Человек с двойным дном Гриньков Владимир

Захаров вышел из машины.

– Товарищ генерал, – начал было доклад Потапов, но Захаров жестом его остановил.

– Показывайте! – хмуро бросил генерал.

Один из спецназовцев распахнул створки дверей стоящего здесь же фургона-рефрижератора и вытянул наружу носилки ровно настолько, чтобы можно было без проблем рассмотреть лицо лежащего на носилках покойника.

Захаров подошел, всмотрелся. Потом повернулся к безмолвным свидетелям этой сцены. Взгляд его был тяжел. Захаров словно спрашивал, как такое могли допустить.

– Он уже был мертв, когда мы появились, – доложил Потапов.

– Причина смерти?

– Очень похоже на несовместимость крови. Корнышеву делали переливание. Где-то он сильно пострадал. У него ожоги. И кисть руки отрублена. В больницу его привезли уже без сознания.

– Кто привез?

– Те, кого мы постреляли. Их было четверо. Вооружены пистолетами. Две гранаты изъяли.

Генерал на глазах темнел лицом.

– Кто они? Откуда? – спросил отрывисто.

– Не местные, – ответил Потапов. – Из Москвы. Их документы мы вывезли. Проверим.

– Как же вы ни одного живым не взяли? – неприятно удивился Захаров.

Он обращался к командиру спецназовцев. Парень в камуфляже не смутился под генеральским взглядом.

– Приказа не было, – сообщил он.

А так какие, мол, проблемы? Взяли бы как миленьких. И получалось, что это Потапов с Нырковым дали маху.

– Мы не ожидали встретить там сопротивление, – сказал Потапов, багровея. – Мы прилетели за Корнышевым. А по нам стрельба в упор, люди со стволами… Слишком неожиданно.

– За Корнышевым вы летели, – повторил вслед за собеседником генерал. – Вызволять. Ну и как? Получилось?

Потапов не нашелся, что ответить. А что тут скажешь? Вот он, Корнышев. В рефрижераторе лежит. Мертвый. Плохо все сложилось. Провал операции.

* * *

В полупустом салоне первого класса летели престранные пассажиры: трое неулыбчивых крепышей и с ними некто с холщовым мешком на голове.

– Даже страшно, – призналась одна стюардесса другой. – Проходишь через салон, такими взглядами провожают…

Крепыши не препятствовали перемещениям стюардесс, но всякий раз, когда те появлялись в салоне, провожали девушек взглядами без игривости.

Одна из стюардесс, пожалев несчастного, в какой-то момент сказала крепышам:

– Может, сока ему дать? Или минералки, – показала на человека с мешком на голове.

– Не надо, – ответили ей неприветливо. И после этого стюардессы ни во что не вмешивались.

В Шереметьево после приземления из самолета никого не выпускали, пока салон первого класса не покинул странный квартет. Для этих людей прямо к трапу подогнали микроавтобус с наглухо затонированными стеклами. Среди встречающих был офицер-пограничник, но он никем из квартета не заинтересовался и документов не проверял, а наблюдал со стороны за тем, как человека с мешком на голове свели по трапу, поддерживая под руки, сноровисто затолкали в микроавтобус и увезли.

* * *

Фотографии мужчин были веером рассыпаны по столу. Там, на снимках, люди были живыми. А сейчас их уже нет. Застрелены спецназовцами.

– Все документы этих людей, которые вы привезли, – сказал Захаров, – и паспорта их, и водительские удостоверения – поддельные.

Документы погибших тоже лежали на столе, как раз перед Потаповым и Нырковым. Нырков взял один из паспортов в руки, раскрыл его, пролистал.

– Надо же! – сказал и покачал головой. – Я бы не отличил, если честно.

– Еще бы! – ответил на это Захаров. – Даже эксперты поначалу не смогли сказать точно. Классная работа. Практически без помарок. Сделаны как документы прикрытия. Как мы своим делаем.

– Думаете, кто-то из наших? – удивленно приподнял бровь Потапов.

– Да разве только наши умеют делать хорошие документы? – отмахнулся генерал. – Наши, не наши… Тут проблема в том, что те, кто за этими вот стоит, – кивнул в направлении фотографий погибших от спецназовских пуль, – высокого полета птицы. Это не уровень уголовников или кого-то подобного. Это такие же, как мы. Это сила. Вот о чем говорю.

Потапов и Нырков переглянулись. Но сказать ничего не успели, потому что дверь вдруг приоткрылась и в кабинет заглянул помощник Захарова.

– Они здесь, товарищ генерал! – доложил помощник.

– Давай их сюда!

На глазах оторопевших Потапова и Ныркова в кабинет ввалилась престранная компания: три крепыша и человек с мешком на голове. Захаров сделал жест рукой – снимите, мол, с него мешок. Случилась секундная заминка, будто крепыши сомневались, можно ли видеть лицо их подопечного Ныркову и Потапову.

– Можно, можно, – развеял их сомнения догадливый Захаров. – Это свои.

Мешок сорвали с головы. Человек, который, похоже, продолжительное время не видел дневного света, зажмурился на мгновение. А у Ныркова и Потапова вытянулись лица.

– Знакомьтесь! – произнес генерал Захаров, явно наслаждаясь произведенным эффектом. – Святослав Корнышев.

Корнышев, живой и невредимый, стоял перед ними.

– Здравствуй, Слава, – сказал ему генерал. – Я – Захаров.

– Здравия желаю, товарищ генерал!

Это было невероятно. Просто уму непостижимо.

– Откуда?! – только и смог спросить растерянный Потапов.

– Ты откуда к нам прибыл, Слава? – обратился к Корнышеву генерал.

– Из Африки.

Загар у гостя действительно был нездешний.

– Он еще этой ночью был в Африке, – сообщил Захаров. – Только потому и уцелел, я думаю.

* * *

Оставшись в кабинете один на один, Захаров и Корнышев смотрели друг на друга так, как смотрят люди, которые о собеседнике прежде много слышали, а увидели вот только что. Они действительно видели друг друга впервые.

– Ну, как там Африка? – доброжелательно осведомился Захаров.

Так спрашивают про недолгое, необременительное и приятное пребывание за границей: с туристическими целями или по работе.

– Ничего, – ответил Корнышев. – Привык.

– К быту привык? – уточнил Захаров. – Или к службе?

– К быту, товарищ генерал. Много у них там необычного. А служба – она везде служба.

Захаров оценил ответ, потому что о похождениях собеседника он знал по отчетам. Там, в Африке, Славе довелось повоевать, и он даже был ранен, а год тому назад вертолет, в котором летела группа Корнышева, был подбит повстанцами, и спасшимся в той катастрофе пришлось два дня, отстреливаясь, пробираться к ближайшему жилью. Дошли не все. Но Корнышеву повезло.

– Далеко тебя спрятали, – скупо улыбнулся Захаров.

– Да, это не Рязань, товарищ генерал.

– Причину знаешь?

– Так точно.

Генерал вопросительно приподнял бровь. Расскажи, мол. Мне интересно.

– Меня хотели убрать.

– Кто? – уточнил Захаров.

– Этого я не знаю. Сказал мне об этом полковник Богуславский. Он же предложил командировку в Африку, от греха подальше.

– А за что тебя хотели убрать, знаешь?

– Знаю. Двадцать пять миллиардов долларов. Был такой секретный президентский фонд. Слышали?

Захаров молча кивнул в ответ.

Он знал про эту историю. Двадцать пять миллиардов долларов, распыленных по всему миру по секретным счетам. Этакая государева заначка. Потом, уже в двухтысячном, пришел другой президент. Дела все принял, ядерный чемоданчик принял. А про секретный фонд ему никто ни гу-гу. Люди, причастные к тем деньгам, просто попытались их присвоить. Украсть у президента.

– Я работал в команде, которая искала следы тех денег, – пояснил Корнышев. – И когда мы их нашли, у всех нас начались большие неприятности. Нас стали убивать, чтобы не подпустить к деньгам. Кажется, я один только и остался.

– Один, – подтвердил генерал. – А Богуславского ты откуда знал?

– Он сам вышел на меня. Сказал, что мне угрожает опасность, и сплавил меня в Африку. Ему я и слал донесения. Пока он не умер.

Корнышев замолчал, потому что дальше уже нечего было рассказывать. Там, в продолжении, Богуславского уже не было, а был Захаров.

– Он внезапно умер, – сказал генерал. – Мне было приказано принять все оперативные дела, которые вел Богуславский. И среди прочих вдруг нашлось твое. Так я узнал историю про двадцать пять миллиардов. И про тебя. Но до сих пор мне многое не ясно. Фокус в том, что те миллиарды, о которых ты говоришь, они давно возвращены государству. А на тебя до сих пор идет охота. Неувязочка. Зачем ты им теперь? И кто они, эти люди? Богуславский говорил тебе, от кого исходит опасность?

– Нет.

– Как думаешь: он не знал или просто не хотел говорить?

– Думаю, что не знал.

– Откуда такая уверенность?

– Он не сразу стал меня прятать, а только после того, как на меня началась охота. Значит, поначалу он даже не предполагал. А уж потом эвакуировал меня по полной программе. Он еще сказал мне тогда, что люди против меня вышли очень серьезные.

– Да, совпадает, – кивнул Захаров, сопоставив рассказанное собеседником с тем, что знал он сам. – Мне не известны все подробности, но кое-что можно предположить с большой степенью уверенности. Богуславский не знал, кто эти люди, которые против тебя вышли; не знал, откуда ждать удара. И он спрятал тебя в Африке, чтобы уберечь. А чтобы запутать следы, он придумал вот это…

Захаров двинул по столу фотокарточку – как раз таким образом ее положил, чтобы она оказалась аккурат перед Корнышевым.

Святослав увидел на фотографии себя. С закрытыми глазами. И почему-то ему сразу стало понятно, что он не спит, а его сфотографировали мертвым.

Не сумев сдержать удивления, Корнышев поднял глаза на генерала.

– Это твой двойник, Слава, – сказал Захаров. – Человек, который был чрезвычайно похож на тебя. Я не знаю, откуда он такой похожий взялся. У тебя брата-близнеца не было?

– Нет.

– Значит, пластическая операция. В общем, этого двойника полковник Богуславский оставил в России и тоже спрятал. В глуши, где даже нет мобильной связи. Задумка, как я понимаю, была такая: кто-то тебя ищет (кто – пока не понятно); первым, до кого доберутся, будет двойник. Он ведь здесь, а ты в Африке, далеко… Значит – он будет первым. Как только на него выйдут, это как флажок сигнальный. Значит, к тебе подбираются.

Корнышев скосил глаза на снимок.

– Он погиб, – подтвердил догадку генерал. – Этой ночью.

– И что теперь? – спросил Корнышев. – Меня надо перепрятывать?

Захаров покачал головой.

– Нет, Слава. О том, что двойник погиб, никто, кроме нескольких человек, не знает. В том числе не знают и люди, которые на тебя охотятся. Поэтому тебя из Африки и вывозили с мешком на голове – чтобы никто не видел твоего лица до поры. Теперь ты сам будешь своим двойником. Ты займешь его место, – кивнул Захаров на фотографию с покойником. – Только ты будешь живой. У нас нет другого выхода. Так надо.

– Зачем? – коротко осведомился Корнышев.

– Раз эти люди вышли на тебя, они непременно проявятся снова. Им нужен ты. Мы их возьмем и узнаем, в чем там дело. Понятно?

– Понятно, – ответил Корнышев. – Ловля на живца.

* * *

Обед на четыре персоны накрыли прямо в генеральском кабинете. Безмолвные, как сфинксы, официантки выставляли на стол горячую, с пылу с жару, молодую картошечку, усеянную мелко порезанным укропом, пупырчатые малосольные огурчики, аппетитно выглядящие грибочки, селедку, котлеты по-киевски, холодец с горчицей, черный хлеб, водку в запотевшем графине…

– Прошу! – на правах хозяина пригласил к столу Захаров.

Трапезу с ним делили Корнышев, Нырков и понятливый Потапов, который, не дожидаясь команды, и разлил по рюмкам водку.

– С возвращением! – произнес первый тост Захаров, обращаясь к Корнышеву.

Чокнулись, выпили. Оголодавший Святослав аппетитно захрустел огурчиком, поддел вилкой душистую картофелину. Он так увлекся, что не сразу обнаружил: никто из его сотрапезников даже не прикоснулся к столовым приборам. Сидели неподвижно и смотрели на жующего Корнышева во все глаза.

Запоздало прозревший Корнышев даже поперхнулся. Отложил в сторону вилку. Сказал смущенно:

– Извините! Я нормальной еды не ел сколько…

– Тогда – по второй, – невозмутимо предложил генерал.

И второй тост тоже он озвучивал.

– За твое здоровье! – сказал он Корнышеву со значением.

Взялись, наконец, за вилки и ножи.

– Вот это и есть настоящий Корнышев, – представил африканского гостя Захаров. – Пришлось его срочно вывозить в Москву, поскольку никакого другого выхода у нас, похоже, нет.

Он сейчас обращался к Потапову и Ныркову, вводил в курс дела, раскрывал им то, что до сих пор сохранялось в тайне.

– Тот бедолага, что погиб ночью, – это был двойник. И вот на него вышли. Кто – пока не знаю. И он погиб.

Захаров вилкой прочертил по столу невидимую линию.

– Вот он жил…

На то место, где оборвалась прочерченная им невидимая линия, положил вполне материальную водочную пробку.

– А вот он умер – это, условно говоря, сегодняшняя ночь и смерть его…

Вилкой продлил невидимую линию дальше за пробку.

– А тут его уже нет…

Обвел взглядом сотрапезников и продолжил:

– Но это мы с вами знаем. А они, – указал куда-то за окно, где и прятались, видимо, не известные им пока враги, – не знают того, что Корнышев погиб. Поэтому мы берем вот его, – указал на настоящего Корнышева, – и помещаем его в эту точку.

Указал на водочную пробку, которая сейчас вовсе не пробкой была, а той точкой, в которой оборвалась жизнь псевдо-Корнышева.

– Он воскресает, – сообщил Захаров. – Он жив. И не может быть такого, чтобы на него не попытались выйти снова. А тут наготове – мы.

– А риск? – напомнил Потапов и выразительно посмотрел на Корнышева.

– Его жизни вряд ли что-то угрожает, – сказал генерал. – Анализ событий прошедшей ночи показывает, что убивать не хотели. Хотели захватить. А когда этот якобы Корнышев пострадал, его пытались спасти.

Значит, убивать не будут.

Все это время сохранявший невозмутимость Корнышев оторвался, наконец, от истекающей маслом котлеты и посмотрел на генерала.

– Ты готов? – спросил Захаров. – Поможешь?

– Так точно! – ответил Корнышев с невообразимым спокойствием.

Со стороны могло показаться, что генерал Захаров нервничает гораздо сильнее своего собеседника.

– Поедешь туда, – сказал генерал. – В поселок этот, где жил твой двойник… Да ты ешь, времени не теряй, – добавил он, обращаясь к Корнышеву.

Тот снова принялся за котлету. Захаров следил за его манипуляциями внимательно, одновременно посвящая в свои задумки присутствующих.

– Там глухомань, там лес. В лес забросим спецгруппу. Окопаются, будут незаметно тебя прикрывать. И если кто-то за тобой придет…

Корнышев с прежней невозмутимостью кромсал ножом котлету. Захаров молчал. Пауза затянулась. Потапов и Нырков уже видели, в каком состоянии находится генерал, и замерли, хотя еще не понимали, в чем тут дело. Наконец, и Корнышев обнаружил, что что-то происходит. Поднял глаза на генерала. И увидел, в сколь скверном состоянии тот находится.

– Что скажешь, Потапов? – произнес Захаров.

Тот, все поняв, крякнул досадливо и не нашелся сразу, что ответить, словно он должен был произнести нечто очень неприятное. Генерал, не дождавшись ответа, перевел взгляд на Потапова, и тот, явно делая усилие над собой, процедил сквозь зубы под испепеляющим взглядом Захарова:

– Не похож, товарищ генерал!

Захаров с досадой отшвырнул вилку, которую держал в руках. Вилка сбила рюмку. Получилось громко.

– Не получится у нас ни черта! – сказал в сердцах генерал.

– Почему? – искренне удивился Корнышев и обвел присутствующих взглядом.

– Не похож ты на него совсем! Лицом только! А в остальном – характер, повадки, жесты – совсем другой типаж… Она в два счета просечет, что что-то тут не так!

– Кто? – уточнил Корнышев.

– Баба эта! У двойника твоего баба была. Взялась откуда-то на нашу голову. Я думал – все обойдется. А сейчас смотрю на тебя… Она вычислит тебя в два счета!

* * *

Откуда рядом со лже-Корнышевым появилась эта Клава, никто не знал. О ее существовании стало известно только ранним утром этого дня. Буквально. Она взялась ниоткуда.

Лже-Корнышев, которого в далекой глуши местные жители знали как Гену Вяткина, раз в три месяца наведывался в Москву, где с ним встречался Потапов. Встречи эти происходили на конспиративной квартире, и только тут Гена заметно расслаблялся и отдыхал душой. Его необычная служба, когда он должен был не делать ничего, кроме как день за днем проживать жизнь другого человека, которого он знать не знал и даже никогда не видел, чрезвычайно его тяготила, о чем он не раз говорил Потапову.

Гена жил в местах глухих, где новые лица вообще не появлялись и куда никто посторонний не заезжал даже по случаю – и все равно ему было как-то тревожно. С теми, кто знал его прежде, кому было известно его настоящее имя (а его звали не Гена и не Слава), он уж несколько лет как оборвал все связи, на этом настоял еще полковник Богуславский – а его прежней судьбы все равно никто не отменял. И бывало несколько раз так – дважды в Москве, а один раз так прямо даже в поселке Красный, – что чудилось лже-Корнышеву в силуэте увиденного человека нечто до боли знакомое, будто это кто-то из прежней его жизни вдруг оказался на пути по нелепому стечению обстоятельств, и лже-Корнышев в эти минуты пугался по-настоящему. Он о своих страхах рассказывал Потапову при встречах. Еще рассказывал о том, что происходит лично с ним, как он живет и с кем общается. Рассказывал, как ходит в лес, насколько далеко уходит от жилья, что видит там. Рассказывал, что люди в Красном говорят. А вот про женщину он не сказал ни разу. Будто ее и не было.

– Что за женщина? – cпросил Корнышев. – Жена?

Похоже, что и ему не улыбалась перспектива оказаться вдруг женатым. Женщина ломала всю игру.

– Да, ты у нас, получается, женат, – с мрачным видом подтвердил Захаров. – В некотором роде.

Но Корнышев до конца всего еще не понимал. Не стыковалось у него.

– Она видела, что он погиб? – уточнил Корнышев.

– Она видела, что его доставили в больницу, – сообщил Захаров. – То есть она в курсе того, что он был ранен. Но того, что он умер, ей не сказали.

– Где она сейчас? В Москве?

– Нет, – покачал головой генерал. – Там, в провинции. Ее вывезли в соседнюю область, под опеку местного управления ФСБ. Для нее объяснение – в целях ее собственной безопасности. А на самом деле – чтобы изолировать ее от любой информации. Потому что пока мы не знаем, что с нею делать.

– Разрешите, товарищ генерал? – поднял руку Потапов так, будто они сидели на уроке.

– Давай! – ответил Захаров, ни на кого не глядя.

– Эту Клаву надо выводить из игры. Расчистить поле для Корнышева. Они не должны встречаться. Потому что Клава расколет его в два счета. В Красном Корнышев должен появиться один.

Захаров вопросительно посмотрел на Корнышева. Как, мол, тебе такой план? Одобряешь?

– А если Клава – это подставная фигура? – произнес Корнышев. – Если это тоже чей-то сигнальный флажок? И когда она исчезнет, когда мы ее изолируем – это может послужить сигналом для кого-то, кого мы пока не можем вычислить…

Потапов хотел возразить. Захаров остановил его жестом.

– Он прав, – сказал генерал. – Про эту женщину мы ничего не знаем.

– Ее надо колоть, – предложил Потапов.

Захарову предложение не понравилось.

– Лучше бы ее не трогать, – вздохнул он. – Чтобы не напортачить. Потому что если она подставная – наш интерес к ней может кого-нибудь насторожить. Теперь, когда мы знаем о ее существовании, к ней надо всего лишь повнимательнее присмотреться. Она под лупой будет. И если есть что-то подозрительное, мы это сразу же увидим.

– Да те, кто ее подослал, уже давным-давно насторожились! – сказал Потапов. – Это она позвонила мне сегодня ночью. Понимаете? Позвонила по телефонному номеру, которым мы снабдили двойника! Она этот номер знала!

– Откуда? – уточнил Корнышев.

– Да это и не важно. Она – знала! Все. Точка. Сам ли двойник ей этот номер дал, попав в беду, или она телефончик выкрала и позвонила, чтобы вычислить, куда это она попадет… Это уже не важно, – повторил Потапов. – Главное, она и без того уже в курсе: с этим парнем, которого она знала как Гену, все очень непросто. И что нам теперь с этим ее знанием делать?

Повисла пауза. Да, Клава, похоже, многое знает. И даже если она угодила в эту историю случайно, без чьей-либо наводки, ей все равно придется как-то объяснить бурные события прошлой ночи. И Гену Вяткина обычным мужиком, по прихоти судьбы-злодейки прозябающим в той чертовой глуши, уже не представишь.

– Ее нельзя близко подпускать к Корнышеву, – гнул свое Потапов. – А изолировать можно под любым предлогом. Инфекцию она какую подцепит и на месяц сляжет в больницу. Или под машину угодит…

– Так мы никогда не поймем, откуда она взялась, – пожал плечами Корнышев.

Потапов только развел руками в ответ. Решайте сами, мол, что для вас предпочтительнее.

– То, что ей многое в эту ночь открылось – не страшно, – поразмыслив, вынес вердикт Захаров. – В конце концов, ей можно немного тайну приоткрыть. Допустим, скажем ей, что Слава – не простой человек. Ему приходится скрываться, вести двойную жизнь. Так надо, мол. Чем рискуем?

Никто не озвучил доводов против.

– С этим проблем, следовательно, не возникнет, – сказал генерал. – А проблема у нас только в том…

Он задумчиво посмотрел на Корнышева.

– Баба эта нам мешает, товарищ генерал! – не сдержался Потапов. – Проблема – только в ней! Мы ничего о ней не знаем. А не знаем мы, не знает и он, – кивнул в направлении Корнышева. – А он должен знать! Знать, откуда она появилась. Когда. Должен знать, кем она ему приходится и какие у них отношения. Кто из них еду готовит. Где берут продукты. Ходят ли они вдвоем на прогулки и куда. Кого из соседей они обсуждали и о ком какое мнение у них сложилось. Сколько раз в неделю у них секс. Чем она болеет. Какие предпочитает конфеты. Кто ее родственники. Как этот двойник ее называл. О чем он вообще с нею говорил и какие темы они обсуждали.

Потапов замолк, потому что этот перечень можно было продолжать до бесконечности. И ни на один из вопросов ответа не было ни у кого. Уравнение со многими неизвестными, и это уравнение в данном случае решению не подлежит. Решение может быть только одно: Клаву надо убирать. Подальше от Корнышева.

– Вы говорили, она знает о том, что я пострадал, – сказал Корнышев. – Что там было?

– Ожоги, – ответил Нырков. – И кисть руки отрублена.

Он смотрел на Корнышева так, будто и вправду намеревался ампутировать тому кисть.

Корнышев изумился.

– Про кисть она не знает, – поспешил успокоить его Потапов.

– Ну слава богу, – пробормотал Корнышев.

Все засмеялись. Смех был невеселый.

– То есть в подробности о характере повреждений женщину не посвящали? – уточнил Корнышев.

– Нет. Она знает только, что дело плохо.

– Плохо – это хорошо, – скаламбурил Корнышев. – Предлагаю делать так. Я жив. Но я сильно пострадал. И у меня провалы в памяти.

Повисла пауза. Все застыли, оценивая услышанное.

Вот теперь действительно было хорошо. Провалы в памяти. Это то, чего им до сих пор не хватало. Если он потерял память, он не обязан знать всего того, о чем недавно говорил Потапов. Он раньше знал, но теперь все позабыл.

– А что? Это идея! – одобрил Захаров. – Можно проконсультироваться с врачами. Пускай его поднатаскают. Расскажут, как он должен себя вести. Покажут ему вживую этих бедолаг… У которых с головой проблемы… А?

Вопросительно посмотрел на Потапова. Будто хотел понять по его реакции, действительно ли они нашли достойное решение проблемы.

– Все это – че-пу-ха! – раздельно произнес Потапов, явно страдая от недальновидности собеседников. – Вы поймите, эта женщина видела его продолжительное время. Она успела его хорошо изучить. Не только речь. Не только внешний облик. Но и повадки, жесты… Даже я, встречаясь с двойником лишь время от времени, успел заметить, что он ест совсем не так, как настоящий Корнышев…

Корнышев, который как раз приканчивал котлету, замер, превратился в статую.

– Никогда он не пользовался ножом, а кромсал все съестное вилкой…

– Так? – уточнил Корнышев и вилкой разделил остатки котлеты на несколько частей.

– Нет, – качнул головой Потапов и вздохнул. – Не все сразу кромсал на множество кусков, а отделял один, съедал, потом следующий…

Корнышев посмотрел на Захарова. Их взгляды встретились. И обоим стало понятно, что они подумали об одном и том же. Тупик. Все оказалось гораздо сложнее, чем им представлялось. Невозможно одному человеку прожить жизнь другого, потому что жизнь эта состоит из ежесекундных жестов и ежеминутных поступков, и скопировать их с абсолютной точностью не получится как ни старайся. Дело не в этой котлете, которую Корнышев ест как-то не так. Дело в том, что похожих ситуаций будет миллион с хвостиком, и весь вопрос только в том, в первый ли день Клава заподозрит неладное или это произойдет на следующий.

Был Гена Вяткин, или как там его на самом деле звали, – и вот его больше нет. Скончался. Умер. И нет теперь на всей земле человека, который бы говорил так, как он, который бы так же думал, так же смеялся и так же ел котлету, как корнышевский предшественник. И не научишь этому.

– Мы не можем сделать так, чтобы Корнышев изменился и превратился в того самого своего двойника, – произнес молчавший до сих пор Нырков. – Нам нужно, чтобы тот двойник сам поменялся. Не Корнышев подстроился под двойника, а наоборот. Такой вот парадокс!

Он обозначал сверхзадачу, сам осознал ее невыполнимость, но мысль в нем билась, эта загадка требовала своего разрешения, и Нырков даже закрыл лицо руками, отгораживаясь от собеседников, нарочито погружаясь во тьму одиночества. А когда он руки от лица отнял и увидел перед собой глаза Корнышева – дрогнул. Потому что это был совсем другой человек. Будто просветление на него снизошло.

– Все правильно мы придумали, – сказал Корнышев. – Я пострадал. И я уже не тот, не прежний. Провалы в памяти – это хорошо. Но этого мало, я согласен. Потому что вот эти жесты все, привычки – с этим что-то надо делать. Тут со мной что-то такое должно произойти, чтобы все поменялось абсолютно. Вот, смотрите!

Он закрыл глаза. И рукой потянулся к вилке. Предполагал, что ухватит ее сразу, но не получилось. Зашарил слепо рукой по столу. Нащупал вилку. Взял ее в руку неуверенно. На него смотрели во все глаза. Корнышев, все так же не поднимая век, нащупал второй рукой тарелку, ткнул вилкой наугад, угодил в картошку. Понес было картофелину ко рту, да та сорвалась с вилки, упала на пол.

Потапов, сбросив оцепенение, зааплодировал. И Захаров с Нырковым ожили.

– Гениально! – оценил Потапов. – То, что нужно!

– Тут штука в том, что я сильно пострадал, – сказал Корнышев. – И мне всему придется учиться заново. Прежние привычки и умения – это уже неактуально. Все в моей жизни будет как в первый раз. И меня уже нельзя поймать на несоответствиях.