Соня и Александра Трауб Маша

– Ты же знаешь, что в сезон маму лучше не нервировать, – продолжал повар.

– Но она опять завела разговор, что я должен ответственнее относиться к нашей гостинице. Все утро меня пилила! А я не хочу! Не хочу заниматься этой гостиницей! И знаешь, что я сделал? Отказался от наследства! Так ей и сказал, что мне ничего не нужно!

– Все-таки в детстве тебя неправильно кормили, – повар вытер руки. – Я же тебе предлагал салат для усиления мозгового кровообращения, почему ты его не ел? Если бы ты каждый день ел мой салат, ты бы сначала думал, а потом уже говорил! Зачем ты расстроил Ирэну? Неудивительно, что она схватилась за кисти. Ты хотя бы обо мне подумал?

– А ты тут при чем? – не понял юноша.

– При том, что запах краски уничтожит запах моих трав! А я только что подготовил базилик! Мне нужно срочно закрыть таз. И специи! Мои специи! Ты хоть понимаешь, что ставишь под удар мою репутацию шефа?

– Ты сейчас говоришь так же, как мама, – буркнул юноша, словно недовольный подросток.

– Да! Я буду говорить, как твоя мама, потому что… потому что… прикрой меня… ты меня не видел…

Повар вдруг присел за барную стойку.

– Что? – удивился юноша.

– Иди, неси вино и молчи! – раздался шепот повара.

По тропинке между домами шла женщина. На вид ей можно было дать и сорок, и пятьдесят. Увидев брошенную на поляне гладильную доску, которую Владимир заметил сразу же и расценил как очередной знак общей безалаберности персонала, женщина всхлипнула и без особого энтузиазма начала ее складывать, чтобы убрать. Точнее, сначала задумалась, с тоской глядя на доску. В руках у нее была стопка чистого белья, которое нужно было отнести в дом, и женщина не знала, как поступить – сначала отнести белье, а потом убрать доску, выбивавшуюся из общей картины, или убрать, а потом отнести белье. Некоторое время она постояла в нерешительности, а затем положила белье на шезлонг, стоявший рядом, и потащила доску на место. Назад она вернулась быстро, взяла чистое белье (стопка тут же рассыпалась) и, вскрикнув, начала снова аккуратно складывать простыни и полотенца.

Владимир смотрел на этот процесс с явным любопытством. Его всегда интересовала процедура складывания белья. Женщина делала это особым способом – складывая полотенца не поперек, а вдоль, и затем еще в два раза. Самые маленькие она ловко скручивала в валики. У Владимира тоже были собственные способы складывать футболки и рубашки. Он придерживал края подбородком, ровнял рукава и потом, перекинув, делал складку. Соня вообще не умела ничего складывать. Лишь однажды он попросил ее сложить рубашку, и она сначала разложила ее на кровати, потом загнула рукава… Владимир не выдержал и забрал рубашку, чтобы сложить самому. Соня так и не поняла, почему он рассердился. Из-за рубашки? Он не смог объяснить, что для него это важно, очень важно – как именно лежит рубашка. Они поругались, а Соня обиделась. Он чувствовал себя виноватым и раздраженным, не понимая, в чем именно его вина? В том, что он любит складывать рубашки определенным образом? В том, что Соня не умеет этого делать? Сейчас Владимир с удовольствием смотрел, как женщина ловко и аккуратно складывает простыни. Да, ей пятьдесят, но хорошо выглядит и держится в форме. Ресницы подкрашены, одежда сидит по фигуре. Наверняка очень приятная и милая. Сложив белье, женщина оглянулась и увидела повара, который в этот момент как раз выглянул из-за барной стойки.

– Ты? – Женщина снова уронила белье. – За что ты так со мной? Почему? Почему ты прячешься?

Повар опять нырнул за стойку, спрятавшись, как мальчишка. Владимир утвердился в своих подозрениях: такая хорошая женщина и такой мерзкий типчик этот повар. Недаром он ему сразу не понравился.

– Почему ты все время от меня скрываешься? – Женщина, бросив белье, кинулась к барной стойке. – Немедленно вылезай! Поговори со мной!

Неизвестно, что бы случилось в следующий момент, если бы на полянке не появилась женщина с банкой краски и малярной кистью в руках. Соня немедленно приняла позу вежливой скромной гостьи, слегка уставшей с дороги. Женщина шла решительно, как ходят хозяйки. Она сразу заметила все и всех – хватило одного взгляда. Даже Владимир оторвался от пейзажа и несколько суетливо вернулся на свое место. Юноша соскочил с табурета, схватил поднос и понес его гостям. Повар принялся шинковать морковку.

– Что здесь происходит? – Хозяйка говорила тихо, но очень уверенно.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровалась Соня. – Мы ваши новые гости.

Хозяйка смерила ее внимательным взглядом и улыбнулась Владимиру. Юноша, который расставлял бокалы на столе так, будто это было делом всей его жизни, кинулся забирать у хозяйки банку с краской:

– Мамуль, сегодня жарко, – сказал он, – тебе принести воды?

– Принеси мне шезлонг, – велела хозяйка, – и журнальный столик из гостевого дома с видом на сад. Быстро.

Юноша, судя по диалогу, сын хозяйки гостиницы, кинулся исполнять поручение, едва не сбив женщину.

– Прекрати рыдать, немедленно! – Хозяйка обратилась к женщине, по всей видимости, уборщице или домработнице. – Белье перестелить, все убрать.

Женщина тут же осушила слезы, подхватила белье и скрылась в гостевом доме.

Хозяйка огляделась и явно из вежливости, а не потому, что ей очень хотелось, подсела к Соне и Владимиру.

– Очень рада с вами познакомиться. Меня зовут Ирэна, – хозяйка натужно улыбалась, но Соня смотрела на нее не без восхищения, даже с почтением. – Вы уже познакомились с нашим шеф-поваром? – продолжала хозяйка, обращаясь к Владимиру, и было заметно, что ему это очень льстит. – Можете заказать любое блюдо. У нас домашняя кухня. Все продукты привозит мой сын, Константин. Вы его уже видели. Он работает и официантом, и шофером. Если вы захотите поехать в город, он с радостью вас отвезет, только предупредите заранее. По субботам у нас барбекю. Рыба, мясо. Только сделайте заказ заранее, что вы предпочитаете – мы привозим только свежие продукты.

– Мы от вашего шефа не можем дождаться обычного салата, – Владимир решил пожаловаться хозяйке, раз уж представилась такая возможность. – И нас встречал именно он. Между прочим, с огромным опозданием. Не говоря уже о том, что машина заглохла прямо на серпантине. Я боюсь высоты и пережил паническую атаку.

– Ничего страшного! Наш рейс задержали, наверняка возникла путаница. А салат мы ждем всего несколько минут! – защебетала Соня, испепеляя Владимира взглядом. Во всяком случае, ей казалось, что она испепеляет. – Просто мы с дороги и немного проголодались. А когда мужчины голодны, то всегда злятся. Ну вы же знаете мужчин! Они как дети! А на серпантине мы застряли совсем ненадолго. Я сделала замечательные кадры! Не слушайте его, он всегда бурчит без всякого повода…

Прервав щебетание Сони, хозяйка взмахнула кистью и с грохотом положила ее на стол. От этого жеста Соня непроизвольно отшатнулась, и даже Владимир дернулся, отодвигая стул.

– Салат? Вы ждете обычный салат? – У хозяйки немедленно изменилось выражение лица. Она смотрела мимо и вверх.

– У вас тут так мило, так по-домашнему, – Соня лепетала, не зная, как разрядить обстановку.

– Иди сюда! – Хозяйка сказала это тихо, но не услышать ее было невозможно.

На поляне тут же появился сын, тащивший шезлонг.

– Мамуль, куда тебе его поставить? В тень? Столик уже несу.

– Что? – Хозяйка пребывала в раздумьях и не сразу переключилась на сына.

– Где он? – требовательно спросила она.

– Стол? – Сын явно старался побыстрее сбежать от остекленевшего материнского взгляда.

– Какой стол? Где Макс? Ты опять его покрываешь? Почему гостей встречал он, а не ты? Почему Надя опять в слезах? Что он сделал? Если он немедленно не появится, то я сама вытащу его хоть из-под земли!

Хозяйка сделала вид, что приподнимается со стула.

Константин подавал знаки повару, который выглядывал из кухни.

– Мамуль, он на кухне, а где ему еще быть? Готовит для наших новых гостей. Салат, как они и просили. Наверняка со своим специальным соусом, – Константин лепетал так же, как Соня.

– Со специальным соусом?

Хозяйка все же встала с места, медленно дошла до шезлонга, поставила банку с лаком, положила кисть, освобождая руки, и все так же медленно пошла в сторону кухни.

Соня вжалась в стул. Владимир рассматривал скатерть так, будто впервые ее видел. Константин пятился к гостевому дому, из которого должен был принести стол.

– И если Макс ездил встречать гостей, то где был ты? – гаркнула на сына Ирэна.

– Мамуль, я не слышу. Сейчас принесу стол! – Константин закрыл дверь в домик.

– С тобой я еще поговорю! Позже! И не думай, что я забуду! – крикнула ему вслед хозяйка.

– Я не изменю свое решение! Хоть все тут перекрась, я не буду заниматься гостиницей! – отозвался сын откуда-то с балкона гостевого дома, но очень уж нерешительно.

Хозяйка направилась в сторону кухни, но ей навстречу уже выскочил повар.

– Ирэна, дорогая, ты прекрасно выглядишь! – Он схватил ее руку и начал целовать. – А я как раз хотел идти тебя искать. Ты меня не отпустишь на сегодняшний вечер или на выходные? Все равно же барбекю, а ты знаешь, что это не мой стиль.

– И у тебя хватает наглости меня об этом просить? Почему гости на тебя жалуются?

– Жалуются? Кто? Просто у того обаятельного мужчины язва и ему нужно что-то диетическое. Говоря по секрету, у него еще и простатит, и что-то еще нервное, да, и аллергия буквально на все, и я почти уверен, что еще и… эээ… мужское… э… бессилие… бедный, я просто голову сломал, как ему помочь! Мне кажется, нужно непременно добавить имбирь, как ты считаешь? А еще у него зашкаливает холестерин, тут можно не сомневаться. Очень сложный клиент! Я составлял для него отдельное меню! – Макс склонился к уху хозяйки, впрочем, ябедничал, не понижая голоса. Владимир опять дернулся на стуле и покраснел. Соня в одиночку уже уговорила полбутылки вина и не собиралась останавливаться. – Я предложил ему свой оригинальный фирменный соус, а бедной девочке, его спутнице, десерт для романтического ужина. Я же не виноват, что они отказались! И знаешь, что он заказал? Салат. Обычный салат из огурцов и помидоров!

– Если гости попросили салат, сделай салат, – рявкнула хозяйка, – и никаких выходных. Ты нужен мне здесь. Встанешь и будешь делать барбекю, как миленький!

– Дорогая, ты сейчас просто не в духе. Давай позже все обсудим. Хочешь, я лично сварю тебе кофе. С корицей? Или кориандром? Ты собиралась покрыть лаком шезлонг и стол? Тогда я пойду, накрою свои специи. – Повар склонился к руке хозяйки с поцелуем.

– Это невозможно. Только начало сезона, а мне уже нужен отдых. Кстати, почему Надя опять в слезах? – Хозяйка принялась массировать виски.

– Женщины… Они от меня без ума. Что я могу поделать? Ты же знаешь, как она на меня реагирует. Над чужими чувствами я не властен! – Повар улыбнулся, победно поглядывая на Владимира.

– Я тоже хочу кофе. С корицей, – Соню разморило от вина..

– Макс, будь так добр, свари кофе, – велела хозяйка.

– Я не бармен, а повар! – Макс гордо прошествовал на кухню.

Хозяйка подошла к кофе-машине и приготовила две чашки – для себя и Сони.

– Надя, наша домработница, покажет вам дом, – сказала она.

– Это та женщина, которая плакала? – уточнил Владимир.

Но хозяйка не ответила. Она выпила кофе и сосредоточилась на шезлонге, аккуратными мазками покрывая его слоем лака.

Позже Соня жалела, что проспала самое интересное. Едва они оказались в доме, куда их провела заплаканная домработница, Соня легла на диван и погрузилась в дремоту, еще более тяжелую от того, что пришлась она на пустой желудок.

Надя, видимо, была из тех женщин, которые кормят, убирают, стирают, заботятся, причем делают это по велению души. Сбегав на кухню, она вернулась еще более заплаканная, но со свежим хлебом, куском ветчины, сыром, помидорами-огурцами и бутылкой вина. Проворно сделав сэндвич, так же проворно, с неженской легкостью и сноровкой откупорив бутылку вина, домработница усадила Владимира за стол и уселась напротив – смотреть, как он ест.

– Он каждый сезон женится, – говорила Надя, подкладывая на тарелку Владимира еще один, аккуратно очищенный от кожуры огурец. – Ему ведь уже семьдесят два, а он все не угомонится. И всем рассказывает, что ему шестьдесят четыре. Пять раз был женат, а все свербит в одном месте. Ничему жизнь не научила. – Надя подлила в бокал своему невольному слушателю вина. – Вот опять собрался предложение делать, поэтому и выходной просил.

– Это вы о ком? – уточнил Владимир.

– Так о Максе, поваре! Я вам так скажу: вы его салаты с соусами лучше не заказывайте. Он такое туда намешивает, что в желудке никак не перемешивается. Так вот ему втемяшилось в голову, что его соусы чуть ли не чудодейственные. От всех болезней излечивают. Доктор хренов. А у самого болячек – не счесть. И только я о них знаю. Своим пассиям он про них не рассказывает. А сам волосы красит! Ну разве это нормально? Волос-то не осталось, а он, как женщина, все седину закрашивает, чтобы помоложе да посвежее казаться. И вы его не слушайте – он языком чешет, как корова траву жует. Я его все истории наизусть знаю. И все его приемчики – к ручке приложиться, комплимент сделать да поохать. А к мужчинам он ревнует. Как видит гостя старше сорока, так сразу его от простатита начинает лечить. Или от нервов. А уж язву каждому второму «ставит», знахарь доморощенный. Попадет в одном случае из трех, так чуть ли не экстрасенсом себя чувствует. А кто сейчас здоров? Нет таких. В любого пальцем ткни – гнилое место найдешь. Я так вам скажу, у кого что болит. Это у Макса и простатит, и язва, и нервы. А уж как он начнет про свои подвиги сексуальные заливать, так не остановишь. Ну, я вам по секрету скажу: подвиги так себе. И другие подвиги видали. Но у него же самомнение! Каждое лето влюбляется, курортный роман у него, видите ли, и сразу делает предложение, говорит, что эта любовь – на всю жизнь. И что? Женщин понять можно. Каждой приятно. А если немолодая и давно без мужчины, так ей бальзам на душу. Под таким натиском никто не устоит. Если бы мне так в уши заливали да сразу жениться позвали, то и я бы не устояла. Хочется ведь женского счастья. И семьи хочется, чтобы не одной доживать. Вдвоем-то всяко легче.

Ну а потом, когда глаза открываются, да отпуск к концу подходит, все его невесты исчезают. Никому он не нужен, получается. И приползает сюда, ко мне. Готовить не может, страдает, переживает, лежит с приступом – язва его открывается, хозяйка сердится, гости голодные ходят. Кому такое понравится? Он вам уже говорил, что он гений? Нет? Так еще скажет раз двести. Раз гений, его терпеть должны. Не понимает, старый дурак, что никому не нужен. И где он работу такую найдет, чтобы гостей изводить своими соусами? Хорошо, что Ирэна его терпит. Да я принимаю. Все надеюсь, что угомонится, получит по лбу, так неповадно будет. А он – снова-здорово. Еще и Константин матери нервы треплет. Но тот ладно, по молодости, по дурости. А этот? Вот опять за старое. Ладно, пойду я. Ирэна наверняка уже в бешенстве – лаком даже здесь пахнет. Если ее не остановить, она тут все краской зальет. Успокаивается она так. Мечтает Константину передать дела гостиницы и заняться реставрацией мебели. Вот это все – ее рук дело. А тот тоже, как младенец, все из-под маминой юбки не вылезет. Здоровый мужик, а ведет себя как подросток. Они с Максом – два сапога пара, вот и покрывают друг дружку. Скачут, как козлы, да выделываются, как петухи. Сил нет смотреть. А когда хвост прижмет, так один к мамке кидается, а другой – ко мне. Ох, где бы сил взять да терпения? Ирэна – она святая. Все прощает. Я так не могу. Плачу часто. И этого ирода задушить готова.

Надя явно восторгалась хозяйкой.

– Ирэна такая умница, такая трудяга! Все здесь сделала. А какой у нее вкус! Бусы деревянные может как бриллианты носить. Из старого куска ткани роскошную обивку сделать. Что-то передвинет, переставит, подкрасит и все – интерьер для журнала. Кому сказать, где она эти стулья нашла, не поверят. Все в дом несет, как птичка. Гнездо вьет. Такую могла карьеру сделать, а вот наступила на свою гордость, чтобы мужчинам ее хорошо было. Я так не могу, стараюсь, но не получается. Поэтому одна. Муж был, да не сохранила я его. Теперь думаю, что надо было смолчать, стерпеть, пережить. Жила бы сейчас спокойно и унитазы бы не чистила. Я ведь ничего и не умею… Жизнь прошла, а я так и не выучилась.

– Почему ничего не умеете? Вы так красиво складываете белье! Я видел! Даже залюбовался, – признался Владимир.

Надя улыбнулась – ей был приятен не столько комплимент, сколько внимание.

– Ох, за столько лет любой научится и складывать и застилать, – скромно сказала Надя.

– Нет, тут тоже особый талант надо иметь.

Владимир, накормленный и напоенный, с бокалом вина сел в кресло под кондиционер и наконец смог рассмотреть обстановку. Да, талант и вкус у хозяйки были, вне всяких сомнений. На столе стоял деревянный поднос, расписанный гранатами. Гранаты выглядели как настоящие – слегка подмятые и отлежавшие один бок, как будто надрезанные рукой торговки на рынке, чтобы продемонстрировать спелые внутренности. На стене висела картина. Точнее, багет. Стена – каменная, шероховатая – была самой картиной. Обивка на стульях тоже явно ручной работы. Сами стулья – старые, давно утратившие былую молодую прочность, не сдавали позиций. Сиденья, латаные, перетянутые не единожды, стертые, залитые, отчищенные, полинявшие от пятновыводителей, тем не менее смотрелись трогательно, как смотрятся пыльные и сероватые тюлевые занавески в доме у пожилой дальней родственницы. Или связанные много лет назад крючком салфетки, трогательно и наивно украшающие журнальный столик. Стулья были непарные, собранные на блошином рынке или распродаже – два деревянных, один с мягкими подлокотниками, еще один похожий на трон, с высокой деревянной спинкой. Но они не мешали друг другу за одним столом, а смотрелись ансамблем, будто члены дружной семьи. Высокая спинка – для отца семейства, мягкие подлокотники – для супруги, деревянные – для детей. В прихожей трогательно жались к стене табуретка и детский деревянный стульчик с вырезанной на спинке лошадкой. И не было ни единого сомнения, что на этом стульчике когда-то сидел Константин, и лошадку Ирэна вырезала специально для сына. Да, гостиничный домик, впуская все новых и новых гостей, умудрялся оставаться домашним. То ли за счет тарелок, таких же разномастных, как и стулья, то ли бокалов, собранных из разных сервизов. Вот, салатник на столе – точно из сервиза – наверняка подарок на свадьбу или юбилей. Двадцать шесть предметов. Перламутр. Интересно, в других домах так же? Наверняка.

– В каждом доме – свой стиль. Ирэна так хотела, – домработница будто прочла мысли Владимира, – каждый дом даже имеет имя. Вот ваш дом называется «Хора».

– Почему?

– Случайно получилось. Ирэна назвала его «Терпсихора», в честь музы танцев. Константин вместо того, чтобы принести одну деревянную заготовку – написать название, – принес две. Но Ирэне так даже больше понравилось. На одной части она написала «Терпси», на другой – «Хора». Вешал табличку, конечно, Константин. Прибил неправильно, местами перепутал, выдергивал, снова прибивал. Неудачно ударил, и первая часть разломилась. Ирэна решила, что это – знак. И оставила только вторую часть.

– Забавно.

– Ладно, пойду я. Отдыхайте, – сказала домработница.

Она придержала дверь, аккуратно щелкнув замком, за что Владимир был ей благодарен.

Соня спала на диване, слегка похрапывая. Раньше Владимир за ней такого не замечал. Он поднялся на второй этаж, где располагалась спальня. Сначала он даже не понял, где оказался. Над кроватью висели полотнища ткани. В комнате было темно и прохладно. На ощупь прошел к стене, где в его представлении должно было быть окно, но вместо этого наткнулся на дверь. Значит, здесь балкон, запертый на время жары глухими ставнями. Минут десять Владимир дергал за все ручки, за все выступы, нажимал на ставни, тянул, толкал, давил, но ставни не открывались. В какой-то момент он, как слепец, обшарил руками каждый сантиметр двери, но секрет открывания ставен так и не разгадал. Измученный, он лег на кровать под балдахин и уснул сразу же, хотя к балдахинам у него до этого было однозначное отношение. Владимир их боялся. Наверное, есть такая форма фобии – боязнь, что балдахин упадет, укутает, как куколку, и в нем, как младенец в жестком пеленании, задохнешься.

Его разбудил звук душа. Соня вышла из ванной свежая, молодая и прекрасная. Одним движением она распахнула ставни балкона и впустила свет – уже не яркий, послеполуденный, даже ближе к закатному. Впрочем, Владимир не знал, который час, сколько он проспал, и мог допустить, что уже рассвет. Балкон оказался крошечным, с видом на автостоянку – пятачок на полторы машины. Оставалось удивляться, как там помещается мотоцикл-скутер и две малолитражки. Даже стоянки коснулась рука Ирэны – ограничителями для парковки служили две напольные садовые вазы. Там же рос красивый куст дикой розы. А скутер соседствовал с кактусом внушительных размеров. Владимир думал о том, как машины выезжают с автостоянки, учитывая приткнувшийся к стене мусорный бак, и бордюр, ограждавший рощицу. Соня в нижнем белье ойкнула и прикрылась занавеской. Со стоянки донеслись восторженные возгласы и крики:

– Соня! Соня! Вы будете мясо или рыбу сегодня на барбекю? – Владимир узнал голос повара Макса, из чего заключил, что спал он всего пару часов и есть надежда, наконец, нормально поужинать. – Я еду за продуктами, дорогая!

– Что ты будешь? – почему-то шепотом спросила у Владимира Соня.

– Мясо, – ответил Владимир.

– Я буду рыбу, а Владимир – мясо, – прокричала Соня в балконную дверь.

– Он не будет есть мясо! Я у него даже не спрашиваю! – крикнул в ответ Макс. – Он будет есть мой салат из двадцати ингредиентов! Я приготовлю специально для него. И пусть он только попробует отказаться от моего салата!

– Он обязательно попробует! – прокричала Соня.

– Ни за что, – буркнул Владимир. – Или мне дадут сегодня нормальный кусок мяса, или я завтра же уеду.

Соня села к трюмо и начала причесываться. Владимир, лежа под балдахином, смотрел на нее. Точнее, на трюмо. Точно такое же было у его бабушки. Деревянное, с круглым зеркалом, которое можно было опускать и поднимать. С маленьким шкафчиком, который – он в этом не сомневался – слегка заедал и открывался не без усилиий – чтобы прятать дамские украшения и косметику. Бабушка открывала его с легкостью, а Владимир, сколько ни пытался заглянуть в секретный ящик, так и не мог справиться с хитрым замком, который нужно было приподнять, а потом резко отпустить. Он даже со ставнями не справился, а Соня легко их открыла. Об этом он подумал уже с неудовольствием. Перед трюмо стояла крошечная, игрушечная табуретка, на которой нужно было не только уместиться, но и удержаться. Табуретка обязывала держать спину и вытягивать шею – иначе невозможно было поймать собственное отражение в зеркале. Соне давалось это без труда. Она орудовала кисточкой, мурлыкала и выгибала спину. Не для него, для себя.

– Мне нравится, когда ты так на меня смотришь, – сказала она, поймав его взгляд в зеркале.

– Я не на тебя смотрю, – ответил искренне Владимир, что мало когда себе позволял. Искренность он считал таким же неуместным качеством или привычкой, как кричать на весь двор, выясняя, что люди предпочитают на ужин. – Кстати, ты храпишь, – сообщил он Соне, удивляясь, что под этим балдахином, пыльным, но стильным, надо отдать хозяйке должное, он говорил первое, что приходило на ум и срывалось с языка.

– Я храплю?

Соня в ужасе замерла. Но этот взгляд Владимир уже знал. Соня его использовала во всех случаях, когда нужно было испугаться, сильно удивиться или так же сильно обидеться. Точно так же она реагировала на его замечания по поводу правильного складывания вещей на полке.

– Да, ты храпишь, – подтвердил Владимир.

Образ Сони, лежащей на диване со слегка приоткрытым ртом, выдувающей рулады, тут же встал перед его глазами. И эта Соня, сидящая напротив, красивая, до неприличия красивая, превратилась в ту Соню – храпящую, искреннюю, уставшую, голодную, пьяную, не пойми зачем оказавшуюся рядом с ним.

Владимир рассматривал складки балдахина, думая о том, что знает о Соне и что его связывает с женщиной, ради которой он лишил себя спокойной, размеренной жизни с Александрой, подходившей ему во всем. До такой степени, что Владимир иногда думал, что живет с самим собой, только в женском обличии. Нет, неправильно – Александра была такой, как ему нужно, как ему хотелось. И он знал, как его жизнь с ней сложится дальше. Поминутно. И вдруг появилась Соня – женщина, с которой невозможно было ни разговаривать, ни жить. С которой не знаешь, что произойдет в следующий момент. С которой он каждый день оказывался на серпантине.

Надо признать, что Соня не была уж совсем дурочкой. Да, она не блистала умом, но судьба и природа, наградившие ее красотой и обделившие мозгами, дали ей в виде бонуса легкость, непоколебимый оптимизм и счастливую судьбу. Она могла и пальцем не пошевелить, а звезды складывались удачно – помимо ее воли. Иначе как объяснить тот факт, что Соня, мечтавшая стать актрисой, провалилась, поступая в театральное училище, но сумела окончить институт по маловнятной специальности и получить работу секретаря в крупной компании. С точки зрения Владимира, Соня не то что секретарем, уборщицей бы не могла работать. Но нет: и работа была, и деньги, и без интима.

Соня относилась к счастливой безвозрастной породе женщин, которые в тридцать выглядят на двадцать три, в тридцать семь – на тридцать, а в сорок – все равно на тридцать, но уже только со спины. В пятьдесят им опять двадцать три, опять же если смотреть со спины, а если с лица – то непонятно. У них появляются морщины, что можно отнести на счет излишнего увлечения ультрафиолетом, но взгляд остается детским – в нем нет ни мудрости, ни опыта, ни грусти, ничего. Такие вечно детские глазенки, в которых можно прочитать все, о чем она думает и что чувствует. Вот сейчас немного подумает и рассердится, а уже в следующий момент расплачется. Но если она радовалась, то глаза светились таким неподдельным восторгом, который уже даже пятилетние дети растеряли.

Когда они только начали встречаться, Владимир подолгу разглядывал ее лицо, пытаясь определить, что именно его так привлекает и одновременно отталкивает. Он пришел к выводу, что все дело было в симметрии, которая не свойственна человеческим лицам, но была характерна для Сониного.

Та девочка из детского сада, Кристина… У нее была любимая кукла. Она приходила с ней в садик и всюду таскала за собой. Без куклы Кристина не могла провести ни минуты, что омрачало жизнь маленького Володи, который очень любил Кристину и так же сильно не любил ее куклу. Володе казалось, что кукла, сидевшая на стульчике рядом со своей хозяйкой, следит за ним взглядом. И куда бы он ни двинулся, вправо, влево, увернуться от стеклянных всевидящих глаз куклы было невозможно. Он проводил эксперименты, прятался под столом, отбегал, но кукла следила за ним, он это точно знал. Он не раз тайком отрывал кукле руки, ноги и голову, а воспитательница под плач Кристины возвращала на место части тела. Соня напоминала ему одновременно и Кристину, и ее куклу.

Соня отличалась от Александры, да и от других женщин, которых знал Владимир, натурой – смешливой, легкой, быстрой. Она не могла подолгу страдать, не была злопамятной и завистливой. Она была доброй, участливой, открытой и совершенно беззащитной. Когда возникали трудности, она сверкала очаровательными ямочками на щеках, которые и покоряли в первый момент, и раздражали потом. Она могла заплакать, но слезы были тоже кукольные, ненастоящие, пропитанные хлоркой, как вода из крана, которую можно открыть и закрыть. Слезы были такие же бутилированные, как лед, стаявший со склонов Альп и упакованный в пластик.

Для полноты картины Соне, конечно же, следовало быть сиротой, или девушкой со сложной судьбой, или из глубинки. Но Соня была москвичкой при живых родителях, пусть и разведенных к взаимной радости. Отец давно жил в другой семье, до которой Соне не было никакого дела. Мать, от которой Соне достались ямочки, тоже пребывала в счастливом браке, то ли четвертом, то ли пятом по счету. Еще у Сони была бабуля, которая любила позвонить любимой внучке и начать описывать имущество, которое достанется ей в скором будущем. Бабуля считала, что внучку очень поддержит мысль о скором наследстве. Впрочем, бабуля умирать не собиралась: делала по утрам гимнастику, соблюдала режим, совершала оздоровительные прогулки и ответственно «выхаживала» годовую медицинскую страховку в хорошей клинике.

Вот, собственно, и все, что знал Владимир о Соне. О прошлом они оба не сговариваясь молчали. Владимир не собирался посвящать ее в свои отношения с Александрой, да и узнавать о Сониных победах ему не очень-то хотелось.

Ее мелкие проявления чуткости и заботы Владимира трогали. Он знал за собой недостаток – говорил очень тихо. И Соня кивала и сразу соглашалась, когда не могла расслышать то, что он сказал. Владимир это точно знал – проводил эксперимент, такой же дурацкий и детский, как с куклой Кристины в детском саду. Бурчал под нос чушь и знал, что Соня улыбнется и скажет: «Да, конечно». Она даже предпринимала попытки приготовить ему завтрак, не сразу, но сообразив, что он сам делает бутерброд и совсем не нужно смешивать ингредиенты, пытаясь намазать на хлеб масло и прикрыть все колбасой. Соня ставила на стол масленку, варила яйцо, резала хлеб. Однажды даже сварила ему овсянку. Владимир попросил ее больше этого не делать. За своим питанием он следил сам, разобравшись с мультиваркой. Да, ему не хватало Александры, которая собирала ему в пластиковый контейнер ланч и колдовала над паровыми котлетами. Но Владимир мог поесть и в кафе рядом с домом, где стал постоянным клиентом. Там даже суп подавали именно той температуры, которую он предпочитал.

И если вопрос питания он решил быстро, то с собой договориться не получалось. Зачем он жил с женщиной с прекрасной фигурой, не менее прекрасными ямочками на щеках, волосами, руками, глазами, ресницами, всем, что только может быть прекрасным, которая не давала ему ничего? Ни тепла, ни света, ни искренности, ни любви. Он жил с куклой, которая следила за ним взглядом, куда бы он ни отошел. Куклой с пластмассовыми руками, отлитым по форме идеальным телом, стеклянными глазами идеальной формы, сверкающими синим цветом, которого не бывает в природе, и пустыми, полыми внутренностями, которые он хотел заполнить, но не знал чем и, главное, зачем. Может, в этой полости и заключалось ее и его счастье?

– Я хочу искупаться перед ужином, – сказал Владимир, решительно выбираясь из-под полотнищ ткани и из собственных мыслей.

– Но я уже помыла голову и кремом намазалась! – воскликнула Соня.

– Я один схожу.

Владимир быстро надел плавательные шорты, взял полотенце и с облегчением вышел из дома. Именно с облегчением. Поначалу ему нравилось смотреть, как Соня «рисует» лицо, мажется кремом, одевается, рассматривает себя придирчиво в зеркале. Но теперь этот процесс вызывал у него даже не раздражение, а отторжение. Смытая Соня прорисовывалась, превращаясь в красивую женщину, рядом с которой он чувствовал себя некомфортно и которой не соответствовал. Он не мог представить Соню беременной, кормящей, в песке из детской песочницы. Он не имел над ней власти. Даже материальной, что выводило его из себя. Соня зарабатывала, он не знал точно, сколько именно, но она ни разу не попросила у него денег. Все, что ей было необходимо, она могла купить сама. При этом была искренне равнодушна к деньгам, драгоценностям и вещам, что совершенно не укладывалось у Владимира в голове. Если были деньги, она их тратила. Если не было, не тратила. Ей не нужны были бриллианты и шубы. Владимиру не приходилось выпрыгивать из штанов, чтобы удовлетворить потребности подруги. Он ведь ее даже не завоевывал. Встретились пару раз и начали жить вместе. Без притирок, договоренностей, условий и требований.

Почему Соня, а не Александра? Владимир не знал. Искал ответ и не находил. В Александре было все, что ему нравилось, – и сдержанность, и терпение, и умеренная, не бросающаяся в глаза красота. Про таких женщин не говорят «красивая», скорее «милая», «приятная», «по-своему очаровательная». Они подходили друг другу. Да и мозги у Александры были. Но он ее бросил, так и не женившись. Устал быть виноватым, что не желает семьи, детей и зарегистрированного брака. Нет, Александра ничего не требовала, но Владимир устал сам от себя. Он знал, что она ждет, знал, что готова ждать еще, не будет давить. И от этого страдал еще больше, чувствуя себя подлецом. Может, если бы она надавила, поставила перед выбором, попросила, забеременела, использовала бы любые женские способы, чтобы довести его до загса, было бы проще? Он бы согласился, чтобы жить спокойно дальше, без чувства вины, которое росло с каждым днем. Но она не попросила.

– Почему? – спросила Александра, когда он сообщил ей, что они должны расстаться.

Она смотрела на него как на чужого, постороннего человека, от которого можно ожидать чего угодно.

– Я не знаю, – ответил Владимир.

И это было честно. Он не знал.

Теперь он шел в сторону пляжа и вспоминал Александру. Очень хотелось ей позвонить и сказать, что ему плохо без нее. Что он сидит в семейной гостинице, куда его притащила Соня, ест бутерброды, которые сделала домработница, и на ужин его ждет салат из двадцати ингредиентов от сумасшедшего шеф-повара. Он не в отеле, не в ресторане с вышколенными официантами, а в этом «райском местечке», куда еле добрался. Он хотел ей рассказать, как они едва не свалились в пропасть, как он спал под балдахином, как узнал, что их домик имеет собственное имя. И Александра бы его поняла: она бы посмеялась, пошутила, и ему бы стало легче. Она бы сказала, что делать дальше. Только одного он не смог бы ей объяснить – почему он сюда вообще поехал.

На полянке перед баром домработница Надя застилала столы бумажными скатертями. Хозяйка Ирэна разглядывала свежевыкрашенный шезлонг, который под взглядом матери переносил туда-сюда Константин. Повар Макс колдовал в зоне барбекю, чем был явно недоволен.

Владимир свернул на неприметную тропинку между домами, не желая мешать хозяевам своим присутствием. Он спугнул кошку, сидевшую на ступеньках, увидел крошечную грядку с заботливо подвязанными помидорами, споткнулся о шланг, который так и не был убран после полива, и, наконец, дошел до пляжа.

Пляж был крошечный, но чистенький. Ступени вели вниз, утопая в песке. Сбоку притулился навес с инвентарем для водных развлечений. Листок бумаги, прикрепленный к гвоздю, сообщал, что весь инвентарь – только для гостей комплекса, которых просили после использования вернуть все на место. Владимир осмотрел имущество – детские надувные круги, нарукавники, одна двухместная байдарка и одна одноместная, правда, без весел, детские совочки, ведерки, корзина с ракушками, наверняка собранными детьми, и небольшая стопка шезлонгов.

Владимир взял один, решив полежать спокойно. Перетащил его за выступ скалы, подальше от любопытных взглядов. Однако пляж все равно не предполагал уединения: с той самой террасы, которая сразу привлекла Владимира, открывался вид не только на море, но и на все, что происходило на пляже и за скалой. Так что гости, решившие выпить кофе в послеполуденный зной, могли наблюдать и за тем, что происходит в баре, и за теми, кто жарился на пляже. Прямо стратегическая точка для любителей быть посвященными в жизнь соседей.

Когда Владимир оказался за скалой, где уже не было песка, а лежали камни, он увидел мужчину, который сидел на раскладном стульчике и смотрел на море. Единственный пятачок, куда Владимир мог пристроить свой шезлонг, оказался занят.

– Простите. – Он потащил шезлонг назад.

– Там уже началось? – окликнул его мужчина.

– Еще нет. Готовятся, – ответил Владимир.

– Здесь хорошо. Я люблю это место, – сказал мужчина. – Идите, я подвинусь. Знаете, еще три года назад ступени сразу выходили в воду. Я так специально придумал. Чтобы сразу в воду. А теперь у нас пляж и песок. Я не люблю песок, люблю камни. Раньше лучше было и народу меньше. Вообще никого. Я выходил на лодке в море и фотографировал ступеньки, уходящие в воду. Очень красивые фотографии, я вам покажу.

Владимир с трудом установил свой шезлонг рядом со стульчиком мужчины и прилег.

– Меня зовут Дмитрий, – представился собеседник и протянул руку.

– Владимир, я гость здесь. Только сегодня приехал.

– Сегодня барбекю, – сказал Дмитрий.

– Я знаю, – буркнул Владимир, недоумевая, отчего всем далось это барбекю. – Пообедать я так и не смог. Спасибо, домработница бутерброд дала.

– Значит, вы уже познакомились с Максом? – расхохотался Дмитрий. – Тогда вам придется выдержать его салат из секретных ингредиентов. Со специальным соусом. Каждый сезон он увеличивает количество ингредиентов. Сколько на этот раз? Пятнадцать?

– Двадцать, – ответил Владимир. – Обещал специально для меня приготовить.