Варвары Крыма Левицкий Андрей

Глава 7

– Мразь! – Лада Приор попыталась ударить меня по лицу, но я перехватил тонкую руку. – Убийца!

Оттолкнув ее, я спросил:

– А ты чего хотела? Чтобы я смирно ждал, когда меня казнят?

Лада сидела на железном ящике, натянув разорванный подол ночной рубашки на колени. Я устроился напротив, расставив полусогнутые ноги, упирался подошвами в борт. Справа его рассекла трещина – того и гляди, наше ненадежное укрытие лопнет, и мы посыплемся вниз, как грязное белье из корзины.

Три воздушных шара над головой будто слиплись боками и образовали темную бесформенную массу, круглая маленькая гондола под ними слабо покачивалась, скрипя вантами, в порывах ветра. Приподнявшись, я выглянул за борт. Снаружи из трещины торчала кривая железка с оплавленными краями – кусок обшивки, воткнувшийся на излете после взрыва. И как он корзину насквозь не пробил? Мог ведь проткнуть меня или Ладу, как копье, или в шары угодить. Лежали бы мы тогда сейчас на дне ущелья…

Перегнувшись через борт, я поплевал на ладони и вцепился в железку. Пошатал из стороны в сторону, потом вырвал с громким вдохом. Швырнул вниз и снова уселся на дно.

– Пить хочешь?

Взяв девушку за плечо, я добавил:

– Привстань.

– Не трогай меня!

– Почему?

– Ты убийца!

– За свою жизнь я вряд ли убил больше людей, чем твой отец.

Ладу затрясло – то ли от злости, то ли от холода.

– Не смей говорить о нем! Он солдат! А из-за тебя погибло столько невинных…

– О ком это ты, о гетманах? – удивился я. – По-моему, «невинный гетман» звучит примерно как «травоядный катран».

Она с бешенством глядела на меня.

– Привстань, – повторил я и подвинулся в сторону. – А лучше пересядь сюда. Мы высоко, тут холодно и сильный ветер. Быстро замерзнем.

Она презрительно фыркнула, но послушалась. Втиснулась между мной и стенкой, поерзала, устраиваясь поудобней.

Я перехватил нож в левую руку, почувствовал плечом, как дрожит Лада. Напряжение боя отпускало – пальцы, сжимавшие рукоять, подрагивали, тело пробирал легкий озноб. Потянувшись к ящику, на котором только что сидела девушка, я приподнял крышку. Скрипнули ржавые петли. Внутри лежал сверток, тыквенная фляга, две жестяные баночки, рулон бинта и склянка с фитильком.

Вода была затхлой, похоже, небоходы давно не обновляли спасательные запасы в корзинах. Я передал флягу Ладе, она сделала несколько глотков, заткнув горлышко пробкой, отвернулась к стенке.

На дне ящика нашлась зажигалка из винтовочной гильзы, с ее помощью я запалил фитилек спиртовки. Слабые синие отсветы заиграли на стенках корзины. В свертке оказались два куска вяленого мяса. Желудок уже сводило от голода, и я вгрызся зубами в твердый ломоть. Другой сунул Ладе, но она отпихнула мою руку и вдруг потянулась к ящику. Сжав мясо зубами, я схватил ее за кисть, так как не знал, что еще там лежит помимо баночек и бинтов. На дне могло быть оружие, я его не заметил, а девчонка о нем знает да как схватит сейчас…

Лада снова презрительно фыркнула.

– Ты что, боишься меня, Марк Сид? – спросила она, не поворачивая головы. – Я просто мазь хочу взять. Видишь, там аптечка?

Я искоса наблюдал за ней. Лоб в ссадинах, бровь рассечена, одна коса расплелась, волосы спутались. И все равно – красивая девушка. Сестра моя тоже не уродина, но у нее подбородок совсем мужской, тонкие хищные брови, впалые скулы, короче, внешность такая, что сразу понятно: эта тебе одним ударом голову отрубит и не поморщится. А у Лады лицо было мягким – полные нежные губы, округлый, совсем не решительный подбородок с ямочкой, густые брови.

Я отпустил ее руку и снова принялся за мясо.

Лада взяла одну жестянку, сняла крышку и понюхала содержимое. Зачерпнула вязкую массу и начала мазать лоб, бровь. Я смотрел на нее. Перед глазами встала рожа того мутанта, одного из братьев Верзил, который преследовал термоплан Чака. Вот он, как живой сидит прямо передо мной, держит жестяную банку и в точности как Лада мажет разбитый подбородок. Я видел даже волосы, торчащие из его ноздрей, морщинки у глаз, кустистые брови и глубокую складку между ними. Картина была настолько ясной, в цвете и подробностях, что я застыл с приоткрытым ртом. И едва не подавился мясом.

– Кусок в горло не лезет? – Лада, закрыв банку, взяла бинт.

Сглотнув, я попросил:

– Дай воды.

Передернув плечами, она протянула флягу. Я сделал несколько глотков, вытер рот и встал. Лада тоже выпрямилась.

– Ветер на юго-восток дует, – сказал я. – Нас несет дальше над ущельем.

Забинтовав кисть, Лада попыталась сделать узел, вцепившись в конец повязки зубами, но у нее ничего не вышло.

– Давай помогу, – проворчал я. Девушка покачала головой. Разозлившись, я оттолкнул ее руку и стал затягивать повязку, не обращая внимания на молчаливое сопротивление.

– Не веди себя как ребенок! Как бы ты ко мне ни относилась, мы сейчас в одной лодке, то есть в корзине.

Она прикусила губу и, когда я закончил с повязкой, отвернувшись, стала заплетать косу. Покончив с прической, закуталась в платок и снова села.

– Утром мы будем в Инкермане, и тогда тебе конец, Альбинос, – кровожадно пообещала Лада.

– Я тебя тоже люблю, – откликнулся я, глядя в сторону, куда ветер нес шары с корзиной.

– Что?! – Она вскинула голову, ноздри затрепетали, задрожало правое веко, мне показалось, что сейчас она вцепится мне в лицо. – Ты… Да как ты смеешь?!

– А что такое? – спасаясь от ветра, я присел рядом с ней на корточки. – Это просто шутка.

– В том-то и дело, что шутка! – она ударила кулаком меня в грудь. – Ты уже шутил так со мной! После тех твоих шуток погибла мать, брат оказался в плену в Херсон-Граде, а Дом Приоров уничтожили! Как же я ненавижу тебя, Альбинос! – она опустила голову и сжала ее руками.

Некоторое время мы сидели молча, потом она глухо сказала:

– У небоходов было радио. Отец успел передать сообщение, и наши дозорные будут следить за небом над ущельем. Тебе не уйти.

Я пожал плечами.

– Увидим. Откуда вообще в Инкермане взялся этот дирижабль?

– Небоходы всегда держат у нас одну свою машину. Когда она уходит с грузом чензира, на смену прилетает новая. Узнав про тебя, отец договорился, чтобы они доставили его в Редут и обратно.

Мы замолчали, погрузившись в свои мысли. Лада сидела, обхватив голову и уткнувшись лицом в колени. Ветер шевелил каштановые волосы на затылке, и выглядел он очень трогательным, беззащитным. Не сдержавшись, я положил на него ладонь, погладил. Не поднимая головы, она отбросила мою руку. Но сделала это не сразу – через несколько мгновений, будто переборов себя.

– И когда нас перехватят над Инкерманом – что ты сделаешь? – спросила она. – Опять станешь угрожать, что убьешь меня?

– Еще не придумал, – ответил я. – Если ветер не переменится… Наверное, свяжу тебя и повешу на корзине снаружи, чтобы они видели. Прокричу им, что перережу веревку, если кто-нибудь решит загарпунить эвакуатор.

Она подняла лицо, и я увидел сверкающие гневом глаза. Но помимо гнева в них было что-то еще, какое-то тщательно скрываемое – наверное, даже от нее самой – чувство. Неужели несмотря ни на что она все еще…

– Да, ты способен на это, – с горечью сказала Лада.

Я покачал головой, не спуская с нее пристального взгляда.

– Нет, я не стану ни связывать тебя, ни как-то еще использовать против гетманов. Посмотрим, как все обернется, сейчас рано об этом говорить.

– Ты врешь! – отрезала она. – Врешь, хитришь, лицемеришь, как всегда. Когда я говорила, что ты худший из худших среди всех, кто живет на горе Крым, я не врала! Это правда! И если…

– Какие сильные чувства, – перебил я. – Что я сделал тебе?

– Что? – выдохнула Лада. – Что сделал?! Ты еще спрашиваешь! Или ты забыл, как…

– Забыл.

Она задохнулась, в гневе сжимая и разжимая кулаки.

– Именно от тебя такое и надо было ждать! После всех этих зверств – забыть о них! Просто уехать и забыть, и спокойно спать по ночам…

– Не в том дело, я и правда забыл. Я пришел в себя прошлым днем, в лодке, которая плыла по Черной речке. Она свалилась в водопад, но я успел выпрыгнуть. Меня спас коротышка на дирижабле, потом еще к нему присоединилась женщина, назвавшаяся Мирой, с небольшим отрядом…

– Мира – твоя сестра! Что все это значит? О чем ты говоришь?

– Правильно, она так и сказала. Но я не помню ее. Как не помню вообще ничего. Кто я такой, как попал в ту лодку, почему за мной плыли кочевые… ничего. Даже свое имя я узнал только сейчас, от тебя. И тебя я тоже не помню, Лада Приор. Извини.

Я говорил все это, спокойно глядя ей в глаза, а в них ярость сменялась удивлением. И по мере того, как это происходило, другое чувство, которое Лада тщательно скрывала даже от самой себя, становилось все более явным.

И наконец я понял: Лада Приор все еще любит Марка Сида по прозвищу Альбинос. Любит, невзирая на все страдания, которые он ей причинил.

– Ты врешь, – прошептала она растерянно, и я пожал плечами.

– Конечно, доказать я тебе ничего не могу. Но сама подумай, зачем мне такая ложь? Наверное, я действительно был причиной смерти твоих близких. Ты мне не веришь, но я тебе верю. Из-за меня уничтожили Дом Приоров? Пусть так. Но это… это был не я. Вернее, это было в другой жизни. Я не помню вообще ничего из того, что делал тогда.

– Нет, это снова ложь! Твои змеиные хитрости, увертки… Я не понимаю зачем, но ты врешь! Ты только что придумал это, чтобы сбить меня с толку или разжалобить, или… Ведь так? Отвечай, так?! – выкрикнула она мне в лицо, со слезами на глазах, обеими руками вцепившись в мой воротник.

Больше я не мог сдерживаться. Бросив нож на дно корзины, обнял ее, прежде чем она успела что-то сказать, прижал к себе и впился губами в ее губы.

Когда стало еще холоднее, мы прижались друг к другу и укрылись моей рубахой. Спиртовка погасла, уныло гудел ветер, скрипели плетеные стенки корзины; неуправляемый эвакуатор летел в промозглой тьме.

– Расскажи, как это произошло, – попросил я. – Что такого я натворил? И почему все удивляются, что я остался жив, когда покидал Инкерман?

Лада приподнялась, заглядывая мне в глаза.

– Скажи мне, ты не врешь? – тихо спросила она. – Ты правда потерял память или это опять какая-то твоя уловка?

– Я не помню почти ничего. Иногда в голове вспыхивают какие-то картины… Человек с ножом, прибор с электродами, как меня везут по каменному коридору… Мутанты…

– Мутанты?

– Да, кочевники. Еще какая-то машина в ущелье… И все.

– А мое лицо? Ты даже не можешь вспомнить, что видел его раньше? Видел… вблизи, так же, как сейчас?

Я покачал головой.

– Хотел бы сказать, что помню тебя, но – нет.

Она вздохнула, я положил ладонь на ее затылок, притянул к себе. Голова Лады легла на мое плечо.

– Что я делаю? – прошептала она. – Лежу с убийцей моей семьи…

– Это был кто-то другой. Он остался в прошлой жизни.

– Но с чего тебе меняться, даже если ты потерял память? Может, это и правда, но… – Сбросив мою руку, она снова приподнялась и заглянула в мои глаза. Провела тонкими прохладными пальцами по лбу, скуле. – Нет, мне кажется, ты и правда стал другим. Не внешне, а… ты какой-то не такой. Хотя и тогда ты умел меняться.

Я молчал. Девушка снова легла и спросила:

– Откуда все эти синяки и ссадины?

– Не знаю. Мира решила, что меня пытали кочевники, когда я попал к ним в плен. Ты не ответила, что случилось в Инкермане? И как я сбежал оттуда?

– Твой покойный отец всегда хотел торговать чензиром. А Дома договорились с небоходами, которые большую его часть покупают для себя, а остальное перевозят в Пустошь и продают в Киеве и даже в Москве.

Она говорила негромко, и я прикрыл глаза, внимательно слушая.

– В Раде давно спорят об упущенной выгоде от союза с Херсон-Градом. Ваш базар самый большой на Крыме, один из крупнейших в Пустоши. Херсон-Град стоит на пересечении торговых путей к Мосту и Киеву. Часть гетманов считает, что небоходы потому и заключили договор с Радой, чтобы чензир доставался только им. Дома разделились на два лагеря, споря о чензире, и тут в Инкерман с небольшим отрядом заявился ты. Привез дорогие подарки, попросил слово в Раде…

– Дом Гантаров сразу был против меня.

Я слегка повернулся, потирая ладонью затекшие мышцы на ноге.

– Ты вспомнил? – Лада подняла голову.

– Нет, это само напрашивается.

– Якуб слушать ничего не хотел о союзе с Херсон-Градом и покинул Раду. Ты остался. Влиятельного гостя не принято выставлять за порог. Нашей семье поручили показать тебе Инкерман – мне с братом…

– И я сразу тебе сделал предложение?

– Почти сразу, на следующий день. Мы назначили свадьбу. Брата ты попросил сообщить об этом херсонцам, отец согласился с этим – ответный визит в Херсон сблизил бы наши города. Утром на заседании Рады был взрыв, многие в совете погибли, отец был ранен. Ты исчез. В суматохе я искала тебя. В Инкермане началось… – Она сжала челюсти. – Кто-то устроил пожар на заводе, в поселении началась стрельба, погибла мать. Появившийся в ущелье Якуб обвинил Лонгина в мятеже. Только к вечеру разобрались, что к чему. А комендант Редута еще сказал, что получил из Херсон-Града сообщение по радио, что брат в заложниках…

Небо посветлело. В глазах Лады стояли слезы, она едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться.

– Я запуталась. – Ее голос был едва слышен. – Запуталась. Столько людей погибло. Мать. Брат пропал… Теперь отец.

– Одного не пойму, – сказал я. – Почему все хотят узнать про какую-то находку под склоном Крыма. При чем тут она?

– Не знаю, с карликом разговаривал отец.

– А как я покинул Инкерман? Наверное, это было нелегко сделать…

– Тебя преследовали гетманы. Загнали на завод, но ты сбежал по рельсовой эстакаде. Прыгнул в вагонетку с породой, поехал к меловым бассейнам, а там… Люди видели, как на тебя напали. Какой-то человек в плаще, как у кочевников, с меховым капюшоном на голове. У него было необычное оружие, стреляющее такими… очередями. Вы начали драться, а после он столкнул тебя в гейзер…

– Подожди, – перебил я. – Оружие, стреляющее очередями? Автомат?

– Не знаю, что это такое.

– Так их называют. А этот человек… это был мужчина?

Она покачала головой.

– Я не знаю. Все, кто видел вашу драку издалека, говорили о нем, как о мужчине. Он появился неожиданно, просто выпрыгнул откуда-то…

– Но лица его никто не видел?

– Никто. Но если бы это была женщина, то было понятно, да? Ну, по движениям… В общем, он после этого исчез, а твое тело так и не нашли. Одни считали, что ты провалился в глубину гейзера, другие, что уполз… но тогда нашли бы следы? Ты просто пропал – и вот теперь я вижу тебя снова, невредимого, только в синяках и ссадинах, утверждающего, что потерял память. – Она посмотрела на небо. – А что, если ты потерял память, после как упал в гейзер?

Я покачал головой.

– Нет, не получается. Мира сказала, что я был в Херсон-Граде. Оттуда уехал с отрядом в экспедицию к южным склонам Крыма, прислал почтового ворона, назначил встречу, но не пришел в указанное место.

– В той экспедиции ты и нашел что-то древнее, из времен до Погибели?

– Да. Сестра решила, что меня захватили в плен кочевые мутанты и пытали, поэтому я потерял память. Повезла меня обратно в Херсон-Град, но по дороге я вывалился из термоплана. Выходит, карлик расстался с Мирой, прилетел в Инкерман и все доложил Лонгину.

– Не то чтобы доложил… – начала она, и тут на край корзины села белуша. Сложила крылья, повернула уродливую голову, глядя на нас немигающим черным глазом-бусиной.

– Пошла! – Лада взмахнула руками.

Белуша захлопала крыльями и улетела. За разговором мы не заметили, как наступило утро.

Солнце поднялось над горизонтом, но высоко над землей было по-прежнему холодно.

Перегнувшись через борт, я разглядывал трещину на корзине. Из плетеной обшивки торчали лохмотья войлока – вот почему осколок брони не пробил стенку насквозь.

– Воевода вез меня в Инкерман, – сказал я, нагнувшись за флягой. – Стоило сбегать от него, чтобы прилететь туда же.

Лада молча смотрела вперед.

– Эй, – позвал я, облокачиваясь на борт. – Поешь, там кусок мяса остался.

В ответ она махнула рукой.

– Смотри!

Отпив, я повесил флягу на плечо, потер ушибленный бок и выглянул.

Правый склон Инкерманского ущелья состоял из трех уступов, рассеченных белой полосой водопада. Левый был почти отвесным, его усеивали мшистые островки растительности, среди них чернели входы в забои, под которыми приткнулись площадки из бревен.

Между этим склоном и уступами протянулись три пологие арки – знаменитые мосты Инкермана.

Они находились точно друг над другом. Расстояние между мостами было такое, что там спокойно мог пройти транспортный дирижабль, главное, не зацепить толстые электрокабели, провисавшие под арками. Кабели соединяли шахты в отвесном склоне и гудящие на уступах рядом с водопадом турбины-генераторы.

Со дна ущелья поднимались белые столбы пара – десятки, если не сотни гейзеров били там.

– Это и есть кварталы Инкермана? – Я показал на усеянные крошечными постройками уступы. – Три квартала, правильно?

Лада кивнула.

С возвращением в ущелье она переменилась, стала неразговорчивой, да и смотрела на меня иначе. Казалось, девушка о чем-то напряженно раздумывала.

Самым удивительным в открывшейся взгляду картине было сооружение далеко за водопадом, висящее прямо над ущельем. Поначалу казалось, что тяжелая конструкция парит в воздухе благодаря силе восходящих горячих потоков, но потом ветер разогнал серую дымку, обнажив громадный скальный выступ, наискось выпиравший из правого, населенного склона. На конце кривой скалы и стоял завод по добыче чензира, который гетманы выцеживали из воды в меловых бассейнах. Больше на Крыме никто не умел добывать чензир, потому-то жители ущелья так богаты. Инкерман – самый сильный клан на Крыме и, в конце концов, может подчинить себе всю гору. Кочевые племена слишком малы и плохо вооружены, многочисленные банды, рыщущие по равнинам, никогда не объединятся, а в Херсон-Граде даже нет своего войска, только ополчение, которое созывают при необходимости. До сих пор такой необходимостью становились редкие атаки банд или больших стай панцирных волков, но не крупная война. Против Инкермана херсонцам не выстоять.

Хотя ведь были с Мирой омеговцы. Откуда взялись солдаты-наемники в окружении моей сестры?

Ветер нес эвакуатор над ущельем, и я достал оптическую трубу.

Основание завода лежало на железных сваях, рядами забитых в скалу. На сваях – плиты перекрытия, а на тех галереи из вертикальных балок, между которыми стоит оборудование. К заводу под острым углом примыкала рельсовая ветка, вверх по ней катились вагонетки, заполненные размельченной в каменоломнях породой. С конца ветки они попадали на эстакаду, полумесяцем опоясывающую завод, пробегали по ней и ныряли в широкую трубу, которая насквозь пронизывала галереи. Примерно посередине к трубе было подвешено здоровенное железное корыто – бункер, из днища которого выходили три желоба.

Я подался вперед, поставив локти на бортик. Стенки бункера ритмично вздрагивали каждый раз, когда очередная вагонетка ныряла в трубу, протянувшуюся сквозь лес балок. Вместе с водой измельченная порода лилась по желобам в меловые бассейны между сваями под основанием завода. Вдоль бассейнов сновали люди, длинными шестами тыкали в мутную воду – наверно, прочищали дренажную систему, которую забивала щебенка. Похоже, трубы прячутся прямо в скале, по ним вода отводится на одно ущелья, там часть стекает в подземную речку, а часть уходит в гейзеры, возвращаясь в виде пара, которым гетманы отапливают свои жилища с наступлением холодных сезонов. Цикл, наверное, длится несколько дней, потом бассейны осушают и собирают накопившийся в нем чензир, который отделился от породы под действием воды.

Опустив трубу, я покосился на Ладу. Девушка с гордостью рассматривала ущелье и завод на скале – да, гетманам надо отдать должное, на Крыме больше никому не под силу создать такое. Сколько лет у них ушло на то, чтобы все это построить и организовать? И сколько рабов погибло на строительстве? Без рабского труда Дома никогда бы не стали сильнейшим кланом горы Крым. Напасть на них вряд ли кто осмелится, армия Инкермана самая крупная. Наверняка в Раде это давно поняли и не прочь завладеть Крымом, сделав кочевников, фермеров и херсонцев рабами. Выходит, я хотел взорвать Раду, чтобы спасти Херсон-Град? Устроить в ущелье гражданскую войну, ослабить гетманов и напасть на них? Вот потому-то омеговцы и появились в окружении Миры – мы наняли их для будущей схватки с гетманами.

Я еще раз осмотрел завод. От дальнего края вниз полого сбегала вторая рельсовая ветка, по которой на дно ущелья скатывались пустые вагонетки. Внизу она круто поворачивала возле огромной серой горы щебня, над которой высилась стрела рокочущего двигателем экскаватора. На конце ее вращалось колесо, издали напоминающее зубастую шестерню. Ковши-зубья на колесе черпали щебенку, опрокидывались над бункером в форме конуса, висевшим на сваях горловиной к эстакаде, по которой катили вагонетки. Они заполнялись щебнем и, разгоняясь, уезжали вверх. По насыпи, урча моторами и плюясь белыми клубами, ползали два трактора, сгребали к шестерне породу, которую подвозили грузовые самоходы, выезжавшие на дно ущелья с включенными фарами из пролома в отвесном склоне.

Рокот, грохот и дребезжание становились все громче.

– А где встречающие? – спросил я, поворачиваясь к жилым кварталам Инкермана, потянувшимся справа от эвакуатора. Они были так близко, что пришлось опустить трубу.

Лада показала в другую сторону:

– Не туда смотришь. Вон.

По длинным вертикальным штангам, прилипшим к левому склону, вверх ползла платформа с низким ограждением. На платформе стояли вооруженные гетманы… много гетманов.

Эвакуатор приближался к мостам. Скоро мы пролетим над верхним, а подъемник с гетманами уже миновал средний, и я понял: они перехватят нас, добравшись до последней арки. Мы пройдем над их головами, и гетманы смогут зацепить корзину баграми.

– Где швартуются небоходы? – спросил я.

– Стрелу видишь? Позади завода.

Я прищурился. Из марева, клубившегося над кривой скалой, выступала тонкая, как игла, мачта.

– Что-то не видно там «Каботажника». Хотя Чак ведь стравил весь газ, когда кочевники продырявили емкость.

– Значит, свою машину он поставил на площадке под стрелой, – пояснила Лада. – Там можно и баллон заправить.

Платформа с гетманами замедлила ход, приближаясь к бревенчатой площадке, в которую упирался мост.

– Как вообще устроен Инкерман? – спросил я, прикидывая, на какой высоте корзина пролетит над аркой.

Лада молчала. Гетманы на платформе засуетились, готовясь выбраться на площадку, и я повернулся к девушке. Она в упор смотрела на меня, кусая губу.

– Что?

Приняв какое-то решение, Лада переступила с ноги на ногу и пристукнула кулаком по борту.

– Ну хорошо, я помогу тебе. Я чувствую себя предательницей из-за этого… В общем, в двух верхних кварталах живут горожане.

– Те дома из красного гранита на самом верху – военные казармы?

– Да. Ниже – мастерские, рабочий квартал. Третий, самый нижний – квартал рабов, которые в пещерах добывают породу. Их бараки отсюда не увидишь, мешает пар от гейзеров. Остальные рабы живут прямо в шахтах.

Гетманы уже спешили по верхней арке, приближаясь к месту, над которым вскоре должен пройти эвакуатор.

– Сколько дорог ведет из ущелья на равнину? – спросил я.

– Две, одну мы уже пролетели. Вторая за заводом, но она проходит через глубокую трещину, в том месте построили разводной мост. Если надо, его могут быстро поднять и отрезать тот путь.

– Но обычно мост опущен?

– Да. Хотя его охраняют.

Я кивнул.

– Ладно, теперь отойди.

Лада попятилась на середину корзины, а я подергал один из тросов. Сунув нож в зубы, перекинул ногу через борт, подтянулся, схватившись за другой трос, встал на край корзины (шары оказались прямо над головой), ожидая, когда эвакуатор подлетит к первому мосту.

Гудящее, лязгающее, пышущее паром Инкерманское ущелье медленно тянулось под нами. Арка приближалась. Гетманы достигли ее середины, раздалась команда, и они стали растягиваться цепью.

Над ущельем, пискляво голося, пронеслась стая белуш.

Все гетманы, кроме одного, молодого, с золоченой бляхой на тюрбане, стоявшего в центре, подняли ружья и прицелились в нас.

– У меня Лада Приор! – крикнул я. Повернув голову, шепнул девушке: – Скажи, чтобы не стреляли. Я не трону тебя, но нам надо выиграть время.

– Старшина! – закричала Лада. – Ефим! Мы…

– Предательница! – крикнул молодой гетман. В голосе его были злость и обида. – Якуб Гантар прислал сообщение по радио. Мы все знаем!

Я прошептал:

– Держись за борта, а лучше присядь.

Старшина выхватил саблю и рубанул воздух.

– Вы с Лонгином предали Инкерман!

– Что ты говоришь?! – возмутилась Лада. – Воевода…

– Держись! – я полоснул ножом по шару над головой.

Пронзительно зашипел вырвавшийся на свободу газ, меня обдало пахучей густой волной: запах тины, гнилой воды, плесени. Что это небоходы закачивают в свои химические патроны?

Эвакуатор пошел вниз. Грохнул выстрел, над головой хлопнуло, и я спрыгнул в корзину, спиной прижав Ладу к борту.

– Не стрелять! – выкрикнул Ефим, и эхо подхватило его голос.

Лада заворочалась, отталкивая меня. Шипел газ, эвакуатор наклонно падал, проваливаясь под мост.

– Трое здесь, остальные за мной! – долетело сверху.

Надвинулся второй мост, и я крикнул:

– Осторожно!

Корзина врезалась в него чуть ниже ограждения, качнувшись, очутилась под аркой. Оболочка единственного целого шара заскребла по перилам. Падение неожиданно прекратилось, и у меня подогнулись колени. Над головой захрустело, корзина накренилась, я увидел натянутые электрокабели, склон и казарму из красного гранита. По мосту прямо над нами забухали сапоги гетманов. Лада что-то закричала в ухо. Корзина качнулась сильнее, раздался треск, и мир рванул вверх.

– Держись!

Мы падали. Кое-как повернувшись, я одной рукой вцепился в борт, а другой обхватил девушку. Корзина легла набок, по голове хлестнули тросы, за которыми в воздухе извивались оболочки шаров – лишенные газа, похожие на длинные серые языки. Нижний мост стал тонкой линией на фоне неба, все вокруг заволокла теплая дымка, и корзина рухнула в воду.

Нам повезло – эвакуатор упал в одну из заводей на дне ущелья. Я выпрямился, помог встать Ладе. Вода, проникая внутрь сквозь трещину, уже дошла до колен. Когда мы встали, корзина сильно накренилась – теплая волна хлынула через борт.

Схватив Ладу за руку, я оттолкнулся ногами и нырнул. Теперь главным для нас было отплыть подальше до того, как гетманы очутятся здесь.