Соль любви Кисельгоф Ирина
– Тебя к вере близко нельзя подпускать.
– А я к ней и не хожу. Из страха.
– Какого страха?
– Меня зажало между дверями автобуса. Я верю в бога, но не принадлежу ни к одной из конфессий. Не знаю, какой из них бог отдает предпочтение. Вдруг я выберу не те обряды и ритуалы и попаду в ад? Кто из живущих на земле знает, что нравится богу? Ты знаешь?
– Нет.
– Ну вот, – убежденно сказала я и мысленно отправила дьявола к его матери. На всякий случай.
Дьявол – интересный тип. Он всегда дает одно и обязательно забирает другое. И то и другое одинаково дорого для тебя. Он этим пользуется без зазрения совести. У дьявола ее просто нет. У меня такое впечатление, что бог – глобалист, а дьявол – антиглобалист. Или наоборот. Они постоянно выясняют отношения, время от времени жертвуя той или иной фигурой. Человеком, цивилизацией, материками. Был один, стало пять. Даже космическими телами, астероидами, метеоритами, планетами, их спутниками, черными дырами. Я просто уверена, что они забывают обо мне постоянно. Если бы не было истории в сочетании с археологией, мы не помнили бы о себе ничего. Я помню себя только по материальным точкам отсчета.
Пока я об этом думала, у меня зашевелились волосы на голове. Я вышла на балкон и посмотрела на небо. Оно было синим-синим с белым облаком прямо над золоченым шпилем. Золоченый шпиль сверкал от солнца и летел ввысь к облаку, где сидел бог. Получилось, что бог думает обо мне.
– Спасибо, – сказала я, глядя на облако, где сидел бог.
И провела рукой по голове, волосы перестали шевелиться, хотя на балконе дул ветер. Бог точно думал обо мне.
«Здорово!» – решила я и вернулась на кухню.
– Гера! – крикнула я. – Пойдем обедать!
Он ел с виноватым видом. В последнее время у него всегда виноватый вид. Мне сделалось весело. И у меня не было виноватого вида, хотя папы римские и не римские вертелись в своих гробах как заведенные. Я точно с приветом. И я знала, кто мне его передал.
Все дело в вере. Зачем ходить в крестовые походы, чтобы извиняться за это через несколько сотен лет? Вообще, зачем ходить с мечами за тридевять земель, если рядышком лежат орала? И тут я поняла, кто не только мне, но и всему человечеству передал привет. Мы все получили его из одного адреса. Только конверт со штемпелем-дублетом, он отражает сам себя. И цвет его черно-белый. Как портреты японских красавиц. Потому каждый человек и плохой и хороший. Мы же созданы по образу и подобию. Все это знают. И мне не нужны никакие конфессии. Бог общий. Разве не ясно?
Гера ел, я смотрела на него. Его кожа отсвечивала красным в параллельных лучах солнца. Она обтекала бугрящиеся мышцы, обрисовывая их рельеф черной тенью. Гера мне кого-то напоминал, и я не знала, кого.
Я залезла в инет и сразу же наткнулась на фотографию скорпиона. Он блестел на солнце гранатовыми зернами, собранными в связку бус. Гранат в тени казался черным. Я закрыла глаза и увидела Геру скорпионом. Его тело блестело на солнце кровью, а при луне становилось черным, как гематит. На юге, куда мы летом ездили с Герой, я находила других скорпионов. Они были маленькими, цвета слоновой кости. Мне хотелось их поймать, а они убегали, задрав хвост знаком вопроса. Жаль. Хотя я понимала, что и у скорпионов должна быть частная территория. Я тоже не люблю, когда лезут в мою жизнь. Чем скорпионы хуже? И я не видела никого красивее скорпионов. Странно, что их не любят. Я уже знала, что их яд – это лекарство для борьбы с рассеянным склерозом. Яд нужен, чтобы человек мог оставаться самим собой. Это и есть самое главное – быть самим собой.
Я легла спать, думая о Гере. Как за одно мгновение любовь может превратиться в ненависть и отвращение? Я точно знаю, он любил свою жену. Безумно. Об этом говорили все. Тогда зачем он это сделал? За предательство? Или это оказалось случайной ошибкой, которая все равно требовала расплаты?
Ночью мне приснились рыцари-крестоносцы с ногами, стертыми до кровавых мозолей. Лиц от пыли я не могла разглядеть.
– Мы дошли! – закричал один из них, глядя в синее небо.
У крестоносцев была своя мечта, ради которой они стерли ноги до крови. За тридевять земель от родного дома. Я заплакала прямо во сне. Не знаю, отчего.
Как-то поздним вечером я зашла к Гере. Он снова сидел за своим компьютером. Разгадывал ребус времени и пространства.
– Почему так получилось с ней и тобой? Мне важно знать.
– С кем?
– Твоей женой?
– Не знаю, – не оборачиваясь, ответил он. – Сейчас я думаю, что все дело в печати.
– Какой печати?
– Обычной. Нельзя предать, если не любишь. Одного разрыв ранит, другому наплевать или почти наплевать. Почему нужно беречь чьи-то чувства? И не важно, будешь ты мучиться, сознавая, что кто-то страдает, или не будешь. Это ровным счетом ничего не меняет. Ты любишь другого, ничего поделать с этим нельзя. Таких людей множество. Разве они плохие? Если есть естественное право не любить, почему нельзя не мучиться угрызениями совести? – Гера развернулся ко мне, я снова увидела лицо с черными дырами глаз и рта. – Никто не виноват в том, что не любит, зато виновны те, кто не любит нас. Смешно, да? А я думал, непроизнесенные обязательства стоят меньше, чем свидетельство о браке или любой другой документ с подписями и печатями.
– Ты ее уже не любил?
– Не знаю. Скорее, себя я любил больше.
– А сейчас?
– Сейчас все намного хуже.
– Ты не виноват. – Я встала со стула, поставив точку.
– Где ты это вычитала?
– В облаке. Иначе я бы тебя не любила. Кстати, плохих людей не любят. Это я вычитала в букваре.
Я закрыла дверь его комнаты и посмотрела на дальний тупик длинного темного коридора. В старом зеркале меня было не сосчитать. Я струилась сотнями копий по темному коридору от двери Гериной комнаты до тупика, где висело зеркало. Чтобы влиться в него.
Бом! – пробили старые напольные часы. Один раз. И я снова стала одной-единственной.
Старые напольные часы уже починили, а я вытерла пыль за зеркалом. По всем приметам должна была начаться другая, лучшая жизнь.
Я поставила «Карты, деньги, два ствола», а потом «Криминальное чтиво» и прохохотала весь остаток ночи. Если бы люди всей земли посмотрели эти фильмы, они глядели бы на профессионалов по мордобою как на идиотов. Пародия на мочилово самое лучшее лекарство от мочилова. Я вас уверяю.
На следующий день я пошла пошататься по городу. Живая протоплазма проурчала мне вслед приветствие из-под моста. Я снова свесилась, перегнувшись через парапет. В темной, мутной воде плыли астры. Сиреневые, розовые, белые и фиолетовые. Что они там делали? Ума не приложу.
– Спасибо, – сказала я.
– Не за что, – булькнула протоплазма.
Я живу в старом районе, сложенном из дворов-колодцев. В некоторых даже нет деревьев. Старые здания бычатся казематами на своих постояльцев. Мне повезло. Мой дом смотрит окнами на реку. Только она место убийства. На ней смертельно ранили человека, разворотив живот огромной пулей, выпущенной из пистолета.
Не зная, чем себя занять, я пошла в кинотеатр неподалеку. Шел фильм «Руки Орлака» с Конрадом Вейдтом в главной роли. В зале не было почти никого. Фильм оказался черно-белым, но меня это не разочаровало. В отсутствии цвета есть своя тайна, мне такое нравится. По-моему, его сняли еще до Второй мировой войны. Я смотрела, как руки Орлака мелькают над клавишами. Сами по себе. Без Орлака. Конрад Вейдт из-под черных бровей жег черными кругами глаз мои глаза. А я в ответ выедала его глаза. Снова и снова. Я решила ему не уступать. И Конрад Вейдт проиграл. Фильм закончился моей победой, потому что он просто кончился.
Мне не хотелось идти пешком к дому, я в нерешительности остановилась на остановке. Уже смеркалось, а я чего-то ждала. И даже не сразу заметила, что вокруг меня наворачивает круги плюгавый мужичок и что-то бормочет. Я прислушалась от нечего делать.
– Ветер дует. Ветер дует, – беспрестанно повторял он, подходя ко мне все ближе и ближе. – Ветер дует. Ветер дует.
– Пошел вон! – неожиданно закричала женщина, и я вздрогнула от ее пронзительного крика. – Вон пошел! – кричала она, как безумная. – Вон!
Плюгавый мужичок исчез, испарился, пропал в сумеречном, влажном, безветренном воздухе. Как будто его и не было.
– Хорошенькие девушки не должны ходить одни, – хихикнул дядька с портфелем. – Не то съест их серый волк.
– Свечку в церкви поставь, – велела мне женщина. – Обязательно! Слышишь?
– Спасибо, – сказала я и пошла пешком домой вдоль живой протоплазмы. С ней мне было спокойнее.
Старый, скрипучий лифт еле полз на мой пятый этаж, медленно чередуя полосы света и тени. Я привалилась к его стенке и вдруг подумала, что плюгавый мужик мог сглазить мою другую, лучшую жизнь. Своим дурацким ветром. И мне стало страшно до жути. Как в детстве. Так страшно, что у меня онемел указательный палец на правой руке. Я давила изо всех сил на кнопку пальцем, лифт не останавливался. Он поднимался вверх, как в замедленной съемке, а я была в его тесном гробу.
Я ворвалась домой и закричала.
– Дядя Гера! Дядя Гера!
Он вышел мне навстречу. Выбежал!
– Что случилось?
Я по голосу почувствовала, что он тоже напуган.
– Зачем мы починили часы? – спросила я дрожащими губами.
Он молчал, опустив руки, не зная, что ответить. Я заглянула в отражение своих глаз.
– Понимаешь. Другая жизнь не начнется. Все будет по-прежнему. Навсегда, – прошептала я.
Я зарыдала, он прижал меня к себе.
– Навсегда! До конца жизни! Моей дурацкой, никчемной жизни!
Я ревела, размазывая по его рубашке слезы и сопли. Он был единственным человеком, которому я оказалась нужна.
– Не плачь.
Я кивнула, не в силах ответить, и положила голову ему на грудь. Мне хотелось зарыться в нее, как в подушку. Спрятаться. В его груди мне было спокойнее. Там билось зеркальное отражение моего сердца.
– Когда дует ветер – это хорошо, – сказал он. – Ветер к переменам.
– Да?
– Да. Я знаю точно. Помнишь твою любимую картину, где белый стол улетает в синее небо?
Я кивнула.
– У тебя обязательно будет большой белый стол, полный людей. Самых близких и нужных. Веришь?
Я улыбнулась, он улыбнулся мне в ответ.
– Давай мне рубашку. Я отстираю свои сопли, – велела я.
Он дал мне рубашку, я пошла ее стирать.
Ночью мне приснился сон. Руки Орлака подарили мне букет астр. Сиреневых, розовых, белых и фиолетовых. С их стеблей капала вода. Кап-кап. Кап-кап.
Глава 5
– Как жизнь?
Я обернулась. За моей спиной стоял, облокотившись о чугунный парапет, Илья. Я молча смотрела, как он жонглирует ямочками на щеках.
– Просто шел мимо. Дай, думаю, зайду.
Я молчала, он перестал улыбаться.
– Ты что? Обиделась? Я тачку разбил. Пришлось попахать.
Илья пришел из прошлой жизни, нам стало не по пути. Ветер обещал мне перемены.
– Может, прошвырнемся куда-нибудь?
За мостом пряталась серая машина, она удивленно пучила на меня глаза, огромные, овальные, почти как у стрекозы. Она казалась симпатичнее первой. Прежний автомобиль походил на вытянутую каплю крови, его узкие, раскосые глаза хищно щурились с узкой вытянутой морды. Мне он не слишком нравился.
– Я не могу, – сказала я.
Зачем мне парень, которому наплевать на меня? Я ведь мечтала о лучшей жизни. И я пошла прочь, искать лучшую жизнь с другими парнями или с кем-нибудь еще. Илья догнал меня и дернул за руку.
– На консультацию? – Он растянул губы в улыбке. Ямочки отъехали к ушам.
– На диссертацию! – засмеялась я.
– Я могу защитить тебя от диссертации! – рассмеялся он.
– Не можешь. Ты не из таких, – спокойно сказала я.
– В смысле? – Он перестал смеяться.
Я, словно извиняясь, пожала плечами.
– Интересно. Из каких я? – Он улыбнулся, ямочки на его щеках налились темнотой.
– Никаких, – ответила я.
Мы уставились друг на друга. Мы ели друг друга глазами. Это было просто. Его голубые купола меня не волновали. Они ушли в прошлое вместе со своим хозяином. И он это понял.
– Ну и черт с тобой! – Он щурил глаза, как разбитая красная машина. – У меня таких, как ты, до фига и больше!
– Всем привет! – развеселилась я.
– Параша! – Он развернулся и ушел, не оглядываясь.
У меня против воли задрожали губы, а потом я заплакала. Почему я плакала по человеку, который был уже в прошлом?
Вечером я включила MTV. MTV анонсировал «Южный парк» слоганом «Только у нас!». Я чуть не заснула. Но мне хотелось досмотреть его до конца, чтобы найти пресловутый двойной смысл. Для этого надо было вставить спички между век.
– Что они прицепились к этой дребедени? – раздражилась я. – Муть голубая!
Я не нашла в этой белиберде ничего сногсшибательного, как ни старалась. Я поняла, телеящик опять нас дурит. Внаглую. А мы, как овцы, идем у него на поводу. Рейтинги повышаем. Не верите? Спросите Бориса Стругацкого, он знает. Его книга о планете Саракш.[3]
Иногда в телевизоре бывают нормальные люди. Но это стало раритетом. Таким необычным, что трогает сердце даже прожженных телевизионщиков. На похоронах Алексия II телевидение в режиме реального времени показало толпу простых людей, мокнущих у храма под промозглым дождем.
– Я потратила последние деньги, чтобы приехать в Москву и проститься, – сказала старая женщина и заплакала.
Ее слезы текли по лицу вместе с каплями дождя. У нее, как и у многих, не было зонта. Не знаю почему. Рыбьи глаза корреспондента на миг стали похожи на глаза нормального человека.
– Вряд ли стоящие здесь смогут попасть в храм, чтобы проститься, – констатировал он, смотря в глазок телекамеры нормальными, человеческими глазами.
«Вряд ли», – подумали телезрители.
Мне кажется, что вера растет из слез этой никому неведомой женщины, а она попала в кадр совершенно случайно. Ее на телекартинке могло и не оказаться… Если бы не сам господь бог.
В полтретьего ночи зазвонил мобильник. Я машинально взяла трубку.
– Извини, – произнес Илья нормальным голосом. – Я наговорил тебе кучу дерьма.
– Извиняю, – сказала я.
– Точно?
– Да.
– Ну, пока.
Так мы расстались с Ильей как нормальные, человеческие люди.
Я еле продрала глаза, замусоренные распиаренной дребеденью «Южного парка», и вышла на балкон. Справа золотился шпиль, уносясь в облако – туда, где сидел бог.
– Привет! – сказала я богу.
Он деликатно потрепал мне волосы ветром. Я их пригладила и потянулась до хруста в косточках. Прямо в глаза било солнце, и мне пришлось прищуриться. Я смотрела на солнце через ресницы. Они пылали тысячами радужных колец.
– Здорово! – рассмеялась я и загадала желание.
Я загадала желание о лучшей жизни под чей-то свист и посмотрела вниз. На меня глядела серая машина. Ее брови были удивленно приподняты, глаза начинались у кончика носа, почти у губ, и текли на лоб. Или наоборот. Как яичница времени безумного каталонца. Серая машина пучила на меня глаза, думая, что я за чудо такое. Ничего удивительного. У серой машины не было мозга. Точнее, лобных долей. Ее черепную коробку сплющило спереди воображением безумного инженера-конструктора.
– Спишь, что ли? – крикнул Илья.
– Стоя, – громко согласилась я.
Он рассмеялся, но ямочки с пятого этажа не видны. Жаль. Ямочки возле ушей выглядят просто уморительно.
– Спускайся. Мне надо тебе что-то сказать, – крикнул он.
Я посмотрела на облако, ветер, приглашая, растрепал волосы. Я спустилась вниз.
– Говори.
– Ты почему такая незагорелая?
– Не люблю плыть в мейнстриме. Когда все, взявшись за руки, идут в солярий, мне хочется из него выйти.
– Я заметил.
– Говори, что хотел.
– Бутерброды все еще тыришь?
– Тебе нужен подельник?
– Ну! – рассмеялся он. – На каждого Клайда своя Бонни. По одиночке они никто и звать их никак. Садись в тачку, поедем тырить.
Я села в придурковатую серую машину, чтобы тырить бутерброды. Мы застряли в пробке на перекрестке улицы и проспекта. Посередине проспекта тянулся бульвар.
– У тебя парень есть?
Потрясающе! Чудик спрашивал меня о парне, будто мы виделись в первый раз. Будто не было поездки на море, будто не было ничего и никогда. Получается, я стала его забытым прошлым. Ну и ладно! Он сам мое полузабытое прошлое. Я даже не думала о нем прошедшей ночью. Я смотрела «Южный парк». Так вот, оказывается, для чего он нужен. «Южный парк» – палочка-выбивалочка! Его надо вертеть по всем каналам до посинения человечества. По крайней мере, мне он помогает. Так что все отлично.
– Желаешь выставить кандидатуру? – усмехнулась я.
– И что для этого надо? – Илья развернулся ко мне.
– Продемонстрировать экстраординарное свойство твоей натуры, свидетельствующее об исключительной способности к экстремальному выживанию и тем самым выделяющее тебя среди других претендентов.
– А поточнее?
– Все дело в павлинах. Они выжили среди хищников вопреки приметному хвосту. Короче, если человек прыгает с крыши высотки и не разбивается, значит, у него невероятные способности к выживанию и эксклюзивный генофонд. Попросту говоря, это выдающийся самец, – в заключение пояснила я.
– Павлиний хвост! – расхохотался Илья. – Тогда Федор Конюхов. Самец из самцов! Исходя из павлиньей теории, у него самое яркое оперение.
– Слопнулся? – вредно спросила я.
– Я похож на тупого?
Его ответ предполагал два варианта истолкования. Я замолчала и засмотрелась на желтопузых гаишников. Они вертели полосатыми пропеллерами, пропуская машины только по проспекту. Мы стояли на улице, а перед нашими глазами сплошным потоком неслись машины, автобусы и маршрутки, гудя и сигналя остальным неудачникам. Это была вызывающе громкая какофония превосходства.
Почему гаишники на улицах всегда худые, а в машинах толстые? У них тоже жесткий естественный отбор? Получается, выживает самый толстый?
Я вздрогнула от бешеного рева. Не просто вздрогнула, а подпрыгнула над сиденьем на метр! Взбесившаяся серая машина взревела, как больной слон, и рванула со скоростью света. Мы зигзагообразно промчались сквозь скопище движущихся машин по одной стороне проспекта. Проскочили по прямой через полупустой межбульварный квадрат. И снова зигзагом на другую сторону проспекта. Короче, мы прыгнули в неизвестность за спинами двух гаишников. Они нас даже не заметили!
Мы затормозили так же неожиданно, как и рванули. Через квартал от проспекта. Я открыла глаза и выдохнула.
– Тебе сколько лет? – спросила я.
– Двадцать шесть.
– Тогда почему ты такой тупой?
– Уже завтра я могу стать не тупым. Вот почему! Ясно? – он бросил на меня косой взгляд. Он порезал меня бритвой. Чуть-чуть. Я уже видела такой взгляд. В одном фильме[4]. Странный плюгавый мужик с больной коровой на приеме у человеческого врача. Ему не шла масть, не везло. Долго. Потому он сцеживал слюну плевками сквозь сжатые зубы. Он бросил на меня короткий косой взгляд, полный ненависти. Через плечо. И мне стало страшно. А сейчас нет. Наверное, я адаптировалась к косым взглядам.
– Поехали ко мне.
– Нет.
– Что ты ломаешься, как малолетка? Мы же с тобой уже спали.
– Вот именно. – Я вышла из машины.
– Больная! – крикнул он и рванул с места на бешеной серой машине.
Я пришла домой, легла на кровать и зарылась лицом в подушку. Мне было жаль себя, не пойму отчего. Так жаль, что я снова заплакала. Мне не следовало встречаться с прошлым. Оно на меня плохо действовало.
Я смотрела «Южный парк» ночами и временами хохотала. Только ничего особенного я в нем так и не нашла. Я решила, что на MTV жесточайшая цензура, стоящая на страже моей нравственности. Мне стало приятно. Я для них никто и звать меня никак, а они беспокоятся обо мне в поте лица. Странно чувствовать, что ты нужен кому-то, кто тебя не знает вовсе.
Я закрыла глаза и представила государство с белыми крылышками за спиной. Внутри меня ни с того ни с сего зазвучала песенка: «А бабочка крылышками бяк-бяк-бяк-бяк»… И я захохотала как ненормальная. Государство махало белыми крылышками под звуки дурацкой песенки. Оно даже летало, как Миронов! Один взмах крылышка был равен одному бяку или шмыгу. Опупеть! Я визжала и каталась от смеха, как сумасшедшая. Отсмеявшись, я вытерла слезы и поняла, что дело совсем не в «Южном парке». Если бы против него не было кампании, я бы его не смотрела и мне бы не пришла в голову такая бредятина.
Ночами я смотрела «Южный парк», а днем делала кораблики из бумаги для печати формата А4. Свешивалась с чугунного парапета и бросала их вниз, в мутную реку живой протоплазмы с одной стороны моста. Потом перебегала на другую сторону, чтобы проверить. Кораблики сразу ложились набок, пассажиры тонули, а опустевшие суда плыли на боку к неведомому причалу. Я потопила целую кучу людей, пока не явился военный моряк. Он свесился с парапета недалеко от меня и смотрел, как я топлю белые кораблики.
– Корабли так не спускают на воду, – сказал он после того, как я потопила пятый кораблик.
– А как?
– Со стапелей.
– И где я возьму стапели?
Он достал из кармана катушку ниток, в них была вшпилена иголка.
– Дай сюда, – велел он.
Я дала ему белый кораблик. Он прошил парус ниткой и стал спускать на воду. Осторожно-осторожно разматывая катушку. Кораблик сел на воду и поплыл, как положено. А мы пошли за ним, держа его за нитку.
– Нитку отпускать нельзя, – объяснил моряк. – Потонет.
Я ему сразу поверила. Наверное, потому, что он был профессионалом. Мы дошли до моста-улицы, под который ныряла река.
– Все, – сказал моряк. – Приплыли.
– В смысле амба, пришли? – уточнила я.
Он рассмеялся. Кораблик хотел плыть дальше, а мы держали его за нитку.
– Давайте рискнем, – предложила я.
– Ну, – неуверенно сказал он. – Давай. Только скорее потонет, чем нет. Нитка утянет.
– Отпускайте! – велела я.
– Есть! – засмеялся он и отпустил.
Кораблик поплыл дальше под мост, как положено. Несмотря на нитку.
– Проверять не будем, – предложила я.
Он посмотрел на другую сторону моста-улицы. Через мчащиеся по ней машины, автобусы и маршрутки.
– Дойдет, – уверенно сказал он. – Раз сразу не потонул, значит, дойдет.
Мы прощались с моряком, он взял меня за руку.
– Я бы взял твой адрес, если бы не жена, – произнес он, блестя глазами.
– Зачем вам мой адрес?
– Ты похожа на русалку, – улыбнулся он. – Волосы длинные, от ветра развеваются. Взлетают и опадают как волна. И сверкают на солнце золотой сетью. Такая сеть до самого дна утянет, что и не выплывешь никогда. Только глаза у тебя синие.
– А какие глаза у настоящих русалок?
– Зеленые, – убежденно сказал моряк, повидавший на своем веку немало русалок.
Я ему сразу поверила, ведь он был настоящим флибустьером дальнего плавания.
Вечером я зашла к Гере, села на его стол и качнула ногой.
– Я красивая?
– Нормальная, – ответил он, глядя в экран монитора.
– Про красоту так не говорят, – объяснила я. – Она не бывает нормальной.
Он молчал, уставившись в свой монитор. Электронный вселенский бублик был для него важнее, чем живой человек. Я засунула голову между ним и компьютером.
– Мы с тобой не разговариваем уже неделю, – сказала я. – Совсем.
– Ты мне мешаешь! – неожиданно вспылил всегда спокойный Гера. – Мешаешь! Поняла?
Я спрыгнула со стола и ушла, потому что в его глазах не увидела отражения моих. В его глазах стояла сетка с электронными буквами и цифрами. Электронная сетка отсекла Геру от меня одним ударом, как гильотина. Забрала всю кровь до единой капли с его лица, закрасив мертвенно-голубым светом компьютера.
Я пришла в свою комнату и легла поверх одеяла. На всем земном шаре жил один-единственный человек, который считал меня красивой. Военный моряк дальнего плавания, женатый на неведомой женщине. Больше никто.
Мне нужно было убедиться, что моряк прав. Я подошла к старому, тусклому зеркалу и взглянула в него. Из светящегося серебристого света смотрело черное лицо. У него не было даже дыр глаз, носа и рта. Только седые длинные волосы. И все. Я заглянула в будущее, желая проверить настоящее. Будущее оказалось страшнее всего, что я видела. Оно касалось лично меня. Я, оцепенев, смотрела на седые волосы. Они взлетали и опадали, как волна, тонкой-тонкой, светящейся, серебристой сетью вокруг черного лица без глаз, носа и рта. И я побежала. Я бежала по длинному темному коридору и думала, он не кончится никогда. Влетела в свою комнату и зарылась с головой в одеяло. Мне было страшно до жути. Мое сердце отмеряло частицу жути каждым ударом. Так часто, что она слилась в длинную, темную полосу старого коридора. Мне нужен был другой живой человек, иначе я бы умерла от черной жути моего седого будущего.
Я прибежала к Гере на цыпочках, не глядя в сторону зеркала, и нырнула к нему под одеяло. Он меня ждал. Мы не видели друг друга, мы только слышали зеркальное отражение нашего дыхания. Огромные зеркальные волны нашего дыхания сталкивались друг с другом с разбега. Одна против другой. Насмерть. И рушились с огромной высоты, расплескиваясь внутри бешеными толчками адреналина. Нас сотрясали десять баллов по Рихтеру, и ничего поделать с этим было нельзя.
Солнце заливало комнату и нашу кровать. Мы смотрели с ним друг на друга.
– Ты красивый, – я провела пальцем по его носу. – Совсем как я.
– Ты у меня вторая, – ответил он.
Читать бесплатно другие книги:
