Привкус древности Бояндин Константин

Константин Бояндин

ПРИВКУС ДРЕВНОСТИ

Тусклый рассвет.

Когда солнце не показывается из-за застлавшей небо серой паутины до полудня, когда голова ноет и кажется налитой свинцом, когда осознаешь, что день выдался неудачным, еще не начавшись…

Все тусклое. Весь этот проклятый, никчемный мир.

Феддервел попытался подняться на ноги и охнул. Хотел было выругаться, но тогда, неминуемо, проснется жена. А сейчас ему только ее ворчания недостает. Впрочем, это было бы достойным дополнением к такому пробуждению.

Трактирщик в шестом поколении, Феддервел Меттальский, содержатель некогда знаменитого на сотни миль вокруг трактира, осознал вдруг, что за несколько минут, прошедших с того момента, как он с трудом разомкнул глаза, прошла целая жизнь.

Время проходит скачками. И уносится прочь одним незаметным движением. Вот как сейчас — проснулся и понял, что жизнь, по сути, прошла мимо. Неважно, что волосы его еще не седы — какая седина в каких-то шестьдесят лет?! — что он не разорился, хотя все к тому шло, что не поздно еще покинуть забытый богами Меттал и обосноваться там, где трактиры не пустуют две трети суток.

Феддервел с трудом спустился по скрипучей лестнице (наступая, понятное дело, тык, чтобы скрипу было поменьше) и долго, ожесточенно умывался в ледяной воде, словно вода смогла бы смыть тайком подкравшуюся старость.

Старость — это не когда требуется клюка, чтобы передвигаться, и во рту недостает большинства зубов.

Старость — это когда недостаточно смелости, чтобы бросить вызов судьбе и начать сначала. Не трястись над скудными крохами, оставшимися от последних неудач. Вот оно что.

От этого откровения Феддервел посерел. Мысль была простой и убийственно верной. Ты постарел, Феддервел. Все, что ты можешь теперь — жаловаться на превратности судьбы кувшину с вином. Потому что всем остальным собеседникам ты уже осточертел.

Тусклый рассвет. Тусклый день. Феддервел некоторое время боролся с малодушием, но, в конце концов, малодушие победило. Как и прежде.

Он побрел вниз, в главное помещение трактира. Где, как и вчера, появится не более одного-двух случайных посетителей.

Снова напьюсь, подумал он с какой-то мстительной радостью. Словно мог наказать этим кого-то, кроме себя.

В винный погреб вели надежные, каменные ступени и дверь открылась, не скрипнув.

Пока он тихонько искал в просторном погребе не слишком дорогое, но и не чрезмерно мерзкое вино (у всякого трактирщика всегда должны быть запасы и того, и другого), на глаза ему попалась уже сто лет лежавшая здесь же жестяная баночка.

Одним богам ведомо, что в ней.

Повинуясь какому-то невнятному чувству, Феддервел схватил и кувшинчик, и баночку, и поспешил наверх. Пора отпирать двери. Никто, конечно, не почтит трактир своим присутствием, но обычай есть обычай.

Некогда трактир этот, «Караван» (накажите, боги, моих предков за столь скудную фантазию), был одним из немногих пристойных заведений подобного рода, что были рады предоставить тепло и уют многочисленным торговцам, движущимся на север, вглубь материка, или на юг, в сторону порта. Но теперь, когда всех желающих развозят многочисленные ковры— и поезда-самолеты, быстрые, бесшумные и требующие намного меньше ухода, нежели кони и их собраться по призванию…

Жизнь прошла стороной. Что называется — не повезло. Проклятие на тех, кто полагает, что все последующие поколения должны тянуть ту же лямку. Нет в мире ничего неизменного. Был этот тракт мечтою любого трактирщика — и сплыл. Нет его. Никому не нужен. А чем еще привлечь сюда приезжих?

Только что его, Феддервала, колодцем. Древним, ему не менее трех веков. Вода в нем никогда не портится, всегда холодна, вкусна и, как говорят, полезна тем, у кого пошаливают суставы. Не какая-нибудь там водоносная колючка и прочие нововведения. Все по старинке, на совесть.

По старинке. Феддервел повторил эти слова мысленно, и едва не расплакался. Из благословения этот трактир превратился в проклятие. Нечасто живешь так, чтобы своими глазами наблюдать, как рушится привычный и вполне сносный мир.

Кончится тем, что дети, как и намеревались, разъедутся. Младший, сын, уйдет в матросы, как и хотел. Для дочери же жена его тоже присмотрела удачную партию. И тоже не в Меттале. И никому из них троих не нужен этот Меттал.

А мне он нужен? — подумал неожиданно Феддервел. Что меня здесь держит? Могилы предков? Но чем могут помочь родственные кости? Я и так пожертвовал всем, чем мог. Скоро, если недостанет сил бросить этот покрывшийся пылью трактир, пожертвую и последним — семьей. Где же награда за все это? Где справедливость? Где?..

Он осекся. Обнаружил, что, пока ум его был поглощен бескрайней жалостью к собственным невзгодам, тело подошло к плите и поставило чайник на огонь.

Это что-то новое. Чай он не любил, хотя и подавал, конечно: вкусы у приезжих самые разные и многие чудаки предпочитают божественному соку горьковатый настой заморских трав. Сам Феддервел чай пил только, если его вынуждали обстоятельства. Скажем, если приглашали посетители заведения. Трактирщик должен исполнять любое желание посетителя, если оно оборачивается звоном монет на стойке. В этом виде чутья трактирщикам нет равных. Разумеется, подлинным трактирщикам, а не бесталанным содержателям всяких подозрительных притонов.

…И вот Феддервел наблюдал, со все возрастающим изумлением, как ополаскивает чистый фарфоровый чайник кипятком, как насыпает в него две ложечки источающего терпкий аромат черного чая, как укутывает все это особым полотенцем…

Жестянка вновь попалась ему на глаза. Он открыл ее и удивился еще раз.

…Ее привез, скорее всего, еще дед — а может быть, и прадед. В жестянке, сохранившись неизвестно как, лежала смесь высушенных лепестков каких-то неведомых Феддервелу трав. Хотя не так уж и неведомых. Вот эти светлые, принадлежат, кажется… жасмину, что ли? Такого здесь не растет. Прочие же — а было их немало — принадлежали не менее диковинным цветам. Да и какая разница? Отец еще говорил, что, добавив щепоть этой смеси в чай, превратишь его в напиток богов — едва ли не средство от всех невзгод, включая душевные.

На взгляд Феддервела, дрянь оставалась дрянью, вне зависимости от того, что туда добавлялось.

Но, вновь действуя, словно во сне, он взял осторожно щепоть драгоценных некогда лепестков (а пахнут-то приятно!) и бросил в горячие глубины чайника.

Вновь укутал сосуд и уселся рядом. Как-то совершенно забыв про томящийся в ожидании кувшинчик.

Темные мысли бродили в голове у трактирщика, пока звук, прекрасный, как звуки флейты бога-покровителя его профессии, не коснулся его ушей.

Звук открываемой двери.

Но, как Феддервел ни старался, угрюмое выражение лица не удалось изгнать. Никакими силами.

Вошедший был высоким худощавым человеком. Голову его венчала широкополая шляпа, а более ничего было не разглядеть — против солнца. Да и какое дело хозяину, кто почтил его заведение? Всякий гость — желанный гость. Особенно в такие времена.

Не произнося ни слова, словно смущенный неведомо чем, человек медленно приблизился, не прикасаясь полами своей накидки ни к одному столу и остановился в нескольких шагах от стойки.

Феддервел готов был дать голову на отсечение, что незнакомец сейчас пристально изучает его, трактирщика, лицо.

Трактирщик обязан читать намерения своих посетителей. Нет, не совсем так; обязан ощущать, предугадывать их. Как правило, Феддервелу это отлично удавалось. Года этак три назад, когда по тракту еще ходили караваны с товарами, и его скромное место отдохновения еще не кануло в безвестность. Что с тобой? — услышал Феддервел незнакомый прежде испуганный голос. Он доносился откуда-то изнутри, но едва не заставил трактирщика подпрыгнуть. С каким это пор ты начал выражаться поэтически? Очнись, дурень, у тебя посетитель!..

Пришлось очнуться.

Но посетитель по-прежнему сидел так, что оставался видным только его силуэт и ни единым движением, ни малейшим напряжением мысли не давал повода предположить, что ему, собственно, нужно.

Обычно в таких случаях наливают стаканчик вина. Не слишком дорогого, не чрезмерно крепкого. Для начала, как говорится.

Феддервел, по-прежнему пребывая в коком-то полусне, вернулся к плите и, все еще думая о своей нелегкой доле, налил полную чашку свежезаваренного чая. Запах и цвет напитка, прежде вызывавшие не отвращение, но… некую неприязнь, теперь казались приятными. Нечего, подумал он, вновь мстительно. Нечего вино переводить. Закажет вино — получит. А до тех пор… И, не позволяя себе увлечься размышлениями, вернулся с чашкой чая к стойке.

Молча поставил ее перед посетителем.

Тот словно ничего и не заметил.

Ну и ладно, подумал трактирщик и, бросив короткий взгляд на кувшинчик, взял еще одну чашку. Для себя. Раз уж день пошел козе под хвост, напьюсь чая. Интересно, а чаем можно напиться до беспамятства?..

Мысль эта настолько захватила его, что он и не заметил, как вернулся с чашкой к стойке. Поставил ее рядом с чашкой для посетителя и некоторое время смотрел в напоенные цветочным ароматом янтарные глубины.

Осторожно поднес чашку к губам и отхлебнул.

Горячо, но… приятно, разрази меня молния! Или этот чай становится непередаваемо гнусным, только когда остынет? Впрочем, ладно. Голова постепенно прояснялась.

Краем глаза он заметил, что гость его, по-прежнему оставаясь тенью самого себя, поднес чашку к губам.

То-то же, подумал Феддервел с удовольствием. Чай или не чай, а гадости здесь не подают. Ну… скажем так, не подают тем, кто в ней остро не нуждается.

Тут он заметил, в какую чашку налил чай гостю. В выщербленную, старенькую, с разрушающейся ручкой и, кажется, небольшой трещиной.

И себе — в изящную, тонкую, с золотыми колечками по ободку.

И тут Феддервелу стало стыдно. Впервые за много лет. В кои-то годы появился посетитель, что не одаривает его заведение снисходительным и насмешливым взглядом. А он… Короче, янтарный божественный напиток показался ему мерзкими помоями, и вся ничтожность этого утра явилась во всей былой неприглядности. Дожился, Феддервел. Шутки шутками, но такое…

Трактирщик встал, и, чувствуя во рту отвратительную горечь, сделал два шага в сторону помойного ведра (называется так скорее по традиции, ибо кто ж теперь не пользуется канализацией?) и выплеснул туда содержимое своей чашки. Одним движением.

Ему сразу полегчало.

Оглянувшись, Феддервел заметил мирно покоящийся под полотенцем заварной чайник и, повинуясь все тому же порыву, выплеснул туда же и его.

Стало совсем хорошо.

И тут Феддервел обнаружил, что посетитель наблюдает за этими его манипуляциями. Пристально, но не произнося ни звука.

Вот теперь все, услышал Феддервел вновь — ехидный, презрительный голос. Отчасти похожий на голос его отца, когда тот был в легком подпитии. Сейчас он выплеснет свою кружку тебе в морду и правильно сделает. Ну же, иди к нему, сделай хоть что-нибудь.

Феддервел сделал несколько шагов к стойке, не зная, что предпринять. Лицо его оставалось каменным. Когда слишком много эмоций хотят отразиться на лице, оно ничего не в состоянии выразить.

Тут-то и произошло второе чудо.

Гость плавно поднялся с табурета, снял свою шляпу и… низко поклонился. Как странно, подумал пораженный трактирщик. Никогда не видел, чтобы кто-нибудь так кланялся. Уж не актер ли это, часом?

У посетителя оказалась ухоженная бородка, глубоко посаженные темные глаза и… Чем-то нездешним повеяло от него. Не то чтобы далеким. Совсем нездешним. И, пожалуй, старым. Старинным. Впрочем, мир велик, и кто знает, какие еще чудеса он нам откроет?..

— Мир вашему дому, уважаемый, — произнес посетитель с неизвестным трактирщику легким акцентом. — Рад я, что могу рассчитывать, недостойный, на подобный прием. Могу ли надеяться, что мне будет позволено остановиться здесь до заката?

Хорошо, что никто из коллег Феддервела по профессии не присутствовал при этом. Трактирщика бы потом с позором исключили из священного братства содержателей трактиров, а то и вовсе приговорили бы к изгнанию из Меттела. Феддервел стоял, разинув рот, словно рыба. И речь незнакомца, и его одежды (видавшая виды серая накидка, богато украшенная шляпа из тростника… смесь несоединимого) полностью лишили его дара речи. Счастье, что в трактире стоял полумрак и гость видел лишь очертания хозяина заведения.

Однако до Феддервела в конце концов дошло, что от него ожидается какой-нибудь ответ. Провалиться! Какой-нибудь! Единственный, будь он неладен!

Однако сил говорить все еще не было и Феддервел попросту кивнул.

Посетитель поклонился еще раз и, неторопливо водрузив шляпу на голову, вышел на улицу.

Феддервел провожал его взглядом, надеясь, что все это — сон, и вот-вот он проснется.

Но тут послышался еще один звук, — тот, что милее всего сердцу трактирщика.

Феддервел опустил глаза на стойку и увидел, как постепенно останавливает свое вращение монета.

Солидная, золотая, массивная. Куда крупнее меттальских крон или федеральных золотых.

И он понял, что лучше не просыпаться.

Немного придя в себя, он несколько раз дернул за шнурок колокольчика. Будь он проклят, если позволит просто так уйти посетителю, который расплачивается подобным образом.

На лестнице вскоре послышались торопливые шаги.

— Совсем сдурел, старый пень? — услышал Феддервел немного сонный голос своей драгоценной половины, — голос, что казался ему теперь слаще божественной флейты. Мерия, одетая в домашний халат, грозно приближалась к своему остолбеневшему супругу, готовая устроить ему…

Феддервел молча показал пальцем на золотую монету. Только бы он не вошел в этот момент, подумал он, глядя с неприязнью на одеяние супруги. Совсем из ума выжила. В таком виде в такое место…

Мерия охнула, на миг схватилась за щеки и, словно помолодев лет на двадцать, вихрем кинулась назад.

— Пусть Вейрен спустится! — велел Феддервел ей вдогонку.

Теперь-то уж и в самом деле не стоило просыпаться.

Золотая монета была уже у него в кармане. Специальном таком кармане для подобных вещей. Даже если посетитель велит подавать себе изысканные блюда с утра до вечера (а «Караван», напомню, трактир не из последних!), то и тогда Феддервел, мягко говоря, будет не в накладе.

Ибо непреложно следующее правило: если посетитель не потребовал сдачи сразу, то не потребует никогда.

Нет, не стоит просыпаться.

Феддервел обвел глазами общий зал.

А ведь не так уж и плох трактир, подумал он. И с чего это я взял, что он рассыпается на части? Да и чисто здесь, и вообще пристойно. Неужели требуется потрясение, чтобы понять, что мир вовсе не так уж и плох… порой?..

И тут вновь скрипнули створки двери.

Незнакомец, теперь с внушительной дорожной сумкой, вошел внутрь. Теперь уже гораздо увереннее. Чашка его, выщербленная и ничтожная, была по-прежнему полна на две трети. Как бы предложить ему другую, думал Феддервел и не мог придумать достойного повода. Хватит странностей и чудачеств. Теперь надо напрячь свой дар — предчувствовать желания гостя — и выкинуть все прочее из головы. Призвание есть призвание.

— У меня два коня… — произнес гость словно бы извиняющимся голосом. Вейрен, сын, Феддервела, уже стоял рядом, тоже проникнувшийся происходящим. Феддервел легонько кивнул ему и мальчишка, кивнув в ответ, поспешил наружу.

— О них позаботятся, — заверил Феддервел гостя. — Милости прошу быть моим гостем.

Гость церемонно, даже как-то величественно, снял свою шляпу, но кланяться, хвала покровителям города, не стал. Уж очень это смущало Феддервела.

— Должно быть, дорога выдалась утомительной? — спросил трактирщик, глядя в лицо с бородкой. Вид у гостя был действительно несколько утомленный. Откуда он только взялся? С луны свалился, не иначе?

— Весьма, — ответствовал собеседник. — Мне и не думалось, что в столь далеких краях я смогу отыскать место, в котором буду чувствовать себя, словно дома. Когда странствуешь долгие годы, хочется увидеть хоть что-то привычное. Да одарят боги вас долгими годами и отменным здоровьем! — он приподнял свою чашку и Феддервел ощутил, что ему нечем присоединиться к тосту. Оставалось только вежливо кивнуть.

— Не скрою, меня обрадовал знакомый аромат превосходного чая, продолжал незнакомец. — И если почтенный владелец этого дома не откажется принять в дар от Хевайеринна вот это…

И осторожно поставил на стойку две крупные жестянки. Феддервел понял, что там внутри, по четко ощутимому терпкому запаху… и аромату лепестков. Боги, подумал он, вытирая пот со лба, да этим банкам, если я не путаю, цены нет!..

На деле же он вновь кивнул — уже сильнее, так, что это вполне могло бы сойти за поклон — и осторожно поднял жестянки. Легкость их и характерный шорох изнутри подтвердили его догадку.

— Феддервел, сын Эрмана, будет рад принять этот дар, — услышал он собственный голос и вновь поразился. Когда это он выучился так говорить?

Гость (которого, несомненно, звали Хевайеринн), благодарно улыбнулся и, облокотившись на стойку, пил мелкими глотками содержимое своей чашки.

Мешать ему не следовало.

К тому моменту, как Феддервел немного пришел в себя, Мерия, одетая уже как подобает хозяйке дома, возникла рядом с ним и отозвала мужа в сторонку — обсудить, что им делать.

Как-никак, это был первый настоящий посетитель за последние полгода. Настоящий — это такой, после визита которого в карманах у хозяев остается немного больше презренного металла.

К тому моменту, как солнце достигло высшей точки своего дневного пути, Феддервел окончательно уверился в том, что случилось чудо. Одна-единственная монета вернула их к жизни, да и гость попался на редкость интересный. Как-то сразу он (гость) избавился от своих старинных манер, приводящих домочадцев в замешательство и, с удовольствием оглядывая стены заведения, слушал хозяина.

Или наоборот.

Феддервелу нечасто доводилось встречать гостей издалека. Не тех, что удостаивают городок своим вниманием, перевозя свой товар проездом из ближайшего порта. Нет, из настоящего далека — откуда вести доносятся лишь раз в жизни. Хевайеринн вез с собой массу диковин — редкостные травы и украшения, обсидиан — застывшую кровь земли — и самородное серебро, тончайший шелк и старинные книги.

Из чего следовало, что у него есть по меньшей мере караван. Не в своей же сумке он все это несет! Но и слова пришельца как-то не вызывали повода усомниться в их истинности. По сравнению с этим все новости, которые смог припомнить Феддервел, казались пресными и ничего не значащими.

Гость, однако, так не считал и искренне интересовался всем — от здоровья всех без исключения родственников и знакомых хозяина до видов на урожай хмеля в будущем году.

Так пролетели три часа. Как один миг. Гость не скупился ни на похвалы (и то дело — такой обед Феддервелу случалось предлагать и князю этих мест), ни на вопросы, ни на что. Я все-таки сплю, подумал трактирщик, когда в очередной раз отошел к плите — заварить свежего чая.

Чашку гостю он решил на всякий случай не менять.

— Мне, право же, неловко беспокоить моего великодушного хозяина столь неуместным вопросом, — произнес неожиданно Хевайеринн и у Феддервела как-то нехорошо похолодело внутри. Проклятие, неужели он решил потребовать сдачу? Вот ведь напасть! По всему было видно, что гостю неймется покинуть «это славное место»…

Однако на лице трактирщик изобразил почтительность и внимание. Великие боги, чего ему это стоило…

— Мои друзья, с которыми мы предпринимаем это путешествие, вне всякого сомнения, также не желали бы иного пристанища, — пояснил гость, вставая и держа шляпу в руке. — И если бы мне было позволено пригласить их сюда…

От радости Феддервел едва не кинулся обнимать гостя, а самого себя еще раз выбранил. Это же надо так ошибаться в людях! Нечеловеческим усилием воли он постарался сохранять на лице внимание и почтительность. И кивнул, сообразив, что от него ожидается ответ.

— Разумеется, — произнес он на словах. — Я буду рад принять под крышу моего дома столь почтенных путников… (и откуда я знаю такие слова?..)

Хевайеринн спросил отчего-то бумагу, чернила и перо и вскоре Вейрен, сын, который тоже утратил обычный хмурый вид, бегом принес требуемое и поставил перед посетителем, с подобающим поклоном. Все мы спим, подумал в который раз Феддервел.

Гость взял лист бумаги и неуловимо быстрыми движениями начертал на них что-то непонятное. Буквы не буквы, узор не узор, а что-то среднее. Поначалу Феддервел нахмурился — уж не магией ли балуется заезжий человек? — да передумал сердиться.

Сердиться не имело смысла хотя бы потому, что, взяв два листа (на которых было нарисовано одно и то же), гость быстрым шагом вышел на улицу, а перед трактирщиком тем временем прекращала вращаться на стойке еще одна золотая монета.

Не новая, но и не истертая — словом, как и предыдущая. Такая же тяжелая.

— … Повесил обе бумаги по обе стороны от двери, — сообщил ему Вейрен шепотом. — Смешно, правда?..

Феддервел поначалу хотел ответить сыну подзатыльником, но быстро передумал. За его спиной жена с дочерью продолжали священнодействовать среди исходящих вкусным паром плит, и можно было пока…

— Возьми, — Феддервел быстро нанес на лист бумаги краткую записку и положил ее в небольшой, изрядно потертый кошелек. Туда же положил и монету. — Отнесешь Керенту, ювелиру — только осторожно! Чтоб никто ничего не заметил! Ясно?

Сыну все было ясно. Так или иначе, а несколько месяцев безбедной жизни им теперь обеспечено. А потому, возможно, отец не станет слишком уж сильно удерживать его дома…

Керент жил, вообще говоря, в другом городе — милях в пяти отсюда — но раз уж города стоят так близко… Хотя какой это город? Тоже, в общем-то деревня. Правда, там, в отличие от Меттала, водились и ювелиры и прочие полезные люди.

И столь милый сердцу его сына порт.

А он пока напоит коней. Той самой водой — уже должна была согреться. Она полезна не только людям.

Какой-то колдовство, несомненно, в этих листках было.

Всего-то дел — прибить их по обе стороны от входной двери, да и сесть неподалеку. Впрочем, раз старинный амулет, что должен был предупреждать владельца трактира о применении волшебства, никак не реагировал, и ладно.

Пусть себе сидит.

Феддервел уже ощущал, что помолодел лет этак на десять. Да и трактир уже не пустовал. Сидели, правда, все больше местные, соседи, от которых нет смысла ждать особой прибыли, но все же! В кои то веки есть с кем перекинуться парой-другой слов.

А когда вслед за Хевайеринном в общий зал вошло еще десять человек (не все они были на одно лицо, как показалось трактирщику поначалу, но неуловимо напоминали друг друга во всем), стало понятно — трактир ожил.

Хотя бы потому, что помимо диковинных пришельцев здесь появились и люди из соседнего Мейарта (куда, к слову, он и отправил сына). И еще откуда-то. Воистину, слухи распространяются быстрее всего…

…К тому моменту, как вернулся сын, трактир был уже полон — небывалое дело. Все уже знали, что неожиданные гости с удовольствием заедут на местную ярмарку и уже было очевидно, что все пять золотых монет, доставшихся к тому моменту трактирщику (не считая той, что была передана ювелиру) — не слишком большая потеря для Хевайеринна. Лошади, что составляли его караван, были настолько могучими, что трактирщик не раз и не два возвращался полюбоваться на них — где теперь такое увидишь! Груз должен был и весить немало, и стоить столько же… Да. Чудо. Как еще сказать!.. Счастье еще, что хватило места в стойлах — и даже осталось. Наверное, его предки предвидели такой случай…

А уж предлагать свое золото гости умели. Да так, что Феддервел ни разу не заметил, как это происходило. Просто еще одна монета оказывалась перед ним. Теперь, конечно, к нему текли и деньги попроще, местные и не очень — но разве ж это плохо!

— Молодец, — похвалил трактирщик сына и отправил вниз — побыть там за хозяина. Мальчишка умен не по годам, справится. Сам же позвал снизу Мерию и вывалил содержимое сумки, что принес сын, на стол.

Жена его ахнула. У самого Феддервела тоже отвисла челюсть.

Девять сотен крон. Одна к одной.

И записка.

— Вот удача! — воскликнула Мерия (также помолодевшая, отметил трактирщик) и расцеловала своего изумленного супруга, чего не случалось уже очень, очень долго.

— Постой-ка, — он взял записку, которая лежала в отдельном кармашке. На личном бланке ювелира.

«Дорогой мой друг!

Удача улыбнулась нам обоим. Я не знаю, как вы раздобыли подобное сокровище, но времени терять не советую. Я стараюсь держать это в секрете, но долго продлиться это не сможет.

Коротко говоря: я заплачу за каждую вашу монету столько же, сколько и за эту. Но если вы решитесь передать мне все сразу, я заплачу втрое больше.

Тысяча извинений, что не смог прибыть сам. Постараюсь исправить это недоразумение в ближайшие же часы».

И подпись.

— Как же так? — прошептала пораженная Мерия. — А я-то и надеяться перестала уже. Мы теперь богачи! Слышишь?

— Слышу, — произнес Феддервел, сам еще не поверивший в то, что прочел. Странно. Не могут монеты стоить так дорого! Но ведь стоят… И если этот скряга готов отвалить за них такую кучу золота (которое и весит-то куда больше, нежели одна монета), то нельзя упускать этот шанс. Удача не любит ротозеев.

— Это спрятать, — указал он на гору монет. — Остаток мы с него возьмем драгоценностями, а до тех пор… — он задумался, — до тех пор у нас есть постояльцы. Очень дорогие постояльцы.

Впрочем, и так было понятно, что обсуждать особо нечего.

Вечером в трактире было уже не протолкнуться. Феддервел помнил вечер очень смутно (столько событий, сплавившихся в течение одного дня, не смогли бы уместиться ни в чьей голове), но некоторые моменты все-таки припоминал и в будущем.

Хевайеринн оказался неплохим певцом. Правда, кроме пары флейт да странно звучащего струнного инструмента (играл на последнем спутник Хевайеринна, молчаливый и мрачный на вид) играть было не на чем, но и этого вполне хватило.

Звуки песни, на неизвестном никому в городке языке, приковывали к себе слух и внимание; песни лились одна за другой — и как это удается соединять хватку купца с тонкостью чувств музыканта? Все до одного завсегдатаи затихли, и после каждой из песен было не протолкнуться от желающих выпить с певцом.

И последний не отказывался. Что там говорить, а местное пиво в конце концов стерло мрачную гримасу с лица приезжего музыканта. Да уж, не только иноземцы могут гордиться своими способностями! Пиво вновь прибывшим было явно в диковинку — долго не решались его пробовать (предпочитая чай), но попробовав, не раз и не два требовали повторить.

И, что самое странное, не пьянели.

Был и еще один четко запомнившийся момент. Феддервел сидел бок о бок со своими соседями-скорняками (к слову сказать, флейты принадлежали им — братья были на редкость музыкальны), и, к восхищению всех присутствующих, пел старую песню — ту, которую однажды мальчишкой подслушал в порту. И за которую бывал неоднократно порот собственным отцом.

Теперь же все слушали его, словно красивее голоса на свете не бывало, равно как и песни душевнее. И слова — чудо-то какое! — вспомнились все до единого.

Когда и как все в конце концов разошлись, когда уехали гости — он не помнил. Вряд ли спал все это время беспробудным сном — ничто не было украдено, все осталось на местах, дражайшая супруга была также довольна. Как и дети, впрочем.

А утром выяснилось, что словно никого и не было вчера. Никаких гостей. Лишь десяток золотых монет — невероятно редких и дорогих, припомнил Феддервел — все так же приятно отягощали карман его рубахи. Совсем из ума выжил, таскаю золото с собой.

И жестянки на месте — чай, жасмин, прочие пряности и диковинки…

И — почти совсем сорванный ветром — один из двух листков, что Хевайеринн повесил над входом в трактир.

И многое другое. Например, небывалый наплыв посетителей с самого утра. Чудо! Гости отбыли (дайте боги им удачной торговли и безопасного пути!), трактир вернулся из забвения, разлад в семье благополучно преодолен. Радуйся, Феддервел!

Радуйся!

Слегка ошарашенный, Феддервел радовался, как мог. Но вот, ближе к обеду, закутанный в какой-то старомодный плащ, в дверь его постучался Керент. Ювелир.

Феддервел препоручил посетителей Мерии (которая выглядела уже лет на пятнадцать моложе, нежели позавчера и все чаще напоминала хозяину дома ту очаровательную красавицу, которой была так давно… Проклятие, не была! Вновь становилась ею!

Керент дождался, пока Феддервел закроет и запрет дверь и, опустившись в старое кресло, снял шляпу.

— Пока еще удается все скрыть, — объявил он. — Беда в том, что кое-кто обратил внимание на то, чем расплачивался ваш гость. Я, правда, успел сказать всем, кому успел, что все до одной монеты у меня, и что я лично открыл для вас, дружище, счет в Двух Листьях. Но…

— То есть… — трактирщик ощутил, что ему становится не по себе.

— Этот сумасшедший, — ювелир перешел на таинственный шепот, — отыскал где-то клад. Очень необычный клад. Я не знаю, отчего он вздумал расплачиваться подобным сокровищем, но… Одним словом, все это настолько дорого, что владеть им попросту небезопасно.

— Я не…

— Вел, — ювелир широко улыбнулся. — Мы знакомы долгое время. У вас в семье талант отыскивать сокровища, а у нас — выгодно их пристраивать. Я повторяю предложение — продай мне все. Точнее, не мне — мне столько не купить. Одному очень заинтересованному покупателю.

Феддервел помрачнел. Чтоб тебе провалиться, с самого утра умудрился испортить мне настроение.

— Вот все, что у меня есть, — произнес он хмуро, бросая на столик пригоршню монет из кармана. — Не знаю, из-за чего такой шум.

— Эх, Велли, — ювелир тяжело вздохнул. — Мой тебе совет: не умеешь притворяться — не пытайся. Вон же, на самом виду стоит!

И, вводя хозяина дома в полнейшее изумление, ювелир подошел к комоду и взял стоявший на нем фигурный, причудливой формы глиняный горшочек.

(Откуда он там взялся??)

— Что за… — начал было Феддервел, но ювелир остановил его властным жестом.

Осторожно расстелил на столике (видимо, взятую с собой) большую льняную салфетку. Одел перчатки и, с видом знатока величайших тайн, открыл крышку горшочка. Открылась та не сразу — надо было хитрым образом повернуть ее и надавить на правильные места.

Перевернул сосуд вверх дном.

На салфетку, весело звякая, вытекла горка монет. Таких же. Боги великие, что же такое творится?!

Феддервел зажмурился, взывая ко всем предкам сразу.

Открыл глаза. Керент считал монеты, аккуратно отодвигая их в сторону. Долго сверялся с какими-то записями. После чего поднял глаза на Феддервела, с видом человека, осененного благословением свыше.

— Поздравляю, дружище, — произнес он без тени иронии и — как показалось трактирщику — с искренним уважением. — Теперь ты миллионер. Сорок две монеты, как и ожидалось.

После чего неожиданно поднялся, выдернул Феддервела из кресла и крепко пожал тому руку. Сосуд с монетами остался на столике, крышка была прикрыта, но не завернута.

— Я пришлю надежных людей, — пообещал Керент и удалился, оставив Феддервела в величайшем смятении чувств. Когда супруга последнего, удивленная тем, что муж ее долгое время не показывается, вбежала в комнату, то вначале хотела выбранить свою половину, без сомнения, набравшуюся тайком от нее. Но увидев горшочек, полный золота, только ахнула.

И долго смотрела вокруг. Глаза ее застилала дымка.

Спустя несколько часов Феддервел осознавал, что слова насчет «миллионера» не лишены смысла. Тщедушного вида человек, вместе с впечатляющим количеством своих коллег (откуда они? тоже ювелиры? отродясь таких тут не бывало), долго исследовали горшочек и его содержимое, — длилось это не менее двух часов — после чего, улыбнувшись всем присутствующим, аккуратно защелкнул крышечку.

— Все верно, — заключил он. — Теперь подобных кладов будет четыре. Скажите, достопочтенный Феддервел, где вы это взяли?

Сил у трактирщика хватило только на то, чтобы пожать плечами. Придумать что-либо убедительное он не успел. А Керент тоже не подумал про эту часть истории. Может, и не надо?..

— Впрочем, это неважно, — кивнул «покупатель». — Клады находили в настолько неожиданных местах, что никаких закономерностей все равно не удавалось отыскать. Итак, я предлагаю вам… э-э-э… уступить этот клад имперскому музею. Разумеется, вы получите возмещение, — и протянул Феддервелу лист бумаги. Чек.

Трактирщик увидел единицу, пятерку и пять нулей. Сглотнул. Сейчас самое главное — сохранять самообладание.

Он изобразил размышление и кивнул. Не торопясь.

Человечек в очках еще раз улыбнулся.

— Искренне вам благодарен, — он чуть поклонился. — Я буду настаивать, чтобы данный клад назвали вашим именем. Это величайшая удача для всех археологов — признаться, я о таком и не мечтал.

Далее Феддервел все помнил смутно. Его привезли в банк, где он открыл себе счет (хорошо еще, что Керент успел объяснить, что там к чему и как себя следует вести), выплатил Керенту причитающиеся комиссионные (не столь уж и много, но очень, очень прилично — вряд ли его приятелю удавались подобные сделки прежде).

И вернулся домой. Как ни странно, никто не знал о том, где он был, что там творилось. И вообще — вопреки уверениям ювелира, никто даже не вспомнил про старинные монеты.

— Мы богаты, — произнес он вполголоса вечером, оставшись с супругой вдвоем. — Пусть я немедленно провалюсь сквозь землю, если понимаю, как такое случилось… но теперь все будет по-другому.

Пророчество начало оправдываться с этой же ночи.

Пять с половиной месяцев спустя семейство Феддервела уже перебралось в Эриггвен, один из южных портовых городов. Точнее, на окраину Эриггвена. Купить мало-мальски приличный трактир оказалось просто, привыкнуть к новым соседям — тоже. Чем хороши портовые города — столько здесь всякого люду появляется, что никому не станут удивляться. Ну и места, в общем-то тихие. Торговля идет своим чередом — как с Федерацией, так и с Лесным народом. Жить можно.

Сын передумал уходить в моряки и открыл собственное заведение. Феддервел не возражал.

Дочь также сумела отыскать себе место в жизни. Неплохое, в общем-то, место: учитывая состояние, которым владел ее отец, добиться этого было вовсе не так уж и сложно. Печально, что деньги порой важнее чего-то еще, но таков мир.

Однако сам Феддервел, неожиданно быстро привыкший к новым возможностям, что давали деньги и репутация, постепенно стал испытывать беспокойство. Странное беспокойство. Все до единого члены его семьи были теперь обеспечены, супруга его, превратившаяся едва ли не в светскую даму (и как это могло случиться?) также не чаяла в нем души, а он сам…