Лазарит Вилар Симона
— Могу ли я узнать, кому обязана знакомством с восточным гостеприимством? — наконец спросила Джоанна, взглянув на незнакомца. Его пристальное внимание начинало ее утомлять.
— О нежная пери, я всего лишь эмир великого султана Саладина. А зовут меня… Наши имена слишком трудны для франков, поэтому вы можете звать меня просто Малик.
— Однако вы неплохо владеете лингва франка, — заметила Джоанна, не желая выказывать смущение. Знатной даме не подобает смущаться — с кем бы она ни говорила.
— Я хочу знать все о народе, с которым воюю, — заметил спутник, по-прежнему улыбаясь. — А языку белоголовых франков меня обучила одна женщина из гарема моего отца. Но это было давно, и многое уже позабылось.
И тем не менее говорил этот человек неплохо. Но кто он?
С виду эмир уже не юноша, хоть и не стар. Однако его холеная борода кое-где пронизана светлыми нитями седины. Под великолепным бледно-голубым тюрбаном его лицо кажется особенно смуглым, а в темных глазах то и дело вспыхивают искорки веселья, да и легкие морщинки в уголках глаз свидетельствуют скорее не о возрасте, а о привычке смеяться. Овал лица благородно удлинен, нос тонок и изогнут, как у ястреба. По европейским меркам он не красавец, но по-своему привлекателен — худощавый, отлично держащийся в седле, с выправкой опытного воина. И в его манерах явственно чувствуется привычка повелевать. Вот и сейчас: одним движением руки эмир остановил отряд на просторной поляне, и ближайший воин придержал его коня, пока он спешивался.
Джоанна тотчас поняла, что вельможа и его люди находятся здесь давно — в тени платана виднелись разостланные циновки, над ямой с углями жарилась на вертеле туша лани.
— Пусть ваши спутники подождут здесь, — проговорил эмир Малик, предлагая Джоанне опереться на его руку. — Им не причинят никаких обид и угостят на славу. Вас же, госпожа Джоанна, я прошу проследовать со мной.
Они миновали заросли можжевельника, из-за которых доносились вкрадчивые звуки струн.
Сделав еще несколько шагов, Джоанна едва не ахнула: перед ней открылась еще одна поляна, больше похожая на великолепный шатер. Огромный круглый навес из зеленых и голубых полотнищ с кистями защищал поляну от солнца, траву покрывал драгоценный ковер, на котором были разбросаны яркие подушки и стояли приземистые столики с кальянами и легкими изысканными яствами.
Эмир проговорил:
— Аллах, милостивый и милосердный, послал нам кое-какую пищу. Разве вы не голодны? Разделите же со мной трапезу, прекрасная пери. — С этими словами он увлек ее в прохладную тень навеса. — Не каждый день я могу позволить себе общество женщины, которая не стремится спрятать свое лицо, а наоборот — удивляет солнце и небеса своей дивной красотой.
Джоанна все еще осматривалась, а эмир уже непринужденно устроился среди подушек и взялся за мундштук кальяна. Заметив, что она все еще пребывает в неподвижности, он пояснил:
— Это мое походное убежище, прекрасная пери. Здесь я отдыхаю от треволнений жизни. Аллах не возбраняет иметь немного радости даже в самые тоскливые дни. Оттого я и считаю день прожитым не зря, если убил врага, насладился женщиной и отведал доброй еды.
Продолжая говорить, он ополоснул кончики пальцев в чаше с водой, в которой плавали розовые лепестки, взял с блюда ножку жареного фазана и, словно подавая пример гостье, энергично впился в нее своими ослепительными зубами.
Джоанна невольно улыбнулась. Ей начинал нравиться этот веселый жизнелюбец. Однако она тут же приняла надменный вид и осведомилась:
— Надеюсь, упоминая о наслаждениях с женщинами, вы не имели в виду меня?
Эмир промолчал, но взглянул на нее так, что ее охватило тревожное волнение. Однако последовавший за этим ответ ее успокоил: созерцание лика прекрасной дамы, так неожиданно встреченной в лесу, право, стоит всех тех любовных утех, что воспевают бродячие певцы.
— О, вы, господин Малик, говорите так, словно учились куртуазному обращению при дворах короля Ричарда и его матушки, — с облегчением заметила молодая женщина.
— Увы, мне не доводилось там бывать! Может быть, вы немного расскажете мне о нравах рыцарей-франков? Но прежде разделим трапезу. Ведь по нашим обычаям того, с кем однажды преломил хлеб, принято считать добрым другом.
Здесь, однако, нашелся не только хлеб. Под ненавязчивые звуки барбета,[138] на котором наигрывала сидевшая поодаль темнокожая рабыня, эмир и его гостья вкушали отменно приготовленное мясо птицы и хрустящие лепешки, начиненные рыбой со специями, маринованные оливки и ядра фисташек, вымоченные в розовой воде. На серебряных блюдах высились горы самых восхитительных фруктов, которые когда-либо доводилось видеть Джоанне, и рядом с каждым блюдом лежал тонкий позолоченный ножичек для разрезания плодов. Вместо вина, запретного для последователей Мухаммада, имелись прохладный шербет и сок фруктов, разбавленный ключевой водой.
В конце трапезы эмир предложил гостье отведать кофе с имбирем, однако Джоанна лишь пригубила этот редкий напиток, необыкновенно ароматный, но пить эту черную горечь у нее не возникло ни малейшего желания. Заметив это, Малик предложил ей зеленый чай из трав, а затем протянул мундштук, предлагая затянуться дымом кальяна. И если чай англичанка нашла восхитительным и прекрасно утоляющим жажду, то кальян не оценила. И хотя она уловила аромат меда и сандала, исходящий от влажных трав, тлеющих в чаше кальяна, но посасывание янтарной трубочки и выдыхание дыма показалось ей более чем странным занятием, и она с улыбкой отрицательно покачала головой.
Заметив ее равнодушие к восточным изыскам, эмир с улыбкой пожал плечами, продолжая следить за тем, как его гостья, изящно разделывая персик, отправляет ломтики сочного плода в рот. При этом в его взгляде сквозило нескрываемое мужское восхищение.
Джоанна молчала, понимая, что едва ли ей стоит распространяться о себе, сестре маршала тамплиеров, злейших врагов сарацин. Впрочем, если эмир знает ее имя, то ему наверняка известно и все остальное.
Молодая женщина терялась в догадках, но в конце концов предпочла не задавать вопросов, предоставив эмиру Малику вести и направлять беседу. Подобно большинству мужчин, он явно любил главенствовать в разговоре.
Среди множества тем, которых коснулся эмир, одна особенно удивила Джоанну. Оказывается, мусульмане, в полном согласии с Кораном, весьма почитают Ису, то есть Иисуса, сына праведной Мариам, считая его пророком и посланником Аллаха, а женщины-мусульманки часто обращаются с просьбами к матери Исы.
Для Джоанны это оказалось полной неожиданностью, однако когда она спросила, отчего же мусульмане отказываются величать Иисуса сыном Божьим, если они признают, что он появился на свет без участия отца? Эмир на это рассмеялся: только назареяне, заблуждаясь, именуют Ису Спасителем мира, тогда как он всего лишь пророк. С таким же успехом Богом можно было бы считать Адама, который также не имел земного отца. И правоверные до сих пор не понимают: зачем крестоносцы прибыли сюда, если гробница Исы давным-давно пуста?
Дымчато-фиалковые глаза Джоанны вспыхнули. Она многое могла бы сказать этому вельможе о Гробе Господнем, который мусульмане считают пустым. Но что толку проповедовать иноверцу догматы христианства? Поэтому она просто отвернулась, приняв оскорбленный вид.
Малик с усмешкой поглядывал на нее, пока не обнаружил, что взгляд его прелестной гостьи устремлен на столик, инкрустированный квадратами слоновой кости и черного дерева. На столике были расставлены шахматные фигуры, и Джоанна отметила по их положению, что ее гостеприимный хозяин, должно быть, провел за доской немало времени, разыгрывая сложную партию. Но с кем? Неужели в одиночестве? Это породило в ней новые подозрения: эмир поджидал ее здесь и был уверен, что она приедет. Едва ли он стал бы искать место для отдыха вблизи от переполненной крестоносцами Акры.
Эмир тотчас принялся объяснять гостье, что перед ней — дивная игра, в которой сосредоточена вся мудрость мира. Джоанна невольно рассмеялась.
— Вы, очевидно, и впрямь считаете нас варварами, если не ведаете, что шатрандж, или шахматы, как мы их называем, известны в Европе не хуже, чем на Востоке!
Лицо ее собеседника выразило недоумение — ведь тамплиеры, например, никогда не играют в эту игру. Джоанна подтвердила: действительно, шахматы и охота — если только это не охота на львов, опасных для паломников, — под запретом в ордене Храма, так как считаются слишком азартными забавами. Но сама она любит шахматы.
Эмир удивился:
— Впервые вижу женщину, обученную шахматной игре!
Джоанна почувствовала себя польщенной и, чтобы окончательно поразить эмира, быстро взглянула на расстановку фигур на шахматной доске и, оценив позицию, заявила, что для победы белых достаточно трех ходов — и тут же продемонстрировала это, передвинув фигуры и поставив мат черному королю.
Эмир усмехнулся в бороду, а потом неожиданно предложил ей сыграть.
Джоанна охотно согласилась. Дома она нередко садилась за доску с отцом или одним из братьев и считалась хорошим игроком. Играла она и с мужем, но Обри постоянно проигрывал и смертельно обижался. Отец однажды объяснил Джоанне, как по манере игры в шахматы можно разгадать характер противника, и ей вдруг захотелось узнать — каков он на самом деле, ее неожиданный знакомец.
Партия началась довольно быстро, но потом оба призадумались. Уже и солнце поднялось высоко, а они все еще склонялись над доской. Услужливые темнокожие рабы овевали их опахалами из страусовых перьев, отгоняя зной. Джоанна заметила, что эмир Малик играет смело и рискованно — не боится жертвовать тяжелые фигуры ради достижения цели и всегда имеет варианты на случай неудачи. Однако он не был готов к тому, что женщина окажется способной разгадать его тактику, и подолгу обдумывал позиции после того, как неожиданные ходы противницы разрушали его замыслы. И при этом он отнюдь не выражал неудовольствия. Наоборот!
— Я польщен, что сегодня у меня такой противник, как вы, прелестная леди Джованна, — заметил эмир после одного из ее самых удачных ходов.
Он склонился над доской, обдумывая положение, в котором оказался его ферзь после хода Джоанны, а в ее голове молнией мелькнула догадка, от которой ей пришлось зажать рот ладонью. Боже правый! Малик говорит с сильным акцентом, и она только теперь расслышала, что он называет ее не Джоанной, а так, как на итальянский манер зовут сестру Ричарда, — Джованной!
Собравшись с духом, она решилась спросить, откуда ему известно ее имя.
Эмир оторвался от доски. Его темные глаза снова блеснули весельем.
— О, я многое знаю о вас! Мне известно даже, что вам нравится, когда вас называют именем дивного цветка, который выращивают в садах Сицилии.
У молодой женщины перехватило горло. Так и есть!
Она склонилась над доской, словно в раздумье, а на деле, чтобы скрыть волнение. Итак: эмир Малик определенно знал, что встретит в лесу на холме Иоанну Плантагенет. Которой нравится, когда ее называют Пионой. И король Ричард хотел, чтобы они встретились. Зачем? Кто в действительности этот эмир? Что стоит за этой странной интригой? Зачем Ричарду понадобилось знакомить иноверца с сестрой?
Джоанне едва удалось справиться с желанием немедленно объявить Малику, что она вовсе не та, за кого он ее принимает. Однако что-то — осторожность, страх или чутье — подсказало ей, что этого делать не следует. Но после своего открытия она так растерялась, что сделала пару скоропалительных ходов, и в итоге партия, которую она безусловно выигрывала, окончилась вничью.
— Пат, — вздохнул Малик и откинулся на подушки. — Не желаете ли еще сыграть?
Тут Джоанна осмелилась напомнить, что и без того слишком долго пользуется его гостеприимством. Становится все жарче, да и в Акре о ней уже беспокоятся.
Эмир отвечал, что не смеет ее задерживать. Однако просит — нет, умоляет! — завтра снова прибыть на это же место, чтобы… чтобы сыграть еще одну партию и окончательно выяснить, кто из них более сильный игрок.
На его лице заиграла лукавая улыбка.
Джоанна не знала, как быть, и отчаянно волновалась. Смеет ли она обещать что-либо подобное от лица сестры короля?
По дороге в город она попросила шотландцев хранить в тайне то, что случилось на прогулке. Но скрыть это от Иоанны она не могла и не хотела.
Когда же Джоанна поведала сестре Ричарда обо всем, та была безмерно удивлена, хотя в ее вопросах слышалось больше любопытства, чем тревоги. В неожиданной, как сочла Иоанна, встрече ее кузины с сарацинским эмиром было немало забавного и курьезного, — но и только.
Джоанна так и не осмелилась высказать свои подозрения, однако по-прежнему была абсолютно убеждена, что эмир ждал на холме именно сестру Ричарда Львиное Сердце — Иоанну Плантагенет. И тем большая растерянность охватила ее, когда король, в тот же вечер навестивший Пиону, вновь принялся настаивать, чтобы она и завтра совершила верховую прогулку.
— Праведный Боже, как же мне объяснить ему, что, несмотря на все достоинства арабской лошади, я все еще не в состоянии сесть в седло! — сокрушалась Пиона.
Кончилось тем, что она снова обратилась к Джоанне, попросив заменить ее, и та с неожиданной готовностью дала согласие. Странный азарт побуждал Джоанну продлить это необычное приключение, которое отвлекло от горестных мыслей.
Шотландцы ворчали, недовольные тем, что им снова придется вводить в заблуждение короля, однако чуть свет уже ждали в одном из двориков замка появления мнимой королевы Сицилийской.
Акру маленький отряд покинул перед самым восходом солнца. Эмир поджидал Джоанну на прежнем месте, но на этот раз он предложил своей прекрасной спутнице просто прокатиться верхом. Во время прогулки по холмам речь зашла о достоинствах восточных и западных лошадей, и в этом Малик нашел в Джоанне достойную собеседницу. Разговор чрезвычайно оживился, они даже заспорили, хотя эмиру не всегда хватало запаса франкских слов, чтобы сформулировать свои доводы. В таких случаях он горячился, начинал размашисто жестикулировать, отчего его вороной конь взбрыкивал и храпел, хотя это только веселило всадника. Малик оказался превосходным наездником, с легкостью правил конем и не раз повторял, что лошадей никогда не следует бить хлыстом — это все равно, что хлестать танцора, требуя от него грации и достоинства в движениях. Конь под наездником должен быть гордым.
Скачка по холмам пробудила аппетит, и оба с удовольствием вернулись к навесу на поляне, где их ждали еще более изысканные блюда и шербет, столь холодный, словно его держали на льду, доставленном с горных вершин Ливана.
После трапезы Джоанна, утомившись монотонными наигрышами темнокожей музыкантши, неожиданно даже для себя самой предложила спеть для гостеприимного хозяина.
И в самом деле — впервые за столь долгое время ей вдруг по-настоящему захотелось петь! Ее уже не мучили приступы тоски и ночные кошмары, и хоть в сердце Джоанны еще гнездилась печаль, рискованное приключение с сарацинским вельможей и его откровенное восхищение ее красотой возвращали желание жить и глубоко волновали ее.
Эмир был поражен, но с удовольствием слушал, как она, перебирая струны, поет и ее голос переливается бархатистыми низкими и звенящими высокими тонами. Джоанна пела одну из кансон герцога Гильома Аквитанского,[139] великого провансальского трубадура, полную любовного томления. Прикрыв глаза и чуть покачиваясь, она вся отдалась музыке; ее вела за собой и вдохновляла мечта, в которой ей виделось лицо ее загадочного попутчика, таинственного и опасного рыцаря по имени Мартин, его яркие синие глаза, твердые скулы, улыбка одним уголком рта. О нет, она не должна думать о нем, надо забыть этот облик!.. Но песня лилась, и мечта не покидала ее, хотела она того или нет.
Когда Джоанна умолкла, Малик смотрел на нее изумленно и восхищенно, мундштук кальяна застыл в его руке, словно он позабыл о нем.
— Аллах всемогущий! Вы поражаете меня все больше и больше! Я в самом деле многое знаю о вас, но никто не говорил мне, что вы поете слаще гурий в райских садах!
Эмир знает многое, но не о ней, не о Джоанне де Шампер!
Молодая женщина вздрогнула, словно от озноба. В этой игре с сарацинским вельможей крылась неведомая опасность, но она все еще не могла понять — какая. Чтобы отвлечь собеседника, она принялась рассказывать о том, что эту кансону сочинил дед королевы Элеоноры Аквитанской, властитель огромных земель, которые затем перешли к королю Людовику, отцу Филиппа Французского, а после развода королевы Элеоноры и ее нового союза с королем Генрихом Плантагенетом стали частью Анжуйской державы короля Ричарда Львиное Сердце.
Эмир слушал с улыбкой и, наконец, проговорил:
— Не будет ли дерзостью с моей стороны, если я попрошу вас подробнее рассказать мне о могущественном роде Плантагенетов?
Джоанна была готова на все, лишь бы увести беседу в сторону от Иоанны Сицилийской. Тем более что о Плантагенетах знала достаточно. Она поведала о старом короле Генрихе, первом из английских монархов, носивших прозвище Плантагенет в честь веточки дрока, о его ссоре с сыновьями в последние годы жизни, о том, как старший сын короля, тоже Генрих, потребовал, чтобы отец поделился с ним властью, но это только усугубило размолвку между ними. Упомянула она и супругу Генриха Молодого, о которой поговаривали, что она изменила мужу с Уильямом Маршалом, считавшимся в то время лучшим воином христианского мира, родив от него сына. Правда, этот ребенок умер вскоре после рождения, но молва не утихла. Когда же Генрих Молодой скончался, его супруга вышла замуж за короля Белу Венгерского, а наследником короля Генриха был признан следующий по старшинству сын — Ричард. Правда, Ричард находился под сильным влиянием своей матери, и при дворе одно время считали, что Генрих передаст трон не ему, а младшему из Плантагенетов — Джону, своему любимцу. Средний из сыновей короля Генриха, Джеффри, обвенчался с наследницей герцогства Бретонского Констанцией, получив ее титул и владения в приданое. Он был большим любителем турниров, и на одном из них погиб в результате несчастного случая. Остались двое — Ричард и Джон, и, как известно благородному эмиру, королем все же стал Ричард.
— А что же с Джоном? — Малик затянулся и выпустил сероватое облачко дыма. — Ведь пока у Ричарда нет сыновей, именно он является наследником трона старшего брата?
Эмир был крайне удивлен, узнав, что, отправляясь в поход, Ричард назначил своим преемником не брата, а сына погибшего Джеффри — малолетнего Артура Бретонского. Разумно ли это — оставлять огромную Анжуйскую империю на юного принца?
Джоанне пришлось пояснить, что Джон пользуется известным влиянием в Англии, но в континентальных владениях Ричарда с ним никто не считается. Таким образом, французские земли Анжуйской империи поддерживают Артура, а не Джона. В Англии же принц Джон находится под бдительным оком канцлера короля Ричарда — Лошана, и тот не позволит ему проявить своеволие.
— Вы говорите так, словно принц Джон уже сейчас стремится к короне. — В глазах эмира Малика вспыхнул острый огонек любопытства.
Джоанна неторопливо отпила глоток шербета, раздумывая над тем, не слишком ли много сказала этому восточному вельможе. А затем исподволь перевела разговор на дочерей Генриха и Элеоноры Аквитанской. Старшая, Матильда, вышла за герцога Саксонского Генриха Льва, родив ему множество детей, но она уже покинула эту юдоль — мир ее праху. Другая принцесса, получившая имя в честь матери — Элеонора, стала супругой короля Альфонсо Кастильского. Джоанна знала ее в детстве и хорошо помнила. Поведав о судьбе принцессы, она прибавила, что Элеонора Кастильская настаивала на том, чтобы и ее супруг примкнул к крестовому походу, однако из-за войн на Пиренейском полуострове Альфонсо не смог понести крест, его супруга сама снарядила в поход рыцарей ордена Сантьяго и Калатравы.
— А, — эмир небрежно махнул сверкающей перстнями рукой. — Эти испанские гордецы и у себя в королевстве не в силах справиться с правоверными. Что проку от них в Палестине? Однако, о звезда очей моих, отчего вы умалчиваете об Иоанне Плантагенет, вдове короля Сицилии?
Под его надушенными усами мелькнула столь многозначительная усмешка, что Джоанна испугалась: сейчас эмир опустится рядом с нею на подушки и заключит ее в объятия. Недаром учтивое обращение «госпожа» сменилось цветистыми восточными оборотами вроде «звезда моих очей», «свет моей души» и тому подобным. Может, так и принято у мусульман?
С самым холодным выражением лица она сообщила, что королева Джованна, движимая стремлением вернуть христианам Гроб Господень, приняла решение пожертвовать всю свою «вдовью долю» на нужды брата, короля-паладина, но выдвинув условие — Ричард никогда не станет принуждать ее к замужеству, если на то не будет ее воли.
Усмешка мгновенно исчезла с уст сарацина. Он стремительно поднялся и начал расхаживать под навесом, а затем, едва сдерживая гнев, заявил, что назареяне, должно быть, окончательно утратили разум, если дозволяют своим женщинам диктовать подобные условия. О, у правоверных все иначе. Женщины услаждают их взор днем, а плоть по ночам. А их повелители платят возлюбленным уважением и любовью за доставленные наслаждения.
— Но ведь ваши жены не имеют права даже слово проронить без воли мужа, — заметила Джоанна. — Их никто не слушает!
— Напрасно вы так думаете, благородная госпожа. — Малик, справившись с собой, снова опустился на подушки. — Например, наш благородный султан Салах ад-Дин после того, как взял Дамаск, женился на вдове правителя Нур ад-Дина — Исмет ад-Дин Хатун, чье имя на языке франков означает «госпожа чистоты в вере». Несмотря на то, что эта женщина была значительно старше Саладина, он любил и почитал ее, ежедневно писал ей письма и советовался в делах правления. Но несколько лет назад Исмет ад-Дин Хатун умерла. Свита султана поначалу даже не решалась сообщить Мечу Ислама об этой жестокой утрате. Когда же эта весть достигла его ушей, султан в отчаянии разорвал на себе одежды, а его горестные вопли были подобны рыку раненого льва.
— Но ведь у султана есть еще жены! — осторожно заметила Джоанна.
— Да, но другой такой, как мудрая Исмет ад-Дин Хатун, нет и не будет. Ныне султан женат на знатной египтянке, родившей ему шестнадцать детей, а другой его супругой стала прекрасная дочь одного из ближайших советников — Дженаха. По завету Пророка — да будет стократ благословенно имя его! — правоверный может взять в жены четырех женщин, но может содержать и нескольких наложниц — столько, сколько требуется в зависимости от его положения и достатка. Ведь женщины слабы и постоянно нуждаются в защите и опеке.
Когда Малик умолк, у Джоанны внезапно мелькнула догадка: этот вельможа послан самим Саладином, чтобы выведать все о той, которую он желал бы заполучить в качестве одной из жен. Но ведь Иоанна — христианская принцесса! Она никогда не согласится на союз с неверным! Разве Ричард… О небо! Ведь именно Ричард был так настойчив, требуя от сестры совершить эти верховые прогулки, зная при этом, с кем ей придется встретиться!
Заметив ее замешательство, эмир снова предложил партию в шахматы, ибо эта игра, когда бы ты к ней ни приступил, успокаивает страсти и изощряет ум, словно оселок, оттачивающий лезвие клинка. Однако на сей раз Джоанна отказалась, сославшись на то, что ее пребывание в гостях у благородного эмира оказалось куда более продолжительным, чем она рассчитывала, и ей пора возвращаться в Акру.
Малик, как и накануне, не стал ее удерживать, но и не скрыл огорчения, узнав, что молодая женщина едва ли сможет посетить его завтра. Джоанна не могла больше рисковать, выдавая себя за сестру короля. И тем не менее эмир настаивал и в конце концов заявил, что еще два дня будет ожидать ее в условленном месте под скалой, моля Всевышнего, чтобы она приехала. Если же этого не случится… К величайшему сожалению, дела и обязанности вынудят его отправиться в Назарет.
Джоанна уже готова была удалиться, но последние слова эмира заставили ее застыть. Сердце молодой женщины учащенно забилось. Назарет! Город, где жила Дева Мария со своим святым обручником Иосифом, где ей была ниспослана благая весть о рождении Иисуса, где прошли детство и юность Спасителя! Именно там он открылся людям и оттуда же был изгнан иудеями, не поверившими, что перед ними — мессия.
Место это было священным для каждого христианина, и Джоанне вдруг пришло в голову, что сама она, прибыв в Палестину, так и не преклонила колени ни в одном из мест, освященных присутствием Сына Божьего! Всякий в стане крестоносцев мечтал о том времени, когда ступит на землю Иерусалима и Вифлеема, но когда это произойдет? Упорство сарацин препятствует доступу к святым местам, но вот перед ней стоит неверный, который тремя днями позже окажется там, где мечтает побывать всякий истинно верующий христианин.
Когда Джоанна обернулась к эмиру, глаза ее горели. В этот миг она не сознавала, как хороша и как волнение оживляет ее лицо. А следующей ее мыслью было: коль скоро любовная связь с Мартином и возымеет для нее пагубные последствия, молитва у стен Назарета и источника Марии могла бы отвести от нее беду. Верующему дано будет по вере его! А Джоанна веровала страстно и убежденно.
Слова вырвались из ее уст еще до того, как она сумела привести в порядок мысли:
— Назарет! О, как бы я хотела там побывать!
В темных глазах Малика снова блеснул веселый огонек.
— Одно ваше слово — и я буду готов сопроводить вас к дому, где жила Мариам и рос юный Иса.
Сердце Джоанны учащенно забилось. Она прижала ладони к вискам. Пальцы были ледяными, лоб пылал. Понимала ли она, на что идет? Это крайне опасно… Но ведь сейчас перемирие: султан дал слово вернуть христианам Животворящий Крест, обещал своим эмирам выкупить заложников из Акры и вернуть пленных христиан. Если эти условия будут выполнены, тогда… Тогда Ричард, возможно, и подумает над предложением Саладина выступить вместе с ним против враждебных султану потомков Нур ад-Дина. И едва ли знавший все это эмир Малик посмеет пленить ее, если она отправится с ним в Назарет. Он ведь мог уже сделать это, но не сделал.
Видя, что она колеблется, эмир заметил:
— Вам нечего опасаться, о звезда моего сердца! Я с радостью возьму вас с собой в Назарет, а к вечеру вы, целой и невредимой, вернетесь в Акру. Клянусь в том Магометом, пророком Бога, и Аллахом, Богом пророка!
Приблизившись, он вкрадчиво продолжал: путь от Акры до Назарета не так и долог, его можно преодолеть всего за несколько часов, тем более на таких лошадях, как у них. Если выехать на рассвете, в городе пророка Исы они окажутся к тому времени, когда солнце достигнет зенита. Там прекрасная госпожа сможет увидеть и посетить то, о чем просит ее сердце, а он, обремененный делами, на время покинет ее, предоставив ей надежную охрану. И пусть нежная пери не тревожится: никто не узнает, кто она, эта важная дама. Затем они так же стремительно поскачут назад и прибудут в Акру еще до того, как грозный Мелик Рик ее хватится.
Но чтобы владыка назареян ничего не заподозрил, пусть госпожа Джованна скажет всем, что через пару дней намерена навестить живущего неподалеку отсюда монаха-отшельника. Этот старец обитает среди руин замка Саффад, поэтому его так и прозвали — Саффадский отшельник. Он ведет скромную жизнь, молится своему Богу, пасет коз, питается лепешками, сыром и молоком. Но слава о нем разносится далеко. Говорят, этот старец исцеляет недужных, а его молитвы помогают женщинам, страдающим бесплодием. Известно, что Саффадского отшельника посещала сама Изабелла Иерусалимская, и этот визит не прошел впустую — вскоре она понесла дитя.
Лучше всего, если прекрасная Джованна поведает о Саффадском отшельнике королеве Беренгарии и убедит ее в назначенный день отправиться к руинам замка. А там она под любым удобным предлогом покинет супругу Мелик Рика, а сама прискачет сюда, и они тотчас отправятся в Назарет. По возвращении она вновь встретится с Беренгарией, которая, как известно, молится подолгу, и они вместе вернутся в Акру.
Малик был убедителен, напорист, красноречив. И его план выглядел не так уж плохо. Но Джоанна не знала, исполнит ли его просьбу. Прощаясь с эмиром, она ничего не обещала, а тот без конца повторял, что будет ждать и надеяться…
Мысль о возможности посетить Назарет не оставляла молодую женщину и в последующие два дня.
Когда же она поведала о чудесном отшельнике королеве, благочестивая Беренгария приняла это известие близко к сердцу и испросила у Ричарда дозволения побывать у него. Король не стал возражать, да и Пиона, наконец-то почувствовавшая себя лучше, вызвалась сопровождать королеву в поездке. Она велела оседлать свою чудесную серебристо-бежевую кобылу — и когда Джоанна выехала в составе кортежа за стены Акры, не кто иной, как Иоанна Плантагенет, гарцевала рядом с королевой на голубоглазой арабке в диадеме поверх розовой вуали, а Джоанна де Ринель следовала за ними на своей незербийской гнедой — в синем платье и голубой вуали, прихваченной серебряным обручем на лбу.
Было еще сумрачно, лишь на востоке розовела полоска зари. Дамы негромко переговаривались, а Джоанна напряженно размышляла. Она еще не решила окончательно — принять ли ей любезное предложение эмира Малика. В минувшие два дня она искала встречи со старшим братом, чтобы поведать ему обо всем и просить совета. Однако Уильяма не было в Акре, и в конце концов Джоанна, помолившись, решила, что это знак свыше — некому воспрепятствовать ей совершить рискованное паломничество в Назарет.
Когда крепостные стены скрылись за холмами, она объявила своим высокородным спутницам, что не намерена следовать вместе с ними к жилищу отшельника. Вместо этого она просто прогуляется по окрестностям.
Сейчас ее волновало только одно: она больше не могла прикидываться Иоанной Плантагенет. И сопровождали ее лишь трое верных саксов — Дрого и братья-близнецы Катберт и Эдвин. Не слишком внушительная свита для сестры короля Ричарда. Но когда Джоанна в сопровождении своих спутников поднялась на холм со скалой, Малик выразил самую искреннюю радость.
— Весьма предусмотрительно с вашей стороны, моя нежная пери, что вы решили ограничиться столь незначительной свитой. Люди болтливы, а я не меньше, чем вы, заинтересован в том, чтобы не просочились слухи о нашей поездке. В этом я, кроме того, усматриваю ваше особое доверие ко мне, которое ни при каких обстоятельствах не нарушу — клянусь в том краеугольным камнем Каабы!
В предвкушении совместной поездки Малик выглядел настолько оживленным и счастливым, что Джоанна почувствовала себя смущенной. Вдобавок он похвалил ее за то, что она догадалась отправить к отшельнику другую даму в своем наряде и на своей лошади.
Что ж, пусть думает, что так оно и было. Незачем ему знать о совершившейся подмене. Тем более что в этом нет ее вины, как и в том, что она неотразимо привлекает этого человека. Пусть он несколько раз назвал ее Джованной — но ведь и она тоже Иоанна, Джоанна, мало ли как произносят ее имя? При этом эмир ни разу не дал впрямую понять, что считает ее сестрой Ричарда. Да и сам не особенно распространялся о том, кто он на самом деле.
О том, что эмир Малик очень важная особа, Джоанна догадалась, едва увидев свиту, которая должна была их сопровождать. Это был многочисленный отряд отборных воинов, а самого эмира с грозным видом окружили телохранители — чернокожие великаны-нубийцы в великолепных доспехах и шлемах, обвитыми кисейными чалмами. Такая же белоснежная чалма обвивала и шлем эмира — сверкающий чечак с позолоченным острием. Его кольчуга блестела, словно полированное серебро, широкий алый кушак был перевит золотыми нитями, а седло украшено цветной шелковой бахромой.
Джоанна в замешательстве смотрела на блистательного эмира и не сразу расслышала слова, обращенные к ней.
— Советую вам воспользоваться одной из арабских лошадей моих спутников, — решительно проговорил Малик, сделав знак одному из охранников спешиться и подвести к ней легконогую серую кобылу. — Под вами прекрасная лошадь, госпожа, однако она не выдержит той скачки, которая нам предстоит. Эта же серая не уступит в скорости никому, кроме Борака, коня Пророка, — да будет он прославлен вовеки! А вашим спутникам придется остаться здесь и ждать вас к вечеру…
— Погодите! Остановитесь! — возмущенно вскричал капитан Дрого, сообразив, что его леди останется без всякой защиты среди чужаков-иноверцев. Но эмир уже подал гортанную команду, после чего весь его отряд стремительно развернул коней и поскакал вслед за своим предводителем и его спутницей.
Даже если бы саксы попытались их догнать, у них не было ни одного шанса настичь стремительную кавалькаду сарацин.
Спустившись с лесистого холма, всадники понеслись по открытой сухой равнине. Дорога уходила к горизонту, и двигались они так стремительно, что Джоанне подчас казалось, что кони не касаются копытами земли. Ей стало не по себе, но мало-помалу страх сменился восхитительным ощущением полета. Эти дивные арабские лошади просто созданы для того, чтобы состязаться с ветром!
В пути эмир украдкой наблюдал за спутницей. Она держалась на лошади уверенно и грациозно, движения ее были точными и непринужденными. О таких говорят — родилась в седле. От быстрой скачки лицо всадницы разрумянилось, глаза горели, голубая вуаль трепетала на ветру.
Об этой вуали и зашла речь спустя довольно длительное время, когда эмир Малик велел сбавить ход, чтобы лошади могли передохнуть.
— Мы уже находимся в землях, где женщины одеваются иначе.
Он щелкнул пальцами, и слуга тут же подал Джоанне шафранового цвета накидку с капюшоном — в таких путешествуют знатные арабские женщины, и легкое покрывало, чтобы спрятать нижнюю часть лица. Одеяние оказалось удобным: оно скрывало ее от любопытных взоров и предохраняло от жгучего солнца и дорожной пыли. Вместе с тем Джоанна отметила про себя, что эмир тщательно готовился к этой поездке, предусмотрев даже такую мелочь, как одежда для спутницы.
Когда отряд ненадолго остановился в тени у небольшого ручья, ей подали свежую лепешку с кунжутом и кувшин прохладного айрана, который после долгой скачки показался Джоанне просто восхитительным на вкус. Зной тем временем набирал силу, казалось, воздух постепенно загустевает, как горячая нуга. В бледно-голубом небе выписывали крути коршуны и грифы, по дороге неторопливо вышагивал караван навьюченных верблюдов — оттуда доносился перезвон колокольцев и окрики погонщиков. Минуя спешившийся отряд, погонщики низко кланялись, сопровождая поклоны почтительными словами на арабском, однако эмир даже не взглянул на этих людей.
Далее Малик ехал во главе отряда, изредка переговариваясь со спутниками, а Джоанна следовала за ним в кольце чернокожих телохранителей. На протяжении всего пути ни один из них даже не взглянул в ее сторону, словно это было им строго-настрого запрещено.
Теперь приходилось беречь силы лошадей, скорость движения упала, и Джоанна смогла осмотреться. Сожженная солнцем трава, заросли тамариска и рощи пыльных олив на склонах холмов, редкие башни кипарисов. Перед ней лежали земли Иерусалимского королевства, которым больше не владели христиане. Здесь словно недавно пронеслась буря — вихрь смерти и разрушений. Повсюду на развилках дорог Джоанна замечала поваленные и разбитые последователями Пророка кресты и изваяния Богоматери, прежде указывавшие путь паломникам, на обочинах попадались то франкский шлем, пробитый и полный пыли, то сломанное копье, то конский остов. Среди камней пестрели обрывки тканей и воловьей кожи. Кое-где над телами воинов, павших в борьбе за Иерусалимское королевство, кто-то возвел невысокие насыпи, но кресты на них также были повалены, а сами могильные холмики постепенно заносил песок. На одном из поворотов прямо из рыжей глины на Джоанну взглянуло чье-то полуразложившееся лицо, обтянутое иссохшей кожей, и она осенила себя знаком креста под накидкой.
Изредка на их пути попадались сторожевые башни крестоносцев. Некогда в них кипела жизнь: здесь принимали на постой паломников, отсюда выезжали отряды тамплиеров, чтобы следить за порядком на дорогах и преследовать разбойников. Теперь все было заброшено, забито пылью, а сами башни наполовину разрушены, словно какая-то сила сокрушила их мощные основания, вырвала громадные камни из стен, оставив зияющие проломы там, где многие сотни людей находили кров и приют. При виде заброшенной часовни с разбитым изваянием ангела у входа у Джоанны на глаза навернулись слезы.
Тем не менее некоторые из башен оказались в целости и сохранности. В одной из них эмира ждали: оттуда тотчас выскочил на дорогу тучный, бурно жестикулирующий араб и торопливо заговорил, указывая на длинное строение в стороне. Там находилась конюшня, где людей Малика и его самого поджидали сменные лошади.
Пока седлали свежих коней, а всадники разминали ноги, Джоанна укрылась в тени старой шелковицы. Судя по всему, прежде здесь был прекрасный сад, однако теперь оросительный канал занесло песком, а в полумиле отсюда виднелись руины акведука.
Тем временем эмир приблизился к ней.
— Вы что-то невеселы, моя пери! Утомились?
Джоанна ответила, с трудом подбирая слова:
— Скажите, господин, отчего ваши единоверцы стремятся разрушить все, что им досталось от крестоносцев? В том числе столь необходимые здесь колодцы, прекрасные укрепления и даже акведук, доставлявший воду с гор.
На потемневшем от пыли лице эмира глаза казались черными провалами. В его голосе зазвучал металл:
— Потому что люди ислама не станут пользоваться тем, что оставили после себя презренные кафиры!
Джоанна внутренне сжалась. Словно затем, чтобы еще больше удручить ее, Малик принялся рассказывать, как местные жители уничтожают постройки неверных, кажущиеся возведенными на века. Под надзором каменщиков они расшатывают кирками нижний ряд гранитных глыб, а затем извлекают их оттуда, заменяя деревянными подпорками. Когда вся стена оказывается на подпорках, их обкладывают хворостом и поджигают, и стена рушится. Но далеко не всякая: крестоносцы строили так надежно, что порой здание целиком оседает вниз, накренившись или частично осыпавшись. После этого в нем уже невозможно жить.
Трудно понять, зачем это делается, причем с таким рвением. Или сарацины до сих пор опасаются, что однажды сюда вернутся прежние хозяева?
После короткого привала отряд продолжил путь. Окрестные холмы покрывала скудная растительность, а в ложбинах между ними кое-где виднелись палатки бедуинов из черного войлока. В бедуинских становищах блеяли козы, невозмутимо возлежали, пережевывая жвачку, верблюды, а мужчины в черных одеяниях и женщины с смуглой и сухой, как старый пергамент, кожей занимались привычными делами. Лишь дети бедуинов выбегали к обочине в надежде выпросить у всадников мелкую монетку, но те проносились мимо в облаках желтоватой пыли.
Только теперь Джоанна почувствовала, что начинает уставать. До сих пор ей помогал опыт наездницы, но мало-помалу она начала отставать. Пыль забивала легкие, глаза разъедал пот. Солнце стояло прямо над головой, словно занесенный для удара огненный молот. Еще миля — и конь под Джоанной начал спотыкаться.
Заметил ли Малик ее состояние, или его воины, казавшиеся железными, тоже утомились, но вскоре он велел отряду остановиться у бежавшего по камням мелкого ручья. Пока сарацины поили коней и пили сами, Джоанна отошла в сторону и намочила свое покрывало. Так же поступили и сарацины, весело обливая друг друга. Судя по их оживлению, они знали, что этот переход — последний.
Эмир подвел Джоанне ее лошадь.
— Вы великолепно держались, Джованна. Но скоро уже Назарет, где вас напоят шербетом и дадут отдохнуть. Если, конечно, вы захотите — ведь христиане так нетерпеливы, когда у них появляется возможность преклонить колени у своих святынь.
— Я полагаю, что окажусь столь же нетерпеливой.
— О, я и не сомневался, — засмеялся эмир. Внезапно лицо его стало серьезным: — Должен предупредить, что, несмотря на всю вашу горячность, вы не должны обнаруживать, что вы — христианка. Если, конечно, не хотите привлечь к себе внимание. Ибо даже я не смогу оградить вас, если по городу разнесется весть о знатной женщине из кафиров, пробравшейся в самое сердце земли, где почитают Пророка!
Джоанна пообещала соблюдать осторожность. Мысль, что вскоре она окажется в святых местах, воодушевила молодую женщину, вернула ей силы. И когда отряд начал спускаться в небольшую долину, раскинувшуюся среди холмов Галилеи, и вдали показались светлые домики под зеленой сенью смоковниц, по ее лицу потекли слезы радости.
Назарет!
Едва они въехали в город, эмир Малик покинул Джоанну, приставив к ней трех вооруженных воинов, а сам помчался дальше. Молодая женщина спешилась на узкой улочке и едва смогла устоять. Пришлось ухватиться за стремя, ибо ноги совершенно одеревенели после столь долгого переезда. И все же Джоанна была счастлива. Она на Святой земле!
Охранники отвели ее в небольшой дом, где она утолила жажду и перекусила куриным супом, заправленным мукой, луком, яичными желтками и пряной зеленью. Издали доносилось пение муэдзина, и внезапно оно показалось Джоанне кощунственным в этом городе, где ангелы спустились на землю, дабы принести Марии и всему человечеству благую весть. Но с этим ничего нельзя было поделать, и она, закутавшись до самых глаз, вышла на улицу и едва не наткнулась на оборванного старика в грязной чалме. Он что-то бормотал, повернувшись лицом к Мекке и низко кланяясь, а затем опустился на колени на расстеленную циновку и уткнулся лбом в землю. Он то выпрямлялся, то снова падал ниц, время от времени повторяя: «Аллаху Акбар! Аллаху Акбар! Субхана раббияль-а'ля!»[140]
Джоанна рвалась к святыням, а оказалась среди совершенно безразличных к святости этого места людей. Возможно, неверные и почитали Ису и его мать, но они поспешно превратили в мечети построенные крестоносцами белокаменные храмы с высокими стрельчатыми окнами. И она не могла даже войти в них, чтобы помолиться!
Молодая женщина молча ходила по улицам, разглядывая домики в тени олив и смоковниц, окружавшие храмы, монастыри и дома для пилигримов. Прежде сюда стекалось множество христиан, колокола звали к мессе, а в церквях возносили хвалы Господу и его Пречистой Матери. Город расцвел при крестоносцах, а его население удвоилось. До того он лежал в руинах, придя в запустение с тех пор, как мать римского императора Константина I святая Елена совершила паломничество сюда и велела возвести на том месте, где стоял дом Иосифа и Марии, великолепную византийскую базилику. Впоследствии и эта базилика была разрушена все теми же мусульманами, и лишь с приходом крестоносцев здесь появилась большая церковь Благовещения, вокруг которой и начал разрастаться город.
Джоанна прошла к мечети, в которую ныне был превращен главный христианский храм Назарета. Прохожие лишь мельком поглядывали на закутанную до самых глаз стройную женщину, разглядывавшую остатки изображений на капителях собора: крестоносцев, скачущих на лошадях, сцены из жизни Христа. Они были изваяны так просто и убедительно, что рука неверных лишь кое-где поднялась, чтобы разрушить их. В другой церкви над полукруглым порталом виднелись остатки изображения парящих крыльев, и Джоанна поняла, что это храм Архангела Гавриила, вестника небес. Были здесь и другие церкви, и молодая женщина переходила от одной к другой, полная тихой радости. Она на земле Спасителя, по этим камням Он ступал босыми ногами, здесь стучало тесло святого Иосифа, а Мария с кувшином спускалась к источнику за водой!
Джоанна старалась ни на кого не обращать внимания, чтобы не нарушить торжественной тишины в душе, и одну за другой шептала молитвы. И в конце концов оказалась под древним платаном перед обложенным камнем колодцем. Словно что-то толкнуло ее в грудь. Здесь! Да, именно здесь ангел Господень спустился на землю, чтобы подать Марии весть о том, что у нее родится сын — Спаситель Мира!
Колени молодой женщины подкосились, руки сами собой сложились на груди для молитвы, но неотступно следовавший за ней страж успел подхватить ее под локоть и удержать. При этом он что-то резко проговорил на своем гортанном наречии, и голос его был полон негодования.
Джоанне пришлось вернуться к реальности. Она присела на камень в стороне и стала смотреть на женщин в чадрах, собравшихся у колодца. Пока наполнялись их кувшины, они судачили между собой, время от времени поглядывая на светлоглазую незнакомку в шафрановой накидке. После долгих лет владычества крестоносцев и здесь было немало светловолосых и светлоглазых детей, но в этой женщине они сразу почувствовали нечто чужое.
Женщины уходили и приходили, пробежала, высунув язык, собака, проехали какие-то всадники, протрусил старик на ослике, обвешанном вязанками хвороста, но Джоанна не видела ничего. Склонив голову, она упрямо молилась — ведь только ради этого она и стремилась сюда. Двенадцать раз подряд она прочла «Ave Maria», чередуя ее с «Pater noster», а затем все повторила снова, с еще большей силой и убежденностью. Где же и молиться заблудшей душе, если не там, где жили ее небесные покровители, полные милосердия и любви!
И в ее душе все еще были живы отзвуки той странной и прекрасной любви к человеку, думая о котором Джоанна испытывала страдание и гнев… К человеку, с которым она познала неземную радость и обрела уверенность в себе…
Внезапно она повысила голос, обращаясь к Пречистой Деве с мольбой, чтобы то прекрасное, что довелось ей познать, не обернулось обманом. Это была нелепая, ненужная просьба, но она не могла не высказать ее, и ее не могло остановить ни присутствие охранников, ни взгляды прохожих. Молодая женщина молилась о том, чтобы ее мечта исполнилась…
Наконец она умолкла, устремив взгляд к небу, и ее душа наполнилась тихой музыкой. Неважно, что на нее подозрительно косятся женщины-мусульманки у колодца, неважно, что дюжие воины пытаются заслонить ее от посторонних глаз! Сейчас она не думала о них, потому что чувствовала себя счастливой.
Спустя некоторое время суровые стражи отвели ее в уединенный дом, где Джоанна опустилась на покрытую ковром лежанку и уснула так глубоко и спокойно, словно сбросив с плеч неподъемный груз. Проснулась же, ощутив чье-то легкое прикосновение. Еще во сне она прошептала: «Мартин». И стремительно села.
На нее с улыбкой смотрел эмир Малик.
— Вы что-то сказали, моя нежная пери?
Джоанна убрала с лица рассыпавшиеся волосы и попыталась расправить смявшуюся во сне одежду. То, как смотрел на нее этот вельможа, ей вовсе не понравилось.
Заметив ее смущение, эмир отвернулся и отступил к выходу. Его длинная тень падала на плотно утрамбованный глиняный пол: значит, солнце уже склоняется к западу.
— Нам пора ехать? — спросила Джоанна.
— Не мне. Это вам пора.
Не скрывая огорчения, он поведал, что дела вынуждают его остаться, но для нее было бы лучше отправиться в путь прямо сейчас. Достаточно ли она отдохнула, чтобы снова выдержать трудную дорогу?
Прощаясь, он долго не выпускал ее руку из своей.
— Если на то будет воля Аллаха, нам суждено встретиться снова, — наконец проговорил он.
Его удлиненное смуглое лицо, обрамленное темной бородой, казалось в эту минуту торжественным, а взгляд — нежным и печальным.
Однако Джоанна напрочь забыла об эмире, когда, уже поднявшись на возвышенность, обернулась в седле и в последний раз окинула взглядом Назарет. Она совершила свое паломничество и попросила о том, что казалось ей важнее всего!
На обратном пути она скакала легко, уверенно преодолевая милю за милей. Снова были остановки в пути, смена лошадей, пыль и песок, хрустящий на зубах, несмотря на покрывало, и ломота во всех мышцах от долгих часов, проведенных в седле.
Багровое солнце уже наполовину опустилось за горизонт, когда она вновь оказалась под низкорослыми кедрами у подножия известняковой скалы, и суровый Дрого едва не разрыдался, обнимая в нарушение всяческого этикета свою госпожу, словно она вернулась из преисподней.
Джоанна догнала обеих королев и их эскорт, когда те возвращались в Акру после проведенного в обители отшельника дня. Ее запыленный и усталый вид удивил обеих дам, и хотя нижний край ее синего платья был весь покрыт клочьями лошадиной пены, Пиона отметила, что гнедая Джоанны гарцует так резво, словно и не носилась весь день по окрестностям.
— Вы все больше удивляете меня, кузина, — заметила она. — Хотелось бы надеяться, что ваше странное поведение — всего лишь очередная причуда.
Джоанна только улыбнулась в ответ. Несмотря на усталость, она испытывала необычайную легкость в душе.
Однако эта легкость тут же куда-то пропала, когда слуги доложили, что маршал Уильям де Шампер вернулся из Антиохии вместе с Обри де Ринелем.
В тот же вечер королю Ричарду подали только что прибывшего почтового голубя. К лапке птицы была прикреплена маленькая записка:
«Вы были правы. Я нашел ее восхитительной».
ГЛАВА 19
Мартин проснулся весь в поту, стуча зубами, как от озноба. Но сам понимал — это страх.
Ему снились пытки: металось пламя в жаровне, слышался лязг металла, несло угаром. А потом тот вонючий палач в грубом кожаном переднике подносил к его телу раскаленный добела прут. Мартин втягивал живот, пытался хоть немного отдалиться от адского жара. Над его головой звучал голос де Шампера: «Кто дал тебе письмо к королю Гвидо? Кто хочет, чтобы мы выступили к Тивериаде? Но только не лги, что это послание вручила тебе графиня Эшива!»
Де Шампер говорил спокойно, но взгляд его серых глаз безжалостно пронизывал Мартина, как еще одно орудие пытки. Затем следовало сухое и краткое: «Жги», и узник начинал корчиться, выть, задыхаться от запаха собственной сгорающей плоти…
Мартин резко сел, все еще затрудненно дыша, потом откинулся на смятые, мокрые от пота простыни. Рука непроизвольно коснулась рубцов на ребрах, оставленных раскаленным прутом. Почудилось, что боль никуда не ушла и вот-вот вернется снова… Нет! К дьяволу! Все это уже в прошлом.
Его дыхание постепенно выровнялось.
До чего же душно! Даже закрытые ставни не сохраняют прохладу в этой угловой комнате, где он поселился после того, как получил место при короле Гвидо. В щели ставен пробивался солнечный свет — в это послеполуденное нестерпимо жаркое время Мартин, как и большинство крестоносцев, предпочитал отсыпаться. И ему снились кошмары из прошлого.
Он поднялся, взял в углу кувшин с водой и опорожнил его себе на голову. Вода была теплой, но, тем не менее, помогла. Теперь все в порядке. Маршал де Шампер даже не догадывается, что тот, кто доставил послание от Эшивы Галилейской, находится в одном с ним городе. Или все-таки догадывается?
Мартин оделся и спустился по узкому коридору в потайную комнату. Там лежал связанный по рукам и ногам лекарь Иегуда бен Авриэль, во рту его был кляп. Когда Мартин извлек тряпку, еврей несколько минут надсадно кашлял, потом попросил воды и стал жадно пить.
— Ты не очень-то милосердно обращаешься со мной, юноша… — наконец выговорил старый лекарь.
— А вы разве были милосердны, сообщив тамплиерам, что осматривали меня?
Иегуда взглянул с упреком. Несколько дней назад его вызывали в Темпл, чтобы осмотреть на предмет наличия проказы некую женщину. Подозрения не оправдались, и Иегуда мог бы уйти, но он решил расположить к себе храмовников, поведав им, что недавно осматривал одного молодого человека, который общался с прокаженными, однако не обнаружил у него болезни. Это свидетельство заинтересовало храмовников, лекарь в знак одобрения даже получил подорожную грамоту для себя и пары своих слуг. Но затем Иегуду стали разыскивать, чтобы более подробно допросить о его пациенте. Случайно прослышавший об этом Эйрик не позволил еврею вторично отправиться в Темпл и заманил под надуманным предлогом в дом Сарры. А там Мартин лишил лекаря возможности не только передвигаться, но и давать какие бы то ни было показания.
Излишняя предосторожность? Мартин решил, что она не помешает, особенно после того, как выяснилось, что Иегуду разыскивают по всей Акре люди маршала де Шампера. У этого тамплиера нюх ищейки, и уж если что-нибудь покажется ему подозрительным, он не остановится, пока не распутает все узлы до последнего. В особенности Мартину не понравилось то, что Иегуду расспрашивали, как выглядел тот молодой человек, которого он осматривал, и старый болтун не удержался и упомянул о шрамах от ожогов на груди мнимого прокаженного. Конечно, каких только шрамов и отметин не бывает у людей на войне, но Мартину стало не по себе, потому что во всем этом был замешан его старый враг де Шампер.
Однако он все же объяснил Иегуде, в чем причина его заточения, и тот стал возмущаться, говорил, что понятия не имел, какие последствия может иметь его беседа с тамплиерами. Но теперь у него есть подорожная, и вместо того, чтобы томиться в каменном мешке, он давным-давно мог бы покинуть город.
Это так, но лекаря слишком хорошо знали в Акре и могли перехватить по пути. Нет уж, рассудил Мартин, пусть уж пока побудет здесь, а впоследствии Мартин вывезет его из города вместе с Саррой и ее семьей или просто отпустит на все четыре стороны, если лекарь предпочтет покинуть Акру самостоятельно.
— Но когда же это произойдет? — не столько спрашивал, сколько молил Иегуда, и даже захныкал, когда Мартин снова связал его и заткнул рот. В этом мальчике, на которого некогда не могла нарадоваться Сарра, теперь появилось что-то такое, что до смерти пугало старого лекаря и вынуждало его безропотно повиноваться.
Мартин и сам не знал, когда они смогут уехать. О, если бы он успел увезти Сарру с детьми сразу после того, как крестоносцы вступили в город! Во всеобщем хаосе это было бы легко осуществить — в ту краткую пору никто не проверял отплывающие из гавани суда, не следил за городскими воротами и не допрашивал с пристрастием любого конного или пешего, не имевшего подорожной. Но именно тогда у Леа началась послеродовая горячка, да и младенец ее был слишком слаб, чтобы пуститься с ним в дальнюю дорогу. Сарра наотрез отказалась ехать и подвергать домочадцев риску, к тому же она надеялась, что теперь, под покровительством короля Гвидо, им ничего не грозит.
Это было заблуждением. Мартин места себе не находил, замечая, что еврейские женщины, которых он представил Гвидо в качестве служанок, не справляются со своими обязанностями, больше того — вызывают подозрения у коннетабля Амори. Однажды коннетабль вызвал Мартина к себе и напрямик заявил, что раз он родом из пуленов, то должен и сам видеть, что предоставленные им королю служанки вовсе не из сарацин, а самые что ни на есть еврейки. Амори трудно было провести, да и в таком городе, как Акра, где многие знали госпожу Сарру бат Соломон, он с легкостью мог выяснить, что она — вдова богатого еврейского ювелира.
— Ты хитришь, аскалонец, — грозно молвил коннетабль, с подозрением глядя на нового рыцаря из свиты короля Гвидо.
Мартину пришлось объясняться. Да, Сарра и ее семья — евреи, но это добрые люди, благодаря которым ему удалось выжить в плену. Он обязан им, и оттого хочет их защитить.
Благо Амори не стал вникать в подробности, так как считал, что крестоносцы и впрямь многим обязаны верному Мартину Фиц-Годфри. К тому же у коннетабля хватало иных забот: набор добровольцев в отряды Гвидо, отстаивание его прав перед людьми Конрада Монферратского и вдобавок защита тех пуленов, которые надеялись вернуть свои дома в Акре, занятые крестоносцами, не желающими уступать их хозяевам. Что значила рядом с этим какая-то еврейка с ее малолетними детьми?
Мартину удалось вернуть расположение коннетабля, взявшись обучать воинскому делу воинов-новобранцев, и тут уж Амори убедился, что аскалонец действительно умелый воин и наставник — мечом, копьем и вдобавок бичом тот владел отменно. Должно быть, парня еще в детстве обучил этому искусству какой-то сарацин в поместье его отца.
На время послеполуденной сиесты Мартин оставлял новобранцев в покое. Поэтому сейчас он занял место в воротах, сменив томившегося там воина. Стоя в тени арки ворот, он заметил на галерее, опоясывавшей дворик, Сарру — та выколачивала пыль из переброшенных через балюстраду тюфяков и покрывал. Пожилую госпожу новые хозяева особняка не щадили, заставляя работать в самую жару, а домоправитель, поставленный королем Гвидо, недавно грубо толкнул женщину, решив, что она недостаточно усердна.
Мартин не мог за нее вступиться, чтобы лишний раз не привлекать к себе внимание, но сердце его сжалось. Почтенная Сарра старалась изо всех сил, но ее сноровки и навыков не хватало для прислужницы, а слуги Гвидо без конца болтали, что еврейка хитрит и не желает уходить из своего дома, потому что где-то здесь у нее припрятаны сокровища.
В этом они не ошибались, и Мартину весьма не нравились эти разговоры. Он знал: госпожа Сарра уже неоднократно пожалела, что не согласилась уплыть из Акры на корабле, пока такая возможность еще существовала. Но Леа и беспомощный младенец, но смутная надежда, что Мартин все устроит, и она сможет остаться в своем доме… И вот теперь ей приходилось трудиться не покладая рук, старой служанке Циле уже не хватало сил, и хотя роженицу до поры оставили в покое, зато дети Сарры были на побегушках, то и дело получали пинки и затрещины за нерадивость, а верный Муса был отправлен на конюшню, где чистил лошадей и выгребал навоз из стойл.
Словом, не так уж удачно все складывалось, как представлялось поначалу. Поэтому при встречах с Мартином и Сарра, и ее домочадцы в один голос умоляли его как можно скорее увезти их отсюда. Но именно теперь это было труднее всего сделать. В городе содержалось множество пленных сарацин — бывших воинов акрского гарнизона, и после того, как были пресечены несколько попыток побега, даже мышь не могла покинуть Акру без специального на то разрешения. В кварталах, населенных мусульманами, то и дело проводились обыски и облавы с целью выявления сторонников пленных эмиров, а также лазутчиков, которые могли бы подготовить их побег.
И вдобавок Мартину приходилось прятать в потайном помещении болтливого лекаря. От Иегуды бен Авриэля следовало бы избавиться, пока его кто-нибудь не обнаружил в доме, битком набитом оруженосцами, пажами и приближенными короля Гвидо. Эйрик советовал попросту придушить старого еврея, но Мартин испытывал благодарность к Иегуде, который помог ему освободиться от страхов, связанных с проказой, и не решался на такой шаг.
Тем не менее эта благодарность в любой момент могла погубить самого Мартина. И тогда госпоже Сарре с ее семейством вовсе не на кого будет надеяться.
Читать бесплатно другие книги:
