Журавлик по небу летит Кисельгоф Ирина
Я бы не поверила, но вдруг увидела его лицо в другом свете. Обветренная смуглая кожа и ярко-синие глаза над воротом толстого свитера. И большие, мужские руки в цыпках. Такими руками вполне можно мыть золото на Аляске. Мишкин папа рассказывал, как золото можно плавить, дробить, плющить, катать, формовать. Как металлическое золото растет кустами и набивает кварцевые карманы, распыляется в земле и течет с океанской и речной водой, даже селится в растениях и человеке. Он сказал, что все на свете содержит семена золота. «Семена золота», – повторила я и закрыла глаза. Семена золота выросли осенними плакучими березами под маминым окном. Каждую осень березы плачут тонкими ветками с золотыми от солнца и времени листьями, а весной березы надевают сережки и все равно плачут березовым соком. Как странно…
– Лиза – золотая девочка. – Мишкин папа улыбнулся, и морщинки у его глаз весело поднялись вверх. – И в прямом и переносном смысле.
– Надо поставить в Лизке землечерпалку. Чего добру пропадать? – хохотнул Мишка.
– Расстарался, старатель, – беззлобно откликнулась я.
Хорошо! Всегда бы так!
Я даже не разочаровалась, когда поняла, что золотоискателей-одиночек сейчас почти не осталось.
– Много намыли? – с любопытством спросила я.
– Пристегни губу булавкой, – хохотнул Мишка. – Это фамильное золото.
– Миша! – Тетя Мила покачала головой.
– Нелепо бяшешь! – глядя на Мишку, рассмеялась Елена Анатольевна и обернулась ко мне. – Не обижайся, Лиза. Он еще не умеет кокетничать.
– Я и не обижаюсь, – важно ответила я.
– Кокетничать? – внезапно вскипел Мишка. – Я вам что, красна девица?
– Ты мальчик с большой пальчик, – засмеялась тетя Мила, Мишка побагровел и затих. – Сколько у нас фамильного золота, Сережа?
– Тонны, – признался Мишкин папа.
– Так везет? – Мамино лицо озарилось улыбкой. И я поняла, что такое «озарилось», воочию. Удивительно!
– Конечно. – Мишкин папа улыбнулся глазами. – Мы под покровительством Хоруса и Хелиоса – богов золота в Египте и Греции. Они были еще и богами солнца. Выходит, нам повезло вдвойне, мы под покровительством и солнца тоже. – Сергей Николаевич, будто извиняясь, виновато пожал плечами. – Что-то я расхвастался! Вообще-то моя работа тяжелая и грязная. Сугубо мужской коллектив из неотесанных старателей и длительные командировки в Тмутаракань. На самом деле мы занимаемся добычей золота в промышленном масштабе. Режем горы водой.
– Как разрезать гору водой? – удивилась мама.
Я взглянула на маму и замерла от неожиданности. Солнечный ветер прошелся по всем, но лишь в ее глазах мчался ему навстречу солнечный парус. Она была такая красивая! У меня даже горло схватило.
– Что ты, Лисенок? – спросила она.
– У тебя в глазах целая тонна улыбок! – воскликнула я, а мама смутилась как маленькая.
– Выходит, я искал золото совсем не там, – невесело произнес Мишкин папа.
Я перевела взгляд на него, он отвернулся. Отчего у него испортилось настроение? Ведь все так здорово! Лучше не бывает!
– Холодает, – невпопад сказала Елена Анатольевна и зябко поежилась. – Налейте-ка мне беленькой.
– Мясо остыло, искатель! – вдруг заторопилась тетя Мила, наполняя рюмки. – Иди-иди, жарь новое! Не сиди, старатель!
– А как же золотые горы, разрезанные водой? – разочарованно протянула я.
– Потом. – Мишкин папа тяжело поднялся из-за стола. – Это совсем неинтересно.
Он ушел жарить шашлыки, а я подумала, что нашла еще две идеальные вещи. Солнце, превратившееся в золото, и водяной нож, режущий камень. Я думала об этом и о другой жизни, которая началась. Другая жизнь пахла терпкой ванилью, несущейся из Мишкиного окна на волю, я дышала тропиками среди талого снега. Наша с мамой жизнь была замечательной, но ее расписали в пастельных тонах. Как белые саксонские чашки со скромными розовыми цветами шиповника. Теперь она стала яркой и жаркой, и дикий шиповник сам собой превратился в садовые розы, подойдя к своему идеалу на расстояние вытянутой руки.
– Мама моет пол горячей водой, добавляя в нее ваниль, – сказал Мишка.
– Не может быть, – не поверила я.
– Может. Нас всех воспитал ученый секретарь, – рассмеялся Мишка. – Дети должны хорошо питаться. Между прочим, запах ванили сделал меня эмпириком.
– Кем?
– Верующим на зуб. Если в воздухе пахнет ванилью, совсем не обязательно, что тебя ждут горячие плюшки. Надо все пробовать на тот самый зуб.
– Ясно.
– Что ясно? – усмехнулся Мишка.
– Что запах ванили – признак идеальной вещи.
– Запах – признак вещи? – удивился Мишка.
– Тебе не понять, – усмехнулась я.
– Попробуй намекнуть.
Мишка навел меня на странную мысль. Признак идеальной вещи может оказаться обманкой и обозначить то, чего нет.
– Да, лучше все пробовать на зуб, – согласилась я.
– Только зубы не обломай, – хохотнул Мишка.
– О запах не обломаешь.
– Зато обломаешь о черствую плюшку.
Признаки идеальных вещей были прекрасны тем, что заставляли мечтать. Я ясно это почувствовала, когда услышала песню. Наши родители сидели в желтом квадрате света, падающего из окна Мишкиной комнаты. Елена Анатольевна запела, Сергей Николаевич подыгрывал ей на гитаре. Песня потекла медленно и вдруг закружилась, разлетелась, взвилась скороговоркой и неожиданно закончилась мольбой.
- Ой вы, все: князья, бояре, простые крестьяне,
- Старые, молодые, женатые и холостые, —
- Всем бы вам с меня очей не сводить,
- Все бы вы зрели, смотрели,
- Отводить от меня взглядов не хотели:
- На тело бело, щеки румяны,
- Волосы пышны и духомяны.
- Заря ясная, на мое тело спустись,
- Солнце, в моих глазоньках отразись.
- Белый свет белилом на лицо,
- Выйду я на крыльцо,
- Павой пойду, красоту найду.
- Сойдись на мне, красота,
- Чтобы я была такая одна.
- Во имя Отца и Сына и Святого Духа.
- Ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Слово «аминь» раскололо горящую головешку в железной чаше костра и унеслось ветром вместе с вихрем обжигающих апельсиновых искр в черное весеннее небо. А я все чего-то ждала.
– Странная песня, – зачарованно сказала я. – Что это?
– Это не песня, а молитва на красоту. Моя бабушка – колдунья с ученой степенью.
– Врешь!
– Нет. Будешь драться, она превратит тебя в идеальную вещь. Навсегда.
Я посмотрела на Елену Анатольевну. Ее голова была высоко поднята, седые волосы забраны в строгий пучок, меховой воротник модной куртки встал испанскими брыжами. Елена Анатольевна не молила, она требовала красоты. И я вдруг подумала, идеальные вещи приходят к тем, кто требует, а не ждет. Мы с мамой всю жизнь чего-то ждали. По-моему, мы ошиблись.
– Мам, зачем Елена Анатольевна пела молитву на красоту?
– Ты не поверишь, это ее работа.
– Так она правда колдунья? – изумилась я.
– Нет, – рассмеялась мама. – Она филолог.
Я засыпала, думая, что все так и не так, как я привыкла. Колдовской заговор явился мне песней, а филологи изучают нерукотворные молитвы о красоте. Красота – идеальная вещь, но ее можно попросить, тогда она придет и станет реальной. И мне так захотелось улыбки, похожей на солнечный ветер, что я прошептала:
– Солнце, в глазоньках моих отразись. Красота на мне сойдись. Аминь.
В глазах моих стало светло, и я увидела весеннее утро в маминой комнате. Солнечный ветер натянул шторы солнечным парусом, вызолотил фужеры и вазы, отполировал глянцем старую мебель и зажег хрустальные подвески в миллион своих градусов. Не веря себе, я резко присела, и солнце с размаху плюхнулось мне прямо в глаза. Я запрокинула голову и рассмеялась весело, беззаботно, от всей души. В нашей квартире свободно гулял солнечный ветер с запахом вымоленной красоты.
Мила
Я не спала всю ночь, а утром мне приснились маски. Безумный хоровод двенадцати апостолов подмостков в атласных клоунских костюмах. Они в галерке, я на сцене. Я в круге света – и совсем одна на людной площади среди толпы. Они смеются, я реву. Они все знают про меня, я ничего не знаю, потому реву. Все в черных масках, абсолютно все. Черным-черно от черных лиц. А в прорезях я вижу синие глаза.
Я проснулась, а со мной никого нет. Синих глаз тоже. Струсили! Ушли, сбежали прочь! Чтобы искать клады в других местах. Мерзавец!
Я – Марселина. Смешная тетка из «Безумной женитьбы», помешанная на собственном сыне. Баба среднего возраста, настолько зацикленная на детях, что пропустила все на свете. Сама виновата!
Я прошла в кабинет сразу к книжному шкафу и стала рыться на полках. На нижних, на верхних, на средних.
– Где этот чертов писака?
Я вываливала книги с полок, швыряя на пол, и без конца повторяла:
– Где же ты? Черт тебя подери! Где? Ну где?.. Вот!
Я дернула за том, суперобложка хрустнула и разлетелась трещиной. Мне некогда было смотреть содержание. Я листала страницы как одержимая. Так было быстрее. Точно! Я же помню… «И сердце, исполненное уверенности, всего лишь надутый пузырь. Один булавочный укол – и весь воздух выпущен!» Точно! Я засмеялась.
– Интеллект развиваешь?
Я вздрогнула, Бомарше и его проклятые французские искусники упали на пол.
– Ма, ты че?
– Ничего, – медленно сказала я.
– Бутерброд дай, я в школу опаздываю.
Я пошла за ним на кухню, как автомат. На автопилоте нарезала хлеб, сыр, огурцы.
– Ма, ну быстрей же! Я опаздываю!
– Опаздываешь? – тихо повторила я и фурией развернулась к нему. – Я опоздала! Понял?! Бездарь и двоечник! На шее моей сидеть? Не выйдет!
– Ты че?
– Урод! – крикнула я, меня трясло от злобы. – Только посмей меня позорить! С глаз моих! Вон!
Он хлопнул дверью, я посмотрела на бутерброды и зарыдала. Вспомнила слезы в глазах моего взрослого сына. Меня трясет от злобы, я отыгралась на нем и за себя и за отца. Отправила в школу голодным и оставила себя несчастной с комплексом безразмерной вины.
Меня и сейчас трясет от злобы. И мне не жаль сына. Мне жаль себя! Я все делала не так! Что думаешь, милашка Бомарше? Французский сказочник в комедии дель арте. Как тут у тебя? Так любила, так любила, что милого от скуки затошнило? Значит, надо не так любить друг друга! Учиться искусству поддерживать в вас влечение? Обойдетесь! Быть услужливой – к черту! Понимающей – туда же! Любящей – еще дальше! И не стоит требовать, чтобы вас каждый день любили по-новому. Это вам надо трудиться, чтобы поддерживать в нас влечение. Где ваше особое обаяние и задор в общении? Куда они испарились? Будьте же сами изобретательней. Мы каждый день желаем праздновать свой день рождения, а у вас хватает воображения на дежурный букет только раз в году! Я сама покупаю себе подарки. «Купи, что нравится», – говорите вы, давая свой кошелек. И я покупаю, потому что вы не сможете сделать этого сами. Вы даже не удосужились выяснить мои вкусы, пристрастия, предпочтения, мои явные и тайные желания. Мои мечты, в конце концов! А нужно было просто спросить и забить колышек в своей памяти. Все!
Почему меня волнует больше ребенок, чем секс? Почему у меня самой нет желания? Не ваша ли это вина? Помните, как мы друг друга любили? Жить друг без друга не могли! А теперь мне нужно только киндер, кюхе, кирхе! Но вы сами выдумали этот бред сотни лет назад, исключив из него самого себя – ступеньку под названием «хазбэнд»! Ждали? Получили! Я ложусь спать, чтобы спать. Вы тянете ко мне руку, а я говорю, что устала и у меня болит голова. Знаете почему? Потому что я устала! И у меня болит голова! Болит голова о моем ребенке. Как там ему в школе?
Это вы говорите «давай я тебе помогу» таким тоном, что хочется помочь вам уйти! В одном и том же уравнении мы всегда получаем разный остаток. Вы делите себя между семьей и работой; мы не делим, мы вычитаем работу, оставляя семью. Вы приходите на работу, чтобы работать, мы приходим на работу, чтобы уйти. У нас есть дела поважнее – наш ребенок и собственно вы! Но кто вы на самом деле? Желаете знать? Отлично! Вечные виртуальные углы в семейных многоугольниках! Хотите правду? Именно мы – экзаменационный тест, который сдают только раз, а вы – лакмусовая бумажка! Бумажка!!!
И это ваше дело – добиваться взаимности. Может, тогда будет смысл вас удержать?
Зазвонил телефон, я машинально взяла трубку.
– Приезжай ко мне, – мрачно сказала Бухарина. – У меня снова депрессия.
– А у меня депрессий не бывает! – крикнула я. – Я и слова такого не слышала!
– Тем более приезжай. Я тоже хочу оглохнуть.
Я наскоро оделась и поехала к Бухариной. Обед не готов? Готовьте сами!
– Мне нужен Сталин! – злобно сказала Бухарина, разливая водку.
– Зачем? – Я захрустела огурцом.
– Капнула бы куда надо, и Троцкий в лагерях! Всегда найдется, чем прищучить. И была бы не Савельева, а десять лет счастья в клеточку!
– А если бы он капнул раньше? Тебе несчастье в клеточку?
– Успела бы! – демонически улыбнулась Бухарина.
– Вряд ли, – не согласилась я.
– Это еще почему?
– Троцкий узнал, что изменяет тебе, значительно раньше, чем об этом узнала ты.
– Спасибо! – оскорбилась Бухарина. – А я надеялась оглохнуть.
– Выпьем?
– Давай!
Мы выпили бутылку водки, а я не опьянела. Поехала домой затемно. Пришла, мой муж стоял в прихожей.
– Где ты была?
– Который час? – спросила я.
– Ты напилась?
– Давно ты дома?
– Ты у кого была?
– А Мишка ел?
– Хватит отвечать вопросом на вопрос! Ты где была? – повысил он голос.
– Ты что, ревнуешь? – закричала я.
– Вы че? – Из кухни вышел Мишка.
– Ниче! – сказали хором мы.
Я не могла уснуть, в моей крови бродила водка, перемешанная с моей жизнью. Мой муж мог меня ревновать, а мог и не ревновать. Или делал это по привычке. Я вспомнила, как Сергей подрался с другом только потому, что тот сидел рядом со мной за столом и ухаживал, как все нормальные люди. Подливал вино, подкладывал закуску и шутил. А я чуть-чуть смеялась. Он пригласил меня потанцевать, я согласилась. Что здесь такого? Ну и что, что он шептал мне на ухо? Я даже слов не помню, я помню только тему – мои глаза и губы. Но ты же этого не слышал. Чего взбесился так?.. А я чего бешусь?
Я вздохнула и закрыла глаза. Надо спать. Утро, как говорится, вечеру не пара. А мы все еще пара? Я прислушалась и впервые в жизни пожалела, что мой муж не храпит. Я абсолютно не понимала, что творится с моим мужем. Зато я наконец-то поняла, зачем людям так нужен Сталин.
День начался ужасно, к вечеру лучше не стало. Меня мучили похмелье и моя жизнь. Я думала, что Сергей не очень счастлив. В последнее время он сам не свой. То хмурый и пасмурный, то радостный и даже… виноватый. Я не придала этому особого значения. Только раз мелькнула мысль, что у него могут быть проблемы на работе. Хотела спросить и забыла. Привыкла к равномерному «все хорошо» и разучилась различать оттенки. И вдруг меня зацепила фраза – «выходит, я искал золото совсем не там». Даже не фраза, а тон, с которым она была сказана. Тон стал спусковым крючком, чтобы пытаться вспомнить оттенки. Уже тогда мне пришло в голову, не мог ли он увлечься нашей соседкой? Праздник был испорчен, я украдкой наблюдала за ними, и мне было стыдно и страшно. Вдруг я права? Я наблюдала, все казалось знакомым и привычным. Она – красивая и милая, он – уставший, но прежний. Ей – все равно, можно понять без труда, ему – не знаю.
В комнату вошел Сергей, я бросила на него мимолетный взгляд, боясь встретиться глазами. Я стала стесняться собственного мужа, и мне это не нравилось. Более того, я была напугана и не знала, чего мне бояться. Такого со мной не случалось.
– О чем думаем? – спросил Сергей, усаживаясь рядом со мной на диван.
– Ни о чем.
– У тебя волосы все еще шашлыком пахнут. – Он коснулся моих волос, я невольно отстранилась.
– Это неприятно?
– Нет, – он засмеялся. – Вспомнил, как сплавлялись на плотах. Ты пожарила рыбу с чешуей. Мы были такие голодные, что съели вместе с чешуей за здорово живешь, а ты распустила нюни.
– Меня засмеяли.
– И меня. Поздравили с удачной женитьбой!
– А она оказалась удачной? – вдруг спросила я.
– Что ты имеешь в виду? – Он испугался, я ясно это поняла.
– Что я имею? – Я бросилась в омут, очертя голову. – Тебе нравится Ольга?
Я ждала, он молчал. И мне действительно стало страшно. Я смотрела на стенные часы, их секундная стрелка с каждым шагом казалась все тяжелее и тяжелее. И на сердце все тяжелее и тяжелее.
– Да, – после паузы ответил он.
Я вздрогнула оттого, что ответа уже не ждала. Или, может, испугалась потому, что ждала… Вернее, надеялась на другой ответ.
– Но люблю я тебя. – Он притянул меня к себе и сказал, глядя в глаза: – Это разные вещи. Понимаешь?
– Нет.
– Бестолочь! – засмеялся он. – С чего тебе это в голову пришло?
– Из-за твоего тона и паузы, – серьезно сказала я. – Ты думал перед тем, как мне ответить. Знаешь, что это значит? Ты не уверен, нравлюсь я тебе или ты любишь меня.
– Ну почему ты так решила?
– Потому, что тебе пятый десяток, а врать ты так и не научился. Зачем отвечать правдой на вопрос, когда не хочется правды? Здесь же не американский фильм! Зачем переносить глупости в реальную жизнь? Чем больше горькой правды, тем хуже и горше! Обоим! Ну зачем ты не соврал, что она тебе не нравится, если ты любишь меня? Зачем, скажи мне? Зачем?!
– Затем, что мне нравится и она, и Бухарина. И мое «нравится» равно средней температуре по больнице. Ни больше и ни меньше. Ты задала провокационный вопрос, хотела ты этого или нет. Как отвечать на такой вопрос? Любой мой ответ мог для тебя оказаться с подтекстом. Разве не понятно?
– Хочешь сказать, что я виновата? – спросила я, и мой голос сорвался.
– Прости! – Он прижал меня к себе крепко-крепко, крепче не бывает. – Я дурак на пятом десятке лет. Я просто не подумал. Для меня не важно, нравится она мне или нет. Для меня важно, чтобы ты улыбалась. Веришь?
– Бестолочь! – в сердцах воскликнула я.
– Не повезло тебе.
– Не повезло. – Я потерлась головой о его грудь. – Обещай мне…
– Что?
– Обещай, если я… – я собралась с духом и торопливо сказала, – начну тебе нравиться, ты мне обязательно скажешь. Обещаешь?
– Нет.
– Почему? – Я опять испугалась.
– Не скажу, потому что… – он помолчал. – Этого никогда не будет. Слышишь? Никогда!
– Правда? – У меня на глаза набежали слезы.
– Правда. – Он улыбнулся и вздохнул. – Эх, Людмила, сердцу мила. Как мне без тебя? Никак.
Мы сидели обнявшись и молчали. Рядом с нами примостилась тишина родом из прошлого. Добрая тишина, когда хочется, чтобы она не кончалась. Тогда можно вспомнить то, о чем стал забывать, а забывать не стоило. Нельзя.
– А помнишь, как мы в Екатеринбург летели, а самолет застрял в Челябинске?
– Помню, – засмеялся Сергей. – Мишке еще только два месяца было. Я еле договорился, чтобы тебя взяли в комнату матери и ребенка…
– Я спала у его кроватки, сидя на стуле, а ты – на лестнице. Мест вообще не было!
– Меня всего обтоптали!
Мы переглянулись и расхохотались.
– Какую я люстру тогда купила! – мечтательно протянула я.
– А какую люстру я разбил!
– Разве ты виноват? Нам просто повезло. Объявили дополнительный рейс; если бы не Мишка, нас бы там не было.
– Ты несла Мишку, а я – наши вещи и дурацкую люстру…
– Не дурацкую!
– Хорошо! Будь по-твоему. – Сергей рассмеялся. – Я нес твою недурацкую люстру… Как мы бежали по летному полю! Помнишь?
– Еще бы! Ты поскользнулся, упал и…
– И люстры не стало. Упс! – Он развел руками, и мы захохотали.
Это был самый лучший мой вечер за последние пять лет. Он закончился любовью на новой двуспальной кровати. И ничего лучше не было у меня за последние пять лет! Я лежала на новой кровати под своей золотой унцией и думала, зачем мне спать морской звездой? Так я рискую потерять память. Кому от этого хуже? Мне.
Утром я посмотрела на себя в зеркало и распушила волосы. Они пахнули ароматом ангельских крыльев с привкусом серы. Я засмеялась. А что? Я вполне ничего. На лице кожа гладкая, без единой морщинки. Располнела? Ну и что. Я аппетитная булочка, которую хочется съесть. Как там говорит моя свекровь? И плечами плечиста, и грудями грудиста, и речами речиста, и волосы пышны и духомяны. О как! Все про меня.
Я повертелась перед зеркалом и запела во весь голос:
- Кто на меня взглянет,
- Тот влюбится и не отстанет.
- Господи, пусть буду я всех бяше и краше.
- Аминь!
Миша
Сашка затих как диверсант перед прыжком с парашютом.
– Прошвырнемся куда-нибудь? – предложил я.
– Некогда, – ответил Сашка и умчался.
Делать было нечего, я поехал за Лизкой в школу. Я только подошел к ее школе, как увидел их. Они прошли мимо меня, будто я памятник. Они улыбались от уха до уха, как два ходячих смайлика. Я обозлился донельзя. Даже не знаю, на кого больше. Лизка оттяпала у меня друга, друг оттяпал у меня девчонку, которая была нужна мне как воздух. С этим следовало кончать. Я решил сначала покончить с Сашкой, а потом с Лизкой. Не из особых предпочтений. Просто Сашка был от меня на расстоянии вытянутой руки. Мы вместе курили за школой.
– Я видел тебя с Лизкой у ее школы.
– И че? – Он сощурил глаза.
– Не хочу, чтобы ты с ней тусовался. Найди себе другую телку.
– С какой радости?
– Считай меня ее братом. – Я выбросил недокуренную сигарету.
– А не пошел бы ты на… брат!
Я вдруг обозлился до пяток. Сам не пойму отчего. У меня даже в глазах все стало красным.
– Слушай, ты! – Я дернул его за грудки так, что он упал на меня. – Хочешь, чтобы я рассказал ей про твой сладкий перчик?
– Сволочь! – Он дернулся, я припечатал его к стене.
– Не заставляй меня выбирать, – процедил я, – между сволочью и мной. Или хочешь обделаться со своим карликом на пару?
– Да я сделаю ее раньше, чем ты другую телку! Понял, чмо?
– Что?! – Я задохнулся от бешенства, и в глазах моих стало темно. Мой кулак пролетел мимо моего сознания и врезался в Сашкин нос. И я услышал хруст.
– Йес! – заорал я как бешеный.
Я бил его до тех пор, пока он не свалился в снег. А потом бил ногами внутри черно-красного шара моей взбесившейся башки. И бил бы до конца жизни, если бы меня не отшвырнуло в снег.
– Оборзел, щегол?
Я очнулся от своего бешенства из-за боли, под носом было мокро от моей собственной крови. Рядом со мной стоял Коноплев из одиннадцатого класса по прозвищу Анаша. Я вытер нос рукавом и услышал, как застонал Сашка. Я перепугался до смерти! Я полз к нему на коленях по снегу и грязи, как последний урод. Все его лицо было в крови. Белое-белое лицо в красной крови.
– Сашка, ты чего? – Я услышал себя со стороны. Я плакал как.
– Ща будет нормалек. – Анаша потряс Сашку за плечи.
– Пошел вон, – простонал тот.
– А я что говорил! – захохотал Анаша. – Глазки открывай, мальчик, баю-бай!
Мы взяли тачку и довезли Сашку до дома. Я попросил Анашу уйти, надо было поговорить. Мы остановились у подъезда, и Сашка припал к стене. Ему было плохо, мне страшно.
– Сашк, может, все же в больницу?
– Нет, – угрюмо ответил он.
– Ты это… – Я потоптался. – Не знаю, что на меня нашло. В общем, ты того…
– Что того?
– Прости, – проблеял я. Он промолчал.
– Сотряса, переломов нет?
Он пожал плечами, я полез к нему под куртку.
– Ты че? – дернулся Сашка.
– Больно? – испугался я.
– За себя боишься? – прищурился Сашка.
– Блин! – возмутился я. – Я говорю, переломы есть? Может, в больницу надо?
Сашка вдруг захохотал. Я вытаращил на него глаза.
– Ты бы видел свою физию, когда у меня под курткой шарил! – хохотал Сашка. – Светло-синие отдыхают!