Дикобраз Барнс Джулиан

– Орден Пехлеви с цепью от Ирана. Орден «Почетный пояс за заслуги перед Республикой» от Италии. А также Золотую медаль Альдо Моро. А также орден «За заслуги» от Ливана. А также Специальную золотую медаль Леонардо да Винчи от Римского института международных отношений. А также Золотую пластину от Пьемонтской областной Джунты. Большой крест Национального ордена Берега Слоновой Кости. Ленту «Аль-Хусейн Бин-Али» от Иордании. Орден «Республиканское знамя» первого класса от Корейской Народно-Демократической Республики. Орден Мубарака с Большой цепью от Кувейта. А также Серебряную пластину от Университета Кувейта. Почетный пояс ордена Пионеров от Республики Либерия.

( – Чтобы брюхо подтянуть.)

– Большую цепь марокканского ордена Мухаммади. Большой пояс от Мавритании «За заслуги перед нацией». Медаль «Чемпион мира по борьбе за мир в XX веке» от Маврикия. Большую цепь мексиканского ордена «Орел ацтеков». Юбилейную золотую медаль в честь пятой годовщины независимости Мозамбика. Орден Святого Олафа от Норвегии. Медаль города Амстердама, присуждаемую бургомистром. Орден «Нишан-и-Пакистан». А также пакистанскую Юбилейную медаль «Куад-л-Азам». Большой крест ордена Солнца от Перу. А также звание доктора гонорис кауза от Национального инженерного университета Перу. Орден Сикутаны первой степени от Филиппин. Большой крест ордена Сант-Яго от Португалии. Рыцарский орден от Сан-Марино. Большой крест национального ордена Льва от Сенегала. Почетный пояс Омейядов от Сирийской Арабской Республики.

( – Я молчу.)

– Я кавалер Звезды Сомали с Большим поясом.

( – У-у-у-у-у-у.)

– Ордена «За гражданские заслуги» с Большой цепью от Испании. Ордена «Цепь Почета» от Судана. Королевского ордена Серафима от Швеции. Большого пояса ордена Независимости от Турции. Имею диплом Почетного гражданина и Золотой ключ от города Анкары. Звание рыцаря Большого креста ордена Бани Соединенного Королевства.

( – Он и английскую королеву трахнул.

– Ну да, в бане.

– На все готов ради своей страны.)

– Орден Ленина от Советского Союза.

( – А ты еще вякаешь. Он самого Ленина трахнул.

– Стефан, твоя бабушка знает об этом?

– И Сталина.

– И Хрущева.

– И Брежнева.

– О, много раз. И Андропова.

– И этого… Кто там еще у них был?

– Черненко.

– И Черненко.

– А вот Горбачева он не трахал.

– Горбачев не захотел. После всех других. Боялся подцепить что-нибудь.

– А английскую королеву он, наверно, наградил этим.

– Нет, она же с ним в бане занималась.)

– А также юбилейную медаль «Двадцать лет победы в Великой Отечественной войне». А также юбилейную медаль в честь столетия Ленина. А также юбилейную медаль «Тридцать лет победы в Великой Отечественной войне». Орден Боливара от Венесуэлы. Большой пояс Национального ордена от Верхней Вольты. Орден «Большая Звезда» от Югославии. А также Мемориальную пластину от города Белграда. Большой пояс ордена Леопарда от Заира. А также орден «Великий Друг Свободы» и звание командора от Замбии. А также…

( – Также!)

– …юбилейную медаль Апимондии. Золотую медаль Жолио-Кюри от Всемирного Совета Мира. Юбилейную медаль Федерации городов-побратимов. Юбилейную Серебряную медаль в честь двадцатипятилетия Организации Объединенных Наций. Золотую медаль Норберта Винера. Золотую медаль с лентой и пластиной Института проблем новой международной экономики. Титул «Человек года», тысяча девятьсот восьмидесятый.

( – Слушай, он же весь мир перетрахал.

– Он не трахал Израиль. Не трахал Штаты.

– А сколько раз Францию?

– Франция кому угодно разрешает себя трахать.

– Но он и королеву Англии трахнул. Никак не могу поверить.

– А, понимаешь, он же нацепил на себя все эти пояса и цепи. Вот она и не могла разглядеть, кто там такой под ними.

– Но в бане-то ему пришлось их снять.

– Он их, наверное, не снимал до последней минуты. А потом уууууввввваааафффф! Слишком поздно, Ваше Величество.

– Он весь мир перетрахал.

– И его весь мир трахал. Весь мир нас трахал.

– До чего же вы глупы, ребята. Но беда в том, что вы правы.

– Глупы, но правы. Глупы, но правы.

– Что ты имеешь в виду, Вера?

– Эти двое все твердят, что нас… поимели. Против нашей воли и много-много раз. Всю страну. Нам нужно лечиться. Но разве можно вылечить всю страну?

– Это не получится, нам просто нужно приготовиться, что вместо этого придет кто-то другой…

– Ну да, дядя Сэм со своими звездами и полосами.

– Он хотя бы подарки нам дарит. Сигареты «Мальборо».

– А потом трахает.

– Это лучше, чем подставляться Брежневу.

– Все лучше, чем Брежнев. Он ведь лез в постель в сапогах. Он просто не понимал, как чувствительны наши девушки.

– До чего же вы похабники, ребята.

– Нам нужно лечиться, Вера. Вот в чем проблема.

– Или выпить пива.

– Тсс! Давайте послушаем дальше.)

– Я с малых лет остался сиротой. Я рос при фашистской монархии. Вступил в Союз коммунистической молодежи. Меня преследовала буржуазно-помещичья полиция. Я отбывал наказание в каторжной тюрьме в Варкове. «Кто прошел суровую школу Варковы, тот никогда не отречется от социализма и коммунизма». Я проливал кровь за Родину, сражаясь с фашизмом. Тридцать три года я стоял у штурвала нашей Родины. Мы уничтожили безработицу. Мы контролировали инфляцию, применяя научные методы. Фашизм был разбит. Мир упрочен. Благосостояние росло. Под моим руководством страна заняла достойное место в мире. И внезапно я оказываюсь в странном положении.

На камере 2 вспыхнула красная лампочка, и Петканов обернулся поговорить с народом с непринужденностью доброго дядюшки.

– Меня предали суду. Меня обвиняют в том, что я принес своей стране мир, процветание и международный авторитет. Меня обвиняют в том, что я уничтожил фашизм, ликвидировал безработицу, строил школы, больницы и гидростанции. Меня обвиняют в том, что я был социалистом и коммунистом. Виноват, товарищи, виновен по всем пунктам.

Он прервал речь и обвел зал взглядом.

– Товарищи, – повторил он. – Случилась еще одна странность. Куда бы я сейчас ни посмотрел, я вижу своих товарищей. Людей, которые клялись в верности Партии, называли себя истинными коммунистами, просили Партию помочь им в их служебной карьере, людей, которых воспитал, вскормил и одел социализм.

Но теперь, из конъюнктурных соображений и блюдя свои личные интересы, они решили, что не были коммунистами, хотя прежде гордились тем, что они коммунисты.

Так вот, я признаю себя виновным, что посвятил свою жизнь тому, чтобы рабочим и крестьянам нашей страны жилось лучше.

Как я уже сказал в начале этого… шоу для американского телевидения, я был здесь и раньше. И я хочу закончить не своими словами, а свидетельствами других людей. Для протокола этого заседания я зачитываю следующие цитаты: Королева Елизавета Английская: «Великобритания находится сейчас под глубоким впечатлением от той решительности, с которой Вы отстаиваете свою независимость. Ваши личные качества деятеля мирового масштаба, Ваша опытность, господин Президент, и Ваше влияние широко известны».

Маргарет Тэтчер, премьер-министр Великобритании…

Солинский не выдержал:

– Господин Председатель суда, должны ли мы…

Петканов оборвал Генерального прокурора, как обрывал его отца на заседаниях Политбюро. С ледяной учтивостью он обратился к суду:

– Вы милостиво отвели мне час. Предполагалось, что я не стану здесь напоминать о нашем соглашении. Предполагалось, что я сделаю вид, будто отведенного времени мне вполне достаточно. Так вот, напоминаю: вы дали мне час, и я воспользуюсь этим временем полностью.

– Именно так, – сказал Председатель. – Мы ввели ограничение времени. Вам отвели час для того, чтобы вы представили допустимые в рамках процедуры доказательства и изложили свои доводы.

– Именно этим я и занимаюсь. Маргарет Тэтчер, премьер-министр Великобритании…

Петканов вызывающе посмотрел на Председателя, тот слегка кивнул, снял наручные часы и положил их перед собой.

– Маргарет Тэтчер: «Я поражена яркой личностью Президента, и у меня создалось твердое убеждение, что это выдающийся лидер своей страны, стремящийся развивать сотрудничество с другими нациями».

Ричард Никсон: «Своим глубоким проникновением в суть мировой политики Президент может внести и уже реально вносит значительный вклад в разрешение возникающих перед человечеством проблем».

Президент Джимми Картер: «Президент играет выдающуюся роль на международной арене. Благодаря твердой и независимой позиции своего Президента его страна оказалась способной выполнить роль моста между государствами с весьма различными взглядами и интересами и между лидерами, которым в ином случае было бы крайне трудно договориться».

Андреас Папандреу: «Президент не только крупный государственный деятель и выдающийся политик Балкан и Европы, он в то же время один из самых влиятельных личностей современного мира».

Карл Густав XVI, король Швеции: «Вы стали символом прогресса, достигнутого Вашей страной в последние десятилетия. С величайшим интересом следим мы за тем, как под Вашим руководством Ваша страна успешно продвигается по пути экономического развития».

Хуан Карлос, король Испании: «Мы, господин Президент, имели много случаев убедиться, как самоотверженно посвящаете Вы себя делу разрядки, делу защиты неотъемлемого права народов самим определять свою судьбу, следуя по пути служения собственным интересам, свободному от нарушающего суверенитет иностранного вмешательства».

Валери Жискар д’Эстен: «Франция рада принять у себя государственного деятеля, сыгравшего важную роль в политике сближения и сотрудничества двух частей Европы».

Джеймс Калаган, премьер-министр Великобритании: «Вы внесли важный вклад в развитие отношений с “третьим миром”, в преодоление отсталости в развитии, в установление экономической стабильности в слаборазвитых странах, в чем равно заинтересованы все государства, включая высокоразвитые».

Джулио Андреотти: «Я расцениваю роль Президента в жизни международного сообщества как весьма позитивную, ибо высокий престиж и всеобщее уважение, которыми он пользуется, объясняются его доброй волей и стремлением к миру и урегулированию всех проблем с учетом взаимных интересов».

Франц Йозеф Штраус: «Этот лидер вносит важный вклад в поддержание мира своей дальновидной, смелой и инициативной политикой, ясным пониманием возникающих между нами проблем, своими мудрыми решениями и поступками».

Леонид Брежнев: «Трудящиеся Советского Союза высоко ценят замечательные достижения рабочего класса, кооперативного крестьянства и интеллигенции Вашей страны, которая под уверенным руководством Коммунистической партии решительно изменила свой облик. Мы рады отметить, что Ваша социалистическая республика является быстро развивающимся государством с современной, постоянно растущей промышленностью и хорошо организованным сельским хозяйством. Деятельность всей партии под Вашим личным руководством ведет страну к новым вершинам строительства социализма».

Хавьер Перес де Куэльяр, Генеральный секретарь ООН: «С чувством глубокого удовлетворения я приношу благодарность Президенту за конструктивный, энергично осуществляемый вклад во все сферы деятельности Организации Объединенных Наций».

Марио Суареш: «Со своей стороны, я высоко оцениваю усилия Президента в деле обеспечения европейской безопасности, мирного и независимого развития народов всего мира, предотвращения попыток некоторых государств, стремящихся вмешаться во внутренние дела других стран».

Принц Нородом Сианук: «Ваша социалистическая нация и ее горячо любимый вождь, который символизирует в международном масштабе твердую приверженность идеям справедливости, свободы, мира и прогресса, всегда стояли на стороне угнетенных народов, жертв агрессии, борющихся за свою независимость».

Ху Яобан, Генеральный секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Китая: «Вы твердо стоите на страже государственного суверенитета и национального достоинства. В своей международной деятельности Вы всегда отвергаете право силы, защищаете дело мира во всем мире и прогресс человечества».

Канаа Банана, Президент Зимбабве: «Вы хорошо понимаете, что наша независимость не может быть полной, пока все человечество не сбросит с себя цепи империализма и колониализма. Именно поэтому Ваша страна всегда находилась в первых рядах тех, кто помогал нам в нашей справедливой борьбе за национальную независимость. В тяжелейших испытаниях мы всегда ощущали Вашу моральную и материальную поддержку».

Мухаммед Усни Мубарак, Президент Арабской Республики Египет: «Со своей стороны, и я испытываю точно такую же удовлетворенность существующими между нами отношениями, удовлетворенность, проистекающую из моей высокой оценки Вашей мудрой позиции, Вашей прозорливости, смелости, широкого, всеобъемлющего взгляда на историю, Вашей исключительной способности брать на себя ответственность, Вашего умения преодолевать трудности и Вашего дальновидного подхода к реалиям эпохи».

( – Он их всех перетрахал, всех. Он точно их всех перетрахал.

– Так ведь они не против были.)

– Я привел здесь не свои свидетельства, – продолжал Петканов. – Это говорят другие, те, кто вправе судить беспристрастно.

Когда много лет назад я уже был перед судом, буржуазно-фашистским судом в Вельпене, меня, как и сейчас, обвинили в вымышленных преступлениях. Вы, господин профессор и прокурор, в начале этого… шоу напомнили, что преступление, в котором меня, шестнадцатилетнего члена Союза коммунистической молодежи, в те времена обвиняли, состояло в порче чужого имущества и тому подобном. Но ведь все знали, что главное преступление, которое я совершил, заключалось в том, что я был социалистом и коммунистом, заключалось в моем стремлении облегчить участь рабочих и крестьян моей страны, сделать так, чтобы их доля оказалась счастливой. Все знали это: буржуазно-помещичья полиция, прокурор, судьи, я сам и мои товарищи. И все знали, что за это я и был приговорен.

То же самое повторяется и сейчас. Каждый присутствующий на этом суде и каждый, наблюдающий это шоу по телевидению, отлично знает, что обвинения против меня – просто ловкая фальсификация. Я стоял у штурвала этой страны тридцать три года, я был коммунистом, я посвятил всю жизнь народу, и потому я преступник в представлении людей, которые совсем недавно давали те обещания и присягали тем идеалам, которым они сейчас изменили. Но на самом деле, и это знают все, меня обвиняют в том, что я остался социалистом и коммунистом, что я горжусь тем, что я социалист и коммунист. Так давайте не будем ходить вокруг да около, бывшие мои товарищи. Я признаю себя виновным в том, за что меня действительно судят. А теперь выносите свой приговор, он у вас давно готов.

Яростно сверкнув глазами на своих обвинителей, Стойо Петканов решительно опустился на место. Председатель взглянул на часы. Один час и семь минут.

Судебное следствие кончилось к концу февраля. Солнечные лучи все чаще прорывались сквозь смог. Бабка-веснянка вот-вот пожалует. Всем известно, как капризна эта старушка, но когда она улыбнется, жди хорошей погоды.

Петр Солинский купил две мартеницы: кисточки шерсти наполовину красные, наполовину белые; красный и белый – лучшее средство против сглаза, красный и белый цвета приносят удачу и здоровье. Но Мария в этом году не захотела, как обычно, приколоть их.

– Мы же в прошлом году прикалывали. Мы их каждый год прикалывали.

– В прошлом году я любила тебя. И уважала.

Петр позвонил, вызвал такси. Ну что ж, пусть будет так.

В конце концов среди новых свобод и у него теперь есть свобода не выражать фальшивую признательность за то, что дочь выдающегося антифашиста соблаговолила стать его женой. Это она должна быть ему благодарной, а не фыркать с презрением: «Телевизионный юрист». Даже если суд не сочтет нужным добавить к обвинительному акту убийство, он отлично поработал, очень хорошо. Это каждый скажет. Его coup de thtre[4] решительно изменил настроение общества. Карикатуристы изображали его в виде святого Георгия, поражающего дракона. Юридический факультет дал обед в его честь. Ему улыбались теперь женщины, даже незнакомые. И единственными его критиками оставались жена Мария, издатели «Правды» да еще анонимный автор открытки, доставленной ему позавчера. На открытке было изображено здание бывшего комитета компартии в Сливене, короткий текст: ДАЕШЬ РАСПРАВУ ВМЕСТО ПРАВОСУДИЯ.

Он попросил таксиста отвезти его к Северным холмам.

– Ну что, прощаемся, начальник?

– Прощаемся. – Неужели по его лицу видно, что он снова только что ссорился с Марией?

– С Алешей. Говорят, его собираются убирать. Как вы думаете, это правильно?

– Товарищ начальник. – Таксист и не думал скрывать иронию, он лишь слегка повернулся к пассажиру, и Солинский увидел его жилистую шею, засаленную кепчонку да прилипший к губам окурок. – Товарищ начальник, раз теперь у нас свобода и можно говорить все, что думаешь, позвольте мне сообщить вам, что мне начхать и на тех, и на этих.

Машина остановилась. Таксист подождет его. Он прошел через городской сквер и стал подниматься по гранитным ступеням. Недолго уже осталось Алеше призывать своим сверкающим штыком светлое будущее; и бравым пулеметчикам вокруг пьедестала тоже уже недолго держать оборону и готовиться к атаке с любой стороны. А потом? Поставят что-нибудь другое на место Алеши, или эпоха монументов миновала?

Солинский глянул вниз на обнаженные ветви лип и каштанов, тополей и орешника. К западу высилась вершина Рыкоши, там была исполнена когда-то патетическая рапсодия юного Петканова (если он просто не придумал все это). К югу лежал город, покрытый смогом, охраняемый жилыми бастионами. «Дружба-1», «Дружба-2», «Дружба-3», «Дружба-4»… Пожалуй, в самом деле надо бы подыскать новое жилье, как предлагает Мария. Можно поговорить об этом с заместителем министра жилищного строительства, они оба старые члены Партии зеленых. Из того, что ему придется жить одному, вовсе не следует, что он переберется в какую-то дыру. Комнат шесть, может быть? Генеральный прокурор должен время от времени принимать высокопоставленных зарубежных гостей. И потом, не вечно же он будет разведенным холостяком…

Он вспомнил, как, вытянувшись по струнке, стоял здесь рядом с отцом; слушал, как играет оркестр; смотрел, как советский посол укладывает венок и кланяется. Вспомнил Стойо Петканова в сиянии его могущества. И Анну Петканову вспомнил: плоское лицо и волосы, перехваченные лентой. Лет десять, если не больше, он был издали влюблен в Путеводную Звезду Молодого Поколения. На журнальных фотографиях она выглядела стильно, все знали, что она интересуется джазом… Неужели ее и вправду убили? Неужели мы докатились до такого? Неужели это можно было сделать? Кто ответит. Сталин убил Кирова: добро пожаловать в новый, современный мир!

Спустившись по гранитным ступеням, Петр Солинский вытащил из кармана плаща две мартеницы. Среди пожухлой травы он нашел большой камень на тропке, и под одобрительными взглядами трех пожилых муниципальных садовников подсунул под него красно-белые шерстяные кисточки. Так всегда поступают в деревне в это время года. А через несколько дней вернетесь туда, где оставили свои мартеницы. Если под камнем будут сновать муравьи – ждите хорошего приплода ягнят в хозяйстве. Дождевые черви и жуки предвещают лошадей и коров, пауки обернутся ослами. Всякая копошащаяся живность сулит вам, что все в вашем хозяйстве будет плодиться и размножаться, сулит вам новую жизнь.

– Ну как ты провел выходные, Петр? Что нового? Эти дефективные все еще протестуют против новой Конституции?

Он был неутомим, этот человек. Его нельзя было понять – он выжимал из вас все силы. Наверно, это оттого, что он питается йогуртом. И держит под кроватью дикую герань. Доброе здоровье и долгая жизнь: цветок столетних. Может быть, приказать милиционеру выкинуть этот цветок за окно, когда Петканов выйдет из комнаты?

Генеральный прокурор мало-помалу утратил свой боевой пыл. Оставалось только огласить приговор, процесс окончился, и он победитель. Странно, впрочем, что обвиняемый не проявляет к нему неприязни – вернее, явной, острой неприязни – после сенсационного заявления об Анне Петкановой. Что бы это могло значить? Неужели не случайно?

– Я ездил к отцу, – ответил Солинский.

– Ну и как он?

– Умирает, я вам уже говорил.

– Да-да… Что ж, все там будем. Но мне искренне жаль. Каковы бы ни были наши разногласия…

Нет уж, опять выслушивать нелепицы и сентиментальные байки о его семейном прошлом Солинский не намерен. Он резко прервал собеседника.

– Отец говорил о вас, – сказал он.

Петканов замер явно в предвкушении – вождь давно уже привык к лести. Но тут же понял, что обманулся: таким жестким, сухим, постаревшим выглядел Солинский. Нет, мальчиком его больше не назовешь.

– Отец не мог говорить много, но он хотел, чтобы кое-что я услышал. Он сказал, что, когда вы были молоды, когда вы оба были молоды, вы искренне верили в идею. И хотя вы были бешено честолюбивы, просто одержимы мыслью о власти, это не мешало вам верить в идею. Он сказал, что хотел бы узнать, когда вы утратили веру. Его жгло желание узнать, когда и как это произошло. Возможно, после смерти дочери, хотя он думает, что задолго, задолго до этого.

– Передай своему отцу, что я по-прежнему искренне предан социализму и коммунизму. И никогда не сворачивал с этой дороги.

– Тогда вам будет интересно, что сказал отец перед самым моим уходом. Он сказал: «Отгадай-ка загадку, Петр. Кто хуже: тот, кто искренне верит и продолжает верить вопреки очевидной реальности, или тот, кто принял эту реальность, но продолжает утверждать, будто он верит в идею?»

В кои-то веки Стойо Петканов постарался подавить в себе раздражение. Вот такой он был всегда, старик Солинский, всегда разыгрывал из сбя гнилого интеллигента. Они завершают утверждение очередных экономических программ. Министры с ума сходят, как увязать плановые показатели, не поставит ли погода под угрозу урожай, не повлияет ли новый ближневосточный кризис на поставки сырья из России-матушки, а старик Солинский, попыхивая трубочкой и откинувшись на спинку стула, приступает к изложению своих высоколобых теорий. «Я сейчас перечитал, товарищи…» – так он обычно начинал свою тягомотину. Пере-чи-тал! Ты читаешь, ты изучаешь, само собой, как же без этого, но ты же еще и работаешь, действуешь! Научные принципы социализма известны, но ты применяешь их на практике. Разумеется, сообразуясь с местными условиями. Но когда вы решаете вопрос о завершении строительства гидроэлектростанции, или выясняете, почему крестьяне Северо-Запада утаивают зерно, или обсуждаете доклад ОВБ о венгерском национальном меньшинстве, ни хрена вам, товарищ доктор Солинский, профессор блядских наук, ни хрена, уж извините, вам не надо пepe-чи-тывать. А виноват был он, Петканов, уж слишком мягко, слишком терпеливо он обходился со старым дураком, которого давно уже пора было отправить в деревню к пчелкам. Он не был таким высокоумным теоретиком, когда они сидели вместе в варковской тюрьме. И не просил тогда у надсмотрщиков позволения пepe-чи-тать что-нибудь прежде, чем врезать нечаянно тому отбившемуся от своих железногвардейцу. В те дни старик Солинский умел сделать так, чтобы фашист взвыл от боли.

Но ни о чем подобном бывший президент ни слова не сказал. Он лишь спокойно произнес:

– У каждого человека бывают сомнения. Это естественно. Возможно, случалось так, что и я не в состоянии был верить. Но другим я верить разрешал. Ты на такое способен?

– Э, – крякнул прокурор. – Вы, я вижу, здорово умели облагодетельствовать своих ближних. Лишенный благодати поп влачит невежу на небеса.

– Ты сказал.

– Его признали виновным, бабуся, виновным!

Бабушка Стефана слегка повернула голову и из-под вязаной шапочки подняла на студента глаза. Экий глупый чижик с дурашливой улыбкой, кажется, он так и норовит стукнуть своим клювиком по цветному портрету Ленина.

– Они и вашего любимчика заодно осудили, бабуся. Пока с тем разбирались.

– А ты и рад?

Чижик даже вздрогнул от нежданного вопроса. Задумался, потом пыхнул дымом в лицо основателя Страны Советов.

– Да, – сказал он. – Раз уж вы спрашиваете: да, я просто счастлив.

– Тогда мне тебя жаль.

– Почему? – В первый раз в нем, казалось, проснулся интерес к старухе, восседавшей под своей иконой. Но она уже снова отвела глаза, снова вернулась к своим воспоминаниям. – Почему? – повторил он вопрос.

– Избавь, Господи, от того, чтобы слепой научился видеть.

С многодневным телевизионным зрелищем было покончено, и Вера, Атанас, Стефан и Димитр отправились пить пиво. Они зашли в прокуренное кафе, где до Перемен был книжный магазин.

– Как вы думаете, что ему дадут?

– Та-та-та-та-та.

– Нет, этого они не сделают.

Принесли пиво. Молча, благоговейно они подняли кружки и чокнулись. Здесь прошлое, здесь будущее, здесь конец и начало всего. Они сделали первый глоток с серьезными, торжественными лицами.

– Ну? Кто-нибудь чувствует, что очистился?

– Какой ты циник, Атанас!

– Я циник? Наоборот, я настолько далек от цинизма, что просто хотел, чтобы его поставили к стенке и расстреляли.

– Нет, его нужно было судить. Не могли же ему просто сказать: «Убирайся куда глаза глядят, а мы объявим, что ты болен». Так обычно поступали коммунисты.

– Но ведь и это было неправильно, этот судебный процесс! То, что он сделал со страной, не определяется категориями уголовного права. Надо было говорить обо всем, о том, что он испоганил все, к чему прикасался. И все, к чему прикасались мы. Землю, траву, камни. Как он все время лгал, он лгал автоматически, сделал вранье своей политикой, он не мог не врать, да еще и всех приучил к этому. И люди теперь вообще разучились чему-либо верить. Он все испоганил, даже слова, которые мы говорим.

– Ну, мои-то он не испоганил, этот лживый, трусливый, брехливый ублюдок.

– Атанас, да стань же наконец серьезным; хоть раз в жизни.

– А я думал, Вера, что несерьезность – это неотъемлемая часть…

– Неотъемлемая часть чего?

– Свободы. Свободы не быть серьезным, если тебе этого не хочется… Никогда, никогда больше не быть серьезным. Разве я не получил это право – на всю оставшуюся жизнь быть легкомысленным?

– Атанас, да ты и до Перемен был ужас какой легкомысленный.

– Ну, тогда это просто называлось антисоциальным поведением. Хулиганством. А теперь это мое конституционное право.

– Значит, мы за это и боролись? За право Атанаса дурака валять?

– Возможно, этого не так уж мало на сегодня…

За день до того, как был опубликован приговор по Уголовному делу № 1, Петр Солинский навестил Стойо Петканова в последний раз. Старик переступил нарисованный полукруг и стоял теперь у самого окна, глядя на город. Дежурного милиционера уже проинструктировали, что запретную линию можно не соблюдать. Пусть глядит сколько хочет. Пусть любуется городом, в котором он когда-то властвовал.

Они сели по обе стороны стола. Петканов вчитывался в текст судебного решения, словно выискивал в нем какую-нибудь несообразность. Тридцать лет ссылки. Пребывание в столице запрещено. Движимое имущество конфискуется. Он вдруг увидел в этом что-то почти успокаивающее, давно знакомое. Да, начинал он нищим, нищим и умрет. Он пожал плечами, отодвинул бумагу.

– Ордена и медали вы не содрали с меня?

– Мы решили, что их нужно вам оставить.

Петканов хмыкнул.

– Ну и все же как ты чувствуешь себя, Петр? – спросил он и взглянул на прокурора с блаженно счастливой улыбкой. С такой улыбкой, словно жизнь лишь только началась, жизнь, разукрашенная замыслами, развеселыми кутежами и рискованными авантюрами.

– Как я себя чувствую?

Вконец измотан, это прежде всего. Если сосет под ложечкой, мозги туго набиты ватой, если ты ощущаешь такую жуткую усталость именно в ту минуту, когда ты добился всего, чего хотел, когда страна твоя стала свободной, когда карьера ослепительно улыбается тебе, – то на что ж тогда похожа усталость неудачи? Недавнее чувство триумфа убегало, как вода в водосток.

– Как я себя чувствую? Ну раз уж вы спросили, я скажу: отец мой умер, жена требует развода, а дочь не желает со мной разговаривать. Как, по-вашему, я хорошо себя чувствую?

Петканов снова улыбнулся, и солнце блеснуло на металлической оправе его очков. Странно, у него было отличное настроение. Он утратил все, но он подавлен куда меньше, чем этот стареющий молодой человек. Кишка тонка у этих интеллигентов, так было всегда. Еще, чего доброго, заболеет этот молодой Солинский. До чего ж он презирает всех этих недужных слабаков.

– Что ж, Петр, тебя, вероятно, утешит мысль, что при твоих изменившихся обстоятельствах ты сможешь посвятить больше времени спасению своей страны.

Смеялся он над ним? Или, наоборот, старался, давая этот совет, установить между ними новую связь. Но ненавидел Петр его по-прежнему, и это хоть как-то утешало его. Он встал, но бывший президент еще не собирался расставаться с ним. С неожиданной в его возрасте резвостью он обежал вокруг стола, схватил прокурора за руку и стиснул ее своими пухлыми ладонями.

– А скажи мне, Петр, – в его голосе слышались некоторая ехидца и в то же время чуть ли не заискивание, – ты считаешь меня чудовищем?

– Меня это не интересует. – Его интересовало только одно – поскорее выбраться отсюда.

– Погоди, тогда давай-ка я по-другому спрошу. Ты считаешь меня обыкновенным человеком или чудовищем?

– Ни тем, ни другим. – Генеральный прокурор вдруг громко шмыгнул носом. – По-моему, вы просто бандит.

Он никак не ожидал такой реакции: Петканов весело расхохотался.

– Это не ответ на мой вопрос. Слушай, Петр, дай-ка я загадаю тебе загадку вроде той, которую тебе загадывал отец. Либо я чудовище, либо нет. Ведь так? Если я не чудовище, тогда я, наверное, кто-то вроде тебя или кто-то, кем ты можешь стать. Кем бы ты хотел, чтобы я был? Решай.

Солинский не ответил, и бывший президент торопливо, напряженно продолжал:

– А-а, тебе неинтересно! Тогда позволь мне договорить. Если я чудовище, я буду преследовать тебя во сне. Я сделаюсь твоим кошмаром. Ну а если я такой же, как ты, то мы еще много раз встретимся с тобой в жизни. Что ты предпочитаешь? А?

Теперь Петканов, вцепившись в его руку, подтянул его так близко к себе, что Солинский почувствовал запах крутого яйца, которым завтракал Президент.

– Вы от меня не отделаетесь. Этот мелодраматический процесс не значит ровно ничего. А если вы меня убьете, это тоже ничего не значит. И ничего не значит ваша ложь, что народ не любил меня, а лишь ненавидел и боялся. Вы от меня не отвяжетесь. Понятно вам?

Прокурор наконец вырвал руку, что было не так уж просто. Он почувствовал себя замаранным, грязным, подхватившим дурную болезнь и пронизанным ею до мозга костей.

– Да пошли вы к черту, – крикнул он, резко повернулся и зашагал к двери.

И тут же оказался лицом к лицу с молоденьким милиционером, наблюдавшим эту сцену с откровенным дозволенным теперь демократическим любопытством. Сам не зная почему, прокурор вежливо кивнул солдатику, и тот бодро щелкнул каблуками в ответ.

– К чертовой матери! – снова крикнул Солинский. – Будьте вы прокляты!

Но не успел он взяться за дверную ручку, как за спиной у него точно крышкой люка хлопнули, и он ощутил внезапный страх. Сильные пальцы вцепились ему в плечо и заставили повернуться. Полыхая яростным взглядом, бывший президент тянул его к себе, стараясь заглянуть в глаза. Прокурор вдруг совершенно обессилел, их взгляды встретились, и он увидел глаза противника совсем близко, почти вплотную.

– Нет, – сказал Стойо Петканов, – ошибаешься. Это я тебя проклял. Я тебя приговорил. – Горящие отчаянной отвагой глаза, жаркое, отдающее запахом яйца дыхание и пальцы, крепкие пальцы, вцепившиеся ему в плечо. – Это я тебя приговорил.

С началом Перемен все больше и больше людей стало появляться в храмах; они ходили не только на крестины и отпевания, ходили просто так: послушать службу, успокоиться, утешиться, почувствовать, что они нечто большее, чем пчелы в улье. Петр Солинский, который ожидал, что в церквах будут толпиться старушки божьи одуванчики в платочках, увидел самых обычных людей, молодых, и старых, и среднего возраста, – таких же, как он сам. Он смущенно стоял в притворе Святой Софии, чувствуя себя самозванцем, не знающим, что делать, перед кем и где преклонить колена. Но никто не требовал от него ни пропуска, ни удостоверения, и он осторожно прошел в ближний придел. За спиной его остался тусклый мартовский полуденный свет, а сейчас он привыкал к другому свету, ослепительно яркому из-за обступавшей его темноты. Жарко горели свечи, огнем дышала начищенная медь, и сквозь узкие окна вонзались отточенные лучи солнца.

Массивные, сработанные из железа паникадила с их тонкими штырьками для свеч и мягкими завитушками являли собой пиршество света. Свечи горели на двух уровнях: на уровне плеча – за здравие, на уровне лодыжки – за упокой. Солинский купил две восковые свечечки и окунул их в пламя. Он опустился на колени и первую свечу прижал к стоявшему на полу усыпанному песком подносу. Потом встал, вытянул руку и крепко насадил на железный черный штырь другую свечку, зажженную во здравие родины. Жар опалил его лицо. Медленно, как отдавший последнюю воинскую почесть генерал, он отступил на несколько шагов и застыл в напряжении. Потом рука его потянулась ко лбу, и он смиренно совершил вечный жест – перекрестился справа налево, как требует того православный обряд.

Вечер и дождь мягко накрыли город. Накрыли невысокие холмы к северу от города, где высился бетонный пьедестал, угрюмый, бесполезный. Бронзовые панели вокруг него уныло мерцали в сыром воздухе. Сейчас, когда Алеша уже не призывал их в будущее, пулеметчики вели другую битву, бессмысленную, беззвучную, безысходную.

На пустынных задворках сортировочной станции дождь оседал испариной на Ленине и Сталине, на Брежневе, на Первом Вожде и на Стойо Петканове. Наступала весна, и скоро зеленые усики вновь поползут по бронзовым сапогам. По мокрым рельсам под провисшими проводами тащились локомотивы, и отсветы их фонарей ложились на лики скульптур. Но посмертное Политбюро уже прекратило дискуссию. Оцепеневшие исполины умолкли навек.

Перед опустевшим Мавзолеем Первого Вождя стояла старая женщина. На ней вязаная шапочка, поверх шапочки – шарф. Старуха держала в вытянутых руках заключенный в рамку маленький портрет Ленина. Дождь нещадно колотил по портрету, но несмываемый образ неотступно преследовал каждого прохожего. Какой-нибудь пьянчуга или шалый студент порой выкрикивал что-то в лицо старой женщине. Но что бы ей ни кричали, она не покидала своего места, она стояла молча, и лишь слабый свет мерцал сквозь мокрые стекла ее очков.