Держите ножки крестиком, или Русские байки английского акушера Цепов Денис

Как принять роды у капитана Боинга

Женщины героических профессий – моя слабость, а также сфера пристального изучения и искреннего восхищения. Что заставляет двадцатилетнюю девушку пойти в королевские морские пехотинцы или в пожарницы? Что движет желанием женщины управлять многотонным грузовиком, паровозом или, скажем, трансатлантическим «Боингом-747»?

Несмотря на всю героичность и провозглашенную полную независимость от мужчин, такие тетеньки, что характерно, тоже беременеют и то и дело приходят к нам рожать детей. Тут-то часто и возникают трудности психологического плана. Нередко выходит, что сильной, независимой женщине, инструктору по боевому карате в Королевской морской пехоте со стальными нервами и смертельным ударом, бывает психологически гораздо труднее родить ребенка, нежели женщине-повару, женщине-парикмахеру или, к примеру, женщине-домохозяйке.

Видимо, дело тут в том, что женщины типично «мужских» профессий, привыкшие держать под полным контролем ситуацию, себя и, нередко, других людей, очень часто полностью теряют контроль и уверенность в себе во время родов, когда от них, в общем-то, мало что зависит, а на карту поставлено слишком много – их собственная жизнь и, главное, жизнь и здоровье их ребенка. Они, привыкшие принимать решения в сложных ситуациях сами, теперь вынуждены полностью, безоговорочно, на сто процентов доверять врачу – человеку, которого они зачастую видят впервые в жизни! А это – нелегко. Профессионально занимающиеся сложным десижн-мейкингом[9] и риск-менеджментом[10] меня поймут…

Кстати, знаете ли вы, что из мужей, присутствующих на родах, чаще всего падают в обморок, аки бледные курсистки, именно пожарные и морские пехотинцы?! Причина, скорее всего, та же. Но покончим со вступлением и перейдем непосредственно к повествованию!

В то утро выпало мне, реджистрару Королевского Девонширского госпиталя, делать плановые кесарева сечения – в утреннем распорядке их обычно три, – так чтобы закончить все к часу дня. Обычно перед операцией пациентка общается с хирургом, он рассказывает, что именно собирается делать на операции, какие при этом есть риски для жизни и здоровья и что обычно предпринимается, чтобы эти риски свести на нет. Захожу в палату, вижу пациентку. Дженни. Лицо белого цвета. Глаза полны ужаса. Руки трясутся. В общем, боится до смерти. Начинаем разговор, пытаюсь шутками-прибаутками ее как-то развеселить, успокоить и приободрить. Получается, но с трудом. И тут в мою голову закрадывается подозрение…

– Кем вы работаете, Дженни? – вкрадчиво так спрашиваю…

– Пилотом на «Бритиш Эйрвейз», «Боинги» вожу и аэробусы…

– Капитаном?

– Ага…

Оп-па! Тут все сразу стало понятно! Пообщались мы еще минут десять, согласие больной на операцию кое-как получено, но, чувствую, хоть и улыбается женщина наша пилот, ужас в глазах все-таки присутствует… Конечно! Это тебе не штурвалом рулить да автопилота включать, как бы свысока нисходя до пассажиров по громкой связи! Дескать, говорит капитан… всем расслабиться… я, хитрый профессионал, крут и спокоен… а вам сейчас бифштекс принесут и «Шато Моргон» в маленькой бутылочке…

Видела бы она ужас в моих глазах каждый раз при взлете и посадке! И это с учетом как минимум трехсот граммов коньяку, принятых на грудину заблаговременно! Страшно ж ведь! Кошмар! Сидишь как овощ, пристегнутый, благоухаешь, как безмозглый гладиолус, после массового опробывания духов в магазине дьюти-фри и при этом дико боишься умереть – сделать-то ничего уже нельзя…

Кто он, этот летчик?

Сколько он вчера выпил виски?

Может, он вчера с женой поссорился?

Может, он спал плохо?

Кто последний раз проверял у этого «Боинга» шланг бензонасоса?

А винтики, интересно, в креплениях шасси туго закручены?

А не китайской ли сборки ероплан?

Вот эти мысли обычно приходят ко мне в голову каждый раз, когда я сижу в самолете перед взлетом, пьяный и тревожный, делаю вид, что читаю рекламный журнал «Полетное ревью» о том, как мило, оказывается, купаться на пляже Эпанема и как вкусно кормят в Праге.

Тех, кто выживет, блин.

Я так думаю, что примерно с таким родом мыслей Дженни, женщина-летчик, ехала на каталке в операционную на кесарево сечение. День рождения ее ребенка! Светлый день, если бы не страх перед операцией. На которой, если верить этому шутнику-доктору с легким восточноевропейским акцентом, то есть мне, обычно все проходит без осложнений, но редко, крайне редко может быть такое, ага! значит, все-таки может, что хоть святых вон выноси… Чего только стоит фраза: «Мы делаем экстирпацию[11] матки во время кесарева сечения крайне редко, и только в том случае, когда кровотечение становится опасным для жизни и другие методы остановки кровотечения не помогают!» Есть о чем подумать, не правда ли?

Я захожу в операционную, Дженни уже на столе со спинальной анестезией, при которой пациент полностью находится в сознании, но не чувствует боли. На лице смирение и тихий ужас. Накрываю операционное поле, поправляю свет, киваю ассистенту, анестезиологу – все готовы – можно начинать.

И я начинаю. Обращаясь к Дженни, которая видит мою голову через экран, отделяющий ее от стерильного поля, и все, что я делаю, – через отражение в бестеневой лампе, говорю:

– Уважаемые пассажиры, добро пожаловать на борт нашего лайнера «Цезарь-747», выполняющего свой рейс… в матку… за ребенком. Говорит командир корабля, пилот – реджистрар высшей категории Дэннис!

Акушерки переглянулись, дескать, «не заболел ли наш мальчик?», и только анестезиолог понял меня правильно и беззвучно ржал, уткнувшись в историю родов. Дженнифер даже на минуту перестала бояться и вопросительно уставилась на меня своими большими от страха глазами. Я продолжал:

– Все готово к взлету, все системы жизнеобеспечения проверены и работают нормально, на всем протяжении нашего получасового маршрута стоит прекрасная погода, однако на второй-третьей минуте после взлета возможна некоторая турбулентность, связанная с доставанием малыша из матки. Пожалуйста, во время рождения малыша не отстегивайте привязные ремни и не гуляйте по салону!

– Анестезиолог к взлету готов!

– Ну, взлетаем тогда!

Разрез… Подкожка, диатермия, апоневроз, белая линия, брюшная полость, мочевой пузырь вниз, разрез на матке, воды, воды, воды… Ребенок! Достаем! Урраааа! Орет! Живой! Красавчик! Молодец!

Дженнифер плачет, но уже от счастья… и улыбается. Страх отступил, полегчало…

– Уважаемые пассажиры, наш лайнер начинает снижение (шью матку). Через некоторое время вам будут предложены товары нашего дьюти-фри: прохладительный внутривенный окситоцин и антибиотик дня – аугментин. Новую гламурную линию обезболивающих препаратов, включая трамадол и диклофенак, вы сможете приобрести после приземления, в послеоперационной палате! (Зашиваем апоневроз.) Пожалуйста, не забывайте свои личные вещи и инструменты в животе пациентки (счет тампонов и инструментов верен!). Просьба оставаться на своих местах до полной остановки лайнера… (Зашиваю кожу косметическим внутрикожным монокрилом.)

Дамы и господа, наш лайнер совершил посадку в палату выздоравливающих аэропорта «Хитроу»! Командир корабля и экипаж прощаются с вами и желают вам и вашему беби дальнейшего счастливого пути!

Через неделю я обнаружил в своем внутреннем почтовом ящике бутылку коньяка «Хеннесси» и записку: «Спасибо за мягкую посадку, коллега. Захотите сменить профессию – мой „Боинг“ в вашем распоряжении. Капитан Дженнифер Лорренс».

Есть ли в Даулише девушки на выданье?

Урогинекологическая клиника «Мисс Марш» в Королевском Девонширском госпитале. Всем девушкам-пациенткам хорошо за семьдесят… Проблемы после менопаузы у женщин возникают самые разнообразные: и недержание мочи, и выпадения матки, и опущения стенок влагалища, и прочая, и прочая… Но старушки не расстраиваются и к гинекологу на осмотр ходят регулярно и с удовольствием, тем более что это хороший повод накануне сходить в парикмахерскую на укладку и нацепить свои бриллианты.

В кабинет входит миссис Юингс, семидесятипятилетняя бабуля с высоченной прической, полным макияжем и, на мой взгляд, на слишком высоких для ее возраста каблуках. Этакая радикальная блондинка из частного дома престарелых в местечке Даулиш.

Кстати, прибрежная деревенька Даулиш – не самое дешевое место на берегу Атлантического океана, чтобы скромно и со вкусом окончить свои дни. Частные дома престарелых там – это практически пятизвездочные отели, только с медицинской помощью. По-нашему – пансионаты. Поздоровались, поговорили за матку, за детей, за дороговизну жизни в Лондоне.

– Доктор, а вы не бывали в Даулише?

– Конечно, миссис Юингс, я частенько бываю в этом чудном городке и люблю сиживать в пабе «Королева Елизавета» на берегу океана за бокалом красного вина.

– Тогда, возможно, вы заметили, что в Даулише полным-полно… блядей?

Я профессионально смутился, но, не подавая вида, продолжал разговор, становившийся весьма интересным.

– Дело в том, миссис Юингс, что за все время моего пребывания в Даулише я таки не заметил того факта, что там полным-полно блядей…

Миссис Юингс наклонилась ко мне и неистово прошептала, обдав меня ароматом старинных духов:

– Вы не видели там блядей, потому что все они сидят по домам престарелых и практически не выходят наружу!

Профессора бранятся – только тешатся

Раннее утро в оперблоке. Начался операционный день. Операционные у нас сообщаются между собой стеклянными дверями, и, в принципе, если прислушаться, по музыке, что играет в стереосистеме в той или иной операционной, можно понять, кто именно сегодня оперирует. Мистер Галистер, уролог, отрезает людям почки под хриплый баритон Леонарда Коэна, мистер Пэрис, хирург, ищет в пациентах неотрезанное под Билли Холидей, а ваш покорный слуга предпочитает на лапароскопиях слушать «джипси-свинг», а на открытых операциях – Тома Уэйтса. Профессор Клементс, хирург-гинеколог, к которому прилетают оперироваться на частных самолетах жены арабских шейхов, предпочитает оперировать под едва слышные мелодии Вивальди.

Так вот, идет микрохирургическая операция по восстановлению маточных труб у жены какого-то то ли царя, то ли принца. За «роялем» – профессор Клементс. Тихо-тихо нашептывает Вивальди стереосистема «Боуз», в операционной полнейшая тишина, все передвигаются на цыпочках, и слышно, как в прорези между операционной маской и голубым операционным колпаком шуршат пышные ресницы операционной сестры Донны. Донна всегда очень расстраивается, что ее шикарную грудь не видно под стерильным, наглухо задраенным хирургическим халатом, и поэтому ей остается только шуршать ресницами. Кстати, следует заметить, что операционные сестры уделяют макияжу глаз огромное внимание, ведь именно эту часть всегда видит хирург, и кокетничать с ним удается зачастую только глазами, в перерывах между «зажим, зажим, спирт, огурец». Хорошей операционной сестре, кстати, совершенно не нужно в большинстве случаев говорить, что именно нужно хирургу. Надо только протянуть руку, и желаемый зажим Гуиллама или ножницы Мак-Индо тут же оказываются в руке.

Но оставим сиськи операционной сестры Донны в покое… Речь, собственно, не о них, а об общении между хирургами во время операции. Я ассистирую профессору, от бинокля с лампой, надетого на голову, ужасно болят глаза. Но без него нельзя – нитку невооруженным глазом просто не видно. Операция по восстановлению маточных труб ужасно кропотливая и напряженная, занимает часа три, не меньше. Вдруг из соседней операционной начинают доноситься… громкие ритмичные звуки. Первое впечатление – соседи не любят Вивальди и пытаются показать непопулярность данного композитора сильными ударами молотка по водопроводной трубе. Профессор Клементс перестает оперировать. Он поднимает голову и просит сестру-анестезистку немедленно узнать, «кто это долбит молотком и мешает ему делать операцию века». Сестра-анестезистка говорит, что в соседней операционной сегодня осуществляет протезирование бедра профессор Эггертон, лучший друг и собутыльник профессора Клементса, его товарищ по лондонскому яхт-клубу и великий хирург-ортопед Старого и Нового Света.

– Дарлинг, – обратился он к сестре-анестезистке опять, – не могли бы вы пойти в операционную профессора Эггертона и сказать, что профессор Клементс очень просит его не долбить молотком ближайшие два-три часа, так как профессор Клементс выполняет очень деликатную операцию на маточных трубах, и, кроме того, из-за его ударов молотком по пациенту мистеру Клементсу не слышно Вивальди!

Анестезистка скрылась за прозрачной дверью ортопедической операционной.

– Терпеть не могу ортопедишек! Разве это хирургия? Мясники и то работают нежнее… – продолжал бурчать профессор Клементс.

Через минуту удары молотком по бедру пациента прекратились, и профессор Клементс, удовлетворенно крякнув, продолжил деликатнейшую операцию, а звуки Вивальди опять нежно заполнили прохладный воздух операционной. Однако минут через пять долбление молотком возобновилось с утроенной силой. Профессор Клементс снова перестал оперировать, отложил микропинцет, поднял голову и, найдя глазами сестру-анестезистку, спросил:

– Dear, what exactly has professor Eggerton said when you told him that professor Clements asked him to stop that disgusting hammering noise because he was doing this most delicate microsurgery operation and was trying to concentrate?[12]

Рыжая сестра-анестезистка густо покраснела.

– Sorry, professor Clements. Professor Eggerton has asked me to tell you to… FUCK OFF![13]

– I thought he might! See, Mr. Tsepov, those orthopaedic surgeons do not have any nice manners.[14]

Профессор Клементс продолжил операцию. От хирургического бинокля у меня уныло болела голова. За стеной продолжали долбить молотком еще минут пятнадцать.

Потом заработала электродрель. Профессор Эггертон начал пилить бедро.

Десперадо из химчистки

– Хэй, компадре! – сказал он, обнажив желтые зубы и пахнув мне в лицо запахом сигарного дыма. – Если бы старому Хуану нужно было бы отрезать яйца заклятому врагу, я не надевал бы такой шикарный костюм! Но синьор может мне доверять – я ничего не скажу легавым. Если вы решили пустить кому-то кровь, значит, на то были причины!

Его смех перешел в кашель…

Я работаю акушером-гинекологом в Университетском госпитале Северного Миддлсекса, в Северном Лондоне. В четверг у меня всегда студенты. Утром они идут со мной на клинический обход, суют всюду нос и понимающе кивают, когда я начинаю распространяться о патогенезе каких-нибудь преждевременных родов или сахарного диабета при беременности. Во второй половине дня у нас академическая сессия. Весь департамент гинекологии и акушерства собирается в лекционном зале послушать интересный доклад, обсудить новости и попить хорошего кофе, предоставленного представителем какой-нибудь фармакологической компании. Все без исключения доктора по четвергам приходят нарядные. Когда еще, если не в четверг, можно похвастаться коллегам своим новым галстуком «Гермес» или запонками «Нью энд Лингвуд»? Уж точно не когда ты дежуришь в родильном отделении высокого риска, где то и дело по воздуху летают сгустки крови, какашки, фрагменты плаценты и околоплодные воды. А в четверг – можно. К тому же кокетничать с восемнадцатилетними студентками гораздо приятнее, когда на тебе не синяя хирургическая пижама, вся в пятнах от предыдущих родов в комнате номер четыре, а костюмчик «Саймон Картер». Гораздо эстетичнее, кто понимает, о чем я…

Ну так вот, иду я со студентами, весь такой красивый, через родильное отделение. И надо же случиться такому совпадению, что в тот момент, когда ответственный дежурный по родилке делал экстренное кесарево сечение тетеньке из комнаты номер девять, у тетеньки в комнате номер шесть после родов четырехкилограммовым плодом произошла атония матки и массивное акушерское кровотечение… Массивное акушерское кровотечение, скажу я вам, это дело серьезное… за двадцать минут тетенька может запросто потерять всю кровь. Хлещет как из ведра. Тут минуты решают все… Ну, конечно, «краш-блип», сирена, тревога… По матюгальнику срочно требуют реджистрара, анестезиолога и гематологическую бригаду в шестую комнату. Операционные сестры бегут срочно развертывать вторую операционную, а посредине всей этой тревоги – я в сером костюмчике от «Саймон Картер». И плевать, что я просто «мимо проходил», – раз тревога, значит, кто-то может умереть, а раз я здесь – надо бежать и чего-то делать. Метнуться в раздевалку и быстренько напялить хирургическую пижаму у меня времени нет. Надо нестись останавливать кровопотерю. Вбегаю в комнату. Лужа крови. Тетенька бледна, как и все тетеньки, потерявшие более двух литров крови. Пульс сто сорок, давление семьдесят на тридцать. Шесть единиц крови четвертой группы резус-плюс уже заказали, а пока в обе вены уже льют гелофузин и хартман, кровезамещающие растворы, под давлением. Принесли первую отрицательную – льем! Кровотечение не останавливается. Сажусь на кровать между ногами роженицы и что есть силы сжимаю матку руками. Нужно срочно в операционную! Именно в таком положении – я на кровати у пациентки между ног, с рукой по локоть во влагалище, в сером костюмчике «Саймон Картер», сжимающий что есть силы не желающую сокращаться матку, – едем в операционную, где меня сменяет Джес, мой доктор-стажер, пока я таки переодеваюсь в операционное белье для чревосечения.