Адвокат чародейки Орбенина Наталия

Глава 1

Следователь петербургской полиции Константин Митрофанович Сердюков испытывал неведомое доселе блаженство. Что еще может испытывать человек, всю жизнь свою положивший на алтарь служения Отечеству, неустанно и ретиво исполнявший свой долг, не помня ни отдыха, ни забвения от забот и тревог своей непростой службы! И вдруг он словно остановился на бегу и оказался, как по волшебству, вдалеке от хмурого серого неба столицы, от вечной суеты полицейского участка, строгого взора начальства, пыли и шума большого города. Как по мановению волшебной палочки осталась позади пустая и холодная холостяцкая квартира, где его одиночество разделяла кухарка, кормившая его незатейливой стряпней. Вместо всего этого следователя окружал жаркий воздух, напоенный незнакомыми ароматами, шелестело море, подкатываясь под самые носки его башмаков. Окружавшая природа напоминала ему ожившие страницы из книжки, которую он читал в гимназические годы. Там подробно и обстоятельно описывались природа и жизнь южных губерний Российской империи. По вечерам в кустах стрекотали цикады…

Солнце понемногу скатывалось к горизонту, убавляя жар, который оно щедро дарило курортникам. Сердюков потер облупившийся нос. Его белая кожа, непривычная к солнцу, приобрела неприлично кирпичный цвет, зудела и к тому же стала облезать клочьями. Столь неприглядная картина необычайно конфузила Константина Митрофановича, который и без того был очень невысокого мнения о своей внешности. Увы: Создатель наградил его цепким умом, незаурядной памятью, невероятной энергией и жизнестойкостью. Но поскупился на внешнюю красоту, и не досталось бедному Сердюкову ни капельки привлекательности. Высокий, худой и чрезвычайно нескладный, точно ходячий циркуль. Удлиненное лицо, маленькие глаза. Какого цвета? Да Бог его знает какого, он и сам затруднялся ответить. А уж длинный нос – так и вовсе беда! Одним словом, пропащее это дело – смотреть на себя в зеркало. Поэтому Сердюков и не смотрел, да и некогда ему было. Не до пустяков.

Постепенно в разряд пустяков попали и женщины, и товарищеские пирушки. Одиночество цепкой рукой ухватило следователя. Теперь он жил только службой, ничего не замечая вокруг себя. Или стараясь не замечать. Что проку лелеять сладкие надежды, носить в груди нежное чувство, если никогда тебе не суждено увидеть в глазах другого существа его отблески?

Сердюков вздохнул. Вот, это от вынужденного безделья всякие глупые мысли ему в голову лезут. Был бы он теперь на службе, так и некогда ему было бы предаваться тоскливым рассуждениям. Ох, зря! Зря он поддался на уговоры и направился в эту тмутаракань, поправлять надорванное по причине истового служебного рвения здоровье! Ему, преданному служаке, лучший отдых – новая работа! Константин Митрофанович потянулся и встал со скамьи. От долгого сидения тело затекло, он пошевелил долговязыми конечностями, повертел головой. Раздался хрустящий звук. Сердюкова передернуло. Он уже привык не обращать внимания на этот хруст, столь неприятный для окружающих. И все бы ничего, да только стали болеть все суставы, стало трудно вставать, приседать, долго быть на ногах. Столичные эскулапы в один голос заверили его, что дальше картина станет еще печальнее, что надобно лечиться, что, ежели болезнь запустить, так можно и до срока в отставку выйти. Мысль о том, что он может оказаться не у дел, повергла сдержанного в проявлении эмоций следователя в состояние, близкое к паническому. Что же ему делать на пенсии? Ведь он не умеет ничего, как только преступников ловить, выводить на чистую воду мошенников! Понукаемый этой скрытой угрозой, Сердюков выправил отпуск и нехотя отправился в Крым, лечиться грязями.

Грязелечебница в Мойнаках, что вблизи Евпатории, вызвала у Сердюкова поначалу ощущение гнетущей тоски и раздражения. Он не привык к безделью и праздности. Но тут ему пришлось подчиниться и принять порядок вещей таким, каков он есть. Дисциплинированно, как солдат, следователь посещал все предписанные ему процедуры. Первая встреча со знаменитыми целительными грязями повергла его в настоящую оторопь. Пришлось целиком погрузиться в вязкую горячую темную жижу, обхватившую все его тело, и он почувствовал себя в какой-то момент человеком, засосанным трясиной. Грязь сковала его по рукам и ногам, превратила в неподвижное, ничтожное существо. Фельдшерица, приветливо и ободряюще улыбаясь, водрузила над его головой парусиновый зонт и ушла. Сердюков попытался высвободиться, но грязь чавкнула и не отпустила его. Пришлось смириться, хотя со стороны, вероятно, он смотрелся забавно. И уж точно никто бы сейчас не угадал, что в этой ванне застрял в грязях гроза всех петербургских преступников.

Помимо грязей, доктор предписал ему купания в соленой воде лимана, именуемой рапой. Сердюков, страшно стесняясь своего худого костистого тела, старался приходить, когда на пляже присутствовало как можно меньше купальщиков. Скинув в кабинке одежду, он, вжав голову в плечи, быстрой трусцой устремлялся на мостки и поскорее окунался в жгучую соленую воду. Потом спешил обратно, сотрясаясь всем телом, чувствуя, как на коже выступают мелкие бисеринки соли.

Через неделю своего пребывания на курорте, несмотря на то что пока что видимых улучшений состояния его здоровья не произошло, Сердюков вдруг почувствовал, что его сознание стали посещать некие мысли, ранее ему неведомые. Что неразрывный тугой обруч долга и служения Отечеству стал понемногу ослабевать. Константин Митрофанович невольно перешел с энергичного быстрого шага на медленные ленивые движения, столь свойственные всем посетителям мест отдохновения от трудов. Куда ему спешить? Он даже стал посиживать на лавочках под кипарисами или на теплом песочке у воды. Он вдруг увидел, что в мире, кроме людской подлости и злобы, существуют яркие пронзительные закаты, что по ночам на небе зажигаются огромные далекие звезды, а море светится таинственным загадочным светом. Груз прежних лет, неудач, разочарований – все исчезло, как-то вдруг. И жизнь его стала приобретать и другие краски, помимо неисчислимых оттенков серого.

– Вечер добрый, господин Сердюков. Как нынче ваши суставы? Принимали ли вы сегодня грязи?

Полицейский невольно вздрогнул от неожиданности и поднял голову. Перед ним стоял высокий господин в светлом чесучовом костюме, парусиновых туфлях и соломенной шляпе. Боровицкий Анатолий Ефремович. Курортник со стажем, отец многочисленного семейства, обладатель неизлечимых недугов.

– Благодарствуйте, нынче, как мне кажется, вроде бы получше. – Сердюков для верности повертел кистями рук. – Только, однако же, не могу привыкнуть я ко всему этому.

– Вы сами процедуры изволите иметь в виду, грязелечение?

– Да, именно. Неловко как-то, вроде ты человек, а тебя, как свинью, в грязи вымажут – и лежи, грейся!

– А вы, сударь, эстет! – Боровицкий издал высокий тонкий смешок, что странно диссонировало с его внушительными размерами. – Да-с, согласен с вами. Это неэстетично. Только ведь и хвори не красят нас! Так уж лучше помучиться на курорте, чем потом дома, в постели.

– Вы правы, – согласился следователь. – А где ваше милое семейство?

Он приставил руку ребром к глазам, чтобы низкое заходящее солнце не мешало ему глядеть на собеседника.

– Сейчас придут, куда же им деваться! Только маленькие дети – вы же понимаете – с ними столько мороки, столько возни… Вот и тянутся долго-долго, пока соберутся, нет мочи стоять и ждать их по часу!

В голосе собеседника прозвучали усталость и раздражение.

Сердюков покивал с понимающим видом, словно у него и самого семеро по лавкам сидят. Между тем семейство Боровицкого не заставило себя долго ждать. Послышался их веселый гвалт, визг.

– Ну вот, я же говорил вам! – обреченно произнес усталый отец.

Константин Митрофанович посмотрел на него с сожалением. Боровицкий был еще молод, чуть за тридцать. Но он уже успел устать от жизни, народив пятерых детей за десять лет своего брака. Боровицкие были из числа тех немногих курортников, с которыми Сердюков поддерживал мимолетное знакомство. Милое, шумное, непоседливое семейство. Полицейский почти сразу же запомнил, кого из детей как зовут, чем заслужил благосклонность госпожи Боровицкой. Она же сочла своим долгом позаботиться об одиноком неприкаянном господине. И посему, как только они появлялись на пляже, в парке лечебницы, в зале ресторана, все многочисленное семейство непременно устремлялось к Сердюкову, чтобы осведомиться о его успехах в борьбе с коварным недугом.

Пребывание в лечебницах и на курортах невероятным образом повышает интерес обывателей к медицине. Собеседники становятся большими знатоками болезней, лекарств и способов лечения – даже того, что уже неизлечимо. У кого что болело, ныло, чесалось, стреляло, кто умер, а кто чудесным образом исцелился – вот самые животрепещущие темы для подобных бесед.

Сердюков приготовился к неизбежному, отступать было некуда. Шумное семейство, смеясь, галдя и перекрикиваясь друг с другом, приближалось неумолимо, как девятый вал. Дети разного возраста, старшему девять, младшему два года, скакали вокруг матери, няньки и высокой барышни с недовольным лицом – сестры Боровицкого, Зинаиды. Замыкал процессию лакей, тащивший огромную высокую плетеную пляжную корзину-кресло, сидя в котором, дамы Боровицкие прятались от палящего солнца, пытаясь уберечь носы, плечи и прочие части тела от его коварных лучей.

– Милейший Константин Митрофанович, как поживаете, как вы спали нынче? – пропела мать семейства, одетая в розовое легкое платье без корсета и шляпу с розовыми же маргаритками. И, не дожидаясь ответа, заохала: – А я этой ночью почти не спала, такая духота, голова совершенно раскалывалась, я все ворочалась, вставала, да и дети спали беспокойно. Боюсь, не было бы нынче сильной грозы, что-то пугающее есть в атмосфере, давит грудь, словно дурное предчувствие! Вы верите в предчувствие, господин Сердюков? – Она сложила кружевной зонтик и присела на скамейку.

– Полно, матушка, что ты городишь, какое может быть предчувствие у господина следователя? – урезонил жену Боровицкий, окинув ее недовольным взглядом. Он не поощрял местной курортной моды – чтобы дамы в сильную жару и духоту появлялись на людях без корсетов. – Да и спала ты крепко, тебе, верно, просто сон плохой приснился.

– Ах, вечно ты, Анатоль… – с обидой начала было жена, но осеклась продолжать при постороннем человеке.

Сердюков смотрел на госпожу Боровицкую с улыбкой и сочувствием. Милая, добрая, чуткая, славная, любящая. Курочка-наседка, хлопотливая и отзывчивая душой. Чудная жена, прекрасная мать. Чего еще желать мужчине? Однако же в тоне Боровицкого нет-нет, да и промелькнет некоторое раздражение, снисходительность по отношению к своей супруге. Конечно, спору нет, он – красавец, яркий, темноволосый, высокий, правда, уже с брюшком и вторым подбородком, но все равно хорош! Она же, видимо, в юности тоже была прелестна, но многочисленные роды придали ее фигуре полноту и расплывчатость, а семейные заботы наложили на лицо свой неизбежный отпечаток.

– Благодарю вас, сударыня, за ваше неизменное внимание к моей скромной персоне, – Сердюков шутливо приподнял светлую шляпу. – Мне, как человеку одинокому, такое внимание в диковинку. Оно даже, извините, пугает!

Боровицкие дружно засмеялись.

– Вот еще, не поверю, что полицейские чего-нибудь боятся! – воскликнула молодая девушка, сестра Боровицкого. Она отошла от детей, громко резвившихся у кромки воды, оставив их на няню, и тоже присела рядом с Сердюковым.

Малышня дружно принялась ковырять палкой студенистое тело большой фиолетовой медузы, выброшенной волной на берег. Старшие же заспорили, сколько сортов халвы они попробовали за это время. Шоколадную, ореховую, фисташковую, миндальную… Нет, это не все, еще – сахарную, ванильную…

– Увы, Зинаида Ефремовна, мы такие же живые люди, как и прочие обыватели. Нам так же свойственны все страхи рода человеческого, – мягко ответил полицейский и незаметно отодвинулся от собеседницы, чтобы никоим образом не прикоснуться случайно ни к одежде, ни к руке барышни.

– Знаем, знаем, чего вы боитесь! – лукаво погрозила ему пальчиком Таисия Семеновна Боровицкая. – Боитесь, что Амур ранит ваше сердце!

Сердюков вздрогнул и принужденно засмеялся. Зинаида опустила голову с высоко заколотыми на затылке волосами и стала пересыпать песок сквозь пальцы, избегая взгляда собеседника. Кажется, следователь оказался прав в своих ужасных подозрениях. Неужели семейство Боровицких окружило его плотным кольцом своей заботы лишь для того, чтобы пристроить наконец замуж сестрицу Зиночку? Боже милосердный! Она, конечно, неплохая девушка, и даже симпатичная, правда, без той яркости, которая досталась ее брату Анатолию. Но ведь недаром же она так засиделась в девках! Насколько успел заметить Сердюков за все время их непродолжительного курортного знакомства, Зина имела весьма своенравный и капризный нрав. Затянувшееся девичество, видимо, добавляло масла в огонь ее нерастраченных чувств. Боровицкие возили ее с собою по курортам с надеждой найти для нее ну хоть какого-нибудь жениха из отставников-военных, чиновников средней руки. Да только пока что все было без толку. К тому же из экономических соображений мадам Боровицкая норовила приспособить золовку в качестве еще одной няни и гувернантки для своих детей. Но возня с малышами и поиск жениха – вещи несовместимые!

Сердюков приглянулся Боровицким. Они навели о нем справки в гостинице и были поражены тем обстоятельством, что такой достойный человек пребывает в одиночестве. Конечно, полицейский – это не Бог весть что, человек небогатый. Но по всему видно, что порядочный. Без пороков, словом, отчего же не попробовать?

Так рассуждала Таисия Семеновна. Анатолий Ефремович только пожал плечами. Сама же Зиночка не испытывала к новому знакомому никакого интереса и, только понукаемая женой брата, принимала участие в «охоте на жениха».

Все эти уловки Сердюков раскусил почти сразу же. Ему стало смешно и противно. Боровицкие производили на него приятное впечатление, но только как временные знакомые, о которых он скоро позабудет. Сделаться их зятем, мужем Зиночки? Благодарю покорно!

– Мы нынче намеревались нанять лодочника-грека и прокатиться по морю. Не желаете ли присоединиться к нашей прогулке? – спросила Таисия Семеновна.

– Благодарю, но вынужден отказаться. Не сочтите меня невежливым, господа! Однако я тут уже засиделся, надобно мне пройтись. К себе пойду, пораньше лягу.

Следователь поднялся, отряхнул песок, помахал всем шляпой и быстро ретировался, оставив Боровицких в неприятном недоумении.

Глава 2

– Вот, опять, опять сбежал! – в сердцах воскликнула Таисия Семеновна. – Зина, ты бы хоть самую малость потрудилась заинтересовать собою господина Сердюкова!

– Ах, как все это мне гадко, гадко! – вскричала Зина и бросила пригоршню песка в сторону Таисии. – Вы меня, точно товар лежалый, предлагаете!

– Что ж поделаешь, если оно так и есть? – хмыкнул Анатолий Ефремович. – Невесты – товар скоропортящийся!

– Анатоль! – жена покачала головой.

Но оскорбительные слова уже были услышаны. На глазах Зины вскипели слезы обиды и негодования.

– Конечно, разумеется! Только на что я трачу уйму времени? Не вы ли экономите, не нанимая вторую гувернантку? Не я ли целыми днями вожусь с вашими детьми?

– Что ты, что ты, тихо! – зашикала на нее Таисия Семеновна. Дети, игравшие у воды, чуть поодаль, подняли головы и стали прислушиваться к ссоре старших. – Как можно так говорить, ведь это твои родные племянники!

Но Зина уже не могла остановиться. Накопившаяся обида полилась неудержимой рекой, прорвав плотину сдержанности и хорошего тона.

– Хорошо тебе было, дорогой брат, когда папаша и мамаша нашли тебе выгодную невесту и устроили этот брак с Таисией! Сам бы ты после той злосчастной дуэли, после истории с Розалией, что бы сумел поделать, кто бы за тебя отдал свою дочь! Если бы не папенька…

– Замолчи! – зашипел Анатолий и вскочил, словно хотел ударить сестру.

– О чем вы? – Таисия испуганно переводила взор с одного на другого. – О чем таком вы говорите, чего я не знаю? Анатоль?..

– Глупости! Это она в сердцах сказала. Все пустое, – он делано махнул рукой и отвернулся.

Женщины остались сидеть на скамейке. Вечернее солнце неизбежно катилось к горизонту. Обычно это, самое свое любимое время дня, семейство проводило в неге на пляже. Сегодня вечер оказался испорчен. Но не только вечер. Тяжелое недоверие, подозрительность и недосказанность разъедают самые дружные и любящие семьи.

– Я требую, чтобы ты мне объяснила, о чем шла речь! Я имею право знать все, что относится к моему мужу, к нашему браку. – Таисия сердито посмотрела в лицо Зине.

– Ты напрасно так сердишься. – Зина поняла, что в сердцах наговорила лишнего, и снова принялась ковырять палочкой песок. – Ничего особенного, ничего важного. Просто глупости, которые случаются в юности с каждым мужчиной. Вот и все. Ты же знаешь, какой он у нас самолюбивый! Он не хочет, чтобы ты знала о его слабостях или глупостях. Он так тебя любит, так дорожит тобою, твоим мнением!

Зина замолчала. Вранье выходило нескладное, да делать нечего. Сами виноваты, довели ее!

– Да прекрати же ты возиться в песке, точно дитя малое! – Таисия поняла, что более ей ничего не скажут. Что ж, она все равно найдет возможность все вызнать. Что еще за дуэль? Анатолий – и дуэль? Да может ли такое быть!

– Ах, как нынче жарко! – желая перевести разговор в другое русло, произнесла Зина.

– Чего же ты хочешь – юг! – раздраженно ответил брат. – Если не желаешь страдать от жары, надобно приезжать сюда в сентябре, в бархатный сезон.

– А отчего такое название? Бархатный?

– Оттого, что по вечерам становится прохладно и, вышедши погулять, дамы и кавалеры наряжаются в бархатные жакетки и пиджаки.

– Опять ты насмехаешься надо мной! – Зинаида надула губы.

Анатолий направился к детям, которые оставили медузу и принялись собирать ракушки и мелкие разноцветные камешки, отшлифованные водой.

Таисия посмотрела в сторону мужа и детей. Как он хорош! Как она любит его! Несмотря ни на что!

Зина тоже смотрела на брата, и перед ее взором невольно проплывали совсем иные картины…

…Зина уже полчаса как вернулась с прогулки, да все никак не могла собраться. Родители заждались ее на веранде к обеду, а молодежь все не появлялась. Зине шел пятнадцатый год. Учеба в гимназии не задалась, и родители взяли для дочери гувернантку, чтобы та научила барышню всему тому, что необходимо знать молодой женщине. Выбирали долго, и наконец с отличными рекомендациями в их дом прибыла гувернантка. Звали ее Киреева Розалия Марковна. Жаль, что к бумагам не прилагался портрет кандидатки. Маменька, Полина Карповна, как увидела новую гувернантку, так и расстроилась чуть ли не до слез. Девушка оказалась красоты невиданной, полная грации и природного изящества, с изысканными манерами и удивительным очарованием. Но разве можно нанимать такую в дом, где есть юноша, в котором кровь кипит, как чайник на плите? И не откажешь, коли уже согласились взять ее, и только потому, что она, мол, слишком, слишком красива для гувернантки.

Гувернантка между тем свое дело знала хорошо. И, несмотря на нервозный характер своей подопечной и ее непреодолимую лень, умудрилась найти с ней общий язык и подвигнуть к учению. Худо-бедно, дело пошло на лад. Однако хозяева не спускали глаз с гувернантки, боясь, что ее чары околдуют падкого на все яркое Анатоля. Так прошел год, потом еще полгода…

Летом Боровицкие выезжали на дачу в южную Финляндию. Там, среди живописной природы Иматры, неподалеку от озера Сайма, вблизи от удивительного по красоте водопада Иматранкоски, образуемого обрывом реки Вуоксы, они имели прехорошенькую дачку. Бурные потоки водопада привлекали сюда петербургскую публику, иной раз летом в Иматру прибывало до четырнадцати поездов в день с желающими полюбоваться красотой водопада и каньоном реки Вуоксы. Поэтому каждое лето на дачу к Боровицким приезжало целое общество, гостило много молодежи.

Частенько заглядывали Желтовские, мать и сын. Госпожа Желтовская Александра Матвеевна приходилась Полине Карповне дальней родней. Они называли друг друга кузинами. Ее сын, Сережа, был почти одного возраста с Анатолем. Анатоль учился в университете, да только не одолел до конца курса наук. Уповал на связи отца, отставного полковника, надеясь получить место чиновника средней руки. А Сережа заканчивал училище правоведения, и впереди у него маячила адвокатская карьера. Как только в доме Боровицких появилась Розалия Марковна, постепенно сложилось некое маленькое общество, состоявшее из брата и сестры Боровицких, госпожи Киреевой и Сергея Желтовского. Они вместе гуляли, читали, музицировали. Полина Карповна не находила себе места. С одной стороны, для нелюдимой и капризной Зины это была прекрасная школа светского поведения. С другой стороны… Ах, боже ты мой, что может быть с другой стороны! Вообразить даже страшно!

На веранде расположились хозяева дома и Александра Желтовская. Хозяин дома, Ефрем Нестерович, полковник в отставке, зажав трубку в зубах, мерил веранду широкими шагами и командовал самому себе:

– Ать, два! Шире шаг! Напра-во!

Александрина с усмешкой наблюдала за этой шагистикой. Уже давно на пенсии, а все командует, все его семейство как в казарме живет! Чтобы хозяева не увидели ее усмешки, она раскрыла веер и стала им обмахиваться.

– Уф, нынче так жарко!

– Да, Александрина, жарко. Вот и дети, видимо, никак не могут отдышаться и переодеться к столу. Ведь вы купались?

Этот вопрос хозяйка дома адресовала Сереже Желтовскому, сидевшему на ступеньках веранды. Сережа поднял светловолосую голову и широко улыбнулся. Госпожа Желтовская с нежностью смотрела на него сверху. Конечно, он не обладает такой же яркой красотой, как Анатоль. Но он такой чудный, такой нежный! Такой надежный, крепкий. Славный, славный мальчик!

– Да, Полина Карповна! Невозможно было устоять, по эдакой-то жаре!

– И девушки купались, Зина и Розалия Марковна?

– Конечно, но они отошли подальше от нас, мы их только слышали. Розалия Марковна очень щепетильна в подобных вопросах.

– Но ведь тут такое течение, такие опасные обрывистые берега! Я всегда волнуюсь, когда вы уходите гулять вдоль реки. Надеюсь, вы в озере купались?

– Разумеется, не волнуйтесь, мы купались в озере, там вода почти стоячая. Да, на реке некоторые места очень коварны! Но ведь Анатоль вырос тут, он знает каждый камешек. Он всегда предупреждает, куда нужно ступить.

– Места тут удивительные! – подхватила разговор Желтовская. – Я рада, что и мы теперь тоже здесь снимаем дачу. Не думала, что после Варшавы меня что-нибудь так восхитит и приманит!

– Конечно, замечательные места, недаром тут весь Петербург летом собирается. И даже их Императорские Величества и Высочества приезжают сюда поправить здоровье. Вот и гостиницу прехорошенькую построили на берегу, точно замок! – с гордостью сказала Полина Карповна, словно сама создала всю окружавшую их действительность.

Александра Матвеевна сдержанно улыбнулась. В юности она вместе с родителями жила в Польше, по месту службы отца. Там же вышла замуж за польского дворянина, родила Сережу. Но муж ее скоро умер, и, когда мальчику пошел шестой год, она вернулась в Петербург.

– Отчего же они так долго! – сердито постучал трубкой о перила полковник. – Сергей, сделайте одолжение, поторопите Анатоля, да пусть он и сестру позовет! Не дело это – нам их полдня ждать!

Сережа легко подскочил со ступеньки и скрылся в доме.

– Как славно они дружат! – улыбнулась вслед Желтовская.

– Да, славно, если вы имеете в виду наших сыновей.

– А кого же еще? – искренне удивилась Александра Матвеевна.

– Меня пугает то обстоятельство, что госпожа Киреева превратилась в некого кумира для обоих молодых людей и моей дочери, в заводилу всей их дружбы!

– Что же с того? – пожала плечами Желтовская. – Она порядочная женщина, у нее блестящие рекомендации. Училась в институте благородных девиц, вышла второй ученицей. Вы же сами ее выбрали и всегда были очень ею довольны.

– Она прежде всего гувернантка и должна знать свое место! – с нарастающим раздражением произнесла Боровицкая.

– А, вот вы о чем! Полно, кузина! Теперь иные времена! Каждый человек славен своими делами, талантами. Теперь и женщина может занять в обществе достойное место, если она приносит пользу!

– Слышу любимые песни! – ехидно заметил Ефрем Нестерович. – Конечно, как же вам не вступиться за скромную труженицу! Ведь вы у нас известная либералка, поборница женских прав, и все такое! Да я вам скажу, во-первых, место женщины там, где ей его указал Создатель. У семейного очага. А все прочее – от лукавого. А то, что вы все время толкуете о равенстве и прочих опасных вещах, так это, душа моя, вы просто наслушались своего покойного мужа-вольтерьянца, вот и вторите ему, а сами-то, сами мало что в этом смыслите! Как можно толковать о равенстве! Каждый сверчок должен знать свой шесток и вести себя подобающим образом. Так ведь и солдат будет указывать генералу! Госпожа Киреева, спору нет, достойная барышня, но она служит в этом доме! Служит!

– Это вы потому так раскипятились, что боитесь, будто Анатоль соблазнится ее неземной красотой! – засмеялась Желтовская.

Но смех ее был натянутым. Ее покоробил грубый тон Боровицкого, к которому она за много лет знакомства так и не смогла привыкнуть.

– Можно подумать, дорогая Александрина, что вас бы не испугал подобный мезальянс вашего единственного сына и безродной гувернантки.

– Наверное, меня бы не обрадовало подобное стечение обстоятельств. Но я не вижу в этом трагедии. Каждый человек достоин счастья, независимо от того, кто он и на какой общественной ступени стоит. Впрочем, я не понимаю, отчего такое волнение, разве уже что-нибудь произошло? По-моему, причин для волнения нет!

– Ну да, ну да, – недовольно и недоверчиво произнесла Полина Карповна, и разговор увял.

Полина и Александрина, сколько знали друг друга, всегда невольно сравнивали – каждая – свою жизнь с жизнью подруги. Завидовали друг другу или, наоборот, чем-то гордились друг перед другом. Смолоду обе они были девицами весьма хорошенькими, за обеими давали неплохое приданое, словом, достаточно, чтобы прилично замуж выйти. К сожалению, Полине Карповне не довелось лично знавать покойного супруга родственницы, приходилось довольствоваться рассказами самих Желтовских. Только этим рассказам Боровицкая мало верила! Что может помнить пятилетний ребенок о своем отце? А Александрина всегда была склонна к преувеличениям. По рассказам Желтовской выходило, что ее покойный супруг был чистый ангел, просветитель, образованнейший и благороднейший человек. Второго такого на свете не сыскать, вот почему она не смогла до конца пережить эту потерю и вернулась в холодный Петербург. Но душа ее по-прежнему пребывала там, там, где упокоился ее супруг. Боровицкая недоумевала – отчего кузина не осталась в семье мужа, увезла сына от польской родни? Но Александра только вздыхала. Она и дома прекрасно устроилась. К тому же сына надобно было выучить, пристроить, где еще лучше это удастся сделать, как не в столице?

Боровицкие приняли самое живое участие в судьбе овдовевшей родственницы. Полина Карповна даже пыталась сватать Желтовскую, в надежде подыскать ей супруга наподобие собственного. Чтобы он не книжки умные читал и рассуждал по-французски о высоких материях, а грубым голосом гонял всех домашних, немилосердно курил в комнатах, стряхивая пепел на ковры, распекал жену и детей. Словом, такого же супруга, как ее Боровицкий, чтобы ей, Полине Карповне, тоже не обидно было жить на свете. Однако Желтовская уклонялась от выгодных брачных предложений, неизменно храня верность своему незабвенному покойному супругу. Александра Матвеевна не только помнила мужа, но и единственного своего сына Сережу воспитывала в духе либерального просветительства, без конца ставя ему в пример покойного родителя, его высокие идеи и благородный характер. Сережа вырос с именем отца на устах, он почти не помнил его, но, благодаря рассказам матери, казалось, почти не ощущал утраты.

Послышались голоса. На веранде показался высокий плотный молодой человек, сын хозяев, с ярким румянцем на загорелом лице. Следом – Зина, Сережа. Последней вышла к столу гувернантка. Желтовская невольно дольше обычного вглядывалась в лицо девушки. Как иногда щедр Создатель! Какая дивная, неотразимая красота… В ней явно чувствовалась нега Востока. А какая фигура, тонкая талия, гибкая спина, высокая грудь. Просто виноградная лоза! Воистину роза, прекрасный цветок!

Расселись. Обед, по причине невыносимой духоты, был сервирован на просторной веранде. Ветер колыхал кружевные занавески на распахнутых окнах и края вышитой скатерти. Лучи солнца украдкой скользили по хрустальным бокалам, кувшинам со смородиновым морсом. В тарелках уже плескалась окрошка из хлебного кваса, манили попробовать их спелые хрустящие огурчики, упоительно пахло жареными котлетами.

Розалия Марковна, вышедшая к столу следом за своей воспитанницей Зиной, скромно и с достоинством поздоровалась и тихонько села у края стола. Она не подавала голоса, но явно чувствовала, что разговор только что шел о ней. Обед протекал своим чередом, близился десерт. Посередине стола уже красовалось фигурное печенье, яблоки и клубника. Полина Карповна, раздраженная предшествующим разговором, невольно желала хоть как-нибудь уязвить гувернантку.

– Помнится мне, Розалия Марковна, что вы как-то упомянули, будто родители вашего отца не принадлежали к православной вере? – Боровицкая положила в рот спелую ягоду клубники.

– Да, сударыня. Предки моих родителей происходили из древнего народа, проживающего в Крыму. Караимы называются.

– Что это за караимы такие? – фыркнул Ефрем Нестерович. – Татары, что ли, мусульмане или язычники?

– Татары действительно близки к караимам по образу жизни, – мягко продолжала Розалия Марковна, словно не чувствуя недоброжелательного тона хозяев, она уже привыкла к подобной манере бесед в этом доме. – Только вера их, скорее, ближе к православию. Они почитают Иисуса Христа, но считают его не сыном Божьим, а Пророком, как и мусульмане – своего Магомета. К тому же они не признают Святой Троицы и Святого Духа.

– Да как можно терпеть такое святотатство! Какое же тут православие! Точно иудеи! – недовольно вскричала Боровицкая и раздраженно отодвинула тарелочку с ягодами.

– Нет, сударыня. Смею заметить, что иудейская вера тоже далека от веры караимской. Караимы не признают никаких постановлений духовенства, не чтут Талмуд, подобно иудеям. Они почитают только Библию, Ветхий Завет.

– И как можно терпеть столько инородцев! Ваш папенька правильно поступил, что сделался православным христианином! – продолжала Полина Карповна.

Розалия Марковна старалась говорить спокойно и бесстрастно. Хотя наблюдательный взгляд давно заметил бы, что ее грудь стала подниматься чаще, а щеки приобрели более яркую окраску. Она все крепче сжимала губы, не позволяя себе резкого тона или иных признаков раздражения.

– Да, обстоятельства жизни моего покойного отца сложились таким образом, что он принял православную веру. И меня тоже крестил православный батюшка. Однако посмею заметить, что вероисповедание человека вовсе не означает, что он хороший или плохой, чем-то лучше или хуже других.

– Вот тебе раз! – громко стукнул вилкой по столу Ефрем Нестерович. – Да кто же, кроме русского православного человека, больше к геройству склонен? К защите Отечества своего?

– Отец рассказывал мне, что среди доблестных защитников Севастополя во время Крымской кампании было много караимов, они же потом и на Балканах воевали. К тому же государи наши, Екатерина Великая, Николай Первый, Александр Первый, нынешний Государь, – все покровительствовали караимам, даровали им многие права, как и православным.

– Господа! – вмешался в разговор Сергей. – Мне кажется, господа, что в данном случае мы все должны подивиться тем познаниям, которыми обладает госпожа Киреева. Просто восхитительно, что такая молодая особа имеет столь глубокие познания в подобных сложных материях!

– Я полагаю, что ни к чему девице рассуждать о вере, как, впрочем, и обо всем ином. Надеюсь, сударыня, на уроках с моей дочерью вы не позволяете себе подобных вольных высказываний? Надеюсь, вы не прививаете девочке любви к досужим рассуждениям и заумствованиям? Эдак она у меня станет синим чулком и проспит всех женихов!

– Папа! – обиделась Зина.

– Ефрем Нестерович! – с улыбкой и некоторой долей язвительности заметила Желтовская. – Госпожу Кирееву трудно было бы сравнить с синим чулком!

– А для вас, любезная кузина, подобные разговоры – сущий мед! Жаль только, что у вас нет юной девицы, нуждающейся в воспитании, и вам не приходится искать гувернантку! – отрезал Боровицкий.

– Сударь! – тихо и с некоторым нажимом произнесла Розалия Марковна. – До последнего дня ни у вас, ни у Полины Карповны не возникало претензий на мой счет. Смею вас уверить, что я глубоко чту то доверие, которое оказывают мне в этом доме, поручив мне воспитание молодой особы. До сего дня я неукоснительно выполняла все ваши пожелания и требования. И, как мне кажется, достигла некоторого положительного результата. Если вам не угодно видеть меня в вашем доме – по причине моей образованности, – скажите мне, и я тотчас же оставлю место!

– Ну вот! Вот еще! – Полина Карповна бросила салфетку на стол. Весь ее вид говорил: мол, дожили, гувернантка смеет повышать голос!

– Я совсем не хотел вас обидеть, – в сердцах ответил хозяин дома. – Мы вами довольны, и покончим с этим!

Он уткнулся в свою тарелку. Повисло неловкое молчание. Желтовских принимали как родню и вовсе не стеснялись их. Поэтому иногда семейные ссоры, вспыхивавшие в этом доме отнюдь не редко, происходили на глазах у зрителей.

Александра Матвеевна хотела было, по обыкновению, сказать что-то еще, вольнодумное и колкое. Но, открыв рот, она с изумлением увидела, что ее сын Сережа украдкой бросил на гувернантку восхищенный горячий взор. Анатоль же за весь обед не проронил ни слова.

Глава 3

Возвращались домой в двуколке. Желтовская правила сама. Лошадка резво бежала вперед, легкий ветерок приятно холодил разгоряченное лицо и развевал прозрачный шарф на плечах Александры Матвеевны.

– Розалия Марковна – прелесть! Прелесть! Она мне чрезвычайно симпатична! Боровицким несказанно повезло, что у них такая гувернантка. Впрочем, для Зины, наверное, лучше было бы нанять матроса с плеткой. Такая капризная девица! Что толку перед ней все эти сведения рассыпать, как бисер перед свиньями, она же непроходимо тупа и ленива! А Розалия – молодец! С таким достоинством осадила самого Ефрема! Любопытно, однако, что Анатоль, с его склонностью волочиться за каждой смазливой мордашкой, за каждой юбкой, еще не попытался приударить за гувернанткой. Это просто удивительно! Было бы забавно, если бы мои предположения сбылись и моя высокомерная гусыня-кузина заполучила бы в семью невестку-гувернантку!

Желтовская радостно рассмеялась, подстегнула лошадь и обернулась к сыну. Сережа сидел с застывшим лицом. Его глаза смотрели на дорогу, на круп лошади, но явно не видели ничего этого. Мать оторопела. Она никогда не видела у своего мальчика такого странного взгляда. Александра Матвеевна хотела еще что-то добавить, но передумала.

После обеда Боровицкие, по давно заведенному в доме обычаю, отправились почивать. Зина тоже побежала к себе, завалилась на кровать и принялась читать роман, который она прятала под матрацем от строгих взглядов гувернантки и матери. Гувернантка также удалилась к себе и заперлась изнутри. Проходившая мимо хозяйка слышала, как щелкнул замок в двери.

– Ты нынче, матушка, что-то погорячилась, – пробурчал Ефрем Нестерович, закуривая трубку и устраиваясь поудобнее в покойном кресле. – Чего тебя понесло, как молодую кобылу? Чего ты так напустилась на Розалию? И меня, дурака, завела! Вот потребует она нынче расчета, что мы делать-то будем, где нам опять искать гувернантку для нашего сокровища? Сама знаешь норов Зины, а Розалия у нас – третья по счету!

– Да, прости меня, я и впрямь нынче наговорила лишнего. Это все от жары, наверное!

– Так поди к ней да добавь к жалованью рубль, начиная с этого месяца! – Боровицкий сердито пошевелил кустистыми седыми бровями.

– Хорошо, – покорно согласилась жена. Она встала и уже дошла до двери, но вдруг остановилась и произнесла: – Я знаю, что ты будешь сердиться, но у меня и впрямь нехорошо на сердце. Я словно чую что-то вокруг нее, но понять этого не могу!

– Глупости! Бабская чепуха! А ежели что и будет, так сама знаешь – взашей со двора, и денег ни копейки. А Толька, коли баловать начнет, так я его так розгами угощу, что он забудет надолго обо всех этих амурах! Ступай, дай мне отдохнуть от всех вас!

Полина Карповна удрученно пошла к себе. Но, проходя мимо комнаты гувернантки, она не удержалась, подкралась на цыпочках к двери и прислушалась. За дверью стояла мертвая тишина.

Тишина за дверью комнаты Розалии Марковны объяснялась очень просто: хозяйка сего помещения отсутствовала. Дождавшись, когда все домашние разбрелись на послеобеденный отдых, а гости уедут восвояси, Розалия бесшумно выскользнула из дома и стремительно побежала по узкой тропинке среди высоких елей. Это время для ухода из дома было выбрано ею не случайно. Именно в этот час, летом, после обеда, в самую жару, можно было безбоязненно скрыться из дома от глаз людских. Легким быстрым шагом она дошла до условного места – укромной маленькой полянки, скрытой за высоким кустарником. Села на траву и замерла. Вокруг разливалось жаркое марево, носились стрекозы, где-то неподалеку шумел водопад. Вскоре раздался легкий свист. Розалия улыбнулась и легонько свистнула в ответ. Тотчас же среди ветвей показалось румяное веселое лицо Анатоля.

– А! Ты опередила меня! Я так и знал, что маменька тебя разозлила и ты, наверное, бегом помчалась!

– Не будем о неприятном! Что толку корить твою родню? Теперь это не имеет никакого значения, ведь так? – и Розалия пристально посмотрела в глаза молодого человека.

– Так, так, конечно же, так! Не сомневайся, любовь моя! – и Анатоль, смеясь, устремился к девушке.

Его взор светился страстью и желанием. Не в силах побороть себя, он принялся покрывать ее лицо, руки, плечи страстными поцелуями, пытаясь освободить как можно больше нежной кожи от одежды. Розалия не сопротивлялась. Она откинулась на спину и зажмурилась, как кошка, от удовольствия. Анатоль сжал ее в объятиях, и весь мир закружился вокруг них с неистовой скоростью.

– Когда ты, наконец, скажешь им? – Розалия откинула растрепанные волосы за плечи. – Чего еще ждать, ведь уже полгода…

– Ну, погоди, не надо спешить. Ведь ты же знаешь моего отца, он горячий человек. Доверься мне, я найду надлежащий момент. Для меня теперь самое главное, что ты моя, только моя, что я люблю тебя. А ты – меня. Мы вместе, и я просто схожу с ума от тебя!

И Анатоль вновь принялся неистово целовать Розалию, стремясь добраться до самых сокровенных мест ее прекрасного тела.

– Мне кажется, Полина Карповна и впрямь что-то подозревает.

– Полно! Не пойман – не вор! Не думай об этом! Положись на меня!

Разгоряченные, они лежали на траве и смотрели на облака.

– Я счастливый человек! – произнес Анатоль и довольно потянулся, глядя на изысканные изгибы тела возлюбленной. – А вот Сереженьке не повезло! Мне кажется, что и он в тебя влюблен!

– Мне тоже так кажется! – лукаво отозвалась Розалия и пощекотала Анатоля травинкой за ухом.

– Ага! Коварный соперник! Я убью его! Застрелю!

Анатолий подскочил, схватил первую попавшуюся ветку и воинственно взмахнул ею. Розалия засмеялась, показывая ровные белоснежные зубы. Этот смеющийся рот, эти манящие яркие губы не могли остаться без поцелуя, и Анатоль вновь рухнул в траву рядом с нею. Ветка с треском улетела в кусты.

Любовники не удосужились поглядеть вслед улетевшей ветке. Иначе они услышали бы легкий шорох, шелест травы и старой хвои, а также заметили бы чей-то пытливый, любопытный взор. Зина, притаившись в кустах, с жадностью наблюдала картины, о которых она только что читала в потаенной книге. В книге были картинки, но они только возбуждали ее любопытство. И не более, а вот как «ЭТО» происходит в жизни, Зина могла увидеть, лишь подглядывая за любовными забавами своего братца и гувернантки. Она хоть и слыла в семье тупицей, но ей нельзя было отказать в природной наблюдательности. Девушка первая заподозрила, что между Розалией и Анатолем существует некая незримая связь. У Зины пока еще не было своего любовного опыта, но она черпала знания из книжек, которые еще зимой потихоньку от родных купила в Петербурге. Она знала, что тайные любовники должны внезапно краснеть или бледнеть, случайно соприкасаясь руками. Тяжело дышать, прятать горящий взор. Писать друг другу сокровенные письма, подавать незримые сигналы. А самое главное – тайно от всех встречаться при свете луны и предаваться радостям любви.

Зина принялась следить за братом, за Розалией и была разочарована, что у них все не так. Они не писали друг другу писем. Или их просто никому не удавалось перехватить? Они не обменивались пылкими взорами, Анатоль не краснел, он и так постоянно румяный. А Розалия проявляла просто чудеса выдержки! Отчаяние стало овладевать Зиной. Неужели ей не удастся разоблачить строгую гувернантку, вывести ее на чистую воду? То-то было бы здорово – выставить ее на всеобщее посмешище! Что бы она тогда запела о правилах хорошего тона и безупречного поведения? Да и Анатолю здорово попало бы, папаша уж точно его выпорол бы!

Зина случайно поняла свою ошибку. Она не в то время следила за любовниками. Обнаружив отсутствие гувернантки в ее комнате после обеда, она тайно последовала за ней теперь, в это время, днем, и была вознаграждена. Оставалось решить, что теперь делать с драгоценной тайной, как с наибольшей пользой для себя ее употребить, заставить и братца, и гувернантку бояться ее и плясать под ее, Зинину, дудочку. Как славно! Пусть только попробует теперь Розалия заставить ее зубрить ненавистные уроки, делать замечания о ее манерах! А Анатолю придется придержать свой язык и перестать изводить сестру своими насмешками и прочими глупостями!

Глава 4

Сердюков с удивлением прислушивался к самому себе. В его душе какие-то голоса пели самые разные песни. С одной стороны, уже завтра он должен сесть на поезд и отправиться назад, в Петербург, в привычную горячку службы. Там все покатится по накатанной дорожке. Департамент полиции, сыск, мошенники, душегубы, погони, головоломки преступлений… И он, Сердюков, в центре всего, он на своем месте, он – один из лучших! Прелесть, как хорошо!

Но, с другой стороны, этот совершенно незнакомый внутренний голос говорил, что жизнь состоит не только из трудов праведных. Что есть еще и теплое море, и яркие, с головокружительным ароматом, цветы. Открытая веранда в ресторане, жареная кефаль, маслины и терпкое красное вино в бокале. Высокое небо и ослепительное солнце. Шуршание прибоя о мелкие камешки, по которым так приятно пройтись босыми ногами, доселе пребывавшими запертыми в форменные сапоги. Есть и приятная нега в теле, и нежелание встать с постели, да и к чему? Нет, это опасный голос, он должен замолчать навеки!

Константин Митрофанович посетил в последний раз доктора, выслушал его наставления о необходимости правильного образа жизни и пожелания продолжить лечение на следующий год. Непременно, непременно! Сердюков почти вприпрыжку направился к себе, надеясь не повстречать по пути знакомое семейство. Иначе придется обмениваться адресами, пообещать делать визиты в Петербурге. Боже упаси! Но Боровицких нигде, по счастью, не было видно. Следователь беспрепятственно добрался до своего номера. Предстояло собраться в путь. Вещей у Сердюкова с собою было немного, и Константин Митрофанович довольно быстро покончил с этим делом. Неожиданно раздался стук в дверь. На пороге стояла горничная, ее лицо выражало растерянность и испуг. Накрахмаленная наколка сбилась набекрень, видимо, от быстрой ходьбы.

– Сударь, доктор и управляющий просят вас без промедления вернуться к ним!

– Я разве не все оплатил? Или что-то случилось?

– Случилось, господи, боже мой! Случилось! Просили вас прийти тотчас же!

– Да что такое?!

– Не велено говорить, пойдемте, ваше высокоблагородие!

Сердюков раздраженно пожал плечами. Еще чего не хватало! Однако он последовал за горничной, которая, несмотря на полноту, быстро бежала впереди него.

В кабинете управляющего лечебницей следователь застал самого управляющего и доктора, обоих в крайне возбужденном состоянии. Господа эти были чем-то неуловимо похожи между собою. Невысокие, плотные, почти в одинаковых светлых пиджаках. И тот и другой носили аккуратные бородки и имели одинаково озабоченный вид, так что поначалу Сердюков, хоть он и хорошо всегда запоминал лица своих собеседников, путал первые несколько дней доктора и управляющего.

– Благодарю вас, господин Сердюков, что вы не замедлили вернуться! – вскричал доктор. – Приношу вам свои извинения за то, что мы потревожили вас, но у нас безвыходное положение, сударь! И мы вынуждены просить вашей помощи уже как полицейского следователя.

– Что же случилось, господа?

– Умер один из наших пациентов. И вы знаете его. Это господин Боровицкий! – сокрушенно произнес доктор.

– О господи! – невольно вырвалось у следователя. А он-то еще радовался, что не простился с семейством! Сердюкову стало стыдно перед самим собой. – Но, господа, я мало что смыслю в санаторном лечении, но полагаю, что, как и во всяком лечебном заведении, такое иногда случается?

– Нет, господин Сердюков. В нашем заведении такого несчастья никогда не было! И не могло быть – до сего дня! Мы неукоснительно следим за состоянием здоровья наших пациентов, вы сами в этом убедились, как наш клиент. Вы же понимаете, как подобный случай повлияет на нашу репутацию, что подумают иные клиенты, узнав, что в нашей лечебнице случаются подобные прискорбные происшествия! – продолжал стенать доктор.

– И все же господа, я не понимаю, при чем тут полиция, если один из ваших пациентов умер? Ведь он был болен. Не так ли?

– Да, господин Боровицкий не был здоровым мужчиной, – в разговор включился управляющий. – Но его недуг не носил смертельного характера. К тому же обстоятельства его смерти нам пока что не совсем понятны. И мы бы хотели их прояснить, но очень аккуратно, чтобы не повредить репутации нашего заведения и не испугать других пациентов. К тому же, насколько я знаю, вы были знакомы с покойным и его семьей. Это обстоятельство могло бы вам помочь в расследовании.

– В расследовании?! – изумился Сердюков. – Вы хотите, чтобы я задержал свой отъезд и взялся за это дело?

– Именно так, – подтвердил управляющий, – разумеется, мы берем на себя все расходы по вашему предыдущему лечению, по вашему пребыванию здесь на время расследования, и, безусловно, мы выплатим вам ту сумму, которую вы сочтете нужным запросить с нас в подобном случае.

– Я должен телеграфировать в Петербург, испросить позволения начальства… – засомневался следователь.

– Умоляю вас! – заломил руки доктор. – Всего несколько дней задержки! Спасите нас! Мы не останемся в долгу!

Сердюкова терзали сомнения. Остаться и приняться за расследование? В конце концов, какая разница, где ему вновь приступить к делу! К тому же очень жаль беднягу Боровицкого, а уж о его осиротевшем семействе нечего и говорить!

Следователь хрустнул сплетенными пальцами. Доктор поморщился. Да-с, плохое состояние суставов!

– Господа! В сложившихся обстоятельствах и христианский долг, и мой долг как полицейского принуждают меня согласиться выполнить вашу просьбу. Чрезвычайно прискорбно, что мне придется расследовать смерть отца многодетного семейства, с которым я сам был знаком. Он казался мне приятным безобидным человеком. Что ж, пройдемте к месту происшествия! – И Сердюков решительными шагами двинулся к двери.

Втроем с доктором и управляющим они подошли к помещению, в котором пациенты принимали грязевые ванны.

– Сегодня мы отменили все процедуры, дожидались вас, чтобы все оставалось нетронутым, – прошептал управляющий.

– Разумно, – похвалил предусмотрительного управляющего полицейский.

Помещение было знакомо Сердюкову. Он сам тут почти каждый день принимал процедуры. Дощатый домик, прямо на берегу лимана, откуда добывалась лечебная грязь. Огромные горы черной блестящей грязи, в рост человека, специальными черпаками вытаскивались со дна мелководного лимана и нагревались на солнце. Постепенно поверхность этих холмиков тускнела, теряла свой блеск и становилась очень горячей. Два мужика ровняли холмики в лепешки и делили их на необходимое количество пациентов. Кого целиком укутывали в плотную тягучую массу, кому оборачивали вокруг шеи «египетский воротник», кому клали ее на прочие болезные места.

Полицейский приблизился к топчану, стоявшему в углу комнаты. Нечто черное и бесформенное, казалось, расползлось на поверхности лежака, так, что, казалось, вот-вот упадет. Сердюков пригляделся и в ужасе отпрянул. Эта черная липкая куча раньше была жизнерадостным, румяным господином Боровицким! Грязь покрывала его целиком, даже лицо. Белыми были только белки глаз, вылезших из орбит. Все лицо и тело покойного было искажено судорогой, рот открыт, остатки пены засохли на подбородке. Грязь застыла в волосах, и они стояли дыбом, что придавало покойнику еще более ужасающий вид.

– Бог мой! – полицейский перекрестился. – Царствие небесное!

Сердюков часто видел покойников, но вид несчастного Боровицого потряс его до глубины души. Какая ужасная смерть! Полицейский притронулся к грязи. Она уже давно остыла.

– Когда, по-вашему, это произошло? – спросил он у доктора.

– Видите ли, мы грязи, как вы сами знаете, даем с десяти часов. Но ведь у господина Боровицкого на сегодня не было назначения! К тому же я в последние дни не предписывал ему процедур, которые охватывали бы все тело, да еще и при высокой температуре! У него пошаливало сердце. Как он оказался сегодня в грязелечебнице, кто наложил на его тело такую массу грязи? Несомненно, у него просто не выдержало сердце.

– К тому же, судя по выражению его лица, он узрел пред смертью нечто ужасающее, – задумчиво произнес следователь, вглядываясь в искаженные черты покойника.

– Или понял, что смерть его неминуема, – добавил доктор. – А помощи нет!

– Но кто сегодня работал здесь? Кто-то из фельдшериц или медицинская сестра?

– Мы уже опросили всех. Никто не накладывал грязь Боровицкому в этот час. На этот час сегодня вообще не было назначений!

– Но ведь кто-то сделал это! Не мог же он сам так измазать себя и умориться до смерти!

– Вот то-то и оно! – поднял палец управляющий. – Вот почему мы попросили вашей помощи в этом странном деле.

Сердюков с доктором еще долго осматривали труп. Необходимо было побыстрее закончить с этим малоприятным занятием, чтобы омыть покойного и убрать его с глаз долой. Ведь на следующий день лечебница должна как ни в чем не бывало отпускать грязи!

Покинув грязелечебницу, полицейский двинулся к номерам семейства Боровицких. Константин Митрофанович невольно медлил, его просто ноги не несли. Единственное для него облегчение заключалось в том, что ужасающую новость управляющий уже сообщил семье. Потоптавшись перед дверью номера, следователь наконец собрался с духом, постучался и вошел.

Боровицкие занимали просторный трехкомнатный номер, в котором им было довольно-таки тесно. Сердюков ожидал услышать крики и плач, но вокруг стояла тишина. Навстречу ему быстрыми шагами вышла, с красными от слез глазами, Зина.

– Вы знаете?! – вскричала она. – Ах, вижу, знаете!

Она всплеснула руками и осталась стоять в оцепенении.

– Зинаида Ефремовна! Приношу вам свои глубочайшие соболезнования! Какое страшное несчастье для вашего семейства!