Не бойся, я рядом Гольман Иосиф
– Ладно, иди.
Короче, из издательского здания Парамонов выходил в неплохом настроении. Что для него – очень большая редкость.
А рад он был за лошадок.
Два дня в кайф прожил на конезаводе во Владимирской области. Там до сих пор сохранилось воспроизводство некогда знаменитых владимирских тяжеловозов.
Вот кони так кони! Потомки «грузовых» шайров и клейдесдалей, выведенные в свое время в основном для армии, пушки таскать, они и сейчас поражали красотой и мощью.
В отличие от других тяжеловозов, рыхлых и мясистых, это были высокие, статные – как правило, гнедые – лошади, пригодные даже к галопу и верховой езде. Правда, чтобы соответствовать такому коню, нужно, наверное, быть, по меньшей мере, закованным в доспехи средневековым рыцарем.
Они с фотографом лично видели, как приехавший верхом, даже без седла, конюх поколдовал над связкой вожжей и в одно мгновенье выдернул из грязи прочно засевший там колесный трактор «Беларусь».
– Молодец, Бампер, – сказал он и угостил своего богатырского коня сахаром.
Впрочем, они уже знали, что для рекордсмена Бампера такие подвиги – семечки. Этот молодчага легко тащил по ровной поверхности телегу на пневматическом ходу с контрольным грузом… четырнадцать тонн!
И еще много чего интересного было в статье. Вполне убедительно Олег доказывал, что за лошадьми – не только великое прошлое, но и немножечко будущего: приличная мощность даже при длительной отдаче, возможность эксплуатации на общедоступном биотопливе, весьма длительный ресурс – много больше, чем у лучших тракторов. В общем, есть еще ниши, где рабочая лошадь остается выгодным инструментом бизнеса.
Внезапно Олег вспомнил славное ощущение, когда под твоей рукой – теплая, бархатная на ощупь лошадиная морда. Ее погладил – а это огнедышащее чудо вдруг склоняет тебе на плечо свою огромную голову и доверчиво ждет «продолжения банкета».
Вот эти чувства точно ни в какие тактико-технические данные не внесешь. Живое – оно и есть живое.
Единственное, про что не стал писать, – про замечательные свойства лошадиного мяса и жира. Никак не лежала душа Парамонова к популяризации подобных приложений коневодства. Пусть об этом в других журналах пишут. Специализированных.
Уже совсем было покинул работу Парамонов, к остановке троллейбуса подходил – как вдруг увидел Ольгу Анатольевну.
«Сколько ж она тролликов пропустила, ожидаючи?» – беззлобно подумал он. И как будто новыми глазами посмотрел на сослуживицу.
А что, очень даже ничего.
Выглядит на свои тридцать пять, скорее даже чуть меньше. Фигурка стройная, крепкие груди прикрыты по-летнему тонкой блузкой.
Что-то в ней изменилось…
Ах, да, прическа образовалась симпатичная. Раньше просто была типа «под горшок».
Нет, вполне сексуальная дама: Парамонов даже чуточку опоздал отвести глаза от ее почти бразильской попы, красиво обтянутой белым хлопковым платьем.
Она заметила взгляд, улыбнулась.
– Привет, Оля, – поздоровался еще раз Олег.
– Привет, Олег, – ответила та.
Кроме них, на остановке никого не было – народ уже давно разъехался по домам и дачам.
– Я не буду врать, что случайно здесь стою, – снова улыбнулась Ольга.
– А я не буду врать, что ты мне несимпатична, – сказал Парамонов.
– Так в чем же дело, Олежек? Мы ведь взрослые люди. Я от тебя ничего и никогда не потребую. Кроме того, что ты сам предложишь.
– Я мало чего могу предложить, Олечка, – посерьезнел Олег.
На остановку подошли еще три человека: мужчина, женщина и ребенок.
– Может, пойдем в кафе посидим? – предложила Ольга. – Ты не успел, а я сегодня утром зарплату получила, – она деликатно выводила его из возможной конфузной ситуации.
– Пойдем, – неожиданно для себя согласился Олег. – Только плачу я.
– Хорошо, – не стала спорить она.
В маленьком недорогом кафе было неожиданно уютно. Тихая музыка не мешала разговору, а мороженое оказалось потрясающе вкусным.
– Ну, что, посмотрим друг на друга свежим взглядом? – Ольга Анатольевна ни в малой мере не была навязчивой женщиной. Такое поведение означало только одно – человек решился.
С другой стороны, разве сам Парамонов никогда не смотрел на нее жадными глазами? Особенно, когда Оле было не тридцать пять, а двадцать три.
– Мы уже давненько друг на друга смотрим, – отшутился Олег.
– Видно, не так смотрим. – Ольга нежно положила ладонь на его руку, перелистывающую меню.
Парамонов руки не убрал.
Только вздохнул тяжело.
– Олечка, а что ты про меня знаешь? После двенадцати лет знакомства?
– Главное – знаю. Ты очень хороший. И очень добрый. Не карьерист.
– Последнее не пугает?
– Денег не хватает только тем, у кого траты больше доходов. Не пугает.
– Еще что про меня знаешь?
– Ты очень раним. Ты ориентирован на проблемы. На те, что есть, и на те, которых нет.
– Вот так дела! – даже расстроился Парамонов. – И это всем заметно?
– Не всем, – успокоила его Ольга. – Только тем, кто тебя… Ну, в общем, кому ты небезразличен.
– Ладно, все так и есть. Я мужчина с грузом проблем, – попытался перевести все в шутку Олег. – Но тебе-то что, своих проблем мало, что ты еще мои решила тянуть?
– Не так ставишь вопрос, Олежка, – мягко поправила его собеседница. – Мне чужих проблем вовсе не надо. Просто твои для меня нечужие.
– Олька, смотри, какая штука получается, – подумав, сказал Парамонов. – Я к тебе очень хорошо отношусь. Замечательно просто. Если помощь моя понадобится или деньги – только скажи. Но любви-то нет.
– Олежка, а нам разве по двадцать, чтоб о любви говорить? Мне будет хорошо с тобой. И я постараюсь, чтоб тебе тоже было хорошо. А потом, разве тебе детей не хочется? И у меня, и у тебя – возраст критический.
– Теоретически хочется, – Парамонову вдруг захотелось пойти ва-банк. – Да и процесс приятный. Особенно – с тобой. Но я не хочу, чтобы мои дети испытывали то же, что постоянно испытываю я.
– А что ты испытываешь? – Ольга смотрела на него весело и спокойно. – Страх смерти? Страх болезни? Страх катастроф? Страх старости?
– Откуда ты знаешь? – поразился Парамонов.
– Да у тебя на лице написано. А еще я в двадцать один год пыталась себе вены перерезать. Даже не пыталась, а перерезала – вон, смотри.
Олег только тут сообразил, что за все годы знакомства он ни разу не видел Олю в платьях с короткими рукавами.
– Ты пыталась… – ошеломленно спросил он.
– Ну да, – улыбнулась та. – Не у тебя одного бывает плохое настроение. Был мальчик, я его жутко любила, а он не обращал на меня внимания.
– Из-за этого?
– Нет, не из-за этого. Пока не обращал – я страдала стандартно. Со слезами в подушку, но без бритвы. А потом – обратил. Мощно обратил, я бы даже сказала. Короче, я недолго сопротивлялась. Точнее, совсем не сопротивлялась. Он меня к себе на квартиру завел – и я ему тут же отдалась. И еще бы сто раз отдалась, я вообще-то думала, что наша любовь – на всю жизнь.
– Он тебя бросил? – спросил Парамонов.
– Можно сказать и так. Но сначала по нашей общаге прошлись фотки, которые он сделал. А я все не могла понять, зачем он меня на диване то так повернет, то эдак. Думала, хочет показать свои глубокие познания в камасутре. Оказалось, он ракурс искал. А я была модель. Порно…
– А сам, что, в кадр не попал?
– Нет. Вырезал, вытравил лицо – уж не знаю как. Фотошопов вроде еще не было. Вот тогда в ход пошла бритва. А потом был дурдом. На улице Восьмого марта.
– Отлично знаю! – даже обрадовался окончанию рассказа Олег.
– Ты тоже там лежал?
– Нет. Я с медсестрой оттуда дружил.
– Понятно. Люди там были хорошие, добрые и порядочные. Попала я с диагнозом «реактивный психоз, завершенная попытка суицида». Пролежала месяц. Вышла даже без неприятных записей в карте – но на следующий год восстанавливаться из академа не стала, ушла в другой институт, с потерей курса. Боялась, что фотографии снова вылезут.
– А что этот урод?
– Женечка-то? Не знаю, живет где-то. Правда, вуз он тоже сменил. Сразу, как я в больницу попала, его очень сильно избили. Видно, не всем понравилось, как он со мной обошелся. Ко мне в дурку даже следователь пытался пройти, но его мои врачи не пустили. А вообще, я не хочу о нем думать. Никаких чувств к нему не испытываю: ни хороших, ни плохих. Так вот, почему я про дурдом заговорила. Там депрессивных половина была. Я их теперь с полувзгляда узнаю.
– Знаешь, я тоже, – в первый раз за день засмеялся Олег.
Ольга тоже рассмеялась.
– Ну, а теперь вернемся к началу, – посерьезнел Парамонов. – Тебе нужен сорокалетний параноик со всеми перечисленными тобой страхами? Кстати, есть еще и неперечисленные.
– Параноик – это из другой оперы, – серьезно сказала Ольга. – Я ведь по этому поводу все, что могла, перечитала. У тебя заболевание эмоциональной сферы, ты во всех своих страхах сохраняешь критическое отношение к происходящему, просто справиться в одиночку не можешь. Вдвоем будет намного легче. Плюс таблетки сейчас совсем другие. Не то, что в те времена. Я ж помню, аминазин бедняге воткнут – и он доходит тихонько.
– Смелая ты, Ольга, – сказал Парамонов. – Тут за себя-то отвечать страшновато, а ты за чужого берешься.
– Во-первых, ты не чужой. Во-вторых, у тебя все не так и запущено. А в-третьих, жить бессмысленно в одиночку – еще страшней.
– Понятно, Олечка, – вздохнул Олег Сергеевич. – Спасибо за разговор. И за твое предложение.
– Значит, нет? – Ее миловидное лицо сразу как-то осунулось – видно, много надежд было связано с этим разговором.
– Значит, нет, – сказал он.
– А помогать тебе позволишь? Справляться с тревогами?
– Я сам со всем разберусь.
– Сам не разберешься. Весь фокус именно в этом: взять себя в руки – без посторонней помощи и медикаментов – невозможно. Нужен врач, нужна поддержка.
– Я завтра же пойду к врачу, – сказал Парамонов.
– А что… сегодня что-то произошло? – Все же у женщин – дьявольское чутье.
– Да так. Ничего особенного. – Потом вспомнил про ее рассказ и решил не темнить: – Попытался застрелиться, но даже этого не смог. Говорю же, неудачник.
– О господи! – взялась руками за лицо Ольга. – Тогда тем более тебе нельзя быть одному.
– Можно. Я же сказал: завтра иду к врачу.
Уже расстались, попрощавшись (ему – на другой троллейбус, ей – в метро), как Ольга вернулась, догнала.
– Олежек, ты мне точно обещаешь?
Она не сказала что, но и так было понятно.
– Абсолютно.
– А давай я это заберу, а?
– Оно и так в надежных руках. – Что-что, а понимать друг друга с полуслова они, похоже, научились.
– Ну, до завтра?
– До завтра.
Еще через полчаса Олег уже заходил в подъезд своего дома. Не то чтобы суперэлитного, но вполне солидного, отделанного красивым, охристого цвета, кирпичом монолита, со своей территорией и охраной.
Да, еще раз спасибо папе. На зарплату младшего редактора отдела науки апартамент в этом доме точно не купить.
В большой по площади, хоть и двухкомнатной, квартире Парамонов проделал тот же маршрут, что и Татьяна Ивановна Логинова: душ-спальня-койка.
Что ж, даже самые длинные дни в году когда-нибудь заканчиваются.
9
Парамонов, как и обещал двум женщинам сразу, докторше Логиновой и сослуживице Ольге, врачу на следующий день позвонил.
Но представился журналистом научно-популярного издания Академии наук. А что, не соврал же.
И попросил аудиенции.
Профессор Лазман согласился сразу.
А почему нет?
Как специалист, повидавший на своем веку тысячи больных, он точно знал: чем больше будет таких статей, больше доступной и понятной информации о душевных заболеваниях и методах их лечения, тем больше людей удастся вернуть к нормальной жизни, а то и из петли вынуть.
Ведь, черт возьми, какая штука получается: с огромным фурункулом или больным зубом никто дома отсиживаться не станет. Или с тем же аппендицитом. А с не менее опасной душевной болезнью будут прятаться от врача до конца, причем часто – в прямом, мрачном смысле этого слова.
Была и вторая причина, по которой профессор Лазман не отказал, несмотря на загрузку, позвонившему журналисту. Он в своей частной практике, приносившей хороший доход, на нехватку пациентов не жаловался. Однако в рыночных отношениях, субъектом каковых Марк Вениаминович, несомненно, являлся – не считая его деятельности в государственной клинике, – реклама, как известно, лишней не бывает. Тем более в таком уважаемом издании.
Встретиться договорились в клинике, куда Парамонов и приехал минута в минуту к оговоренному сроку. Олег никогда не опаздывал: отчасти потому, что был точным человеком и уважал своих собеседников, отчасти потому, что не имел автомобиля и, соответственно, пользовался метро, избегая тем самым ужасающих московских пробок.
От проходной, где все было лишь немногим строже, чем в обычной больнице – сейчас везде сидят охранники в форме, – его провела приветливая медсестра. Шли они через бесчисленные коридоры с бесчисленными дверями, закрываемыми одними и теми же, похожими на железнодорожные, гранеными ключами. Щелк-щелк, несколько шагов – и снова щелк-щелк.
Почему-то эти звуки неприятно напрягли Парамонова.
Олег даже смутился: девчонка-медсестра здорово была похожа на ту красотку, Валентину, с которой он в свое время больше года крутил любовь. Крутил в разных местах, своих квартир у молодежи в те годы, как правило, не было. Но среди тривиальных – лес, парк, общага – были и явные нестандарты.
Нестандарт, связанный с Валентиной, заключался в ее работе: она трудилась медсестрой в областной психбольнице на улице Восьмого марта. Там, где, как оказалось, лежала и худред их журнала Ольга.
Но, в отличие от Ольгиных, воспоминания Парамонова об этом учреждении были вполне симпатичными, разве что сильно сексуально окрашенными.
Потому что именно там, по выходным, на Валюшкиных дежурствах, можно было оттянуться бездомному студенту по полной программе.
Подруга проводила влюбленного парня по таким же длинным нескончаемым коридорам. И с такими же – запирающимися на ключ – дверями.
Пока не оказывались, если повезет, в пустой ординаторской, там был кожаный диван.
Если же дежурный врач был на своем месте или в опасной близости от него, то шли в бельевую комнату.
Там, конечно, кожаного дивана не было. Зато были мешки с чистым бельем, привезенным из прачечной. Поначалу Парамонов не нашел им применения, довольствуясь пустым, запертым на тот же «железнодорожный» ключ помещением и обществом молодой красивой подруги.
Валюшка стойко терпела акробатические этюды в положении «стоя». Но затем, как человек более опытный, показала Олегу и иные, гораздо более привлекательные возможности. Как раз связанные с вышеописанными мешками.
На них можно было неудобно лежать – сложив их на бок по три в ряд – либо, как наглядно продемонстрировала подруга, гораздо более удобно сидеть. При этом на набитый, но мягкий мешок усаживался юноша, а уж девушка, предварительно освободившись от ненужных в данном случае деталей туалета, садилась к нему лицом на его колени.
Единственный риск – вдвоем свалиться с неустойчивого мешка, что тоже было весело. Зато безопасность полная: врачи в бельевую никогда не заходили, а сестры всегда знали, когда комната занята.
Парамонов почему-то вспомнил, как его вдруг царапнула эта ее опытность. Он, конечно, понимал, что у девчонки – не первый. Но одно дело – понимать, другое – натыкаться на ощутимые доказательства этой самой «непервости».
А впрочем, все тогда было здорово.
Хотя нет.
Это сейчас Олегу кажется, что все тогда было здорово.
А он-то и в те времена уже имел тараканов в мозгу.
То боялся, что чего-нибудь подхватит постыдное.
То переживал, что девчонка залетит и будут проблемы.
То – когда любовь с его стороны давно прошла свой пик и надо было принимать неизбежные решения – вдруг вылезали нелепые опасения, что брошенная им Валюшка возьмет да и удавится с горя.
Чушь? Несомненно. Они еще не успели расстаться, а он уже имел доказательства ее многочисленных измен. Да даже и не измен; просто Валюшка очень легко относилась к отпущенным ее цветущему организму возможностям и щедро одаривала ими многих симпатичных ей парней. Не забывая, естественно, и сама получать разные виды удовлетворения, вплоть до материальных.
Хотя опять неправильно.
Валюшка уж точно не была проституткой. Она скорее была современной жрицей любви. При этом не отказывалась и от иных видов благодарности, коли они сами шли ей в руки. Ведь она тоже более чем щедро награждала ею избранных.
Но не об этом сейчас думал Парамонов. А о своих мгновенных ужасах, когда представлял брошенную им девушку, лезущую головой в петлю из намыленной веревки.
Ведь знал же, что чушь!
Точно знал!
Но услужливое воображение раз за разом прокручивало эту поганую картинку, и он раз за разом получал свою порцию мгновенного ужаса.
Ну и как это называется?
Впрочем, и на этот вопрос ответ у Парамонова имелся.
Это называется «навязчивые мысли». Сопряженные с тревожными ожиданиями. Есть и еще симпатичные определения, типа обсессивного расстройства – психиатры на каждую человеческую загогулину имеют свой специфический термин.
Но все эти «радости» имеют одну и ту же природу. По сути – сбой работы нервной системы, когда «больное место», разок прокрутившись в мозгу, вместо того, чтобы, как это и положено у здоровых людей, затем уйти в дальний угол подсознания, раз за разом, методично и безжалостно, возвращается в активную область сознания, снова и снова прокручиваясь перед уже и так изнемогшей жертвой собственного воображения.
Не успел Парамонов додумать свою печальную думу, как оказался в кабинете профессора Лазмана.
Неплохой, надо сказать, кабинет.
Достаточный размер. Мебель, похоже, неказенного типа – может, сам прикупил: Олег был в курсе уровня благосостояния интервьюируемого.
Однако никаких излишеств.
Как в анекдоте про нового русского, оценившего Третьяковку следующим образом: «Чистенько. Но бедненько».
– Ну, о чем будем беседовать, Олег Сергеевич? – приветливо спросил профессор, предварительно угостив гостя хорошим кофе.
– О душевном здоровье нации, Марк Вениаминович, – улыбнулся Парамонов. – Каково оно, это здоровье? Что ему мешает, и как с этим бороться.
– Хорошая темка, – одобрил Лазман. – Как раз встреч на двадцать. Послушайте, – вдруг предложил он. – А может, обойдемся без отчеств? А то имена у нас короткие, а отчества – не очень. Особенно у меня.
Олег с удовольствием согласился: возраста они были примерно одинакового, а социальная разница его абсолютно не смущала. Профессор-психиатр – конечно, круто. Но и классно пишущий младший редактор – тоже вещь неповсеместная.
– Ну, так с чего начнем? – еще раз осведомился Лазман для разгона.
– Давайте попробуем сравнить душевные болезни с какими-нибудь более известными, – предложил журналист. – Все знают о проблеме сердечно-сосудистых заболеваний, об онкологии. Но что-то я ничего не слышал о состоянии души нашего населения.
– Давайте попробуем, – вздохнул Марк. И продолжил:
– Трудность здесь, пожалуй, очевидна. Смотрите, никто не стесняется сказать: «У меня был сердечный приступ». Или: «Мне вырезали аппендикс». А вот признаться в заболевании шизофренией или эпилепсией – тут прямо-таки гражданское мужество нужно. Хотя тому же эпилептику просто необходимо, чтобы ближнее окружение знало о его болезни. Ведь у человека приступ – а все стоят, как идиоты, бледные и испуганные, вместо того чтобы немудреными способами помочь.
– А почему сложилось такое отношение к душевным заболеваниям?
– Здесь и давняя история сказывается, к блаженным в России особое отношение, – задумался Лазман, – и новейшая, к сожалению. Не забывайте, что еще двадцать лет назад в психушку прятали не только больных, но и инакомыслящих. Причем в тюрьму, даже при Сталине, сажали по суду. И на определенный срок. Здесь же могли упрятать, так сказать, «по рецепту врача». И на сколько угодно.
Второй момент – отношение общества к больным. Тоже заметно отличается от западного. Вместо сочувствия – испуг и желание понадежнее отгородиться.
– А разве не стоит надежно отгородиться от какого-нибудь безумного маньяка?
– Стоит, конечно. Но маньяков, которых действительно нужно держать взаперти, единицы. А людей с нездоровой психикой – миллионы. Не отгородишься.
– Так уж и миллионы? – усомнился Олег.
– Никак не меньше, – подтвердил Лазман. – Теперь возьмем упомянутых вами маньяков. Вот тянет человека к детям. Не по-доброму тянет. Или агрессия у больного ярко выраженная. Если бы он не побоялся прийти к врачу – его, вполне возможно, смогли бы скомпенсировать. Выгод две: человек смог бы продолжить жизнь в социуме. А общество не имело бы внутри себя опаснейшего врага-убийцу. И наконец, последнее в этом ряду. Душевное заболевание, как и другие, обычно развивается не сразу. Но если о профилактике болезней сердца, рака, СПИДа вы слышите на каждом углу, то часто ли вам встречалась информация о профилактике и лечении психических расстройств?
– Ни разу не встречалась, – честно сказал Парамонов.
– Вот поэтому мы и имеем то, что имеем, – грустно сказал Лазман. – И кстати, речь идет не только о невидимых миру душевных страданиях больных. Речь идет и о тривиальной экономике. Инвалидизация по душевным заболеваниям очень высока. Возьмите ту же эндогенную депрессию. Очень частая потеря трудоспособности, я уж не говорю о суицидах. Причем по самым работоспособным возрастам. И цепляет людей, как правило, с высоким уровнем образования и интеллекта. Успешных, другими словами, людей.
– А… почему вы про эндогенную депрессию заговорили? И суициды? – как завороженный, смотрел на понимающую улыбку доктора Олег. – Это заметная часть обсуждаемой проблемы?
– Очень заметная, – согласился профессор. – А заговорил, сами знаете, почему. Вы еще только в кабинет вошли, я уже поставил диагноз.
– На основании чего? – тихо спросил Парамонов.
– Не знаю, – пожал плечами Лазман. – Можно, конечно, проверить ваши гормоны, уровень нейромедиаторов в крови. Поговорить о вашем детстве и ваших нынешних тревогах. Но после почти двадцати лет практики хорошему доктору для постановки первоначального диагноза ничего этого не требуется.
Знаете, в начале карьеры я присутствовал при любопытном разговоре. Я сидел в кабинете моего будущего научного руководителя. К нему зашел его аспирант, уже почти остепенившийся. И с порога завопил: «Все, Виталий Павлович! Есть методология! Я теперь по энцефалограмме могу точно увидеть шизофрению!»
А Виталий Павлович улыбнулся – он человек уже пожилой был – и говорит: «Юрик, милый! Да когда больной только переступает порог моего кабинета, я уже вижу шизофрению». А как видит? Всякий по-своему. Оценивается все: походка, осанка, координация движений, речь, блеск глаз, высказываемые идеи – всего и не перечислить. Вот так-то.
– Значит, диагноз поставлен, – после паузы сказал Олег. – Что теперь делать дальше?
– Если вы про данный момент – продолжать интервью, – улыбнулся Лазман. – Если про чуть более дальнюю перспективу – лечиться. Обязательно лечиться. Не мне вам рассказывать, что вы ощущаете без лечения. А ведь эти подвиги никому не нужны. Это все равно как умереть в пустыне от жажды, но из имеющегося родника не попить. Глупо ведь, правда?
– Правда, – согласился Олег.
– Еще глупее другое, – уже серьезно сказал доктор. – В России даже те, кто все сказанное понимает, далеко не всегда идут к врачам моего профиля.
В этот момент дверь его кабинета без стука отворилась, и почти влетела молодая докторша.
– Марк Венич! У Семенова из одиннадцатой палаты истерика! Вас зовет! Бледный весь! И судороги начинаются!
Марк, мгновенно подобравшись, быстро продиктовал состав инъекций. После чего извинился перед Олегом и предложил ему выбор: либо подождать неизвестно сколько – пока ситуация рассосется, либо приехать завтра в это же время.
– А ваши назначения без вас не помогут? – Олег вовсе не пытался удержать собеседника или укорить за прерванное интервью. Просто это его заинтересовало.
И его интерес был понят правильно.
– Душевные болезни нужно душой и лечить, – улыбнулся Лазман. – Одних уколов точно недостаточно. – И, попрощавшись, поспешил к больному.
А сестричка проводила Парамонова в обратную сторону.
Снова – как утром, и как двадцать лет назад – защелкали в замках ключи.
И тут Парамонов наконец вспомнил, что же его напрягло в этих звуках.
В один из визитов к Валюшке – едва они успели запереться в бельевой и совершить то, ради чего он к ней так рвался, – в больницу нагрянула внеплановая комиссия.
Валюшка мгновенно натянула трусики, застегнула халатик, двумя-тремя движениями привела в порядок прическу, успела поцеловать Парамонова в губы и, уже на ходу, сказала: «Сиди, как мышка, пока не приду!»
После чего раздался этот зловещий звук запираемой двери, дробный перестук Валюшкиных уходящих шагов – и нагрянула тишина.
Сколько он там просидел: в тишине и темноте – свет тоже был выключен? Может, час. А может, вечность.
Чего только не успел передумать!
Он же проник сюда незаконно! А вдруг его найдут и не выпустят? На каком основании его вообще могут официально выпустить, если никто его сюда официально не впускал?
Парамонова охватил ужас, настоящая паника. Еще немного – и он бы там разорался или вообще впал в истерику.
Когда Валюшка его все-таки освободила – он хотел только одного: побыстрее оттуда уйти. И подальше.
Она что-то объясняла ему про удачно прошедшую проверку – Олег не слушал, движимый (в прямом смысле слова) только одной мыслью.
Уже потом, успокоившись, он вспомнил и сопоставил несколько неприятных фактов.
Пресловутая комиссия, надо полагать, в их корпус не заходила – иначе бы сидевший в тишине и темноте Парамонов что-нибудь да услышал.
И второе. Так сильно задержавшаяся Валюшка пришла к нему чуточку навеселе: он явственно ощутил привкус алкоголя в ее прощальном поцелуе. А когда они встретились, ничего не пили.
Значит, проверка завершилась не только правильным документом, но и приятными посиделками. В то время, когда он сидел запертый и окруженный своими страхами.
Может, по этой причине, а может, просто время пришло, с Валюшкой они расстались вскоре после описанного события. А память о нем, точнее, пережитый Парамоновым ужас, надо же, засел на десятилетия…
10
Марк Вениаминович за прошедшую напряженную неделю чертовски утомился: больных было много – и на основной работе, в психиатрической клинике, и на дополнительной.
Дополнительная также делилась на две.
Первая – где он выступал не столько как психиатр, сколько как психолог, или, точнее, психоаналитик. Именно она давала ему основной, и очень немалый, доход, хотя функциональных проблем у пациентов, как правило, не было. А были характерологические особенности и, если так можно сказать, проблемы среды.