Человек с двойным дном Гриньков Владимир

Клава была счастлива и нисколько этого не скрывала. Обнаружив это ее счастливое состояние, Нырков решил, что у него есть шанс. Они вдвоем, и она зависит от него. В такой ситуации ее сопротивление вряд ли будет упорным.

Высмотрев ответвляющуюся от асфальтированного шоссе лесную дорожку, Нырков свернул туда. Краем глаза он заметил, как насторожилась Клава. Но она не успела ни испугаться по-настоящему, ни даже спросить его о чем-либо, потому что очень кстати обнаружилась поляна. Здесь Нырков остановил машину и заглушил двигатель. Клава уже знала, что сейчас произойдет, поэтому она не вздрогнула и не закричала, когда Нырков положил свою ладонь на ее колено. Молчание Клавы он расценил как ее готовность исполнить все, что он пожелает. Нырков решительно запустил руку под юбку, а второй рукой властно привлек Клаву к себе. Но тут случилось неожиданное.

Клава забилась в его объятиях и закричала:

– Что с ним?! Он умер, да?!

Опешивший Нырков отпрянул.

– Что с Геной?! – билась в истерике Клава. – Его больше нет?!

– Ну почему? Он жив-здоров! – растерянно ответил Нырков.

– Вы меня обманываете! Он жив?! Скажите!

– Жив! И мы едем к нему! Тут не так уж далеко. Два часа пути.

Клава замолчала. Но смотрела недоверчиво.

– «Умер, умер», – передразнил Нырков, досадуя из-за того, что все так нелепо сложилось. – С чего вы взяли?

– Я подумала, что раз вы решились на такое… – медленно произнесла Клава.

– На какое? – успел вставить слово Нырков.

– Если осмелились подступиться ко мне… Я подумала, что из-за Гены. Что его больше нет… И только потому вы такой смелый.

– Жив ваш Гена. Но сильно пострадал.

Нырков завел двигатель, и они вернулись на шоссе.

– Вы ведь его не только как Гену знаете? – уточнил Нырков.

– Еще как Святослава Корнышева.

– А это откуда вам известно?

– Гена сам сказал.

– Когда?

– В ту ночь, когда нас милиция задержала.

– Что вы вообще о нем знаете?

– О Гене?

– На самом деле он Святослав. Это его настоящее имя.

Кажется, это Клаву озадачило. Некоторое время она молчала.

– Но для вас и для окружающих он пускай так и остается Геной, – сказал Нырков. – Так будет лучше. Чтобы вопросов не возникало. Вы возвратитесь с ним в поселок Красный. И будете там жить как прежде. Денька через три и мы там появимся: я и двое моих сослуживцев. Вы их тоже видели в ту ночь в больнице. Но в поселке вы и виду не должны подать, что с нами знакомы. Впервые видите. Как и все ваши соседи. Так надо. Мы там будем своими делами заниматься. Как бы отдельно от вас. Но параллельно будем вас прикрывать, чтобы никто вас не обидел.

– То есть мы с вами не знакомы? И даже с вами не здороваться?

– Сначала как бы не знакомы, – сказал Нырков. – А потом я с вами познакомлюсь, Клава.

– Это для себя? Или по службе?

– Почему вы сердитесь?

– Потому что вы действуете нахраписто.

– Я просто искренен.

– Вы? Нисколько! – оценила Клава. – Я чувствую тут фальшь!

– Правда? – оскорбился Нырков.

– Ну конечно! – надула губки Клава.

– Хорошо, я буду искренен, – сказал Нырков. – У вас впереди довольно сложные не то что дни, а даже месяцы, я думаю. Обстановка будет как на войне. А женщина на войне беззащитна. Никто не церемонится. Если рядом с вами не будет никого, кто способен вас защитить…

– У меня есть Гена. Или Слава… Как его там…

– Продолжим разговор после того, как вы его увидите, – сказал Нырков.

Клава ужаснулась.

Нырков молчал.

Так и ехали. Тут надо только ждать. Не спешить. И оно в конце концов само собой сложится.

* * *

Нырков преднамеренно не посвящал Клаву в подробности того, что ей предстояло увидеть. Нужно, чтобы она испытала шок. Потому что вряд ли Корнышеву удастся без проблем вжиться в роль Гены. А шокированный человек несоответствия, возможно, и не заметит.

Только когда уже подъехали к больнице, Нырков сказал Клаве:

– Его жизни уже ничто не угрожает. Но есть проблемы. И выглядит он ужасно. Ты держи себя в руках, пожалуйста. Договорились?

Клава молча кивнула в ответ, даже не заметив, как собеседник перешел на «ты». От волнения она не знала, куда деть собственные руки. Сцепила их в замок так, что побелели костяшки пальцев.

Нырков кому-то позвонил, и через минуту к ним вышел человек в белом халате.

– Идемте, – пригласил он, окатив Клаву оценивающим взглядом с головы до ног.

Едва они вошли в здание больницы, Клава запаниковала. Здесь была уже знакомая ей смесь из запахов застарелой пыли, годами не стиранных матрасов, медикаментов, мерзких больничных котлет и протекающей канализации. Точно так пахло и в той больнице, где какие-то страшные люди пытались убить Гену и саму Клаву. Страхи мгновенно ожили в ней, словно и не девались никуда, а только прятались до поры. На полутемной лестнице, ведущей на второй этаж, Клава споткнулась, инстинктивно ухватилась за плечо Ныркова, и больше его уже не отпускала до самой двери палаты.

У палаты дежурил еще один человек в белом халате, и только тут до Клавы дошло, что никакие это не врачи, а коллеги Ныркова, наверное.

Перед ней распахнули дверь, и она переступила через порог.

Это была небольшая палата, из которой, судя по всему, вынесли несколько кроватей, оставив одну. На ней-то и лежал человек, которого Клава с первого взгляда ни за что бы не узнала, если бы ей не сказали изначально, к кому она идет.

Корнышев лежал неподвижно, накрытый неопрятной больничной простыней до самого подбородка. Лицо его сильно расплылось, будто он очень поправился за несколько прошедших дней, имело синюшный оттенок и было обезображено пугающе страшными рубцами. Но больше всего Клаву потряс вид черной маски, закрывающей глаза несчастного.

Клава не осмелилась приблизиться. Она прижала ладони к лицу, будто боялась, что сейчас закричит.

– Слава! Это я, Сергей, – негромко сказал Нырков. – Ты меня слышишь?

– Да-а-а…

Этакий шепот-шелест.

– Ему еще тяжело говорить, – объяснил Клаве Нырков.

– Кто-о-о-о… зде-е-есь…

– Это Клава! – поспешил сообщить Нырков. – Твоя Клава. Помнишь ее?

– Не-е-ет…

Во взгляде Клавы плеснулся ужас.

– Я говорил – у него проблемы, – сказал Клаве Нырков. – Ему многому придется учиться заново. И даже вспоминать. Кто он такой, кто ты, где вы живете…

А Корнышев лежал бревно бревном. Про таких людей говорят – овощ. Еще недавно он был молод, силен и красив. Всего лишился в одночасье. Сердце бьется, кровь бежит, легкие работают. Но это уже не человек – овощ…

Клава разрыдалась. Она смотрела на Ныркова глазами провинившегося ребенка и рыдала. Ей было велено держать себя в руках. Но что же делать, если ты по-детски слаб. Она пыталась сдерживать рыдания и даже зажимала рот. Но получалось только хуже. Закрыла лицо руками, выбежала из палаты. Когда стук ее каблуков затих вдали, Нырков наклонился и одним движением снял с головы Корнышева черную маску.

– Нормально! – оценил он.

– Куда она? – произнес Корнышев своим обычным голосом. – Сбежит!

– Поймаем.

* * *

Для перевозки Корнышева выделили машину «Скорой помощи». Двое крепких санитаров, которые, как заподозрила Клава, тоже были коллегами Ныркова, на носилках перенесли Корнышева в салон машины, и там, в салоне, остались со своим подопечным, а Клаву усадили рядом с шофером, отгородились от нее сдвижным и почти непрозрачным стеклом. Из-за этого всю дорогу у Клавы было такое чувство, что они везут покойника.

Совсем тоскливо стало, когда наступили сумерки. Машина за несколько секунд проскакивала через рано заснувшие, и потому кажущиеся безлюдными деревни, и снова – одиночество на пустынной дороге. В поселок Красный приехали уже ночью. Первыми на въезде стояли бараки, в которых давно никто не жил. Нет стекол в окнах, входные двери распахнуты настежь и висят на петлях кособоко. Шофер, которого Клава сегодня увидела впервые в жизни, уверенно вывел машину к нужному бараку, будто проделывал подобное каждый день.

«Санитары» на носилках подняли Корнышева на второй этаж и мрачной процессией двинулись по коридору. Шли они сквозь строй разбуженных внезапным приключением корнышевских соседей. Здесь были пьяненькие, немощные, небритые, оборванные. Не люди, а обломки судеб. Только теперь, после случившегося, Корнышев не смотрелся здесь чужаком. Такой же жалкий. А Клава пока еще была им всем чужой. Она ужаснулась, осознав, что осталась одна. Вот этот бедолага на носилках – он уже ей не защита. Продержаться бы несколько дней, пока не приедет Нырков. Она даже не заметила того, что впервые подумала о нем как о спасителе.

* * *

В их комнате все было как прежде. Клава сняла покрывало со старой металлической кровати, ожидая, что «санитары» сейчас переложат Корнышева с носилок. Но теперь они не церемонились. Потрепали Корнышева по плечу:

– Давай, вставай!

И он, неожиданно для Клавы, действительно поднялся, хотя и очень неловко. Стоял, покачиваясь, и ждал то ли дальнейших распоряжений, то ли помощи.

– Вы не шибко его жалейте, – посоветовал Клаве один из «санитаров». – Да, он пока слабый и не видит ничего. Но пускай двигается. Так быстрее пойдет на поправку.

Довели Корнышева до кровати.

– Вот здесь ложись.

Корнышев беспрекословно подчинился. Но прежде, чем лечь, незряче ощупал убогое ложе руками. При виде этого Клава снова готова была разрыдаться, как несколько часов назад.

– Я где-е-е… в больни-и-ице?..

Корнышев выглядел одиноким и беспомощным.

– В больнице, в больнице, – пробормотал «санитар». – Ложись!

Он уложил Корнышева и накрыл рваной простыней. После этого «санитары» вышли, попрощавшись с Клавой.

Клава закрыла дверь. Корнышев неподвижно лежал на кровати. Лампа под самодельным абажуром высвечивала ровный круг. На столе красовался неприглядный натюрморт: высохшие хлебные объедки, недопитый чай, вскрытая банка из-под кильки, нож, которым Слава эту банку открывал, пара вилок. Это они со Славой спешно завтракали, собираясь отправиться в город за машиной. Тогда он был здоров. Еще каких-то несколько дней назад.

– Слава! – позвала Клава, сдерживая рыдания. – Слава!!!

Он повернул голову, будто прислушивался.

– Слава! – с надеждой произнесла Клава.

– Ты-ы-ы кто-о-о-о?

И тогда она разрыдалась.

* * *

После всего, что Клава сегодня увидела, она не смогла заснуть. Сидела на скрипучем стуле у кровати и всматривалась в лицо Корнышева. Наверное, это не навсегда, думала она. Когда-то заживет, и раны зарубцуются. Но вот глаза…

– Ты видишь что-нибудь, когда тебе снимают повязку? – спросила Клава.

Корнышев движением головы ей ответил: не вижу.

– А что говорят врачи? Зрение вернется?

Кивнул в ответ. Обещают, что видеть будет. Может, врут?

– Ты меня действительно не помнишь? – спросила Клава.

– Помню, – после длительной паузы неуверенно ответил Корнышев.

– Опиши меня. Какая я? Лицо какое? Волосы?

Корнышев замялся. Ему даже фотографию этой женщины не показали. Намеренно. Чтобы если уж отшибло память, так отшибло.

– Бли-и-иже, – просил Корнышев. – Где твое лицо-о-о?

Он протянул руку, слепо и беспомощно пошарил в воздухе, покуда сердобольная Клава сама не ткнулась лицом в его ладонь.

Корнышев обнаружил, что лицо ее мокрое. А слезы катились из Клавиных глаз градом. Проняла ее беспомощность Корнышева. Значит, угадал Захаров, не показав ему фото Клавы. Натурально получилось.

– Ты пла-а-а-чешь?

Клава затрясла головой.

– А про себя ты помнишь что-нибудь? – спросила она сквозь слезы. – Как тебя зовут?

– Сла-а-ава.

– А фамилия?

– Ко-о-орнышев.

– Раньше ты говорил, что ты Вяткин Гена. Ты это помнишь?

Корнышев кивнул согласно. Вряд ли это ему чем-то грозит.

– А на самом деле ты – кто?

– Сла-а-ава, – повторил Корнышев.

– Ты уверен?

– Да. А что-о-о?

– Ничего.

* * *

Утром Клава сварила картошку. Клубни резала только пополам, чтобы куски получились круглые и их можно было брать руками. Могла бы и суп сварить, но не представляла, как слепой Корнышев будет орудовать ложкой, а самой его с ложечки кормить – упаси боже, обрыдаешься от жалости. А тут – бери картошку руками, и никаких проблем.

С картошкой Корнышев действительно справлялся хорошо. Нащупывал очередную картофелину в стоящей перед ним тарелке, брал ее осторожно и бережно нес ко рту. Потом жевал с видом отрешенным и задумчивым.

Клава сидела напротив, смотрела на Корнышева с состраданием.

Стук в дверь, и сразу в комнату, не дожидаясь позволения хозяев, вошел небритый малый в рваных джинсах и застиранной футболке с эмблемой какого-то неведомого клуба на груди.

– Приветкакжисть, – равнодушно процедил он сквозь зубы так, что несколько слов слились в одно, да и то в его исполнении получилось каким-то куцым.

Клава занервничала. А гость, не обращая на нее ни малейшего внимания, приблизился к Корнышеву.

– ГеннадСергеичктовастак? – говорил он, по-прежнему лепя слова друг к другу.

Корнышев замер и молчал.

– Бедакакаяяреальноговорю!

Гость потянулся было к корнышевскому лицу, будто хотел рубцы ощупать, но не решился. Обернулся к Клаве.

– Невидитнихрена?

Клава нервно покусывала губы.

– Он выздоравливает… уже… почти…

Гость посмотрел на нее внимательно и вдруг оскалился, обнажая рыжие гнилые зубы.

– Скорейшегомлявыздоровленья! – выпалил он и потянулся к двери, едва не пританцовывая от распирающего его чувства торжества.

Дверь он за собой захлопнул так, будто хотел, чтобы погромче получилось. Было слышно, как скрипят под его торопливыми шагами половицы в длинном коридоре.

– Кто-о-о? – вопросительно произнес Корнышев.

– Это Буза, – ответила Клава, едва не плача. – Ты его помнишь?

– Не-е-е…

– Редкий подлец! Это он на разведку приходил. Слава! Давай людей позовем! Вроде бы как в гости…

Клава в панике.

– За-а-ачем? – прошелестел пребывающий в спасительном неведении Корнышев.

– На разведку приходил! Ты понимаешь? Сейчас сюда Колян заявится! Ты помнишь Коляна? Не помнишь? Ну ты сам мне рассказывал, как вы с ним повздорили однажды.

* * *

Клава как в воду глядела. Весть о ночном возвращении искалеченного Корнышева, которого здесь все знали как Гену Вяткина, в мгновение распространилась среди обитателей поселка, не исключая и Коляна.

Колян был здесь царь и бог. Он появился в поселке, когда в Красном все уже развалилось и самые деятельные и рукастые разъехались по стране в поисках работы и лучшей доли. Тот, кто остался, был либо немощен, либо стар, либо вечно пьян, и Колян, имея за плечами две отсидки, быстро обрел положение удельного князя. Чуть позже к нему примкнул нетребовательный и исполнительный Буза, и с этой парой никто во всем поселке уже не решался конфликтовать. Клава знала, что у Корнышева когда-то давно, еще до ее появления в Красном, была стычка с Коляном. При ней ничего такого не было, но тот неустойчивый мир, который она наблюдала несколько месяцев своего пребывания в Красном, не мог закончиться ничем, кроме как войной. Или Колян, или Корнышев. Кто-то должен был взять верх. Как в собачьей драке – до крови. И вот Корнышев стал беспомощным калекой…

Не прошло и десяти минут, как Буза вернулся. И с ним пришел Колян.

Колян распахнул дверь ударом ноги, переступил через порог. Его душил кашель, прямо рвал легкие. Колян хватался за грудь, будто хотел тот кашель задавить.

Буза маячил за спиной Коляна, всем своим видом демонстрируя готовность в любой момент подсобить в расправе.

Колян окатил Клаву наглым взглядом грязно-серых глаз. Он и прежде иногда так смотрел на нее, но только сегодня она испугалась по-настоящему. Не было защиты.

– Не надо! – сказала Клава умоляюще. – Уходите!

Колян приблизился и вдруг запустил пятерню в ее волосы. Поглаживал, приговаривая:

– Сиди тихо! Не тронем!

Она ему не верила. В его шагах слышалась поступь победителя, входящего в покоренный город. Победитель вправе рассчитывать на добычу. Женщины – это тоже добыча. Так было всегда. И никто у искалеченного Корнышева не станет интересоваться его мнением на этот счет.

Колян поглаживал волосы Клавы, а сам шарил по комнате оценивающим и жадным взглядом. Увидел на стуле куртку Корнышева, взглядом указал на нее Бузе.

Догадливый Буза взял куртку в руки, обшарил карманы и выложил на стол все, что там нашел: ключи, бумажник, носовой платок, обрывок кассового чека, огрызок карандаша. Колян оставил Клаву в покое, взял корнышевский бумажник, раскрыл. Денег было немного, около тысячи рублей. Колян забрал их все, даже металлическую мелочь, а пустой бумажник бросил на стол.

Корнышев все это время сидел на табурете. Он ничего не видел, но все слышал, и понимал, что происходит что-то нехорошее, но вмешиваться не посмел. Потому что ничего не мог поделать. Маску снять и шугануть этих гостей? Конец всему. Провал. Разоблачение. И на него потом – все шишки.

– Еще бабки в доме есть? – спросил Колян у Клавы.

– Нет, – соврала она, цепенея под испытующим взглядом собеседника.

– Возьми, что может пригодиться, – велел Колян Бузе.

Буза пошел по комнате, забирая все, что представлялось ему ценным: допотопный кассетный магнитофон, почерневший от копоти железный чайник, электроплитку со спиралью и даже начатую бутылку водки. Клава молча следила за происходящим, не смея вмешаться. Колян склонился к ней, приобнял за плечо и, глядя своим прежним наглым взглядом, предложил:

– Айда с нами! Выпьем. Посидим.

Теперь его нисколько не смущало присутствие Корнышева. Клава бросила на Святослава полный страдания взгляд. Колян перехватил этот взгляд и будто теперь вспомнил о слепом.

– А ему я ливер отобью, – сказал Колян. – Если будет прыгать.

Корнышев не жилец, поняла Клава. Колян из этой комнаты забрал все, что представлялось ему ценным. Оставалась одна Клава. Коляну мешал Корнышев. Так это не препятствие.

– Вечерком зайду, – пообещал Колян.

Не жилец бедняга Корнышев.

* * *

Святослав так и сидел неподвижно, даже когда незваные гости уже ушли. Не человек, а овощ, как представлялось Клаве.

– Кто-о-о бы-ы-ыл? – прошелестел Корнышев.

Клава даже не потрудилась ему ответить.

Ее мозг, как компьютер, просчитывал варианты.

– Твои когда приедут? – спросила она.

– Кто-о-о?

– Тот, кто тебя должен охранять.

– Ско-о-оро.

– Но не сегодня?

– Не-е-ет.

– Плохо! – сказала Клава.

Она сильно нервничала и кусала губы. Корнышев этого не видел, но по интонации догадывался.

– Слава! Они очень опасные! Эти двое, которые здесь были. Настоящие отморозки. Они могут убить.

– Ми-и-илицию позва-а-ать? – предложил Корнышев.

– Какая милиция?! – с досадой сказала Клава. – Здесь нет телефона. До ближайшего городка – четыре часа на машине. А машин тут тоже нет. На следующей неделе приедет автолавка. Да что толку…

Через неделю – это целая вечность. Через неделю Корнышева уже не будет в живых.

Колян не будет ждать неделю. Он придет сегодня.

* * *

Колян жил, обособившись от остальных обитателей забытого богом и людьми поселка. Он занимал большую комнату в одном из заброшенных бараков, где, кроме него, проживал еще и Буза, но тот обустроился на первом этаже, а Колян – непосредственно над ним, на втором. Здесь был своеобразный княжеский двор, а два других обитаемых барака – это вроде как посад при княжьем дворе, и «посадские» люди благоразумно не приближались к «княжьему двору» без лишний нужды.

Поздним вечером, когда в сумерках любой предмет или человек уже лишь угадывается, а очертаний не разглядишь, сколько ни всматривайся, мрачный Колян сидел в окне своей комнаты, свесив ноги наружу, и задумчиво курил. Тихо было в поселке, ни голоса, ни стука, и потому Колян смог расслышать что-то подозрительное в той стороне, где, попетляв по лесу, вбегала в поселок дорога, Колян насторожился и загасил окурок. Он не ошибся. Звуки были. Как будто дребезжание какое. Чужеродный звук. Колян давно подобного не слышал, поэтому и не сообразил сразу, что же такое это может быть.

Тут от темного, кажущегося одним сплошным пятном, леса отделилось крохотное пятнышко и приближалось, погромыхивая… Велосипедист. А велосипедов во всем поселке давно уже не было. Заинтригованный Колян бросился через комнату и коридор на первый этаж.

Буза спал. Колян разбудил его пинком.

– А?! – всполошился Буза.

Сел на кровати, таращась в обступающую его темноту.

– Глянь! – коротко бросил Колян и подтолкнул Бузу к окну.

Было видно, как в сумерках по разбитой дороге приближался велосипедист.

– Ух ты! – пробормотал Буза. – Кто такой?

Любой чужак тут вызывал настороженность. Потому что нормальный человек в такую глушь не сунется. А уж если сунулся – так есть на то причина, и будет она непременно злая, как давно сформулировал для себя Колян.

– Поди, тормозни его, – велел Колян.

Привычно сунул руку за голенище сапога, чтобы проверить, там ли нож.

Буза стремительно выкатился на улицу, где как раз подъезжал к бараку велосипедист. Колян встал у открытого окна так, чтобы с улицы не было видно.

Велосипедист подъехал к стоящему посреди дороги Бузе и остановился. Спешился и сказал доброжелательно:

– Здравствуй, брат.

Вместо ответа Буза демонстративно сплюнул себе под ноги. Или под ноги стоящему перед ним велосипедисту – тут как хочешь понимай. Но велосипедист нисколько не обиделся и спросил с прежней доброжелательностью:

– Это я куда попал? Что за город тут у вас такой, если не секрет?

– Закуритьдай! – сказал Буза требовательно.

– Не курю, брат.

– Такденегдай, – сказал Буза своему недогадливому собеседнику. – Самкуплюкнамавтолавкаприезжает.

– Денег дам, – согласился незнакомец.

Полез в карман, вытянул горсть измятых бумажек, одну из них отдал Бузе, остальные спрятал. Исчезнувшие в кармане незнакомца деньги Буза проводил нехорошим взглядом уличного грабителя.

Велосипедист стоял спиной к Коляну, и тот увидел, как он, удерживая велосипед левой рукой, правой стал поправлять свои потрепанные джинсы; рука скользнула по поясу за спину, приподняла замызганную ветровку, обнажая рукоять заткнутого за пояс пистолета, и на глазах обмершего Коляна велосипедист сдвинул флажок предохранителя, изготовив пистолет к стрельбе.

– Так что за город? – спросил велосипедист.