Чужие сны Барановский Михаил

– Полина, уходи! – кричит Алик со своего лежака.

– Полина, я приехал за тобой, – говорю я. – Я должен тебе сказать что-то очень важное.

– Полина, уходи! – кричит Алик.

Тут появляется милиционер:

– Так, граждане, расступитесь! Что здесь происходит?

– Полина, я хочу тебе сказать… Я тебя люблю.

– Это как-то не вовремя, – говорит.

– У меня уже нет секретов от Алика, – отвечаю.

– Что с ним?

– Полина, ты уйдешь когда-нибудь или нет. Уходи! – кричит Алик.

Я говорю:

– Ты слышала, что я тебе сказал?

– Ему плохо? Что с ним? – явно игнорирует мои слова.

– С ним все хорошо, – говорю. – А мне плохо. Ему всего-то яйца прищемило, а мне – сердце. Мужчина, – обращаюсь к стоящему рядом пенсионеру, подержите, пожалуйста, – передаю ему свой конец лежака. – Я ненадолго. – Я беру Полину за руку: – Полина, у меня нет ни сестры, ни брата, – зачем-то говорю я, плохо соображая. – Я не умею играть на саксофоне. У меня не такие большие яйца. Я не бизнесмен. Но я очень тебя люблю. Ты будешь полной дурой, если…

Все дальнейшее тонет в вое сирены «скорой помощи», которая увозит Алика и Полину. Толпа тут же рассеивается, а я и Борька, мы еще продолжаем некоторое время молча стоять.

Мне плохо. Кажется, меня уже никто никогда не полюбит, и я уже никого никогда не полюблю. Мне себя жалко. Так жалко, как не было жалко еще никогда. Слезы текут по щекам. Я знаю, что это не по-мужски, но я ничего не могу с собой поделать.

Наверное, нет на Земле среди населяющих ее шести с половиной миллиардов человек и одного, кто мог бы как-то успокоить меня сейчас.

В таком случае зачем мне все эти шесть с половиной миллиардов равнодушных, безучастных ко мне людей?

Похоже, что и в толстенном словаре русского языка С. И. Ожегова, который стоит у меня на полке, среди пятидесяти двух тысяч слов нет ни одного, которое могло бы как-то утешить меня в настоящий момент.

В таком случае зачем мне все эти пятьдесят две тысячи абсолютно никчемных, бесполезных слов?

Может быть, бабушка была права, когда говорила маме о том, что у меня депрессия? Я вспоминаю, что видел в одном из журналов статью на эту тему. Я лезу в тумбочку, в которую обычно складываю старые журналы. Я хорошо запомнил иллюстрацию к статье про депрессию. Там был изображен молодой человек в галстуке. Его в прямом смысле расколола депрессия. Она молнией вонзилась прямо ему в темечко. От темечка пошла большая трещина через всю голову и в районе грудной клетки разошлась множеством мелких трещин. Неприятное зрелище. Я бы не стал на месте главного редактора печатать в журнале такие иллюстрации. Понятно, что человек с подобной трещиной, пусть даже и в галстуке, долго не протянет. По-видимому, иллюстратор погнался за эффектным визуальным решением и совсем не подумал о том, какое впечатление это может произвести на подписчиков.

Я никогда не носил галстуков, хотя один висит у меня в шкафу. Мне подарил его Борька на день рождения. Борька сказал, что нужно обязательно носить галстук. Он сказал, что я одеваюсь, как неудачник, и от этого все мои проблемы. Успешные люди носят галстук. «Галстук – пропуск в мир удачи». Так он сказал. Люди, на шее которых повязан галстук, производят хорошее впечатление на окружающих, их намерения серьезны, на них всегда можно положиться, они соблюдают корпоративную этику, умеют вести деловые переговоры, им можно доверить большую сумму денег и даже коммерческую тайну. Борька настаивал на том, чтобы я немедленно надел галстук и почувствовал, как меняется к лучшему моя жизнь. Но никто из нас не умел завязывать галстук. И тогда я решил обратиться к своему соседу – Якову Абрамовичу.

Тот говорит:

– Конечно, Кирилл, я с радостью помогу вам. Ложитесь на стол.

Я говорю:

– Это еще зачем?

Он говорит:

– Вы должны лечь, если хотите, чтобы я действительно хорошенько повязал вам галстук.

– Я не против лечь. Но зачем же на стол? – спрашиваю.

– Дело в привычке, – говорит. – Привычка – вторая натура. Когда я жил в Америке, я десять лет проработал в похоронном бюро, одевая покойников. Когда Яков Абрамович завязал галстук, выяснилось, что у меня нет костюма. То есть это было известно задолго до Якова Абрамовича, потому что костюма, как и галстука, у меня не было никогда. Просто я об этом как-то не подумал до того, как Яков Абрамович завязал галстук. С тех пор галстук так и висит в шкафу. И вот, когда я в первый раз обратил внимание на молодого человека в галстуке, расколотого депрессией, я, помню, подумал, что вот и галстук ему не помог. Хотя, казалось бы, что может случиться с человеком в галстуке?

«Депрессия – распространенное заболевание, – говорится в статье. – Вероятность заболевания депрессией весьма высока. Основными симптомами депрессии являются: подавленное (тревожное или тоскливое) настроение; утрата интересов и способности получать удовольствие от того, что прежде его доставляло. Могут быть и дополнительные симптомы: чувство безнадежности, самоосуждения, виновности; неспособность сосредоточиться, нерешительность; нарушение сна; чувство усталости, утраты энергии, заторможенность; беспокойство, неусидчивость, раздражительность; частые мысли о смерти». Так и есть, все симптомы совпадают. У меня депрессия. Чем я успел переболеть за свою жизнь: краснухой, свинкой, воспалением легких, ОРЗ, гриппом… Вот вроде бы и все. Теперь к этому списку прибавилась депрессия. А там не за горами и облитерирующий эндартериит, и мне отрежут ноги…

«В прошлом депрессию обычно расценивали как проявление слабости, – читаю дальше. – В настоящее время точно известно, что депрессия – заболевание, имеющее биологическую причину, как артрит, астма и т. п. Депрессия – это не слабость характера и не порок личности, а болезнь, которую можно и нужно лечить.

Исследования показали, что симптомы депрессии возникают в связи с нарушением баланса так называемых нейротрансмиттеров – важнейших природных веществ, которые играют роль передатчиков сигнала от одной клетки головного мозга к другой. Вы, возможно, слышали о таких веществах, как серотонин и норадреналин. Это нейротрансмиттеры, с дефицитом которых связано возникновение депрессивного состояния».

Никогда прежде я ничего не слышал об этих веществах. Но я совершенно явно, осязаемо чувствую острый дефицит серотонина и норадреналина в собственном организме.

Вот, оказывается, в чем дело! Вот чего мне так недостает. Нарушен баланс нейротрансмиттеров, клетки моего мозга не могут общаться друг с другом, делиться полезной информацией. Они чувствуют себя одинокими, брошенными, никому не нужными и их настроение передается мне. Как же мне наладить связь между клетками моего головного мозга? Как мне наладить связь между собой и другими людьми? Я чувствую, что и сам расколот депрессией, как человек в галстуке.

Вот и Ирина вся в слезах. И мама ее успокаивает:

– Ну, чего ты ревешь? Ты же сама говоришь, что не любишь его.

– Не знаю… Может, и люблю…

– Так не бывает. Когда любишь, всегда знаешь. Потому что любовь, она, когда придет настоящая такая любовь, то никаких сомнений уже не останется… Так треснет тебя по башке… мало не покажется. И ты сразу поймешь – да, это любовь! И хватит рыдать!

– Ну что, плакали мои денежки? – спрашивает бабушка.

– Да, – признаюсь. – Они очень горько плакали. Безутешно, отчаянно, я бы сказал, рыдали навзрыд.

– Я знала, что выбрасываю их на ветер.

– Я верну.

– Да ладно…

– Ты веришь в Бога? – спрашиваю.

– Думаю, что да. А ты?

– Не знаю. Я вот не пойму: почему Бог, если он на самом деле есть, не выкроил ни одного кармана на нашем теле? Это большое упущение с его стороны. Потому что, особенно летом, совершенно некуда положить ключи, кошелек, удостоверение личности…

– Вероятно, он не предполагал, что все это может нам понадобиться.

– О чем же он думал?

– Я не знаю. Ой, чуть не забыла тебе рассказать… Мне тут порекомендовали чрезвычайно эффективный способ быстрого обогащения…

– Ну?

– Сейчас, – говорит, – я тебе покажу. Надо лечь… – Ложится на диван. – Закрыть глаза… – Закрывает глаза. – Расслабить все мышцы и попытаться представить себе сто долларов. Очень хорошо их себе представить во всех деталях. Это принципиальный момент. Во всех деталях! Очень хорошо надо представить себе эти поганые доллары. Усекаешь?

– Угу, – киваю.

– И вот, когда представил, начинаешь потихонечку мысленно эти стодолларовые бумажки к себе притягивать… Одну… другую… третью… десятки… сотни купюр… притягиваешь к себе, притягиваешь…

Бабушка затихает, потом слышится легкое похрапывание.

Стараясь ее не разбудить, я выхожу из квартиры.

Слава богу, мне не надо ходить на работу каждый день, от гудка до гудка. Я хожу туда по мере производственной необходимости. По счастью, такая необходимость возникает не часто. Когда во мне есть нужда, секретарь звонит мне домой и говорит, чтобы я пришел.

– Кирилл, – говорит, – зайди на работу. Алла Генриховна хочет с тобой поговорить.

Алла Генриховна – директор рекламного агентства, в котором я работаю. Хорошая женщина, такая, ну, приятная женщина. Она старше меня лет на десять. Но это не помешало мне в нее влюбиться. Еще до Полины это было. Да, собственно, ничего не было. Просто мне показалось, что я в нее влюбился, и я всякого разного себе нафантазировал. Она ни о чем таком, само собой, и не догадывалась. У нее пятьдесят с лишним сотрудников и ей, конечно, не до меня. Но даже, если бы у нее был только один сотрудник, то есть я, она бы все равно ни о чем не догадалась. Потому что она деловая женщина, бизнесвумен и ее вряд ли мог бы заинтересовать наемный работник со свободным графиком, который бывает на работе по мере производственной необходимости. И никакой другой необходимости в нем нет. Любовь деловых людей – это слияние капиталов. Это понятно. Мне нечего слить с Аллой Генриховной. У меня нет никаких капиталов, и даже аванс еще не скоро. Кстати, думаю, может, мне попросить прибавки к зарплате? Инфляция растет, курс доллара по отношению к европейской валюте падает, с индексом Доу-Джонса тоже наверняка что-то происходит, жизнь дорожает, Полина меня бросила, у меня депрессия, нейротрансмиттеры отказываются передавать сигналы клеткам головного мозга – самое время, думаю, поднять мне зарплату.

Захожу к ней в кабинет, говорю:

– Алла Генриховна, вы меня вызывали?

Она даже не смотрит в мою сторону. Ни тебе «здрасьте», ни тебе «до свидания». И в эту женщину я был влюблен! Не поднимая головы от стола, говорит:

– Кирилл, будь любезен, напомни мне, что я поручила тебе сделать в последний раз?

Ничего не помнит. О чем она только думает! Все мысли, наверное, только и заняты тем, чтобы найти кого-нибудь, с кем она могла бы слить капиталы. Все-таки годы-то идут, молодость проходит, а детей все нет, и капиталы еще не слиты. Вряд ли она размышляла о том, что пора бы мне уже поднять зарплату.

– Разработать концепцию и дизайн делового еженедельника, – напоминаю.

– Точно-точно… Вот это, да? – Берет со стола еженедельник. – Так, посмотрим… Еженедельник. Так… Называется «Жизнь – говно». Отлично!

Я знал, что ей понравится. Любому бы понравилось. Смелое решение. Весьма кстати, думаю, будет сказать сейчас про зарплату.

– Очень смелое решение! – Прямо моими словами говорит! – Просто замечательно! И на каждой странице колонтитул «Жизнь – говно»!

Конечно, думаю про себя, все продумано, «сквозной элемент» называется. Пора повышать мне зарплату!

– Очень стилистически и концептуально выдержанное решение, – продолжает меня хвалить.

Ладно, думаю, соловья баснями не кормят. К делу, Алла Генриховна, к делу! Сделайте мне предложение, от которого я не смогу отказаться.

– Круглый год жизнь – говно! – продолжает. – Безо всяких там изысков, просто и со вкусом.

Тут я замечаю какую-то перемену в интонации. У меня очень тонкий музыкальный слух. Фальшь чувствую моментально. Зря все-таки меня не отдали в музыкальную школу учиться играть на саксофоне!

– Замечательно, – говорит. – Просто превосходно… Это у тебя что, шутки такие?

– Нет, Алла Генриховна…

– Скажи мне, на кого это рассчитано? Кто это станет покупать?

– Я думаю, люди, разочаровавшиеся в жизни. Таких немало. Это достаточно большой сегмент рынка, Алла Генриховна.

– Значит, сегмент рынка, – передразнивает. – А скажи, пожалуйста, на кой черт людям, разочаровавшимся в жизни, – еженедельники?

– Ну-у, жизнь-то на этом не заканчивается…

– Да ты оптимист, как я посмотрю! То есть ты допускаешь, что жизнь может измениться к лучшему, хотя бы у определенной части этого сегмента?

– Да, – говорю и рассматриваю свои ногти. – Конечно, Алла Генриховна. Такое вполне возможно…

– Но, как я понимаю, только не в этом году?

– Нет, Алла Генриховна, ну почему же?

– А потому, что у тебя с января по декабрь жизнь – говно! – С силой хлопает еженедельником по столу.

И я понимаю, что разговор о прибавке к зарплате придется отложить на неопределенное время. Скорее всего, до конца года.

Я смотрю на врачей сквозь широко раскинутые ноги. Я понимаю, что это мои ноги.

– Тужьтесь, тужьтесь! – говорит мне доктор, чье лицо спрятано под марлевой повязкой.

Я тужусь из последних сил. Раздается детский плач. Ну, наконец-то! Доктора достают младенца.

– У вас мальчик, – говорят. – Все, как вы хотели.

Я смотрю на своего ребенка. Это точная копия Яна! Только уменьшенная до размеров обычного новорожденного. Он родился в костюме, в ботинках и в галстуке. Меня охватывает ужас, и я просыпаюсь.

Где-то я читал, что тридцать процентов жизни человек проводит во сне. В последнее время эти тридцать процентов моей жизни стали меня сильно беспокоить. Мне снятся какие-то очень странные сны. Недавно вот приснился Фрейд. К чему бы? – думаю. То ли дело в нейротрансмиттерах, то ли в чем-то еще. Или вот – рыба. А рыба, как известно, снится к беременности, и вот, пожалуйста, – я уже рожаю. Я бы, наверное, был не против родить ребеночка, но только не такого уродливого, что мне приснился. Я бы с удовольствием произвел на свет какого-нибудь симпатичного карапуза, каких показывают по телевизору в рекламных роликах про памперсы.

Если бы технократическое развитие общества не отобрало у меня способность к самообеспечению, думаю, я мог бы зачать ребеночка как-нибудь непорочно, то есть без посторонней помощи. Вообще, если бы человечество решило проблему непорочного зачатия, не было бы СПИДа и прочих крайне неприятных болезней. Но, видимо, обсуждать это уже поздно, и мне ничего не остается, как положиться на систему внешнего обеспечения: сделать операцию по перемене пола, зачать в грехе и родить малыша, похожего на Борьку.

Из моего окна открывается прекрасный вид на небо. Если бы я давал объявление в газете о продаже своей квартиры, то непременно написал: «Из окна открывается прекрасный вид на небо». Когда невозможно ничего хорошего сказать о самой квартире, люди порой идут на невероятные ухищрения. Они указывают в объявлении: «чистый уютный двор», или «подъезд с кодовым замком», или «есть место для консьержа», или «за углом посольство Новой Зеландии».

Так или иначе, но из моего окна действительно открывается отличный вид на небо.

Но сегодня оно серое-серое. И по серому-серому небу летит серый-серый самолет, и плывут серые-серые облака, и по серому-серому асфальту моросит серый-серый дождь.

Я смотрю в подзорную трубу и вижу, как посреди серого-серого двора рядом со своей серой-серой машиной стоит серый-серый Ян под серым-серым зонтом. В руках у него большой букет серых-серых роз.

Я достаю краски и кисти. Я крашу вид из окна. Крашу небо, деревья, дома и машины… Краска стекает с неба, смешиваясь с дождем, струится по водосточным трубам, растекается по асфальту разноцветными лужами. Я крашу прохожих, собак, Яна и его розы (что мне, жалко, что ли?). Я успеваю как раз к тому времени, когда из подъезда выходит Ирина.

– Привет, – говорит ей Ян.

– Привет, – говорит ему Ирина, собираясь пройти мимо.

– Подожди, – останавливает. – Я жду тебя тут уже два часа.

– Чего вдруг?

– Я хочу извиниться. Ну, ты же знаешь, какой я ревнивый. Этот твой «псих» просто вывел меня из себя.

– Это не мой псих, – говорит.

– Ну да. Это вот тебе, – протягивает цветы.

– Спасибо, но я не уверена, что нам обоим это нужно… В смысле снова встречаться…

– У тебя кто-то есть?

– А у тебя?

– Никого.

– А эта блондинка? – спрашивает и часто моргает.

– Какая блондинка?

– Я видела тебя с ней в кафе, случайно.

– В каком кафе?

– Послушай, в общем, мне это не очень интересно. Забудь, что я тебя об этом спросила…

– А это… – Вроде как вспоминает. – Это моя сестра.

– Ты никогда не говорил, что у тебя есть сестра. Извини, но мне пора на работу.

– Давай встретимся сегодня вечером. Хочешь, пойдем в консерваторию или… Куда хочешь. Садись, я тебя подвезу.

– Спасибо, я пройдусь.

– Так что? – не успокаивается.

– Не знаю.

– Это была троюродная сестра. Ну, с какой бы стати я рассказывал тебе о своей троюродной сестре? Если бы у меня была родная сестра или хотя бы двоюродная. А тут седьмая вода на киселе… Может, даже вообще не сестра, а так…

– Я собрал вас, чтобы сообщить о своем решении, – говорю.

Мама, папа и бабушка из разных углов комнаты смотрят на меня, практически не моргая. Я не знаю, как им это сказать. Мысленно я подбираю нужные слова. Но слова, как деньги, исчезают именно в тот момент, когда они особенно нужны.

– Что-то мне уже все это не нравится… Что-то у меня уже такие мелкие иголки по ногам побежали, – говорит бабушка. – О каком еще решении?

Я внимательно изучаю свои ногти. Ногти как ногти. Чего их, спрашивается, изучать?

– Ну, давай, не томи, выкладывай уже! – слышу папин голос.

– Не надо меня торопить, – говорю. – Конечно, если у вас есть какие-то дела поважнее, чем выслушать сына, переживающего трудный жизненный этап, то я не смею никого задерживать. Пожалуйста, если кому-то все это не интересно или даже скучно…

Тут вступает мама. Видно, что она тоже сгорает от нетерпения:

– Мы слушаем тебя. Говори.

– Я чувствую, еще пара минут тишины и у бабушки случится апоплексический удар, – заявляет отец. – Кирюша, мы очень внимательно тебя слушаем.

– Да, так вот, – начинаю. – В свое время вы не захотели родить мне сестру или брата…

– О, это старая песня, с рефреном про саксофон, – вставляет отец.

– Не перебивай его! Пусть наконец скажет, в чем дело, – раздражается мама.

– Да, – продолжаю. – Так вот, сейчас не об этом. Просто, раз у меня нет ни брата, ни сестры… В общем… Я хочу собственного ребенка.

– Милый, ну это же очень хорошо, – говорит бабушка. – У тебя обязательно будет ребенок. А у меня правнук или правнучка. Что ж ты так переживаешь?

– Вы не поняли. Вы же знаете, что у меня как-то не клеится с женщинами… Никак не складывается. И, как мне представляется, вряд ли когда-нибудь сложится…

– Это что за ерунда! Все у тебя прекрасно сложится! – пытается утешать бабушка.

– Я хочу иметь ребенка, – говорю.

– Вот заладил, – вздыхает отец.

– Для этого я должен стать женщиной.

– Что?! – вопят они в три голоса.

– Да, – говорю. – Я хочу сделать операцию по перемене пола.

Римская церковь привлекла Галилея к суду инквизиции. Его силой заставили отречься от учения, что Земля вращается. Меня же направили к психотерапевту в надежде на то, что это приведет к аналогичным результатам.

Я оставляю бабушку в коридоре, а сам вхожу в кабинет.

Психотерапевт смотрит на меня через толстые линзы очков:

– Расскажите мне, почему вы решили изменить пол?

– Дело в том, – говорю, – что мне очень хотелось бы играть на саксофоне.

– Очень интересно.

– Вам, правда, интересно? – спрашиваю.

– Еще как! А вам никогда не казалось, что вы умеете играть на саксофоне?

– Откуда вы знаете?

– Когда я был пионером и носил красный галстук, у нас были такие «смотры строя и песни». Так это тогда называлось. Надо было всем классом маршировать на школьном дворе. Нам за это ставили оценки. Мы маршировали под барабанную дробь и звуки горна. (Тут он очень смешно начинает имитировать барабанную дробь и звуки горна. Никогда бы не подумал, что психотерапевт может быть таким забавным!) И вот в день, когда надо было выступать, заболел горнист. Не пришел в школу – скарлатина или краснуха… Не помню точно. Короче, заболел этот мальчик-горнист. И учительница спросила у нас: «Кто может играть на горне?» Я тут же поднял руку, ни на секунду не задумываясь. Я поднял руку и без тени сомнения в голосе сказал: «Я могу». Дело в том, что до этого дня я никогда не играл на горне. Никогда в жизни. Но я почему-то был абсолютно уверен, что замечательно играю на горне, и вскоре всем предстоит в этом убедиться…

– Вас выгнали из школы?

– Нет, но больше я никогда не брал в руки горн… Никогда… Но иногда, – переходит на шепот: – Иногда мне все-таки кажется, что я умею играть на горне. Иногда так просто нестерпимо хочется подудеть на горне!

– Да, я вас очень хорошо понимаю, – говорю.

– Правда? – Радуется просто, как ребенок!

– Да, конечно.

– Спасибо вам, молодой человек. Я почувствовал в вас родственную душу. Я сразу это почувствовал. Удивительно, сколько в нас абсолютно ненужных знаний и умений, а того, что нам действительно нужно, – нет.

– Абсолютно с вами согласен! – поддерживаю. – Я вот только недавно думал о том, сколько информации хранится в моей голове, сколько знаний я приобрел с годами! Большинство этих знаний необходимо только для того, чтобы разгадывать кроссворды или поддерживать разговор с малознакомыми людьми.

– Как вы правы. Как вы правы… – вздыхает.

Я говорю:

– Например, как-то в Хорватии один местный таксист спросил меня: бывал ли я прежде в городе Пула и видел ли я там римский амфитеатр? Я ответил, что никогда не был в Пуле, но римские амфитеатры видел и в других городах Европы. Я сообщил ему, чтобы он не сильно задавался, что римляне в свое время всюду понастроили этих амфитеатров и что буквально, куда ни приедешь, обязательно натолкнешься на какой-нибудь полуразрушенный амфитеатр. И что все они, похоже, возводились по одному и тому же проекту, как «Макдоналдсы».

Он смеется высоким икающим смехом:

– Точно-точно, как «Макдоналдсы»!

– А еще как-то в бассейне, – вспоминаю, – я случайно разговорился с одним приятным человеком – молодым отцом, который очень беспокоился о том, что у его новорожденного сына все время болит животик. Я сказал, что у мальчиков довольно часто болят животики на ветер или просто мучают газы и в этом случае надо просто вставить малютке в попу какую-нибудь трубочку, чтобы газы отошли…

Однако всех этих знаний явно недостаточно, чтобы почувствовать себя более или менее взрослым, уверенным в себе и своих поступках человеком. И уж совершенно недостаточно, чтобы играть на саксофоне!

Мы все болтаем и болтаем с психотерапевтом, и тут я вспоминаю про бабушку. Наверное, она уже изнемогает от ожидания. И я говорю доктору, что мне, пожалуй, пора.

В дверях он еще долго трясет мою руку:

– Я получил огромное удовольствие от общения с вами! Как-то даже на душе стало легче, честное слово. Спасибо вам большое! Жду вас всегда с нетерпением!

Мы идем с Борькой по улице, рядом крутится Мухтар. Мне не терпится вывалить все побыстрее. Так уж я устроен – не могу долго держать паузу. Если у меня случается какой-нибудь инсайд, приходит в голову гениальная идея, посещает внезапная карма, мне тут же надо ею с кем-то поделиться. Я думаю, что визит к психотерапевту пошел мне на пользу. Похоже, что трансмиттеры снова заработали. Нейроны так и забегали в моем мозгу.

– Я придумал, как стать крутым бизнесменом, – говорю. – Гениальная идея!

– Ну? – вяло интересуется Борька.

Похоже, у него тоже не все в порядке с трансмиттерами.

– Вот тебе и «ну»! Надо красить.

– Чего красить? – спрашивает.

– Собак! – говорю. – Надо красить собак!

– Каких еще собак?

– Разных. Вот скажи мне: каких расцветок бывают собаки?

Борька перечисляет:

– Серые, черные, белые… Ну, еще коричневые.

– Да! – почти кричу я. – И все! И все!

Мы с Борькой красим Мухтара. Борька, когда водит кисточкой, высовывает кончик языка и повторяет им движение кисточки.

– Понимаешь, – говорю, – нету среди них зеленых, красных, желтых или в горошек… Представляешь, вот надоело тебе, как выглядит твоя собака, ты ее можешь перекрасить, и она предстанет перед тобой совершенно в другом цвете. И вроде как у тебя уже новая собака. На это обязательно будет спрос! Можно будет открыть представительства в разных городах или даже странах. Да и вообще, идешь ты по городу: зима, например, сырость, серость, слякоть, а по улицам бегают разноцветные собаки!

– Да, хорошая идея, – соглашается. – Надо ее запатентовать, пока никто не украл. Но мне кажется, лучше красить людей.

– Людей?

Об этом я как-то не подумал.

– Ну да! Вот смотри: женщины часто говорят про мужчин: «Все они одинаковые». То же самое у меня, например, с китайцами. Лично я их не различаю. Вообще мир людей уныл и однообразен! Нету среди них тех, кто в крапинку или полосочку, длинноухих или великанов, как это бывает у тех же собак.

– Точно! Я бы с удовольствием встречался с симпатичной девушкой – полосатой, к примеру… С такой зеброй или тигрицей… Целовать ее в эти полосочки!

– Класс! Или еще: примелькалась кому-то, скажем, одна и та же жена, приводят ее к нам, мы ее перекрасили и вот вам, пожалуйста, – практически новая жена!

По радио передают о надвигающейся эпидемии гриппа. Грипп уже носится в воздухе. Говорят, идеи тоже носятся в воздухе. Вместе с гриппом. А что, если не только грипп и идеи, но и счастье, и даже любовь! Да мало ли что еще может носиться в воздухе! К черту марлевые повязки! Я тут же представляю себе вихрь больших и мелких влюбленностей, разнокалиберных порций счастья, душевного покоя, вдохновения, гениальных прозрений… Представляю, как все это носится в воздухе, туда-сюда, туда-сюда, в озоновом слое, со страшной силой. У меня даже кружится голова и перехватывает дыхание. Ведь идею красить собак я позаимствовал именно из воздуха. Ее мог подцепить кто-нибудь другой, как вирус гриппа, но она досталась мне. Может, перепадет и что-нибудь еще, таким же воздушно-капельным путем? А как передается любовь? Никто ведь этого толком не знает. Даже про депрессию уже все известно, а про любовь – ничего! Надо почаще бывать на свежем воздухе! Я распахиваю окно, из которого открывается прекрасный вид на небо, и беру подзорную трубу.

– А что он? – интересуется подруга Ирины.

– Он говорит: давай встретимся.

– А что ты?

– А я говорю, что не знаю, надо нам это или нет.

– А что он?

– Да какая разница, что он? Главное, я сама не знаю, чего хочу, понимаешь? – выходит из себя Ирина.

– Не понимаю. Я всегда знаю, чего я хочу. Вот вчера, например, я хотела пирожные и замуж. А сегодня я уже пирожных не хочу. А хочу красный кабриолет и замуж. Неужели ты не хочешь замуж?

– Я не уверена, что хочу замуж за Яна. Я не уверена, что хочу именного такого мужа. Не уверена, что это должен быть именно красный кабриолет, понимаешь? Может, он должен быть синий или желтый или вовсе не кабриолет, а, к примеру, хетчбэк.

– Вот ты интересная! Ты что, отказалась бы от красного кабриолета?

– Нет, конечно.

– Ну, слава богу! Потому что у тебя вообще никакой машины нет. Так ведь и мужа у тебя вообще никакого нет!