Два лебедя (Любовь, матрица и картошка) Сергеев Иван

Глава десятая

Лева Цвик

Меня пригласили в кабинет Верендягина неожиданно. В тот день мы не договаривались о встрече. Но эта новость меня скорее обрадовала, чем огорчила.

Сергей Иванович взглянул на меня, улыбнулся и расстегнул верхнюю пуговку на белоснежном халате. И тут он задал вопрос, который я давно ожидал от него услышать. Перед каждой встречей с Верендягиным я мысленно готовился к этому вопросу, но, когда он прозвучал, растерялся.

– Тебе не кажется больше, что кто-то преследует тебя? – шутливо поинтересовался Сергей Иванович и угодил в яблочко.

– Нет, не кажется, – нервно рассмеялся я. Как ни старался, я не смог скрыть своего замешательства.

– Вот и замечательно! – Врач явно не ожидал от меня такой эмоциональной реакции, тем не менее, решил, что его юный пациент достаточно окреп, чтобы выдержать это испытание на прочность.

– Но для меня тут нет ничего отличного, – живо промолвил я, – Я тоже совсем недавно боялся людей!

– Например, кого ты боялся? – невозмутимо спросил врач.

– Леву Цвика!

– У тебя был обыкновенный невроз.

– Но это такая зыбкая грань. Мне кажется, что я схожу с ума.

– Ничего плохого с тобой не случится, поверь моему опыту. Ты станешь только сильнее. – Сергей Иванович обнял меня за плечи, приблизив свои удивительно ясные и доброжелательные глаза. И я обратил внимание на необычную подвижность его зрачков – они сияли фосфористым блеском.

Не сказав больше ни слова, Верендягин повел меня по коридору. Мы быстро дошли до лестницы и спустились по ней в подвал. Определенно, я уже видел эти ярко разукрашенные стены. Со звездами и луной. И тут я вспомнил, что из приемного покоя меня провели через этот подвал, и по лестнице я поднялся наверх. Движение по лестнице вверх мне показалось тогда очень занимательным, словно я уже видел этот подвал с нарисованными звездами и луной, двигаясь в лабиринте. Я удивился, что в лабиринте не было Минотавра. В данный момент он бы одержал надо мною легкую победу. Но таковы были правила игры, предложенные господином Вельзендом. Минотавр появлялся только тогда, когда я достигал вершины совершенства.

У стены стояла скамейка. На ней сидел молодой человек. Он встал при моем приближении. Приглядевшись, я узнал Леву Цвика. Я ожидал увидеть кого угодно, но только не его. Но Лева Цвик был менее опасен, чем грозный Минотавр. Я очень обрадовался своей реакции – его я больше не боялся. В следующее мгновение на моем лице родилась счастливая улыбка: уверенной походкой я подошел к Леве Цвику и крепко стиснул его руку.

– Как вам живется на воле? – живо спросил я.

– У нас все нормально. Вот экзамены сдаем, – бодро ответил Цвик.

– И, тем не менее, ты выкроил время для нашей встречи. Я бы сказал незабываемой встречи.

– Почему незабываемой? – усмехнулся Цвик.

– Потому что я стал другим человеком. Ты видел этого врача? Это – гений!

– Но лучше с этим гением больше не встречаться.

– Помнишь, как мы пили шампанское за свободу слова!

– После чего мы стали друзьями. Леня Петухов, Юра Пых, ты и я.

– Ты говоришь в прошедшем времени. Сдаваться я не собираюсь.

– А я думал, что ты возьмешь академический отпуск.

– Ребята знают, почему я здесь?

– Леня Петухов знает. Он предлагает тебе свою помощь.

– Фантастика! И ты веришь, что мне удастся наверстать упущенное?

– Конечно, верю, – убежденно произнес Лева Цвик, скорее, для того, чтобы подбодрить меня в эту минуту. Собственно, если выздоровление пойдет такими стремительными темпами, ничто не может помешать мне сдать пропущенные экзамены. Эта мысль захватила меня настолько, что я перестал чувствовать себя скованно. И тут Лева достал из новенького дипломата толстую книгу в синем глянцевом переплете и протянул ее мне.

– Что это? – с восхищением спросил я, разглядывая дорогую книгу. То была книга Жана Эффеля «Сотворение мира» с его изумительными рисунками.

– На память о нашей встрече, – лукаво улыбнулся Цвик.

– Совсем, как в старые добрые времена, – звонко рассмеялся я. Мы еще долго непринужденно говорили с Левой, и я не чувствовал больше над собой его превосходства. Я перестал быть серой мышью, став талантливым и обаятельным молодым человеком. Когда Сергей Иванович зашел за мной, ему было, чему порадоваться за своего пациента.

Очутившись в своей палате, я первым делом раскрыл подаренную книгу. На титульном листе было написано ровным мальчишеским почерком: «Виктору просто так. Лева».

Я несколько раз перечитал эту надпись, и слезы радости полились из моих глаз. Уткнувшись в подушку, я беззвучно заплакал. Я не думал, что Лева Цвик и Леня Петухов отнесутся ко мне с таким дружеским участием. Успокоившись, я попытался разобраться в своих эмоциях.

Определенно, Верендягин сыграл со мной жестокую шутку, рассказав байку о душевнобольных. Да, я получил жесточайший удар по своей психике. Но затем произошло то, что и должно было произойти с молодым крепким организмом. Мое сознание справилось с наплывом новой информации. Благодаря чему Сергей Иванович всего за одну минуту сделал меня совершенно здоровым человеком.

Находясь в приподнятом настроении, я не думал, что его методика может мне когда-нибудь пригодиться. Но на всякий случай ее запомнил. А на другой день Верендягин выписал меня из клиники, обняв на прощание.

Я вышел на пятнадцатую линию в ясный морозный день и, не торопясь, направился домой. Я не знал, что меня ждет в потемках лабиринта, именуемым жизнью. Но то, что сделал для меня Сергей Иванович, буду помнить до конца дней.

И вот его не стало. А мне было необходимо увидеться с ним.

Происходящее со мной, я не считал болезнью. Я успешно прошел первый круг Ада. Сил и веры в себя у меня было предостаточно. Я знал, что надо делать и как вести себя дальше. Меня окрыляла любовь настоящей женщины, делающая меня непобедимым. Поэтому я решил не посвящать Верочку Клюге в свои проблемы. Но то ли писательский зуд проснулся во мне, или это был зов предков, среди которых было много писателей, поэтов и ученых, – оставшись без мудрой поддержки Сергея Ивановича, я решил коротко записывать свои интересные мысли в ежедневник. Так я начал вести дневник, не думая, что его могут прочитать Верочкины родители.

Глава одиннадцатая

Дневник

Давно это было. Ценные записи того периода, как и сам дневник, были утеряны или сохранились лишь короткими отрывками. Поэтому точных дат я ставить не буду.

Итак, сегодня ночью произошло мое любовное свидание с Верочкой Клюге.

А утром, точнее в двенадцать часов дня в моей голове началось сильное сверление, результатом которого было рождение моего «Я» с голосом пятилетнего ребенка. Так впервые в жизни у меня появился спор с самим собой. Но этот внутренний диалог неустойчив, мое «Я» отвечает на вопросы растянуто, нараспев или, ссылаясь на усталость, надолго замолкает.

У этой проблемы есть свои плюсы и минусы. Но то, что в моем сознании появился спор с самим собой, огромная удача. Теперь, работая над собой, я могу стремительно развиваться. После свадьбы я решил ничего не говорить Верочке о своем недуге. Занялся опять аутотренингом. Иногда у меня получаются живые и эмоциональные споры с самим собой. В такие минуты я необыкновенно счастлив. Но чаще мое «Я» вялое и безжизненное. Я не сдаюсь.

На заводе я принял участие в профсоюзном собрании. Мне дали сложнейший узел, но я доволен, что взял на себя повышенное соцобязательство. Мне необходимо все время решать задачу «Да – Нет», а в этой работе ее много.

Несмотря на большую усталость, я выпустил этот узел в срок, а затем еще много всевозможных чертежей. Я прошел первый круг Ада и добился, чего хотел: мое «Я» стало живым и эмоциональным. В течение недели я наслаждался своим совершенством. А потом перед моими глазами возникло странное видение, которое обладало зловещей реальностью. Я очутился в лабиринте и полетел как на крыльях. В глубине лабиринта я встретился с грозным Минотавром. Мы сражались с ним насмерть. Я начал было побеждать его. Но в наш поединок неожиданно вмешался господин Вельзенд. Именно он надел на голову Минотавра свою бессмертную маску. А затем Минотавр воспользовался Кристаллом и поразил меня в грудь направленным лучом. Этот луч разрушил мой интеллект до основания. Теперь придется начинать все сначала. Но зато я прошел первый круг Ада. Он занял у меня полтора года. Несмотря на то, что мне пришлось упасть с вершины мирозданья на самое дно, я одержал блистательную победу. И, хотя это был всего лишь Сизифов труд, меня теперь не остановить. Я знаю, что мне делать дальше.

Я опять делаю по утрам зарядку, обливаюсь холодной водой, завтракаю и иду на работу. Какое счастье, что Верочка меня любит. Ради нее я готов горы свернуть, могу часами работать над чертежами, только бы не думать о своем несовершенстве. Как Геракл, я должен был совершать свои подвиги, чтобы обрести долгожданную свободу. Для меня эта победа означала свободу духа, разума и интеллекта.

Итак, мое «Я» вновь стало вялым и лишенным эмоций. Поверьте, что спор с самим собой на таком уровне вовсе не доставляет удовольствия. Во время своих аутотренингов, я спрашиваю себя:

– Это я? – ответа нет.

– Это Я?

– Я! – добиваюсь я вялого ответа.

– Я или не Я?

– Не знаю!

– А кто знает?

– Должно быть, я.

– Я – нормальный или нет?

– Опять ты за свое?

– Но мне хочется знать!

– Нормальный.

– Так я это или нет?

– Я! – только теперь наконец прорезается живой ответ.

Мне приходится постоянно вытягивать из себя живой, эмоциональный ответ. Моему упорству и терпению можно позавидовать. Но раз господин Вельзенд сказал, что мне надлежит пройти девять кругов Ада, то все они когда-нибудь закончатся. Первый круг Ада был мною блестяще пройден. Он отнял у меня полтора года. Остальные круги должны быть по протяженности гораздо меньше первого. Иначе процесс станет необратимым. Мне очень хотелось сократить второй круг Ада. Я все делал для этого. Выкладывался и на работе, и дома. На работе ко мне стали относиться с уважением, потому что я постоянно брал на себя повышенные соцобязательства. Дома я помогал Верочке в учебе и по хозяйству. А по ночам изводил себя аутотренингами, добиваясь от себя эмоционального ответа.

И вот опять наступил мой эмоциональный взлет. Он продолжался целую неделю. Но до чего этот взлет был желанным. Я начал считать дни. Выходило, что второй круг Ада продолжался в течение года. Это меня, конечно, обрадовало. Ведь мне удалось значительно сократить второй круг Ада.

А потом опять началась смертельная схватка с Минотавром в лабиринте. И снова бессмертная маска мага спасла чудище от неминуемой гибели. Направленный луч из Кристалла вновь разрушил мой интеллект. Но он не разрушил мою железную волю и неодолимое стремление к победе.

Третий круг Ада я практически прошел на одном дыхании. Я не мог ни обратить внимание, что голос моего «Я» стал мужественным. Но, возмужав, мое «Я» все еще отвечало на вопросы вяло и неэмоционально. Поэтому было, над чем работать. И как положительный результат – скорое завершение третьего круга. Его я прошел за девять месяцев.

Остальные круги были пройдены еще быстрее:

Четвертый – за шесть месяцев,

Пятый – за пять месяцев,

Шестой – за четыре месяца,

Седьмой – за три месяца,

Восьмой – за два месяца,

Девятый – за один месяц.

На этом дневник завершился. Осталось добавить, что девять кругов Ада заняли у меня в общей сложности пять лет.

Глава двенадцатая

Две точки

После свадьбы я редко бывал у своих родителей. Но как-то на восьмом кругу Ада, я заехал к матери. Она была одна дома. Отец жил на даче, сестра работала в ботаническом институте, младший брат шоферил в небольшом продуктовом магазине. Мать обрадовалась моему приходу. Ее приветливость эхом отозвалась в моей душе: она породила во мне воспоминания далекого счастливого детства. Мать угостила меня чаем с малиновым вареньем. Мы поговорили о разных приятных пустяках. Случайно я заглянул в свой старый письменный стол. В нижнем ящике стола я обнаружил пожелтевшие записи, сделанные мною в девятнадцатилетнем возрасте. Один рисунок меня очень заинтересовал. На нем была нарисована человеческая голова, а на языке обведены две точки: на корне и кончике языка.

Я вспомнил, как в те дни меня очень занимала проблема лабиринта. Будучи еще мальчишкой, я твердо верил, что для того, чтобы добиться высшего совершенства, мне надо пройти через лабиринт. Я будто чувствовал, что проблемой лабиринта мне придется заниматься в будущем. И я не ошибся.

Лабиринт – холодный, призрачный, недосягаемый. Пытаясь в слепую решить эту сложнейшую задачу, я хотел знать все о лабиринте, начиная с Древнего Египта, где был сооружен печально известный лабиринт, воздвигнутый по велению жрецов, чтобы сокрыть тайное знание. В этом лабиринте находился знаменитый «Колодец лотоса». Первый раз я узнал о нем задолго до того, как изобразил на листе бумаги две точки. В этот каменный колодец замуровывали юношей, пожелавших стать жрецами Бога Ра. Каждый испытуемый, замурованный в «Колодец лотоса», должен был найти наидлиннейшую прямую, заключенную в ободе колодца, с помощью частей целого. По своей сложности эта задача соответствовала уравнению четвертой степени, решенному лишь в восемнадцатом веке.

Тайна лабиринта многим испытуемым была, конечно, не по зубам. И тогда несчастные юноши умирали от голода мучительной смертью, потому что путь к свободе шел только через верное решение этой задачи.

Этому испытанию, как я знал, был подвергнут и Сененмот – новый фаворит египетской царицы. Его восхождение на вершину власти совершалось стремительно. И по мере роста его влияния на наипрекраснейшую царицу росло и недовольство им со стороны жрецов.

И тогда жрецы решили предложить Сененмоту высокий жреческий сан. Казалось, они временно отступили. Но на самом деле жрецы решили подвергнуть фаворита испытанию «Колодцем лотоса», прекрасно понимая, что обрекают его на почти верную смерть.

Предложение верховного жреца юный фаворит воспринял радостно – ему все так легко давалось. К тому же он верил, что его возлюбленная откроет ему тайну «Колодца лотоса». Но коварные жрецы держали решение этой задачи в строжайшей тайне. Они отказались открыть загадку лабиринта даже царице. И тогда началась жесточайшая борьба замурованного знатного узника за выживание.

Сколько бессонных ночей провел Сененмот над «Колодцем лотоса», опуская в него две тростинки лотоса, разной длины. Когда же он решил эту сложнейшую задачу, жрецы были вынуждены освободить фаворита из заточения. И Сененмот соорудил впоследствии храм Хатшепсут, названный именем божественной наипрекраснейшей царицы.

Участь этого гениального зодчего очень напоминала мою. Ведь я тоже решал загадку лабиринта, проходя девять кругов Ада. И этой загадкой стали две точки, изображенные мною на листе пожелтевшей бумаги много лет назад, когда мне было всего девятнадцать лет и когда Верендягин сделал мою судьбу звездной. Глядя на эти две точки, я припомнил удивительный сон. Он приснился мне, когда я проходил первый круг Ада. В этом сне всадник на белом коне вез рядом с собой младенца. Всадник сказал мне, что «заговорит младенец не иначе, чем произнесу я имя Бога между корнем и концом того, что ничего не скажет, коли молчит». Тогда я произнес незамысловатую молитву, но младенец не заговорил. Слова же всадника на белом коне я смог расшифровать. Эти две точки находились на корне и кончике языка. И, как видно из пожелтевшего рисунка, в свои девятнадцать лет я был близок к разгадке тайны двух точек. Однако это знание было ново для меня и поэтому непонятно.

Уходя, я вспомнил о матери и расцеловал ее на прощание. Пока я ехал к Верочке Клюге на автобусе, мысль о загадке двух точек не покидала меня. У кинотеатра «Максим» я вышел. Сюда я ходил иногда смотреть кино с Верочкой. Нужный дом был недалеко. Я поднялся пешком на пятый этаж, открыл ключом дверь и вошел в квартиру. Жены еще не было. Она училась в Политехе на вечернем факультете. Я сел на софу и начал изучать свой пожелтевший рисунок, с нарисованным языком и двумя загадочными точками. И получалось, что между корнем и кончиком языка должен появиться некий разговор. А на самом деле между этими двумя точками должна родиться горизонтальная колебательная система, составленная из слов, на которые падает логическое ударение. И это будет разгадкой тайны двух точек.

А что будет происходить на корне языка? Вначале мне показалось, что ничего не будет. Но, когда я понял, что язычок мягкого неба и корень языка образуют анатомическую пару, я пришел к выводу, что на корне языка должна возникнуть вертикальная колебательная система.

Я тут же принялся собирать свой интеллект с помощью горизонтальной и вертикальной колебательных систем. С помощью двух точек я быстро поставил себя на ноги. Это было новое знание, которое мне еще предстояло постичь.

А потом я начал искать свою записную книжку. И вместо нее достал из кармана пиджака воздушный шар с нарисованным клоуном. Рваный шар оказался целым. Я повертел его из стороны в сторону: вроде бы я его не заклеивал? Странная случилась ситуация: любимый клоун смотрел, как живой, на меня. Я тут же подумал, что шарик с клоуном мне могут пригодиться. И положил его обратно в карман.

Прошел месяц. Я вновь был на подъеме, потому что научился использовать две точки для восстановления своего интеллекта. Я еще не знал, что эти две точки принадлежат Матрице. А лабиринт никак не желал поглотить меня.

Это произошло на работе вечером, когда я думал о двух точках. Передо мной открылось жерло лабиринта, и меня просто засосало в него сильным потоком воздуха. Я полетел стремительно по тайным переходам лабиринта, высматривая Минотавра. Но его нигде не было видно. Он, наверно, опять где-то прятался. Я почувствовал необыкновенную легкость, уверенность и силу. Но чудище на этот раз превзошло самого себя в изобретательности. Минотавр надел сразу на себя бессмертную маску Вельзенда. Он загородил от меня своим могучим торсом меч Кольвера. Видя, что я не могу с ним никак справиться, он начал насмехаться и наскакивать на меня. И тогда мне пригодилась домашняя заготовка. Я подбежал к чудищу и ловко надел ему на голову шар с нарисованным клоуном. Минотавр мгновенно лишился своего шарма. Тычется во все углы, а шар с клоуном с головы сорвать не может. Тот, словно прилип к бессмертной маске своего повелителя. Значит, подлянку для него делает, а для меня, наоборот, доброе дело. Овладел я мечом и снес с плеч Минотавра его бестолковую голову. И когда совершил этот подвиг, понял, что завершились мои девять кругов Ада.

Глава тринадцатая

Верочкины родители читают мой дневник

Родители Верочки Клюге во время Великой Отечественной войны воевали на Ленинградском фронте. Теперь они были ветеранами и носили с гордостью заслуженные ордена и медали.

Капитолина Владимировна относилась ко мне неплохо. Именно она подарила мне дорогой отрез на костюм. Но, когда я сшил костюм у знакомого закройщика, Георгий Генрихович, отец Верочки Клюге, предупредил меня, что скоро лупить меня начнет. Однако мы жили очень дружно.

Во время войны Георгий Генрихович служил в разведке. Он воевал на самом горячем участке Ленинградского фронта – на Синявинских высотах, где его тяжело ранило в ногу. После боя немцы пошли цепью добивать наших раненых. Клюге лежит раненый и видит, что немцы приближаются. А спрятаться негде: на склонах растут лишь куцые сосенки. Притворился он мертвым. И ему повезло – немецкие солдаты прошли мимо. Время года было зимнее, морозное. Окоченел Клюге. А когда немцы ушли со склона, покатился он вниз. Только мелькали перед глазами земля и небо, земля и небо. Так добрался он до дороги, где его подобрали наши бойцы. Отвезли Георгия Генриховича на полуторке в медсанчасть и положили на операционный стол. А раненая нога-то примерзла. Пришлось сапог разрезать. Подлечили его в госпитале, но хромота осталась. Ранен он был в колено, и в нем, под коленной чашечкой, выросли шипы. Оттого он и хромать стал. Но вернулся опять на Синявинские высоты и угодил в самое пекло – на Невский пятачок. Немцы танки в бой ввели. И так уж вышло, что пополз на Клюге танк, того и гляди раздавит. Ноги его танком к груди прижало – не продохнуть. Но тут наши артиллеристы подбили танк прямой наводкой, сохранив жизнь русскому немцу. Клюге уцелел, но вылезти самостоятельно из-под немецкого танка не может. Разведчики саперными лопатами сами выкопали своего командира. А он первое время стоять на ногах не мог: ноги танком так придавило к груди, что все шипы коленной чашечкой срезало. И перестал он хромать окончательно.

Вот такой доверительный разговор состоялся у меня с Георгием Генриховичем. Сложный это был человек. Относился ко мне по-разному, а тут взял и подарил мне свой офицерский ремень, с которым всю войну прошел.

Но однажды тесть с тещей зашли на Торжковскую, когда нас с Верочкой дома не было. Заглянула Капитолина Владимировна в секретер и наткнулась на мой дневник.

– Что это? – спросила она мужа. – Нет, ты только послушай.

Прочитали они внимательно о моих достижениях и пришли в ужас. Тут же позвонили Верочке на работу и срочно попросили ее приехать. Верочка приехала и попала из огня да в полымя. Она никогда не видела своих родителей такими расстроенными.

Прежде всего Верочка прочитала мой дневник. А так, как она была наивна и чужда всяким новациям, то тоже пришла в ужас.

И начали родители Веры уговаривать дочь развестись со мной. Но Верочка ни в какую.

– А какие у вас будут дети, если они появятся? – строго заметил Клюге. – У тебя заболевание по женской части, у него, как видно из его записей, психика не в порядке.

От таких вопросов, которые мог задавать только немец, у Верочки потекли слезы. Но Капитолина Владимировна начала очень грамотно успокаивать дочь, сказав Верочке, что они нового мужа подберут ей. И подберут его по военному билету, чтобы зять был без изъяна.

– Дайте мне хоть институт закончить, – попросила Верочка.

– Никаких институтов! – категорично возразил тесть. – Или развод, или срочно переезжай на Школьную, в однокомнатную квартиру. Тянуть с этим больше нельзя. А вдруг твоего муженька комиссуют, и у него появится возможность претендовать на твою жилплощадь? Ты такие вещи понимать должна.

– Но мне без его помощи не закончить учебу! – расплакалась Вера.

– Ну хорошо! – согласился Клюге. – Переезжай на Школьную. Это – однозначно. Заканчивай учебу, тебе, вроде, полгода осталось. А там разведетесь!

– Хорошо, папуля! – согласилась Верочка, и ее расстроенные родители уехали.

Так нам с Верочкой пришлось в срочном порядке переехать на Школьную улицу. А у меня в то время было приподнятое настроение. Совсем недавно я разгадал тайну «Двух точек» и теперь пользовался горизонтальными и вертикальными колебательными системами для регулировки устойчивой работы своего интеллекта. Мог ли я считать себя человеком будущего? Думаю, что еще нет. Я не очень много знал. Не читал ничего о знаменитом эксперименте А.И. Мещерякова на слепоглухонемых детях, который приведет их, как и меня, к невиданному духовному и интеллектуальному расцвету. Да, мне предстояло еще многое узнать и, тем не менее, я был уже победителем.

Когда я вошел в наше новое жилище, Верочка сидела на диване с красными от слез глазами. Но фигурка у нее была замечательная.

– Что случилось, моя дорогая? – непринужденно спросил я.

– Родители прочли твой дневник! Неужели ты не мог его надежней спрятать? – напустилась на меня любимая.

– А зачем его прятать? – усмехнулся я, – там нет ничего криминального.

– Но ты там пишешь такие вещи, которые с нормальными людьми не случаются.

– А где сейчас мой дневник? – спросил я, обнаружив, что его нет на месте.

– Я выбросила его, – усмехнулась Вера, – он лежит в мусорной корзине.

Ни слова не говоря, я пошел на кухню, достал дневник из мусорной корзины. Он был весь разорван. Я собрал его по листочкам и засунул обратно в мой секретер.

– Вот уж не думала, что за Павку Корчагина вышла замуж.

– Бери выше! За Николая Островского!

– Тоже мне герой нашелся.

– В жизни всегда есть место подвигу!

– Не смеши меня. Это же тема для сочинения по литературе.

– Пусть так, но я совершил грандиозный подвиг. Я не знаю, долго ли буду таким. Но я хочу все время стремиться к совершенству.

– Послушаешь тебя одно, а прочитаешь твой дневник другое.

– А не надо чужие дневники читать!

– Хорошо, милый. Но ты поможешь мне с курсовым проектом?

– Конечно, помогу! – тепло сказал я. Помирившись, мы пошли пить чай на кухню.

Не знал и не догадывался я, что Верочка решила со мной развестись. И даже не столько она сама, сколько по желанию ее родителей. Виной всему был мой разорванный дневник. Впрочем, мне не на что было сетовать. Праздник любви продолжался. Я не думал, что он затянется на пять-шесть лет. За эти годы я значительно поумнел. Собственно, с каждым кругом Ада я становился умнее. И теперь вполне мог начать новую жизнь. Оставить Верочку Клюге я не хотел, но мне необходимо было поговорить с ней о многом. Но в это мгновение Вера неожиданно начала разговор, который доказал чистоту ее чувств и полную ко мне преданность.

– Неспокойно у меня вот здесь, – сказала женушка, показывая на роскошную грудь. – Что это – понять не могу. Ощущение такое, словно нависла над нами тучка грозовая.

– Это из-за моего дневника? – тут же догадался я. – Однако пойми, что погода в Питере переменчивая.

– Да не в погоде дело! Боюсь я своих родителей. Они нам могут всю жизнь поломать.

– Даже, так! – опешил я от неожиданности.

– Давай уедем, родненький, в другой город, – сквозь слезы, заговорила Верочка, ставшая оттого самой близкой на свете.

– Как же мы уедем, моя голубка? – печально покачал головой я, – у нас здесь родители, квартира и работа. Все это сразу не бросишь. Потом, твои родители такие славные.

– Ты их совсем не знаешь! Они думают сейчас лишь о том, как нас поскорее развести. – Я сразу ей поверил. Такое разочарование и удивление охватило меня.

– Может, и правда лучше уехать? – с глубоким вздохом промолвил я.

– Уедем, милый мой, бросим все дела и уедем.

– Согласен. Завтра подам заявление об увольнении. А через две недели сбежим из Питера, и ищи-свищи ветра в поле.

– Вот и отлично, – обрадовалась Верочка моему согласию. Учиться мне довольно. С пятью курсами я техником смогу работать. Не пропаду.

– А почему бы и нет? Мир не без добрых людей. С моей хваткой и жадностью до работы за меня везде уцепятся. Но имею ли право подставлять тебя?

– Ты меня вовсе не подставляешь, мой милый.

– Нет, мы так не договаривались. Мне нужен был праздник. И я этот праздник получил!

– Какой праздник? – не поняла Верочка.

– Праздник любви! Вспомни, как мы нежно любили друг друга. Твоя любовь исцелила меня и подняла на недосягаемую высоту.

– Я тебя до сих пор люблю! – горячо воскликнула Вера.

– Вот именно поэтому мы никуда не едем.

– Конечно, родителей жаль. Для них наше бегство будет большим ударом, – печально согласилась Верочка. Сама начала этот разговор и теперь на попятный. Разве можно такими словами бросаться? Я сказал ей прямо об этом. А она вместо обиды и слез крепко прижалась ко мне.

– Смотри сам, – радостно улыбнулась жена, – только дай слово, что никому не расскажешь о нашем разговоре.

– Совсем никому?

– Даже своей матери, – капризно выпятив нижнюю губу, промолвила женушка, превращая сказанное в величайшую тайну на свете. Поэтому я смотрел на любимую ласково: «Смотрите, какая у меня красивая жена!» – хотелось закричать мне. Верочка, почувствовав эти, идущие из моего сердца флюиды, вытерла платком глаза и устроилась, словно кошка, на моих коленях.

А вечером, когда падал неторопливо пушистый снег, Капитолина Владимировна разговаривала по телефону с Верочкой. В конце разговора К.В. уговорила дочь заехать, чтобы померить мохеровую кофту с перламутровыми пуговицами.

– Не дают дипломом заниматься, – капризно промолвила Вера и начала одеваться нехотя и лениво. Опять модной тряпкой прельстилась. Будто не могла вежливо отказаться, особенно после недавнего нашего разговора. И оттого, что она была такая покладистая, меня охватило раздражение. Переломив карандаш, как соломинку, я пошел на кухню пить кофе. Розовощекая Вера склонилась надо мной, словно золотистый подсолнух. Шелковые волосы жены рассыпались по моим плечам, закрывая строгое пересечение линий в углах кухни, на потолке и моем добром лице. Захотелось жареных семечек, теплой ванны и просторной постели.

– Тебя проводить? – спросил я, обнимая ее за бедра.

– Если хочешь. А, впрочем, не отвлекайся по пустякам. Сама дойду. – Сказала она мечтательно, уже спускаясь по лестнице.

На улице продолжал падать густой снег. Крупные снежинки, попадая в восходящий поток воздуха, долетали до пятого этажа и потом долго порхали перед глазами, прежде чем упасть на землю. Пушистым ковром устлало Школьную улицу, сквер и плечи прохожих, воспринимающих это великолепие без крепкого мороза, как подарок. Недалеко от парадной Верочка заметила своих родителей. Они, увидев дочь, отряхнулись от снега, превращаясь из красноносых снеговиков в строгих и уважаемых участников Великой Отечественной войны, которым все еще снился День Победы.

А возле дома стоял остов легкового автомобиля. Его так быстро «раздели», что хозяин автомобиля, посаженный за растрату государственной собственности, не успел доехать до Магадана.

За это теперь не сажают. Воровство поощряется повсеместно. И вор в законе уважается больше, чем именитые академики, писатели и режиссеры. Одним словом, хорошо сидим в выгребной яме, которая почему-то называется Россией. Весь народ сидит в этой огромной яме, кроме новых русских. Им тоже живется несладко, потому что регулярно отстреливают их средь бела дня. А над ямой Главный реформатор саблищей как махнет – и все ныряют. Кто чуть зазевается, – конченый человек. На наших плечах «плотва» икру мечет. Мелкие чиновники, одним словом. Им главное взятку урвать и над сабелькой подпрыгнуть, чтобы хвосты им не поотрубало. Выше них «пни» произрастают. Прямо из мозгов «плотвы» растут и гребут в свой карман, не приведи Господь. Гребут и никого не боятся. И кого им бояться, если снизу они недосягаемы, а верхам необходимы – вовремя подносят и ручкой подмахивают.

А в семидесятые этого безобразия не было. Другое было, а до этого еще не доросли. Так недорослями и жили. Совсем по Фонвизину.

Глава четырнадцатая

Расставание с Верой

Когда Верочка защитила диплом, наступило время ожидания. Я чувствовал, что должно что-то произойти с праздником, который я сам себе подарил. А потом наступил день, положивший конец нашим неистовым встречам.

Я был дома и терпеливо ждал Веру. Зазвонил телефон. Я с волнением снял трубку. Звонила жена. Она сказала, что сейчас придет. Все было странно в этом звонке: обычно она никогда не звонила, потому что знала, что я дома, да и голос у нее был холодный, чужой. Уже в голосе прозвучало предупреждение о надвигающейся беде.

Великий подвиг совершил я, пройдя девять кругов Ада. Я был молод, здоров и свободен. И очень хотел идти дальше по жизни с Верой. Но ее голос по телефону смутил и испугал меня. Стало быть, все-таки началось.

Мое нервное напряжение достигло последней черты. Я знал, что сейчас придется платить по счету за радость, любовь и благополучие, кажущееся мне вечными. И тогда я начал исступленно молиться Богу, прося его продлить праздник. Глаза мои были плотно закрыты, как тогда в парке ЦПКиО, когда началось неудержимое сверление в голове. Но даже сквозь закрытые плотно очи почувствовал я исходящий свыше свет. Этот дивный свет пролился на меня ласковым прикосновением лучей заходящего солнца и чего-то еще, тонкого и недоступного. А мне казалось, что я слышу слова Иисуса Христа, посылающего на меня Божье благословение. Так я и стоял на коленях с просветленным лицом, смиренно ожидая прихода жены.

А потом я услышал, как в прихожую вошла Верочка. И по тому, как она решительно вошла, догадался, что это была уже другая, незнакомая мне женщина. Она пришла вместе со своим отцом, ставшим для меня тоже чужим. Об этом мне поведал приветливый ветерок, проникший в квартиру с лестницы.

Верочка вошла в комнату подчеркнуто строгая и села на краешек дивана рядом со мной. Я попытался встретиться с ней взглядом, но, увидев, что она преднамеренно прячет от меня глаза, понял, что рядом со мной сидит чужая женщина, из которой я сделал советского инженера. Ее тонкие пальцы крутили синий билетик. Нетрудно было догадаться, что она ходила в кино. Г.Г. завозился в прихожей. Верочка нетерпеливо окликнула его, изорвав билет в клочья.

– Иду, иду! – закричал из прихожей Клюге.

Пригладив редкие волосы, этот обрусевший немец сел с другой стороны дивана. Сел неуклюже, как если бы сел между нами. В комнате с его приходом воцарилось молчание. Это молчание тяготело над нами при непрерывной работе мыслей, которые Георгий Генрихович должен был произнести вслух. Г.Г. посмотрел на дочь. Она, не глядя на него, судорожно сжала кулачки. Обо всем они уже договорились в кинотеатре, решив мою судьбу за чашечкой кофе. Но, как видно, их гладкий сценарий дал глубокую трещину.

– Доченька, начинай, – спокойно сказал Г.Г., но Верочка только локтем толкнула его в бок. Я почувствовал, что она сейчас разревется, если Клюге и дальше будет тянуть резину.

– Хорошо, я скажу, – вежливо начал он, разгладив на лбу глубокие морщины. Я уже давно был готов ко всему. Но когда Георгий Генрихович сказал, что Верочка решила со мной развестись, перед моими глазами все поплыло. Мне почему-то показалось, что слова эти произнесены за толстой бетонной стеной другой квартиры, и ко мне не имеют ни малейшего отношения. А потом понял по обращенным на меня удивленным взглядам, что на них следует как-то отреагировать.

Как тяжело терять любимую женщину. Особенно, если она помогла тебе выжить и в самую трудную минуту была рядом. Пусть даже ее поступки, участие и поддержка не были осмыслены ею, потому что вся эта великая битва разума тщательно от нее скрывалась. И вот теперь я выстоял. Одержана, возможно, одна из самых блистательных побед, на какую способно замахнуться человеческое воображение. Движение по спирали на самый верх и неумолимое падение с лучезарной вершины на самое дно. Сколько раз я поднимался и падал, падал и вновь поднимался, чувствуя себя с каждым разом сильнее, закаленнее и непримиримее.

Я был с юных лет нацелен на победу и даже в самые тяжелые мгновенья жизни верил в удачу. Я победил Минотавра и поднялся на вершину, чтобы познать тайну двух точек. Какие-то две точки, расположенные на корне и кончике языка, творили чудо. Задаешь одной точке вопрос, мгновенно отвечает другая. А может ответить одна и та же: корень языка отвечает на вопросы с помощью вертикальной колебательной системы, рождающей спор с самим собой. И вот ничего этого больше не надо. Внутренний диалог стал надежным, блистательным и зрелым. Как я вырос и возмужал за эти пять лет. Но Верочка тоже выросла, поумнела и расцвела. Поэтому она не могла так жестоко и несправедливо обойтись со мной. Уже в прошлом осталось столько счастливых и радостных дней, полных побед и достижений.

Я молча слушал Г.Г. и Верочку, не в силах подписать бумаги, которые подсовывал предусмотрительный Клюге.

А потом с достоинством расписался на всех листах. Мне ничего от них не было нужно. На Верочкину жилплощадь я не претендовал.

– Ну, вот теперь мы можем идти, – удовлетворенно заключил Г.Г.

– Папка, я хочу с ним остаться, – вдохновенно воскликнула Верочка, настолько ее поразило мое благородство и порядочность.

– Господи, что мы наделали? – будто сбрасывая пелену с глаз, пробормотал Клюге. – Вот сидим мы на старом диване. А диван этот мой отец делал. Немец, а каким ярким большевиком был. Самого Кирова знал. Так вот Сергей Миронович приходил к нему однажды по делу, и попивали они чаек на этом самом диване. Для вас, молодых, это мало, что значит. А для меня знаменует собой целую эпоху.