Леди-послушница Вилар Симона
И тут лошадь Риса, почуяв других коней, громко заржала, и ее ржание разнеслось по округе, как петушиный крик. Рис тут же повис на ее морде, но было поздно — отряд сбавлял ход. Несколько всадников отделились от общей группы и свернули в их сторону. Не сказав ни слова, они направили пики, заставив выехать к отряду.
И тут Милдрэд облегченно вздохнула, различив на шлеме предводителя пучок пышного дрока.
— Милорд, — склонилась она в седле.
— Миледи Гронвудская! Три миллиона щепок Святого Креста! Представляю, какой в Девайзесе поднялся переполох, когда обнаружили ваше исчезновение.
Генрих улыбался, блестя зубами, но перестал веселиться, когда Милдрэд спросила:
— А как они отнесутся к вашему отъезду?
— Они знают, — буркнул он и жестом пригласил отъехать в сторону.
А потом принялся тараторить без передышки, словно ему надо было выговориться. Ведь прочим Плантагенет оставил только письмо. Но он не мог поступить иначе, он вынужден уехать, бросить все и всех, ибо ему необходимо поспешить в Нормандию. Он получил послание от матери-императрицы: его отец при смерти, и Генрих должен приехать как можно скорее, ибо отныне он становится герцогом Нормандии, которую для него завоевал отец. Генриху надлежит без промедления вступить в наследство и принять вассальную присягу вельмож, пока на Нормандию не предъявил права кто-либо еще. Его братец Жоффруа, к примеру. Жоффруа лишь на полтора года младше Генриха, но прыти-то, прыти. Бесспорно, каждый принц должен стремиться к власти, но Генриху совсем не улыбается, чтобы, пока он отвоевывает свое английское наследство, Жоффруа подговорил вельмож и сам надел герцогскую корону.
— А как же Англия? — наконец спросила Милдрэд. — Как же все это? — она обвела рукой пустынный заснеженный пейзаж с разрушенным остовом башни на отдаленном холме. — Вы ведь бросаете своих сторонников в самый разгар войны. Они сражались и гибли за вас, эта земля подверглась разорению, и вот теперь вы уезжаете и бросаете все. Что ждет тех, кто поддержал вас? Выходит, все было зря? Вся эта кровь, разорение и смерть?
— Вы дерзки, раз так разговариваете со мной! — надменно ответил принц.
Он гневно смотрел на нее, не обращая внимания на гарцующую под ним лошадь. Но, видимо, в лице Милдрэд было нечто, отчего Генрих смягчился.
— Думаете, мне легко далось подобное решение? Я всю ночь не спал и думал, как поступить. Но так уже вышло, что отец оставил мне реальную землю с титулом, а наследство матери все еще остается призрачным. К тому же поглядите вокруг, — он взмахнул рукой, отчего его серый жеребец пошел в сторону, и Генрих резко одернул его, так, что брызнула пена. — Видите — кругом снег. Началась зима. А в зимние холода войны прекращаются. Мои соратники — достаточно могущественные лорды, каждый из них правитель на своей земле, и Стефан не может с этим не считаться. И уж поверьте, все они сумеют убедить Стефана, что ему выгоднее помириться с ними, чем развязывать новое сражение.
— А как же быть простым людям? Война разрушила их жизнь, теперь они обречены на вымирание.
— Все мы в воле Божьей, — принц перекрестился покрасневшей от холода рукой, поскольку никогда не носил перчаток. — И если Господь обрек кого-то на голодную смерть, то вмешательство явилось бы дерзким богохульством.
— А Артур? — тихо произнесла девушка. — Он сражался за вас, и вы обещали ему рыцарский пояс.
Неожиданно Генрих расхохотался:
— Ох уж эти женщины! Столько смирения и укора, а в итоге все, что ей нужно, — это позаботиться о своем милом.
Он даже послал ей воздушный поцелуй. Но потом стал серьезен.
— Да, я пообещал Артуру рыцарскую цепь и шпоры. Но человек только предполагает, а располагает всем Бог! И я бы выполнил данное обещание, если бы… — он умолк, и на лице его проступила грусть. — Мне самому полюбился этот славный малый. Я хотел бы, чтобы он получил награду за службу. Воистину он ее заслужил. И я вспомню об этом, когда вновь вернусь в Англию. А я вернусь, клянусь величием Господа! Ибо я никогда не оставлю то, что считаю своим!
С этими словами он резко развернул коня, выехал на дорогу и поскакал столь стремительно, что в морозном воздухе вспыхнула и погасла выбитая подковами искра.
Душу Милдрэд пронзило холодное чувство поражения. Это был конец. Развеялись прахом все ее надежды на счастливое соединение с милым, погибла возможность представить его семье и сказать — этот человек достоин меня и я готова отдать ему свою руку. Теперь Артур вновь становился простым бродягой, а она знатной леди, и пропасть между ними по-прежнему непреодолима.
Это было так горько и больно, что девушка поникла, склонилась к луке седла, будто на плечи ей обрушилась неимоверная тяжесть. Невольный стон вырвался из ее груди, и хлынули слезы. Сначала медленные, потом они потекли потоком, капая на гриву лошади, а она все рыдала и рыдала и не могла остановиться. Как ужасно расставаться с надеждой, как горько потерять того, кого она была готова признать и возвысить наперекор всему. И когда они увидятся… Что она ему скажет?
Но полно, им еще предстояло встретиться. Ведь Артур ранен. И пусть им не быть вместе, она должна удостовериться, что он в порядке. Даже если теперь их ничто не может соединить.
Милдрэд выпрямилась, отвела от лица выпавшие из мехового капюшона волосы и только теперь заметила, что кроме державшихся неподалеку Метью и Риса в стороне ожидают еще четверо хорошо вооруженных всадников.
— Его милость Генрих Плантагенет сказал, что опасно без надежной охраны совершать путь в такое время, и направил нас к вам в услужение, — произнес один из них.
А Рис добавил:
— Мы тут переговорили с ними. Они знают путь к Бридпорту.
— Тогда едем, — вздохнула девушка.
Это было горькое путешествие. Везде наблюдалась одна и та же картина запустения и упадка: дороги заброшены, деревни разрушены, а жители скрываются по лесам и пещерам. И если кое-где они и осмеливались выходить к путникам, то выглядели ужасно — обтянутые кожей скелеты, с лицами, уже тронутыми смертельной бледностью. Милдрэд в дороге почти полностью опустошила кошелек, не в силах отказать в милостыне этим босым женщинам с затравленным взглядом и цепляющимися за них плачущими детьми. Так что к Бридпорту они приехали совсем без денег.
И все же, когда оставленный управлять городом Фиц Джилберт увидел у солдат значки Плантагенета, он тут же принял путников и указал, что Артур после ранения отлеживается в аббатстве Серн.
Пока Милдрэд ожидала в приемной аббатства, Метью прошел внутрь и переговорил с лекарями. Вернулся он, ворча, что эти олухи ничего не смыслят во врачевании и если Артур выжил и, как говорят, идет ныне на поправку, то только по милости Господа, да еще потому, что сам крепок, как добрая сталь, даром что выглядит тощим.
— Я могу к нему пройти?
Однако несмотря на недовольство Метью, за Артуром был прекрасный уход. Фиц Джилберт помнил, как относился к юноше Плантагенет, поэтому его поместили в отдельном покое, чистом и теплом, хорошо кормили и давали пить вино, чтобы скорее восполнить потерю крови.
Когда она вошла, Артур спал. Он вообще много спит, пояснял брат-лекарь. И это хорошо, сон — милость Божья, он как ничто иное восстанавливает силы и способствует выздоровлению. Монах бормотал это, расставляя на столике какие-то баночки, а девушка ждала, когда он выйдет, чтобы подсеть поближе к Артуру. Наконец зазвонил колокол, сзывающий на мессу, и болтливый лекарь удалился. Только тогда девушка осмелилась опуститься на край ложа раненого.
Он казался ей таким красивым: расслабленное во сне лицо, темные, выразительные брови, длинные, как у девушки, ресницы, тень от которых падала на высокие скулы, а чистые волосы, как черный шелк, рассыпались по подушке. В покое было тепло, юноша во сне откинул одеяло, и его рука с длинными пальцами музыканта спокойно лежала на груди, почти целиком скрытой под широкой тугой повязкой. Артур был еще бледен, но тем не менее не выглядел слабым: мускулистые плечи и шея, на которой сбился в сторону крошечный деревянный крестик, волевой подбородок, покрытый темной щетиной. Милдрэд смотрела на него сквозь слезы и думала: он самое лучшее, что было в ее жизни. Было… Ибо отныне у них разное будущее.
Негромко стукнула дверь — вошел слуга с охапкой смолистых веток, бросил их на уголья. Комнату сразу заполнил аромат леса. Артур вздохнул глубже, заворочался. И открыл глаза.
Какую-то минуту он просто глядел на Милдрэд, видел ее бледное лицо, яркие обветренные губы, загнутые ресницы, казавшиеся почти синими от поразительной голубизны глаз.
— Милдрэд?
— Угадал с первого раза, — весело откликнулась она.
Ей не хотелось сообщать плохие новости: надо подождать, чтобы он поправился.
Артур сразу же потянулся к ней, но в комнате был посторонний, и ему пришлось ждать, пока тот выйдет. Тогда он схватил ее руки и стал покрывать их быстрыми поцелуями.
— Ты здесь! Это такое чудо! Ну теперь-то я скоро поднимусь. Не думай, что я так слаб, я уже вставал и даже спускался на службу… Знаешь, я потерял свой меч, — он вдруг серьезно посмотрел на нее из-под отросших волос, ниспадающих на глаза. — Ужасно. С ним я чувствовал себя почти рыцарем, а так…
— Зато Метью привез твой окованный шест, так что ты не безоружен.
Она старалась улыбаться, хотя за улыбкой таилась грусть.
— Не безоружен? Ты шутишь. Конечно, шест — это здорово, но у меня так хорошо получалось с мечом! Гай де Шампер говорил, что я прирожденный мечник. Ох, знала бы ты, как мне помогли его уроки! Даже Плантагенет восхищался. А где ныне наш славный Генрих?
— Когда я видела его в последний раз, он направлялся в Бристоль, — уклончиво ответила Милдрэд.
И тут же, во избежание дальнейших расспросов, стала рассказывать, как войска Юстаса напали на Девайзес, как она испугалась, как молились с леди Пайнел в часовне, а о стены разбивались столь огромные каменные ядра, что, казалось, замок содрогается до самого основания. Даже Гро скулил. Кстати, песик остался на попечении славной леди Пайнел, ему там хорошо, хотя он, наверное, и будет тосковать по Рису. Кстати, Рис и Метью тоже здесь, говорила она, уклоняясь от рук Артура, который все порывался притянуть ее к себе.
— Что с тобой? — наконец спросил юноша. — Ты словно боишься меня. Или себя? — добавил лукаво.
— Думай как хочешь, но не забывай, что я леди, — с напускной строгостью заявила девушка, вскинув свой хорошенький носик.
Артур рассмеялся.
— Я и забыл, что у тебя эта проблема.
— Просто хочу дождаться, когда ты полностью наберешься сил, — отбрасывая пряди с его глаз, мягко улыбнулась девушка.
— Тогда я постараюсь.
Он смотрел на нее посерьезневшими и одновременно горящими глазами.
— Если бы ты знала, как я скучал по тебе. Как хочу тебя. Хочу запускать руки в твои солнечные кудри, хочу целовать твои сладкие уста, ласкать тебя… Генрих дал слово, что посвятит меня в рыцари, а потом я, имея такого покровителя, смогу просить у гронвудского барона твоей руки. Конечно, Генрих — соперник Стефана, которому приносил клятву твой отец. Но ведь еще ничего не решено, и уж поверь, однажды Генрих станет королем в обход этого урода Юстаса. О, Генрих если что-то пожелает, то, как Моисей, и самому Господу скажет «нет!», если тот воспротивится его воле.
— Да, он говорил нечто подобное, — кивнула Милдрэд, опасаясь, что опять расплачется. Но сдержалась.
Потом вошли Метью и Рис, и Артур отвлекся на них. Милдрэд только успела шепнуть монаху, чтобы раненому не сообщали об отъезде его обожаемого Плантагенета.
Но шила в мешке не утаишь. Через пару дней в Бридпорт явился гонец с известием, что война окончена, Генрих отплыл из Бристоля на континент, а его соратники спешно разъехались по своим владениям. Фиц Джилберт был поражен. Не зная, что делать, он пошел к Артуру, поведал все и даже спросил совета, как теперь поступить. Но Артур молчал. Он сильно побледнел, глаза его медленно заливала пустота. Не слушая сетований Фиц Джилберта, он только и смог пробормотать:
— Теперь понятно, отчего она меня сторонилась. Я опять никто в ее глазах.
Так и не услышав ничего вразумительного, комендант Бридпорта удалился.
Артур подошел к окну, раскрыл его и замер, вслушиваясь в звук капели: мокрый снег снова таял. Мир за окном казался серо-бурым, безрадостным. И так же безрадостно стало на душе у Артура. Даже возвращавшиеся силы не окрыляли, как ранее. Сжав кулаки, он с такой силой ударил по раздвинутым ставням, что створка, в свою очередь, ударила в стену и отколола кусок штукатурки, обнажив доску.
— Все дьяволы преисподней! — закричал Артур, нимало не заботясь, что подобное восклицание неуместно в монастыре.
Но никто не пришел. Артур медленно спустился вниз, и на каменной галерее с пятнами сырости на колоннах увидел шедшую навстречу Милдрэд. Она не сразу заметила его, и он какое-то время смотрел на нее. Она выглядела удрученной, и в ней не осталось ничего от той солнечной девочки, которую некогда он катал по искрящимся изгибам Северна. Она и тогда была леди, а он никто, но у него хватало бесшабашности заигрывать с ней. Тогда жизнь казалась ему забавной игрой, в которой любому ловкачу доступен приз — благосклонность хорошенькой девицы. И мать Бенедикта советовала ему соблазнить Милдрэд… Но он не стал этого делать. Ибо уже тогда понял, что эта девушка для него нечто большее, чем просто утеха.
Она подходила, кутая руки в большую муфту волчьего меха. Ее капюшон был опушен тем же мехом, и сама она в этих тяжелых темных одеждах словно отгородилась от всего своей печалью и гордостью.
Но вот она подошла и вскинула прозрачные голубые глаза.
— Артур! Ты уже выходишь? Я так рада.
Но увидела его полный горечи взгляд и отшатнулась.
— Ты узнал, — произнесла тихо.
— Что? Что я для тебя опять не больше, чем случайный попутчик? И ничего не значу в глазах гордой баронессы из Гронвуда?
— Это не так, Артур, — покачала головой девушка. — Я уважаю тебя, я восхищаюсь тобой, ты мне дорог.
— Тогда, — он шагнул к ней и увлек за колоннаду, где их не могли видеть. — Тогда, если чувства твои не изменились, если ты любишь меня… Ты ведь любишь меня, моя кошечка?
Она покорно кивнула, не поднимая глаз.
Артур стремительно прижал ее к себе.
— Ангел мой, что тогда значит все остальное? Ведь и я люблю тебя. Так люблю… Это как разлив Северна: сначала ничего не замечаешь, но потом наводнение смывает все на своем пути. Даже то, что могло бы разделить нас. Я на все готов был ради тебя и ничего не страшился. И я ведь все тот же Артур, с которым ты заигрывала в Шрусбери, с кем пасла овец в долине Врнви, с кем бежала через мокрый город, когда не пожелала стать добычей принца крови… Да, он был принц, высокородный лорд, а я простой бродяга, фигляр, наемник, но все же ты льнула ко мне, ты целовалась со мной после нашей безумной джиги, ты кинулась ко мне, когда пожелала оставить Херефорда. Посмотри же на меня. Я все тот же Артур, те же глаза и руки, та же кровь.
— Кровь у всех одинаковая, но честь разная, — тихо произнесла Милдрэд и отступила, вырвавшись из его объятий. Подняла к нему измученное, почти восковое лицо, только ее прозрачные глаза светились твердостью голубых кристаллов. И так же твердо она произнесла: — И глупее глупого мне бы было отказаться от того, что назначено мне от рождения.
— Глупо отказаться от счастья! — вскричал Артур так громко, что взлетели сидевшие неподалеку на ограде галки.
Милдрэд тоже повысила голос:
— Какого счастья, Артур? Счастья стать твоей женой и разбить сердца родителей, унизив их и отказавшись от семьи? Счастья лишиться всего, что имею, ибо отец никогда не примет дочь, опозорившую связью с бродягой его род, который идет от королей? Ибо ты бродяга, Артур! Ты колесишь по дорогам, распеваешь песни и видишь только хорошее в каждом наступающем дне. Но ты зависишь от случая, от подвернувшегося заработка и даже не имеешь постоянного пристанища. Ты обещаешь мне счастье — а ты спросил, готова ли я терпеть превратности судьбы, голод и холод, спать где придется, есть что придется, чесаться от вшей и опасаться любого вооруженного мужчины, какой взглянет на меня!
Она отступила и гордо выпрямилась.
— У меня есть долг, Артур. Долг перед любящими родителями, перед будущим наследием, перед людьми, которыми я управляю и которые ждут, что я выберу достойного супруга, чтобы обеспечить им мир и благополучие. Я не могу отказаться от этого долга даже ради того, что ты называешь счастьем. «Будет день и испытания», — поешь ты. Но спросил ли ты, готова ли я к испытаниям? А дети? Если у нас будут дети, какая участь их ждет? Сможем ли мы защитить их? Я достаточно насмотрелась на происходящее в мире, где сильный попирает слабого и говорит, что все вершится по воле Божьей. И не совершу ли я грех, предав родных, став изгнанницей, обрекая себя на гнев небес… а своих детей — на смерть от голода и холода? Нет, Артур, я отказываюсь от тебя… от призрачного счастья… Ибо твердо уверена, — торжественно добавила она, — что, только внемля голосу разума и долга, можно стать счастливой.
Артур смотрел на нее во все глаза. Она вдруг показалась ему очень сильной в своей убежденности. Раньше он считал, что куда сильнее ее, такой милой и невинной, теперь же понял, что в ней есть стержень и ему не переубедить ее. И хотя ее речи и поколебали его уверенность, он не желал сдаваться.
— Но я люблю тебя. Я умру без тебя.
— Не умрешь. Ты любишь мир и найдешь еще немало поводов для радости.
— Послушай, — он лихорадочно искал выход. — Генрих благоволит мне, и он рано или поздно вернется.
— Когда? Это будет еще до нового пришествия?
— О, не разрушай мои надежды! Вспомни, что граф Херефордский всегда был милостив ко мне, и я могу…
Артур осекся, поняв, что после того, как он увез у графа невесту, ему вряд ли стоит полагаться на расположение Фиц Миля.
И он просто стоял и смотрел на нее. А она на него… Она даже заставила себя улыбнуться, но за ее гордой улыбкой таилась затаенная грусть. Они молчали. Каждый вдруг почувствовал робость, подавленность, страх, почти обреченность. Они встретились в этом мире, и это могло принести им такое счастье… но вместо этого принесло горе.
В это время двери церкви распахнулись, послышалось пение возвращавшихся со службы монахов. Милдрэд повернулась и пошла прочь. Артур смотрел ей вослед.
— Просто ты не любила меня, — прошептал он. — Не любила достаточно сильно…
И тоже пошел в другую сторону — сам не ведая куда. Ворота аббатства, мост через реку, другой берег… Выйдя из города, он все продолжал идти, даже не накинув капюшон, и дувший с моря ветер трепал его длинные черные волосы. В какой-то миг, оказавшись в ложбине между холмами, Артур вдруг словно выдохся — опустился на колени, потом упал ничком на землю и, закусив руку, разразился слезами. Здесь, где его никто не мог видеть, он позволил себе предаться отчаянию. Да, все вернулось на круги своя, он остался никем, а Милдрэд по-прежнему была знатной леди, предметом пристального внимания и вожделения многих высокородных лордов. Он это понимал. Артур вообще понимал и принимал мир таким, как он был, с делением на сословия, с принятыми законами и неизбежной несправедливостью. Если ты не закрываешь глаза на все это — ты наивен, ты глуп. Вот Артур и был таким глупцом. Но разве Милдрэд сама не дала ему надежду, не подсказала путь, какой бы помог им однажды стать ровней? Но из этого ничего не вышло. Что остается? Только смириться. Однако все эти размышления не давали юноше успокоения. В нем словно что-то сорвалось. Чувство, не подвластное разуму, выбрало из всех только эту саксонку, его душа стремилась только к ней. Но что он может теперь поделать? Что бы он ни предложил, что бы ни пообещал ей, в ответ услышит все то же: «Когда? Еще до второго пришествия?»
Постепенно холод и сырость отрезвили юношу. Но возвращаться он не хотел и пошел куда глаза глядят. Спустился по тропинке к морю, бродил по длинным песчаным пляжам, глядел на набегавшие на берег волны. В бухте Бридпорта виднелись несколько кораблей, но большинство из них уже были устроены в корабельных сараях. Кто-то жег на берегу костер, развевались на шестах рыбачьи сети. Выпавший недавно снег уже растаял, все вокруг было серым и грязным. Как раз под настроение Артура, столь же мрачное и беспросветное. В воздухе пахло морем, солью и тиной, слышался шум волн и тоскливые крики чаек. Столь тоскливые, что опять хотелось заплакать. Хорошо, что его никто не видел.
Немного позже Артура разыскал приехавший верхом Метью. Сурово поглядел, спешился и помог юноше взобраться в седло.
— Надавать бы тебе тумаков, мальчишка. Ты что же, считаешь, будто уже достаточно оправился, чтобы гулять тут по холоду столько часов? Если так, то нечего нам тут торчать. Надо отвезти девушку в Бристоль, и все.
— Да пошла она… со своим Бристолем. Вон пусть аббата Соломона упрашивает помочь. Я же ей больше не нужен. Сама сказала.
Потом он поник, смирившись и признав, что утомлен и рана и впрямь разболелась. И не препятствовал Метью, когда тот привез его в аббатство, на руках отнес в келью, напоил горячим молоком.
— Артур, если хочешь, то можешь остаться, пока мы отвезем девушку. Все же мы взялись за это дело, нельзя оставить ее на произвол судьбы.
— Ничего, эта леди всегда найдет глупца, который захочет ей услужить.
Метью только покачал головой с наново выбритой тонзурой. Он улавливал горечь в голосе Артура, понимал, что парень убедился в несбыточности своих надежд, но не хочет признать это. Метью же никогда не верил в возможность союза между этими двумя. Их могла свести только страсть. Но, как понял Метью, Милдрэд, несмотря на ее кажущееся легкомыслие, имеет твердое понятие о чести и никогда не подвергнет опасности свое доброе имя.
Итак, они остались. Благодаря своим познаниям в медицине Метью пришелся ко двору в аббатстве, Рис подрабатывал, веселя солдат гарнизона в замке Симондсбури на другом конце города, Милдрэд обосновалась среди сестер женской части обители и более не навещала Артура, а сам он оправлялся от ран. Да еще постоянно общался с комендантом Фиц Джилбертом. Вернее, это комендант навещал его, все еще находясь под впечатлением высокой оценки, которую дал этому парню Плантагенет. В его глазах Артур был участником совета лордов, а значит, мог и ему что-то подсказать. Ибо Фиц Джилберт пребывал в растерянности. Его волновало недоброжелательное отношение горожан Бридпорта, которые видели в нынешнем гарнизоне скорее захватчиков, чем новую власть, а аббат Соломон едва ли не в глаза это новому коменданту говорил. Волновало Фиц Джилберта и то, что ров города так и остается непригодным для обороны, а разрушенная стена лежит в руинах. Ходит слух, что в округе появились войска Геривея Бритто, а в Бридпорте даже механизм подъемного моста не работает и мост по сути врос в землю.
Артура он страшно утомлял.
— Сэр, раз у вас столько проблем, может, стоит начинать действовать? В городе много беженцев, какие только и делают, что клянчат милостыню. Почему бы вам не собрать их и не взять на содержание, при условии, что они помогут разобрать разрушенную стену и сложить хоть какое-то подобие оборонительного сооружения. Или нанять мастеров починить ворот подъемного моста. Понимаю, что при такой погоде, когда то и дело срывается дождь со снегом, лучше всего попивать пиво возле камина да жаловаться на жизнь, но без вас за эти работы никто не возьмется.
Артур говорил несколько раздраженно, но Фиц Джилберт ловил каждое его слово. Он округлял рот, будто беззвучно тянул долгое «о», со значением вскидывал указательный палец и уходил, позвякивая шпорами. Артур с горечью смотрел ему вслед.
«Этот олух носит рыцарскую цепь и шпоры и потому все же ближе к леди Милдрэд, нежели я. Я же… Даже меч свой потерял…»
Несмотря на угнетенное состояние духа, Артур шел на поправку. Они с Милдрэд находились в одном аббатстве, но оба избегали встреч: Милдрэд не покидала женской части обители, а Артур при любой возможности уходил из города.
К нему возвращались силы, он брал свой шест и отправлялся к отдаленным холмам. Нынешняя скованность и слабость раздражали Артура, он хотел вернуть прежнюю ловкость и потому начал тренировки. Поначалу просто подолгу стоял, вытянув руку с тяжелым шестом, потом делал выпады, повторяя их множество раз, затем затевал пляску, способствующую гибкости суставов. Он уже достаточно бодро себя чувствовал, несмотря на осунувшееся лицо и осторожные, медлительные движения — боль от ран еще давала о себе знать.
Вспотев от усилий и чувствуя, как ноет рана на спине, Артур прекращал упражнения, поднимался на холм, смотрел со скалистого берега на волны. В последнее время установилась тихая безветренная погода. Серое небо сливалось с серым, почти невидимым в своем спокойствии морем. Не было слышно ни звука, не заметно никакого движения.
«Я поеду к Плантагенету, — думал Артур, глядя на расплывчатый горизонт. — Я разыщу его и напомню обещание. Он не откажется меня принять. И даст мне новый меч. Ибо я скучаю по мечу».
Думать об этом было сладко. После того как Артур подчинил себе оружие рыцарей, привычного шеста ему стало мало. Как уже и не устраивала прежняя бродячая жизнь. Он словно перерос ее, перерос того бродягу, каким считал себя ранее.
В тот вечер, проходя мимо каких-то хижин на возвышенности, он вдруг замер, заметив с холма, как в ворота Бридпорта въезжает длинная вереница конников, за которыми месят грязь отряды пехотинцев. Скрывшись за покрытым пятнами лишайников строением, Артур стал наблюдать за прибывшими. Никто и не подумал воспрепятствовать их проникновению в город.
В декабре смеркается рано, так что Артур, сколько бы ни силился, не смог разглядеть эмблемы на флажках конников, но оставался у сырой стены, пока совсем не стемнело. Замерз, чувствовал ломоту в ногах, заныла раненая спина. Наконец, вверив себя небесам, решил пройти в Бридпорт.
В воротах стояли незнакомые воины. Хотя Артур и не больно приглядывался к лицам людей коменданта, но все же некоторые уже примелькались, а по доспеху не определишь: сейчас все подряд носят разнородные кожаные или дубленые с нашитыми пластинами куртки, разномастные шлемы. Но Артура эти стражи не признали, стали спрашивать, кто он и откуда.
— Гулять ходил, — буркнул Артур и хотел пройти, как вдруг увидел бегущего к нему Метью, который на ходу махал руками, словно приказывая уходить.
Артуру бы спокойно вернуться, но он занервничал, скинул с плеча шест, стал пятиться, как бы приготовившись к обороне. И тут же сержант стражи велел его схватить.
Наконец-то Артуру было на ком сорвать давно копившееся в душе раздражение. Шест так и загудел, когда он обвел им вкруг себя дугу, отталкивая подскочивших охранников. Парочку так задел, что те повалились. А Артур уже опускал тяжелый окованный конец на мелькнувшую сбоку каску, вторым концом сделал подсечку. Шест так и крутился в его руках, когда он уводил в сторону выпады острых тесаков, оглушал кого-то ударом, успевал перехватить шест, чтобы, подняв руки, поймать обрушивающийся сверху удар секиры, и тут же стремительно концом своего орудия нанести ответный удар, надолго выводящий противника из строя.
Но все же нападавших было слишком много, а Артур еще окончательно не оправился. Порой боль так и стреляла в спине; ему даже казалось, что повязка намокла от крови. Однако он продолжал отступать, в то время как солдаты пытались сдвинуть тяжелые створки ворот.
А потом кто-то додумался, и на него набросили обычную рыбацкую сеть. И пока Артур стремился высвободиться из нее, на него наскочили, повалили, прижав сверху. В какой-то миг, подняв голову, Артур увидел медленно отступавшего за угол Метью. Все, он попался. Но раз Метью на свободе, Артур еще мог на что-то надеяться. Он никогда не терял надежды, правда, не сдержал стона, когда ему надавили на спину и по всему телу разлилась боль. Задыхаясь, сцепив зубы, он уронил оплетенное сетью лицо прямо в грязь перед собой.
— Вот это да! — произнес сержант, сдвинув на затылок каску и оглядывая поверженных, стонущих своих воинов. — Вот это да! — повторил он. — Парни, немедленно тащите его к графу. Похоже, в наши сети попалась непростая рыбка.
Глава 25
Милдрэд сидела в притворе церкви Святой Люсии, день которой как раз отметили сегодня[107]. Этот притвор, расположенный в стороне от главного нефа, был местом, куда несчастные женщины приносили подкидышей. Монахини обители Святой Люсии брались ухаживать за такими детьми, пока те не подрастали и не приходило время отделять мальчиков от девочек для дальнейшего воспитания. В нынешнее непростое время подкидыши не были редкостью, но святые сестры никогда не отказывали в помощи несчастным малюткам.
Но сегодня тут сидела только Милдрэд, нервно перебирающая четки. По сути сейчас тут было ее убежище. В пределы женского монастыря мужчины не заходили, а возле статуи Девы Марии — скорбящей и сочувствующей — женщина, даже в момент, когда отрекается от дитя, могла чувствовать себя неприкосновенной. Поэтому Милдрэд и примчалась сюда, когда узнала, что власть в Бридпорте поменялась. Теперь хозяином города стал новоявленный граф Уилтширский, а попросту Геривей Бритто, человек Юстаса, захвативший его без малейшего сопротивления.
Милдрэд испугалась, что Геривей Бритто узнает ее и отправит к своему господину. Но Святая Церковь убережет ее! Ведь Геривей, кому бы он ни служил, все же не Юстас, для которого не существует никаких законов — ни Божеских, ни человеческих.
Из церкви доносились звуки вечерней службы: пение псалмов, то усиливавшееся, то затихавшее, слышался тихий шелест молитв. В главном алтаре и боковых приделах причетники зажигали восковые свечи. Сегодня тут было много прихожан. Город словно и не заметил смены власти, а если и заметил, то жители Бридпорта были скорее довольны. Ведь все прошло мирно, а люди Фиц Джилберта и он сам взяты под стражу.
Постепенно успокоившись, сейчас Милдрэд думала только об Артуре. Он был человеком Плантагенета, и все знали, что Фиц Джилберт относился к нему с уважением. Но где сейчас Артур? Милдрэд ждала вестей от Риса или Метью. Монах, еще когда предупреждал ее о появлении Геривея, сообщил, что Артура нигде нет. Обычно Метью был недоволен постоянными отлучками приятеля, ныне же возлагал на это отсутствие всю надежду. Служитель Церкви не вызовет подозрений, и он сразу отправился искать юношу. Позже прибегал Рис с сообщением: Метью обшарил всю округу, но Артура не встретил. Оставалось молить Бога, чтобы парня не схватили. Фиц Джилберт, как рыцарь, сможет выкрутиться, пообещав выкуп, но простых солдат Геривей вряд ли помилует. Уже становилось недоброй традицией казнить пленников, чтобы другим неповадно было сражаться на стороне соперников короля.
Опустив пониже капюшон, Милдрэд все же выглянула из арки притвора. По нефу разносились звуки монашеских песнопений, в полумраке виднелись закутанные в плащи фигуры молившихся. Время от времени по их рядам пробегало движение: все опускались на колени, снова поднимались, но каждый в отдельности казался неким безликим существом.
Наконец служба окончилась, прихожане гурьбой повалили к выходу, и именно в это время к Милдрэд проскользнул Рис. Она его не сразу узнала, поскольку парень был переодет женщиной — широкая юбка, пелерина из толстой шерсти с капюшоном, да еще и женская походка с легким покачиванием бедер.
— Геривей Бритто собирается уезжать, — поведал Рис, подсаживаясь к леди. — Слышите, какой шум со стороны замка. Вроде как спешат к Эксетеру, где в заливе видели какие-то суда. Геривей опасается, что это могут быть люди графа Девона, которого давно ждали в Англии и которого тамошние жители примут с не меньшей радостью, чем Геривея в Бридпорте. Вот так и выпадают кости: кому-то по нраву старая власть, кому-то новая. Но, Иисус сладчайший! — что творится в этом мире, если и зима настала, а эти все не перестанут терзать несчастную Англию.
Милдрэд, перестав слушать причитания Риса, осторожно покинула свое убежище и поднялась на опоясывающую монастырь деревянную галерею. Отсюда можно было различить мелькание огней в городе, лошадиное ржание, громкие выкрики команд. Наконец звуки стали удаляться в сторону ворот, и девушка возблагодарила Небо.
Спустившись, она увидела, что Рис по-прежнему сидит на скамье и о чем-то удрученно размышляет. Милдрэд попыталась его подбодрить, но он только отмахнулся. Пусть Геривей и отбыл, но оставил управлять городом своего человека. Это один из небедных саксонских танов, которого в свое время завербовал еще Хорса и который столь выслужился и почитаем, что Геривей доверил ему Бридпорт. Людей у этого сакса немного, но для обороны хватит. Хотя от кого обороняться? С отъездом Плантагенета все его соратники рассеялись. Граф Глочестер укрылся в Бристоле, Херефорд умчался восвояси и теперь оберегает собственные земли, Патрик Солсбери укрылся в одном из монастырей и, говорят, полностью распустил свои отряды, дабы показать, что отказывается от участия в войне. Сомерсет все еще в Девайзесе, ибо его земли разорены, и он рассчитывает найти в замке укрытие. Ну и еще где-то по проливу шастают суда так поздно подоспевшего графа Девона.
Милдрэд спросила про Артура, но Рис только пожал плечами и ушел, пообещав сообщить, если что-то узнает.
Но вести принес Метью. Милдрэд еще ворочалась у себя в келье, когда ее вызвала одна из послушниц, передав, что у входа в церковь Святой Люсии девушку ожидает монах.
Ночью сгустился туман, и внушительная фигура бенедиктинца в его темной рясе с надвинутым на лицо капюшоном была еле различима внизу каменных ступеней.
— Плохие дела, девушка, — произнес он, едва она подошла. — Артура схватили, и сейчас он в подземелье городского замка Симондсбури.
Милдрэд не смогла ничего ответить — лишь смотрела на его темный силуэт и чувствовала, как в груди разливается давящий холод.
— Но ведь Геривей Бритто уехал, — наконец произнесла она; из-за кома в горле голос ее звучал хрипло.
— Что с того? Тут остался за главного его человек, и когда Геривею донесли, как Артур повалял его людей у Северных ворот, он тут же приказал отправить его к тем, кого завтра ждет виселица.
Они оба замолчали: Метью потому, что все сказал, а Милдрэд потому, что просто не в силах была говорить. Артура собираются повесить… Уже завтра. Ей вдруг показалось, что если его не станет, то и она умрет. Медленно, по капле, жизнь вытечет из нее, ибо половина ее души уже принадлежит этому парню, безродному бродяге, которому она сама дала понять, что у них нет будущего. Да, она пренебрегала им, она сама отправила его на войну, она выскальзывала из его рук, опасаясь, что не устоит и позволит делать с собой все, что он пожелает. Она прежде всего думала о своей чести… И на что она ей теперь? Чтобы продолжать и дальше гордо нести свое имя, свой титул и при этом знать, что лучший человек на свете вздернут на виселицу, будто преступник? Что его уже нет в этом мире… таком пустом и холодном без его смеха и отчаянных проделок…
Милдрэд закусила губу, сдерживая рвущееся рыдание. Ах, если бы она наплевала на все условности, если бы они уехали! Тогда бы этого не случилось. Она была бы обесчещена и обречена на нищету, на разлуку с близкими, но что бы значило это, если бы она могла спать, положив голову ему на плечо, если бы могла смотреть на него, таять под его поцелуями…
И вот все кончено. Милдрэд казалось, что она сама предала любимого и повинна в его гибели. В Артуре было столько живости, столько огня, он так любил жизнь с ее удачами и горестями, таким радостным смехом встречал каждый новый день и всегда свято верил в удачу. И он любил ее! А теперь его повесят, а потом забросают комьями глины, и его уже не будет никогда… никогда!
— Я не могу допустить этого! — вскричала Милдрэд, цепляясь за Метью.
— Тсс! — Он оглянулся и отвел ее к уходящей вглубь проулка стене женского монастыря. — Клянусь истинной верой, что у меня самого желудок сводит, как подумаю, в какую передрягу попал Артур. Рис вон все вьется вокруг замка, выискивая способ помочь ему. Но этот толстый сакс взялся за дело как надо. При растяпе Фиц Джилберте у входа в подземелье вечно сидел какой-то пьяница, самый захудалый из отряда, а нынешний комендант повсюду расставил стражу, кругом несут дозор его саксы, и уж как мы с Рисом ни пытались переговорить с ними, как ни просились спуститься к пленным, чтобы узнать, не нужно ли им что-либо, ничего у нас не вышло. Риса прогнали взашей, приняв за навязчивую потаскуху, а меня вообще будто не замечали.
— Все равно надо что-то делать, — шептала Милдрэд, не замечая текущих по щекам слез. — Я пойду к аббату Соломону, паду ему в ноги и стану просить о милосердии.
— С таким же успехом вы можете молить прибой, — вздохнул Метью. — Я уже пытался с ним переговорить, ведь меня как лекаря тут уважают. И я просил преподобного отца, даже сказал, что Артур родня мне по крови, но этот цистерцианский пес лишь поджимал губы и твердил, что у монаха не может быть иной родни, кроме собратьев по ордену. К тому же он только рад, что казнят людей Плантагенета, от которого так пострадал город.
— Ну тогда… — всхлипывала Милдрэд, — тогда я сейчас же пойду к этому коменданту-саксу, я сообщу, что они схватили моего человека, скажу, кто я, пусть даже этот пес передаст все своему хозяину Юстасу. О нет, я знаю, что надо сделать! Мне немедленно надо отправиться к Юстасу, и пусть делает со мной что угодно, но только спасет Артура. Это будет мое условие: я отдаю ему себя, но потребую, чтобы он помиловал моего человека.
— Не мучайте себя, миледи, — монах приголубил всхлипывающую девушку. Его голос слегка дрожал от волнения. — Вы напрасно погубите себя, но не спасете парня. Ведь Юстас к вам неравнодушен и смерть соперника будет ему лишь в радость.
— Но я смогу настоять!
— Нет, дитя мое. Да и где принц Юстас? Чтобы разыскать его, да еще и в нынешнюю пору… Пройдет немало времени, пока вы доберетесь к нему, а этих парней… и нашего Артура… Их вздернут на виселицу уже завтра. Сейчас с этим скоро. Да вы ведь сами знаете, что узников содержат за счет горожан, а в Бридпорте они так разорены после набега, что пожалеют и тухлого яйца и только обрадуются, если тех повесят, сняв с горожан эту обузу. Еще соберутся, дабы поглазеть на казнь — все же развлечение в их унылой жизни.
Но Милдрэд не желала сдаваться и твердила, чтобы Метью сейчас же оседлал ее лошадь — она помчится вослед за Геривеем Бритто. Ведь не мог же он далеко уехать? Метью качал головой: вряд ли они настигнут в ночи давно выехавший отряд новоиспеченного графа. Да и округа кишит разбойниками. Плевать! — горячилась Милдрэд, ее просто трясло. Даже слова монаха, что им никто не откроет сейчас городские ворота, не остановили ее.
— Миледи, выслушайте. Думаю, мы можем кое-что предпринять, клянусь верой, — произнес задумчиво Метью. — Слабая надежда, но отчего бы не попробовать?
Милдрэд затихла, не сводя с него взгляда, хотя в тумане и темноте даже не различала лица под капюшоном.
— Смертные приговоры выносятся при городском совете. Завтра, чтобы все было по закону, пленных приведут туда. И если у Артура найдется достаточно почитаемый защитник, который поручится за него и внесет залог, его могут отпустить на свободу, при условии, что он даст клятву больше не воевать против короля Стефана.
— Конечно же, он даст эту клятву! — встрепенулась девушка.
Это она толкнула его на войну, она же заставит Артура забыть их планы. Скажет, что отказывается от него, но спасет его жизнь. О, только бы он опять мог жить, быть свободным и бродить где вздумается.
Они с Метью принялись обсуждать, к кому бы могли обратиться. Милдрэд, как представительница богатой семьи, могла заверить кого-нибудь из почтенных горожан или даже самого аббата, что внесет деньги за Артура, что готова поклясться за него, а если кто-то ее поддержит, она тут же напишет письмо в Гронвуд-Кастл, чтобы прислали какую угодно сумму.
Невдалеке послышались хлюпающие по грязной улочке шаги, и появился Рис. Они и не сразу узнали его в женском наряде, а когда узнали и поведали свой план, Рис оставался угрюмым и мало верил, что у них что-то получится.
— Этот саксонский комендант Бридпорта верой и правдой служит принцу Юстасу, который возвысил столько саксов. Вряд ли он откажется выполнить приказ.
— Но ведь он мой соплеменник! — настаивала Милдрэд. — А саксам слишком хорошо известно имя гронвудского барона, чтобы этот выскочка комендант не откликнулся на просьбу его дочери.
Рис встряхнул забрызганные грязью юбки.
— Как же у вас все складно получается, клянусь святым валлийцем Тисило! Послушать вас, миледи, так едва сакс увидит сакса, как тут же радостно заорет «Белый дракон!»[108]. Но этот комендант Эдмунд вряд ли вас послушает. Видели бы вы, как его тут все почитают. И только и твердят, что он потомок прежних саксонских королей. А на деле — всего-навсего мальчик на побегушках у какого-то Бритто.
Он что-то еще бубнил, огрызался на Метью, когда тот его осадил, намекнув, что Рис зол лишь потому, что его облапил какой-то из саксов нового коменданта. Но тут Милдрэд, до этого застывшая неподвижно, взяла Риса за край его оплечья и резко повернула к себе.
— Как, ты сказал, зовут коменданта? Эдмунд? Не Эдмунд ли Этелинг из Эксетера? И говоришь, он очень горд и неприступен? Странно… Я знала другого Этелинга.
— Да он-то не слишком горд, просто окружают его чересчур заносчивые саксы. Сам же он… Да ничего так, довольно молчаливый, молится много. Но что к нему не допускают — это так же верно, как то, что мне до чертиков уже надоели эти длинные юбки!
Милдрэд медленно отступила в туман и уперлась спиной в стену. Она стояла такая притихшая и неподвижная, что походила на тень. И переругивавшиеся какое-то время Метью и Рис тоже умолкли, удивленные ее странным поведением.
— Все в порядке, миледи? — осведомился Метью.
— Который сейчас час? — неожиданно спросила девушка каким-то потухшим голосом.
— Уже за полночь, если колокол не врет.
— Тогда…
Метью различил в тумане, как она широко перекрестилась всей ладонью. Произнесла еле слышно:
— Deo volente…[109]
И повернулась к ним.
— Отведите меня к Эдмунду Этелингу! Каким бы он ни стал за это время — он не откажется принять Милдрэд Гронвудскую!
Когда Артура бросили в сырое подземелье, где уже находились солдаты Фиц Джилберта, он впервые по-настоящему испугался. Пожалуй, на него так подействовал царящий тут дух отчаяния и безысходности. Кто-то из пленников молился, кто-то рыдал, кто-то просто сник и сидел в грязи, не откликаясь на зов и ни на что не реагируя. Слышались приглушенные разговоры: мол, всех вряд ли повесят, просто не успеют сразу соорудить такую огромную виселицу. Кто-то сказал, что будут бросать жребий, и всякий надеялся, что его минует смертная чаша.
«Ну меня-то уж точно не помилуют, — подумал Артур. — Этот перепуганный сержант так живописал мои подвиги, что меня первым потащат в петлю. Чтобы не так страшно было, а то вдруг вырвусь и перебью их всех».
Он вяло усмехнулся в темноте. Матушка Бенедикта все время упрекала его за бродяжничество и твердила, что если он не остепенится, то кончит свою жизнь в петле. Напророчила! И надо же, именно тогда, когда он и впрямь попробовал что-то изменить в своей жизни — стал приближенным анжуйского претендента на престол, как охарактеризовал Артура перед новым комендантом злобный поп Соломон.
Но смиряться не хотелось. И Артур, несмотря на слабость и боль в спине, стал шарить по подземелью, ощупывать стены и грязный пол, в надежде, что столько сильных парней смогут сделать подкоп и выбраться наружу. В темноте он то и дело наступал на других пленников, они чертыхались, пихали его, пока кто-то не попал по ране и Артур, вскрикнув, упал. Зажатый стенающими или бубнящими молитвы пленниками, он пытался обдумать, как же так вышло, что ранее он мог кого угодно вызволить из неволи, а теперь сам попал в каменный мешок… Да еще какой! Тесный, душный, залитый жидкой глиной, где свод уходил куда-то в темноту, где едва можно было разглядеть крошечное окошко на самом верху. Или догадаться, что оно там, по мутной бледной мгле. Похоже, туман сгустился. Вот и все.
Артур лежал среди чьих-то тел в углу и думал: он слишком слаб, чтобы уговаривать этих парней кинуться завтра на охрану, постараться отбиться… или, по крайней мере, погибнуть с честью, а не как презренные воры, болтаясь в петле. Откуда эта слабость? И вдруг в памяти всплыло светлое личико Милдрэд — ее румяные щечки, тонкий нос, удивительные голубые глаза с лукавым разрезом, как у кошечки. Его кошечка… Но нет, не его. Она сама отказалась от него. И именно это сознание лишало Артура сил. Ему вдруг все стало безразлично.
Потом он как-то незаметно уснул. Еще миг назад казалось, что в ночь перед казнью он и глаз не сомкнет, будет вспоминать всю прошедшую жизнь, а в следующий — было уже утро и в оконце под тяжелым сводом сочился сероватый свет ненастного дня. Последнего дня в его жизни. А так бы хотелось солнышко увидать. И ее… Интересно, придет ли Милдрэд посмотреть на казнь? Хватит ли у нее мужества послать ему прощальную улыбку? Да и где она теперь? Артур не опасался за нее, понимая, что с ней остались Рис и Метью, а они надежные друзья и знают, что для него значит саксонская леди. Но придут ли они? Ему бы хотелось в последний раз подмигнуть Рису, состроить рожицу строгому Метью. Бросить последний взгляд на нее…
Когда загрохотали тяжелые засовы и взволнованные пленные стали расползаться, прячась друг за друга, Артур так и остался лежать в своем углу. Он видел, как в подземелье спустились монах-цистерцианец и два стражника, освещавшие пленников факелами, словно выискивая кого-то, грубо пихали закрывавшихся руками от света солдат, требуя очистить проход. Потом один из стражей указал монаху на Артура.
— Поднимайся, сын мой, — изрек тот.
Итак, его казнят первым.
У Артура вдруг словно отнялись руки и ноги. Он просто лежал и снизу вверх смотрел на тощего монаха с унылой длинной физиономией и венчиком темных волос вокруг тонзуры. Но когда все же ответил, голос его звучал даже дерзко:
— Зайдите-ка лучше на неделе, святой отец. Мне надо припомнить все свершенные прегрешения, а это нескорое дело.
Монах нахмурился и задергал кадыком на тощей, как у ощипанного гуся, шее.
— Вставайте, во имя Господа. Эй, вытащите его отсюда.
Но Артур предпочел подняться сам. Постоял какое-то время, разминая отекшие от неудобной позы конечности, повел рукой, отметив, что рана почти не болит. И, рывком отбросив назад длинные волосы, двинулся по каменным ступеням наверх.
Его провели по сводчатому коридору, потом по каменной крутой лестнице и проводили в зал замка. Юноша огляделся. В полутьме можно было рассмотреть только деревянные стены, вытертые шкуры на полу, проступавшие в полумраке щиты на стенах, а еще нескольких человек у обложенного камнем очага посредине. Из-за плохой погоды окна были закрыты ставнями, и источником света служило только слабое пламя в дымившем очаге.
Один из стоявших у огня обернулся.
— Вы тот, кто зовется Артуром из Шрусбери?
— Все верно, сэр.
— Можете идти, вы свободны, — произнес тот же голос, и говоривший отвернулся.
Пораженный Артур в первый момент не двинулся с места. И лишь смотрел на этого плотного рослого мужчину в облегающей кожаной шапочке, на его широкую спину под желтым шерстяным камзолом, на блестевшую чеканкой рукоять его меча на богатом поясе, обхватывающем это коренастое тучное тело. Любящие поесть саксы склонны к полноте, невесть почему подумал он.
— Сын мой, вы не расслышали? Идите, — прозвучал рядом елейный голос монаха. — За вас просила влиятельная особа, и тан Эдмунд даровал вам прощение.
Больше Артур не заставил повторять и стремительно вышел.
День был хмурый, пронизанный мелко сеющим непрерывным дождем. Но даже сияющее солнце не смогло бы сильнее порадовать Артура. Какое-то время он стоял, прикрыв глаза и подставляя дождевым потокам лицо, а потом сбежал по ступеням, пересек чавкающий под ногами двор, вышел в распахнутые ворота — и тут же оказался в объятиях Метью и Риса.
— Провалиться мне на этом же месте, если я не рад тебе, будто своей любимой бабушке, — твердил Метью, обнимая Артура, так что тот невольно застонал в его медвежьих объятиях.
Рис плакал, не скрываясь.
— Артур, наш Артур… Целехонек. Артур…
— Но разве я не говорил вам, что Всевышний всегда на стороне отважных? — смеясь сквозь слезы, сказал юноша.
Они так и пошли по узкой грязной улочке, обнявшись втроем. У первой же харчевни Рис полюбопытствовал, не голоден ли их приятель.
— Кажется, съел бы сейчас и дохлую белку, — признался юноша.
Читать бесплатно другие книги:
