Огнедева. Перст судьбы Дворецкая Елизавета

Этот вопрос старейшины сами задали Вольге на очередном пиру. В последние дни они каждый вечер собирались к молодому князю, чтобы обсудить подготовку к походу.

— Нам ли, внукам Перуновым, спрашивать? — Вольга сидел во главе стола подбоченясь, будто все известные племена уже лежали у его ног. — Пусть бабы кудахтают, как быть. А мы дело делать будем. Войско собираем? Собираем. Пусть Деденя покуда думает, что на Киев ополчились и скоро уйдем. Пусть там свои ручонки загребущие потирает. А мы по пути в Киев и к нему завернем. Тут недалеко, дорогу чай знаем.

— Хочешь Изборск занять? — охнули старейшины.

— Так что же, век вечный этот прыщ на заднице терпеть? — грубо, но уверенно ответил Вольга. — Не мы его, так он нас! А я ждать не буду. На Киев пойду, но Деденю у себя за спиной не оставлю. А тогда пойду, когда волков из своего леса повыведу и знать буду, что стадо мое в безопасности. А то ведь, чужого ища, свое потерять недолго. Время сейчас подходящее. Другого случая боги не дадут, а кто свою удачу упускает, о том они забывают.

Слова эти упали на подготовленную почву, удобренную свежей золой, и обещали дать обильные всходы. Все уже свыклись с мыслью о походе на юг, о скором обогащении, и отказаться от этих заманчивых возможностей из-за подлеца Дедени казалось слишком обидно. Вольга не просто добился от старейшин согласия на военный поход на Изборск — он буквально заставил их требовать этого похода от него. Теперь важным было только собрать войско прежде, чем Изборск узнает об этом. А учитывая близость расстояния и взаимную настороженность, сохранение тайны представлялось почти невозможным делом.

— Если уж совсем скрыть наши приготовления не удастся, то следует напустить тумана, — советовал Вольге хитроумный Одд. — Нужно дать этому Дидберу много разных объяснений на выбор, притом таких, которые ему наиболее понравятся. Во что он охотнее всего поверит?

— Что я собрался через белый камень скакать, чтобы шею сломать! — хохотнул Вольга. — Вот он бы счастлив был, если бы я как-нибудь в Навь убрался! Он же, змей поползучий, и на город мой, и на невесту мою пасть раззявил!

— Что? — Одд с живостью вскинул глаза. — Ты говоришь, ему нужна твоя невеста? Это правда?

— Еще бы! — Вольга скривился, вспоминая празднества в Ладоге в начале зимы. — Когда на имянаречение Велемова сына ездили, Деденю тоже Встрешник туда принес — так он, жаба бесстыжая, при всем честном люде кричал, что-де если мне моя невеста не нужна, то он ее за себя возьмет хоть завтра! А у самого есть жена, княгиня, не простая, а Всесвята полотеского младшая дочь! А все туда же!

— Постой, но это же очень хорошо… — Одд взялся за подбородок. — Это меняет дело…

— Как — меняет? Что меняет?

— Я еще не знаю… Погоди немного, мне нужно подумать… Но эта девушка, дочь Домагеста, может помочь нам…

Стейн при этом вскинул глаза, Одд поймал его пристальный взгляд и тут же добавил:

— Конечно, мы позаботимся о том, чтобы ей не было причинено никакого вреда. Ведь она — сестра и моей, и твоей будущей жены, и они нам не простят, если с их младшей случится что-то нехорошее.

Стейн несколько успокоился, а Вольга блаженно улыбнулся. Одд назвал его будущей женой не Велемилу, а ее старшую сестру, и одна мысль о том, что он уже на пути к цели, делала плесковского князя счастливым.

Предполагалось, что князь Ольг вскоре вернется, поэтому Велемила по прошествии месяца уже ждала Стейна назад. Едва ли Вольга отпустит гостей очень быстро, но ведь лето не вечно, а Ольгу еще до Корсуня ехать — он сам не станет особенно засиживаться в гостях. Этими рассуждениями она утешала и себя, и Яромилу. Теперь оставалось не так далеко до Купалы, и все сходились на том, что князь Ольг справит свою свадьбу и уж потом уедет в Корсунь.

Но дождались они вестей совсем не от того человека, и вовсе не о той свадьбе зашла речь. В Ладогу явился плесковский нарочитый муж Боживой и от имени князя Вольги потребовал, чтобы его обрученная невеста, Велемила Домагостевна, была немедленно к нему отправлена.

Старейшину Боживоя здесь знали хорошо: он не раз наведывался в Ладогу по торговым делам и даже возглавлял то посольство трехлетней давности, когда Велемилу обручили с Судиславовым сыном. Домагость помнил, что в начале зимы Вольга дал ему слово к Купале прислать за невестой, но до Купалы уже оставалось так мало времени, что он ждать перестал и теперь даже растерялся. Велемила, тоже знавшая о том обещании, уже воображала себя свободной — нарушения женихом слова воевода не потерпит — и была почти убита появлением плесковичей.

— Не может князь наш больше ждать, и земля плесковская без княгини больше быть не может! — сурово и непреклонно объявил Боживой. У себя дома Вольга отговаривался от скорой свадьбы тем, что-де невесту не отпускает ее род, пока не подросла новая Дева Альдога, поэтому Боживой пустился уговаривать Домагостя, с которым немало медов было распито в прежние годы: — Ну сам посуди, Доманюшко, сколько же можно кота за хвост тянуть? Над нами только ленивый не смеется: в князьях у вас, говорят, отрок сидит беспортошный, жены не имеет, землей править не в силах. А князь наш давно не отрок, ему уж за двадцать, если бабка не врет ради старости. Куда ему еще три года ждать? Или не помнишь, как тут Дедобор изборский у тебя же за столом его вороной бранил, что свою лебедушку изловить не в силах? Не можем мы больше терпеть поношение, и боги гневаются, что нет у нас княгини, матери кривичам, того гляди, неурожая дождемся, и так уже в прошлые годы не хлеб, а слезы собрали. Тут еще князь Ольг приехал, зовет с собой на Киев идти, с князем Аскольдом докончание крепить. Что с нами дружиться, коли мы ему никто? А будет ему князь Вольга свояком — милости просим, никак иначе!

— Это да, это верно, — согласился Домагость. Он даже удивился: не он ли в начале зимы уговаривал Вольгу поскорее справлять свадьбу, а тут вдруг посол от Вольги уговаривает его! Что такое случилось?

— Не погуби, воеводо: нам без киевских торгов уже никак, меха набрали, да ведь есть их не будешь — куниц да бобров, нам хлеб нужен!

— А князю жена нужна! — подхватил другой посланец, старейшина Ждислав. — Он у нас муж зрелый и здоровьем не обиженный. Смотри, воеводо: сам его заставишь других жен себе взять, твоей же дочери с ними жить придется.

В этом, собственно, ничего особенного не было: в свое время шестнадцатилетний Доманя Витонежич был обручен с восьмилетней Милорадой, старшей дочерью Синеберна, и по договору между семьями имел право, пока будущая жена не подрастет, взять другую, но менее знатного рода. Он взял чудинку Кеву, и двое ее сыновей были старше Велема, единственного сына Милорады. В княжьем роду такое положение грозит враждой и бедами, и до появления посторонних детей лучше не доводить.

— Дочь мою никто обидеть не посмеет! — оскорбился Домагость. — Пусть Вольга себе берет каких хочет жен, но княгиней только моя дочь будет, и наследниками его — только мои внуки! Такое между нами докончание положено или нет, Божаня?

— Такое, такое! Да только сам знаешь: докончание докончанием, а жизнь жизнью! Вдруг и прилепится к сердцу какая полонянка — у нас их хватает: и из корелы, и из летиголы, все миленькие такие, беленькие, чисто нивяницы[47] на лугу!

— Да уж, это верно! — поддержала плесковичей свояченица Велерада. — Я уж говорила тебе, Милуша. Вольга парень не промах, его без жены томить — себе вредить. Наша три года росла, а он уж был сокол — если еще три года ждать, то пока она приедет, у него уже сыновей десяток по двору скакать будет на палке верхом!

— Да и девка ваша выросла, не девка, а маков цвет! — продолжал Боживой. — Ее-то не жалко без мужа томить? Покрасуется да рассыплется, а вы еще три года удумали ждать! Ей сейчас в самую пору замуж! Не в бочке ж ты ее засолишь!

— Короче, отдавайте нам нашу невесту, а не то князь наш себе другую приищет! — бухнул Ждислав. — У вас, может, Девой Альдогой больше некого наречь, а для нас на белом свете невест много!

И не успела Велемила, с вытаращенными глазами слушавшая спор возле печи, опомниться, как ее судьба решилась. Домагость, и сам желавший этой свадьбы, дал согласие, ударили по рукам, и Велерада завопила, будто вдруг узнала о смерти любимой племянницы. Вслед за ней и все женщины воеводской семьи подняли плач, прощаясь с дочерью рода, которая уходила в другую семью, как на Тот Свет.

Самой невесте не дали даже слова сказать, да и о чем ее спрашивать? Все было решено давным-давно, и женщины, подавая послам угощение, коротко перебрасывались словами, споря об одном: кому она передаст свою девичью тканку, Синельке или кому-то из Братомеровых девушек? Синелька еще мала: ей всего девять лет, а внучки Братомера не состоят в прямом родстве с Любошичами. В конце концов сошлись на том, что тканку получит таки Синелька, но наденет года через три, как созреет, а пока пусть девушки выбирают новую баяльницу и новую Деву Альдогу — но лишь на ближайшие три года. Впрочем, за три года бойкая дева выйдет замуж, а небойких в баяльницы не берут — поэтому и срок ее власти обычно короток, не больше года-двух.

Послы настаивали на скорейшем отъезде, упирая на то, что князю Вольге еще свадьбу справлять и в дальний путь собираться. Приехать в Плесков с невестой они должны были как раз на Купалу, наилучший срок для свадьбы, день священного брака Лады и Ярилы. Торопясь, чтобы не испортить судьбу дочери, Милорада собрала ее почти в мгновение ока. Все приданое давно уже было готово и лежало в ларях, которые теперь оставалось только погрузить в лодьи. Сопровождать невесту Домагость поручил Доброне и выделил ему семь человек в дружину, а Милорада подобрала дочери челядинку из числа своих — молодую вдову Заботиху.

Всего лишь на третий день после приезда послов Велемилу уже повели в баню. Ладожские девушки собрались на неожиданное прощание со своей баяльницей, так что в тесное строение даже все не поместились, и мыться с ней пошли только ближайшие подруги и родственницы.

— пели девушки, под руки ведя невесту в баню по дорожке, которую Милорада тщательно выметала новым веником, изгоняя с пути младшей дочери все злые наговоры и дурные взгляды. Все у нее перепуталось: были три дочери, как ясные звезды, но первой проводили замуж вторую, второй снаряжают третью, а третьей идти предстоит самой первой. Хитро соткала Мать Макошь этот поясок, но Милорада была достаточно мудрой женщиной, чтобы понимать: только Небесная Пряха и знает узор человеческих судеб и в конце концов сделает все так, как нужно.

— воплем отвечала Велемила на причитания подруг, и слезы, и отчаяние ее были вполне искренними.

Только сейчас она до конца поняла, что все это происходит на самом деле и что ее действительно вот-вот увезут, чтобы выдать замуж за Вольгу. Она слишком долго ждала этого события и совсем перестала верить, что оно когда-нибудь случится. И именно сейчас она хотела его всего менее! Почему Вольга не утратил терпения еще год назад! Ведь год назад она отчаянно хотела замуж. Тогда Вольга ей нравился, она стремилась завладеть им, верила, что добьется его любви и вытеснит память о Дивляне, желала стать княгиней плесковских кривичей, надеялась родить семерых сыновей и трех дочерей, дать славное продолжение древнему роду… Но тогда ему не было до нее дела, и девичьи мечты оставались мечтами. Взял бы он ее тогда — и она вовсе не знала бы Стеню, не искала бы того, кому понадобится ее любовь. И вот время прошло, все изменилось, она хочет уже совсем другого! Но судьба, будто в насмешку, насильно сует ей в руки сокровище, больше не имеющее для нее никакой цены. Окажись Стейн сейчас здесь, она сама, наверное, предложила бы ему бежать. Ведь Вольге нужна не она, а княгиня, которую он может найти и в других родах! А ее выводило из себя бессилие перед судьбой, неспособность ни приблизить желаемое событие, ни оттянуть неприятное.

А обряд шел своим чередом, одну за одной разрывая нити, привязывавшие ее к прежней жизни. Красную тканку сняли с ее головы и сунули в руки; подтолкнули к ней двоюродную сестру Синельку, Синеладу Вологоровну, последнюю в их поколении деву-любшанку, которой девой в полном смысле предстояло стать года через два-три, а то и четыре, как Ладе поглянется. Велемилину тканку, знак преемственности, возложили на чело беловолосой Синельки, но потом сняли, и ее мать Велерада до срока спрятала убор.

После мытья Велемиле снова стали заплетать косу, но уже не простую, а в шесть рядов, перевивая цветными лентами. Если девичник от свадьбы отделяет день-другой, то невеста так и ходит с распущенными волосами, но Велемиле предстояло на грани миров провести не менее трех пятериц, да в дальней дороге, и ее заплели снова, чтобы не теряла волос и не давала случаев навести порчу. Эту косу теперь ей расплетут только в вечер свадьбы, чтобы наутро заплести уже две и уложить под женский повой…

Проводив невесту из бани домой, девушки весь вечер пировали у нее: ели, пили, то пели жалостливые песни, то веселые, плясали перед печью, чтобы развеселить чуров, которые теряли одну из своих внучек. Держанка, жених которой погиб в зимнем походе на чудь, заливалась горькими слезами. Три Братомеровых внучки — Милянка, Добронрава и Селинега — остались с невестой на ночь, чтобы по обычаю охранять от Змея Летучего и прочих напастей. Велемилу уложили в самую середину и долго еще болтали, иногда принимаясь плакать от мысли о скорой вечной разлуке. Наконец заснули. И лишь сама будущая княгиня долго лежала, глядя в темноту. Плесковичи сказали только, что князь Ольг еще в Плескове. Значит, и Стейн там же. Они не могли знать точно, но предполагали, что на Купалу Ольг вернется в Ладогу ради собственной свадьбы. А если нет? А если Вольга уговорит его остаться, чтобы потом всем вместе ехать гулять на свадьбе Ольга и Яромилы? В ином случае Велемила только приветствовала бы такой замысел. Но это значит, что Стейн будет на ее свадьбе с Вольгой! Она ладно — она не увидит его среди гостей из-под покрывала, которым закрывают невесту. И если она вздумает плакать, этого тоже никто не увидит. А если и увидит, то слезы невесты никого не удивят. А ему будет каково? Стейн хорошо умеет владеть собой, но Велемила знала, что сердце у него доброе и чуткое, и эта свадьба для него станет самым тяжелым событием в жизни. На миг она даже пожелала, чтобы он побыстрее разлюбил ее, но тут же разревелась и поняла: какие бы муки им ни грозили, все-таки Лада одарила их драгоценным даром. Но он останется в этой, уже миновавшей жизни. А дальше будет какая-то совсем другая. Обряды почти оторвали ее от прошлого, но она не верила, что сумеет оставить в нем и эту боль.

На следующий день Велемила обошла всех родных в Ладоге — а таковых нашлось великое множество — и со всеми попрощалась. Везде женщины плакали и сквозь слезы призывали на нее благословение Лады и Макоши, девицы завидовали, парни выглядели грустными — не верилось, что какая-то другая баяльница сумеет сделать павечерницы и гулянья такими же веселыми. Зато девушки, уже мысленно простившись с Велемилой, ревниво поглядывали друг друга, и многие видели себя на ее почетном месте.

В последний день принесли чурам в жертву курицу, Домагость разломил над головой дочери каравай и отдал ей одну половину, а вторую положил в печь. Родичи невесты и сваты пустили по кругу широкую глиняную чашу с пивом, а когда она опустела, разбили на пороге, и с этим связь невесты с родом и домом была окончательно порвана. Крепкий боярин Ждислав взял ее на руки и понес к реке; по обычаю, Велемила вопила и отбивалась, а поскольку она была девушка сильная, то Ждиславу потребовалась помощь еще двух человек, чтобы наконец запихнуть ее в лодью. Женщины и девки бежали следом, причитали, даже нападали на похитителей, но дружина Ждислава держала их на расстоянии. И когда лодьи тронулись вверх по реке, толпа в длинных белых рубахах, будто стая вспугнутых лебедей, еще долго бежала по берегу следом, оглашая утро жалобными и горестными воплями. Милорада, Яромила, Тепляна и Молчана, Никаня, даже Остряна — все плакали самыми искренними неудержимыми слезами, потому что знали — их дочь, сестру, золовку, ту, что выросла у них на руках, увозят навсегда и их дом понес невозвратимую потерю.

Со дня на день в Ладоге ждали возвращения князя Ольга, хотя никто не удивился бы, если бы он пока оставался в Плескове, чтобы погулять на свадьбе Вольги и вернуться потом, вместе с ним, на свою собственную свадьбу. Но все эти предположения были ошибочны. Одд сын Свейна был и не на пути в Ладогу, и не в Плескове. Почти сразу после отъезда послов-сватов он простился с Вольгой и вместе со своей дружиной направился… в Изборск, к князю Дедобору.

Плесков и Изборск соединяла хорошо утоптанная широкая тропа через поля и перелески: в этой местности, самом сердце древней земли западных кривичей, больших лесов уже не осталось, только рощи, где пасли свои стада окрестные жители. А местность была удивительно красивая, это бросалось в глаза даже тому, кто никогда о таких вещах не задумывался. Холмистая, с высокими кручами, откуда открывался широкий вид на зеленые долины, она тем более нравилась халогаландцам, что напоминала им их гористую родину. Луга перемежались рощами и зарослями кустарников, среди зелени голубели озера. Неподалеку от Изборска из скалистого склона били ключи, почитаемые священными. Об этом говорило множество подношений, разложенных и развешенных на камнях и на деревьях вокруг: пища в горшочках, пряжа, куски ткани, вышитые рушники и рубашки, даже пряжки или украшения иногда блестели на дне, среди пестрых мокрых камней. Видимо, источники посвящались каким-то женским божествам. Десятками прозрачных усов они сбегали с каменистой кручи, причудливо извиваясь, и бытовало поверье, что вода, выпитая из девяти источников, излечивает от любых болезней.

Но Одд сын Свейна ехал сюда, конечно, не любоваться красотами и даже не поклоняться священным источникам. У него был важный разговор к изборскому князю. Учитывая близость расстояния, тот, вероятно, уже знал о русском князе, приехавшем в Плесков, и сам на всякий случай приготовился к встрече. Поэтому, обнаружив ворота Изборска закрытыми, Одд ничуть не удивился.

Изборск размерами уступал тому же Плескову, но это был настоящий город, расположенный на возвышенности, откуда открывался широкий вид на долину, и укрепленный земляным валом с частоколом поверху. А меж бревнами частокола виднелись вооруженные люди, наконечники копий и даже луки с наложенными стрелами.

Одд окинул стены пристальным взглядом снизу. Да, осаждать их стоило бы немалого труда: крутые неровные склоны, еще усиленные валом, довольно узкая тропа, упирающаяся в ворота. Но о неприступности Изборска он знал заранее и осаждать его не собирался. По крайней мере пока.

Он кивнул, и Стейн вышел вперед.

— Эй, в городе! — закричал он, прикрывая рукой глаза от солнца. Ясный, теплый, душистый день конца весны был так хорош, что ни в какую опасность не верилось. — Здесь ли князь изборский Дедобор? Князь русский, Одд Свенович, по прозвищу Хельги, приехал к нему для мира и дружбы!

— Что-то не знаем мы такого, чтобы князи русские для мира и дружбы приезжали! — закричали в ответ. — И больно войско у вас велико для дружбы-то!

— Скажи им, что я привел с собой всю дружину, которая у меня есть, потому что мне негде ее оставить, — сказал Одд, которому Стейн перевел речи со стены. — Но заверь их, что мы им ничем не угрожаем.

Стейн заверил и добавил:

— А где же сам князь Дедобор? Если его в городе нет, то мы напрасно пришли.

— Князь в городе есть! — ответил им уже другой голос, и в скважне,[48] прорезанной между толстыми бревнами частокола, показался мужчина в варяжском шлеме. Кроме светлой бороды и самого шлема, почти ничего не было видно. — А почто вам нужен князь Дедобор? Руси я в гости не звал, нам такой напасти не надо.

— Но как ты мог меня позвать, если ничего обо мне не знал?

— Знал я о тебе, знал! Уж целую седьмицу ты с Вольгой в Плескове круги водишь! Чего от меня надо, говори давай! Уж не Вольга ли тебя прислал?

— Конунг Вольгаст не имеет права давать мне поручения, потому что я не состою у него на службе. Я сам распоряжаюсь своими силами и своей дружбой. У меня есть важный разговор к изборскому князю. И трудно ждать от хозяина такого сильного города, владеющего половиной племени кривичей, что он не решился даже выслушать гостя. Позволь мне войти, и я обещаю не причинять тебе и твоим людям никакого вреда.

— Ну, войди, коли просишься, — решил наконец князь Дедобор. — Только дружину свою снаружи оставь. Вон, видишь, рощица! — Копьем он указал со стены на дальний край долины. — Пусть туда отойдут и там подождут.

— Но я должен взять с собой хотя бы человек десять. Ходить без дружины мне неприлично, ведь я потомок старинного королевского рода!

На это Дедобор согласился. Почти вся дружина халейгов отошла, куда было указано, и расположилась отдохнуть от перехода, а Одд со Стейном и еще десятком человек вошел в раскрывшиеся ворота.

Внутри Изборска те же привычные земляные избы стояли тесно, ни огородов, ни даже скотных навесов видно не было. Над головой гудел сильный ветер, трепавший одежду и волосы, — стены крепости не полностью прикрывали от него поселение, расположенное на таком высоком месте. Похоже, что здесь жили только сами изборские князья с дружиной и челядью, а также разные ремесленники. Но сейчас никто из них не работал, все мужики держались за топоры и копья, изготовясь отбивать нападение. Людей в крепости оказалось очень много, гораздо больше, чем она могла вместить в обычное время. Похоже, князь Дедобор успел собрать ополчение. Уже некоторое время зная о появлении в Плескове русского князя с дружиной, он ждал неприятностей для себя, поскольку союз Плескова с русью приносил Изборску неприятности уже не раз.

Сам князь Дедобор встретил знатного и опасного гостя за воротами, на маленькой площади, начинавшейся прямо за ними и тесно окруженной земляными избами. Шлем он теперь снял, и можно было видеть, что это человек лет тридцати пяти, с очень светлыми волосами и чертами лица, выдававшими значительную примесь чудинской крови, с белесыми бровями и прозрачными водянисто-голубыми глазами. Похожие чудинские лица виднелись и вокруг него. Одд уже знал от Вольги, что Дедобор был младшим сыном прежнего изборского князя Твердослава и родился от чудинки из племени эстиев, взятой в плен во время похода. Первоначально Дедобор носил чудинское имя Диделя и лишь потом поменял его на княжеское, когда уже после смерти отца одолел двух старших братьев, Избора и Крепислава. Причем в борьбе с более знатными братьями ему помогал сам князь Судислав, надеявшийся, что неустойчивое положение Дидели избавит Плесков от наскоков со стороны Изборска. Жену свою, дочь полотеского князя, он унаследовал от брата Крепислава — иначе едва ли Всесвят полотеский захотел бы назвать своим зятем сына чудинской полонянки.

Зная, что перед ним сын пленницы — в Северных Странах такого если и признали бы под давлением обстоятельств конунгом, то до самой смерти дразнили бы сыном рабыни, — Одд смотрел на хозяина свысока и лишь с трудом придавал своему холодному взгляду дружелюбие, а улыбке — приветливость. Столь же лучезарно Дедобор, как вскоре выяснилось, в ответ улыбнуться не мог, ибо уже утратил в жизненных бурях два передних зуба — один в самой середине, один сбоку.

— Наконец-то я вижу перед собой властителя этой могучей крепости, подобной самому Асгарду![49] — Одд приветственно взмахнул рукой и кивнул. — Могу отметить, что сам ты не менее крепок, чем стены Исбьёрнборга. И должен сказать, что я этому рад.

— Чего тебе-то радоваться? — Дедобор стоял перед площадью, расставив ноги и уперев руки в бока, будто намеревался грудью прикрыть весь город от глаз чужака. А поскольку на четвертом десятке он начал полнеть, то это ему уже почти удавалось.

— Всегда приятно видеть, что твой, возможно, будущий союзник могуч и силен. Ты спрашиваешь себя, что за союз я хочу тебе предложить? — прочитал он вопрос, ясно отразившийся на лице собеседника. — Я расскажу тебе об этом. Но ты и правда думаешь, что нам следует говорить, стоя на торгу?

Ворота за их спиной уже закрылись, и Дедобор понимал, что глупо томить во дворе гостя, у которого с собой всего десять человек. Одд держался вежливо и дружелюбно, намекал о своем желании мира и союза, и не пригласить его в дом было бы ничем не оправданной грубостью.

— Прошу в избу! — Дедобор посторонился и неопределенно махнул рукой на кучку строений на другом конце тесного торга. — Столы не накрыты, уж извини — не ждали!

— Пустое! — Одд улыбнулся. — Если все пройдет так, как я надеюсь, у нас будет время посидеть за столами!

Их провели в самую крупную избу, служившую жилищем Дедобору. Челядинки поспешно прибрались, подготавливая дом, после суматошных сборов на битву, к приему знатного гостя. Из соседней избы смотрели женские лица — из дверей и из маленьких окошек-заволок. Но женщин не звали, и Одд ограничился лишь беглым любопытным взглядом. Он помнил со слов Вольги, что одна из жен Дедобора — дочь князя другой ветви кривичского племени, и хотел бы ее повидать.

Но пиво, когда их наконец усадили за непокрытый стол, принесли челядинки, а кравчий разлил по ковшам.

— Во славу богам, на здоровье людям! — Князь Дедобор приподнял ковш и первым отпил, другие вслед за ним. — Ну, рассказывай! — Сделав один глоток, он поставил ковш на стол, показывая, что время питья еще не пришло. — С чем пожаловал?

— Как тебе известно, в последнее время я побывал в Плескове, в гостях у тамошнего князя Волегостя… — начал переводить Стейн, которого Одд посадил по левую руку от себя, — немалая честь, хоть пока не по заслугам, а только ради знания словенского языка.

— Нет, ты расскажи, откуда ты вообще у нас взялся? — перебил Дедобор. — Из какой ты земли?

Одд начал рассказывать по порядку: немного о Халогаланде, немного о своих странствиях, потом о Ладоге и о том, что в самое ближайшее время берет в жены старшую дочь воеводы Домагостя, от которой уже имеет сына на четвертом году. Дедобор и его бояре слушали, разинув рты. О том, что старшая дочь Домагостя ладожского, Дева Альдога, родила ребенка, как говорили, от самого Волхова-Ящера, здесь давно уже знали, и теперь у изборцев глаза горели: наконец-то они выяснили, кто в том повинен на самом деле! Упомянул Одд и о своем желании найти союзника в молодом плесковском князе, который, благодаря предстоящим женитьбам их обоих на дочерях Домагостя, становился его ближайшим родичем. И это Дедобор и его дружина выслушали с не меньшим вниманием: все, что касалось родственных связей их вечного врага, имело такую же важность и для них.

— Но моя главная цель заключается не в том, чтобы утвердиться в Ладоге, — продолжал Одд. — Может быть, ты слышал, что на северных морях вик Альдейгью называют Серебряными Воротами. Но ведь это еще не все. Серебряные ворота ведут поистине в золотые страны! Через реку Днепр можно попасть не только в Киев, но и в греческий город Корсунь, а там и в сам Миклагард, столицу греческого кейсара. Там собраны неисчислимые богатства. Больше ста лет назад конунг Хрёрек, сын Харальда Боевого Зуба, по прозвищу Браваллин, совершил набег на те земли через Альдейгью и Днепр. А после по его следам проходили и другие отважные воины, и все привозили огромную добычу — золото, серебро, драгоценные украшения, оружие, ткани, вино, красивых пленниц. Все это есть там и сейчас. И глупо было бы не пользоваться дорогой в золотые страны, когда ворота туда уже открыты. Ты согласен со мной?

— Еще бы не глупо! — отозвался Дедобор и задумчиво отпил из ковша. Он пока не очень понял, к чему клонит гость, но описание греческих сокровищ произвело впечатление — все изборцы жадно смотрели в рот Одду, и на лицах ясно читалось вожделение. — Да кабы так все было просто!

— Я уже слышал, у словен есть какая-то такая пословица: нельзя ходить в лес, если боишься волков? — Одд вопросительно глянул на Стейна, и тот гордо уточнил:

— Бояться волков — быть без грибов. А еще: счастливый и в море сыщет, а без счастья и по грибы в лес не ходи! — Близкое знакомство с ладожскими баяльниками не прошло для него даром.

— На пути к греческим землям есть только одно препятствие: Киев и его князь, Аскольд сын Дира, — заговорил дальше Одд, когда все улыбнулись, немного расслабились и еще раз приложились к своим ковшам. По мере продвижения беседы Дедоборова дружина делала это чаще и чаще, а значит, настороженность таяла. — Лет тридцать назад его отец, конунг Ульв по прозвищу Зверь, сам ходил на Миклагард и привез оттуда огромную добычу. Благодаря этому он сумел нанять сильную дружину и утвердился в Кенугарде, сумел отбиться от многочисленных врагов и передать власть своему сыну. Но сын не оправдал надежд отца. По крайней мере я не гордился бы сыном, который не сумеет правильно использовать те преимущества, которые я для него завоюю. Это преимущество — близость к греческим землям. От Кенугарда их можно достичь за самое короткое время. В одно лето можно сходить туда, взять добычу и вернуться. А он не только не делает этого сам, но и не дает другим. У него заключен договор с греческими конунгами, и по этому договору он должен препятствовать вождям, которые захотят поискать себе там славы и добычи. Я не понимаю, что могло вынудить его к заключению этого позорного договора! И если человек не умеет пользоваться сокровищем, которое судьба и славные предки вложили в его руки, он не имеет никакого права им владеть. Ты согласен со мной?

— Само собой! — оживленно отозвался Дедобор и снова отхлебнул из ковша, потом сделал знак кравчему, чтобы налил еще.

Он по-прежнему мало что понимал, но воображаемые сокровища носились перед взором, вынуждая соглашаться с чем угодно. Казалось, они где-то здесь, только протяни руку — и они твои.

— Так вот, я надеялся найти союзника для похода в плесковском князе Волегосте. Но на деле он оказался далеко не так смел, как на словах. Все его мысли сейчас крутятся вокруг скорой свадьбы и молодой жены! — Одд небрежно усмехнулся. — Ты ведь знаешь, наверное, что он собирается жениться на младшей дочери Домагостя и что свадьба уже назначена?

— Что? Свадьба назначена? — Дедобор даже подскочил.

О сговоре он знал почти все эти три года, но то, что день свадьбы уже назван, для него стало полной неожиданностью. Как, впрочем, и для самого Вольги пару недель назад.

— Да, он намерен справить ее на Середине Лета, лучшие плесковские мужи уже поехали в Ладогу за невестой.

— Но ведь через шесть лет было уговорено! Три года прошли, еще три осталось!

— Должно быть, князь Волегость слишком устал ждать. Его народ недоволен, что у князя нет княгини, да и он сам… — Одд многозначительно усмехнулся, намекая на те неудобства, которые причиняет молодому здоровому мужчине холостая жизнь. — Он намерен жениться и жить с молодой супругой дома. Видимо, эта женитьба обещает ему настолько богатое приданое и такое полное блаженство, что сокровища далеких земель его не волнуют. Поэтому мои надежды найти в нем союзника и товарища для похода не оправдались.

— А что у нас слышно, будто он войско собирает? — недоверчиво спросил один из местных старейшин. — Это для чего?

— Я просил его собрать войско, это верно. — Одд кивнул. — Но услышал только, что люди нужны ему для встречи невесты и для свадебного пира. А что скажешь ты, князь Дедобор? Ты, насколько мне известно, женат уже давно и можешь найти в себе силы оторваться от женского подола, чтобы поискать добычи и славы, как пристало мужчине и знатному вождю?

— Меня с собой в поход на греков зовешь? — Дедобор отодвинул было ковш, но потом раздумал и снова притянул к себе.

— Да. Ты ведь можешь собрать достаточно сильную дружину для похода?

— И когда идти? — Дедобор заглянул в ковш, будто проверял, много ли войска имеется на дне. Кравчий понял намек и подлил пива.

— В это лето. Нам еще хватит времени. Затягивать нельзя, чтобы до Аскольда не дошли вести о наших приготовлениях. Ведь он в родстве с ладожской знатью, и они могут предупредить его.

— Подумать надо. — Дедобор окинул взглядом лица за столом. — Не я один решаю, дружина решает.

— Ну так спроси свою дружину и лучших людей племени. Но не стоит думать слишком долго. Не позже Середины Лета я намерен выступить в поход, а союзников я смогу найти и дальше к югу. Я слышал, что князь смолян Станислав отличается отвагой, да и князь полотеский тоже прославился доблестью.

— Так он мой тесть — Всесвят полотеский!

— Вот как? — Одд обрадовался, будто и впрямь слышал об этом впервые. — Но это же дает нам еще одного прекрасного союзника. Я надеюсь, что ты не отвергнешь мое предложение, и твое согласие даст мне поддержку не одного, а двух могучих владык.

Настороженность, с какой Дедобор поначалу встретил гостя, была забыта. Явилась братина, за ней приветственный рог, который поднесла молодая женщина в богатом уборе — изборская княгиня Городислава, та самая дочь Всесвята полотеского. Одд окинул ее неприметным, но пристальным взглядом. Это была довольно красивая женщина — не поразительно красивая, но довольно красивая для того, чтобы благодаря выражению ума и силы духа, которые читались на ее лице, можно было ею любоваться.

Когда она удалилась, Дедобор проводил княгиню глазами до самой двери, после чего снова заговорил о Вольгиной свадьбе.

— Так это значит верно — что Вольга за невестой послал?

— Это совершенно верно, поскольку случилось на моих глазах. Еще в самом начале нашего знакомства, уже более двух недель назад, он послал за ней своих мужей. Одного звали Бочи… как его имя? — Одд снова глянул на Стейна, поскольку сам даже не смог бы выговорить эти имена.

— Боживой и Ждислав, — старательно и уже очень похоже произнес Стейн, и изборцы закивали: плесковская знать была им известна.

— Князь Волегость приказал им поспешить, чтобы они успели привезти невесту к Середине Лета. Он желает справить свою свадьбу не позже этого срока. Что ж, я его понимаю. — Одд усмехнулся. — Я видел его невесту в Ладоге. Это очень красивая и живая девушка, и боги создали ее для того, чтобы она родила мужу не менее десятка здоровых, крепких детей. Ты согласен со мной?

— Девка-то она да… кобылица гладкая! Только и ждет, чтобы кто огулял! — Дедобор ухмыльнулся, и Стейн стиснул зубы, не сразу даже подобрал слова для перевода. Дали бы волю — убил бы гада поползучего, как говорил о нем Вольга! Стейн помнил, как Дедобор не давал проходу Велемиле еще зимой, когда приезжал в гости.

— К тому же она знатного рода и принесет вместе со своей рукой родственные связи и с Ладогой, и со Словенском. Такой женой мог бы гордиться любой знатный человек. Даже обидно, что все это достанется тому, кто не умеет извлекать пользу из этих возможностей. Волегость, пожалуй, достойный свояк для робкого Аскольда, который сам сделал себя рабом греков. Я восхищаюсь моей невестой, но, признаться, безо всякого удовольствия думаю о том, что ради нее должен буду назвать родичами этих двоих. Гораздо охотнее я породнился бы с тобой, князь Дедобор! Я и не думаю сомневаться в достоинствах твоей жены, но если бы не она, то судьбу той девушки можно было бы устроить и по-другому. Что бы ты сказал на это? Ты когда-нибудь ее видел? Она тебе нравится?

Дедобор не ответил. Одд уже составил себе мнение о нем как о человеке не большого ума, но хитром и дерзком до наглости, чем и объяснялись его успехи в борьбе с соперниками. Но сейчас тот находился в нерешительности, хотя намек был сделан более чем ясный.

— Признаться, я подумывал о том, чтобы захватить ее, — понизив голос, добавил Одд, обращаясь к одному Дедобору. — Не так чтобы она была мне нужна, но имея в руках такую заложницу, можно давить и на Домагостя ладожского, и на Волегостя, и даже на самого Аскольда — жена заставит его сделать что угодно и пойти на любые уступки, лишь бы получить в целости свою младшую сестру. Меня смущает только то, что я совершенно не знаю здешних краев и не могу угадать, где ее повезут и где удобнее было бы перехватить посольство. Может быть, ты поможешь мне? Дашь проводников? А я за это поделюсь с тобой добром из ее приданого. Наверное, Домагость даст своей дочери немало сокровищ — серебра, мехов и дорогих греческих тканей, красивой посуды. Ведь у него теперь всего этого много. Подумай, разве это плохое предложение? Одним ударом мы разрушим союз Плескова с Ладогой и Киевом, а возможно, даже вынудим Волегостя участвовать в нашем походе!

— Нужен мне этот сопляк, как чиряк на заднице! — ответил наконец Дедобор. — Девку перехватить… это можно. Если с ней не слишком много дружины будет. Кто ее повезет-то? Не знаешь?

— Откуда я могу это знать? — Одд пожал плечами.

— Если сам Велем Домагостич — это хуже дело. Он мужик сильный, и дружины у него много.

— Я слышал, что Вильяльм в это лето вообще не намерен покидать Альдейгью. Там опасаются мести чудинов, которых зимой вынудили платить дань и дать заложников.

— Тогда из меньшей братии кого пошлют. Это уже легче.

— Да ведь Вольга ей навстречу выйдет! — заметил один из старейшин.

— А мы вперед его встретим! — азартно воскликнул другой. — Перехватим и к себе увезем!

Как видно, мысль о том, чтобы их князю завладеть дочерью Домагостя ладожского, никому здесь особо новой не показалась. И пьяные выкрики Дедобора в те праздничные дни вырвались не случайно.

— Обдумаем мы еще это дело… — пробормотал Дедобор и, хитро прищурясь, глянул на Одда. — Только вот тебе мое слово, княже! Если девку возьмем, то дележ наоборот: тебе приданое, мне невеста! Или ищи себе других товарищей!

— Мне все равно, кому достанется девушка! — заверил его Одд. — Лишь бы эта ценная заложница попала в наши руки, а мы с тобой действовали заодно, и тогда никто в этой части света не сможет противостоять нам!

За то и выпили.

Глава 17

Почти всю дорогу по Шелони и Черехе Велемила ехала через сплошной праздник. До Купалы оставалось всего ничего, в селениях по берегам готовились встречать самый длинный день в году — по вечерам молодежь жгла костры на высоких местах, водила круги, затевала игрища. О том, что молодому князю везут невесту, все здесь знали заранее и принимали ее с почетом. В долгожданной женитьбе князя, да еще на Купалу, в древнейший свадебный срок, видели знак особого благоволения богов и ждали от предстоящего года всего самого наилучшего. Правда, и здесь на нее отчасти падала тень сестры: между кривичами давно бродили слухи, что-де князь Вольга намеревался взять в жены Огнедеву, и людям думалось, что именно ее он и ждал три года: Велемилу путали с Дивляной.

Участвовать в игрищах она пока не могла — не следовало снимать паволоку, избегая дурного глаза в самый опасный, переломный отрезок жизни. Тем не менее ее чествовали как богиню, которой «Солнце косу плетет, Месяц двор метет», и Велемиле уже казалось, что где она пройдет, там цветы расцветают. Жаль только, самой ей этого из-под проклятой паволоки не видно. Зато хорошо, что никто не видел ее унылого лица. Едва ли кто поверил бы, что молодая, знатная, красивая невеста такого же молодого, красивого и удалого князя, три года ждавшая свадьбы, по пути к нему испытывает что угодно, но только не радость.

На волоке между Узой и Дубенкой посольство столкнулось с дружиной Одда, который ехал им навстречу, в Ладогу, чтобы успеть на собственную свадьбу. Велемила обмерла, услышав от Боживоя, что «князь Ольг здесь». Сейчас она увидит Стеню… в последний раз… Или не увидит. Скорее всего нет — сговоренной невесте следует как можно меньше попадаться чужим людям на глаза, избегая порчи. Она будет сидеть в душной избе, зная, что Стеня где-то совсем рядом… может быть, даже в нескольких шагах от нее — бродит возле избы, надеясь ее увидеть. Пренебрегая приличием, она несколько раз выглядывала в заволоку, видела кое-кого из дружины Одда, но ни Стени, ни кого-то из его десятка не приметила. Сам Одд только передал ей поклон через Боживоя, заверил, что жених ждет ее не дождется, но о встрече не просил, уважая обычай. Из разговоров Боживоя и Ждислава Велемила поняла, что Одд и Вольга затевают какой-то совместный поход и что у них теперь назначена встреча после Купалы на южном берегу Ильмерь-озера, во Взваде, где устье Ловати.

А наутро, когда ее снова собрали в дорогу, халейгов Одда уже не было на волоке. Вот так она и разминулась со своим улетевшим счастьем, даже не повидав его напоследок. Стояло чудное утро, ясное, росистое, зелено-жемчужное, свежий воздух, напоенный духом расцветающих трав, хотелось пить, как березовый сок, мир был приветливо распахнут на все четыре стороны… вот только ее сердце стремилось назад, вдогонку за тем, кого уже никогда не догнать. У него теперь свои дороги.

И все-таки они не успели. Дни хоть и длинные, но и дорога дальняя. Настал купальский вечер — светлый, залитый невесомыми, прозрачными сумерками, и полная белая луна висела, отчетливо видная, прямо в самой середине блекло-голубого небосклона. До Плескова оставалось еще два перехода. Если бы князь Вольга догадался выехать навстречу, то купальская ночь и стала бы их свадьбой — в духе древних обычаев, которые скрепили бы семейный союз не менее прочно, чем все пиры и обряды. Но он не догадался. Боярин Боживой до последнего вел обоз по Черехе, все надеясь увидеть впереди княжеские лодьи и сдать невесту с рук на руки, пока не миновал велик-день, свадьба Лады и Ярилы. А по берегам уже сплошной цепью горели высокие костры, словно сама земля надела огненное ожерелье, бьющее в небо пламя отражалось в воде, по которой плыли венки и просто охапки травы и цветов.

Наконец на берегу показалось довольно большое село — дворов из пятнадцати, широко разбросанных у реки и дальним краем уходящих вдоль густо заросшего глубокого оврага. С другой стороны, за лугом, темнел лес — березы, ели, орешник, кустарник. Лаяли собаки, но оживления возле изб не наблюдалось: видно, жители уже были на какой-нибудь Красной Поляне или Ярилиной Плеши — как тут у них называлось старинное место весенних праздников.

— Глызичи, — кивнул на него Боживой. — Ну, пристаем, делать нечего.

— Не на воде же Купалу встречать, — согласилась дружина.

— А можно и на воде обождать, пока девки купаться пойдут! — засмеялся кто-то.

— Все бы тебе, Вертёшка, по девкам! — с досадой отозвался Боживой. Он никак не мог пережить, что молодой князь упустил случай справить свадьбу в самый подходящий для этого день года, и винил себя, что не поспел, хотя его вины в этом не было.

— А как же, отец! Сегодня день такой! — воскликнул Вертёшка, молодой бойкий парень, и запел:

• А кто выйдет на Купалу,
• Ладу-ладу, на Купалу,
• Тот будет бел береза!
• Ладу-ладу, бел береза!

Все гребцы в лодье охотно подхватили:

• А кто не выйдет на Купалу,
• Ладу-ладу, на Купалу,
• Тот будет пень-колода!
• Ладу-ладу, пень-колода!

Так, под песни, и причалили. Велемила встала, ожидая, что ее кто-нибудь поднимет на руки и перенесет на сухое. Снять паволоку она могла только в доме, поэтому пока понятия не имела, где они оказались. Ее так и подмывало бросить проклятое покрывало и пойти к народу, поплясать в купальских кругах — что, если Вольга-свет не слишком резво поворачивается, ей теперь пень-колодой оставаться? Да и глупо пренебречь защитой светлых богов в самый важный год своей жизни — первый год вхождения в чужой род и ожидания первого ребенка. А Вольга пусть с кем хочет ладой ходит,[50] сам себе злобная жмара!

Ее действительно подняли — судя по голосу, это был Гагарыш, крепкий молодой мужик с громким голосом, из родни Ждислава. Понесли через мелководье, пока остальные подводили к берегу лодьи и выгружались сами. А потом опустили, да прямо в воду.

— Вот лихо-то! — брякнул Гагарыш, и не успела Велемила возмущенно завопить — до сухого места донести не мог?! — как мужик дико заорал у нее над ухом: — Братцы, гляди!

Вмиг поднялся гомон, причем скорее тревожный, чем радостный — не голых девок в венках дружина приметила. Велемила живо скинула паволоку и увидела сразу все: реку, высокий берег, на который поднималась тропинка над отмелью, а также десяток вооруженных топорами мужиков, бегом спускавшихся по тропе. Вид у них был самый недружелюбный, и последние сомнения рассеялись, когда в одном из них она узнала князя Дедобора.

— Не дури, Боживой! — крикнул он старшему свату, который сделал знак своим людям и сам схватился за оружие. — У меня две сотни с собой, тебе против меня не выстоять. Была девка ваша, стала наша! Отдашь миром — тебя и дружину помилую. Не отдашь — всех перебью.

— Хрен тебе, а не девку! — рявкнул Ждислав. — А ну, ребята, бей гадов!

Плесковичи не дрогнули, несмотря на неожиданность нападения, и бегом, через воду и песчаную отмель, устремились на врага. А изборцы горохом сыпались с обрыва вниз по тропе, и было их действительно очень много. Должно быть, их дозорные следили за рекой и заранее заметили приближение свадебного посольства, а снизу не было видно дружины, подошедшей сверху, от села. Прямо на песке, у тропы, даже на крутых неудобных склонах среди кустов завязалась схватка. Плесковичи и изборцы, помня застарелую вражду, рубились топорами, кололи друг друга копьями и сулицами. С обрыва слетело несколько стрел, но потом выстрелы прекратились — слишком велик был риск задеть своих.

Но Велемила не стала дожидалась, кто возьмет верх. Она была не из тех женщин, что перекладывают решение своей судьбы на мужчин. Живо сообразив, что происходит, она бросила паволоку прямо в воду и молнией метнулась в кусты, росшие возле самой воды. Она приметила неподалеку, чуть позади, огромный, густо заросший овраг и устремилась туда — там можно и подняться с узкой полоски между обрывом и водой, и затеряться в зарослях. Не зная, кому достанется победа, она не собиралась ждать. В руки князя Дедени она не намеревалась попадать ни в коем случае. Только этой шишиги не хватало!

Подобрав подол чуть ли не до колен, чтобы не путался в ногах, она шустро пробиралась между кустами, иногда соскальзывала в воду, так что ее новые красивые черевьи уже совсем промокли, но ей было не до того. Идти то по песку, то по воде, то по веткам близко растущих у воды ив, по кустам, прогибавшимся и ломавшимся под ногами, то через заросли высоких водяных трав, было так неудобно и тяжело, что она скоро запыхалась. В памяти сами собой всплывали обрывки старинных причитаний, которыми провожали уходящую к Ящеру жертву: травы водяные ноги оплели, пески зыбучие на грудь налегли… Только бы добраться до оврага, пока ее бегства никто не заметил! Ее беленую рубаху было хорошо видно среди зелени в почти прозрачных сумерках, и Велемила каждый миг ожидала погони.

— Эй! — крикнул кто-то совсем рядом, но она не оглядывалась.

Позади раздавались голоса, треск веток, шорох травы, ругань и вопли; потом послышался знакомый звук — так клинок ударяется о щит, хруст, треск, звон, потом вопль… и шум падения тела в воду. Ее снова кто-то звал, окликал по имени, но она и не думала оборачиваться.

Вот уже овраг — маленькая заводь, потом кусты, ручей… Только бы не поскользнуться на мокрых камнях…

— Да давай же руку, хюльдра бестолковая! — крикнул кто-то сверху.

Велемила не поняла сразу, но в голове что-то звякнуло — ее позвали на северном языке! Подняв голову, она увидела перед собой Стеню с протянутой рукой. Не успев ничего сообразить, она безотчетно подала руку, не исключая, что это ей мерещится — он никак не мог здесь оказаться! Но это был не призрак, не блазень какой-нибудь. Стеня крепко ухватил ее за руку и втащил наверх, в кусты. Ветки сомкнулись за ними, отрезая от реки.

— Ты откуда взялся? — вскрикнула Велемила.

— Тише ты! Услышат! Бежим!

Стейн потянул ее за собой через заросли над оврагом. Велемила с трудом поспевала за ним, мокрый подол бил по ногам, в черевьях хлюпала вода, к тому же она уже устала. Однажды Стейн вдруг резко остановился, схватил девушку в охапку, заставил сесть за куст и даже пригнул ее голову, прикрыл краем своего буро-зеленого плаща. Где-то за деревьями перекликались мужские голоса, и Велемила затаила дыхание. Она ничего не понимала, но Стеня был рядом, держал ее за плечи, и она верила, что как-нибудь обойдется. Гораздо больше, чем страх и тревога, ее мучило любопытство. Как он сюда попал и что вообще происходит?

Голоса стихли, и они снова пустились бежать. В лесу темнело, уже с трудом удавалось разглядеть дорогу, и все чаще они натыкались на стволы и коряги, а ветки били их по головам.

— Стой! — наконец взмолилась Велемила. — Не могу больше!

Стейн остановился, тяжело дыша, и огляделся. Вокруг не было ничего, кроме леса, стояла тишина, но ему все казалось, что они не достаточно далеко отошли.

— Ладно. Отдохнем. — Он кивнул на поваленную ель в пышных хвостах папороть-травы, скинул плащ, завернул в него Велемилу и усадил. — Ну, что? — Он заглянул ей в лицо и снял с головы несколько прицепившихся листочков. — Жива?

— Ноги промочила. — Велемила говорила с трудом, постепенно успокаивая дыхание и приходя в себя. — Это что было? И ты здесь откуда? Мы же Ольга еще на Дубенке видели, он в Ладогу уехал! Я думала, ты с ним! Или это не ты, а морок морочит?

— Не знаю, что такое морок, но это я. — Стейн сел на ствол рядом с ней и устало свесил голову. — Это был князь Исбьёрнборга. Деде…ни… Он хотел тебя перехватить и взять себе.

— Но как он узнал, что меня повезут?

— Мы сами ему сказали. То есть Одд конунг.

— Что-о? — Велемила повернулась к нему и вытаращила глаза. — Ольг сказал? Но как… Но зачем… Они что — друзья с ним?

— Нет. Друзья они с Вольгастом. Но Вольгаст хотел расправиться с Дедени. Осаждать его борг очень сложно, и они придумали выманить его вместе с дружиной из города. И разбить, когда те будут заняты совсем другим делом. Это все Одд конунг придумал. Он сказал Дедени, что тебя повезут. Дедени устроил засаду на тебя, а Вольгаст — на Дедени. Наверное, разбил. У него гораздо больше людей — две сотни своих и еще сотня наших… то есть Одда конунга. Он оставил с Дедени половину своих людей, чтобы присмотреть за дележом и не упустить твое приданое. Они его собирались поделить.

— Кто?

— Одд конунг и Дедени.

— Мое приданое?

— Да, когда ты будешь захвачена.

— Ничего не понимаю! — Велемила сжала в ладонях гудящую голову и уронила промокшую косу на хвою и мох. — Так он с кем, князь Ольг? С Вольгой или Деденей?

— Он сам с собой и со своей удачей. Все остальные его мало волнуют, как я понял. Этот человек намерен провести всех. Всех до единого. Он собирается идти военным походом на Киев, но твоему отцу говорит, что идет торговать, ради мира и дружбы. Твоего отца обманули, когда потребовали отослать тебя к жениху, — Вольга вовсе не собирается на тебе жениться. Вот хотя бы одна приятная новость! — Стейн наконец усмехнулся.

— А что же он собирается? — Велемила уже не помнила себя под таким дождем поразительных известий.

— Похоже, что он задумал отбить жену у князя Аскольда. А ты была им нужна, во-первых, как приманка для Дедени, а во-вторых, как заложница от Ладоги, если бы вдруг ваши хёвдинги возмутились, что Одд и Вольгаст пошли войной на их союзника Аскольда. Одд обманул Деденю, прикидываясь ему другом, и спокойно уехал, когда добился всего, чего хотел. Он оставил половину своих людей, и меня в том числе, якобы для поддержки Дедени. А на самом деле эта сотня должна была поддержать в решающий миг вовсе не Дедени, а наоборот, Вольгаста. Вероятно, так и вышло. А я собирался поддерживать только тебя. Все они сволочи! — с необычной для него злобой бросил Стейн. — Мало того, что они обманули тебя и твою родню, так еще и поставили тебя в самую середину сражения, будто ты какой-нибудь стяг «Опустошитель Стран»! А если бы тебя убили случайно? Или не случайно — чтобы врагу не досталась? Вот тогда бы эти славные конунги порадовались своим делам!

— Ничего не понимаю! — повторила Велемила.

Она сидела, под Стейновым плащом обхватив себя за плечи, и пыталась сообразить, кто в чем солгал и кто чего хотел на самом деле. В мыслях была путаница и лишь одно ясное впечатление: кругом все враги. Так Вольга вовсе не собирался брать ее замуж? Что за дичь? Тогда все это — обряды выхода из отцовского рода и прощания с домом, песни и приданое — напрасно? Земля ушла из-под ног: с прежним родом она порвала, но вступить в новый оказалось невозможно — он вовсе ее не ждал. И кто она теперь? Куда ей приткнуться, где найти себе место? И как мог Вольга шутить с этим — сами боги не потерпят такого оскорбления родовых законов.

— И что мне делать? — через некоторое время спросила она. Это был первый раз, когда она доверяла решение Стейну.

— Для тебя было бы лучше всего вернуться к родным. — Ему было легче разобраться, потому что он яснее представлял положение дел. — Если победил Дедени, ты станешь его добычей, а если Вольга — станешь заложницей. Это позор и… вообще это тебе ни к чему. Но вот как вернуть тебя домой, я пока не очень понимаю. Это очень далеко. И даже если я соберу мой десяток, уведу его в лес и не попадусь, то нам будет трудно добраться до Альдейгьи. Нас будут искать, а мы совсем не знаем этого края. Мы просто запутаемся в реках. А если просить проводников у местных, то нас живо найдут.

Велемила промолчала. Да уж, кто бы там ни победил, ее будут искать, ведь она — главная цель всего сражения!

— Ну, змей поползучий! — сердито прошипела она, имея в виду Одда сына Свейна. — А мы ему верили… Ярушку за него собрались отдавать… Она что-то знала! — Велемила вспомнила старшую сестру, еще более загадочную в последнее время, чем обычно. — Но неужели она знала, что меня… нет! — Девушка решительно затрясла головой. — Не может быть! Она не знала! Она не смогла бы меня на такое послать! Она думала, что Вольга и правда жениться хочет!

— Всего Одд и ей не рассказывает. — Стейн устало кивнул, рассматривая уже совсем потемневшее небо между вершинами. — Все его замыслы знает только Один. Одд конунг хитер и изворотлив, как Локи. Не зря же его покровитель — Халоги, это Локи и есть, только под другим именем — Хар-Логи, Высокий Огонь. Ладно! Хочешь поспать? — предложил он. — Ты устала. Я наломаю веток. Как у вас говорят: утро вечера удалее?

— Нет уж! — язвительно ответила Велемила и встала. — Кто же купальской ночью спит? Кто сегодня спит, тот весь год болеет, а то и помереть может. Купала сегодня. Кто не выйдет на Купалу — тот будет пень-колода. Плясать пойдем!

— Куда — плясать? — Удивленный Стейн встал вместе с ней. До плясок ли теперь?

— К людям! Сейчас весь белый свет гуляет! А мы чем хуже? Не мы же закон и совесть забыли!

— И где мы их найдем, людей? Ты здесь кого-то знаешь?

— Никого я не знаю. Пойдем по реке — скоро костры увидим.

— Но там могут увидеть нас! — Стейн поймал ее за руку. — Тебя же будут искать!

— В толпе не найдут. — Велемила торжествующе улыбнулась. — В кругах, да под венками, все одинаковые! Идем!

Она потянула его за руку, и Стейн пошел за ней. Ночь Середины Лета — колдовская и тревожная, сидеть в лесу в это время очень опасно. Лучше уж к людям. Может, им повезет и они узнают исход сражения на реке раньше, чем их найдут?

Они продвигались вперед, почти на ощупь пробираясь через заросли, но не слишком долго. Впереди загорелась яркая пламенная искра, и теперь они уверенно шли на свет купальского костра. Стал долетать шум, сперва неясный, потом сложившийся в гудьбу рожков и сопелок, в пение множества голосов. Красная искра все росла, и вот уже стало видно пламя, вокруг которого носился круг из фигур в белых рубашках — все по очереди подпрыгивали, на волне общей силы соединенных рук взлетая выше человеческого роста.

Стейн застыл на опушке, завороженный этим зрелищем. Тревога схлынула, ему вдруг стали безразличны дела всех на свете князей и конунгов, их вражда и соперничество, и низкие замыслы, обещавшие привести к самой высокой славе. Он не понимал слов песни, которую пели женщины в кругу, разбирал только имя богини Лели, постоянно повторяемое. Богиня была теперь везде — в воздухе, в пламени священного костра, в движении пляшущих фигур.

— Подержи! — Велемила сунула ему в руки какой-то жгут, свитый из травы с цветами. Успела нарвать и заплести, пока он любовался. — Надевай! — Она быстро связала концы прочным травяным стеблем и нахлобучила ему на голову огромный пышный венок с дубовыми ветками.

— Я ничего не вижу! — Стейн засмеялся, мотая головой, увенчанной дубовыми листьями, похожими на зеленые лосиные уши.

— Зато и тебя не видно! — Велемила тоже засмеялась и надела на себя похожий венок, только с березовыми ветками вместо дубовых. — Пойдем!

И уверенно потянула его в круг.

Велемилу переполняло шальное веселье — вопреки всему, что с ней случилось, могло бы случиться и еще, как знать, не случится ли в будущем. Все утратило значение, все исчезло — остался только Купала, день свадьбы богов, когда все живое вместе с самим солнцем достигает наивысшей силы и в этот миг, согласно непреложному порядку Кологода, начинает клониться к увяданию. Отсюда это ликование, жажда жизни и любви, упоение своей молодостью и силой, которые отдаленная смертная тень делает только острее, ярче, насыщеннее. Так, наверное, чувствует себя сама богиня Леля: на вершине своего торжества, достигнув полного расцвета девичьей красы и зная, что едва она шагнет за край, как исчезнет — уступит место Ладе, жене и матери. Велемила знала, что стоит обеими ногами на этой самой грани, что сегодня последняя ночь ее девичьей свободы, а может, и жизни, как ведь тут угадаешь при таких делах? Но менее всего ею владел сейчас страх смерти. Рядом с ней был Стейн, единственный, в ком она видела своего Ярилу, они были свободны в этом круговороте из огней и песен, и что же еще нужно?

К тому же ей, внучке жриц во многих поколениях, бывшей баяльнице, было особенно любопытно посмотреть, как справляют свадьбу богов в другом племени — у кривичей. Стая молодежи виднелась возле березы, увешанной венками, — дерева Лели. Впереди столпились девушки в белых рубахах, все в таких же пышных венках, а прочие — женщины, будто красные маки, мужчины, парни, старики и наиболее бойкие дети, еще не заснувшие под кустиком, — стояли толпой, наблюдая за обрядом.

Вот девушки медленно двинулись кругом у березы. Велемила, подлетев осой, растолкала толпу, живо внедрилась между двумя какими-то, и те послушно разомкнули круг, чтобы тут же сомкнуть его вновь, — и запели:

• Под березой да ручей,
• Ой, Лели, да ручей!
• Пришла Солонь молода,
• Ой, Лели, молода!
• Всю-то ночку не спала,
• У отца ключи брала,
• Зорю ясну отмыкала,
• Из ключа воды брала,
• Лицо бело умыла,
• Перстень золот сронила.
• Мчит Ярила удалой,
• Под ним конь-то вороной.
• Он коня-то отпускал,
• Перстень из ключа достал.
• Ой ты дева молода,
• Поди замуж за меня.
• Кому в ручье купаться?
• Кому перстнем обручаться?

Этой песни Велемила не знала, но живо сообразила, о чем идет речь. Под самой березой, в середине, стояли двое: парень и девушка в особенно пышном венке, должно быть, местная Леля этого года. Ярила подал Леле перстень, обнимал ее и целовал, пока песня не кончилась. А народ кругом прихлопывал в лад и подпевал: «Ой, Лели!», приветствуя свадьбу богини, и само ее имя, будто золотой чудесный ключ, отпирало душе дверь в небесную Сваргу. И слезы текли по морщинистым и бородатым лицам от щемящего сердце чувства — радости, ликования, торжества обновляющейся жизни. А еще от пронзительного ощущения единения со всем, что окружало: людьми, деревьями, водой, травой, небом, богами, уже умершими предками и еще не рожденными потомками. В такие мгновения священных праздников человек становится гораздо больше самого себя. И каждой частичкой ощущает неразрывное единство мира, благодаря которому тот и продолжает существовать.

Леля и Ярила тем временем обменялись венками в знак заключенного брака, но для божественного жениха на этом все хорошее и кончилось.

— Ой, Ярила, да ты ж какой старый! — закричали девушки вокруг. — Ой, да он совсем седой! Горбатый! Хромой! Кривой! Ой, да он же совсем помирает!

Парень, изображавший Ярилу, честно старался: захромал, сгорбился, смешно заковылял вокруг новобрачной, хватаясь за бока и всячески показывая свою немощь, в том числе и мужскую, — для этого он использовал огромный деревянный уд, который ну никак не хотел принимать достойное его положение и бессильно падал. Но когда «старый Ярила» понял, что его теперь ждет, резвость в нем снова прорезалась и он пустился бежать! Девушки с визгом бросились за ним, и Велемила в том числе. С жалобными воплями, потешая всю ораву, «старик» носился по поляне, прятался за кусты, пытался даже залезть на дерево, но его тащили оттуда за портки — и не кто иной, как ладожская баяльница, ловко уцепившая его за ногу. Но Ярила не желал сдаваться и, каким-то чудом вывернувшись из портков, пролез по веткам и сверху бросился в воду.

Девушки и женщины диким воплем ответили на шум падающего тела, а Велемила при этом победно потрясала добытыми в битве портками. Мужики покатывались со смеху и отпускали ей одобрительные замечания. Женщины тем временем причитали, оплакивая умершего Ярилу, потом повели хоровод вокруг Лели, которая отныне стала Ладой. Две старшие женщины расплели бывшей Леле девичью косу, заплели две, уложили вокруг головы, покрыли повоем и кикой, надели на нее женскую завеску — все как на обычной свадьбе, когда снаряжают новую богиню-мать в новую, женскую жизнь. Другие в это время вели круг, славили песнями богиню. А Ярила — а на что он нужен, коли уже отдал всю свою плодородную силу? Лада понесла от него с этой ночи, и ровно через девять месяцев, в Ладин велик-день, появится у нее дочка — новая Леля, и с рождением ее в мир придет новая весна.

Новоявленная Лада приплясывала в кругу женщин-молодух, иногда бросая зоркие взгляды поверх голов — видимо, высматривала бывшего Ярилу, который тайком воскрес, выбрался из воды и теперь ждет подходящего случая вернуться уже под настоящим, человеческим именем. Вон вроде мокрый парень за кустами отжимает рубаху. Догадливая Велемила повесила на этот куст добытые порты; вот появилась рука, утянула их в куст, потом появилась еще раз и благодарно помахала. Тот или не тот — без венка не понятно.

А тем временем из молодежи почти только эти двое и остались у костров: прочие как-то разбрелись по зарослям. Видно, папороть-цвет искать, и все больше парами — чтобы не страшно было в одиночку.

— Пойдем и мы тоже поищем! — Велемила, смеющаяся, разгоряченная, сияющая, потянула Стейна в темноту, прочь от костров.

— Куда?

— Жар-цвет искать. Это такая трава волшебная, а кто ее найдет, тому все нипочем! Нам бы с тобой в самый раз ее найти! А еще потому что нас ищут! — зашептала она, когда они отошли от опушки шагов на десять. — Я там слышала краем уха. Народ знает, что битва была возле Глызичей. Говорят, князь Дедобор убит!

— Знают? — изумился Стейн. — И продолжают плясать?

Страницы: «« « ... 678910111213 » »»