Эхо проклятия Дашков Андрей
Вместо ответа слингер беззвучно прыгнул.
На такое стоило посмотреть. В его прыжке не было грации пантеры. Это вообще находилось за рамками привычных аналогий. Кажется, слингер ничего не знал о гравитации, законе сохранения импульса и человеческой анатомии. Уже взлетев на высоту около двух с половиной метров, он распластал тело Дельфины горизонтально, развернул его правым боком к земле, а затем швырнул в сторону темного силуэта, от которого исходила потенциальная угроза миссии.
В совокупности последовательность едва уловимых глазом движений заняла долю секунды. Я успел разглядеть все это лишь потому, что обладаю кое-какими навыками «быстрого» зрения. Живой снаряд устремился к цели головой вперед с чудовищным ускорением. Меня обдало раскаленным ветром, будто рядом стартовала ракета.
У парня не осталось времени на то, чтобы вытащить оружие. С самого начала у него не было шансов. Пуля не остановила бы слингера, разве что немного подпортила бы маскировку. Пастух получил сильнейший таранящий удар в голову. Чистый лобик Дельфины превратил его лицо в кровавое блюдо.
В результате хорошо тренированное девяностокилограммовое тело было отброшено назад, как тряпичная кукла. Пролетев над капотом, оно пробило лобовое стекло. Каким-то немыслимым образом слингер взмыл вверх, затем мягко опустился на землю позади машины. Некоторое время джип покачивался на рессорах, но заниматься в нем любовью было некому. Две ноги торчали наружу, словно громадные клюшки для гольфа.
На всякий случай я достал пистолет Дельфины, из которого сам недавно получил пулю в грудь, однако это оказалось лишним. Ответных действий не последовало. Слингер одним ударом прикончил двух зайцев. Человек, сидевший за рулем, не задавал вопросов. Его уже не интересовала судьба Ипполиты – и вообще ничего не интересовало. Через боковое стекло было видно, что его бычья шея сломана. Он отправился в ад вместе со своим напарником.
Путь был расчищен. Даже если кто-нибудь заметил ноги, торчавшие из джипа, то вряд ли понял, какое отношение к случившемуся имеют очаровательная девушка и престарелый ловелас, пересекавшие стоянку. Я направлялся к своей машине. Слингер шел рядом со мной. Меня восхищало это жуткое орудие, облаченное в женскую плоть. Если он и дальше будет действовать столь же эффективно, недели нам хватит. Я отдам Лидии то, что ей нужно. А мне вернут Марию – живую или... по частям. На чертовом колесе судьбы я летел в пропасть, но знал, что существует точка, из которой остается только один путь – наверх.
Пока мы ехали по вечернему городу, я думал о том, чем представляется слингеру окружающая действительность. Какой информацией снабжали его человеческие и весьма несовершенные органы чувств? Имела ли она хоть малейшую ценность? Может, тысячи звуков, запахов и ощущений были для него лишь примитивным фоном, загрязнявшим недоступный мне эфир? Он обладал силой, которая действует вне времени и расстояний и означает немыслимую власть. Он был рукой дьявола, засунутой в людской муравейник, чтобы найти одно-единственное насекомое из миллионов. Скольких он раздавит при этом? Подозреваю, что для слингера подобный вопрос не имел никакого смысла.
Отсветы фонарей и сияющих витрин пробегали по бледному застывшему лицу Дельфины. Постепенно оно приобретало черты совершенства. На нем не осталось никаких следов страшного тарана. По-видимому, слингер уже изменил метаболизм. Я поздравил себя с правильным выбором. Моя смертоносная красотка могла дать сто очков вперед любому громиле из дешевых боевиков. А выйти с нею в свет было все равно что пустить хорька в курятник.
Когда мы стояли на перекрестке, она внезапно протянула руку и включила приемник. Улыбнулась, услышав дурацкую поп-музыку. Улыбка тут же погасла. Я понял, что Дельфина еще жива. И снова почувствовал судороги Ключа. Для меня это означало опасность.
Ведя машину, я искоса наблюдал за слингером. Чередование света и тени создавало стробоскопический эффект. Будто что-то стремилось прорваться сквозь границу материальности, воздействуя не на физических посредников, а прямо на восприятие. Любые аналогии выглядели слишком грубыми – подвергнуть слингера анализу было бы с моей стороны непростительной самонадеянностью. Нас разделяла непреодолимая пропасть. Мы находились на разных полюсах бытия.
Я остановил машину перед входом в магазин. Прохожих в этот поздний час было немного. Под ногами мягко шуршали опавшие листья, и казалось, что кто-то подкрадывается сзади. Когда распахнулась дверь расположенного неподалеку артистического кафе, оттуда донеслись музыка и смех.
Я отключил сигнализацию. Слингер вошел в магазин первым. Переступив порог, я с опозданием почувствовал, что в темном помещении кто-то есть. На фоне дверного проема мой силуэт представлял собой отличную мишень, поэтому я инстинктивно сделал шаг в сторону и прижался спиной к стене. Нащупал рукой выключатель, однако не стал нажимать на клавишу. Я выжидал. В данном случае приходилось полагаться только на собственные силы: недавнее жертвоприношение отнюдь не означало, что слингер сделался моим телохранителем.
В темноте раздался хрипловатый смешок Лидии.
– Что-то ты стал нервным, дорогой.
Я включил свет. Она сидела в одном из голландских кресел. Я был абсолютно уверен, что задняя дверь, ведущая в переулок, заперта, замки целы, а сигнализация не повреждена.
Ее красота пострадала. Зрачок в правом глазу Лидии вспыхивал с механической размеренностью. На месте левого глаза зиял кратер, обрамленный застывшей кровавой лавой. Это тело получило значительные повреждения, и, похоже, демон-таола не слишком заботился о его восстановлении. От громилы шофера и «серебряного призрака» вообще не осталось ничего, кроме моих воспоминаний.
– Неделя еще не истекла, – напомнил я, искренне надеясь, что встреча слингера с таолой пройдет без лишних разрушений. Магазин был дорог мне как память о последней хрупкой любви среди еще более хрупких вещей. Кроме того, против таолы у слингера не было шансов.
– Как видишь, обстоятельства изменились, – сказала Лидия. – Я не могу ждать неделю.
Да, такова обманчивая сущность игры с вечностью. Иногда один день зачеркивает тысячелетие. Один небрежный жест стирает улыбку с лиц надменных... Я не стал спрашивать, является ли Клетка оружием, способным защитить таолу. Это было не моего ума дело. Не потому, что я глуп, а потому, что существуют дела, для которых разум – просто неподходящий инструмент.
– Кстати, я захватила кое-что с собой.
Сказать, что у меня возникло плохое предчувствие, было бы явным преувеличением – ведь вся моя жизнь была сплошным плохим предчувствием. Постоянным ожиданием худшего. И где-то в конце уже забрезжило сияние ада. Как награда за долгий путь. Как обещание.
Я приблизися к таоле. Остановившись рядом с ней, я обернулся. Слингер все так же торчал у входа. Его взгляд был направлен в никуда, рот приоткрыт. Прищурившись, я мог видеть, как к нему отовсюду тянутся темные языки: он будто всасывал в себя кровь, пот и слезы неустанно трудившегося демиурга – и материя ветшала с изнанки, теряла плотность, в ней возникали коридоры, по которым мчались сигналы запредельности, сообщая о преследуемой сквозь измерения жертве.
– ...Это чтобы ты поторапливался. – Лидия открыла дамскую сумочку из крокодиловой кожи и продемонстрировала мне ее содержимое.
Внутри лежала аккуратно обернутая целлофаном бледная женская кисть. На этот раз левая. Все пять пальцев были скрючены. Под ногтями виднелись темные полукружия засохшей крови.
– Она уже не сможет обнять тебя как следует. Но у нее еще остались ноги, грудь, рот. Ты помнишь ее ласки?
Я ударил таолу. Это было все равно что хлестать плетью воду. Зато сам я мог запросто лишиться конечности. Мой кулак погрузился во что-то вязкое, погасившее удар, – оно было неуязвимым, как тень, и тем не менее заключало в себе нечто еще более тонкое. Если хочешь изменить форму облака, следует дуть, а не рубить мечом. Плоть раздвинулась и соединилась с той же быстротой, с какой я отдернул руку.
Я отдавал себе отчет в том, что моя ненависть была смехотворной и бесполезной, как проклятия, посылаемые стихиям. Но пока я испытывал эту ненависть, во мне оставалась крупица человеческого. Я цеплялся за клеймо тщеты, знаки бессилия, – вместо того, чтобы следовать путями Возвращенных. Раскалившиеся «монеты» жгли мое тело, напоминая о пяти смертях и неоплаченных жизнях. Любовь отравила меня и сделала слабым. В моем панцире зияла дыра – как раз против сердца.
Едва на лице Лидии снова появился рот, она сказала с презрением:
– Ты смешон, дорогой. Я думала, с мелодрамой покончено. – И тут же, бросив взгляд на слингера, она одобрительно кивнула: – Неплохая работа. А теперь поторапливайся, Ромео. Через сутки ты получишь ее губы. Клянусь адом, тебе достанутся очень холодные поцелуи.
«Безгубая женщина все время улыбается».
Эта фраза крутилась у меня в мозгу, как тощая манекенщица на темном подиуме, пока мы ехали по пустеющим улицам. Дельфина указывала дорогу скупыми однообразными жестами. Моя попытка подсунуть ей карту города закончилась тем, что слингер мгновенно превратил бумагу в пепел без единой вспышки огня. Для этого ему всего лишь потребовалось смять ее в комок и сжать между ладонями.
Я не сомневался, что слингер уже взял след. По пути мы несколько раз останавливались. Дельфина давала мне знак ждать в машине, после чего ныряла в какие-то сомнительные забегаловки и бары, где в этот поздний час и при ее внешности можно было нарваться на приключения. Но я, во всяком случае, не замечал никаких признаков этого, когда она возвращалась. Вид она сохраняла самый отрешенный – слингер не использовал лицевые мускулы маски, поскольку в этом не было необходимости. Лет двести назад Дельфину приняли бы за монахиню, а сейчас, вероятно, принимали за наркоманку. Лишь один раз я увидел нечто необычное: в закусочной, куда она зашла, беззвучно сверкнула молния, после чего все здание погрузилось во мрак. Спустя полминуты из тихого и темного, как склеп, полуподвала появилась Дельфина и как ни в чем не бывало велела ехать дальше.
Меня все еще не покидала надежда увидеть Марию живой. А заодно сберечь ей губы и вторую руку. Дело в том, что отрезанная левая кисть принадлежала другому человеку – я хорошо разглядел зловещий сувенир даже через два слоя целлофана. Таола блефовала, а значит, моя женщина, вероятно, находилась вне досягаемости. Я не исключал также, что на сцене появилась какая-то третья сила, смешавшая Лидии карты, но в наших играх враг твоего врага – не обязательно твой друг. Совсем не обязательно. В любом случае я не сомневался, что таола выполнит свою угрозу, как только сумеет дотянуться до Марии. Поэтому стоило поторапливаться.
Когда мы оказались на бульваре Розы Ветров, я начал догадываться, что являлось нашей промежуточной целью. Конечно, это напрашивалось само собой, но без помощи ищейки слингера мне пришлось бы потратить не одни сутки, чтобы обойти все галереи, антикварные лавки и салоны подряд, пытаясь проследить путь Клетки. Получить нужную информацию тоже было бы весьма непросто. Кроме того, таинственный араб мог избавиться от своего смертельно опасного «товара» в любом другом городе.
Галерея «Жанет» была одним из самых помпезных заведений. В основном ее посещали недалекие «хозяева жизни», точнее, те, кто мнил себя таковыми. Охранная система наверняка представляла собой кое-что посерьезнее обычной сигнализации. Между тем стрелки на моих часах поднимались к полуночи, но я понимал, что для слингера это не имеет никакого значения. Вряд ли он собирался задавать вопросы и терпеливо выслушивать ответы. Я не возражал. Ждать до утра было бы в моем положении непростительной роскошью – ведь «безгубая женщина все время улыбается».
Чтобы пересчитать прохожих на бульваре в этот час, вообще не требовалось пальцев. Ветер сделался очень холодным и острым, как бритва. Ближайший фонарь дрожал под его натиском, и я отчего-то вспомнил рыбу-удильщика. Громада шестиэтажного здания тяжеловесной архитектуры нависала, как черный айсберг. Две машины были припаркованы в отдалении. А в десяти метрах от входа в галерею стоял мотоцикл – один из этих современных мощнейших двухколесных убийц, которые являются превосходным средством отправиться в ад досрочно. Помнится, я еще подумал: оказывается, есть любители прокатиться с ветерком в такую погоду, когда зуб на зуб не попадает.
Остановившись на тротуаре перед отделанной мрамором лестницей галереи, я осмотрелся. Где-то должна была находиться телекамера наружного наблюдения. Если так, то остаток ночи придется провести, играя с легавыми в старую игру. Я подумал об этом с сожалением и понял, что с возрастом становлюсь тяжелым на подъем. Впрочем, существовали и вполне объективные причины – в конце концов, у современных легавых возможностей гораздо больше, чем, например, у ищеек германской крипо тридцатых годов двадцатого века, с которыми мне тоже приходилось иметь дело. А под возможностями я подразумеваю прежде всего возможности умереть.
Слингер неслышно приблизился сзади. Я повернул голову и увидел профиль Дельфины, обведенный тончайшей кистью фонарного света – иероглиф, обозначавший бесчеловечную красоту. Она была прекрасна, но из ее ноздрей не вырвалось ни единого облачка пара. Мне пришло в голову, что она слишком легко одета...
Перед нами была преграда из металла толщиной несколько миллиметров, которую осталось преодолеть, чтобы спасти Марию. В итоге выходило, что я обменял ее жизнь на несколько других. Это хуже, чем работорговля, – у раба по крайней мере оставалась надежда сбежать. И тем не менее я не верил, что все окажется так просто.
– Велиар здесь?
– Здесь заканчивается его след.
Интересно, какую арию можно исполнить таким голосом? Я рылся в памяти, но не находил ответа, хотя слышал за свою жизнь сотни опер.
След – еще не сама Клетка. А то, что он «здесь заканчивается», могло означать что угодно. Я бы предпочел простейшее толкование.
Слингер уже приготовился совершить от моего имени очередное и явно не последнее преступление – на этот раз против собственности, – когда на стене рядом с дверью внезапно появился мерцающий контур в виде арки. Размеры его были такими, что внутри как раз поместился бы человек. Голубоватое свечение постепенно усиливалось, будто пробивалось сквозь щели в кладке, но на самом деле никаких щелей не было. Стена под аркой, очерченной мертвенным холодным светом, теряла материальность – ветер загнал туда опавшие листья, которые напоминали черные влажные отпечатки копыт.
Я знал, что это означает. Кто-то открывал Призрачный Коридор. В принципе, Коридор может послужить прекрасной ловушкой. Если закрыть его преждевременно, то существо, застигнутое в момент перехода, окажется замурованным в толще камня. И даже хуже: поскольку никаких пустот в стене не предусмотрено, оно станет ее взаимопроникающей частью, слабым раствором живого в мертвом, субстанцией, связанной более плотной материей, тем, что старые маги называли Отпечатком призрака. В общем, можете мне поверить: некоторые стены действительно разговаривают. Кое-кто догадывается об этом. Клайв Баркер даже описал нечто подобное в своей знаменитой книжонке. Но на самом деле все обстоит даже хуже. Гораздо хуже.
Иногда плен продолжается тысячи лет, как, например, в случае с пирамидами. Этот способ консервации бессмертного врага ничем не хуже любого другого. Но ведь и камень не вечен. Случается, по мере разрушения древних скал и стен высвобождаются фрагменты пойманного в ловушку существа. И тогда горе тому, кто оказывается рядом!
Поэтому я пропустил Дельфину вперед, хоть она и не была дамой. В худшем случае я рисковал потерять слингера, но если это действительно ловушка, то он мне вряд ли понадобится...
С легким нетерпением я наблюдал за тем, как Дельфина погружается в туннель, прорытый под незыблемой верой в непреодолимость камня. Некоторое время ее силуэт был виден как колеблющаяся тень – что-то вроде отражения темного облака в бегущей воде. Наконец она полностью растворилась в голубом сиянии, которое вскоре начало меркнуть. Оно таяло, будто лед, оставляя лишь прозрачную и безвкусную воду реальности. По контрасту с ним фонарь, казалось, истекал ядовито-желтой слизью – надо мной раскачивалась тяжелая дубина света, укладывающая налево и направо ряды еще более тяжелых теней...
Через десяток-другой секунд Призрачный Коридор был замурован. Мне оставалось только гадать, успел ли слингер пройти сквозь стену и кто встретил его внутри. Правда, гадать пришлось недолго. Я не слышал ничего, кроме обычного фона большого города. Где-то очень далеко пытали ведьму, а может, это женщина просто стонала от наслаждения. В таком случае у нее был хороший вибратор. Я давно заметил, что они стонут иначе, если инструмент любви неживой.
Затем внутри галереи зажегся свет. Щелкнул автоматический замок. Я понял, что путь в мышеловку открыт. Толкнул дверь и вошел. Невольно бросил взгляд на то место, куда минуту назад должен был выводить Коридор. Там была ниша в стене, а в нише торчала копия японского доспеха семнадцатого века.
Признаться, мне стало не по себе. Возникла забавная и в то же время тревожная неоднозначность. Я отдал должное тому, кто разыграл этот маленький этюд, – у него был чувство юмора. Конечно, черного. Чернее не бывает. Даже зола серее.
Металлический скафандр мог оказаться и не пустым. А из золы была сложена магическая идеограмма, украсившая светлый мраморный пол. Рисунок чем-то напоминал одну из печатей Соломона, которую старик любил прикладывать к банковским документам.
Никогда не подумал бы, что от Дельфины может остаться столько праха. Его хватило не только на идеограмму, но и на то, чтобы наполнить колбу небольших часов, которые стояли рядом с запотевшей бутылкой пива на письменном столе из мореного дуба. Прах беззвучно пересыпался, отмеряя время, которого одним катастрофически не хватает, как глотка воды в пустыне, а другим не исчерпать, как не выпить океан. Прах вместо песка. Отличная метафора.
За столом сидел сцейрав. Я узнал его сразу, хотя он сбрил бороду и перестал быть похожим на пожилого хиппи. Теперь у него был другой имидж. С этими проклятыми сцейравами не соскучишься. Выглядел он для своих двух с лишним тысяч лет совсем неплохо. Но из глаз его струилась старость, которая могла убивать. (Когда-то одна юная графиня сказала мне, что ощутила, как под этим взглядом увядает кожа и покрывается морщинами лицо. Бедняжка не преувеличивала. Она и впрямь умерла в возрасте двадцати двух лет и в гробу была похожа на собственную бабку.)
...Человек без имени. В сердце его – жажда мести; в мозгу – выжженное клеймо оскорбления. Нет у него ничего, кроме дороги из темноты в темноту. Его путеводная звезда – черная дыра. Его защита – пустота, неверие, безнадежность. Его оружие – проклятие и холодная ярость. В его воспоминаниях – предательство, убившее в нем любовь и радость жизни. Он идет, одинаково безразличный к молитвам и богохульствам, идет, попирая слабых, презирая добро и сострадание. О нем шепчутся бродяги, сойдясь у своих костров, и каждый знает, что преследуем его незримой тенью. Этот сонм теней кружит, кружит, затмевая луну, засыпая ее пеплом, сгущаясь в стаи нетопырей, проливаясь каплями ледяного дождя, вползая в легкие отравленным дымом, разъедая глаза, заволакивая будущее тяжелым туманом обреченности...
Он – раб темноты. Если он выйдет на свет, он исчезнет, потому что, может быть, и сам есть отброшенная тень. Он не живой, но и не мертвец. Он – воплощение многократно отраженного, повторяемого, угасающего бытия. Жизнь, постепенно глохнущая в промежутке между взрывом творения и тишиной. Среди возвращенных таких, как он, называют сцейравами или эхо-существами. Можно ли убить эхо? Не думаю – во всяком случае, сцейравы будут существовать, пока существуют туннели времени. При всем том они до сих пор очень сильны. Какой же была их сила в древности, когда Его проклятие только начинало работать?
Слабеет эхо, но не слабеет зло.
На сцейраве была майка с надписью «Ugly Kid Joe», черные кожаные штаны и байкерская куртка, а также тяжелые ботинки с высокой шнуровкой. Длинные волосы собраны в «конский хвост». На внешней стороне правой кисти темнела татуировка «Посланник Иисуса», что, на мой взгляд, соответствовало истине, ибо разве не был он лучшим доказательством Его существования?
Справа раздался какой-то звук. Повернув голову, я увидел размалеванную шлюху с фиолетовыми веками и губами, одетую под стать сцейраву, которая с детским азартом рылась в витрине с драгоценностями. Мое появление не произвело на нее особого впечатления. Она только окинула меня молниеносным взглядом. Нацепив себе на запястья по паре золотых браслетов, она спросила у сцейрава капризным голоском:
– Можно, я возьму это?
Тот благосклонно кивнул, глядя на нее так, будто был папашей, который иногда жалел о том, что не заставил неведомую мамашу сделать аборт. Зато получилось дитя, которому трудно было в чем-либо отказать.
Наконец сцейрав вспомнил и обо мне.
– Извини, – сказал он, повернув голову и отхлебнув пива из бутылки. – Кажется, я убил твоего слингера. Он начал задавать дурацкие вопросы... Почему молчишь?
– Не хочу задавать дурацких вопросов.
– Думаешь, это тебе поможет?
– Вау! – его новая подруга издала восхищенное повизгивание. В руках она держала усыпанный фальшивыми бриллиантами ошейник Анубиса.
– Возьми себе, – лениво разрешил сцейрав. – И заткнись на пару минут. Пожалуйста. – Он снова смотрел на меня. – Я называю ее просто Дырка. Как зовут тебя, она все равно забудет.
На самом деле я знал, что сцейрав и сам не помнит моего имени. Он вообще не запоминал имен. Его память была перегружена, и если бы мозг действительно смахивал на компьютер, как полагают некоторые придурки, сцейрав уже давно сидел бы в психушке со светящейся надписью на лбу «Disk full».
Видно было, что в понятливости Дырке не откажешь. Она надулась, но по крайней мере держала свою накрашенную пасть закрытой. При всем желании я не мог сказать, что пришел в восторг от этого знакомства.
Сцейрав покрутил на пальце перстень одного из Антипап. Вот тут алмаз был настоящим и сверкал, как глаз вурдалака в ночи.
– Слушай, дружище, ты не знаешь, зачем это всем вдруг понадобилась Клетка?
– Не имею понятия. Лично я хочу выкупить одну жизнь.
– Ты явно продешевил, приятель. Шикльгрубер брал гораздо дороже.
– И где он теперь?
Сцейрав расхохотался, как будто я выдал нечто чрезвычайно остроумное. Потом заметил цинично:
– Все там будем. Не правда ли?
Он прекрасно знал, что не все. Поэтому я предпочел промолчать. Возможно, сцейрав намеренно проговорился или вводил меня в заблуждение, когда дал понять, что охота за Клеткой приобрела массовый характер. Но если он не врал, то я еще мог потрепыхаться. Даже очень могущественные силы, приходящие в столкновение, случается, нейтрализуют друг друга. И тут важно оставаться в точке покоя. Попасть в глаз урагана и затаиться, пока угроза не миновала.
Ясное дело, краем глаза я тщательно изучал интерьер галереи. Клетки не было в пределах видимости, но это ничего не значило. Спрашивать напрямую, кому она теперь принадлежит, я опасался – мне совсем не хотелось провести остаток вечности в виде порошка, пересыпаясь из колбы в колбу в часах сцейрава. Довольно скучное занятие, верно?
– Ее здесь нет, приятель. – Он угадал мои мысли или прочел их – в конце концов за две тысячи лет можно было научиться этому нехитрому фокусу.
– Жаль.
– Это все, что ты можешь сказать?
Он загонял меня в угол. Я стоял на очень тонком льду. Задавать вопросы или молчать было одинаково рискованно. Впрочем, в подобной ситуации я не видел ничего необычного. Удивительно другое: неужели сцейраву еще не осточертели подобные игры?
– Ну, я мог бы спросить, где она.
– Ну, я мог бы ответить, что тут попахивает извлечением.
– Тогда мне придется смириться с проигрышем.
– Это не покер, братец, – сказал он почти ласково.
Я вздохнул.
– Что я должен делать?
– Вот. Наконец-то конкретный базар. Ты слышала, Дырка?
К той минуте подруга сцейрава уже успела распотрошить витрину, где было выставлено холодное оружие. Меч в ее руках выглядел отнюдь не сувениром. А клинок терся о воздух, издавая опасный шепот.
Двойники есть не только у людей. Двойник этого меча узнал когда-то вкус моей крови. Одна из «монет» напоминала о нем. Двойники перемещались сквозь время, преследуя недобитую жертву.
Вместо ответа Дырка сделала стремительное и совершенное движение, нанося горизонтальный удар. Меч разрубил пополам длинную зажженную свечу. Пламя даже не дрогнуло.
– Я не вижу, чем могу быть полезен, – произнес я. – Особенно на таком фоне.
– Не скажи, приятель, у каждого свои таланты. Придется тебе поработать крысоловом.
Ах, вот оно что. До меня доходили слухи о какой-то сделке между сцейравом и Черным Аббатом. Уж и не знаю, кто кому поставлял «сырье». Конечно, ничьи сведения не могли претендовать на точность в делах подобного рода. Отказываться было бессмысленно. Тот, кто видел, к чему сцейравы принуждают мертвых, предпочтет выполнить любую их «просьбу», пока душа еще не разлучена с телом. Я невольно подумал о Дырке. Я не удивился бы, окажись она таолой, но чтобы сказать наверняка, надо было приложить ухо к ее груди.
– Разумеется, всякая работа должна быть оплачена, – продолжал сцейрав, предвосхищая мои «дурацкие» вопросы. – Кстати, мне дадут знать, если Клетка выпадет снова. Я буду держать тебя в курсе.
Утешил. Она могла, как он выразился, «выпасть» через миллион лет. Не исключено, что сцейрав дождется. Я – нет.
– Крысолову нужна приманка, – напомнил я.
Мои слова были проигнорированы.
– Значит, договорились. Вот и славненько. Дырка, нам пора. – Сцейрав поднялся и направился к выходу. – Оставь это, – приказал он по пути таким тоном, что Дырка, решившая прихватить с собой полуметровое серебряное распятие, безропотно подчинилась. Правда, от злости она пнула деревянную фигуру чернокожего раба с опахалом. Та с грохотом упала на пол. Сцейрав, который, видимо, не оценил ее своеобразное чувство юмора, даже не поморщился. Лежащая фигура напоминала обгоревший в костре и уменьшившийся в размерах труп еретика.
Прежде чем последовать за сцейравом, я совершил круг почета по галерее в смехотворной надежде обнаружить подсказку, которая могла быть закодирована в чем угодно. Я даже не побрезговал и осмотрел пивную бутылку, оставленную сцейравом на столе. На ней были видны отпечатки его пальцев и фрагментов ладони – безо всяких узоров и линий. А чтобы обследовать сотни безделушек, перелапанных Дыркой, потребовалось бы не меньше часа.
С улицы донесся тихий смешок сцейрава. Я слышал его удивительно отчетливо, будто звук передавался по трубе.
– Эй, приятель, ты все еще рассчитываешь проскочить на красный свет?
Я не нашелся что ответить. Выйдя наружу, я вдохнул черный воздух ночи. Сцейрав оседлал мотоцикл. Он сдернул резинку, и его длинные волосы развевались на ледяном ветру. Дырка уселась сзади, задрав ноги ему на бедра. Судя по всему, ей тоже не было холодно. Двигатель взревел, издавая ровный матерый стук. Сцейрав врубил музыку и отчалил на своем двухколесном «Титанике» под звуки старой песни «Слишком стар для рок-н-ролла, слишком молод, чтобы умереть».
И тут я понял, что мерзавец так и не сказал мне, где раздобыть приманку для двуногих крыс. Но, как выяснилось чуть позже, приманка и не понадобилась.
Извлечение…
Извлечь что-либо означало оставить незарастающую рану в пространстве-времени. Лакуну, в которой до скончания веков будут бесследно исчезать существа и предметы. Вентиляционное отверстие, через которое медленно вытекает этот зыбкий мираж, зовущийся миром, этот дым грез – а кроме него, у большинства из нас ничего нет. И если мы только клиенты в огромной опиумной курильне, значит, кто-нибудь должен готовить трубки. И поставлять зелье. Курильщик со стажем не способен делать все это сам. Он лежит на развалинах будущих царств, он слушает эхо чужих сновидений, и голоса рыб, и шорохи грома в ночи, он смотрит в разбитые зеркала в поисках потерянного образа, и на циферблат без стрелок в поисках утраченного времени, и на корабли, бороздящие лунные моря; на его губах – пена дождей, на коже – следы невидимых лучей атомного солнца; он складывает из бумаги и посылает в запредельность почтовых голубей, он гладит угасшую страсть, он бросает консервные банки с берегов своего необитаемого одиночества в бездонный океан любви. У его отчуждения миллионы молчаливых свидетелей. Они курят свои трубки.
Я им завидую.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Отоспавшись в номере отеля, я решил отправиться к океану. Шесть часов за рулем – и все для чего? Чтобы услышать голос вечности в рокоте волн и приговор времени в криках чаек. Чтобы смотреть на закатные облака и считать в небе души погибших моряков...
Но вначале был день – пасмурный, серо-коричневый; и чем ближе к океану, тем более сырым становилось дыхание ветра. Когда же я наконец очутился на берегу, вся суша с человеческими городами вдруг показалась мне только одной из бесчисленных причуд Соляриса.
Потом, ближе к ночи, тучи рассеялись. Ветер резал, как скальпель. От холода наступила алмазная ясность рассудка. Мироздание потряхивало гроздьями звезд, словно покрытая блестками черная танцовщица.
Я достал из багажника складной столик и шезлонг. Я сидел на каменистом пляже в трех метрах от кромки прибоя, ел бутерброды с ветчиной и пил красное вино. Едва ли не лучший ужин в моей жизни. Ночь обнимала меня, как женщина. Я снова убедился: ничто не принадлежит нам на этой Земле ни единой секунды. Любое «владение» – самообман. Органы чувств – беспринципные посредники, продающие пустоту дикарям-фетишистам.
Горек наш жребий. Все, что мы можем, это плыть по течению или против него. Можно, конечно, плыть и поперек, но другого берега все равно не достигнешь, потому что его не существует. В любом случае течение несет в океан небытия, о котором известно только одно – он находится по другую сторону упований. И значит, живешь лишь до тех пор, пока ощущаешь сопротивление своему нехитрому желанию прожить подольше.
Я оказался на пороге пустоты. Все следы были стерты, все нити оборваны, все старания напрасны. Передо мной открылся космос без единой звезды – чудовищная бесконечность, равная нулю. Черная, как платье невесты. Подлинная, как ложь. Мертвая, как ДНК. Эфемерная, как свинцовый саркофаг. Бессмысленная, как знак препинания.
...Звезд было столько, что я чувствовал себя единственным посетителем планетария, вдобавок не заплатившим за билет. Исчезали тени. Я глотал упругий воздух со звездной присыпкой.
Приближение посторонних не стало для меня неожиданностью. Я знал, что настоящий праздник должен быть испорчен, а это был праздник одиночества. Повернув голову, я увидел три силуэта. Они брели по пляжу в мою сторону, огибая вытащенные на берег и перевернутые лодки. Двое мужчин и женщина. Босые. В джинсах. Волосы бились на ветру, как сломанные крылья. Сначала я принял этих троих за хиппи, но люди-цветы давно засохли и хранятся в государственных гербариях. Наступило время крыс.
Я был далек от мысли, что Лидия натравила на меня слингеров – или слингера, который вполне способен контролировать несколько тел одновременно. Скорее она исполнила бы свою угрозу. Терпение таолы бесконечно. Она будет ждать, пока сохраняется хотя бы мизерный шанс заполучить Клетку. Но ее ожидание пассивным не назовешь. Она могла добавить к моему сроку пребывания в аду еще пару столетий.
Так что трое ангонов были вроде шавок, которые своим лаем указывают охотнику путь к добыче. Я знаю о них все. Потому что сам когда-то охотился с ними.
Глупцы утверждают, что бессмертие обесценило бы жизнь. Хочется думать, что этим они только пытаются себя утешить. Их умозрительные рассуждения смехотворны. Я знаю: тот, кто придумал «тоску вечных», ошибался. Все обстоит как раз наоборот: чертовски обидно лишиться половины вечности. А кроме старости и «естественной» смерти, существуют другие способы умереть. Убийство. Самоубийство. Несчастный случай. Хотя после того как тебе исполняется лет эдак триста, начинаешь понимать, что любая случайность – это всего лишь хорошо замаскированная неизбежность.
Воспоминания – пытка, которая всегда со мной. Вот одно из них – воспоминание о будущем.
Ночь клубится за окнами моего замка. Звезды смешаны с пылью. Города лежат в развалинах. Природа постепенно возвращает себе утраченное.
Там, внизу, еще бродят такие, как я. Дети Мафусаила. Крестники Агасфера. Братья Мельмота Скитальца… Кое-кто из них по-прежнему предпочитает дикую охоту, но дичи явно не хватает. Другие пытаются содержать в своих феодах искусственно выращенных доноров. Лично у меня достаточный вклад в Банке Крови, чтобы не беспокоиться о плоти, когда приходит время очередного преображения. То есть вообще ни о чем не беспокоиться.
Я посвятил жизнь искусству. Нет-нет, я не творец. Ни в коем случае. И не хотел бы им быть. Хотя по молодости и по глупости подарил вечность двоим. Или троим. И ей, конечно. Она до сих пор живет в замке Эмпайр Стейт Билдинг. Далеко. На другом берегу океана. И, поскольку кораблей уже не существует, это значит – все равно что на другой планете. Я не видел ее больше четверти тысячелетия и, наверное, не увижу. Я не скучаю.
Однако молодость прошла. Прошла и любовь. А красота осталась в моей памяти.
За минувшие века многие истины подверглись своеобразной инверсии. Для меня слова «жизнь слишком длинна, искусство преходяще» – не пустая фраза. И мне приходится думать о том, как сохранить слишком хрупкие творения человеческого гения. Откровенно говоря, хранитель из меня никудышний. Может быть, потому, что я не верю в существование «бесценных» сокровищ.
Тем не менее моя коллекция огромна – слава богу, теперь на Земле для всего хватает места. Многие экземпляры уникальны. А многие превратились в безделушки, в буквальном смысле не выдержав проверки временем. Моим временем. А чьим же еще? Здесь нет других ценителей, кроме меня.
С возрастом меняется восприятие. И чем дольше я живу, тем больше шелухи осыпается с раскрашенных идолов, взвесь суеты отстаивается, ненужное выпадает в осадок, наступает кристальная прозрачность, незамутненность, чистота, равнозначная пустоте. Я начинаю догадываться, что когда-нибудь вообще ничего не останется. Но не скоро... Хотя мне самому интересно, чем я займусь, освободившись от этого бремени.
Искусство – законсервированные иллюзии. А я – ходячая могила иллюзий. Надо только решить, что делать со всей этой грандиозной свалкой. Правда, обретенная вечность породила новые иллюзии, неизвестные тем, кто творил в старину. С ними я сражался в одиночку. Этой борьбе помогло мое безверие. И, кроме того, вся философия, рассматриваемая сквозь призму бессмертия, оказалась никчемной.
Зато теперь есть что выставить на продажу. Выбор огромен – на любой вкус. Предложение намного превышает спрос. Я едва ли не последний на планете торговец антиквариатом. Иногда – очень редко – ко мне приходят, чтобы развлечься, приобрести подарок, зелье или лекарство от тоски. Кто-то излечивается. Кто-то исчезает. Кто-то становится наркоманом и возвращается снова и снова.
Но однажды всему наступит конец. Живопись гибнет стремительно. Когда я прохожу мимо полуистлевших холстов, они кажутся мне потемневшими от времени зеркалами, которые уже ничего не отражают. Именно поэтому мои покупатели как правило не интересуются картинами – они не видят в них себя. Я даже не пытаюсь предотвратить тление. Реставрация безнадежно искажает первоначальный замысел, да и хороших реставраторов давно нет в живых.
Нет и живой музыки. Но лучшее хранится в моей памяти. Я умею читать ноты и могу представить себе феерию звуков оркестра. Рок и джаз в этом смысле утрачены навсегда.
Театр мертв уже много столетий. Если, конечно, не принимать во внимание потуги некоторых феодалов-извращенцев, создающих труппы из доноров. Иногда они покупают у меня отпечатанные на бумаге сборники древних пьес и тешат себя жалким кривлянием дилетантов, пытающихся во что бы то ни стало продлить свое жалкое существование. Это даже не смешно.
Истории – другое дело. Они забавны, на чем бы ни были записаны. И забавнее всего наша мифическая история, составленная из кусочков, в каждом из которых очень мало правды. Но сложенные вместе, фрагменты создают некую мозаику. Ее надо рассматривать издалека – тогда сквозь пелену лжи внезапно проступает то, чего не в силах исказить неуемная человеческая фантазия.
Мое прошлое – одна из таких историй.
...Из двух ангонов-мужчин один выглядел моложе на целую жизнь, и в заднем кармане у него был нож. Женщина таскала отметину порока, как сделанную в молодости татуировку. Когда они приблизились, не утруждая себя приветствиями, и заключили меня в треугольник, словно недоношенного дьявола, запахло гниющими водорослями. Ангон, похожий на утопленника, спросил:
– Который час?
– Без четверти одиннадцать, – ответил я, не претендуя на точность, потому что время на этом берегу казалось чем-то вроде шепота немого.
Тем не менее второй ангон поднес к глазам руку, к запястью которой был пристегнут «ролекс», стоивший целое состояние, и сообщил:
– Ты обманул нас на двенадцать минут. Какого хрена, папаша?
Я пожал плечами и налил вина в бокал. Женщина облизнулась. У нее был такой длинный язык, что она запросто могла бы прихлопнуть им муху у себя на лбу.
Поднеся бокал ко рту, я ощутил специфический запах. Где-то по пути вино превратилось в кровь, и я едва не сделал большой глоток. Это был бы их обряд причащения. Вдобавок кровь оказалось заражена.
Старший на вид ангон захохотал. Я смотрел на него с нескрываемым презрением. Этому сопляку было, вероятно, лет двести, но ума он набрался не больше чем на сотню. Я выплеснул содержимое бокала ему в рожу.
Звезды, кровь и абсурд наших нескончаемых войн. Об этой минуте можно было бы написать целую книгу...
Стремясь выжать из момента максимум, я продолжал движение. Кожа женщины-хамелеона стала темной, как у негритянки. Она почти слилась с ночью. Изящное изделие из хрусталя разбилось о ее челюсть. Через мгновение я собирался перерезать глотку самому опасному из ангонов, однако ножка бокала раздробилась в моем кулаке на мельчайшие осколки.
Этот тип только выглядел моложе. Во всяком случае, он успел кое-чему научиться и умел не только разрушать ультразвуком зеркала. Я понял, что против троих у меня маловато шансов. Вот когда начинаешь жалеть о потерянном слингере. Любой нож в руке убийцы автоматически становится ритуальным. Все живые существа делятся на жрецов и жертв. Это единственная заслуживающая внимания классификация.
Приближаясь к моему горлу, лезвие блеснуло, как осколок Луны. Я приготовился к тому, что казалось неизбежным. С одной стороны, я ожидал боли – но не смехотворной щекотки в момент проникновения, а чудовищной пытки, которой сопровождается возвращение. С другой стороны, я был бы почти благодарен тем, кто избавил бы меня от этого. И если бы ангоны довели до конца то, для чего их послали, я обрел бы покой.
Однако времени на расчленение у них не осталось. Времени не хватило даже на разящий удар. Клинок прошелестел в трех сантиметрах от моего подбородка. Ангон вдруг вспыхнул – весь, целиком, будто облитый бензином. Но бензином тут и не пахло.
Я сделал шаг в сторону. Двухметровый факел рухнул на то место, где я только что стоял, и превратился в костер. В течение нескольких мгновений, пока глаза адаптировались к свету, слишком яркое пламя мешало мне как следует рассмотреть происходящее. Когда ангоны превращаются в пепел, они делают это молча.
Голова «утопленника» стала похожа на шаровую молнию. Как выяснилось, обе руки представляли собой замаскированное холодное оружие – теперь обнажились клинки, спрятанные прежде под кожей, края которой были небрежно сшиты. Ни один из сделанных вслепую выпадов в мою сторону не достиг цели. Чуть позже ангон уже напоминал нелепое обгоревшее дерево, снабженное бесполезными молниеотводами.
Дольше продержалась женщина-хамелеон. Я недооценил ее. Она могла бы спастись, но напала из мертвой зоны. Ангоны не способны на самопожертвование; это было стопроцентное манипулирование. Я почувствовал, как вокруг моей шеи захлестнулось нечто смахивающее на влажную веревку. Петля тут же затянулась, глубоко врезавшись в кожу. Мои пальцы соскальзывали с упругих и гладких колец. Это была самая необычная удавка из всех, которыми меня когда-либо пытались душить.
В зрачки хлынул клубящийся мрак, похожий на чернильные выбросы осьминога. Когда в нем засияли багровые созвездия смерти, петля внезапно ослабла, и я ощутил себя сдавленным между двумя вибрирующими листами металла – они не пускали меня ни вперед, ни назад, будто двойные запертые двери на некоей границе, которую мне не суждено было перейти. Это продолжалось изматывающе долго по моему субъективному времени, но в мире, где шла охота за Клеткой Велиара, минула всего лишь пара секунд.
Вместе с горячим воздухом я вдохнул пепел. Кислота и горечь заполнили рот. Жаром обдало затылок – мне показалось, что сейчас вспыхнут мои волосы. На шее болтался тяжелый «галстук». К счастью, это был не мой язык.
Я обернулся – на меня надвигалась разинутая пасть, как черное солнце, окруженное ослепительными протуберанцами. Из нее торчало нечто имевшее много общего со щупальцем. Запах был ужасающий – гарь, мертвечина, паленый волос... Я отшатнулся, однако женщина-хамелеон держала крепко и вдобавок попыталась заключить меня в свои раскаленные объятия. У меня возникло впечатление, что я, спотыкнувшись, падаю в открытую топку.
Между нами промелькнула стремительная рука, хотя ее движение скорее было похоже на взмах птичьего крыла. Обугливающийся ангон отвалился от меня, как мешок. Перерубленный язык соскользнул на камни пляжа подобно дохлой змее.
Боковым зрением я заметил выступившую у меня из-за спины массивную фигуру. Мне не нужно было теряться в догадках, кому я обязан сегодняшним фейерверком, а главным образом тем, что избежал гибели. Этот прекрасный старый кинжал работы Митиано, этот взгляд фанатика, эти стальные глаза, эти пугающие шрамы, эта улыбка палача, абсолютно уверенного в справедливости и неотвратимости наказания, могли принадлежать только одному человеку.
Как всегда, он явился неожиданно.
Теперь мне оставалось решить, не означало ли спасение всего лишь недолгую отсрочку.
Когда отец Хаммер улыбался, никому из его собеседников веселее не становилось. Ничто не выдавало в нем священника. Имевший телосложение и подготовку многоборца, реакцию хоккейного вратаря и лицо профессионального боксера, предпочитавший носить джинсы, свободные куртки и тяжелые ботинки армейского образца, отлично владевший многими видами оружия и водивший автомобили с мастерством опытного гонщика, неравнодушный к выпивке, он мог показаться кем угодно: вышибалой, авантюристом, наемником, гангстером – только не тем, кем являлся на самом деле. Злопыхатели поговаривали, что его отношение к женскому полу было далеким от предписываемого церковными канонами. Некоторые не верили, что имеют неприятности с попом, до тех пор, пока он не начинал читать над ними отходную молитву.
У него была редкая профессия. Возможно, единственная в своем роде. Отец Хаммер возвращал Церкви утраченные реликвии. Подозреваю, что он получал прямые приказы из Ватикана. В его распоряжении были практически неограниченные средства. Он знал лично всех сколько-нибудь серьезных антикваров. Не менее обширными были его связи в уголовном мире. Я совершенно уверен, что отец Хаммер не брезговал никакими средствами на пути к цели и давно сделал выбор между револьвером и проповедью. Его опасались едва ли не больше, чем посмертного воздаяния. Несколько раз на него организовывали покушения – мне достоверно известно о четырех неудавшихся попытках. Вероятно, их было намного больше. Для кого-то он оставался костью в горле, а для некоторых стал ангелом смерти. Обычному человеку его способности и впрямь могли показаться сверхъестественными. Кое-кто считал его пироманьяком, но я думаю, что он действительно был в некотором смысле орудием Божьей воли.
У меня лично он покупал лишь раз. Я назначил символическую цену за ларец с мощами одного святого, ибо понимал, что благосклонность отца Хаммера стоит гораздо дороже.
Священник подошел к столику, взял початую бутылку и бросил взгляд на этикетку. Видимо, мой выбор не оскорбил его изысканного вкуса, да и отсутствие бокала не стало помехой. Хаммер хлебал прямо из горлышка, осушив бутылку в два-три глотка.
Тем временем ветер уже развеивал над океаном пепел ангонов. Снова воцарились звездные сумерки, наполненные мерным рокотом прибоя.
Наверное, даже круглый идиот не посчитал бы появление Хаммера случайностью. Вопрос о том, зачем святому отцу понадобилась Клетка, относился к разряду запрещенных. Я не добьюсь ответа, пока он сам не захочет сказать, а он крайне редко делился информацией. Его верность Церкви была безграничной. Хаммера сравнивали с псом. Пожалуй, это не вполне верно. Псом управляет инстинкт. Чем руководствовался охотник за реликвиями, знал только его исповедник – если Хаммер вообще когда-либо нуждался в исповеднике, в чем я сомневаюсь. Возможно, исповедь была для него всего лишь неизбежной формальностью, одним из правил игры.
– Спасибо, – прохрипел я, усиленно массируя шею, и достал из машины еще одну бутылку. Самое меньшее, что я мог сделать для Хаммера, это угостить его хорошим вином. При этом я был уверен, что ему в высшей степени начхать на мою благодарность.
– Не за что, сын мой, – осклабился он и вонзил штопор в пробку. – Ты выбрал не самое удачное место для пикника. Впрочем, – он сделал жест, обозначавший все окружающее, – тут довольно романтично. Для завершенности картины не хватает только женщины. Надеюсь, ты не прячешь труп в багажнике?
Я пристально уставился на него, гадая, знает ли он о Марии, а если знает, то на что намекает. Кроме внушительных мускулов, Хаммер обладал мозгами иезуита и владел собой не хуже игрока в покер. Вот и сейчас его лицо осталось непроницаемым, как переплет Библии.
– Я приехал один, – сообщил я на всякий случай.
– Приятно слышать. Значит, никто не пострадал, слава Тебе, Господи. – Он поправил под курткой кобуру таким же привычным движением, каким другой священник на его месте перекрестился бы.
– Кое-кто пострадал, – заметил я как бы вскользь.
– Только праведники могут чувствовать себя в полной безопасности, – назидательно произнес Хаммер, и, судя по все той же его циничной ухмылке, таких счастливчиков он встречал не много.
Его утверждение было более чем спорным, однако меня не занимала беседа на отвлеченную тему.
– Патер, не будет ли слишком большой дерзостью с моей стороны спросить, что вам от меня нужно?
– Того, что мне нужно, у тебя нет, – отрезал Хаммер, после чего еще примерно четверть литра отличного вина исчезло в его глотке.
– В таком случае мне пора. – Я сделал шаг по направлению к машине.
– Но из этого не следует, – возвысил голос Хаммер, – что мне не нужен ты сам.
– Большая честь для меня. Чем же может быть полезна Святой Церкви моя скромная персона?
– Не прикидывайся дураком, сын мой. Кое-что должно умирать вместе с нами, но как быть, если имеешь дело с ходячим доказательством существования эликсира бессмертия? – Он подмигнул мне, и я понял, что опровержения бессмысленны. – Ладно, я готов хранить пока нашу маленькую тайну во имя того, чтобы тебя не сделали подопытным кроликом. В подобном качестве ты будешь абсолютно бесполезен для меня лично и даже вреден, если иметь в виду теологические аспекты.
– Держу пари, кое-кто из приоров дорого дал бы за то, чтобы отложить встречу на небесах.
– Это их проблемы. Господь назначает время. Если ты избран, значит, такова Его воля. Отныне я буду сопровождать тебя повсюду. И когда мы найдем Клетку, я сделаю то, что должен сделать.
Я недолго колебался. Хаммер был бы неплохой заменой слингеру. Не вполне равноценной, но все же... Я оказался не в том положении, чтобы торговаться или диктовать свои условия. Не исключено, что для Хаммера я был всего лишь единственным следом, ведущим к Велиару. Он сказал «сопровождать», а не «охранять». И какая же роль уготована мне? Используя меня, Хаммер выставлял над бруствером каску, чтобы обнаружить местонахождение вражеского снайпера. Иначе говоря, это была старая, как мир, игра – кто кого первым поимеет. Игра без правил, от которой чаще всего нельзя отказаться.
Я никогда и не отказывался.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
– Есть идеи? – спросил Хаммер, разворачивая свой мордастый внедорожник, на ветровом стекле которого красовалась наклейка «Духовенство», в сторону города.
Я уже прикидывал, не натравить ли охотника за реликвиями на сцейрава и что из этого получится. Тут ведь как бывает: посеешь воздушный поцелуй – пожнешь бурю столетия. Моя задача осложнялась тем, что я не знал, с какого момента Хаммер начал следить за мной.
– Хорошая у тебя машина. Мощная, – заметил я одобрительно, глядя, как моя собственная, брошенная на берегу с открытым багажником, коллапсирует в зеркале заднего вида.
Он оттопырил нижнюю губу. Никто не приходит в восторг, когда его вопросы пропускают мимо ушей. Однако дразнить Хаммера опаснее, чем любого другого – есть риск заранее узнать, что испытывают навеки проклятые грешники в аду. Но я, хоть убей, не видел ни одного крысиного хвоста, за который можно было бы ухватиться.
Патер включил так называемую музыку – что-то очень громкое и очень тяжелое. Вой и хрипы свиней, запертых в кузнечном цехе. Никогда мне не нравился этот дерьмовый индустриальный рок. Проболтавшись в звуковой метели минут пять, я готов был выброситься под колеса на полном ходу. Хаммер покончил со звуковой терапией, ткнув пальцем в клавишу, и повторил свой вопрос с теми же интонациями.
– Как насчет Пурпурной Леди? – предложил я, морщась от нахлынувшей головной боли.
– Неплохо для начала. – Похоже, Хаммер понимал мои затруднения и решил, что давить сильнее бессмысленно, иначе можно забрызгать дерьмом джинсы.
Тем не менее я заподозрил неладное. Он мог бы посетить Леди и без меня. А если для этого ему понадобился напарник, значит, дело совсем плохо.
Несмотря на свое бессмысленное прозвище, приобретенное еще в молодости, Пурпурная Леди действительно могла навести на след. К ее услугам прибегали большие и очень большие люди, стоявшие как по одну, так и по другую сторону закона. Лет тридцать назад она была обыкновенной девушкой по вызову, а теперь принадлежала к элите этого города. Леди уважали и даже немного побаивались – главным образом, из-за ее связей. Кроме того, она до сих пор оставалась красивой женщиной, но ее молодые любовники, как правило, плохо заканчивали, поэтому желающих подразнить судьбу становилось все меньше. Леди процветала, умело вложив капиталец, которым ее щедро наделила природа. Для своего необычного бизнеса она выбрала самую действенную рекламу – ничем и никем не подтвержденные слухи.
О ее способностях ходили легенды, тем не менее, если бы не Хаммер, я обратился бы к ней в последнюю очередь. В моем деле шансов на успех было очень мало, и мне не хотелось подставлять Леди; я считал, что этот тонкий, хрупкий и непредсказуемый инструмент лучше использовать для иных целей. Время для него еще не настало. А может, и не настанет вовсе.
Но Хаммер, как видно, избрал тактику наскока и, как говорится, взял быка за рога. Я знал, что, когда он прет напролом, его остановит только крупнокалиберная пуля в голову. Впрочем, кто же станет возражать, если бульдозер расчищает дорогу?
Было еще одно незначительное препятствие, о котором я счел нужным упомянуть:
– Насколько я понимаю, к ней не так просто попасть.
Хаммер засмеялся тем неопределенным смехом, который может означать что угодно.
– Не беспокойся, нас она примет. В любое время.
С той секунды, когда он произнес это, я не поставил бы на Пурпурную Леди ни гроша. И правильно сделал бы.
Читать бесплатно другие книги:
