Плохие слова (сборник) Гайдук Борис

Андрей стремительно шевелит мозгами.

Мирный договор? Что-то новое.

— Сергееву придется постукивать. По-другому он с тебя не слезет. И нам лишнего геморроя не надо. Поэтому придется играть по правилам.

— Это как?

— А так. Есть такой как бы негласный закон: дедам можно выкатывать примерно бочку в месяц. Офицеры намного больше воруют, и все про это знают. Это типа тайного соглашения. Ты не тронь, и я не трону. Мы ведь тоже можем на них в гарнизон стукануть. Или в особый отдел.

Фаитов тушит сигарету и прячет пачку в карман.

— Но реально мы выкатываем бочки три-четыре в месяц. Докладывать ты будешь про одну, редко-редко две. И со всеми деталями: бочку отдали, например, фермеру, шестьдесят пять марок пропили у Хейнца, сидели до трех часов, нажрались, блевали и тэдэ. Сергеев любит всякие подробности. Типа контролирует ситуацию. Ну ты ему и заливай. А про остальные бочки — молчок. Ясно?

Андрей сглатывает слюну.

— Да.

— Вот и отлично. И упираться не стоит. По-другому Сергеев не успокоится. Будет рыть со всех сторон, и тебя не оставит, и нас. Понял?

— Понял, а…

— Про другие дела он спрашивать не будет. Стукачей и без тебя хватает. С немецким нормально?

— Нормально.

— Хорошо. Сегодня в половине двенадцатого кино будет. Про девчонку, «Бум» называется. Будешь переводить. Оно уже шло, классное. В жизни ничего лучше не видел. Ты там смотри, напрягись. Гребень в прошлый раз ничего толком не перевел. Отжимался потом всю ночь.

— Я постараюсь.

— Постарайся, постарайся. Сейчас свободен.

Андрей выходит в коридор. В голове полная суматоха. Неожиданное потепление Фаитова, необходимость стучать Сергееву, да еще и кино — навалилось все сразу.

Dieses Buch ist interresanter als jenes. Und das interresanteste Buch ist hier. Mein Bruder ist alter als ich. Ich habe diese Ubung machen…

Плюсквамперфект.

Еще одно смешное словцо. Плюс к вам перфект, плюс к нам перфект.

Сергеев напоминает о себе перед ужином, зовет в канцелярию.

— Товарищ капитан. — Андрей старается выглядеть испуганным, да особенно стараться и не приходится. — Я все обдумал. Я согласен. Только прошу вас, чтобы никто…

— Понятное дело, не ссы. Когда катите?

— Пока не знаю. На днях.

Андрей краснеет. Вот и пришлось стать сергеевским осведомителем, существом во всех отношениях презренным. Хотя, с другой стороны, это не совсем так. Какая-то игра в шпионов получается. Хе, двойной агент Топорков.

— Ладно, свободен. Держи в курсе.

Herr Weber wohnt in der Gartenstrasse. Das ist eine lange Strasse. Viele Menschen gehen hin und her. Die beiden Gehwege sind schmal, aber der Fahrweg ist breit. Dort sehen wir viele Autos, Busse, Motorrader und Fahrrader. An der Strasse stehe viele hohe Laternen. Sie leuchten abends sehr hell…

Вечером Андрея усаживают перед телевизором.

Вокруг — тридцать два человека, все до одного деды и помазки — солдаты, прослужившие больше года, но меньше полутора. Один только Решетов в отпуске. Цвитишвили и Бунин прибежали из караула — стоят у дверей, готовы нестись обратно, если покажется кто-нибудь из офицеров. Молодой боец на углу казармы стоит на шухере, наблюдает за офицерским домом.

Андрей волнуется. Все вокруг сдержанно галдят, ждут фильма про какую-то необыкновенную девчонку. Так и говорят: «Кино про девчонку». Что же это будет? Мелодрама? Эротика? Дебильная молодежная комедия? Отчего такой ажиотаж?

Андрей судорожно выстраивает в голове шаблоны диалогов. Если фильм про любовь, вариантов должно быть не слишком много.

«На самом деле я всегда хотел быть только с тобой, Мэри!»

«О, Питер, я уже слышала это тысячу раз!»

Главное — сразу разобрать, как кого зовут, и в нужные места заготовок вставлять имена. Плохо, что этот фильм уже шел и они все более или менее в курсе событий. И Гребень уехал, не у кого спросить.

Фильм начинается.

Ну, господи, если ты есть — пронеси!

Ползут титры. Музыка кажется знакомой. Из машины вылезает девочка с округлой стрижкой а-ля Мирей Матье, школьный двор… Что же это? Видел ведь, видел… Что?

Сзади слышен негромкий радостный гомон.

— Тихо, тихо! — прикрикивает Фаитов. — Топорище, чего молчишь? Про что они там базарят?

От прежнего расположения не осталось и следа. На людях, видимо, послаблений от него ждать не придется.

Батюшки мои, да это же французские «Большие перемены»! Ты есть, Господи! Ты есть прямо здесь и сейчас!

Славный, добрый фильм про очаровательную девочку Вик. Играет некая Софи Марсо. На гражданке дважды смотрел у Светки Гладковой по видаку! Название у переводчиков было адаптированное. А родное точно — La Boum. То есть «Бум».

Ура! Как говорил комэск Титаренко, будем жить!

Андрей прочищает горло и, почти не слушая телевизор, начинает вспоминать кино, не забывая при этом имитировать синхронный перевод с нарочито грубыми ошибками.

— Рауль просил передать, что хочет дружить, э… встречаться с тобой. — Но я не… я не уверена, но знаю одну, ну, короче, которая была бы не против. — Да ну! Правда, что ли? И кто же это?

Народ затихает.

Откуда-то издалека Андрей слышит обрывки речи из фильма и свой ломающийся от волнения голос. В памяти быстро разматывается рулон с сюжетом. А детали… да фиг с ними, с деталями.

Вот появляется и главный герой-любовник. Как же зовут этого пижона? Какое-то типично французское имя с окончанием на «е». Как же его: Андре? Рене? Ксавье? Надо же, забыл. Ага, Матье.

Вот этот Матье сзади надевает на Вик наушники, она падает ему в объятия, звучит музыка, нежная и лирическая, и парочка плывет под нее посреди всеобщего рок-н-ролла.

По комнате проносится общий вздох.

— Dreams of my reality, ля-ля, ля-ля, — невольно подпевает Андрей, спохватывается и косится на Фаитова. Тот, подавшись вперед, тоже покачивает головой в такт. Такого лица у него не было никогда. Надо же, и этой скотине не чужды человеческие чувства.

Андрей украдкой оглядывается. На лицах — мечтательные глупые улыбки. Ташматов наклонил голову набок и сидит с полуоткрытым ртом. Цвитишвили от дверей посылает экрану воздушные поцелуи. Стулья не скрипят, не слышно дыхания. У некоторых в глазах слезы.

«Им всем ведь по девятнадцать или двадцать лет, — приходит к Андрею отстраненная мысль. — Только Березин старик, ему двадцать пять. И Фаитову двадцать два, после училища призвали. И никакие они не солдаты, а перепуганные дети, которых оторвали от родителей и друзей, от любви, от музыки и вина, от жизни и юности. Кого-то, впрочем, от раннего алкоголизма, поножовщины и тюрьмы. Но сейчас все это не важно. Сейчас на них погоны, а по телевизору идет фильм, и там «настоящая» гражданская жизнь».

Андрей успокаивается. С удивлением понимает он многие слова и целые предложения. В этом плане немецкий, конечно, намного удобнее английского. Отрывистые слова, много шипящих и свистящих звуков. Если уж выучил слово на бумаге, то легко различишь его и на слух.

— Ich verreise morgen. Ich fahre nach Kobourr.

— Nehmen Sie lieber ein Taxi…

Зрители относятся к другу главной героини ревниво, позволяют себе оскорбительные замечания в его адрес, а когда он получает по морде от отца девочки, откровенно радуются. Бойкая старушенция, напротив, вызывает симпатию.

Вот тебе и ускоренный метод. Как вам удалось так быстро выучить иностранный язык? Очень просто — хотелось еще немного пожить.

— Чего, чего он ей там говорит?

— Говорит, что она легла на грабли.

— Гы-ы!

Титры, музыка. Та самая. Кто же исполняет? Поют на английском, но явно не англичане. Слишком четко выговаривают слова.

Вик бросает своего мальчика и обнимается с вполне зрелым молодым человеком. Народ слушает, тупо глядя на бегущие строчки. Великая солдатская мечта о доме, красивых девушках и радостях гражданской жизни, кажется, вот-вот материализуется коллективным порывом.

Врывается реклама. Все начинают шевелиться, хором выдыхают, еще некоторое время молчат.

— Андрей, молодец, — нарушает тишину Фаитов.

Андрей не сразу понимает, что Фаитов обращается к нему. Впервые за десять месяцев назвал по имени. Великая сила искусства.

Все, как по команде, начинают шуметь.

— Отлично, студент! — Цвитишвили подходит и жмет руку. — Классно перевел! Намного лучше, чем Гребень! Теперь мы живем!

Остальные тоже довольны, кивают, хлопают по плечу. В один миг Андрей становится для дедов и помазков почти своим человеком.

Андрей вытирает со лба испарину. Дебют, однако. Судя по всему, удачный.

Спасибо тебе, Светка Гладкова, за этот фильм! И за все остальное, конечно, тоже спасибо. Думал ли он тогда, что еще и такая польза случится от фильма «Большие перемены»? Нет, совсем не о том были тогдашние мысли. Написать, что ли, Светке письмо? Нет, ни к чему. У нее сейчас другая жизнь, в которой от Андрея остались в лучшем случае воспоминания. А может быть, и воспоминаний не осталось.

Лучше написать письмо юной Софи Марсо. Здравствуйте, Софи. Пишет вам солдат Советской армии Андрей Топорков. Пожалуйста, не пугайтесь — я вовсе не собираюсь склонять вас к знакомству по переписке или просить прислать мне приглашение на выезд. Нет у меня также и намерений сообщить западным средствам массовой информации о вопиющем положении личного состава в рядах вашего вероятного противника. Мне бы просто хотелось рассказать вам историю о том, как однажды вы, точнее, сыгранная вами роль, спасли меня от верной смерти…

— Сейчас будет концерт по ZDF, — говорит кто-то.

На концерт остаются не все. Завтрашний подъем никто не отменял. И прапорщик Баранов с капитаном Сергеевым из части тоже никуда не делись.

Андрей вопросительно смотрит на Фаитова.

— Не надо, — говорит тот. — Иди спать.

Спать. Целую ночь, почти пять часов.

Вот оно, счастье, вот она, награда.

После команды «подъем» Андрей позволяет себе чуть-чуть полежать. Молодые все вскочили, деды дрыхнут или лениво потягиваются. Андрея никто из постели не гонит. Он вспоминает вчерашний фильм и свой неожиданный, фантастический успех. Теперь на какое-то время есть запас прочности. После такого блестящего перевода пару раз простительно схалтурить. Тем более что через неделю будет «Бум-2», а его-то Андрей не смотрел. Остальные, правда, тоже не видели. Придется врать напропалую. Выезжать на выученном материале и общем образовании. Ничего, не в первый раз. Тем более что есть еще время подучить.

Спустя несколько минут Андрей встает с постели, нашаривает тапочки и идет в умывальник. Тело полно сил. Молодому бойцу идти умываться в трусах и тапках не положено. Ребята косятся с любопытством.

В умывальник заходит Ташматов.

— Сегодня катим, — говорит он, когда никого не оказывается рядом.

Андрей кивает. По поводу нарушения формы одежды — ни слова. Кажется, социальный статус существенно повысился.

— Hast du Grosseltern?

— Ja, und du?

— Ich habe nur eine Grossmutter. Mein Grossfater…

В супе плавает лавровый лист. К письму.

— Entschuldigen Sie, wie komme ich zum Hotel «Berolina»? Ist es weit von hier?

— Es ist in der Stadtmitte.

— Womit mufi ich fahren?

Вечером письмо. Лавровый лист — верная примета.

Прапорщик Баранов, который был выгнан из боевой части за какую-то провинность, на своих дежурствах попытался выдавать письма принятым в строевых войсках образом. То есть надрывал уголок письма, надувал его, как воздушный шарик, а потом с треском прихлопывал ладонью на спине адресата.

Здесь этот обычай никому не понравился, как и сам прапорщик Баранов. Недовольство распространилось выше, и вскоре командир части майор Лазян попросил Баранова воздержаться от надувания писем. Баранова тоже можно понять. На новом месте надо правильно себя поставить, зарабатывать авторитет и так далее. Только все опять получается за счет личного состава.

«…Гоша так ничего толком и не выбрал, решил идти в медицинский. И не просто в медицинский, а в третий мед, на челюстно-лицевую хирургию. Об этом он сам напишет тебе подробнее. Мы, признаться, в шоке. Конкурс в прошлом году был четырнадцать человек на место. Я уже не говорю о блатных, из которых можно составить отдельный конкурс. Отец пробовал разговаривать насчет нашего инженерно-строительного, но без толку. Да и с математикой у Гоши, как ты помнишь, не все гладко…»

Любой боец, и призванный вчера солобон, и самый последний чмошник, и «заваливший службу» пролетчик, имеет право беспрепятственно прочитать только что полученное письмо. Даже старший сержант Фаитов, которого только что вздрючил капитан Сергеев, не тронет молодого солдата, пока тот читает письмо. Это святое.

«…все по-прежнему, размеренная караульная служба. Начал немножко изучать немецкий язык. Не хочется совсем уж терять два года. Здесь все-таки есть условия — и немецкие газеты, и телевизор, и даже живые немцы. Нашлись и самоучитель со словарем. Хотя и неполное, но все-таки «погружение в среду». Поэтому в свободное время стараюсь не бездельничать и немножко загружать извилины…»

Bald ist das Schuljahr zu Ende. Der Fruhling ist da. Es ist nicht mehr so kalt, es ist shon warm. Am Morgen ist es nicht mehr dunkel wie im Winter. Die Sonne scheint hell, und wir konnen jetzt in der ersten Stunde ohne licht arbeiten…

Поздно вечером двухсотлитровую бочку грузят на специальную тележку. Все в гражданке, Андрею тоже выданы поношенный тренировочный костюм и ветровка. Бочку везут по очереди. Ташматов открывает ключом запасные ворота. Тут же курит надежный, нестучащий часовой. По части дежурит прапорщик Лудин, в восемь часов был уже смертельно пьян. Все по плану.

Покупатель ждет неподалеку, в овражке. Кяжистый пожилой немец в кулацком картузе. Один из постоянных покупателей.

— Двести литров, как всегда, — пыхтит Фаитов.

— Zwei hundert liter, wie immer, — переводит Андрей.

— Rhein? — спрашивает немец.

— Ja, naturlich, — отвечает Андрей.

Зачем им вообще нужен переводчик? Двести литров — двести марок, семьдесят шестой, чистый, без масла.

Немец откручивает и нюхает пробку. Кивает:

— Rhein.

Фаитов делает знак. Масаев разворачивает сверток.

— И офицерские хромовые сапоги, две пары, по пятьдесят за каждую.

— Und Offiziersstiefel aus bestem Leder, funfzig Mark fur jede Paar.

Немец берет сапоги, переворачивает, высматривает на подошве размер.

— Zu gross.

— Велики…

— Хрен с ним, по сорок, нет, по тридцать пять. Не тащить же их обратно.

По тридцать пять немец берет охотно, отсчитывает деньги.

— Wenn ist die folgende Lieferung?

Что? Лиферунг? Что такое Лиферунг? Когда следующий… следующая… партия, наверное?

— Когда следующая бочка? — помедлив, переводит Андрей.

— Шестнадцатого.

— Am sechzehnten.

— Sсh #246;n.

Немец ловко прилаживает шланг, качает ногой насос. Бензин желтоватой струйкой течет в его бочку, такую же двухсотлитровую, с армейской маркировкой.

— Не проще ли бочки поменять? — предлагает Андрей.

Фаитов смотрит с некоторым удивлением:

— Хе. Логично. Скажи ему, пока немного отлил.

Андрей впадает в ступор. Напрочь вылетели из головы существительное «бочка», глагол «поменять», а также все необходимые случаю предлоги.

Пауза затягивается. Нужно сказать хоть что-нибудь.

Андрей заглядывает в припасенную бумажку.

Огнетушитель — Feuerlosher, — попадается на глаза.

— Wollen Sie ein Feuerlosher kaufen? — наобум спрашивает он.

— Nein, — мотает головой и смеется немец. — Sсh #246;n habe zwei.

Понятное дело, есть у него огнетушитель, даже два. Из пятидесяти штатных огнетушителей в части штук десять осталось, не больше.

— Не хочет меняться, — говорит Андрей. — Эта бочка ему нужна.

— Ну, пусть тогда сам с ней парится. Скажи ему: шестнадцатого, в это же время.

— Am sechzehnten, in dieser Zeit.

Все бочки выкатываются из части в дежурство прапорщика Лудина, в крайнем случае старшего лейтенанта Ивлева.

Немец заканчивает с бензином, жмет всем руки.

— Du sprichst Deutsch ganz gut, — говорит он Андрею. — Student?

— Ja. Danke.

Андрей усмехается. Штудент, штудент. Года через полтора будет вам обратно штудент. А пока — вольный слушатель кирзовых университетов. Но все равно приятно, что немчура похвалил знание языка.

Фаитов пересчитывает и прячет в карман деньги.

— К Хейнцу или на вокзал? — спрашивает Масаев.

— На вокзал. Сегодня пятница. У Хейнца народу может быть много.

В вокзальном буфете двое пьянчуг, больше никого. Гаштетчик кивает Фаитову. Какая ему разница, солдаты это или нет? Главное, как говорил Гребень, не нарваться на своих офицеров.

— Водки и пива возьми, — распоряжается Фаитов и садится за столик. — Себе тоже возьми.

— Драй хундерт водка унд драй гросс бир, битте, — на одном дыхании выпаливает Андрей гаштетчику и тепло вспоминает комиссованного Гребенщикова.

Дома уже, наверное, поросенок. Будет теперь лечить свою грыжу и плевать на немецкий язык.

— Bitte sсh #246;n, drei vodka und drei Bier. Zwei und zwanzig Mark.

— Danke.

Андрей отсчитывает деньги, выгребает из тарелочки сдачу.

Пена шапками нависает над краями высоких стаканов.

— Цивильно, — расслабленно цедит Фаитов.

Кажется, жить можно…

Дорогие друзья, я еду в Берлин. Я еду не один, а с группой студентов.

Я смотрю в окно автобуса на квадратно подстриженные кусты, цветущие розенбаумы, пробегаю взглядом по готическим вывескам, указателям, рекламным щитам.

Берлин — 35, поворот на Потсдам — 19.

Здесь тоже все изменилось. Единая Германия, опора новой Европы. Карл-Маркс-Штадта давно нет. Хемниц теперь, кажется. Что же, пусть будет Хемниц.

На остановке захожу в придорожное кафе.

— Битте, айн гросс бир…

Гаштетчик чувствует незаконченную восходящую интонацию.

— Und? — чуть задирает он подбородок.

Я улыбаюсь.

Само собой вырывается:

— Унд айн хундерт водка.