Путь воина. Секреты боевых искусств Японии Маслов Алексей

"Хагакурэ Бусидо" содержит по этому поводу примечательный рассказ. Как-то третий сегун из рода Токугава - Иэмицу пригласил к себе двух вассалов, прославленных в боевых искусствах, и потребовал от них изложить секрет победы в бою. Первый подданный изложил свои мысли на трех листах бумаги, а второй начертал лишь несколько фраз: "Никогда не следует задумываться над тем, что хорошо и что нехорошо. Спрашивать, что нехорошо, так же плохо, как спрашивать, что хорошо. Вся суть в том, чтобы человек никогда не вдавался в рассуждения".

Прочтя эти строки, Токугава Иэми-цу сказал: "Вот то, чего я хотел".

Итак, суть поведения самурая заключена не в том, чтобы давать оценку происходящему, но именно "не вдаваться в рассуждения", то есть действовать так, как предписывают ритуальные нормы.

Именно отсутствие рассуждении должно характеризовать истинного воина. По сути, это право - рассуждать - в рамках японской культуры дано лишь высшим дайме, в то время как рядовой самурай и вассал обязаны следовать лишь предписаниям долга. В другом пассаже из "Хагакурэ" так напрямую и говорится: "Бусидо запрещает увлекаться рассуждениями. Рассуждающий воин не может принести пользы в бою".

Как видим, о том утонченном благородстве и манерности, которые Запад привык приписывать самураям, говорить не приходится. Здесь существует лишь особая мудрость боя - мудро все то, что ведет к победе над соперником, причем к победе любыми средствами. Конечно, нас не удивят рассказы о том, как шпионы ниндзя нападали из засады и всаживали свой короткий меч в спину жертве, которая умирала, даже не увидев лица своего палача. Но, что самое поразительное, ничуть не реже такими способами пользовались сами самураи: вызывали противника на дуэль и до поединка подсыпали ему в вино яд, наносили удар в спину, душили спящего. В кинофильмах мы привыкли видеть двух благородных самураев с открытыми лицами, которые вежливо предупреждают друг друга о нападении, долго стоят один перед другим, подняв мечи, а после сражения победитель лично хоронит побежденного, воздавая ему почести как достойному сопернику.

Что ж, такое тоже встречалось, хотя чаще можно было наблюдать картину прямо противоположную. Главное, "убить врага", и ни в одном каноне не сказано, что это необходимо сделать в открытом поединке. Лучший пример тому - истории о том, как самый великий фехтовальщик средневековой Японии Миямото Мусаси побеждал своих врагов. Посмотрим, как конкретно славное "самурайское благородство" проявлялось в реальной жизни одного из самых умелых воинов за всю историю Японии.

В двадцать один год молодой Мусаси приезжает в императорскую столицу Японии город Эдо. Здесь разворачивается его конфликт со знатным семейством Есиоки, о котором еще долго рассказывали истории. Большинство членов клана Есиоки были отменными бойцами и служили инструкторами воинских искусств в доме сегуна Асикага, что было весьма высокой честью, которой удостаивались немногие мастера фехтования.

Причиной конфликта стал давний спор между родами Мусаси и Есиоки. Несколько лет назад сам сегун пригласил Мусаси Мунисая - отца Миямото в Киото для показа боевой техники и обучения гвардии. Дело в том, что Мунисай отлично владел стальной дубинкой дзитэ с крюком на конце для захвата меча соперника. Приглашение "заезжей" знаменитости вызвало естественное недовольство у Есиоки, которые в течение многих лет монополизировали в Киото преподавание боевых искусств среди высших самураев и аристократий. Пришлось Мусаси-старшему сразиться с представителями Есиоки, и он выиграл два поединка из трех, последний же провести не успел. Таким образом, спор между двумя семействами остался незаконченным, Есиоки считали, что выиграть им помешала досадная случайность, и окончательно разрешить эту ситуацию мог лишь Мусаси-младший. И вот решено было провести, как и раньше, три поединка между Мусаси и представителями Есиоки.

За городской чертой состоялся первый поединок Миямото Мусаси с главой рода Есиоки Сэйдзиро. Сэйдзиро был вооружен дорогим длинным мечом, Мусаси же бросился на него с простым деревянным мечом, несколько раз огрел по голове, опрокинул на землю и стал немилосердно избивать и топтать ногами лежащего. Слуги отнесли Есиоки в дом, где от позора тот срезал у себя с головы волосы, закрученные в пучок (темафгэ), - символ самурайской чести. На второй поединок с братом опозоренного Сэйдзиро - Дэнситиро Мусаси вообще изрядно опоздал. Йаконец, явившись на бой, Мусаси за несколько взмахов деревянным мечом (как видим, "благородную" катану он вообще не очень любил использовать) раскроил череп своему противнику, отчего тот и скончался.

Честь знатного самурайского рода Есиоки была сильно задета, и этот клан вновь послал Мусаси вызов на бой. На этот раз его соперником должен был стать лучший фехтовальщик этого дома, средний сын Сэйдзиро - Ханситиро, молодой воин, которому не исполнилось еще и двадцати лет, но одержавший уже несколько побед в открытых поединках. Бой решено было проводить на опушке соснового бора, что прилегал к рисовой роще. Как же решил сражаться с этим почти юношей многоопытный Мусаси? На этот раз он избрал тактику, ничем не отличающуюся от тайных методов ниндзя. Мусаси, вооружившись своими любимыми парными мечами, заранее спрятался в рощице и стал поджидать Сэйдзиро с его свитой. Кортеж прибыл, и самураи стали с нетерпением ожидать Мусаси. Наконец, терпение всех иссякло и было решено, что грубиян на этот раз убоялся встречи с молодым, но именитым воином и скрылся из Киото. Все стали собираться в обратный путь. И в это мгновение, отлично рассчитав момент, когда все расслабятся, Мусаси выскочил из засады, одним ударом отсек голову Сэйдзиро и, ловко орудуя двумя мечами, пробился сквозь толпу слуг, скрывшись из виду.

Позже произошел еще один примечательный случай, который может служить отличной иллюстрацией к мифу о "благородном отношении к мечу". В 1612 году противником Мусаси оказался знаменитый воин Сасаки Кодзиро. Дело происходило в городке Огуре, что в провинции Бунзэн, славившейся своими кузнецами, изготовителями мечей и искусными фехтовальщиками. Но, даже на фоне этих мастеров талант Сасаки Кодзиро считался выдающимся. Этот еще молодой и полный сил воин разработал школу, названную "Цубамэ-гаеси" ("Кувырок ласточки") за изумительные движения мечом, чем-то напоминающие трепетание хвоста ласточки в полете. Прибыв в город, Мусаси, чей задиристый нрав был уже всем хорошо известен, первым делом обратился к местному дайме Хосокаве Тадаоки, на чьи деньги и содержалась школа Цуба-мэ-гаеси, с просьбой разрешить сразиться с Сасаки. Высочайшее разрешение было получено, вызов на поединок принят, и бой назначен на восемь часов утра следующего дня. Было определено и место - небольшой островок в нескольких километрах от Огуре.

Мусаси же тем временем спокойно отправился пировать в дом своего старого друга Кобаяси Таро Дзаэмона, где пропьянствовал всю ночь. По Огуре же поползли слухи, что Мусаси, напуганный рассказами о мастерстве своего противника, просто сбежал из города.

Наступило утро боя. Сасаки Кодзиро вместе со своими слугами и секундантами прибыл на место поединка. Он уже ждал почти час, а Мусаси все не было. Все уже решили, что Мусаси действительно просто испугался, а Сасаки, потеряв терпение, послал гонца за своим противником. Гонцом вызвался быть некий Сато Окинага, который когда-то учился фехтованию у отца Мусаси. Именно он вел предварительные переговоры по поводу дуэли двух мастеров и не мог поверить, что великий Миямото Мусаси испугался. И действительно, Мусаси, оказывается, просто крепко спал после бурной ночи, и Сато Окинаге потребовалось немало усилий, чтобы разбудить его.

Пробудившись, Мусаси невозмутимо выпил воду из тазика для умывания и неторопливо перешел в лодку. Сато сел на весла, а Мусаси, наспех подвязав волосы грязным полотенцем, бумажными лентами перехватив рукава кимоно, чтобы не мешались в бою, принялся обстругивать обломок старого весла, пытаясь превратить его в некое подобие меча - свой меч он где-то позабыл. Так и не завершив работы и решив, что обструганной рукояти будет вполне достаточно, он вновь заснул в мерно покачивающейся лодке.

Лодка причалила, и великий Мусаси с обломком весла в руках сошел на берег. Кодзиро и его свита, пораженные, взирали на встрепанного и неопрятно одетого Мусаси, у которого даже не было меча. Сам же Мусаси, нимало не смутившись, ринулся с деревяшкой на Кодзиро. Тот едва успел выхватить свой меч и отбросить ножны в сторону. Этот жест был встречен колким замечанием Мусаси: "Правильно, они тебе больше не понадобятся!"

Бой между двумя великими фехтовальщиками начался, все приготовились к долгому поединку, и никто не ожидал, что исход дуэли будет столь быстротечен. Кодзиро сделал стремительный выпад, которым он поразил немало врагов, но Мусаси моментально отпрыгнул в сторону и огрел противника обломком весла по голове. Удар был страшен, Кодзиро, не издав ни звука, замертво повалился в траву. Однако, падая, этот великий воин продолжал крепко сжимать меч в руках, клинок которого сначала задел полотенце, которым была повязана голова Мусаси, а затем рассек пояс у его штанов-хакама. Хакама сползли вниз, открыв изумленным секундантам и ученикам некоторые интимные части тела великого Мусаси Миямото. Тот же невозмутимо поклонился присутствующим (самурайский ритуал обязывает!), развернулся и направился обратно к лодке.

Обратим внимание - Мусаси здесь использовал даже не тренировочный деревянный меч бокэн, которым самураи нередко отрабатывали приемы, а простой обломок грязного весла. Вряд ли здесь приходится говорить и о благородном отношении к противнику, которое якобы предписывает Бусидо, - не сложно понять, сколь оскорбительно для самурая, когда его соперник выходит на бой с куском деревяшки.

Но откуда же возник этот миф о "благородном воине"? Здесь мы должны осознать, что западная и японская традиции могут подразумевать под благородством и честью совсем разные понятия. Для самурая благородство, в частности, заключалось в том, чтобы любой ценой не уронить честь своего рода и господина, а отнюдь не в любезностях и мушкетерской куртуазности по отношению к противнику. Здесь важна малейшая уловка, например, Мусаси, конечно же, не случайно регулярно опаздывал на бои, заставляя противников нервничать, терять самообладание, сам же демонстрируя презрение к своему сопернику. Подчеркнем еще раз - не уважение, а именно презрение. Презирая противника, он топтал ногами лежащего на земле Есиоки, убивал из засады юношу, который ожидал открытого боя, убивал даже тех, кто заведомо слабее него. Что это - жестокость? Нет, это самурайская культура в чистом виде, без мифов и побасенок.

Не стоит забывать, что существует здесь и момент наигранности, и есть различия между книжным идеалом "благородного воина" и реальным поведением самураев. Примечательно, что народные рассказы наполнены историями из жизни Мусаси, похожими на те, которые мы привели выше. Поступками Мусаси Миямото восхищались, им стремились подражать, а значит, шли на хитрость и обман, нападали из засады, дезинформировали противника, распуская о себе слухи.

Нравственный идеал любезного милосердия и благородства к врагу так и оставался идеалом, он существовал в основном оторванно от реальной самурайской жизни. И в то же время составлял ее весьма важную часть именно из идеалов, мифов и преданий ткалась материя самурайской культуры.

Жестокое благородство

Но почему? Откуда такая негуманность в самурайской культуре? Разве все эти многочисленные и достаточно жестокие убийства не противоречат самому благородному духу Бусидо?

В японской культуре выше гуманности стоит практицизм. Скажем, намного практичнее именно добить упавшего и даже сдающегося противника, нежели помиловать его, дабы он не успел прийти в себя и броситься опять в бой.

Отношение к человеческой жизни в традиционной Японии было утилитарным, и все поступки определялись именно практическим результатом, а не отвлеченными нормами морали. Например, в японских деревнях в XVIII- XIX вв. существовал обычай регулярного детоубийства, который именовался "прореживанием" ирезко сдерживал прирост населения. Происходило это отнюдь не из патологической жестокости, а из чисто практических соображений урожай был небогатым, а крестьянский труд малопроизводительным. Поэтому считалось, что намного гуманнее убить детей еще в колыбели, нежели заставлять их жить на грани голодной смерти.

Жестокость считалась на государственном уровне признаком могучей власти, которая карает того, кто "утратил облик человека". Казни были чрезвычайно жестоки и проходили обычно при большом стечении народа. Людей зарывали по пояс в землю и убивали, пронзая бамбуковыми палками, четвертовали, медленно варили. Шанс стать "преступником" и подвергнуться мучительной пытке и столь же чудовищной смерти был даже у самураев. Нередко ниндзя из числа низкоранговых самураев умирали в котлах с кипящей водой.

Самураи рождались и умирали в обстановке чрезвычайной жестокости и умаления ценности человеческой жизни. Да и что есть жизнь? "Лишь отблеск предутреннего луча в капле росы на листке". За нее не стоит держаться и о ней не надо сожалеть, ценности сама по себе жизнь не представляет. Для самурая намного важнее были мысли не о том, как избежать смерти, но как правильно умереть.

Нередко трупы казненных преступников отдавали самураям на опробование мечей. Впрочем, не только преступников. Например, свод самурайских законов XVII в. недвусмысленно предписывал: "Если же лицо низшего сословия, такое как горожанин или крестьянин, будет виновно в оскорблении самурая речью или грубым поведением, его можно тут же зарубить". Это самурайское право распоряжаться чужой жизнью вошло в историю под названием "кирисутэ гомэн" "разрешение зарубить или оставить". Печально знаменитым стало и разрешение "на пробу меча", по которому самурай мог опробовать клинок своей новой катаны на любом прохожем.

Прежде чем показать весьма характерные примеры того, каким героям поклонялись эти отчаянные японские воины, приведем отрывок из кодекса "Хагакурэ Бусидо" - самого почитаемого кодекса самурайской чести.

"Где бы я ни находился - в глухих местах или под землей, - в любое время и везде мой долг обязывает меня охранять интересы моего господина... Никогда в течение всей своей жизни я не должен иметь собственных суждений о замыслах моего владыки и господина. Не поступать иначе во всю свою жизнь! Даже после смерти я воскресну семь раз, чтобы оградить от несчастий дом моего господина.

Я даю клятву исполнить четыре задачи:

1. Ни перед кем не отступать при выполнении долга.

2. Быть полезным своему владыке.

3. Быть почтительным к родителям.

4. Быть великим и милосердным".

Общая мысль этого отрывка, весьма характерного для многих кодексов Бусидо, предельно ясна - максимальная преданность своему господину, верность ему в течение всей своей жизни и даже после смерти. Не трудно заметить, что самурай связывал себя со своим господином священной клятвой, нарушение которой теоретически было бы для него страшным позором.

Посмотрим теперь, какими чертами характера в действительности восхищались японцы во времена расцвета самурайской культуры. В одном из небольших анонимных повествований, которые широко распространялись в народной среде, рассказывается о любимом народном герое Минамото-но Есицунэ. Есицунэ - в принципе реальная персона, принадлежащая роду Гэндзи, считается в японской традиции отчаянным и мужественным воином, владеющим многими чудесными приемами бу-дзюцу. Отдельная история повествует о том, как Есицунэ узнал об этих секретах.

Как-то Есицунэ захотел стать полновластным правителем Японии, а его вассал и советник Фудзивара Хидэхара заметил, что для этого следует овладеть всеми секретами боевого ремесла. В далекой земле Эдзогасима ("Остров айнов") или Тисима ("Тысяча островов") в замке короля Канэхира хранится тайная рукопись "Закон будды Дайнити", где изложены самые великие секреты боевых искусств. Есицунэ тотчас загорелся идеей заполучить эту рукопись, купил корабль и после долгих приключений причалил к берегам Острова айнов.

Есицунэ блестяще играл на флейте, и звуки его музыки так очаровали правителя местных земель Канэхиру, что тот решил посвятить Есицунэ в тайную рукопись о боевых искусствах. Но предварительно, как то и предписывала воинская традиция, он потребовал от Есицунэ заключить "клятву учителя и ученика на семь жизней", то есть на вечные времена. Бсицунэ также должен был проходить очищение в реке каждый день по триста тридцать три раза утром и вечером, усердно совершенствоваться три года и три месяца, чтобы затем "познать великую истину".

Казалось бы, здесь все происходит по классической самурайской схеме приобщения ученика к истине через абсолютную верность своему учителю. К тому же правитель Канэхира слыл блестящим наставником воинских искусств, и в его учениках ходили даже чудесные существа тэнгу ("небесные собаки"). Эти тэнгу и должны были -передать Есицунэ чудесную книгу об искусстве боя после прошествия положенного срока. После чего Канэхиру хотел побеседовать со своим учеником с глазу на глаз, дабы "передать важное".

Но, к нашему удивлению, герой самурайской традиции Есицунэ и не думал учиться и соблюдать "клятву ученика и учителя на семь жизней". Он очаровал дочь правителя - прекрасную принцессу Асахи, которая выкрала для него священную рукопись. Примечательно, что женщине нельзя было входить в пещеру, где хранились свитки, но Есицунэ настоял на том, чтобы принцесса проникла в склеп, чем осквернила рукопись и нарушила многие ритуальные предписания. Но это очередное прегрешение особенно после клятвопреступления ничуть не смутило нашего героя, равно как и страдания девушки.

Как только Есицунэ прочел рукопись, все иероглифы исчезли с бумаги, а значит, вернуть трактат на место было уже невозможно, правитель сразу бы догадался о поступке Есицунэ. Мужественный воин тут же решил спастись бегством, бросив свою возлюбленную, которой грозила смерть. Так как Есицунэ уже знал множество чудесных методов боевого искусства, то уйти от преследователей не составило труда: он воспользовался "секретом соляных гор" - и горы заслонили его от соперников, применил "секрет быстрого ветра" - и быстро достиг родной гавани. А правитель Канэхира тем временем безжалостно разорвал принцессу, оказавшуюся Небесной феей, на восемь кусков и выбросил вон.

Несколько странно выглядят поступки Есицунэ по отношению к заповедям "Хагакурэ Бусидо". Перед нами человек, предавший своего учителя, вор, соблазнитель и в общем-то трус, не решившийся ни разу сразиться со своими преследователями. И тем не менее - это герой, поскольку именно так относится к нему фольклорная традиция. Он победитель - и это оправдывает все, при этом рассуждения о том, какими средствами это достигнуто, отходят на задний план.

В сущности, японские воины поступали точно так, как полулегендарные герои японской культуры, например, знаменитый Ямато. Не случайно всю Японию нередко именуют "страной Ямато", а японцев - "народом Ямато" (первоначально "народ Ямато" был лишь одним из племенных образований). Само прозвище Такэру ("смельчак", "богатырь", "силач") говорит о крайне уважительном отношении традиции к этому человеку.

Как же поступал в критических ситуациях Ямато Такэру, как он относился к своим родственникам и долгу?

Как-то раз, когда Ямато был еще юношей, его отец царь Кэйко разгневался на старшего сына. Кэйко попросил его привести из далеких земель себе двух красавиц в наложницы, сын же сам женился на них. И вот младший сын - Ямато Такэру решил научить старшего брата "сыновней почтительности" и сам поведал о своих приемах воспитания: "Когда рано утром брат зашел в отхожее место, я поджидал его. Я напал на него, схватил, убил его, руки-ноги повыдергал, завернул тело в циновку и выкинул".

После этого отец царь Кэйко решил отослать буйного сына на переговоры с вождями соседних племен, но и их Ямато подлым образом убил. Однажды, встретившись с силачом Идзумо, Ямато поклялся ему в дружественных чувствах и предложил в качестве символа дружбы обменяться мечами. Идзумо согласился, не зная, что Ямато заранее сделал деревянный меч и повесил его у пояса. Именно эту деревяшку он и вручил Идзумо, а затем вызвал его на дуэль и без труда убил.

Практически ни одного своего подвига Ямато не совершил "по самурайским правилам", которые через тысячелетие были оформлены в концепции Бусидо. Скорее, наоборот, Ямато, будучи ярким воплощением японского героического мифа, вел себя обычно крайне неблагородно и бесчестно. Но именно этот герой и считается прародителем всего японского народа. Не случайно в японский лексикон вошел термин "дух Ямато" как выражение чисто национальных, самурайских традиций, а порой и патриотических идеалов.

Посмотрим же, какой образ существования осуждался самураями в ту эпоху, когда они еще не успели накопить достаточно богатств для того, чтобы их блеск целиком изменил бы их сознание и желание вступать в поединки. В повести "Обусума Сабуро экотоба" ("Повесть об Обусуме Сабуро"), созданной в самом начале XVI в., рассказывается о двух самураях восточной провинции Мусаси - мастере фехтования Обусуме Сабуро и его старшем брате Есими Дзиро. Есими Дзиро предстает перед нами интеллектуалом и эстетом, который восхищался жизнью императорского двора в Киото и преклонялся перед его обитателями. Стремясь во всем подражать "благородному люду", он даже построил себе жилище в виде уменьшенной копии дворца императора, хотя и было оно расположено в самом захолустье на восточной границе страны. Его желание породниться с кугэ дошло до того, что он взял себе в жены прелестную девушку из аристократической семьи, которая подарила ему дочь, выросшую настоящей красавицей. В конце концов, Дзиро прекратил заниматься боевыми искусствами, не выказывал ни малейшего интереса к традиционной самурайской воинской практике и вместо этого предался игре на флейте, дни и ночи слагая изящные стихи.

По контрасту с ним его брат Обосума Сабуро оказался умелым воином, ведущим простой и скромный образ жизни, - идеальное существование буси того времени. Все свое время он посвящал тренировкам в боевом искусстве, так рассуждая о смысле своей жизни: "Поскольку я родился в доме воина, что может быть для меня более естественным, чем совершенствоваться в воинском ремесле? Какова практическая ценность в том, чтобы занимать свою душу думами о луне и цветах, слагать стихи или бренчать на лютне? Умение перебирать струны или играть на флейте не высоко ценится на полях сражений. Все в моем доме, включая женщин и детей, должны учиться скакать на диких лошадях и днями совершенствоваться в стрельбе из большого лука".

По сути, Есими Дзиро предстает перед нами как карикатура на некоего псевдовоина, изменившего самурайским идеалам той эпохи. Вероятно, составители этой повести немало удивились бы, доведись им узнать, что через несколько веков самураи будут поклоняться именно тем вещам, которые так осуждаются здесь, например, игре на лютне и стихосложению, а "любование вещами" (аварэ). будет возведено в основополагающий принцип японской эстетики.

Пока же ценились простота и подчеркнутое отличие буси от аристократического сословия. Итак, "истинный" воин Сабуро взял себе в жены безобразную на вид, но крепкую девушку из бедных восточных земель, у них родились три сына и две дочери, которым Сабуро предписал дни и ночи проводить за тренировками в боевых искусствах.

Но вот однажды осенним днем оба брата были призваны в Киото для несения военной службы в качестве охранников императорского дворца. Первым, конечно же, успел собраться закаленный Сабуро со своей свитой. Но дорога к императорской столице оказалась далеко не безопасной, на пути небольшой отряд встретил банду отлично вооруженных грабителей. Не сложно догадаться, что Сабуро и его путникам, всю жизнь проведшим в боевых упражнениях, не составило труда обратить бандитов в бегство.

Через несколько дней по той же дороге отправился и изнеженный Дзиро, и, конечно же, на него напали те же разбойники. Познания в боевых искусствах вежливого и утонченного Дзиро не произвели на нападавших ни малейшего впечатления, бедняга Дзиро был убит, а вся его свита обратилась в бегство.

Как же должен в этой ситуации поступить благородный и мужественный воин Сабуро? Логика подсказывает нам, что он обязан отомстить за старшего брата, восстановив поруганную честь своего рода. Но, увы, здесь наша логика, находящаяся под влиянием идеального образа самурая, дает нам неправильную подсказку. Посмотрим, как в реальности поступил "идеальный воин" Сабуро. А он поступил практично.

Прежде всего Сабуро поклялся позаботиться о делах своего погибшего брата, как того и требовала честь воина. На этом его морально-нравственная функция, превращенная в своего рода ритуал, оказалась завершенной. Затем, вернувшись из столицы, Сабуро присоединил к себе все земли Дзиро, превратил. его красавицу жену и прелестную дочь в своих прислужниц, расторг договоренность о свадьбе между дочерью Дзиро и местным правителем и даже попытался женить его на одной из своих безобразных дочерей.

Обратим внимание, что поступки Сабуро полностью оправдываются в этой богато иллюстрированной повести, причем в последней части истории в дело вмешивается даже буддийское божество, помогающее достойному воину. Так что идеал воина порой был весьма далек от столь привычного нам образа "рыцаря без страха и упрека".

Идеальный воин в понятиях самурайской культуры должен быть скромен и ненавязчив. Влиятельный самурай из знаменитого рода Ходзе Сигэтоки, который являлся официальным представителем сегунской ставки (бакуфу) при императорском дворе в Киото, строго предостерегал воинов от увлечения "гражданскими науками". В одном из его весьма примечательных наставлений мы читаем недвусмысленное и очень подробно описанное требование того, как скромно держать себя:

"[Если тебя попросят продемонстрировать] свое умение в изящных искусствах, то даже если ты и можешь без труда сделать это, лучше всего сказать, что ты не способен на это из-за недостатка мастерства, и согласись лишь после того, как начнут настаивать. Но даже в этом случае не допускай того, чтобы твой успех доходил до аплодисментов или роста личной популярности. Ты, воин, [напротив] должен выделяться сдержанностью как в общественных делах, так и в выражении одобрения и обязан, прежде всего, совершенствоваться и выделяться на Пути лука и стрелы. То, что лежит за пределами этого, - второстепенно. Никогда не погружайся в погоню за знаниями в изящных искусствах! И еще - когда ты занят беседой с хорошими друзьями и они намереваются весело Провести вместе время, расслабившись, ты не должен отказываться слишком упорно, в противном случае они перестанут любить тебя как какого-нибудь не в меру сдержанного человека. Помни, что при каждой возможности ты должен стремиться к тому, чтобы другие думали о тебе только хорошо".

И хотя в представлениях западных людей самурай предстает в облике высококультурного интеллектуала и утонченного эстета, почти вплоть до XVII в. все увлечения изящными искусствами с воинской прямолинейностью именовались "глупейшими и никчемными занятиями".

"Святой меч" Миямото Мусаси

...Об этом человеке слагались легенды, его образ вдохновлял многих писателей и поэтов, ему посвящали стихи и живописные свитки. Это воплощенный Герой, живой символ Воина. Самурай, не проигравший в жизни ни одного поединка, никогда не изменивший своему слову. Речь идет о великом мастере Мусаси Миямото (1584-1645).

Постараемся более пристально вглядеться в облик этого человека, ибо он стал живым отражением идеалов и традиций японского самурайства. Он считался "великим и благородным Воином" - и нападал из засады, регулярно сторонясь открытого поединка. Он стал идеалом для тысяч самураев средневековья - и советовал "лучше ударить в спину и убить противника сразу, чем подходить к нему с лица и долго фехтовать". Он выступал как живое воплощение строгости и дисциплины Бу-сидо - и ходил грязным, был неравнодушен к спиртному, выходя на по-единки с глубокого похмелья.

Первые уроки боевого искусства он взял у своего отца, блестящего воина Мунисая, прославившегося своим мастерством в искусстве меча и железной дубины.

Но однажды бесстрашный Мунисай исчез, одни говорили, что он был убит наемниками-ниндзя, другие утверждали, что он просто покинул свою семью и стал бродячим воином. Так или иначе, юный Миямото остался сначала на руках своей матери, а после ее скорой смерти стал жить со своим дядей по матери степенным буддийским монахом.

"С самого начала своей жизни мое сердце прикипело к Пути Боя. Тринадцати лет от роду я вступил в свою первую схватку и побил некого Ариму Кихэя, последователя школы воинских искусств Синто-рю, что была при синтоистском храме. Когда мне исполнилось шестнадцать лет, я победил еще одного способного бойца - Тадасиму Акияма. В возрасте двадцати одного года я отправился в столицу и сражался там с различными мастерами клинка, ни разу не испытав поражения". Так Миямото Мусаси сам описал свое вступление на воинский путь.

Слова великого мастера скупы - всего лишь перечисление нескольких фактов биографии, но хотя бы на мгновение задумаемся над психологией тогда еще юного мастера боя. В тринадцать лет, т.е. совсем мальчиком, он убил своего первого противника, бросив беднягу на землю и огрев палкой по голове. Вся его остальная жизнь наполнена постоянными схватками, в которых Мусаси проявляет беспримерную жестокость и хитрость.

Для него не было авторитетов, он критиковал всех, причем свою правоту доказывал ударами меча. Мусаси ругал практически все школы кэн-дзюцу за приверженность строгим правилам и ритуалам, которые лишь затрудняют ведение поединка. Для себя же он отмел все правила.

К нему обращались многие известные дайме с просьбой открыть в их владениях официальные школы, но Мусаси практически всем решительно отказывал. Его угнетало падение нравов, упадок воинского духа (и это в период расцвета самурайской культуры в конце XVI в.!), непонимание Пути воина. Большинство школ кэн-дзюцу он считал просто шарлатанством и их инструкторов - не воинами, а "жонглерами меча", лишь стремящимися заработать себе побольше денег.

"Взглянем на мир, - рассуждал Мусаси. - Мы увидим, что творчество зачастую становится предметом торговли. Люди изощряются в изобретательстве, стремясь получить скорую выгоду, продавая свои навыки, находясь в действительности лишь на самых начальных этапах постижения, искажая тем самым суть происходящих с ними изменений. На Путь воинских искусств становятся люди - и ученики, и инструкторы боевых искусств, - ведомые лишь стремлением поразить окружающих блеском мастерства, похваляясь совершенством техники фехтования. Проще говоря, это подобно тому, как ускорять расцвет цветка и формирование завязи, что никому не под силу. Эти люди, рассуждая о преимуществах того или иного додзе (школы боевых искусств. - А.М.), на самом деле лишь ищут выгоды для себя".

Мусаси превратился в странствующего воина, по сути ронина, который, однако, не особо стремился найти себе постоянного господина. Он всю жизнь прожил наемником, причем превыше всего он ставил именно саму возможность поучаствовать в поединках, нежели придерживался какой-то стороны. Именно поэтому судьба заставляла его многократно менять того, кто платил ему жалование, нередко изменяя свои идеалы на прямо противоположные. Но и в этом выразилась концепция Мусаси - "не иметь принципов, не иметь методов", а быть адекватным ситуации.

Первым местом, куда Мусаси направил свои стопы, была императорская столица Киото. Именно здесь воины могли снискать

себе славу знаменитых фехтовальщиков и бесстрашных бойцов. В ту пору ему был всего лишь двадцать один год, и немногие воспринимали всерьез его появление в Киото. Но Мусаси сумел за пару месяцев заставить круто изменить мнение о себе. Он жесточайшим образом расправился над кланом профессиональных воинских инструкторов Есиоки, убив на поединках двух из них и тяжело ранив третьего. Правда, пошли слухи о том, что он не всегда придерживается честных правил поединка, например, вызвав на дуэль одного из Есиоки, он просто-напросто убил его из засады. Но все, кто попытался оспорить "истинность" методов боя Мусаси, был отправлен "на встречу с предками".

Сам же фехтовальщик, о котором стали поговаривать, что он побеждает не столько воинским ремеслом, сколько силой чудесных духов, отправился в сегунскую столицу Эдо, заезжал на север на Хоккайдо и бывал на южной оконечности Кюсю. Его привлекал сам дух сражений, тот уникальный опыт переживания порога жизни, который обретает воин в поединке. В мастерстве уже никто не мог сравниться с Мусаси, к двадцати девяти годам он провел более шестидесяти поединков, убив большинство своих противников, других же - тяжело ранив. Постепенно он разработал свою тактику боя, во многом отличавшуюся от той, которая преподавалась в большинстве школ кэн-дзюцу. Он метился острием меча в лицо сопернику, стремясь выколоть глаз и заставляя своего -врага закрывать глаза. Он подрубал подколенные сухожилия и отрубал кисти рук. Он полностью отказался от показных статичных позиций и нападал столь внезапно, столь яростно, что просто сминал противника.

Как-то, путешествуя в провинции Идзумо, Мусаси испросил разрешение у местного дайме Мацудайра сразиться с его лучшим самураем, который прославился своим искусством боя на тяжелом восьмигранном шесте. Мусаси решил использовать против него свое излюбленное оружие - парные мечи, точнее, их деревянную имитацию (бокэн). Противники сошлись в саду библиотеки, а за схваткой наблюдал сам дайме.

В этом бою Мусаси блестяще применил все свои практические изыскания:

сначала, использовав особенности местности, загнал противника на ступени веранды, затем сделал несколько колющих ударов деревяшкой в лицо и заставил врага отшатнуться и прикрыть глаза, а после этого моментально короткими ударами раздробил ему обе кисти.

Дайме, считавший себя отменным воином, немало подивился мастерству Мусаси и решил лично выйти на поединок - как видим, в ту эпоху дайме 'были не только богатыми людьми, но и мужественными воинами. Мусаси и здесь тонко построил схватку: убить или даже ранить дайме было нельзя, но и проиграть Мусаси тоже не мог. Сначала он заставил дайме активизировать свои действия, создав ему иллюзию того, что он одолевает Мусаси, и как только Мацудайра бросился в атаку, применил излюбленный прием "огня и камня". От такого мощного удара меч дайме разлетелся на две части, и тому пришлось признать себя побежденным. На некоторое время Мусаси задержался в Идзумо у дайме Мацудайры, преподавая искусство боя, но спокойная жизнь воинского инструктора не привлекала его - душа Мусаси требовала странствий и поединков. И он, презрев небедную и, в общем-то, спокойную жизнь, вновь отправляется в скитания, "взяв в спутники лишь собственный меч". Он был готов сражаться с кем угодно и когда угодно. В Эдо к нему явился известный боец Мусо Гоносукэ и застал Мусаси за тем, что тот строгал деревяшку, собираясь изготовить из нее деревянный меч. Гоносукэ предложил Мусаси сразиться с ним, тот согласился, причем заявил, что драться будет деревянной заготовкой. После чего вскочил, бросился в яростную атаку на соперника и нанес ему сильнейший удар по голове, от которого Гоносукэ и скончался.

Мусаси, который превратился едва ли не в нравственный идеал самурая последующих эпох, часто поступал совсем не так, как должен был поступать воин. В период своих странствий он почти не следил за собой, ходил в рваных одеждах, нечесанный и нестриженный, с диким взглядом. Его не интересовали женщины и веселые пирушки, он не любил роскоши и бежал от оседлости - все его мысли были заняты оттачиванием своего боевого мастерства. Рассказывают, что прохожие, которым он встречался на пути, немало пугались вида Мусаси, принимая его за безумца или бандита.

Уже не каждый дайме рисковал пригласить его в инструкторы воинского искусства - Мусаси был крайне несдержан и практически не управляем. Он никогда не ранил своих соперников, он всегда их убивал, он добивал упавшего, он придумывал десятки хитроумных способов, заставляя противника потерять силу духа, стремясь полностью сломить его, "затоптать его дух ногами", как про это говорил сам Мусаси.

Никто уже не решался выйти на открытый поединок с этим удивительным самураем. Жесткий, расчетливый ум Мусаси никому не давал ни малейшего шанса не то что на победу, но даже на то, чтобы просто остаться в живых. Он никого не берет в ученики и бродит по провинциям с юношей Иори, которого подобрал в провинции Дэва и назвал своим приемным сыном. Для него уже нет "правил боя", как не существует и никаких ритуальных уложений - он целиком слился с естественностью бытия, достигнув дзэнского идеала "проживания своей жизни легко, словно листок, падающий с дерева". В этот момент Мусаси записал: "С тех пор я живу, не следуя никаким особенным правилам. Обладая пониманием Пути Боя, я совершенствуюсь во всех искусствах и ремеслах, но всюду отказываюсь от помощи наставников".

Постепенно что-то менялось в душе Мусаси. Произошло нечто странное его уже не привлекали постоянные поединки и привычные боевые уловки. Может быть, время брало свое, Мусаси уже было под шестьдесят, хотя по-прежнему никто не рисковал скрестить с ним меч. А может, это был приход высшей мудрости боевого искусства, ведь, как он сам заметил, "мудрость воинского искусства отлична от обыденных вещей". В 1634 году он оседает в Огуре на острове Кюсю.

В самом конце 30-х годов, проведя шесть лет в Огуре, Миямото постепенно отходит от активной жизни. Этого вечного странника привлекли занятия изящными искусствами, живописью, литературой. Его пригласил к себе один из известных дайме из рода Хосокава - Тюри, который владел огромным замком Кумамото. Здесь он продолжил свои гражданские занятия, обучал местных самураев и фактически впервые завел себе постоянную самурайскую школу, находящуюся под покровительством самого дайме. Но такая спокойная жизнь продлилась недолго, Мусаси уже пересек какой-то барьер внутри себя и не мог оставаться в мире людей, который, кажется, был глубоко противен ему.

И он уходит. Великий Мусаси, "кудесник меча", неутомимый и хитроумный фехтовальщик стал отшельником. В 1643 году Мусаси удалился в высокогорную пещеру Рэйгэндо, где чередовал тренировки в фехтовании с долгими сеансами буддийской медитации. Он предчувствовал близкую кончину, понимал и то, что в своей бурной и непостоянной жизни он накопил немало мудрости. Мусаси стремился рассказать о Пути воина как о действительно священном искусстве, как об особом воплощении мудрости жизни. Но он практически никого не обучал, не оставил после себя школы, как это делали другие фехтовальщики. По сути, он всю жизнь был одиноким странником, сторонящимся милостей сильных мира сего, не боящийся вступать в схватку не только с людьми, но и со всем миром. Он оглядывался на свою жизнь как на живое воплощение Пути Пути воина, который, увы, он никому так и не захотел передать до конца. Просветление - столь ожидаемое и все равно вечно неожиданное - пришло к нему внезапно. Он должен оставить после себя в этом мире саму суть того Пути, которому он следовал, рассказать об особом мистическом переживании, благодаря которому он сумел совместить в себе воина и мудреца.

И вот в десятый день десятого месяца, в "час тигра", то есть между тремя и пятью часами ночи, в свое излюбленное время для медитаций, он вывел на листе бумаги первые иероглифы: "В течение многих лет я следовал воинскому искусству, называемому мною "Ни тэн Итирю" - "Школа Единого двух Небес". И вот сейчас я впервые задумал изложить мой опыт на бумаге. В первые десять дней десятого месяца двадцатого года Канэй (1645) я поднялся на гору Ивато в Хиго, что на острове Кюсю, чтобы вознести молитвы Небу. Здесь я хочу помолиться богине Канон (буддийскому божеству милосердия Авалокитешваре. - А.М.) и преклонить колени перед Буддой. Я воин из провинции Харима. И мне шестьдесят шесть лет"..

Так Мусаси начинает писать фактически свое духовное завещание, которому суждено было стать настольной книгой многих поколений самураев в течение нескольких столетий.

Через два года исканий и духовных откровений, наконец, написан последний иероглиф в ставшей ныне знаменитой "Книге пяти колец". Знание о сакральном истоке боевых искусств оказалось переданным. Книга жизни Воина завершена - миссия была выполнена. И через несколько дней 19 мая 1645 года "святого меча" Мусаси Миямото не стало.

Острие меча против чайной церемонии

Расскажем еще одну историю о легендарном самурае. В пожилом возрасте Миямото Мусаси проводил долгие часы в самоуглубленных размышлениях. Внешне он был нетороплив и как будто не замечал никаких предметов вокруг - многие даже поговаривали, что великий мастер утратил былую подвижность и скорость мышления. Но на самом деле его сознание всегда бодрствовало. Как-то один из его учеников решил проверить, действительно ли мастер все замечает. Мусаси сидел уже несколько часов на низенькой скамейке, поджав под себя ноги, и по обыкновению размышлял. В саду пели птицы, надвигались сумерки - в природе царствовал покой, и душа Мусаси была также умиротворена. В этот момент ученик подкрался к нему со спины, замахнулся бамбуковым мечом... Его удар пришелся по пустой скамейке! Мусаси будто растворился в воздухе! Оглядевшись, ученик заметил, что Мусаси сидит в другом конце сада и продолжает спокойно медитировать. Его мастерство было столь высоко, что ему не надо было даже использовать свой меч, дабы защититься от нападения.

Откуда такая чистота сознания и способность мгновенно, мистическим образом реагировать на любое нападение? Сам Мусаси учил, что настоящий воин однажды должен представить себя мертвым. Тогда он избавится, от страха смерти и желания жить. Его разум станет чистым, как зеркало, которое чутко откликается на любые изменения во внешнем мире, но само при этом не меняется. Поэтому самое главное в искусстве меча не техника и даже не скорость удара, а внутренний духовный покой, непоколебимость, равная всей Вселенной. Великий Воин не тот, кто лучше всех умеет сражаться, а тот, кто лучше всех владеет своим сознанием. В качестве иллюстрации этой мысли расскажем еще одну старую историю.

...В тот день Сандзюро вышел на прогулку, лишь только взошло солнце. Ему хотелось успокоить свои мысли, подготовиться к большой чайной церемонии, которую он должен был проводить вечером. К нему в гости должен был пожаловать известный аристократ, не случайно Сандзюро прославился как первый мастер чайной церемонии в Эдо, хотя и был сравнительно молод.

Сандзюро думал о смысле чайной церемонии. Какое это простое и одновременно сложное искусство! Казалось, какая в этом сложность: выпить с гостем пиалу ароматного чая? Но все следует делать с чистым сознанием и радостным покоем в душе, без спешки и суеты,

Дорога вывела его на окраины и потянулась вдоль бурлящей реки. Ее мерный шум умиротворил Сандзюро, заставил устремиться мыслями в какую-то высь за пределами этого мира. В этот момент он почувствовал сильный толчок в плечо... Перед ним стоял самурай огромного роста, глаза его налились кровью, усы свирепо топорщились. Невысокий Сандзюро казался карликом перед этой грудой мышц и гнева. Мускулистая рука самурая потянулась к катане.

- Ты толкнул меня, ты осмелился дотронуться до меня! Ты, наверное, даже не представляешь, кого осмелился оскорбить! - Громогласный голос великана-самурая разносился на несколько километров по пустынной дороге.

- Господин, - в голосе Сандзюро звучало смущение, но не было страха, покорно прошу прощения за свою неосмотрительность, я не хотел ни толкнуть вас, ни тем более оскорбить. Еще раз прошу принять мои извинения.

- Здесь не может быть извинений. Посмотри вокруг - знатная дама, с которой я дружен, видела, как ты грубо толкнул меня. Неужели ты думаешь, что тебе все сойдет с рук? Если бы ты был простолюдином, я убил бы тебя не задумываясь, но я вижу, ты человек благородного происхождения. Мы будем сражаться.

- Господин, вы же видите, что я не воин. У меня с собой нет меча, и честно говоря, я даже не очень хорошо умею держать его. Вы же человек, закаленный в боях и, по-видимому, благородный. Неужели к вашей чести будет убить безоружного?! Остановитесь, давайте помиримся.

- Так ты просто трус! Хочешь, толкнув самурая, просто убежать, отделавшись извинениями! Иди и раздобудь себе меч. Завтра утром на этом месте я буду ждать тебя. Если ты не придешь - значит, ты не смелее зайца, что улепетывает от стрел умелого охотника. Ты опозоришь себя и свою семью. Итак, завтра я жду тебя!

Сандзюро вежливо поклонился и зашагал обратно в город. Что делать? Он действительно никогда не держал в руках меч, хотя с большим восхищением взирал на тренировки самураев. Может быть, не явиться на поединок? Но такую мысль Сандзюро даже не допускал - нравы той эпохи предписывали принимать вызов, даже зная, что ты проиграешь. Потеря чести была страшнее смерти, и позор мог упасть на всю семью. Сандзюро даже не заметил, как ноги сами привели его к дому, где жил один из самых известных в столице мастеров фехтования на мечах. Мастер хорошо знал Сандзюро и взялся ему помочь. Но лишь увидев, как Сандзюро неумело держит меч в руках, как тяжелое оружие готово упасть на землю, он с сомнением покачал головой: "Дорогой мой господин Сандзюро! Я хочу сказать вам правду, зная вас как исключительно мужественного человека. За один день вы не научитесь сражаться на мечах. Вы даже не сумеете правильно выполнить ни одного удара. Но ваш разум умеет становиться чистым и светлым - не случайно вы считаетесь одним из лучших мастеров чайной церемонии. Поэтому я дам вам один совет, который является истинным секретом нашей школы, хотя его мало кто понимает. Когда разум чист и спокоен, нет необходимости в мече. Накрепко запомните это".

Сандзюро поблагодарил за совет, но был сильно смущен практической ценностью этой традиционной мудрости. А завтра предстоял бой.

Лишь только забрезжил рассвет, противники сошлись на мосту. Самурай презрительно усмехнулся, глядя на Сандзюро, который неловко доставал меч из-за пояса. Зато катана самурая, которой он выиграл десятки поединков, казалось, сама легла ему в руку. Неожиданностей самурай не ждал - большой опыт подсказывал ему, что перед ним находится далеко не самый сильный соперник.

Сандзюро, держа тяжелую катану двумя руками, медленно, очень медленно поднял ее над головой. Он даже не знал, что принимает позицию агэ-но-камаэ - "позицию верхней готовности", которую могли позволить себе только самые опытные и быстрые бойцы. Ведь весь корпус оставался в этом случае открытым, лишь блестящая реакция могла помочь воину. К тому же позиция была не защитной, но наступательной, а уж наступать Сандзюро явно не собирался.

Он знал, что такое чистота разума, но не представлял себе, как она может защитить его от острого меча самурая. Может быть, эта чистота позволит ему интуитивно отражать его удары, а может быть, подскажет, куда нанести удар? Но на это надежд мало - трудно представить себе, что этим можно победить самурая, который в течение долгих лет проводил до десятка часов в день, оттачивая искусство боя на мечах.

Мастер чайной церемонии закрыл глаза. Умирать не хотелось, но японец с детства приучался к переживанию смерти как торжественного акта ухода из жизни. "Надо вовремя жить и вовремя умирать. Поэтому умей умирать достойно", - учили самураи. Жить достойно Сандзюро умел. Представ перед вратами смерти, он внезапно успокоился, все мысли, которые так волновали его еще минуту назад, вдруг куда-то улетели. Он слышал стрекотание цикад и пение птиц. Он даже слышал, как цветет сакура, он даже чувствовал, как она готовится, умереть. Ведь цветы сакуры облетают, так и не дав плодов, - вот она высшая эстетика жизни: умереть в самом расцвете красоты, не состарившись.

Сандзюро вдруг слился с этим чувством облетающей сакуры и тут же вспомнил, как обычно готовился к чайной церемонии. Самое главное в "Пути чая" - истинное умиротворение души. Спокойно, не торопясь, набрать воду из чистейшего источника - настолько чистого, чтобы он символизировал саму незамутненность души человека. Налить эту чистейшую, до серебряного блеска светлую воду в особый чайничек, который использовался только для чайной церемонии.

Сандзюро весь ушел в чайную церемонию, которую он выполнял у себя в сознании. Это было единственное, что он умел делать в жизни, но в этом деле он был Великим Мастером. Он забыл о самурае, готовом в любой момент пронзить его мечом, забыл даже о цветении природы. Он приобщался к священному началу мира, следуя мирным "Путем чая".

Сандзюро не видел, что происходило с могучим воином. Зато прохожие, следовавшие в этот ранний час мимо моста, на котором стояли два человека, были поражены. Сначала один из них - невысокий и субтильный, но с удивительно спокойным лицом - неумело поднял меч над головой. Другой человек - могучий самурай - усмехнулся, затем лицо его окаменело. Он подвел меч к груди противника и намеревался одним резким уколом в сердце закончить поединок. Но внезапно что-то остановило его. Будто он споткнулся, словно какая-то сила не давала ему двинуться вперед. "Этот слабак поднял меч над головой - лишь большой мастер позволит себе это, даже я не рискую принимать верхнюю позицию, - пронеслось в голове у самурая. - Он закрыл глаза! Каким удивительным покоем веет от него, кажется, он не только не боится меня, но вообще не замечает!" Через несколько мгновений воин почувствовал, что сама фигура Сандзюро теряет четкие очертания, расплывается, будто подрагивает в жарком мареве, хотя жара еще не началась. Он словно уходил в другой мир! Исчезал из мира нашего, обычного. Перед ним стоял уже не маленький мастер чайной церемонии, но находился какой-то светящийся круг, от которого веяло блаженством, удивительной, мудростью и необоримым могуществом.

Самурай был великим воином, и он умел ценить мастерство. Более того, он вдруг понял, что впервые столкнулся с таким мастерством, которое просто выходит за рамки его понимания, которое вообще не принадлежит этому миру. Он резко развернулся и первый раз в жизни бросился бежать.

Когда Сандзюро довел внутри себя чайную церемонию до конца, он открыл глаза и удивился: никого не заметил перед собой. Неумело вложил меч в ножны и зашагал домой. Он так и не понял, что произошло.

ПУТЬ ВОИНА -ПУТЬ СМЕРТИ?

"Под Путем воина понимается смерть"

Часто ли мы задумываемся над тем днем, когда уйдем, когда покинем этот суетный мир? Самурай думал над этим всегда, он всегда готовился к уходу и фактически был готов к нему с самого раннего возраста. Но надо было еще уметь покинуть этот мир, а этому следовало тщательно и долго обучаться, готовя свой дух к "истинному уходу".

Самурай при жизни учился умирать, учился постоянно и напряженно. Он знал, и как умереть, и когда умереть. Еще мальчиком он узнавал, какую боль испытывает человек, вспарывая себе живот, и он десятилетиями готовился пережить ее - пережить с легкой улыбкой на лице. "Хагакурэ Бусидо" учило: "Смерть посещает нас всех: великих и малых. Смерть настигает вас, не считаясь с тем, подготовились вы к ней или нет. Но все же люди готовы к самому факту смерти. Однако вы склонны думать, что переживете всех. Эта мысль вводит в заблуждение и вас, и других. Смерть подкрадывается к вам, прежде чем вы об этом узнаете. Встречая смерть, будьте уверены в том, что вы встречаете ее в полной готовности".

Вот она - основная суть закалки духа самурая: "встретить смерть в полной готовности". Самурай тщательно ухаживал за своей внешностью, чтобы после смерти его одежды не были в беспорядке, и он не подвергся бы насмешкам врагов. Самурай не начинал никогда больших дел, которые не мог закончить до заката дня, - иначе после его гибели какое-то предприятие окажется незавершенным, и тем самым он нарушит свое слово.

Бусидо начиналось именно с осознания себя мертвым. Пусть не покажется нам это диким и необычным, но каждый воин должен был представить себя уже мертвым, ушедшим в небытие, дабы уже ничего не связывало его с этим миром, дабы ни красивые женщины и пьянящие вина, ни утонченные красоты изящных искусств, ни утехи, ни тяга к наслаждениям не могли остановить его на Пути воина. И в этом контексте Бусидо приобретает совсем иной характер характер Кодекса Смерти. В этом отношении весьма показательно наставление Мусаси Ми"-мото своим последователям:

"Путь воина есть решительное, окончательное и абсолютное принятие смерти, тщательное соблюдение кодекса Бусидо. Самурай обязан следовать Пути воина. Я нахожу, что сегодня многие пренебрегают этим. Кто же ответит сейчас: "Что есть- Путь воина?" Никто. Потому что людские сердца закрыты перед истиной. Под Путем воина понимается смерть".

Для великого Мусаси, равно как и для сотен самураев той эпохи, понятия "истина", "Путь воина" и "смерть" были абсолютно равноценны. Смерть как высшая истина...

Самураю нужно научиться "умереть истинно", то есть уйти из жизни, следуя предписаниям и ритуалам. Как ни странно, в самой смерти - не много чести, здесь важно именно то, как самурай уходит в небытие. Умереть во славу своего господина, во славу своего рода. Но это еще не все. Здесь важно именно само внутреннее переживание смерти воином. Миямото Мусаси в своих рассуждениях о связи "истинной смерти" с Путем воина заметил: "Конечно, не только самураи, но и монахи, и женщины и крестьяне, и даже совсем низкородные люди порой с готовностью умирают во имя долга или чтобы избежать позора. Но это все не то. Воин отличается от этих людей, потому что изучение воинского искусства основано именно на одолении соперника. Добиваясь победы, скрещивая свои мечи с противниками-одиночками или участвуя в битвах, самурай добывает славу не для себя, а для дайме. И в этом - высшая добродетель воинского искусства".

Итак, даже самим фактом своей смерти истинный воин должен побеждать соперника. И в этом высший, мистический смысл японского воинского искусства.

Абсолютная преданность мастеру и господину становилась принципом жизни и, самое главное, смерти всякого самурая. "Хроники дома Тэрао" ("Тэрао-ка ки") рассказывают историю, произошедшую с великим Миямото Мусаси. Как-то обычно немногословный Мусаси пытался объяснить некому дайме один из принципов своего воинского искусства, который назывался "тело камня". Сам Мусаси так объяснял его: "Когда ты, наконец, овладеешь воинским искусством, ты сумеешь уподобить свое тело камню, мириады вещей не сумеют коснуться тебя". Дайме никак не мог уяснить, где же исток этой неуязвимости и когда, наконец, можно считать, что ты достиг такого "тела камня". И тогда Мусаси пригласил своего ученика Тэрао Риума Сукэ и приказал ему без всяких объяснений сделать себе харакири. Ученик, не медля ни секунды, вытащил меч, встал на колени и уже поднес острие к животу. Но в последний момент Мусаси остановил его руку и сказал, обращаясь к князю: "Вот оно - тело камня".

Полная готовность умереть оказывается здесь равной высшему овладению воинским искусством. Экзистенциальное переживание смерти еще при жизни равносильно вечности существования даже после смерти. Тот же Мусаси объяснял это достаточно просто и недвусмысленно:

"Под Путем воина понимается смерть. Он означает стремление к гибели всегда, когда есть выбор между жизнью и смертью. И ничего более. Это значит прозревать вещи, зная, на что идешь... В смерти нет стыда. Смерть - самое важное обстоятельство в жизни воина. Если ты живешь, свыкнувшись с мыслью о возможности гибели и решившись на нее, если думаешь о себе как о мертвом, слившись с идеей Пути воина, то можешь быть уверен, что сумеешь пройти по жизни так, что любая неудача станет невозможной, и ты исполнишь свои обязанности, как должно".

Только так - "думать о себе как о мертвом". Надо умереть еще при жизни, стать "горсткой серого пепла", и тогда исчезнет страх за жизнь Каждый день самурай проживает как свой последний день, каждый его поступок должен стать эпохальным, как заключительный, торжествующий аккорд в общей симфонии жизни.

Самурай не только должен презирать факт собственной смерти, но столь же легко относиться и к жизни других. Классической стала история о том, как самураи испытывали новый меч на простых прохожих. Сам сегун Тоэтоми Хидэеси лично подписал эдикт о "тамэяоси гири" - праве самурая "на пробу меча". Конечно, до нас не дошло точных сведений о том, сколько невинных простых прохожих, горожан и крестьян пострадало от новоприобретенной катаны. Но ясно, что самураи наносили свой удар ловко и точно, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести.

Самурая с детства приучали осознавать жизнь как нечто временное, не абсолютное, некий случайный всполох в вечности. Это миросозерцание в равной степени может вести и к восхищению мельчайшей подробностью существования, например, предутренней дымкой в полях, которая растает через несколько минут, каплей росы, облетающим лепестком, и к пренебрежению жизнью человека - все равно ей суждено осыпаться как цветку сакуры. Психика самурая закаливалась с малых лет. Его учили сохранять хладнокровие в любой ситуации, даже оказавшись тяжело раненым, он не должен измениться в лице. Известно, что самураи в жизни редко улыбались, а тем более смеялись - сама роль мужественного воина не позволяла им делать это. Зато самурай умирал с легкой улыбкой на лице, радуясь, что выполнил свой долг на этой земле и уходит в сатори.

Уйти с улыбкой

В западной литературе широко распространилось слово "харакири" в качестве обозначения ритуального самоубийства, но все же правильнее употреблять его синоним "сэппуку". Самурай совершал сэппуку, если его господин выражал сомнение в искренности своего подданного, если сам считал себя не выполнившим свой долг или нарушившим ритуал. Классической стала история о том, когда два самурая совершили сэппуку лишь потому, что по неосторожности их мечи задели друг друга.

С формальной точки зрения, сэппуку связано с осознанием "потери лица" - собственного несоответствия ритуальным нормам "гири". Но сам акт сэппуку связан не столько с искуплением чувства вины, сколько с абсолютным очищением, возвращением в лоно Нормы поведения.

Японское понятие "хара" дословно обозначает "живот", но имеет при этом и более глубокое значение - "внутреннее начало", "душа", т.е. изначально данные природные свойства человека, которые в данном случае противопоставлены внешнему, физическому, искусственному. "Хара" - это также вместилище внутренней энергии "ки", где расположено "киноварное поле" (тандэн), поэтому, например, считается, что во время гнева "хара расширяется", а "покой в хара" равносилен полному умиротворению души.

"Харакири" в своем первом, поверхностном значении переводится как "вскрытие живота", но, учитывая все вышесказанное, в японской традиции под ним подразумевается более сложное понятие: "раскрытие внутренних свойств", "выражение душевной искренности". Не случайно считалось, что самурай после харакири, которое он делал, стоя на коленях, должен был упасть обязательно навзничь, чтобы видны были его внутренности, и это символизировало искренность поступка. Падение на живот ничком понималось как недопустимая скрытность и нарушение самой эстетической стороны ритуала.

Сэппуку как особый тип самурайского ритуала возник в эпоху Хэйан (898-1185), т.е. в период формирования самурайского корпуса, и долгое время ритуальное самоубийство было исключительной привилегией буси. К XIV в. сэппуку превратился в сложный ритуал, логически вытекающий из всей самурайской идеологии и эстетики. Сэппуку нередко выполняли воины высокого роста на полях сражений, не желая попадать в плен. Известны даже случаи, когда самурайские командиры предварительно обезображивали себе лицо, дабы враги не могли узнать их и насладиться победой. Преданные юноши-самураи вспарывали себе ритуальным образом живот, если не могли отомстить за смерть своего отца. И, естественно, самурай был готов в любой момент совершить сэппуку, если его господин высказывал недовольство или недоверие в его преданности.

По существу, сэппуку выполнялось не столько ради своего господина, сколько ради глобального Ритуала в стремлении сохранить космическую гармонию, которая базировалась именно на конфуцианских понятиях "долга", "справедливости", "искренности". Здесь же берет свое начало и обычай совершать сэппуку вслед за своим господином (дзюнси, ойбара), который либо умер, либо был убит в бою, либо сам совершил сэппуку.

Сэппуку, а точнее, весь ритуал, связанный с этим действием, как нельзя полно воплощает восточную идею абсолютной неповторимости самого акта жизни. В сущности, все здесь сводимо к знаменитой эстетической концепции простоты ощущения мира (ваби), внутреннего, легкого очарования вещами и неприукрашенными действиями (суки). Присутствуют здесь и обязательная скромность, самоумаление, нежелание выставлять себя (хадзи), чем была пронизана психология японцев на протяжении всей истории. Сэппуку следовало совершать легко и в соответствии с принципами "гири". Если канун перед ритуалом самоубийства самурай проводил в веселой пирушке, в легких беседах о непостоянстве и суетности жизни, восхищаясь этим "текучим миром" - укие, то в день харакири самурай вел себя скромно и тихо, воплощая собой простоту как высший жизненный принцип.

Сэппуку совершалось обычно либо в доме господина, либо на своем дворе. В первом случае разыгрывалось целое ритуальное представление, внутренняя суть которого символизировала непостоянный, ненастоящий характер всей нашей видимой жизни. Двор застилался циновками, на них клалось большое атласное покрывало красного цвета, дабы на нем не видна была кровь. Посредине двора стелилась еще одна небольшая циновка, на которую на колени опускался самурай, позади него становились два "секунданта", обычно ближайшие друзья самурая, держащие за спиной меч. По углам двора рассаживались родственники, приглашенные гости, нередко императорские цензоры, проверяющие. Самурай спускал с плеч легкое кимоно, надеваемое специально для этого случая, и после недолгой молитвы вонзал себе небольшой ритуальный меч в живот, делая разрез. В тот же момент один из помощников, что стоял у него за спиной, тотчас резким ударом меча сносил ему голову, прекращая мучения.

Акт сэппуку был наполнен десятком ритуальных мелочей. Например, помощник так должен был снести голову самурая, чтобы она повисла на лоскутке кожи, а не откатилась в сторону, что считалось весьма неэстетичным. Сам самурай обязан умереть с легкой улыбкой на устах, без сожаления расставаясь с жизнью.

Особое внимание обращалось на тип удара мечом, который наносил себе самурай. Всего насчитывалось около десятка различных надрезов, некоторые из них были весьма сложны и болезненны, например, по диагонали снизу вверх или в форме "Z" или в два удара в форме "+". Как самый простой рассматривался разрез слева направо и сверху вниз. Был и особо изощренный способ - удар себе в живот тупым бамбуковым мечом, что еще больше подчеркивало абсолютное презрение самурая к жизни.

Описание такого идеального ухода из жизни самурая в соответствии со всеми ритуальными правилами можно встретить в знаменитом произведении "Хэйкэ моноготари" ("Повесть о Хэйкэ"). Еримаса подталкивает принца Мосихито к восстанию против клана Тайра в 1180 г., принимая самое деятельное участие в его организации. Но восстание оказывается разгромленным, и Еримаса считает своим долгом уйти из жизни. Он решает обставить это со всеми необходимыми церемониями.

"Еримаса призвал к себе Витанабэ Седзицу Тонау и приказал: "Отруби мне голову!". Но Тонау не мог заставить себя сделать это, пока его господин был жив. Он, горько зарыдал.

- Да как же я могу сделать это? - ответил он. - Я могу сделать это лишь после того, как вы совершите сэппуку.

- Я понял, - ответил Еримаса. Он повернулся лицом к западу, сложив ладони перед грудью, и пропел слова Будде Амиде десять раз громким голосом. Затем он сложил следующее стихотворение:

Словно засохшее дерево, Что не подарило ни одного цветения, Печальна была моя жизнь. Печально стоит до конца моих дней Не оставив плодов после себя.

Произнеся эти строфы, он вонзил острие меча себе в живот и уткнулся лицом в землю, как только клинок пронзил его, и умер. Обычный человек не смог бы сложить стихотворение в такой момент. Однако для Еримасы стихосложение превратилось в истинное наслаждение еще со времен его молодости. И поэтому даже в момент своей смерти он не забыл о нем. Тонау взял одной рукой своего господина за голову, отсек ее и привязал к камню. Затем, скрываясь от врагов, он направился к реке и погрузил голову своего господина в самом глубоком месте".

Но, естественно, далеко не все могли столь изящно излагать овои мысли в стихах перед уходом из жизни. Перед нами вновь предстает образ "идеального воина" в том виде, в каком он складывался в эпоху Камакура.

Классическим примером смерти за своего господина стала история о 47 верных ронинах. Однажды в 1702 г. во время подготовки к приему императорского посла знаменитый самурай Наганори Асано был оскорблен другим не менее знатным и известным самураем Кодзу-кэноскэ Кира. Честь Наганори Асано была столь сильно задета, что он выхватил меч и, не раздумывая, бросился на обидчика. Это был неслыханный по своей дерзости поступок обнажить меч в сегунских покоях! И Наганори Асано приговаривают к харакири, в то время как Кодзукэноскэ Кира избежал наказания. А 47 верных подданных Асано были распущены, превратившись таким образом в ронинов. Но они поклялись отомстить за смерть своего господина.

Долго ронины выслеживали расчетливого и хитроумного Кира и в конце концов, ворвавшись ночью в дом своего врага и проявив немалые способности ниндзя, убили его. А затем все 47 ронинов совершили акт харакири, исполнив тем самым свой самурайский долг и оставшись преданными своему господину даже после его смерти.

Сэппуку всегда так или иначе связано с окончательным выполнением норм "гири", в частности "почитания старших" (он), высшего морального долга (ги) перед своим господином. Поскольку японская культура в принципе ориентировала человека на реализацию "гири" как на высшую цель в жизни, то тем самым она определяла и момент его смерти тотчас после высшего проявления "гири".

Естественно, что сэппуку делалось не только после мести ронинов за своего господина или после указа правителя. По сути, харакири стало частью обыденной, бытовой культуры, возводя ее на уровень возвышенных самурайских отношений.

Посредством смерти через сэппуку решались практически все жизненно важные вопросы человеческого бытия, причем некоторые истории поражали даже современников. Например, пятый сегун из клана Токугава - Цунаеси, прославившийся тем, что под страхом смерти запрещал причинять вред животным, тем не менее постоянно ссорился со своей женой. Бедная женщина убила своего мужа, после чего совершила харакири.

Самурай обязан был уходить из этого мира с легкой, немного грустной улыбкой на устах. Он должен быть благодарен этой жизни, что она позволила ему "истинно умереть", не нарушая воинского долга.