выпускает или собирается выпускать это изделие и по какой цене… Конечно, популярность и цена журнала на черном рынке тотчас упали от этой метаморфозы – кому нужна эта советская мода?! Да еще по таким жутким ценам – 300 рублей за меховую шапку, 500 – за платье, 770 – за пальто…

Но редакция продолжала свою работу, и сейчас в Доме моделей все были заняты подготовкой очередного номера именно такого, советского варианта «Моды». Легендарный Слава Зайцев, то есть наш советский Пьер Карден, – сорокапятилетний, высокий, круглолицый, короткостриженый и одетый в темно-вишневый приталенный костюм и бледно-голубую рубашку с высоким воротником – женственно-быстрой походкой шел вдоль длинного ряда вешалок с платьями а-ля советская деловая женщина. За ним двигалась группа ассистенток. Зайцев приказывал взять это, это и это платье или костюм. Очередная ассистентка снимала указанное вместе с вешалкой и уносила в сторону, к большому зеркалу, возле которого толклись, наверно, двадцать манекенщиц, надевая то, что выбрал Зайцев, и подбирая к этому наряду туфли, сумочки, зонты…

Рядом с ними на стоящих вразброс стульях расположились редакторы «Моды», тут же стояли их фотографы – крутя головами, причмокивая, цокая или тоскливо вздыхая, все они по-русски и по-немецки оценивали предлагаемые Зайцевым туалеты, выбирали то, что казалось им соответствующим советскому стилю, приказывали манекенщицам заменить туфли или сумки, повернуться под светом ярких юпитеров, встать в профиль, поднять колено, отвести локоть, сесть в деловое кресло…

Отобранные модели подходили на утверждение к главному редактору советского издания – толстой молодой немке фрау Шитке и к Ларисе Горячевой, которая принимала участие во всей этой работе как внештатный, но полноправный член редколлегии журнала. Шитке, у которой над верхней губой явно пробивались усы, и Горячева сидели в креслах, перед ними на пюпитре были гранки страниц будущего номера журнала с пустыми пятнами для фотографий, рекламные проспекты западных фирм, прочие бумаги. Проглядывая их и одновременно оценивая крутящихся перед ними манекенщиц, Горячева и Шитке, почти не споря, утверждали или браковали предлагаемые Зайцевым модели и через весь зал переговаривались с ним по поводу фона, на котором эти модели нужно фотографировать.

– Только не церкви и не березки, Слава, я тебя умоляю! – почти на чистом русском языке и почти мужским басом говорила толстуха фрау Шитке.

– Хорошо, на фоне Мавзолея! – довольно дерзко отшутился Зайцев.

– Просто на Солянке, в толпе… – предложила Горячева.

– Тогда сначала нужно одеть толпу, – сказал Зайцев.

Как я поняла из этих разговоров, сразу после утверждения Горячевой и Шитке новых моделей пять немецких фотографов помчат манекенщиц в разные концы Москвы снимать их на Новом Арбате, Ленинских горах, набережной Москвы-реки, Пушкинской площади, Речном вокзале и прочих историко-архитектурных фонах. Но только не на фоне толпы! Если этих голенастых «деловых» манекенщиц в стильных костюмах пустить в нашу уличную толпу, они будут выглядеть инопланетянками…

Я стояла при входе в зал, в полутьме и издали наблюдала за Горячевой. Ее лицо не выдавало ни внутренней истерики, ни терзающих ее страхов, ни вообще каких-либо признаков душевной болезни. Деловая, уверенная в себе дама, со вкусом одетая, с короткой рыжей стрижкой. Во всем этом зале только я одна знала, что сейчас происходит в ее душе.

Собственно, потому я и торчала здесь, подпирая плечом дверной косяк. И конечно, я тоже была одета по-деловому – но не так стильно, как эти манекенщицы, а так, как два часа назад успела одеться в ГУМе на сорок рублей, выданных мне в Хозуправлении МВД по записке Власова. «Извините, – смущенно сказал мне Власов, подписывая направление в ХОЗУ, – больше четырех рублей в сутки я не имею права вам выписать…»

– Я же говорил: возьми с собой чемодан с вещами, – терзал меня Гольдин, когда мы вышли из МВД. Конечно, в зубах у него уже опять дымила сигарета.

– Да у меня в Полтаве и нет ничего. Пара юбок… – Сидя в его милицейской «Волге», я ошалело вертела головой, потому что на улице Горького происходило то, о чем в Полтаве мы знали только из газет да по «Голосу Америки». Здесь, у Центрального телеграфа, бурлила большая толпа крымских татар с плакатами «Прекратите геноцид!» и «Пустите нас в Крым!». Они запрудили всю мостовую на выезде с Огарева на Горького, шумели, что-то выкрикивали и пытались прорваться сквозь милицейский заслон вниз по Горького – скорей всего к Красной площади. Милиция суетливо перекрывала улицу полосатыми барьерами, а снизу, из проезда Ермоловского театра и с улицы Белинского, выкатывали на Горького крытые армейские грузовики и автобусы – явный признак предстоящих арестов. В просвете меж этими грузовиками мне бросилась в глаза театральная афиша: «Второй год свободы». «Вот уж действительно, – подумала я, – второй год свободы: на улице первого русского демократа Огарева – МВД, на улице просветителя России Белинского – милицейские грузовики. Парадокс истории!»

Тем временем Гольдин, совершенно не обращая внимания на происходящее вокруг, буквально въехал в толпу.

– Стойте, вы же задавите женщину!

– Если сейчас пережидать все демонстрации – лучше дома сидеть, – ответил он и продолжил наш спор: – А сколько тебе надо юбок?! Ты в служебной командировке!..

– А сколько юбок у вашей жены?

– А хрен ее знает! Я с ней еще не знаком!

Так, переругиваясь, мы выбрались из татарской толпы и доехали до ГУМа, причем Гольдин все время внушал мне, что я не должна покупать ничего лишнего, а только то, что могла бы взять с собой из Полтавы, если бы приехала в Москву сама, в одиночку…

– Как будто на ваши сорок рублей вообще можно хоть что-то купить! – язвила я.

– Остальное тебе купит Лариса, вот увидишь! Главное, чтобы ты явилась к ней естественно – как с самолета. То есть помятая…

Вчера в полтавском аэропорту при посадке в самолет нас действительно помяли изрядно – пассажиры сейчас, в конце летнего сезона, штурмуют самолеты так, словно в них дают апельсины. Потом мы час двадцать просидели в самолете, не взлетая, и даже Гольдин не смог выяснить почему. Потом была еще давка при пересадке в Харькове… Короче, в Москву мы попали только к ночи, измятые и измочаленные, как помидоры в государственном магазине.

– А какие у вас особые причины быть за Горячева? – приставала я к Гольдину по дороге в ГУМ.

– Есть причины, не все тебе знать, – сказал он и выматерил очередную выбоину на мостовой, на которой нас здорово тряхнуло: – Ну и дороги стали! Центр города!

Действительно, пять лет назад, когда я была в Москве последний раз, мостовые здесь не были так разбиты, да и фасады домов выглядели почище. Впрочем, не это меня сейчас интересовало.

– Неужели вы раньше не могли вмешаться в эту историю с гадалкой? – сказала я Гольдину. – Чтобы лечить Горячеву с самого начала?

– Раньше! – усмехнулся он, сворачивая на Манежную площадь. – Раньше мы считали, что вот-вот не сбудется очередное предсказание этой гадалки и все страхи Ларисы лопнут сами собой. Поэтому мы не мешали ей пойти к этому Бутману и даже выпустили его в эмиграцию… Ты это… Ты купи себе только какой-нибудь дешевый чемоданчик, зубную щетку, ну и какие-нибудь тряпки…

– А косметику?

– Ну и косметику…

– А вы хоть имеете представление, сколько стоит косметика?

– Да тебе вообще положено суточных 2 рубля 68 копеек в день! – разозлился он. – Скажи спасибо, что тебя по спецфонду оформили! А то – «Я никуда не поеду! Кто вы такой?» Вот и прилетела без ничего!

– Лучше расскажите, как вы проворонили эту американку!

– Не мы, а я, я! – сразу поник Гольдин. И выругал себя: – Полный дурак!!! – Он в сердцах швырнул за окно окурок и тут же достал из кармана пачку сигарет и зажигалку. – Но кто мог подумать, что ее нужно охранять?! Кому она нужна?! Мы даже поселили ее в номер без подслушивающей аппаратуры! Все равно Лариса собиралась быть с ней все время!..

– Значит – КГБ? – полуспросила я.

Он закрутил головой:

– Невозможно!

– Почему?

Он посмотрел на меня оценивающе, потом вздохнул:

– Придется тебя посвящать. Коротко ситуация такая: Лариса уже давно ищет повод, чтобы снять Чебрикова. Она на него зуб имеет за эти видеокассеты – ну, она тебе говорила, я слышал. Так вот, именно поэтому Чебриков ни за что бы не тронул эту гадалку – чтобы не связываться с Ларисой! Ельцин, как ты знаешь, сгорел на конфликте с ней…

– Значит, это не сплетни? Я слышала, что она вмешивалась в работу Ельцина. Значит, это не сплетни?

Борис Ельцин был секретарем Московского горкома партии и сторонником перестройки, но, по слухам, Лариса так доставала его своими телефонными звонками, что он сказал об этом на Пленуме ЦК.

И – слетел с должности.

– Не сплетни, не сплетни, – подтвердил Гольдин, нервно нажимая на сигнал, поскольку мы застряли в пробке на улице имени 25 октября. – Ты же видела, как она Власова достает! А Чебриков даже в Китай удрал от ее звонков! Поэтому я считаю: КГБ эту гадалку похитить не мог, ведь первое подозрение – на них! К тому же, если бы они готовили покушение на Горячевых, они бы просто не пустили эту гадалку в страну! Затянули бы с визой, задержали на таможне… Ну поехали, поехали, мать вашу!.. Ты подумай: какой смысл гэбэ дать Ларисе встретиться с гадалкой, а только потом ее убрать?

– Но кто же мог ее похитить? Или вы, или они. Третьей силы у нас нет. А может, армия?

– Не смеши меня! Откуда в армии могут знать, что к Ларисе прилетает какая-то гадалка? А кроме того, Вязов, министр обороны, – это человек Горячева, как Власов.

– Но кто же тогда?! Не могла же эта американка сама исчезнуть!

– В том-то и загадка!

– Но вы ее ищете?

– Я – нет. Я охраняю Горячеву. Но все министерство на ногах, МУР третьи сутки не спит! А Власов берет на себя все Ларисины звонки, чтобы люди могли спокойно работать. Иначе она всех замордует – просто редкий мастер настраивать против себя людей. Всех! Но приходится терпеть – ради Михаила Сергеевича! Он нам нужен…

– Ну, я и влипла! А может, ее выкрало ЦРУ?

Затянувшись уже крошечным у фильтра остатком сигареты, Гольдин посмотрел на меня с интересом. Так смотрят на идиотов, которые утверждают, что они Спинозы. Тем не менее он сказал:

– Теоретически все возможно… – И остановил «Волгу» в переулке Сапунова возле тыльного входа в ГУМ. – Прошу вас, мадам Бонд…

Теперь, стоя в дверях зала демонстрации мод Центрального Дома моделей, я в ожидании Горячевой еще и еще раз взвешивала все, что слышала от Власова и этого еврея Гольдина, а главное – то, как они это говорили. Верить им или не верить? Действительно, если бы КГБ готовил покушение на Горячевых, то они бы не впустили эту гадалку в Москву. Это ясно. Но, с другой стороны, кто еще, кроме КГБ и МВД, мог знать о приезде этой американки и выкрасть ее прямо из гостиницы? Значит… Значит, Власов и Гольдин меня дурачат. Это они похитили гадалку, например, чтобы довести Ларису до нервного срыва и засунуть ее в психбольницу… А что? Ведь сказал же Гольдин, что ее все ненавидят. А может, и сам Горячев замешан в этой интриге, чтобы избавиться от старой жены?..

Но в том-то и дело, что интуитивно я уже поверила Гольдину – это не они похитили американку. Да, при этом я твердила себе: стоп, почему ты должна верить этому жиденку на слово? Но есть же у меня профессиональная интуиция! И эта интуиция мне твердила: Гольдин не врет. Но тогда ничего не получалось! КГБ не похищал американку, МВД – тоже. Стоп, начнем с другого конца: на кого я работаю – на Горячеву или на Власова? Вот вопрос, который нужно наконец решить! Если на Горячеву, то я не должна верить ни единому слову ни Гольдина, ни Власова. И не важно, что этот Гольдин говорит так искренне. Евреи – они все умеют, в душу влезут – не успеешь и глазом моргнуть. Итак, вот версия: Горячев хочет избавиться от жены, довести ее до психбольницы, и Власов с Гольдиным выполняют его задание… Но стоп! По этой версии логично, чтобы Горячев, если он не верит ни в какие предсказания, сидел в Крыму, в отпуске и дал Власову и Гольдину возможность довести Ларису до эпилепсии. А он прилетает. Значит, опять у меня неувязка…

Так, кружась по лабиринту мыслей и все больше раздражаясь собственной тупостью, я простояла в тени, у двери зала демонстрации мод, почти до обеденного перерыва. А что, если, не мудрствуя, начать работать на Власова и на Ларису, а там будет видно! И – найти бы эту американку! Если верить Гольдину, весь Московский уголовный розыск, самые опытные муровские волки вот уже трое суток ищут эту пропавшую американку, а я вместо того, чтобы быть с ними, торчу в этом Доме моделей! И жду! Тупо жду. А Лариса ведет себя вовсе не как психопатка, а как деловая, выдержанная, спокойная женщина…

Все. Кажется, они закончили: Лариса встает и эта толстая немка тоже. Обе идут в мою сторону, к выходу. Внимание, Анька!

Но…

Лариса прошла мимо меня. Я чуть выступила из тени, но взгляд Горячевой скользнул по мне, не задерживаясь, и она прошла в дверь, немка предупредительно уступила ей дорогу.

Черт возьми, у меня нет иного выхода:

– Лариса Максимовна!

Она повернула голову в мою сторону, мы встретились глазами, и, могу поклясться всем, чем хотите, она меня узнала! Но даже тени улыбки – я уж не говорю радости – не возникло в ее серых глазах. Так смотрят на пустое место или на случайного прохожего, который окликнул вас, явно обознавшись. Отвернувшись, Горячева прошла в дверь…

Я обалдела и выматерилась. Вот те раз! Еще вчера она рыдала на моем лежаке в Полтаве и умоляла меня помочь ей, а сегодня даже не хочет узнавать! Ну?! И только потому, что я по первому ее слову не бросилась служить ей, словно собака, которую спускают на зайца! Да, не бросилась! А попросила время подумать! Но вот я прилетела, все бросила и прилетела, и меня, как кобылу на ярмарке, щупали глазами Власов и Гольдин – тоже из-за нее, Горячевой! А она! Японский бог! Народ голодает, четверть населения живет в нищете, дети мрут от материнской дистрофии, а эта Горячева модами занимается! Ладно, отставим эту лирику, но меня же на Таймыр сошлют, если я к ней не завербуюсь…

Я выскочила в коридор. И увидела, что обе они – Шитке и Горячева – свернули к женскому туалету. Я поспешила за ними, но тут какие-то рабочие потащили мне навстречу длинную вешалку с мужской одеждой, пришлось пережидать, и, когда я зашла в туалет, они обе уже заперлись в кабинках.

Я подошла к зеркалу, сделала вид, что поправляю косметику на лице. Характерный журчащий звук послышался из крайней кабинки слева, и я чуть не расхохоталась – Гольдин, который сидит сейчас с наушниками где-нибудь неподалеку от Дома моделей, вынужден слушать даже это!

Потом дверца этой левой кабинки открылась, из нее вышла усатая Шитке, на ходу застегивая боковой крючок юбки. Тщательно вымыв руки (я все это время делала вид, что крашу губы бесцветной помадой), она неприязненно понюхала воздух, покосилась на закрытую дверку средней кабинки и сказала:

– Лариса Максимовна, я буду ждать вас внизу, в холле…

– Хорошо… – ответил голос Горячевой.

Достав из сумки пачку немецких сигарет, Шитке вышла, а я нарочно включила воду, чтобы шумом предупредить Горячеву о том, что она здесь не одна. Зачем мне ставить ее в неловкое положение? Ведь она мне нужна… Я мыла руки, когда она вышла из кабинки. Мы встретились взглядами в зеркале. Она нахмурилась, поняв, что я так просто не отстану и разговора со мной не избежать.

Круто повернувшись, она молча прошла вдоль кабинок, открывая каждую дверцу. Все четыре кабинки оказались пустыми. Мы были наедине в туалете, если, конечно, не считать микрофона в каблуке ее новых бежевых туфель…

– Как вы меня нашли? – Горячева подошла к зеркалу, стала мыть руки под краном.

Ответ на этот вопрос был у меня заготовлен.

– Вы сказали вчера, что являетесь членом Детского и Культурного фондов. Я была и там и там, хотела попасть к вам на прием. В Детском фонде секретарша сказала, что сегодня вы здесь.

И я честно посмотрела ей в глаза – все, что я сказала, было чистейшей правдой: Гольдин сам привез меня сначала в Культурный, а потом в Детский фонд. Конечно, он прекрасно знал, где находится Горячева, его люди дежурили у Дома моделей еще с утра, но мне-то полагалось самой отыскать в Москве Горячеву.

– Обо мне не дают сведений кому попало, – сухо сказала Горячева.

– Да, – ответила я. – В Культурном фонде мне ничего не сказали. Поэтому в Детский я явилась в своей милицейской форме и с засургученным пакетом. Как будто я от министра Власова и должна вручить вам пакет лично и срочно… Ну а они сказали, что вы здесь.

Она продолжала смотреть мне в глаза острым, буравящим взглядом. Но я и не такие выдерживала взгляды!

– А где ваша форма? – Горячева прошлась глазами по моему наряду – юбка и дешевая кофточка из сатина, отороченная тесьмой, – советское производство, только что из ГУМа, но такими бездарными кофточками завалены не только московские магазины, а даже сельпо в Хороле и Диканьке.

– Моя форма? В чемодане…

– В чемодане – где?

– Внизу, в раздевалке…

Мускулы Ларисиного лица чуть ослабли – я выиграла первый раунд!

Гольдин и тут оказался прав, когда сказал, чтобы я притащила в Дом моделей свой чемодан. «Психи втройне подозрительны, – внушал он мне. – Поэтому Ларисе ни к чему знать, что ты летела самолетом и ночевала в „Золотом колосе“. В Москве устроиться в гостиницу можно только по броне или по большому блату! Нет, ты приехала самым дешевым поездом сегодня, в 8 утра, на Киевский вокзал. И сразу – в Культурный фонд. С чемоданом, как провинциалка…»

И – он оказался прав, этот предусмотрительный еврейчик!

Но все-таки в глазах у Ларисы было еще недоверие.

– Почему вы решили принять мое предложение?

– Потому что вы назвали меня дурой, – сказала я и впервые улыбнулась.

Горячева удивленно округлила брови.

Я объяснила:

– Только дура может отказаться от такого шанса выскочить из провинции.

– Гм! – хмыкнула она с удивлением. – Хотя бы честно!

И я поняла, что выиграла. Материалистка до кончиков ногтей, она никогда бы не поверила, что меня растрогали ее слезы или что я настолько поддерживаю политику ее мужа, что готова ради этого сражаться с МВД, КГБ или другими заговорщиками. Но зато в маленькую эгоистическую выгоду, которую сулит мне это дело, она поверила сразу, без колебаний. А то, что я так нагло, в упор и заранее выставляю свой счет за будущую работу, – это лишь укрепило ее доверие ко мне. Так какая же она психбольная?!

6

13.15

– Блузки… Свитера… Юбки… Еще блузки… Деловые пиджаки… Снова юбки… Туфли!

«О нет, – подумала я, – только не туфли!»

Длиннющая комната-гардеробная была больше похожа на склад женской одежды. Лариса шла вдоль вешалок, говоря:

– Какого черта ты должна что-то покупать, когда у нас с тобой один размер? Возьми вот этот пиджак, это из Парижа! И эту юбку – смотри на ярлык: «Пьер Карден», ненадеванная…

Она показывала мне свой королевский гардероб с нарочитой небрежностью, но в каждом ее жесте сквозило чисто женское хвастовство. А я невольно сравнивала эту кладовую со своей каморкой. Даже простая гардеробная у Ларисы больше всей моей «квартиры» в Полтаве! А дом уже и сравнивать не приходится! Большой двухэтажный особняк на Ленинских горах, за окнами – парк и вид на Москву-реку и на весь город. Охрана, прислуга, садовник, повар. Под окном среди деревьев – гамак, детская карусель, какие-то яркие импортные детские автомобили и паровозы чуть ли не в натуральную величину – для двух внуков Горячевых.

Ну, конечно, самым сильным ударом по моему женскому сердцу были Ларисины шубы. Господи, ну как тут не выматериться! Целая стена в гардеробной занята только шубами: короткая шубка из темно-коричневой норки… длиннополая из огненно-рыжей лисы… еще одна из серебристо-голубых соболей… опять короткая из золотого каракуля, пелерина из горностая!..

Да, чем дальше я шла вдоль этой выставки, тем меньше у нее оставалось шансов на мою преданность. Но она словно вдруг прочла это на моем лице.

– Завидно, да? – сказала она с усмешкой и остановилась: – Скажи честно, завидно?

– Ну-у-у… – протянула я неопределенно.

– Конечно, завидно. Я сама иногда думаю: елки-палки, Лариска, – ты же императрица! Соболя, горностаи! Только, Аня, хочешь – верь, хочешь – нет, но если бы мне заново родиться… Ну что эти соболя? Стоишь в них на приемах, как вешалка. Муж хоть делом занят: переговоры, разоружение, займы. Хаммер, Рейган, Коль, Миттеран. А я? Развлекаю президентских жен! «Хау ар ю, как ваш внук? У него прошла простуда?» А слово не так скажешь или шагнешь не туда – газеты такое распишут! «Лариса отказалась пить чай у Нэнси Рейган! Холодная война!» Ужас! Ведь мы с мужем – первая цивилизованная кремлевская пара! Нашей стране за это миллиардные займы дают! А в России это понимают? Ни черта! «Ах, Лариса опять прилетела в Америку в новой шубе!» Да гори они огнем, эти шубы! Я на Алтае родилась, там охотники таких соболей мешками в сараях держат! Что я ищу? Ах да, плащ для тебя!..

– Лариса Максимовна, нам нужно поговорить.

– А все эти встречи с трудящимися! – громко продолжала она, рыская по вешалкам с шубами, пальто, плащами и словно не слыша меня. – Стоять возле мужа и молчать. Что бы ни происходило – ничего на лице! Какой-нибудь идиот кричит Михаилу, что жрать нечего, а ты переживай: найдется муж что ответить или нет? А толпа на тебя глазеет, и все тебя ненавидят за то, что ты не стоишь в очереди за колбасой! Как будто мы виноваты, что страной семьдесят лет правили бандиты…

– Лариса Максимовна, нам нужно о деле… – снова перебила я, видя, что она заводится и вот-вот перейдет на крик.

Но ее невозможно было остановить, она уже швыряла одежду с вешалок.