Прогулки с Хальсом Тихонова Карина
— Я хотела избавиться от своего уродства! Поймите, я ведь женщина! Мне тяжело быть… не такой, как остальные люди!
Председатель откинулся на спинку кресла. Его лицо искажала гримаса отвращения.
— Ты лжешь! С помощью этого колдовского зелья ты отравила скотину в своей деревне!
— Но моя скотина подохла так же, как и соседская! — возразила женщина.
— Это ловкий трюк, чтобы соседи не догадались, кто навел порчу на их скот! — сказал прокурор, первый раз вмешиваясь в ход судебного процесса.
Председатель суда поблагодарил его красноречивым взглядом.
Повисло тяжелое молчание. Женщина дрожала все сильней, обхватив себя обеими руками. Ее горб притягивал и завораживал взгляды зрителей.
Председатель суда шепотом посовещался с членами совета и громко объявил:
— Неельте Аринсен, мы предлагаем тебе пройти последнее испытание. Как известно, ведьмы и колдуны не могут утонуть. Мы опустим тебя в чан с освященной водой, и если ты останешься на поверхности… — Председатель суда не договорил, да этого и не требовалось. — Ты согласна?
— Да, ваше преподобие, — ответила женщина, не раздумывая.
Зрители изумленно переглянулись. Что за чудеса? Ведьма не боится освященной воды? Да она от одной мысли о ней должна забиться в корчах!
— Принесите все необходимое, — распорядился прокурор.
Секретарь суда вскочил со своего места и выбежал из зала. Через несколько минут в дверь вкатили громадную чашу. Служители установили ее в центре зала и начали наполнять водой. Священник приблизился к Неельте, выставив вперед распятие, словно оружие. Под этим прикрытием двое мужчин уложили обвиняемую на пол, связали большие пальцы ее рук с большими пальцами ног. Женщина скорчилась в странной и неудобной позе. Служители наполнили чан освященной водой и столпились в дверях, жадно ожидая, что будет дальше. Священник прочел короткую молитву, Неельте подняли с пола и понесли к чану.
Члены суда приподнялись со своих мест, а вслед за ними начали вставать со скамей зрители. Раздался всплеск, разлетелись в разные стороны брызги, и по залу прокатился единодушный вздох: женщина не ушла под воду, а осталась на поверхности!
— Она же очень худая, — вдруг нарушил тишину Франс.
Виллем поспешно толкнул друга в спину.
Впрочем, это замечание осталось незамеченным. Зрители и члены суда, как завороженные, не могли отвести глаз от чана. Бесконечно долго длилось тягостное молчание. Наконец председатель подал знак. Двое служителей под прикрытием распятия вытащили обвиняемую из воды.
— Не развязывайте ей руки! — крикнул испуганный женский голос.
Председатель успокоил всех красноречивым жестом: вытащил из-под плаща распятие и выставил его перед собой. Зрители лихорадочно схватились за цепочки на шее, и через минуту зал ощетинился многочисленными распятиями.
— Неельте Аринсен, хочешь ли ты что-нибудь сказать напоследок? — торжественно спросил председатель. Его рука с распятием заметно дрожала.
Несчастная подняла лицо, по которому стекали то ли капли воды, то ли слезы, и обвела зрителей отчаянным умоляющим взглядом. Ответом была гробовая тишина и выставленный частокол распятий. Она опустила глаза и едва заметно качнула головой.
— Уведите ее, — распорядился председатель.
Священники, лица которых были прикрыты капюшонами, вывели обвиняемую из зала, и зрители вздохнули с облегчением. Распятия снова спрятались под рубахи.
— Заседание окончено, — объявил председатель. — Приговор будет оглашен публично ровно через неделю. Идите, и да хранит вас Бог!
Виллем подхватил под руку оцепеневшего Франса и буквально выволок его на улицу. Лицо Франса было бледным, нижняя губа прикушена почти до крови. Дирк осмелился спросить:
— Что с ней сделают?
Виллем промолчал, а Франс глухо ответил:
— Сожгут на костре.
— Только за то, что она не утонула? — спросил Дирк и тут же умолк, увидев, как лицо брата исказила мучительная гримаса.
— Я же говорил, не стоит сюда заходить, — пробормотал Виллем, но Франс его не услышал.
— Я хорошо помню, как родители бежали из Антверпена, — сказал он. — Дирку повезло, он родился здесь, в Харлеме. Он не видел, как ночью в Антверпене жгли на кострах… живых людей. Но это делали испанцы, испанцы, будь они прокляты! Почему же здесь…
Франс не договорил и отвернулся. Виллем покачал головой.
— И ты решил, что Бог поместил плохих испанцев на одном берегу, хороших голландцев на другом и пустил между ними реку? Это было бы слишком просто, друг мой.
Франс резко повернулся к другу.
— Но надо же что-то делать! Это какое-то безумие! Объясни, за что осудили эту несчастную? За родинки? За то, что она упала с крыльца и у нее вырос горб? За то, что она такая худая и не может утонуть? За что?!
Виллем сухо кашлянул, прикрывая рот кулаком.
— В Олдервальде подохла вся скотина, — сказал он. — Люди остались без средств к существованию и хотят найти виноватого. Лучше всего человека, не похожего на остальных. Почему бы и не эту женщину?
— Ты правда так думаешь? — Франс прищурился.
— Это не я, это они так думают. — Виллем кивнул на зрителей, выходивших из ратуши. — И что прикажешь с ними делать? Раскроить глупые головы и вложить в них свои мозги? Сжечь на костре? Посадить в тюрьму за невежество и суеверия?
Тут он осекся, потому что глаза Франса вспыхнули ненавистью. Виллем оглянулся. По площади торжественно шествовал церковный совет, возглавляемый председателем суда. Виллем быстро шагнул вперед и заслонил друга.
— Не гляди так, слышишь, Франс, не надо!
Минуту Франс боролся с искушением выкрикнуть проклятие вслед людям в темных плащах, а потом резко повернулся и пошел прочь. Дирк побежал было за братом, но Франс с яростью бросил через плечо:
— Оставь меня в покое!
Дирк застыл на месте. Красивое лицо обиженно вытянулось и стало почти детским. Виллем тронул приятеля за локоть:
— Пускай побудет один. Пойдем-ка, друг Дирк, повеселимся.
Дирк взглянул на весельчака Виллема и почему-то подумал, что тот не такой уж веселый малый, как всем кажется.
Неельте Аринсен сожгли на городской площади через месяц после объявления приговора. Она держалась с мужеством и достоинством. Когда священник отказался дать ей распятие, Неельте выдернула из вязанки хвороста два прутика и сложила их крестом. Зрители, собравшиеся поглазеть на казнь, были удивлены: ведьма прочла молитву как настоящая христианка и умерла, сжимая в руках подобие креста из деревянных прутьев. После казни зеваки расходились угрюмые, не глядя друг другу в глаза. Они испытывали не радость, а гнетущую тяжесть, словно стали свидетелями чего-то позорного, темного, недостойного.
Церковники уловили настроение толпы. Это был последний колдовской процесс в Нидерландах.
Глава 2
Москва, август 2007 года
Лена стояла перед большим зеркалом и сосредоточенно разглядывала свое отражение. Не любовалась, трезво оценивала достоинства и недостатки, выискивала самые мелкие и незаметные изъяны, чтобы тут же начать их устранять. Она не имеет права жить в иллюзорном мире, как отпрыски богатых и влиятельных людей. Недавно одна сенаторская дочка во всеуслышание заявила, что у нее, как у всех красивых девушек, возникает много проблем с мужчинами. Лена поразилась, услышав эту фразу. Оказывается, есть люди, у которых напрочь отсутствует чувство реальности! Сенаторская дочка глазела в зеркало и не видела длинного лошадиного лица, врожденного косоглазия и подбородка, похожего на орудие пролетариата — булыжник. Она видела красивую девушку.
Впрочем, на то она и сенаторская дочка, чтобы безнаказанно говорить глупости. Лена себе такой роскоши позволить не могла.
Она смотрела на свое отражение и почти не замечала густых блестящих волос, гладкой кожи, широко расставленных серых глаз, пикантного курносого носа и красиво очерченных губ. Она видела, что кожа после жаркого лета стала сухой, веснушки, с которыми велась война не на жизнь, а на смерть, снова проступили на носу, на талии образовалась лишняя складка, и нужно провести повторное отбеливание зубов. Вот что она видела в зеркале, и зрелище ее вовсе не умиляло.
Привычку к трезвой самооценке Лена усвоила с детства. «Человек должен быть четко ориентирован», — говорила мама и была трижды права. Отношения, которые сложились между ними, можно было смело назвать деловыми. Сантименты, смешное сюсюканье и прочие глупости исключались буквально с пеленок. В пять лет Лена научилась читать, в шесть самостоятельно ходила в детский сад, благо он находился рядом с домом, в семь разогревала обед и мыла посуду за собой и мамой.
Маме было некогда с ней курлыкать, она занималась делом. Четко ориентированная женщина хотела получить хорошее образование, уехать из этой раздолбанной передрягами страны, жить в собственном доме и иметь покладистого мужа.
Вообще-то, на первом месте стоял муж, но вовсе не потому, что маме требовался устойчивый семейный статус. Правильно выбранный муж должен был обеспечить жене условия для достижения главных целей: получения образования и финансовой независимости. Потом с мужем можно было распрощаться.
Впрочем, один раз четкое ориентирование маму все же подвело. После того как первый кандидат в мужья уехал из города, не попрощавшись, все проблемы мама решала сама. Результатом этого принципа было большое белое пятно на том месте, где у других людей семейная история. Лена ничего не знала о своем отце, и разговоров на эту тему мама не одобряла. Не потому, что ей было больно вспоминать о мужском предательстве, просто она не считала нужным даром тратить время. Постепенно Лена научилась смотреть на вещи под рациональным углом и перестала терзаться обидой и любопытством.
Случайная поломка компаса не завела маму в тупик. Она блестяще окончила юридический факультет университета и вскоре приобрела репутацию лучшего юриста города. С каждым годом работы у мамы становилось все больше, а дома она бывала все реже. На воспитание дочери времени почти не оставалось, да этого и не требовалось: Лена уже занималась делом.
Приоритет отдавался английскому языку. Лена ходила к частному преподавателю три раза в неделю, а в промежутках между занятиями добросовестно выполняла домашние задания. Мама не придавала большого значения предметам вроде черчения или физкультуры, но требовала отличных оценок по русскому языку и литературе.
— Ты должна уметь общаться с людьми на самом высоком уровне, — внушала она дочери. — Не распыляйся на пустяки, занимайся основными вещами.
Лена приняла это как руководство к действию. Ее табель выглядел вполне прилично: пятерки по тем предметам, которые мама считала главными, четверки по всем остальным. «Все правильно», — говорила мама, быстро просматривая годовую ведомость. Лена облегченно переводила дух. Мамины слова означали, что ее компас не вышел из строя и стрелка указывает нужное направление.
По выходным Лена отправлялась в гости к бабушке с дедушкой. Мамины родители жили в небольшом одноэтажном домике на окраине города. Повзрослев, Лена часто удивлялась, как у таких милых и мягких людей могла вырасти столь четко ориентированная дочь? Бабушка с дедом напоминали старосветских помещиков Гоголя. Они обожали единственную внучку и охотно позволяли ей бездельничать Но уроки мамы, внушенные с детства, оказались сильнее искушений. Прогуляв целый день, Лена ложилась в постель, обкладывала себя учебниками по русскому, литературе, английскому и добросовестно отрабатывала прогулы. Никто не заставлял ее заниматься, никто не стоял над душой: просто иначе она не могла уснуть.
В десять лет Лене поставили на зубах уродливые железные скобки. Одноклассники попадали от хохота, когда Лена явилась в школу с этим украшением. Каждый ее выход к доске становился событием: скобки заставляли девочку отчаянно шепелявить, и одноклассники беспощадно ее передразнивали. Однажды Лена не выдержала. Пришла домой, расплакалась, выложила маме всю правду и умоляла снова отвести ее к врачу, чтобы снять с зубов это уродство.
— Значит, девочки над тобой смеются? — переспросила мама.
— И мальчики тоже, — подтвердила Лена, стараясь не шмыгать носом слишком громко.
Мама кивнула.
— Ничего страшного. Посмотрим, что они скажут, когда вам исполнится шестнадцать лет.
Лена похолодела от ужаса. Шестнадцать лет! Значит, ей предстоит таскать во рту металлолом и терпеть насмешки еще целых шесть лет! Мама ее успокоила — сказала, что скобки снимут гораздо раньше, когда искривленные зубы выправятся.
— Вот увидишь, твои одноклассники запоют совсем другую песню, — пообещала мама в заключение. — Потерпи, ты мне еще спасибо скажешь.
Лена вздохнула и смирилась с неизбежными мучениями. Скобки сняли через два года, а еще через два, когда Лене исполнилось четырнадцать, она уже считалась самой красивой девочкой в школе. На зависть одноклассницам, у нее были ровные белоснежные зубы и очаровательная улыбка. Насмешки мальчишек прекратились как по мановению волшебной палочки. Глядя на себя в зеркало, Лена понимала: мама снова оказалась права. Впрочем, она уже тогда смотрела на себя трезвым оценивающим взглядом и, как ледокол, прокладывала путь среди айсбергов и ледяных торосов. Школа была окончена с отличными и хорошими оценками, средний балл вполне позволял поступить в приличный вуз. Лена подумала и выбрала московскую финансовую академию.
Поступить удалось с первого раза. Мама крепко, по-деловому пожала дочери руку, поздравила с поступлением и объявила потрясающую новость: она выходит замуж за немецкого архитектора и переезжает в Бонн! Новость Лену просто огорошила.
— Значит, я останусь одна? — спросила она.
К этому времени бабушка с дедом умерли, завещав свой домик единственной внучке.
— Лена, ты уже взрослая, — сухо ответила мать. — Я сделала для тебя все, что могла. Мне пора подумать о собственной жизни.
Лена понимала, что это справедливо. Мама вырастила дочь и правильно ее сориентировала. Пора пускаться в самостоятельное плавание.
Немецкий жених приехать в Россию не пожелал, посчитал это слишком опасным мероприятием. Лена познакомилась с отчимом на свадьбе. Она надеялась, что ей удастся «зацепиться» и остаться в благополучной европейской стране, но мечты оказались мечтами. Отчим сразу четко сориентировал Лену: он не намерен содержать падчерицу, у него есть свои дети и обязательства перед этими детьми. Лена не обиделась. Она давно научилась оценивать обстоятельства с практической стороны.
Что же, не удалось войти в одну дверь, значит, нужно искать другую. Тем более что новую дверь искать не пришлось. Она отворилась сама.
Двоюродная сестра мамы, тетя Эля, разыскала Лену перед началом учебного года. Лена как раз раздумывала, как ей лучше поступить: вселиться в общагу или скооперироваться с какой-нибудь четко ориентированной девушкой и снять квартиру? Но тут на горизонте неожиданно возникла Элла Казицкая, и все устроилось как нельзя лучше.
Десять лет назад двоюродная тетка удачно вышла замуж и переехала в Москву. Нефтяная компания, в которой работал ее муж, начала осваивать крупное месторождение в одной восточной стране, и супругу тети Эли предложили возглавить новый филиал. Контракт был подписан на пять лет. В Москве оставалась без присмотра новая большая квартира, в которой Казицкие только что сделали ремонт. Тетя Эля предложила Лене ключи с условием, что она будет вести добропорядочный образ жизни.
Лена чуть не захлопала в ладоши от радости. Как говорила Ирина Муравьева в известном фильме: «Тебе выпал шанс!» Отличная квартира в престижном доме! Лучших декораций для постановки сериала под названием «Ищу приличного мужа» не придумаешь!
Лена переехала в теткину квартиру, осмотрелась и четко сориентировалась на новой местности. Открывался сезон охоты на перспективных московских мальчиков, а для этого следовало приискать себе достойных предков. Лена вдумчиво занялась составлением генеалогии. Банкиры и депутаты отпали сразу: такими суммами на представительские расходы она не располагала. Нет, профессия предков должна выглядеть престижно, интеллигентно и при этом не пахнуть большими деньгами. Лена долго перебирала разные варианты, пока, наконец, не сообразила: дипломатия! Вот то, что ей нужно!
Лена быстро прокрутила в голове все достоинства этой легенды. Во-первых, она объясняет, почему родителей постоянно нет в Москве. Во-вторых, легенду подтверждает отличное знание английского языка. В-третьих, у Лены имелся приличный стартовый капитал, чтобы продержаться в сериальной роли не меньше пяти лет.
Прежде чем продать дом бабушки и деда, Лена по привычке спросила разрешения у мамы.
— Это твое дело, — ответила та. — Только учти, что покупать тебе новое жилье я не собираюсь.
Лена не обиделась. В самом деле, на что обижаться? Уезжая, мама переоформила на нее отличную трехкомнатную квартиру в центре Волгограда. Ее Лена и оставила в качестве пути к отступлению. Если планы не осуществятся… хотя нет, такого быть не может. Но все равно квартира — это неприкосновенный золотой запас, стабилизационный фонд на случай непредвиденных осложнений. Другое дело — дом. Содержать его в порядке у Лены не было ни сил, ни времени, ухаживать за садом она тоже не умела. Решительно дом был обузой. Лена продала его в тот момент, когда цены на землю достигли своего пика. Так у нее появилась стартовая сумма для постановки небольшого реалити-шоу.
Итак, лагерь разбит. Теперь следует хорошенько осмотреться и выбрать нужного мужчину.
Полгода ушло на «обнюхивание» однокурсников. Лена предпочитала больше слушать, чем говорить, о себе сообщала немного: «Родители работают по контракту за рубежом». Эта фраза могла означать все что угодно: от чистки рыбы в Норвегии до руководящих должностей в крупных концернах. Такая осторожность была вызвана причиной. Во-первых, Лене не хотелось метать бисер… ну, вы понимаете. И еще она не хотела заранее открывать свои карты. Блеф должен сработать за очень короткое время, незачем давать противнику дополнительный шанс на выигрыш.
Однокурсников Лена разделила на две категории: выпендрежники и молчуны. Выпендрежники были пустышками, хотя безудержно хвастали состоятельными предками. Их Лена отмела в сторону почти мгновенно. Молчуны тоже делились на две категории: хорошо и скромно одетые. И то и другое еще ничего не значило: система распродаж давно докатилась до московских магазинов. Требовалась основательная разведка.
Однажды Лена засекла своего однокурсника Валерика Рудина, садившегося в дорогую иномарку. Опытный взгляд заметил шофера в форменных костюме и фуражке, а также двух крепких парней, сопровождавших Валерика от ворот академии до машины. «Ага!» — подумала Лена.
То, что парень не хотел «светить» перед однокурсниками дорогую машину, говорило в его пользу. Хорошее воспитание в нынешнее время редко совмещается с хорошими деньгами. Лена быстренько записала номер машины и обратилась в частное детективное агентство с просьбой собрать досье на ее обладателя. С нее содрали почти две тысячи долларов, но Лена о них не жалела. Она вытащила козырную карту.
Отец Валерика Рудина занимал должность вице-президента крупного коммерческого банка. Как и мама, Лена не считала поиск мужа конечной целью своей жизни. Муж — это только трамплин в небеса, стартовая планка, с которой начинается путь к независимости и преуспеванию. На роль планки Валерик Рудин подходил по всем параметрам. Теперь следовало умненько воспользоваться полученной информацией.
Как поступила бы на ее месте дура? Подошла бы к Валерику на перемене, подмигнула и прошептала: «Я все знаю!» Лена дурой не была, поэтому подобный сценарный ход даже не рассматривала. После упорных размышлений она решила: Валерик должен открыться сам. Только как его подтолкнуть? Лена раздумывала так долго, что чуть не прозевала окончание учебного года, но решение все-таки нашла.
Прекрасным июньским днем однокурсники разбежались готовиться к экзаменам. У ворот Валерика уже поджидали два крепких парня, но Лена не обратила на них никакого внимания. Она быстро нырнула в проходной двор и вышла с противоположной стороны дома. Дождалась появления Валерика и пошла ему навстречу, размахивая сумочкой и разглядывая витрины магазинов. Возле нужной машины она вдруг споткнулась, вскрикнула и упала на тротуар. Каблук с хрустом сломался, да и немудрено: Лена расшатывала его весь вечер. Она попыталась встать, окинула прохожих беспомощным взглядом и… увидела протянутую ей руку.
— Сильно ушиблась? — спросил Валерик.
— Не знаю.
Лена поднялась на ноги и тут же ахнула от боли. Упала она очень даже удачно, налицо ссадина и испорченная обувь. Лена достала из сумочки носовой платок, приложила к разбитому колену и пробормотала себе под нос:
— Как же мне теперь до дома добраться?
Существовало несколько вариантов ответа, в том числе один неправильный. Валерик мог попросту остановить для нее такси. Это было бы крахом отлично разработанной операции. Но Лена знала, что в душе самого скромного и хорошо воспитанного мужчины обитает самодовольный павлин.
— Я тебя подвезу, — вызвался Валерик.
— Да? — удивилась Лена. — Ты на машине?
Вместо ответа Валерик распахнул дверцу джипа, стоявшего рядом. Лена окинула иномарку равнодушным взглядом, осторожно забралась на заднее сиденье и назвала адрес. Когда машина остановилась возле дома, огороженного высокой чугунной решеткой, Валерик не сдержал легкого удивления:
— Ты здесь живешь?
— А ты считаешь, что в таком доме можно снять комнату? — ответила Лена вопросом на вопрос.
Валерик засмеялся.
— Прости, что не приглашаю, — добавила сухо Лена тоном благовоспитанной барышни. — У нас очень строгая домработница. Спасибо, что подвез.
Она оперлась на предложенную Валериком руку, выбралась из машины и, прихрамывая, пошла к подъезду. Перед тем как войти, Лена оглянулась. Валерик стоял у машины и наблюдал за ней. Лена приветливо махнула рукой и скрылась за дверью. Оказавшись в подъезде, она наконец сняла с губ приклеенную улыбку и облегченно перевела дух. Все прошло как по маслу.
Теперь ей осталось только одно: скрестить пальцы и надеяться на удачу.
Глава 3
Москва, август 2007 года
Проводив соседку, Антон сварил себе кофе и вернулся в кабинет. Включил компьютер, заглянул на свой сайт и быстро просмотрел послания от читателей.
Новостей было немного. Неизвестная барышня с ликованием сообщала об ошибке, обнаруженной в его романе (почему-то у таких посланий неизменно ликующий тон!). Второе послание пришло от умственно ослабленного адвентиста седьмого дня. Адвентист называл Антона новым воплощением Антихриста и объявлял, что за все свои миллионы он не сможет купить в аду глотка воды.
Антон пожал плечами (на фиг Антихристу вода?!) и отстучал ответ. Поздравил барышню с открытием, пожелал ей дальнейших читательских успехов. Адвентисту отвечать не стал, чтобы не провоцировать рецидив нервной болезни. После чего нацепил наушники, включил громкую музыку и погрузился в работу.
Чем бы вы ни занимались — вышиванием, бисероплетением, росписью керамики или бальными танцами, всегда найдется человек, который постарается внушить вам чувство стыда за сделанное. Неодобрение избранного общества — вещь не слишком приятная, но если вы хотите всерьез заниматься делом, ваши дни в избранном обществе можно будет сосчитать по пальцам. Эту простую истину Антон усвоил очень давно и научился вовремя затыкать уши. Возможно, к литературным трудам Антона Азарова привела кривая дорожка, но она уже пройдена и вернуться обратно невозможно.
— Как вы считаете, писателем нужно родиться? — спросила его одна журналистка.
Этот вопрос задавали часто, и у Антона выработалась схема ответа.
Он не верил, что писателем (моряком, физиком, священником) можно родиться. Антон считал, что писателем (моряком, физиком, священником) можно стать лишь в результате сознательных усилий. Конечно, должен быть талант, но талант — это всего лишь тупой нож. Преуспевшего человека отделяет от талантливого тяжелая работа и долгая кропотливая учеба. Тупой нож ничего не разрежет, пока к нему не приложат силу. Чем больше прикладывается сил, тем острее становится нож. Отточив его до блеска, человек превращается в профессионала. Все очень просто. Но это только на первый взгляд.
Чем старше становился Антон, тем отчетливей понимал: с самого детства кто-то начал вести с ним игру «в слова». Иногда игра казалась праздничным фейерверком, иногда оборачивалась ночным кошмаром. А иногда кошмар с фейерверком переплетались так тесно, что отделить одно от другого не удавалось. Антон оглядывался в прошлое и видел туманный ландшафт, поверх которого торчали тупые или острые верхушки воспоминаний.
Самое размытое воспоминание детства было связано со словом «отец». Его Антон помнил смутно, хотя предпочел бы не помнить вообще. Отец работал на заводе и считался высококлассным слесарем, что не мешало ему регулярно напиваться каждый вечер. «Приняв на грудь», он впадал в мрачную нирвану, садился на диван и, не моргая, смотрел на сына. Антон навсегда запомнил отвисшую нижнюю губу, с которой капала слюна, и тускло мерцающий взгляд исподлобья. Все. Ничего другого о своем отце он рассказать не мог. Фотокарточки, хранившиеся в семейном альбоме, Антон рассматривал с недоумением. Они казались ему праздничной декорацией, вроде новогодней елки, увешанной гирляндами цветных лампочек. Человек с отвисшей нижней губой и симпатичный, чисто выбритый мужчина в парадном костюме упорно не желали совмещаться в одно целое.
Рядом со словом «отец» в памяти невольно возникало слово «уложить».
— Отец скоро придет с работы, нужно будет его уложить, — говорила мать соседке, отказываясь от приглашения на чай.
— Погуляй, пока я уложу отца, — говорила она Антону.
— Вчера я не уложила его вовремя, и он проспал, — говорила она по телефону какому-то незнакомому человеку по имени «мастер».
Слово «уложить» ассоциировалось у Антона с борьбой. «Уложили на обе лопатки» — в этом словосочетании было что-то торжествующее и постыдное одновременно. Отец все время оказывался на лопатках, значит, он все время проигрывал. Антон стыдился его и никогда не ставил рядом со словом «отец» слово «любовь».
Вторым значимым словом после «уложить» было слово «доигрался». Антон не понимал, почему мать плачет, произнося это слово. Оно означало безопасность и покой, потому что отец внезапно пропадал из их жизни. Каждый раз Антон надеялся, что отец потерялся окончательно, но он с тупым упорством находил обратную дорогу. Какое-то время после отсутствия отец возвращался домой трезвым, но веселей от этого никому не становилось. Трезвый отец превращался в брюзгу и хама, постоянно ругался с матерью и часто наказывал сына. Потом он снова напивался, и цикл повторялся с неприятной монотонностью: отвисшая нижняя губа, тусклый взгляд исподлобья, «погуляй, пока я уложу отца» и слово «доигрался», произнесенное матерью сквозь слезы.
В шесть лет Антон понял кое-что важное: одно и то же слово может означать разные вещи. Однажды соседка забарабанила в их дверь кулаками вместо того, чтобы позвонить. А когда мать открыла, произнесла знакомое слово: «Доигрался!» На этот раз слово вползло в дом смертоносной зловещей змеей.
То, что происходило дальше, Антон не помнил: его забрала к себе мамина подруга. Из бесконечных перешептываний он понял, что отец, возвращаясь домой пьяным, попал под машину. Одним словом, он «доигрался».
Антон сильно испугался, потому что не знал, какой теперь станет их жизнь. Оказалось, что жизнь стала лучше некуда. Покой и безопасность поселились в доме навсегда. Антон этому радовался и не понимал, почему мать носит черное платье и плачет по ночам.
Рядом со словом «мама» само собой возникало слово «защита». Антон редко видел ее после смерти отца: маме приходилось много работать, чтобы «тащить семью». Ему не нравилось слово «тащить», услышанное от соседки. Оно подразумевало сопротивление и борьбу, словно Антон не старался всеми силами помогать матери, а был ее противником. Антон сердился и выражал свой протест единственным доступным способом: старался быть Хорошим мальчиком.
Сначала для этого требовалось немного: убирать игрушки на свои места, не терять пуговицы от штанишек и не дотрагиваться до спичечного коробка.
Когда Антон пошел в школу, забот прибавилось. Он должен был получать хорошие отметки, иначе мама огорчалась, проверяла после работы домашнее задание сына и «тянула» его из троек.
Впрочем, такое случалось редко, потому что учиться Антону нравилось. Когда он принес домой годовой табель, набитый пятерками, мама вся засветилась. Антон впервые видел, чтобы человеческие глаза включились как лампочки. Это было странное зрелище, но оно ему понравилось.
— Ты у меня Хороший мальчик, — сказала мама и поцеловала Антона.
Антон обрадовался. Мерзкое слово «тащить» медленно уносилось течением прочь из их жизни. Но вскоре оказалось, что обрадовался он зря.
Однажды мама посадила его на стул рядом с собой и заговорила рассудительно, как со взрослым. Антон слушал внимательно, боясь вздохнуть. Мама объяснила, что ей придется уехать на заработки. Что это означало, Антон не понял, но мама объяснила: в Другом Месте платят больше денег.
Антон испугался. Если мама уедет в Другое Место, то заберет с собой слово «защита». Зачем им деньги, если из жизни снова уйдут покой и безопасность?
— Мам, а если я не буду есть мороженое, ты останешься? — спросил он дрожащим голосом.
Мама погладила его по щеке и покачала головой. Антон обещал отказаться от новых игрушек, от кино и от… от чего угодно! — но все было напрасно. Мама все-таки уехала, а в их квартире поселился ее брат.
Дядя Леша был довольно странным человеком, так считали все знакомые. Слово «странный» в устах взрослых почти всегда носит неодобрительный оттенок, но в этом случае они делали исключение.
Дядя Леша жил в деревне и ненавидел город. Маме пришлось потратить много сил, прежде чем брат согласился поселиться в ее московской квартире. Пока Антон раздумывал, какое слово должно стоять рядом с именем дяди, его нашла соседка по этажу.
— Рукастый мужчина, — сказала она другой соседке.
Новое слово загнало Антона в тупик. Он долго мучился неизвестностью, а потом плюнул на приличия и попросил объяснения у дяди Леши. К этому времени Антон вполне привык к его обществу и даже стал находить его приятным. Дядя Леша не приходил домой пьяным, не впадал в мрачную тоску, не смотрел пугающим тусклым взглядом исподлобья — ничего такого. Мать устроила его сантехником в ЖЭКе, и там на дядю Лешу «молились». (Еще одно странное слово, смысл которого Антон не понимал.)
Услышав вопрос, дядя Леша не удивился и не обиделся, чего втайне опасался Антон.
— Рукастый? — переспросил он. — Это значит, что я могу починить все, что сломалось. Понимаешь?
Антон кивнул. То, что дядя Леша может починить все на свете, Антон прекрасно знал и без соседки. Сломанные игрушки, побывав в его руках, превращались в новенькие, вечно протекающие трубы переставали течь, а сгоревшие утюги возвращались в строй. Незамужние соседки то и дело зазывали непьющего и умелого холостяка в гости, но, к их огорчению, дядя Леша всегда брал с собой Антона.
— Не хочу их обнадеживать, — говорил он племяннику.
Антон спросил, что это значит, и дядя Леша объяснил, что он не хочет жениться. Антон обрадовался. Слово «женитьба» вызывало неприятную ассоциацию: отвисшая слюнявая губа и тусклый мрачный взгляд исподлобья. Антон был уверен, что после женитьбы дядя Леша обязательно превратится в подобие его отца, а кому оно нужно, такое подобие?
Жизнь с дядей текла легко и приятно. Антон хорошо учился, чтобы мама, вернувшись домой, могла им гордиться. По письмам, приходившим два раза в месяц, можно было изучать географию Советского Союза. Мама убирала хлопок в Узбекистане, чистила рыбу на консервном заводе в Благовещенске, работала буфетчицей в порту Петропавловска-Камчатского, а потом отправилась в Тынду строить БАМ. Что такое БАМ, Антон не понимал, но слово ему нравилось. Оно казалось праздничной хлопушкой в новогоднюю ночь.
Мама появлялась дома в конце учебного года: уставшая, похудевшая, немногословная. Она привозила множество сумок и чемоданов, и почти все они были набиты подарками для Антона.
— Ну, что скажешь? — спрашивала мама, прежде чем открыть сумку. — Заслужил подарок или нет?
Это был ритуал. Антон доставал табель, подавал его матери и с интересом наблюдал, как включается свет в ее глазах. Мать с гордостью скользила пальцем по ровным строчкам сплошных пятерок и ставила внизу корявую подпись. А потом… потом начинался большой летний праздник.
Лето Антон любил больше всего на свете. Дядя Леша увозил их с матерью в деревню, а лучшего места на земле не было. Если бы Антон знал тогда слово «рай», оно показалось бы ему вполне уместным.
Они жили в большом деревянном доме. Комната Антона находилась на самом верху, под чердаком, и называлась «мансарда». Вместо окна в стене была прорезана дверь, выходившая на небольшой балкончик. В комнате вкусно пахло деревом, половицы издавали таинственный скрип, а по ночам под балконом трещали цикады-сверчки.
Антону нравился старый дом. Правда, воду приходилось таскать из колодца, но это выглядело в сто раз интересней, чем добывание воды из-под крана. Занятий в деревне было не меньше, чем в городе. После завтрака дядя Леша неторопливо обходил соседей, помогал им чинить сломанные вещи, а потом с упоением копался в саду. Мама готовила вкусную еду и убиралась в доме. Антон с утра до вечера носился вместе с соседскими мальчишками: они купались, ловили рыбу, варили уху в чугунном котелке, бегали в лес собирать землянику… В общем, Антон был очень занят и возвращался домой только поздно вечером. Мама и дядя Леша сидели на просторной веранде и пили чай из самовара. Антон быстро ужинал, падал на кровать и мгновенно засыпал. А утром просыпался с новым предвкушением праздника.
Однажды мама опустила ведро в колодец и обнаружила, что он высох. Лето в том году выдалось жаркое и засушливое, вода часто уходила глубоко под землю. Дядя Леша воткнул лопату в разрыхленную грядку и сказал Антону:
— Пойдем, выкопаем для мамы новый колодец.
— А как ты узнаешь, где копать? — спросил Антон.
Дядя Леша срезал с яблоневого дерева раздвоенную ветку и показал племяннику.
— Вот кто найдет воду, — ответил он. — Яблоня для этого подходит лучше всего, хотя может сойти и береза.
В двенадцать лет Антон был уже слишком большим мальчиком, чтобы верить в Деда Мороза, фей или лозоискательство. Поэтому он ничего не ответил, только подумал, что дядя Леша странный человек. Тогда он не стал задумываться, что означает это слово, а странность заключалась в том, что его сорокалетний дядя не утратил детского умения удивляться и верить в чудеса.
Искать воду таким образом Антон согласился, хотя был настроен скептически. Дядя Леша зажал в обеих руках раздвоенный конец яблоневого прута и начал бродить вокруг дома. Время от времени прут в его ладонях слегка вздрагивал, и тогда дядя замирал на месте. Подождав немного, он качал головой и говорил:
— Кое-что здесь есть, но немного. Поищем еще.
Антон снисходительно кивал. Он был уверен, что это просто спектакль, но ему было интересно, как проделывается фокус. Они обошли дом с четырех сторон, и на небольшой лужайке возле забора прут вдруг сильно задрожал.
— Ага! — закричал дядя Леша. — Смотри, Антоша, он сейчас опустится!
Еще один шаг, и прут не просто опустился — он повернулся и указал прямо вниз. Дядя снова вернул прут на место. «Отличный трюк!» — подумал Антон.
— Здесь много воды, — сказал дядя. — Неси лопату, Антоша, будем копать.
— Дай мне попробовать, — попросил Антон. Он все еще был уверен, что это просто фокус, и сгорал от желания лично убедиться в обмане.
Дядя дал ему прут, показал, как его держать (запястья повернуты вверх, большие пальцы прижимают развилку).
— Держи крепко, — сказал он. — Иначе прут запросто сломает тебе руки.
Антон отошел на несколько шагов и начал возвращаться к тому месту, где стоял дядя Леша. Он шел очень медленно, ощущая легкую вибрацию в ладонях. А когда подошел к дяде вплотную, прут внезапно ожил и «нырнул» вниз. Антон ахнул и с трудом удержал его в руках — такой теплой тяжестью налилась легкая яблоневая ветка!
— Ага! — закричал дядя Леша. — Получилось! Я же говорил! — И он рассмеялся от радости.
Антон не сразу пришел в себя от удивления. Ему отчетливо запомнилось ощущение тяжести, словно вода находилась не под землей, а волшебным образом перетекла в яблоневый прутик.
Дядя Леша отобрал у него яблоневую ветку, и Антон в растерянности уставился на свои ладони. Только что они были полны теплой живой тяжестью, а сейчас это ощущение вдруг исчезло. Руки опустели.
— Я хочу еще! — потребовал он,
Дядя Леша, хитро прищурившись, отдал ему прут.
— Понравилось? — спросил он.
Антон не ответил. Для описания этого чувства у него не было слов.
Он повторил фокус четыре раза. Прут натер мозоли на ладонях, но радости от этого не убавилось. Антон стоял рядом с дядей, держал в руках тяжелую живую ветку и хохотал. Вместе с ним хохотал дядя. С крыльца на них смотрела мама и тоже смеялась, прикрывая ладонью глаза от солнца. В тот же день они с дядей Лешей вырыли новый колодец. Яблоневый прут не обманул: вода оказалась очень близко, и ее было столько, что хватило бы всей деревне.
Это был самый лучший день в жизни Антона.
Харлем, сентябрь 1611 года
Воскресная проповедь
Госпожа Хальс не любила воскресенье. В этот день к мужу всегда приходят гости из общества под названием «Виноградная лоза». Название ее пугало: чего уж греха таить, Франс любит крепко выпить. Но муж объяснил, что он и его друзья состоят членами камеры риториков. Слово «риторика» напугало госпожу Хальс еще сильнее, потому что она не понимала его смысл. Муж снова терпеливо растолковал: риторики занимаются изящной словесностью, устраивают шутливые ученые диспуты, ставят веселые театральные пьесы. Госпожа Хальс поджала губы, но сдержалась и промолчала. Франс водится с комедиантами, прости господи! Легко ли с этим смириться?! Ведь комедианты лишены церковного спасения и обречены гореть в аду до скончания века! Впрочем, участь художников немногим лучше. Взять хотя бы Франса: чего ей стоит вытащить мужа на воскресную проповедь! Он целыми днями простаивает перед своими проклятыми холстами и нетерпеливо отмахивается от увещеваний!
— Вспомни, Франс, святая церковь осуждает греховное увлечение искусством, — втолковывала мужу госпожа Хальс. — Докажи, что художники такие же добрые христиане, как все остальные!
На это муж отвечал коротко и ясно: если он начнет доказывать, что он добрый христианин, у него не хватит времени доказать, что он хороший художник. Госпожа Хальс хотела было спросить, что же из двух вещей для него важнее, но взглянула на мужа и испугалась. Потому что заранее угадала ответ.
Вот и сегодня Франс с утра застрял в своей проклятой мастерской. А ведь госпожа Хальс еще за ужином завела разговор о воскресной службе и почти вырвала у Франса обещание пойти с семьей в церковь, как полагается добропорядочному отцу семейства. Если он и на этот раз останется дома, пересудов не миновать. Госпожа Хальс и так уже ловила на себе настороженные взгляды соседей, а пастор в прошлое воскресенье попенял ей за то, что муж давно не был на исповеди.
Госпожа Хальс прикрикнула на детей, чтобы они сидели смирно и не пачкали нарядную одежду, выглянула в окно и увидела, что к дому приближается брат мужа. Слава Богу, у нее появился помощник! Дирк не имеет большого влияния на Франса — хотя кто имеет на него влияние! — но все-таки может поговорить с братом по-мужски.
— Сходи к нему, скажи, что мы ждем, — попросила госпожа Хальс после того, как поздоровалась с родственником.
Дирк бросил нерешительный взгляд на лестницу, ведущую в мастерскую.
— Он работает?
— Если это называется работой! — не сдержалась госпожа Хальс.
Она гордилась своим отцом, работящим каменщиком. Никто не мог упрекнуть ее родных в праздности, поэтому ей было трудно понять взрослого мужчину, который до сих пор не оторвался от своих разноцветных картинок. Детское занятие.
Дирк поежился, но все же собрался с духом и начал подниматься по ступенькам. Госпожа Хальс подошла к лестнице, взялась за перила и с надеждой проводила его взглядом. Она услышала стук, открылась и закрылась дверь, зазвучал голос Дирка, ему ответил голос Франса. Через минуту снова хлопнула дверь, и повеселевший Дирк, насвистывая, начал спускаться по ступенькам.
— Ну? — шепнула госпожа Хальс.
— Франс идет за мной, — ответил Дирк так же шепотом.
— Он переоделся в новый костюм?
— Переоделся.
Госпожа Хальс незаметно перекрестилась. Надо же, как легко все обошлось на этот раз, даже страх берет! Впрочем, в последнее время муж старается не волновать жену, ведь она скоро должна родить. Кстати, нужно не забыть купить на обратном пути три локтя тонкого полотна для рубашечек и чепчиков…
Тут мысли разлетелись в разные стороны, потому что муж спустился из мастерской и поцеловал ее в щеку. Госпожа Хальс поправила ему воротник, одернула камзол и осталась довольна — Франс выглядит ничуть не хуже любого соседа. Жаль, что он наотрез отказывается от яркого сукна, требует, чтобы жилеты, камзолы и плащи шили из темных тканей. Конечно, повседневная одежда не должна быть яркой, но воскресная — совсем другое дело! Сколько выдумки она потратила, пытаясь незаметно подсунуть мужу яркий воскресный жилет, — все напрасно! Франс, обычно рассеянный и непритязательный, немедленно заметил пеструю вещь и швырнул ее обратно в шкаф. Хорошо, что не в окно, от него можно ждать чего угодно. И зачем она вышла замуж за художника? Более нелепого занятия для мужчины и придумать нельзя!
На улицу вышли все вместе, как и полагается дружной семье. Впереди шел Франс с женой, позади Дирк вел за руку двоих детей. Узенькая улочка в воскресенье приобретала веселый оживленный вид. Госпожа Хальс подтолкнула мужа, указала подбородком на пестрые праздничные жилеты соседей. Франс пожал плечами и ничего не ответил.
Несколько минут ушло на поклоны и взаимные приветствия. Сегодня госпожа Хальс с легким сердцем смотрела соседям в глаза: вот и она направляется на воскресную службу в сопровождении мужа. Франс ведет себя как ангел, даже не верится, что это он. Если бы муж еще слушал службу, а не раздумывал бог весть о чем… но нет, это уже слишком. Нельзя требовать от человека так много, довольно того, что он согласился соблюдать приличия.
И не успела госпожа Хальс порадоваться, как накликала беду.
Читать бесплатно другие книги:
