Спасенная с «Титаника» Флеминг Лия

Глава 90

Близилось Рождество. Селеста составляла список покупок в мясной, кондитерской и зеленной лавках. Несмотря на тяжелые времена, нужно отметить праздник как полагается. Если бы вспомнить, что и как делала Мэй… На кухне ее отсутствие ощущается особенно остро.

В этом году многие мужчины остались без работы, так что для их семей праздник будет невеселым. Сама Селеста успела поработать на продуктовом складе и в магазине одежды. Говорят, в стране глубокая экономическая депрессия.

В отличие от многих, Селесте повезло: у нее есть дом и семья – люди, которым она небезразлична. Вдобавок в Ред-хаусе не сидят без средств – Арчи и Селвин регулярно приносят домой деньги. Да, они везунчики и потому обязаны делиться с другими. На Рождество Селеста хочет порадовать Эллу, хоть немного подбодрить ее после тяжелого года. Из Кэннок-Чейс привезут елку, а на соседней ферме уже заказана индейка. Для детей из городского приюта Селеста готовит небольшие чулки с подарками.

Элла заканчивает выпускной курс, специализируется на скульптуре. Кроме того, она подрабатывает в младшем отделении Бирмингемской школы искусств, каждый день ездит на поезде и отчаянно влюблена.

Она так тщательно скрывала имя предмета своей страсти, что Селеста начала опасаться, уж не женат ли этот тип и не водит ли девушку за нос. Однако Кир Уолш оказался худым, нескладным и взъерошенным молодым человеком одних лет с Эллой, социалистом с твердыми убеждениями в отношении политической ситуации и прав трудящихся. Он преподавал рисование с натуры, не посещал церковь и поначалу косился на семью Эллы с подозрением. Его родители были ирландцами, осевшими в Бирмингеме, но Кир никогда о них не упоминал и говорил исключительно о митингах, предвыборных кампаниях и о том, что средний класс не имеет понятия об условиях жизни в городе. По мнению Селесты, грубоватый, хотя искренний и честный юноша; «нешлифованный алмаз», как сказал бы каноник Форестер.

Селеста видела, как светилось лицо Эллы, когда за столом Уолш читал им лекцию о распространении фашизма в Италии и Германии. Девушка от него просто без ума, а он смотрит на нее с изумлением, словно не верит, что такая красавица внимает каждому его слову.

– Вряд ли он ей подходит. Она еще совсем ребенок, – как-то за ужином шепнула Селеста на ухо Арчи. – Мне было столько же, когда появился Гровер, и вот чем закончилось.

– Сейчас все иначе, – возразил Арчи. – У молодых больше возможностей быть самими собой. Если они любят друг друга, то найдут общие точки.

– Но у него такие радикальные взгляды! – не соглашалась Селеста, наполняя чулки мандаринами и орехами. – Он говорит, в Европе скоро вспыхнет новая война. Германия наращивает мощь, строит железные и автомобильные дороги – использует труд своих безработных. Это ведь не так, войны не будет, правда?

– Они едва знакомы, да и Кир, похоже, из тех парней, которые не торопятся с женитьбой, – рассмеялся Арчи. – Пусть себе встречаются.

Селеста до сих пор не открыла Элле тайну ее происхождения и настоящую причину их с Арчи поездки в Болтон. История Мэй и Джо подтвердилась, однако о ребенке никто не мог сказать ничего определенного, за исключением того, что у четы Смитов родилась девочка. Викарий тоже не сумел помочь, сказав в свое оправдание, что крестил сотни младенцев. Одна из девушек с бумагопрядильной фабрики вскользь обронила, что Джо был светловолосым, тогда как Мэй утверждала, что он брюнет. Удастся ли Селесте когда-нибудь раскопать факты? Она не хочет говорить об этом с Эллой, пока не будет иметь на руках доказательств.

Никак не удается найти подходящий момент, чтобы начать этот разговор, заново вскрыть глубокую рану – вот в чем проблема. Селеста терзалась сомнениями: может, вообще забыть обо всем? Арчи, однако, ее аргументы не казались убедительными.

– Мы обязаны рассказать Элле о наших предположениях, она имеет право выяснить правду. Ей ведь даже о «Титанике» неизвестно!

– Хорошо, расскажу, только сейчас не время. Она не слушает никого, кроме своего Кира.

В этом году Рождество выйдет скромным, и главным событием сочельника будет полуночная служба в соборе. Селеста отправила Родди подарок, надписав на посылке адрес автобазы в окрестностях Акрона, где он теперь обитает. Ей ничуть не жаль, что мальчик оставил Оук-корт. В длинном письме он подробно описал сцену своего ухода. Селеста охотно посмотрела бы, как Гровер корчится на полу, получив дозу своего же лекарства. Она разорвала все контакты с мужем. Когда Элле станет известно, как в действительности обстояло дело, и когда жизнь опять наладится, Селеста будет добиваться развода, но все по порядку.

Вместе с приятелем Уиллом Родди постепенно создает собственный парк большегрузных автомобилей. В их подчинении целая команда водителей, нанятых по контракту. Они занимаются перевозкой грузов из штата в штат, накручивая на спидометры тысячи миль.

Хотя Родди теперь сам зарабатывает себе на хлеб, в его письмах по-прежнему сквозят неудовлетворенность и тревога. Селеста чувствует, что сын разочарован тем, как повернулась жизнь. В Англию он не собирается, Селеста перестала и спрашивать об этом. Зачем ему теперь возвращаться? И все же разлуку с сыном переносить тяжело. Конечно, Элла ей как дочь, однако в сердце на первом месте всегда Родди, единственный сын. Рядом с ней хватает родных людей, но сейчас все равно все не так, как в прежние времена, когда они жили впятером – она, Мэй, Элла, Родди и папа. Как весело они проводили Рождество! Жизнь казалась проще и интересней: нужно было придумать, чем развлечь пожилых священников, не пропустить репетиции рождественского хора, купить детям подарки и спрятать их в укромном местечке – сколько счастливых воспоминаний…

Селеста улыбнулась и вздохнула, вспомнив, что старая жизнь держалась на обмане, который она сочинила по поводу своего возвращения, на секретах, что хранила Мэй, да и семьей в обычном понимании они не были.

Появление в доме Арчи многое изменило. Теперь Селвину есть с кем поговорить о том, как в доме не хватает Мэй. Благодаря Арчи Селвин сумел завязать с выпивкой и еще дальше продвинуться в деле помощи ветеранам. Благодаря ему зарубцевалась часть старых душевных травм, нанесенных войной. Арчи и Селвин говорили на темы, общие для них, бывших солдат. В свою очередь, Селеста может только догадываться, что оба пережили. Это что-то вроде тайного братства, куда нет входа гражданским, – такое же чувство единения возникло между нею и Мэй, разделившими события кошмарной ночи в апреле 1912 года.

Однажды утром, делая последние покупки к Рождеству, Селеста завернула в Музейный сад. Мэй порадовалась бы, узнав, что она зашла проведать памятник капитану Смиту. Неухоженная статуя являла собой печальное зрелище: обгажена птицами, едва видна в разросшемся кустарнике. Селеста вспомнила гордого, подтянутого капитана, когда тот прохаживался по палубе, зорким глазом наблюдая за экипажем и пассажирами. Как печально окончил он свои дни…

Селеста взглянула в резко очерченное лицо капитана Смита и обнаружила, что говорит с ним, словно он способен ее слышать: «Что мне делать с девочкой, которую вы спасли? Кто она? Откуда взялась? Как открыть ей правду, не причинив боли? Жаль, вы не можете рассказать мне, что видели».

Статуя капитана пробудила в душе Селесты ворох воспоминаний о той ужасной ночи. Она поежилась, чувствуя себя глупо, – ну вот, стоит на холодном ветру и разговаривает с куском камня. «Я делаю это ради моей подруги Мэй, – промолвила она. – Мы называли друг друга «сестрами по «Титанику». Катастрофа связала нас навеки».

Про себя Селеста отметила, что на мемориальной табличке «Титаник» не упомянут; это название никто не хочет помнить, а Эдвард Джон Смит – капитан, чей многолетний добросовестный труд не снискал уважения. Пожалуй, Селесте стоит почтить его память – освежить скульптуру, взявшись за ведро и тряпку. Она обратила внимание на четко выделяющиеся буквы: «К. Скотт» – фамилию женщины-скульптора, точно воссоздавшей сходство с реальным человеком.

Мэй как-то рассказывала ей, что Элла вообразила себя дочерью одного из членов экспедиции капитана Скотта. «Представь, в какое положение она меня поставила! Мне пришлось объясняться с учительницей».

Да только ты рассказала не все, а лишь то, что от тебя ожидали услышать. Никто не усомнился в твоих словах, как и в твоем праве на этого ребенка. Я видела, что видела, и предположила то же, что остальные. Я всегда была на твоей стороне и теперь стала хранительницей тайны. Кто такая Элла? Есть ли на свете кто-то, кто знает о ней больше нас?

Глава 91

Италия, 1927 г

Сойдя на берег, Анджело поцеловал итальянскую землю. Неужели он вернулся в милую, старую Италию? Он проделал долгий путь от Марселя, но уже на палубе парохода почувствовал себя лучше, вдыхая бодрящий морской воздух и слушая оживленные разговоры пассажиров. На Анджело было добротное теплое пальто и шляпа – Кэтлин настояла на покупке обновок перед отъездом из Нью-Йорка. Не нужно считать его инвалидом, он просто едет домой и везет родне уйму подарков, фотографий и новостей.

Путешествие через океан прошло гладко, потом Анджело ехал на поезде, а потом, до самой фермы, на телеге – вверх по тропам, доступным только мулам. В золотых лучах тосканского солнца все казалось меньше и неторопливей, чем прежде. Теперь Анджело – городской житель, а не деревенский мальчишка. Он с трудом понимает местный диалект, на котором вырос, и все же невероятно счастлив вернуться к этим душистым холмам.

Старушка-мать упала в его объятия – маленькая, ссохшаяся, совсем непохожая на сильную, крепкую женщину, которая махала ему на прощание почти двадцать лет назад. Годы страданий избороздили ее некогда красивое лицо глубокими морщинами.

– Анджело, мальчик мой дорогой, дай взглянуть на тебя… Какой ты худой, какой бледный! Слава богу, я дожила до твоего возвращения. Ну, входи же, входи.

Анджело чувствовал себя почетным гостем: ему отвели комнату на верхнем этаже, постелили самый лучший матрас, а под кровать специально поставили a vaso da notte – ночную вазу, чтобы не нужно было спускаться в уборную.

Соседи взирали на Анджело с благоговейным страхом, точно на пришельца из иного мира, ощупывали его костюм и пальто, разевали рты в беззубых улыбках.

На стол подали суп – zuppa, пасту, сыр, домашнее вино, оливковое масло и великолепный castagnaccio – хлеб из каштановой муки. Еда источала прекрасный аромат свежести, рожденный солнцем и плодородной землей, и разительно отличалась от пищи из жестяных консервных банок, которые несколько месяцев ехали через океан.

Анджело растрогался, увидев, что все его письма и открытки прикреплены к стене, в уголке над алтарем, – драгоценные письма, явно перечитанные по многу раз. Он почувствовал укол совести – надо было писать чаще.

Он столько всего должен рассказать, объяснить. Его считают богатым городским франтом, а вовсе не больным, безработным неудачником, который сумел выбраться сюда только благодаря выплате из социального фонда. Эти люди не желают слышать ничего подобного. Они хотят получить подтверждение, что, отпуская своих сыновей в далекие края, поступают во благо и жертва оправданна. Анджело не станет их разочаровывать.

Он уже успел забыть, в какой нищете жила семья и почему ферма не могла прокормить так много ртов. Теперь, сидя у жарко натопленной угольной печки, Анджело многое замечал. Младший брат Джанни, высоченный парень, которого он в последний раз видел мальчуганом в коротких штанишках, с тревогой поглядывал на него, опасаясь, что Анджело приехал насовсем и потребует свою долю в наследстве.

– Садись, ешь. – Отец подтолкнул его к столу первым.

– Только если все будут есть вместе со мной, – ответил Анджело, зная, что ему полагается самая большая порция. – Доктор сказал, я слишком много ем, это вредно для здоровья, – улыбнулся он и похлопал себя по животу. – Так что простите, если не слопаю все. Вы и так меня балуете.

На лицах кое-кого из детей отразилось явное облегчение; они тут же принялись уписывать угощение. Разве может он отнять у них кусок хлеба? Анджело откинулся на спинку стула, жалея, что его собственной семьи нет рядом. Они сейчас так далеко…

Сердцем он чувствовал, что встреча с домом пойдет ему на пользу, как и новые таблетки, которые нужно принимать каждый день. Однако, прежде чем предаваться радости и веселью, следует выполнить еще одну обязанность. Он должен пойти к родственникам Марии и отдать дань уважения ее памяти. Ему просто необходимо кое-что выяснить… Пальцы Анджело погладили в кармане крохотную пинетку – она пролежала там всю дорогу. Узнает ли он в конце концов правду об этом кружеве?

Глава 92

Акрон

Родди задержался в гараже – нужно убедиться, что отправки уйдут вовремя, ведь федеральные дороги уже сковало зимним холодом. Несмотря на пасмурную декабрьскую погоду, все пребывают в приподнятом настроении. Над головой Родди висят бумажные цепочки, хотя от этого унылый офис едва ли выглядит более празднично.

Автотранспортный бизнес приносит неплохие деньги, главное – обеспечить груз на обратный рейс. Они даже заключили договор со страховой компанией, застраховали риски при перевозках между штатами. В каждом штате свои законы, свои требования к лицензиям. Уилл опять в рейсе, поскольку Джимми Малоун в очередной раз сказался больным.

Джимми – самый ненадежный из водителей. Если не держать его в узде, он будет приходить на работу, когда вздумается. Двум молодым боссам нелегко управляться с опытными «зубрами», которые провели за рулем всю свою жизнь; отдавать распоряжения шоферам, готовым спать на земле и гнать по многу часов без перерыва ради экономии времени и денег. Джимми не стесняется прибегать к самым разным ухищрениям, лишь бы отлынить от работы. Однако, если нужно, Родди и Уилл умеют проявить жесткость: им уже приходилось увольнять тех, кто пытался надуть контору.

«Фрахт экспресс» почти на равных конкурирует с крупными компаниями вроде «Роудвей» и «Карго», хотя заказов хватает на всех. Родди с самого начала знал, что этот бизнес обречен на процветание. Правда, чтобы купить новый грузовик и помещение под автобазу, ему пришлось воспользоваться деньгами, которые оставил в наследство дедушка Паркс.

Родди старался не забывать о бабушке, регулярно появлялся в церкви. Они обедали в загородном клубе в Портидже или в ресторане какого-нибудь акронского отеля, и за едой она посвящала его в дела отца.

– Он уже не такой надменный, как раньше. В «Даймонд раббер» вовсю затягивают пояса, так что о продвижении по службе речи не идет. Гровер потерял кучу денег на неразумных вложениях, продал Оук-корт и переехал в Талмедж. Я не намерена жить вместе с ним, для меня это слишком далеко. Я переберусь к Эффи Морган. Она вдова, и лишние деньги ей не помешают. Дом у нее большой, для двоих места более чем достаточно, да и тебя там ждет постель в любое время. – Хэрриет посмотрела на внука без особой надежды.

– Второй этаж гаража меня вполне устраивает. Удобно жить и работать в одном месте, – пожал плечами Родди.

За прошедшее время он сблизился с бабушкой Хэрриет, а ее характер с возрастом стал мягче. На этих встречах вдали от Гровера она раскрепощалась и была самой собой. Хэрриет рассказывала Родди о жизни в Акроне, когда она была еще девочкой, с гордостью показывала ему свои фотографии из альбома. Долгие годы под пятой у сына подошли к концу.

– Мы, Парксы, всегда держали голову высоко, так что не нарушай традицию, когда добьешься успеха, но и не заносись. Ты все работаешь и работаешь, неужели до сих пор не завел подружку? – Этот вопрос страшно интересовал Хэрриет, и она постоянно пыталась познакомить внука с «приличными барышнями».

– Бабуля, ну разве у меня есть время ухаживать за девушками? – вздыхал Родди.

– Умей делать дело, умей и позабавиться, юноша, – улыбалась Хэрриет.

Приятно, что бабушка о нем беспокоится, однако пока ему не до подружек. Во всяком случае, его не привлекают набожные девицы из церкви с тошнотворно-сладенькими улыбочками. Он не собирается повторять родительских ошибок.

Родди полностью устраивает нынешняя жизнь: поездки на Восточное побережье, через горы в Виргинию, на север и юг – в любую точку страны, куда можно доставить один груз и вернуться назад с другим. Резиновые шины – не проблема, главная опасность – крутые дороги и усталость, но под сиденьем у него всегда есть фляга с кофе. Обедая в придорожных кафе, он завел знакомства с другими дальнобойщиками и уже знает, с кем можно состязаться в скорости.

После той роковой ночи, когда он пришел в дом Уилла и попросился переночевать, Родди перестал оглядываться на прошлое и задумываться, как иначе могла бы сложиться судьба. Сейчас он сам себе хозяин, король дорог, и сам способен выполнить любую работу, которую поручает своим подчиненным. Он живет полной жизнью, даже «через край», как говорит встревоженная бабушка. Родди расстался с манерами ученика дорогой частной школы. В бизнесе выживает тот, кто сильней. Бог с ним, с Рождеством. У Эффи Морган или родителей Уилла для него всегда найдется кусок жареного мяса. Конечно же, он отправил подарки в Личфилд, даже ухитрился раздобыть две пары перчаток на меху для Эллы и миссис Аллен.

Родди сидел в закусочной, когда до его слуха донеслись протяжные голоса хора, исполняющего рождественский гимн по радио. На мгновение сердце защемило от тоски: вспомнились Личфилдский собор, озаренный свечами, праздничный стол в гостиной, украшенный плющом и остролистом, сливовый пудинг Мэй, в котором он всегда старался найти серебряную монетку, хлопушки со смешными колпаками внутри, шарады, песни у рояля и бодрые прогулки по стаффордширским полям на второй день Рождества.

Теперь все это далеко-далеко, в другом мире, а он, Родди, – мужчина, занятый мужским делом. Даже если он одинок, если труд тяжел, а результат непредсказуем, это его собственный выбор, и пути назад нет. Рождество – лишь дата в календаре, еще один рабочий день. И все-таки в глубине души ему хочется побывать дома. Дома? Прошло ведь уже столько лет…

Глава 93

Фрэнки Бартолини любил мессу навечерия Рождества: мерцание свечей, приглушенное шарканье прихожан во время торжественной процессии, когда священник кладет в ясли фигурку младенца Христа и освящает их. Фрэнки, служка в алтаре, чувствует собственную важность: облаченный в белое, он держит подсвечник на длинной ножке, пока священник нараспев читает молитву.

На улице идет снег, с неба сыплются пушистые хлопья, точь-в-точь как на рождественской открытке. Со своего места Фрэнки видит мать – на ней лучшая шляпка, золотисто-рыжие волосы на висках тронуты сединой. Патти глазеет по сторонам, выискивает друзей. Джека, как обычно, нет. Он вообще не ходит в церковь.

В этом году они впервые отметят Рождество без отца. В семье все бодрятся, хотя сильно тоскуют. Папа с огромным нетерпением ждал поездки в Италию и уже прислал им несколько открыток, однако его нет с ними больше месяца, и мама очень сильно скучает.

Денег на подарки и сладости взять негде. Работать приходится много, мама экономит каждый цент. Впрочем, скоро ей придется кормить на один рот меньше: Фрэнки уедет в семинарию учиться. Там он проверит, не ошибся ли с призванием. Он считал себя дезертиром, пока не увидел гордую улыбку мамы: «Ты родился на свет, чтобы служить Господу, и уподобишься Самуилу, сыну Анны, который среди ночи трижды услышал глас Божий, призывающий его. Не волнуйся, мы справимся. Патти уже кое-что зарабатывает выступлениями с ансамблем, да и папа скоро вернется, так что выкини из головы все мысли насчет того, чтобы бросить учебу. Следующий год мы начнем с чистого листа… Кажется, только вчера мы с вашим отцом познакомились в старом соборе Святого Патрика. Нас свело горе, а вместе мы обрели радость. Негоже печалиться заранее. У нас будет счастливое Рождество, Фрэнки, я точно знаю».

– Мама, когда мы пойдем домой и будем кушать печенье? Ты же обещала, – захныкала Патти. Ей всегда хочется есть.

Фрэнки задрал подол ризы и выудил из кармана две монеты по двадцать пять центов.

– Зайди в кондитерскую, а потом устроим пир.

– Фрэнки, – вспыхнула Кэтлин, – это же твои «хоровые» деньги, ты специально копил.

– Ну и что? Сегодня Рождество, всем полагается угощение.

На него и так уходили все деньги из семьи, ведь он учился в школе. Жест Фрэнки – не более чем выражение признательности, однако он рад, что может сделать хотя бы это. Джек заявится домой под утро, нагруженный вином, сладостями и подарками, и никто не станет задавать ему лишних вопросов. Он знает, как выжить, и давно приносит домой больше, чем Фрэнки. Джек хитер и ловок, точно крыса, он не позволит семье умереть с голоду.

Однажды Фрэнки докажет родным, что все жертвы, на которые семья шла ради него, не были напрасны. В день, когда он принесет обет, ниточки, связывающие его с семьей, разорвутся навсегда. Жизнь Фрэнка перестанет принадлежать ему, но до этого еще далеко. Сегодня Рождество, и все должны веселиться.

Глава 94

Натянутую атмосферу за столом не могли смягчить даже традиционные развлечения Дня рождественских подарков. В лице Эллы читалось страдание. В конце концов она закуталась с ног до головы и ушла в сад, в свою заледенелую мастерскую, а Селвин опять взялся за старое и ушел пить в соседний паб. Селеста уже начала думать, что зря так суетилась с приготовлениями к празднику. Даже Арчи выглядел серьезным и задумчивым. Она принесла ему бокал хереса и села рядом.

Арчи поднял глаза.

– Я хочу жениться на тебе, – объявил он. – Нам давно пора жить, как нормальным людям. Я устал быть тайным жильцом, любовником из шкафа.

– Это не так, – возразила Селеста.

– Выслушай меня, – перебил Арчи. – Нынешнее положение вещей тянется почти десять лет. Нам следует обратиться за советом к адвокату. Я должен знать, что ты будешь обеспечена, если со мной что-то случится.

– Я и так обеспечена… более-менее.

– Ничего подобного. Ты живешь в доме брата и проедаешь отцовское наследство, от которого, наверное, уже ничего не осталось. Я хочу, чтобы ты жила со мной, носила мою фамилию.

– Разве ты не счастлив здесь? – растерянно спросила Селеста, видя решимость на резко очерченном лице Арчи. С чего вдруг его разобрало?

– Разумеется, с тобой я счастлив где угодно, но ты? Как можно жить под постоянным давлением обстоятельств? Воспитывать чужого ребенка само по себе трудно, а Элла и вовсе не подарок в последнее время.

– Просто она еще слишком молода и неопытна. Для меня она как родная. У нее сложный период, поэтому рядом с ней должна быть женщина, которая поможет советом.

– Наша юная леди вполне способна зарабатывать себе на хлеб. Очень скоро она покинет этот дом под ручку с кавалером, но, надеюсь, не раньше, чем ты все ей откроешь.

– Нет, нет, пока не могу. Ты же видишь, в каком она состоянии. Так и придушила бы этого Уолша! Играет с ней, как с котенком, то оттолкнет, то опять поманит. Нужно подождать. Элла сейчас очень расстроена.

– Селеста, я больше не могу ждать, я и так слишком долго терпел. Тебе давно пора устроить собственную жизнь. Селвин прекрасно обойдется без твоей заботы, да и Элле пора рассказать правду.

– Как легко у тебя получается раскладывать все по полочкам! Я не позволю, чтобы ты или кто-либо другой планировал за меня мою жизнь. И что за спешка насчет Эллы? – Селеста чувствовала себя несправедливо обиженной. К чему вести неприятные разговоры в праздничный день?

– Я всего лишь хочу, чтобы ты подумала над моими словами. Я – не коврик для вытирания ног, у меня тоже есть чувства.

– Знаю, только… – Селеста тяжело вздохнула.

– У тебя всегда так. Вечно ставишь чужие интересы впереди своих собственных. Почему ты не хочешь принимать решения? Элла должна знать все, что известно нам. Неправильно скрывать это от нее.

– А что для нее изменится? – резко бросила Селеста. – Некоторые тайны – как останки затонувшего корабля: лучше их не трогать. Все женщины с младых ногтей учатся хранить секреты. Не стоит ворошить прошлое. – И почему Арчи так упрямится?

– Будет честно, если мы обо всем расскажем. Утаивая секрет Мэй, мы лжем, и это такая же ложь, как то, что я обычный квартирант. В конце концов, это оскорбительно по отношению к нашим друзьям.

– Прошу, прекрати.

– Прекратить что? – Элла стояла в дверях и с подозрением смотрела на них. – Что на этот раз я сделала не так?

– Ничего, милая, мы просто разошлись во мнениях.

– Вы упоминали мое имя. Так из-за чего спор?

– Арчи хочет, чтобы я получила от Гровера развод и мы поженились, – выкрутилась Селеста и покраснела.

– А я тут при чем? – Элла вызывающе скрестила на груди руки. – Вы говорили обо мне, я своими ушами слышала.

Повисла пауза. Селеста перевела взгляд на Арчи, ища поддержки, но тот лишь передернул плечами.

– По-моему, Селеста хочет тебе кое-что сказать.

– Не теперь, дорогая. Мы все немного взвинченны.

Элла не отступала.

– Что, что плохого я сделала? Вам не нравится Кир, знаю, зато он нравится мне.

– Дело совсем не в нем. – Селесту начала бить дрожь. – Кир никак с этим не связан. Видишь ли… – Она не договорила. – Арчи, будь добр, принеси мне хереса.

Арчи кивнул и вышел из комнаты, оставив Селесту наедине с Эллой. Что ж, никуда не денешься… Она постарается преподнести новость как можно мягче.

– Идем наверх, – сказала Селеста и быстро встала. Надо торопиться, пока остатки мужества ее не покинули.

Она подошла к большому шкафу для белья на лестничной площадке, открыла дверцу и извлекла оттуда старый чемодан, запрятанный в самый дальний угол.

– Помнишь? Мы забрали эти вещи из квартиры у Ломбард-Гарденс.

Элла равнодушно пожала плечами.

– Детские одежки, и что?

– Я говорила, они твои. Посмотри, какое прелестное кружево.

– Ну, и? Я их не трогала, они все пропахли нафталином, – сморщила нос Элла. – При чем тут это?

– Мама никогда не упоминала, что привезла эти одежки с «Титаника»?

– Нет, а с какой стати? Родди как-то говорил, ты была на том пароходе.

– Так же, как ты и твоя мама… – Селеста умолкла, ожидая реакции.

– Правда? Я плыла на знаменитом корабле, который пошел ко дну? Это тогда утонул мой папа? Почему же мама молчала? Не понимаю… – Нахмурив брови, Элла погладила крохотную распашонку.

– Все не так просто…

– Хейзел упадет в обморок, когда узнает. Надо же, я была на «Титанике», потом оказалась в шлюпке, и меня спасли. А-а, вот как вы познакомились с мамой. Я часто задавалась вопросом, как это вы с ней… И все-таки, почему она ничего мне не говорила?

– Мне нелегко произносить эти слова, Элла… Перед смертью твоя мать открыла мне тайну, которая касается тебя. В ту ночь ее мужа унесло волнами, он скрылся из виду, прижимая к груди их маленькую дочь Элен. Мэй спасли, вытащили из воды в ту же шлюпку, где сидела я. Потом к шлюпке подплыл капитан Смит и передал спасенного им младенца. Ребенка отдали Мэй, и этим ребенком была ты. Только утром, при свете дня она поняла, что ты – не Элен, но к тому времени уже не нашла в себе сил расстаться с тобой.

Элла смотрела на Селесту расширившимися глазами, пытаясь осмыслить шокирующую новость, и медленно качала головой, словно не верила услышанному.

– И ты знала уже давно? – спросила она. – Мама призналась только тебе? Зря ты ее послушала, она была не в себе. Однажды она уже говорила, что я – не ее дочь, но это неправда. Она не могла украсть чужого ребенка. – Элла сбежала вниз по ступеням. – Не верю! Зачем ты сказала мне?

– Арчи считает, я должна была сделать это сразу, как только узнала сама. Прости.

– Простить тебя? Не ты, а та женщина должна просить прощения. Как она посмела похитить младенца?

– Не надо так! Мэй всегда любила тебя как родную. Ты стала ее дочерью в ту самую минуту, как она взяла тебя на руки. На «Карпатии» – пароходе, который подобрал спасенных пассажиров, никто тебя не признал, поэтому Мэй решила, что Господь сохранил ей жизнь для того, чтобы она стала тебе настоящей матерью.

– Тогда кто же я? – В голосе Эллы зазвенел гнев. – Скажи, кто я такая! Ты отняла у меня одну личность, так дай другую. Где мне искать настоящих родителей?

– Не знаю… в списках пассажиров «Титаника», наверное. На твои вопросы должны быть ответы. Мы можем попытаться все выяснить.

– Каким образом? Прошло столько лет… Кого теперь интересует «Титаник»? И вообще, это не твое дело! Ты мне не родня! – с горечью выпалила Элла.

– И никогда ею не была, хотя все равно считаю тебя своей дочерью. Прости. Я знала, что открыть тебе правду будет нелегко. Сама не понимаю, почему сейчас решилась. Видимо, Рождество – особенное время для семей, у которых так много воспоминаний… Мы все начинаем с ностальгией вспоминать прошлое… – неуверенно промолвила Селеста, однако Элла ее не слушала.

– У тебя есть семья. У меня – никого. Ты только что лишила меня всего, что я считала своим. Надеюсь, ты удовлетворена.

Арчи вошел в гостиную и молча поставил на стол серебряный поднос. Его глазам предстали две женщины, мрачно взирающие друг на друга.

– Элла, прошу, не вини Селесту. Это была моя идея. Ты слишком долго не знала, как все обстоит на самом деле, и я рад, что сейчас наконец правда открылась.

– А я не рада! Сами пейте свой дурацкий херес. Я ухожу!

Элла вылетела из комнаты, затем громко хлопнула входной дверью.

Подавленная Селеста опустилась на стул.

– Арчи Макадам, ты доволен? Загнал меня в угол, заставил пойти на конфликт… Господи, сколько неприятностей, сколько слез, и все из-за того, что тебе потребовались ответы, из-за твоего собственного шаткого положения! Ты хотя бы понимаешь, что натворил?

– Не нервничай, наберись терпения, все будет хорошо.

– Не читай мне нотаций! Чертик выскочил из табакерки, и обратно его не засунуть. Я иду спать… одна. Побудь разочек «обычным квартирантом». Спокойной ночи!

Селеста крутилась без сна. Нужно пойти к Элле и успокоить ее. Нужно наполнить грелку горячей водой и отнести в холодную спальню Арчи. Нужно… а, к черту все «нужно». Сегодня она подумает о себе. Конечно, хорошо бы выспаться – утро вечера мудренее, – но она слишком зла, утомлена и напугана. Ночь будет длинной.

Элла принесла в сарайчик лампу. В этом маленьком убежище есть примус и стул; здесь же хранятся все ее незаконченные работы. В голове роились тысячи отрицаний услышанного, хотя сердцем она понимала, что это правда. Имя «Элен» мама произносила в бреду, когда лежала в больнице. «Ты не моя дочь!» – кричала она на берегу моря, когда Элла была еще подростком. Да, это правда. Тайны и обманы, скрываемые в течение долгих лет, превращали ее отношения с матерью в фарс. А какая нелепость – выдумка про Джо Смита, утонувшего моряка! Память Эллы беспорядочно выхватывала из прошлого разговоры, странные случаи, обрывки фраз, звучавших в семье.

Казалось, будто ровные стежки ее жизненного пути в одно мгновение закрутились, спутались и лопнули. Всего несколько слов, произнесенных Селестой, разрушили всю историю Эллы. Кто она теперь? Кем была раньше? Откуда взялась? Жив ли хоть кто-нибудь, кому известно о ней?

«Не смей об этом думать! Ты – призрак, ничто, самозванка!» В бешенстве Элла принялась швырять на пол эскизы и инструменты. Схватив резец, она вонзила его в лицо скульптуры, которое уже обрело черты ее матери. «Ненавижу всех!» – истерически выкрикнула она, продолжая наносить удары гипсовой голове. Работа, на которую Элла потратила месяцы, оказалась уничтожена в пылу неистовства, а когда гнев иссяк, на смену пришла опустошенность. Бессильно уронив руки, Элла стояла и тупо смотрела на сотворенную ею разруху. По щекам текли слезы.

– Я не останусь здесь… – прошептала она.

– Еще как останешься, юная леди. Останешься и наведешь порядок. Посмотри, сколько трудов пропало из-за твоей истерики. – Дядя Селвин вошел в студию, подняв лампу повыше, чтобы осветить царивший внутри хаос. – Как жаль… Ну, тебе стало лучше?

– Уходи! – рявкнула Элла.

– Итак, ты узнала правду и злишься. Между прочим, правильно делаешь. Все скрывали от тебя этот секрет. Получается, ты – не та, кем себя считала?

– Ничего ты не понимаешь! – всхлипнула Элла. Теперь ей было стыдно и неловко.

– И ты будешь говорить мне, что я понимаю, а чего не понимаю? Я считал себя джентльменом, юристом, честным и порядочным горожанином, но когда я выбирался из траншеи, чтобы ринуться в атаку, до меня вдруг дошло, что я – совсем другое создание: зверь, убийца, бездушный автомат, который ведет людей на бойню, где их разрывает в клочья. Я закалывал штыком незнакомцев в припадке слепой ярости. После боя я был уже совсем не тем человеком, который перелезал через бруствер. На то, чтобы разобраться, кто же я на самом деле, и ответить на другие вопросы, у меня ушли годы и годы. Хочешь сказать, жизнь, крышу над головой и свою любовь дала тебе чужая женщина? Ты действительно считаешь ее чужой? Разве Мэй не жертвовала ради тебя последним пенни? И пусть по крови она не родная, не смей даже заикаться, что она о тебе не заботилась! Ты испытала шок, тяжелый шок, и теперь многое изменилось. Да, это повод жалеть себя, хандрить и дуться на всех нас. Но, знаешь ли, Элла, есть другой вариант, хотя и более трудный: жить дальше и заниматься тем, что получается у тебя лучше всего, сознавая, что ты наделена свыше прекрасным даром: глазами и руками художника. – Селвин мерил шагами тесную студию, сверля Эллу взглядом. – Пока ты заставляешь этот дар работать, он тебя не покинет. Дашь ему угаснуть, и он больше не вернется. Ты этого хочешь?

Элла не помнила, чтобы Селвин когда-нибудь произносил такую длинную речь.

– Я хочу знать, кто я. Без этого никак нельзя.

Селвин пожал плечами.

– Согласен, но только не сегодня. Вряд ли ты сумеешь докопаться до истины в День рождественских подарков. Все давно спят. Я приготовлю тебе какао.

– Нет уж, спасибо, – отрезала Элла. – Ты все время кипятишь молоко, а я ненавижу пенки.

Она посмотрела на Селвина: он протягивал руки, чтобы обнять ее.

– Мы не родня, это правда, но я всегда относился к тебе по-особому, так же как к Мэй… Пора спать. Утром все покажется нам не таким страшным.

При свете фонаря они спустились по обледенелой тропинке. Элла мучилась стыдом, чувствовала себя усталой и опустошенной, как выжатый лимон. Селвин прав: выяснение собственной личности подождет до завтра. Несмотря на пережитое потрясение, какая-то часть души Эллы давно подсказывала ей, что она не похожа на мать. Глядя на Мэй, она никак не могла представить, что та носила ее под сердцем. Этот маленький червячок сомнения вызывал у нее мучительное чувство вины, так что со временем Элла научилась не обращать на него внимания. Теперь же, когда правда открылась, она испытывала непонятное удовлетворение от того, что интуиция ее не подвела.

Элла остановилась и запрокинула голову в ночное небо, где светила луна и мерцали звезды. Кто я? Как мне это выяснить? Есть ли в мире хоть один человек, которому это известно?

Глава 95

Италия