Ниночка Туровская Марина

Ниночка

Деревня Кашниково

Нинка сидела на берегу ручейка, вязала крючком ажурную кофточку и смотрела на зеленые длинные водоросли, обмываемые журчащей чистой водой. Рядом грызла травинку и плевалась в речку Валечка.

Нинке было семнадцать, и она оставалась девственницей. Такое тоже бывает. Нечасто.

Валечка, похваляясь, рассказывала Нинке о вчерашнем приезде Пашки из Пестово.

– …Он как бы к дяде Коле с покосом помочь, дядька же у него хромой, – светилась любовью Валя. – А сам весь день на наш участок смотрел, меня разглядывал. Слышь, Нинка, а вечером Пашка мне на мобильный звякнул, я и выскочила из дома. И только дошла до сенного сарая, как он меня внутрь затянул и накинулся! Как обнял! – она вздохнула, сдерживая дрожь в голосе. – И тут же абсолютно раздел… В секунду.

Недоверчиво покосившись на подругу, Нина задержала взгляд на ее старой кофте от спортивного костюма, надетой на футболку, под которой проступал плотный бюстгальтер, на тренировочные штаны.

– Прям в секунду? – съехидничала она.

– А чего там снимать-то? – Валя откинула изжеванную травинку. – Сарафан у меня на голое тело был…

Нинке было немного скучно. Она и в книжках читала об «этом», и по телевизору видела то, о чем говорила Валечка и подруги все уши прожужжали, но сама она к тому, чтобы до нее дотронулся потный мужчина и елозил по ней руками где ни попадя, пока была не готова.

А может быть, она и не очень бы испугалась, но предложений переспать поступало мало. Нинка была полная, высокая, сильно прыщавая, и с пятнадцати лет сексуальные домогательства отметала враз, одним тяжелым ударом. Ее стали называть Бочкой с жиром и еще Тумбой Юханской.

Нинка как-то спросила маму, чем это таким обидным ее дразнят, и мама, которую в детстве тоже дразнили Жиртрестом, пояснила, что Тумбой звали какую-то финскую женщину не то в шестидесятых, не то в пятидесятых годах. Она отличалась большим ростом и весом.

– Ничего, Нинка, потерпи с годик, – наставляла дочку Аня. – Прыщи у тебя сойдут, уедешь из нашего деревенского гадюшника, и будут тебя называть Брунгильдой и Марфой Посадницей. Обе были очень крупными бабами и сами выбирали себе мужиков.

Мать с дочерью тогда сидели вечеряли. Правда, не с самоваром, а с электрическим чайником. Но все равно их распаренные после бани лица, просторные рубахи, пирог и пирожки на столе, большие чашки с чаем и старая хрустальная сахарница напоминали сценку типичного деревенского чаепития.

– А Брунгильда кто? – спросила Нинка, стесняясь уточнить о Марфе. – Я про Посадницу по истории что-то слышала, а про эту…

Тетка Аня задумалась, вспоминая мифологию, хлебнула чайку и, чтобы не вдаваться в подробности, которых так и не вспомнила, пояснила:

– У скандинавов или германцев была такая воительница, а может, королева. Все время воевала да с мужиками разбиралась. Очень сильная, говорят, была девушка. Короче, она как Зена в твоем детском сериале.

Имя Зены тогда Нинку успокоило.

Была, была у Нинки тайная любовь – к высокому и красивому Алексею, работавшему то пастухом, то трактористом. Но тот, прогулявшись по всем окрестным деревням, не затронул только тех баб, кому за пятьдесят, и Нинку. А потом родная Нинкина тетка Оля прибрала Алексея со всеми потрохами и женила на себе, несмотря на разницу в пятнадцать лет. Тетя Оля – женщина красивая и властная, к тому же самая богатая невеста на весь Боровичский район. Перечить Ольге боялись все, даже местное начальство.

Так что не случилась пока у Нинки любовь.

– Эй!

На берег речушки спускалась громогласно-горластая тетка, Нинкина мать. Известная скандальность Анны также отбивала у местных ребят желание заняться любовью с Нинкой.

Нина отвлеклась от вязания и обернулась на шум съезжающего по откосу нехилого мамкиного тела.

– Нинка, подь сюда! Там твоя бабушка к нам в гости пришла. В светлой комнате сидит, чай пьет, тебя требует.

Нинка увидела, как вздрогнула Валечка.

– Ой, Нин, – подруга быстро зашептала, жадно вглядываясь в ее глаза. – Спроси у бабы Полины заговор на парня, только запиши подробно, чтобы не перепутать.

Нинка вздохнула, и дряхлый, еще от бабушки, сарафан предупредительно треснул на ее типично российской фигуре.

– Нельзя, Валя. Не стоит. Приворожишь, а он вдруг осточертеет?

Валечка повернулась к подружке всем телом.

– Кто? Паша? – Валька смотрела на Нину с тем самым выражением, с каким смотрят на человека, объявившего, что завтра зацветут все окрестные деревья, хотя на дворе февраль и на лету мерзнет плевок. – Он не может надоесть! У нас настоящая огненная страсть!

«Вот ведь слов из сериалов нахваталась, – подумала Нинка. – Лучше бы не про любовь, а ситкомы смотрела, там хоть посмеяться можно».

Нинкина мать попыталась затормозить и прислушаться к разговору девчонок, но глина на берегу после двух дождливых дней не смогла выдержать напора ее мощного тела и осела, протащив вниз тетку Анну почти до самого берега, где сидели подруги. Она встала и отряхнула растянутую старую трикотажную юбку.

«Небогато живем», – спокойно подумала Нина.

– Ой, е! Блин! Упала! – Тетка Анна сняла с юбки налипший репейник и хитро сощурилась: – Валька, а не тот это Пашка, что васильевской Зинке, с соседских Укоромелей, мальчонку сделал?

Валентина, зарозовев, со скромной гордостью согласилась:

– Да, он любую уломает.

– Да ты сама кого хочешь… – тетка Анна безнадежно махнула загорелой рукой. – Так он сейчас о чем-то с твоим братом разговаривает, я их около автолавки видела, они литр спирта взяли.

Валентина подскочила, отряхнула спортивные штаны и, уже отстраненно помахав Нинке, побежала к селу, крикнув напоследок:

– Нинка, про мою просьбу не забудь!

Мать встала над Нинкой.

– Ну что? Идешь или опять бабку боишься?

Нинка встала, поправила на большой груди фамильный тридцатилетней давности сарафан и взглянула в чистую проточную воду речушки.

– Иду, мам. А ты москвичам в третьем доме молоко снесла?

Как же сейчас хотелось Нинке уйти подальше от собственного дома и засесть у кого-нибудь в гостях до тех пор, пока бабка Полина, упившись чаю, не соберется к себе, в соседнюю деревню.

Голос матери отвлек от мечтаний.

– Нинка! Сколько можно увиливать, твою мать? Это, между прочим, мать твоего отца, царствие ему небесное. – Мать перекрестилась, и в подмышках плотной футболки белесо мелькнули полукружья, вытравленные потом и стирками. – Твоя порода! Иди и разбирайся!

Нинка не стала напоминать, что не она сама выбирала себе папу, как и всех других родственников. Она повернулась к откосу и принялась неуклюже забираться наверх по скользкой сочной траве. Толстая попа настойчиво тянула вниз, но Нинка справилась, выбралась.

Мать по пути во весь голос спрашивала о похождениях красавицы Валечки, но Нинка не отвечала. Ей было страшно идти домой.

Бабка Полина сидела за большим столом и ждала. Ждала ее.

Бабка была редкостной женщиной. Высокая, худая, с большой бородавкой на подбородке, с властным характером и таинственным влиянием на всех женщин Боровичского района.

– Пришла, – выдохнула бабка и сощурила глаз. Бородавка на сморщенном подбородке поехала вверх. – Мне, между прочим, помирать пора.

Моментально испугавшись, Нинка покосилась на молчащую у порога мать и быстро заговорила:

– Мне, ба, хочется в медицину пойти. В Новгород на медсестру поеду учиться.

Старуха остро взглянула на единственную дылду внучку, на горластую и не самую умную невестку, на чистые дощатые полы… Не нравились ей обои в мелкий цветок, цветочки для нее сливались в сиреневые пятна. Большие фотографии в рамках смотрелись мутно, но она наизусть знала, где лица родителей Анны, а где портрет ее ненаглядного сына Сереженьки, погибшего пятнадцать лет назад на Дальнем Востоке, куда он уехал бороться с браконьерами. Браконьеров посадили, а Сереженьку не вернешь.

Зато Нинка вся в него – умная и красивая.

– Может, это и неплохо. Нам это близко… – Бабка Полина проморгалась, и цветочки на обоях проявились заново. – Но ты особо от трав не отходи. Когда едешь?

Нинка посмотрела на темные образа над телевизором.

– Послезавтра.

Бабка вздохнула.

– Чего, спрашивается, я сюда пришедши? – спросила она у себя самой. – А! Объясняю. Мне показалось, что темность какая-то над тобой образовалась, вроде ты в город поедешь, и там… Ну бог с тобой. В Новгород, говоришь? Ладно, езжай. Но чтобы девственницей вернулась!

И она застучала темным скрюченным, со слоящимся ногтем пальцем по столу. От стука подскочили пустые после пятого чая чашки. Мать тоже вздрогнула.

– Слышь?! Девкой!

– Да я девственницей до свадьбы буду… – начала объясняться Нинка.

Бабка ее не слушала. Встала, подхватила клюку.

– Не зарекайся… Анька, где малиновое варенье, что ты в этом году сваривши? Клади две банки в сумку. И до конца деревни меня проводишь, а то ноги плохо ходят.

Нинка, не очень верующая в бога, на всякий случай перекрестилась на образа.

А Валя все-таки упросила бабку Полину приворожить к ней Пашку. Приходила три раза, плакала и говорила, что покончит собой, если Пашенька вернется от нее к Зинке в родную деревню.

– Не самый лучший парень этот твой Пашка, – устало говорила бабка Полина, за почти сто лет жизни привыкшая к уверениям в вечной любви девушек и парней. – Да и глупости все это, с заговорами. Заговоры не на Пашку или Машку делаются, а для себя, для уверенности.

– Он самый лучший. И красивый! – настаивала, не слушая бабку, Валентина.

– Хорошо. – Бабка Полина чуть хлопнула темной ладонью по столу. – Помогу я тебе. Только обещай, что если пройдет твоя «любовь навеки», так никого не вини, кроме себя. Теперь запоминай, что делать, и не перепутай.

Иван

Москва

Полтора года каждый день, идя с работы на съемную квартиру, Ваня с боязнью ожидал, что Нади там не будет. Иногда она действительно задерживалась у родителей или у подруги. Но ненадолго. Поздно вечером, в крайнем случае утром, она возвращалась. И Ваня радостно ее встречал.

Конечно, он не набрасывался на нее с объятьями и поцелуями и уж тем более не тащил в постель. Такого обращения Надежда не терпела. Но он мог хотя бы напоить ее чаем, а после прилечь рядом на кровати. Естественно, не дотрагиваясь до вожделенного тела, зато вдосталь им любуясь.

Наденька, высокая и аппетитная, ложилась на широкую кровать в короткой шелковой комбинашке на тонких бретельках, и Иван замирал от счастья, разглядывал ее бедра и выставленный бок, круто вниз уходящий к талии. Большая грудь при движении дразнила показавшимися темными сосками. Но как только Иван тянул руку, тут же слышал недовольное Наденькино: «Не надо!» и отодвигался, истекая желанием.

Сам Ваня был невысок и не обладал ни широкими плечами, ни накачанными ногами. В общем, не шел ни в какое сравнение с красавцами телеэкрана и журналов. Хотя мама с бабушкой считали, что Ваня один из самых интересных мужчин, и даже его усы, которые Надя в минуты ссор называла мужицко-деревенскими, казались им мужественными.

С сексом у Вани и Нади начались проблемы месяца три назад. Секс случался все реже, Наденька была все более равнодушной. Зато хозяйкой она оставалась прекрасной. С утра до вечера убирала их однокомнатную квартирку, готовила много и вкусно, бегала по распродажам, покупая им обоим одежду.

Иногда они ездили то к ее, то к его родственникам, ходили в кино. Изредка выбирались на шашлыки со знакомыми. В общем, все как у всех, и его, Ванечку, такая жизнь очень устраивала. Даже холодность Надежды не пугала.

До двадцати семи лет Ваню воспитывали мама и бабушка, которые вылили на него столько нерастраченной любви, что ему пока хватало.

А Наденьки, когда он вернулся в среду с работы, все-таки дома не оказалось. И ее вещей тоже. Правда, она забыла домашние тапочки, зубную щетку и початую пачку гигиенических прокладок, но вряд ли этот «бабский набор» был оставлен как повод к возвращению.

Стыдясь сам себя, Ваня начал розыск любимой – сначала набрал номер родителей Наденьки, и они, заминаясь и извиняясь, врали ему в телефонную трубку, что не представляют, где сейчас находится дочь, но совсем недавно она звонила и обещала быть у них в понедельник. Зная, что родители были настроены против женитьбы Нади и Вани, считая жениха бесперспективным, он больше им не звонил.

Следующими по списку оказались две приятельницы Нади. Одна, сославшись на занятость, не стала разговаривать. Зато Алла, между своими называемая Алка-давалка, тут же пригласила Ванечку к себе.

– Покупаешь коньячка литр, деликатесик типа сыровяленой колбаски и сыр с синей плесенью, с зеленой не бери, она пахнет по-другому. Фруктиков типа виноградика, апельсинчика, авокадика, и ко мне. Жду тебя, Ванька.

Купив все, что было заказано Аллой, Иван через час стоял под ее дверью и жал на кнопку звонка.

– Ой, ты мой хорошенький, – прямо с порога засюсюкала Алла и полезла целоваться. Было видно, что выпила она не одну рюмку и даже не три. – Проходи в столовую, я там своего Вадика пропиваю.

На Алле красовалась только шелковая ночнушка, практически не прикрывающая ни плоскую грудь, ни худые длинные ноги. Алла никогда не была во вкусе Вани и эротических эмоций не вызывала. Сейчас она была ему необходима как источник информации и как жилетка, чтобы поплакаться.

– Почему одна, без Вадика? – не понял он, передавая Алле пакет с едой. – Поругались, что ли?

– Вань, ну ты вообще самый наивный человек, которого я видела. – Алла недобро рассмеялась. – Вадька мой жениться надумал. У него программа такая – заработать к тридцати годам первые сто тысяч евро и жениться.

– Слегка догадываюсь, что женится он не на тебе, – все еще не понимая, о чем идет речь, посочувствовал Ваня и прошел в комнату.

Квартира Аллы была типичным жилищем женщины, за которую платят мужчины. Евроремонт, лучшая сантехника и современная мебель.

Распаковывая продукты и тут же сервируя стол, нарезая закуску в красивые тарелки, Алла прищелкивала языком и покачивала головой, всем видом показывая, насколько Ваня еще ребенок.

– В упор ничего не видишь. Нет, он не на мне, он на твоей Надьке женится! Они уже три месяца любовники.

– То есть как? – Ваня сел на стул, и его руки опустились. – Какие любовники? Мы же так хорошо жили.

– Это ты с нею хорошо жил. – Алла достала из пакета бутылку коньяка и с хрустом свернула крышку. – А ей с тобой было скучно. Она считала тебя перевалочным пунктом, запасным аэродромом. Зато мой рациональный Вадик ее полностью устроил.

Коричневая ароматная жидкость лилась в рюмки, Иван смотрел на нее, затем поднял взгляд на Аллу.

– Аэродромом? Запасным? Но я же хороший специалист… – растерялся Ваня. – Ко мне теперь пациенты записываются.

– Поразительно! – Алла уперла руки-веточки в бока. В правой руке сверкал нож с нашлепками дорогого сыра в плесени. – Ты обыкновенный стоматолог, Ваня! А у Вадика автосалон, автосервис и автомойка!

Алла кричала, потрясая ножом. Небольшие груди тряслись под шелком, глаза были злыми. Ваня нахмурился и тихо сказал:

– Не по-человечески это, – и потянулся к наполненной рюмке. – А может, они еще не того?

– Того, того, – уверила успокоившаяся Алла, залпом выпивая коньяк. – Она уже переехала к нему, завтра заявление подадут… – В глазах Аллы неожиданно показались слезы. – Как трахаться с утра до вечера или подложить под нужного человека – так я, а как жениться – так правильная Надечка, которая, оказывается, хорошая хозяйка. А то, что я Вадику ни разу по своему желанию не изменила, так это не считается, я все равно б…, а Надя святая. Вань, ну почему так?

Алла пьяно разрыдалась и снова разлила коньяк. Ваня выпил залпом. Желание напиться росло с каждой рюмкой.

Второй бутылкой стала литровая водка, за которой Ваня спустился на первый этаж в круглосуточный магазин.

Употребив коньяк на голодный желудок и будучи человеком малопьющим, он долго не мог сориентироваться, какую выбрать марку водки.

Правильно оценив и «теплое» состояние единственного в три часа ночи покупателя, и его финансовые возможности, продавщица втюхала Ване самую дорогую в магазине водку – литровую «Премиум Платинум».

Эту бутылку они допили до половины. И когда Алла стала приставать к Ване, он уже не сопротивлялся.

В пьяном угаре прошло два дня. И Ваня, и Алла сильно отравились и мучились похмельем.

– Знаешь что? – лежа в кровати, Алла лениво курила. – Я начинаю новую жизнь. Сейчас похмелимся и разбегаемся, – она села в кровати, прикрыв одеялом грудь, вернее, почти полное ее отсутствие. – Меня приглашают в адвокатскую контору по прямой специальности. Буду богатых сволочей за деньги от тюрьмы отмазывать. Хватит в любовь играть, надо зарабатывать реальные деньги и строить карьеру. Как говорят американцы, хочешь отомстить – стань богаче. И тебе, Ванька, пора уже Иваном становиться.

Ивана тошнило, болела голова, сердце билось в горле, дрожали руки. В общем, типичное русское тяжелое похмелье. Думать о новом образе жизни не хотелось. Хотелось заснуть и проснуться здоровым, чтобы сама собой перестала трещать голова и исчезла тошнота.

– Все, Ванька, – Алла, не морщась, выпила рюмку водки, – подъем. Сейчас сделаю генеральную уборку, завтра напрошусь на прием к своему бывшему однокурснику, Петру, оттрахаю его и начну трудовую деятельность.

– Я не могу встать, – заканючил Ваня. – Мне плохо.

– Всем плохо, – Алла встала, не стесняясь наготы. Фигура у нее была неплохая, но, на вкус Вани, слишком худая. – Я тебя жалеть не собираюсь. Хватит, нажалелась вас, мужиков. Тебе тоже пора за ум браться. Будешь водки?

– Нет! – испугался он. – Я уж лучше на сухую перемучаюсь. Господи, как же мне плохо-то.

Ваню опять потянуло в туалет. Там его тяжко вырвало, но стало легче.

Он не решился вернуться в квартиру, из которой ушла Надя, и сразу поехал к матери с бабушкой.

Два дня Ваня болел, и бабушка капала ему корвалол, а мать тайком уговаривала попить винишка, коробки с которым стояли у стеночки на кухне и в ее комнате. От самого слова «винишко» Ваню выворачивало наизнанку.

Эти два дня оказались поворотными в жизни Вани. Он перестал быть Ванечкой. И все, включая маму и бабушку, стали звать его Иваном.

Немного успокоившись, он расплатился за съемную квартиру, собрал вещи. Их оказалось не много и не мало. Освободив шкафы в комнате и шкафчики на кухне и в ванной, Иван, у которого тогда еще не было автомобиля, половину вещей сгреб в пакеты и выбросил на ближайшую помойку.

Через неделю он сам для себя написал план жизни на ближайшие десять лет. В него входил карьерный рост, приобретение квартиры и вложение денег в собственный бизнес, то есть в клинику, где он работал стоматологом. Женитьба тоже входила в план, но через десять лет.

Его жена будет из обеспеченной семьи, с прекрасным образованием, хорошо зарабатывающая. Естественно, она не должна ни пить, ни курить, потому что еще через три года они родят сначала одного ребенка, а через два года другого.

На работе стал пропадать сутками, зарабатывая больше всех.

Владелица клиники, Эльза Евсеевна, не могла нарадоваться на Ивана. Она смело повышала цены на его услуги. Иван, специальностью которого была эстетическая стоматология, мог принять пациента с острой болью или подменить хирурга, избавляющего рот от гнилого безнадежного зуба или выросшей на челюсти кисты.

Вопрос возникающего иногда сексуального голода он решил просто – завел роман с медсестрой Ларисой, своей ассистенткой.

Тридцатилетняя Лариса мечтала выйти замуж за москвича. Ивана она считала потенциальным женихом – зарабатывает много, есть квартира. Еще он весьма продвинут в сексе, хотя сам не яркий красавец, что очень устраивало ревнивую Ларису. По сторонам глазами не особо стреляет.

Иван о планах Ларисы знал, но они не состыковывались с его планами. Девушка была из Рязани, воспитана матерью-одиночкой и без высшего образования. И по статусу, и по материальным требованиям такая кандидатура, естественно, ему в невесты не подходила.

Нина

Деревня Кашниково

Нина поступила в медицинское училище и училась хорошо. Ее не пугали кровь, раны и язвы. Даже практика в морге прошла без особых потрясений.

Каждые каникулы она приезжала домой, в Кашниково. В нормальную погоду копалась на огороде, в плохую и зимой находились дела по дому.

Бабкиного наказа о сохранении девственности держалась все два года учебы.

Соскучившись по родному дому, все лето после училища крутилась между огородом и лесом, очень любила собирать ягоды и грибы. Они с матерью заготовили почти триста банок овощей, грибов, компотов и варений. Уезжать из деревни не хотелось, но Нина на собственном опыте знала то, о чем всегда говорят в деревнях, – с местными зарплатами ей здесь делать нечего.

Нина поехала сначала в Новгород, в областную больницу, но ее туда не взяли, аргументируя отказ отсутствием опыта работы. Пришлось пытать счастья в районной Боровичской больнице, где в подвале, на техническом этаже, предоставлялись комнаты тем, кто был согласен работать в две смены да еще не отказывался выходить сверхурочно.

Условия оказались непростыми. После деревни с ее просторами, после дома-пятистенка, где из окна открывался вид на поля и дальние перелески, на речку в кудрявых ивах, на смешанный, из елей, берез и орешника, лес, сидеть в комнатушке без окон, с двухъярусными кроватями на шесть человек, было элементарно душно.

Иногда Нина оставалась ночевать в своем отделении, на диванчике склада АХО, где пахло стиранным постельным бельем и из окна были видны окна соседних зданий.

Вот именно там через полгода работы, когда она, полуживая от усталости, вышла на внеочередное дежурство, с нею и случилось «это».

Так если бы хоть врач или студент медицинского института, а то достался ей пациент лет сорока с совершенно средними внешними данными. За полтора месяца своего пребывания в неврологическом отделении он осчастливил Нину шоколадкой и двумя апельсинами.

Лежал он с ишиасом и, как только его отпустило, затащил Нину в комнату сестры-хозяйки и на стопах свежевыстиранных простыней, не особо потратившись на ласки, лишил девственности.

Нина, отвалив от себя тяжелое тело, одернула полы юбки и халата и, теребя в руках трусики, заплакала. Простыня под нею была в мелких пятнах крови.

– Чего, не понравилось? – удивился ишиасник.

Хлюпнув повлажневшим от слез носом, Нина закашлялась и отвернулась от сразу же ставшего неприятным в своей полунаготе мужчины.

– Нет, я думала, что это как-то по-другому будет, в первый раз-то.

– Что?

Пациент готов был возмутиться и объявить любимый лозунг сомневающихся в себе мужиков, что все женщины шлюхи и что она притворяется. Но, наблюдая за Ниной почти каждый день, он знал, что она из тех людей, что никогда не врут.

– Что же ты почти до тридцати лет в девках сидишь?

– Мне двадцать лет. – Нина достала из пачки простыней верхнюю и задумалась, как незаметно отнести ее в баки с грязным бельем. – Просто я крупная. Вы идите в палату, я никому не скажу.

Мужчина встал, стыдливо поправляя на себе пижамные штаны. Только теперь, вглядевшись в наивное Нинкино широкое лицо, он осознал, что случилось.

Лежа на больничной кровати спиной кверху, он видел Нинкину фигуру только от кроссовок до пояса и, разглядывая красивые полные ноги и аппетитный круглый задок, решил, конечно, что все это принадлежит опытной женщине. А на самом деле медсестричка-то совсем еще молоденькая.

Засунув трусики в карман халата, Нина стояла с запачканной простыней в руках и ждала, когда пациент выйдет.

– Извини, – сказал мужчина и тихо закрыл за собой дверь кладовки.

На следующий день он выписался из больницы, сославшись на неприятности в семье.

Нина уволилась через месяц. Видеть она не могла эту больницу.

Наверно, проработай она еще немного, и у нее завелись бы подруги из числа девочек из подвальной комнатушки и старших медсестер, ценящих ее за способность работать много, быстро и на совесть. Но некрасивый случай с потерей девственности закомплексовал Нину, и она, виня себя в дурости, стыдливо уходила от предложений попить вместе чаю или пойти на день рождения. Да и сил никогда не было: после двух подряд смен работы хотелось только спать.

Приехала Нина в деревню зимой. Зима была снежной и очень для нее тошнотной.

Устроилась участковой медсестрой и заведовала единственной на три деревни аптекой.

Деревенский врач, Елена Петровна, жила в соседней деревне. Решили, что Елена Петровна будет обслуживать два ближайших к себе населенных пункта и как врач, и как медсестра, не стесняясь не только сложный диагноз поставить, но и палец перевязать, банки поставить или клизму. А Нина, в свою очередь, не станет лишний раз вызывать врача, если пришла эпидемия гриппа или нужно вправить грыжу.

Анна поняла, что дочка беременна, только когда ей об этом сказала свекровь, баба Полина. Нина по доброте душевной зашла к ней перед Новым годом.

У бабки Полины гульбанили три подружки, каждой из которых было за семьдесят. Телевизор их раздражал молодежным истеризмом, и они веселились под радио «Маяк».

На столе было все, чего не пожалели для бабулек их правнучки и правнуки. Салаты, куры, нарезка дорогой рыбы, сыры, икра… То есть всего по чуть-чуть, а праздничный стол оказался самым богатым в деревне.

Нина пришла в бабкину деревню тоже не с пустыми руками: преподнесла торт «Наполеон» домашнего изготовления и десять свежих яиц. Бабка Полина в последний год кур не держала, с утра до вечера смотрела сериалы и жаловалась на здоровье.

Нина посидела у бабушки с полчасика. Перед ее уходом баба Поля вышла в сени.

– Ты не бойся, теперь за безмужних детей стекла не бьют, все привыкшие, – сказала она тихо и добавила: – Мальчик будет.

– Я знаю, – так же тихо ответила Нина.

– Ну и с богом, – старуха поцеловала Нину в лоб. Они были примерно одного роста, только внучка в два раза крупнее.

Бывшая подружка Валентина к тому времени вышла-таки замуж за Пашку. Счастливая своей удавшейся супружеской жизнью, она не простила Нину за отказ помочь приворожить любимого и разговаривала с нею насмешливо. Родив в законном браке, она, как и большинство односельчан, со злобным осуждением косилась на растущий живот Нины.

Через полтора года

Стояла жара. Сиреневые длинные хвосты иван-чая отдельными островками цвели среди высокой травы, дрожали от звона цикад и таяли в мареве своего запаха.

Посередине желтой дороги, в пыли, у старой детской коляски сидела Нина в коротком сарафане на лямках и стучала велосипедным гаечным ключом по скособоченному колесу. В коляске среди свертков и подушек развалился, мусоля сушку, жизнерадостный толстый Сашка. Он слушал голос мамы. А Нина разговаривала с небом, изредка поднимая взгляд от колеса коляски.

– Я тебя очень прошу. Пусть она доедет. Пускай она потом развалится во дворе навсегда, но пусть доедет. Сашка, слава богу, то есть тебе, толстый, и я его не дотащу со всеми этими тряпками. Помоги мне, пожалуйста.

Она перекрестилась, еще несколько секунд посмотрела в облака и перевела взгляд на землю. Еще несколько раз стукнув по колесу, Нина встала и потащила за собой коляску. Скрип от нее заглушал пение птиц и цикад. Ребенок довольно жмурился под широкой панамой и, выкинув первую сушку, засунул в рот с молочными зубами следующую.

Нина буквально затащила коляску во двор бабушкиного дома. Огород в этом году был засажен только наполовину, зато разноцветными букетами повсюду пестрели полевые цветы и сорняки. Особенно густо разрослась аптечная ромашка.

Мать вышла на крыльцо старой избы, нагнулась несколько раз в стороны, разминая поясницу. На ней был надет когда-то выходной костюм, турецкого производства. Темно-пестрый, штапельный, немнущийся – то, что надо.

Анна с улыбкой рассматривала дочь и внука.

– Вы че так долго?

– Мама, это не коляска, это недоразумение какое-то. – Нина показала руки, испачканные в машинном масле. – Я ее на себе везла.

– Ну, скажешь тоже. – Мать поправила русые волосы с проступающей сединой. – Коляской всего-то шесть человек до тебя пользовались. Проходи в дом.

Отгородив себя от крыльца коляской, Нина упрямо забубнила:

– Не пойду. Не пой-ду.

Мать перестала улыбаться, спустилась с крыльца. Не глядя на дочь, раздражаясь от ее упрямства, заворчала, поправляя на внуке панамку:

– Чего это «не пойду»? Не слушай ты соседей, предрассудки все это. Раз уж пришла, заходи. Бабка тебя с Сашкой который день ждет – помереть не может.

Сдерживая забурлившую злость, Нина старалась не повышать голоса и говорила сквозь зубы:

– Мама, я сюда по жаре тащилась, чтобы она правнука перед смертью увидела, ты же меня упрашивала. Вот иди и сама показывай, только в руки не давай. А я в дом не войду!

Мать не хотела, чтобы свекровь померла. У свекрови, бабы Полины, как у заслуженного работника сельского и медицинского хозяйства по деревенским масштабам о-го-го какая пенсия. Все-таки сорок пять лет бабка отпахала фельдшером. А теперь пенсии не будет, крутись только на свои. Но уж очень жаль было Полину Анатольевну, той окончательно надоело жить, скучно стало.

Мимо заборчика бабушкиного участка, откровенно заглядывая во двор, прошла пожилая соседка Роза, остановилась.

– Ну, как там баба Полина-то, а, Сергевна?

Роза, похожая на молодую, лет шестидесяти, бабу-ягу, стояла в полуметре от забора и ближе подходить явно не хотела.

Мать живо обернулась к соседке, надеясь разговорами сгладить напряженную и неприятную ситуацию.

– Да нормально все, надеюсь, недолго осталось, вот внука дочка привезла. Ты б зашла, Розочка, чайку попили бы.

– Ой нет, – соседка обернулась в сторону своего дома. – Идти надо, мой ругаться будет.

И она быстро засеменила, перекрестившись на ходу три раза и тихо повторяя: «Свят, свят, свят…»

Сплюнув ей вслед, мать вытащила из коляски засидевшегося внука, посадила на сгиб левой руки, поправила костюмчик, оглядела дочь.

– Все боятся. Вот родственничков тебе бог дал. – Она поднялась на крыльцо. – Ладно, стой здесь.

– Мам… – Нина качнулась вперед и тут же встала столбом.

– Не волнуйся, не дам я его ей.

Подождав немного, Нина прошла на огород и, чтоб не сильно нервничать, привычно прополола грядку с морковью. Разогнувшись, прислушалась. Тишина.

Обойдя дом, заглянула в открытое окно.

Бабка сидела под образами, разговаривала с матерью. Сашка ленился ходить и ползал по чистому солнечному полу. Нина не вслушивалась в разговор, она заметила, что сынуля ползет к старой прабабушке.

– Мам, смотри, Сашка ползет. Здравствуй, бабушка.

Бабушка не ответила, а мать не слышала Нину, завороженно смотря на говорившую свекровь. Бабка, покосившись умным глазом на внучку, продолжала монотонно рассказывать невестке о погоде в пятьдесят забытом году, когда она, тогда еще просто Полина, наконец-то смогла родить сына. Нина забеспокоилась, постучала по подоконнику.

– Мам, прими Сашку-то. Ма-ам!

Мать ее не слышала.

Ветер сильно прошелся за окном, зашумели кусты сирени и шиповника. Нина видела, что бабка заговорила мать и Сашка ползет прямо к ней, которую по всем деревням звали Полиной Ведьмачкой.