Время моей Жизни Ахерн Сесилия
Его слова перевернули мне душу. Никто прежде мне не говорил такого, а он вот сказал — молодой, никому не нужный, несчастный мужчина в потертом костюме и с липкими ладонями, который хочет быть небезразличен хоть кому-то.
— Ты ее для этого нанял? Чтобы дать мне второй шанс?
— Я не думал об этом с такой точки зрения, — удивился он. Потом вдруг широко зевнул: — Где я буду спать?
— Там же, где всегда.
— Думаю, мне лучше остаться у тебя, Люси.
— Ладно, нет проблем, — спокойно согласилась я. — Найдешь меня у Мелани, если вдруг зачем-нибудь понадоблюсь.
— Ну конечно, у Мелани. Той самой Мелани, которая переживает, что ты всегда раньше всех уходишь с ее концертов и вечеринок. — Он снова полез в свой айпад. — У Мелани, которая пару дней назад, сразу после того, как ты ушла из «Пирушки», сказала, цитирую: «С ней что-то не так, и я не собираюсь ждать, пока она сама с этим справится, чтобы узнать, что именно не так». Конец цитаты.
Он был страшно собой доволен. Я ужаснулась: оказаться с Мелани с глазу на глаз я сейчас точно не готова. Так же как и поехать к Райли.
И я сдалась.
— Можешь лечь на диване, черт с тобой.
Он спал на диване с Мистером Пэном, укрывшись пыльным одеялом, которое я достала с верхней полки гардероба, куда он светил мне фонариком, беспрестанно при этом осуждающе цокая языком. Это идиотское тихое цоканье напомнило мне дедушкины часы, они тоже так делали: тац-тац-тац. И меня это пугало, я не могла заснуть, пока не запихну подушку под маятник. (Когда это однажды обнаружили, я все свалила на Райли.)
Во сне он так громко храпел, что я глаз не сомкнула до двух ночи. Памятуя о трюке с дедушкиными часами, я швырнула в него подушкой, но промахнулась и угодила в Мистера Пэна, который громко взвыл от ужаса. Проснулась я в шесть утра оттого, что Жизнь нарочито шумно плескался под душем. Потом он куда-то вышел, но вскоре вернулся, с грохотом положив связку ключей на полку. Он чем-то стучал, гремел и хлопал, видимо в надежде разбудить весь дом. Я знала, он хочет, чтобы я встала, но только крепче закрыла глаза. Через десять минут меня подняли ароматы, доносившиеся с кухни. Он сидел за столом и ел омлет. Рукава рубашки закатаны, волосы еще влажные, аккуратно зачесаны назад. Он выглядел как-то совсем по-другому. Чистым, вот как.
— Доброе утро.
— Вот это да! Да ты и зубы почистил.
Он принял оскорбленный вид. Закрылся газетой и пробурчал:
— Мне все равно, я на твои гадости внимания не обращаю. Я принес твой кофе и кроссворд.
Ну и дела. Я была искренне тронута.
— Спасибо.
— И лампочку купил в ванную. Сама вкрутишь.
— Спасибо.
— Омлет еще горячий.
На плите стояла сковородка с омлетом — он приготовил его с ветчиной, сыром и красным перцем.
— Спасибо большое, — разулыбалась я. — Ты на самом деле очень любезен.
— Нет проблем.
Мы молча сидели за столом, уплетали омлет и слушали какую-то ахинею по телевизору.
Лампочку я менять не стала — слишком сложно, да и времени нет. Оставила дверь приоткрытой и все время поглядывала на нее, чтобы убедиться, что моя Жизнь не извращенец. Оделась я тоже в ванной. Когда я вышла, он уже был готов — облачился в свой костюм и взял рюкзак. Я вдруг подумала, что он славный. И тут же забеспокоилась, нет ли здесь подвоха.
— Что ж, полагаю — до вечера? — с надеждой спросила я.
— Я иду с тобой на работу, — невозмутимо сообщил он.
Я нервничала по дороге на работу — волновалась, как они меня встретят после того, что случилось во вторник, но еще больше из-за Жизни, который заявится в офис вместе со мной. Была, конечно, надежда, что охрана на входе его не пропустит и одной проблемой станет меньше.
Я предъявила удостоверение и прошла через турникет. Жизнь двинулся следом, и я услышала такой звук, точно он получил удар под дых. Попыталась не улыбнуться, но не сдержалась.
— Эй! — окликнул его охранник.
Они и раньше были довольно бдительны, а уж после истории со Стивом — вдвойне.
Я обернулась и состроила соболезнующую мину.
— Слушай, мне надо бежать, а то опоздаю. Давай я к тебе выйду, когда будет перерыв на обед, ладно?
Он открыл рот, но я развернулась и пошла через холл, забитый народом, торопливо, как будто за мной кто-то гнался. Дожидаясь лифта, пару раз украдкой посмотрела, что у них творится. Охранник подошел к Жизни, тот полез в рюкзак и вынул какие-то бумаги. Охранник брезгливо, точно это была тухлая рыбина, взял их и внимательно изучил. Затем посмотрел на меня, обратно в бумаги, на Жизнь, а потом вернул ему документы и прошел к себе за стойку. Нажал кнопку, и турникет открылся.
— Благодарю вас, — вежливо кивнул Жизнь. Охранник помахал ему рукой. Подъехал лифт, Жизнь самодовольно улыбнулся мне, и мы в полном молчании вместе поехали наверх.
Там все уже были в сборе и явно говорили обо мне, потому что, как только я вошла, они умолкли и дружно на меня уставились. А потом на Жизнь. И снова на меня.
— Привет, Люси, — протянула Длинноносая. — Это ваш адвокат?
— А что? Нужен адвокат для свадьбы? — язвительно парировала я.
Грэм даже не улыбнулся, и это сбило меня с толку, он же всегда смеялся над моими шуточками. Интересно, он и свои сексуальные домогательства решил прекратить? В каком-то смысле даже обидно. Конечно, мой выпад в адрес Длинноносой не отличался остроумием, но это от беспомощности — я просто не знала, что ей ответить. Я долго ломала голову, как мне представлять людям свою Жизнь, однако кроме того, что его зовут Космо, — а это, скорей всего, только породит лишние вопросы, — ничего не выдумала. То есть соврать-то можно было б что угодно, у меня возникло несколько вариантов замечательно завиральных историй. Он смертельно болен, и последнее его желание — провести остаток дней рядом со мной. Он журналист, пишет статью о современной работающей женщине и в качестве объекта избрал меня. Кузен, приехал из глубинки, боязлив, но любопытен. Студент, хочет поднабраться опыта. Старинный умалишенный друг, выпущен из психушки развеяться на пару дней. И, что характерно, все бы поверили любой из этих блестящих версий. Вот только Жизнь ни одну из них не одобрит. Я старалась изобрести такую ложь, с которой он согласился бы, но в глубине души понимала, что это, увы, безнадежно.
Эдна выручила меня, избавив от ненужных расспросов, недоуменных взглядов и обескураженно поднятых бровей, позвав к себе в кабинет, где меня, вероятно, ожидает все то же самое, но хотя бы один на один. Проходя мимо сослуживцев, я одарила их извиняющейся улыбкой, дескать, простите, что вынуждена вас оставить. У дверей Эдны я притормозила и еле слышно спросила у него:
— Ты меня здесь подождешь?
— Нет, я пойду с тобой, — не понижая голоса ответил он, и у меня пропала охота обсуждать это дальше.
Я прошла в кабинет и села за круглый стол у окна. Рядом, на полке, в тонкой высокой вазе стоит искусственная белая роза, а на столе у Эдны лежит томик «Улисса». И то и другое меня раздражает — я не люблю искусственные цветы и сильно подозреваю, что Эдна никогда не читала роман Джойса, а держит его напоказ для самоутверждения. Она посмотрела на мою Жизнь:
— Здравствуйте.
Что подразумевало: «А вы кто такой»?
— Госпожа Ларсон, меня зовут… — он покосился на меня и еле заметно усмехнулся, — Космо Браун. Вот документы, подтверждающие, что я могу неотлучно находиться при Люси Силчестер, за подписью нотариуса и соответствующих лиц. Вы можете быть уверены, что я никогда не воспользуюсь информацией о вашей компании, которая станет мне известна в ходе нашей беседы, но любыми сведениями, касающимися лично Люси, я волен распоряжаться по своему усмотрению.
Она взяла у него бумаги, прочитала их, и лицо ее выразило полное понимание.
— Прошу вас, мистер Браун, садитесь.
— Пожалуйста, зовите меня Космо, — улыбнулся он. Камешек в мой огород.
Глядя на него, она проговорила:
— Разговор пойдет о том, что произошло во вторник. Уверена, вы в курсе инцидента со Стивеном Робертсом.
Жизнь кивнул.
— Простите, вам непременно надо обращаться к нему, если речь идет обо мне? — Я посмотрела на Жизнь: — Это обязательно?
— Миз Ларсон может смотреть, куда ей угодно.
— Но не обязательно на тебя, так?
— Нет, не обязательно.
Я посмотрела на Эдну.
— Вы можете говорить непосредственно со мной.
— Спасибо, Люси. Так, о чем я? — И она снова перевела взгляд на Жизнь. — Да, собрались мы не для того, чтобы обсуждать то, что случилось со Стивом, хотя, если у Люси есть причины для недовольства, а я, честно сказать, не удивилась бы этому, она может изложить их мне, как своему непосредственному руководителю, а я, в свою очередь…
— Э-э, прошу заметить, я здесь. Вам нет нужды говорить так, будто меня тут нет.
Она вперила в меня холодный, неодобрительный взгляд, и я пожалела, что она перестала смотреть на Жизнь.
— Мы собрались, чтобы обсудить факты, обнаружившиеся во вторник, а именно тот факт, что вы не знаете испанский.
— Я знаю испанский. Но я была в шоке. На меня нацелили пистолет, и я совершенно перестала соображать.
Эдна с облегчением вздохнула и наконец смягчилась.
— Люси, я ровно так и думала. Господи, да я сама с трудом могла вспомнить, как меня зовут! Мне просто нужно было убедиться, понимаете, я же должна официально во всем…
— Извините, позвольте, я вас перебью? — встрял он.
Я вытаращилась на него.
— Я не думаю, что он может вмешиваться. Эдна, разве он имеет право? Он находится здесь как наблюдатель и не должен участвовать в каких-либо…
— Да-да, я имею полное право, — заверил он меня. — И я хотел бы сказать, что Люси не знает испанский.
У меня отвисла челюсть. Эдна так широко раскрыла глаза, что приобрела окончательное сходство с рыбой.
— Простите, вы сказали «знает» или «не знает»?
— Подтверждаю, я сказал «не знает». — Он произнес это громко и внятно. — Люси не-зна-ет испанского. Она, — он указал на меня, чтобы кто-нибудь по ошибке не подумал, будто речь идет об искусственной белой розе, — не в состоянии говорить по-испански. Я вижу, вы рискуете снова впасть в заблуждение на этот счет, и решил вмешаться, чтобы внести ясность.
И он посмотрел на меня, как бы спрашивая: «Ну что, ловко я справился»?
Я утратила дар речи. Моя жизнь нанесла мне предательский удар в спину. На мгновение Эдна тоже утратила дар речи, но очень быстро обрела его вновь. Разговаривала она при этом с ним, а не со мной.
— Космо, я полагаю, вы сознаете, что дело очень серьезное.
У меня на лбу выступили капельки пота.
— Безусловно, — согласился он.
— Люси работает у нас в должности ведущего переводчика инструкций к бытовой технике вот уже два с половиной года, и все это время ее незнание языка подвергало угрозе жизнь покупателей, а компанию — риску уголовной ответственности. Господи, да кто же делал эти переводы? Они хотя бы грамотные? Со словарем?
— Их делал носитель языка, блестяще владеющий испанским, и ее переводы безупречны, — быстро вставила я.
— Ну, этого ты на самом деле знать не можешь, — сказал Жизнь. Еще один удар мне в спину.
— Ни одной жалобы не поступило, — возразила я.
— Да, это так, — признала Эдна, и он тоже согласился. — И кто же эта женщина, которая за вас переводила? — потрясенно спросила Эдна.
— Она очень уважаемый человек, блестяще владеет…
— Ты уже это говорила, — перебил Жизнь.
— …испанским, занимается бизнесом, — тем не менее продолжила я. — Это скорее субподряд, нежели мошенничество — пусть никто не произнес это слово, но, похоже, именно в этом меня и обвиняют. — Я обрела некоторую уверенность в себе. — Послушай, ты в курсе, остальные языки я знаю в совершенстве, это чистая правда, скажи ей.
Я выжидающе смотрела на него, но он развел руками:
— Не думаю, что такова моя роль здесь.
Вот гад.
— Прошу вас, если это возможно, дайте мне шанс сохранить работу. Квентин мог бы взять на себя испанские переводы, все осталось бы между нами, но на абсолютно законных основаниях, и беспокоиться не о чем. Я очень извиняюсь, что не сказала всю правду…
— Что солгала, — уточнил Жизнь.
— …не сказала всю правду.
— Солгала, — повторил он. — Ты лгала.
— Слушайте, да кто ж не привирает в своем резюме? — не выдержав, фыркнула я. — Все так делают. Спросите любого, и он признается, что когда-нибудь да приукрасил правду. Держу пари, вы тоже. — Я поглядела на Эдну. — Вы говорите, что работали в «Глобал Максимум» четыре года, но всем известно, что только два, причем половину срока — помощником управляющего, а вовсе не топ-менеджером.
Эдна изумленно воззрилась на меня, а я, поняв, что натворила, — на нее.
— Но это же не значит, что вы солгали, нет, вы просто немного приукрасили факты, и это никак не связано с тем, что вы можете, или я могу…
— Что ж, полагаю, мы услышали вполне достаточно. — Эдна устало помассировала виски. — Я собираюсь сообщить об этом вышестоящему начальству.
— Нет, прошу вас, не делайте этого. — Я схватила ее за руку. — Пожалуйста, не надо. Поймите, волноваться не из-за чего. Вы же знаете, что юристы не пропустили бы ни одной инструкции, если бы она не была точна на сто процентов. Каждое слово проверяется на всех уровнях, и я не последняя инстанция. Так что вам ровным счетом ничего не угрожает, а если бы что-то и било не так, то вы ни при чем, ведь вы ничего не знали. Никто не знал.
— Квентин знал? — спросила она.
— Почему вы спрашиваете? — нахмурилась я.
— Просто скажите мне правду, Люси. Квентин знал, не так ли?
— Никто не знал. Никто.
— Но он узнал во вторник, когда Стив велел вам переводить, а вы не смогли.
— Я думаю, тогда узнали все, ведь было понятно, что я не могу сказать ни слова.
— Боюсь, вы опять лжете, — заявила она.
— Нет. Правда нет. Я не до конца уверена, возможно, Квентин догадался чуть раньше, когда я…
Она покачала головой:
— Господи, Люси, сколько можно вытягивать из вас правду? В общем, я…
— Нет, нет, дайте мне объяснить, — перебила я. — Он догадался всего на пару минут раньше, когда я переводила Агусто Фернандеса.
Она уже толком меня не слушала.
— Я просто не знаю. Не знаю, чему можно верить, чему нет. Вы меня так удивили, Люси, честно говоря, из всех них, — она кивнула на соседнюю комнату, — из всех них менее всего я ожидала от вас… — она зачем-то поправила стопку бумаг на столе, — в общем, вы меня огорошили. Но в свое время, — она посмотрела на Жизнь, — я была так же изумлена, когда моя сестра оказалась в похожей, — она помялась, подыскивая верное слово, — досадной ситуации.
Он кивнул, точно у них была общая тайна.
Эдна вздохнула.
— Квентин знал — Квентин не знал, вы не слишком убедительны и внятны в этом вопросе.
— Нет-нет, я полностью уверена, прошу вас…
— Думаю, мы и так потратили массу времени. Почему бы вам не пойти и не присоединиться к остальным, Люси? А я постараюсь спокойно обдумать создавшееся положение. Спасибо, Люси. И вам, Космо.
Она пожала нам обоим руки, после чего я немедленно была выдворена из кабинета. В полном ошеломлении я пошла к своему столу и плюхнулась в кресло. Жизнь последовал за мной, сел за соседний свободный стол и, глядя в противоположную сторону, забарабанил пальцами по коленке.
— Итак, что мне сделать? Отксерить что-нибудь? — поинтересовался он.
— У меня в голове не укладывается, как ты мог так со мной поступить. Как только у тебя наглости хватило! А еще распинался, что мы вместе, мы заодно. Лапшу мне на уши вешал, чтобы выставить потом полной идиоткой.
От гнева я говорила все громче, и на нас начали оборачиваться.
— Все, я пошла курить, — сказала я и, высоко задрав подбородок, вышла из комнаты под пристальными взглядами остальных.
Уже выходя в коридор, я услышала, как он громко пояснил:
— Она не курит. Притворяется, чтобы уходить на перекур.
Надеюсь, они подпрыгнули, когда я с силой хлопнула дверью.
Глава тринадцатая
Я стояла на пожарной лестнице, в тайном курительном убежище номер три — мы облюбовали это место после провала явки номер один в аварийном туалете и номер два в комнате, где уборщицы хранят свои причиндалы. Рядом курили мужчина и женщина, но они были не вместе, и мы пускали дым молча. Это вам не курилка в пабе или в клубе, где все болтают, объединенные радостным оживлением. Здесь занимаются делом, и пришли мы сюда, влекомые, помимо желания утолить никотиновый голод, жаждой тишины. Желанием хоть на пять минут избавиться от работы и тягостного взаимодействия с идиотами. По крайней мере, с теми, кого мы считаем идиотами, потому что они не умеют читать мысли, и нам приходится терпеливо и настойчиво повторять им очевидные вещи, вместо того чтобы терпеливо и настойчиво колотить их лбом об стену. Здесь нет нужды притворяться и изображать вежливую заинтересованность, а можно наглухо закрыться в себе, откровенно игнорируя друг друга, и наслаждаться обособленностью, отрешенно вдыхая и выдыхая дым.
Вот только я не могла отрешиться от своих мыслей. И не курила.
Дверь позади меня открылась, но я не повернулась, чтобы узнать, кто там. Мне абсолютно наплевать, пусть бы нас пришли повязать с поличным. Еще одно мелкое преступление в моем криминальном досье, ну и что. Зато двум другим было не все равно, и они торопливо спрятали сигареты за спину, забыв, что предательский дымок выдает их с головой. Они не выказали тревоги, но и не полностью расслабились, значит, вновь прибывший к начальству отношения не имеет, но им незнаком. Мужчина сделал последнюю глубокую затяжку, затушил сигарету и быстро ушел. Женщина осталась, но окинула незнакомца внимательным взглядом, как незадолго до того и меня, когда я к ним присоединилась. Я по-прежнему смотрела в стену, мне не важно было, кто это, да к тому же я и так знала.
— Привет. — Он встал рядом, так близко, что наши плечи соприкоснулись.
— Я с тобой не разговариваю, — сказала я, не отрывая глаз от стены.
Женщина почуяла нечто пикантное, прищурила светло-голубые глаза и безразлично выпустила дым в потолок.
— Я тебя предупреждал, что будет тяжелее, чем ты думаешь, — мягко заметил он. — Ну ничего, мы своего добьемся.
— Да. Видимо, прямо сегодня. — Я обернулась к голубоглазой: — Простите, можно у вас сигарету одолжить?
— Она имеет в виду «взять», потому что вернуть обратно выкуренную сигарету невозможно, — кретинически пояснил Жизнь.
Голубоглазая посмотрела на меня так, точно ей проще любимую бабушку продать на аукционе, но сигарету дала — так поступают все воспитанные люди, даже если они жадные сволочи.
Я прикурила и закашлялась.
— Ты не куришь, — констатировал он.
Я затянулась, чтобы выпустить дым ему в физиономию, и тут же закашлялась снова.
— Ты просто скажи мне, что тебя так рассердило.
— Что? — Я наконец повернулась к нему. — Ты слабоумный? Тебе отлично известно что. Ты выставил меня идиоткой. Я себя чувствовала как… как…
— Случайно, не как лгунья?
— Слушай, у меня был план. Все было продумано. А от тебя требовалось сидеть и помалкивать, как ты и обещал.
— Никогда такого не обещал.
— Разве?
— Точно. Это ты, не знаю уж почему, так решила.
Я молча пыхала сигаретой.
— Так в чем состоял великий план? Продолжать врать и дальше, а потом вдруг, проявив свои гениальные способности к языкам, за ночь выучить испанский?
— У меня блестящие способности, так говорил мой преподаватель французского, — яростно фыркнула я.
— А твой преподаватель по основам гражданского права говорил «может добиться большего». — Он насупился. — Я поступил правильно.
Мы помолчали. Голубоглазая шмыгнула носом.
— Ладно, с враньем пора кончать, согласна. Но надо найти какой-то вменяемый способ. Ты не можешь как бульдозер въехать в мою жизнь и начать крушить ее направо и налево, выискивая малейшую ложь и радостно ее разоблачая. Как ты себе это представляешь, например, с моими родителями? Сообщишь им, что, когда они отправились на сорокалетие к тете Августе, я вместо того, чтобы пойти на семинар, устроила мощную вечеринку? И их драгоценный племянник Колин трахался на их семейном ложе? А Фиона скакала голая на лужайке, обкурившись гашишем? И простите уж, но на полу был вовсе не овощной суп, как сказала Люси, а блевотина Мелани, и поэтому ваша дочь не дала собаке его съесть? Да, вот еще, кстати, Люси не знает испанского.
Я перевела дух.
Он изумленно спросил:
— Твои родители тоже считают, что ты знаешь испанский?
— Они дали мне денег на лето в Испании. Что, по-твоему, я должна была им сказать?
— Правду. Это не пришло тебе в голову?
— Ах, конечно. Милую, честную правду — я работала танцовщицей в ночном клубе, а вовсе не девушкой на ресепшене в старомодном отеле, куда они меня устроили.
— Н-да, тогда, наверное, не стоило.
— Понимаешь, не все подлежит твоему великому разоблачению. Безусловно, факты желательно освещать правдиво, но одно дело лампочки в ванную покупать и совсем другое — сказать моему отцу, что пора бы уже оставить свой высокомерный тон и не вести себя как претенциозный засранец. Немножко чуткости и восприимчивости не помешали бы, знаешь. Ты ведь хочешь мне помочь, а не сделать безработной и не разрушать то немногое, что мне удалось наладить в отношениях с семьей. Короче, надо составить план.
Какое-то время он молча все это переваривал, и я ждала очередных бредовых аналогий, но вместо этого он сказал:
— Ты права. Я прошу прощения.
Я подошла к лестничным перилам и сделала вид, что сейчас брошусь вниз. Голубоглазая и моя Жизнь, видимо одинаково лишенные чувства юмора, вцепились в меня, чтобы остановить.
— Благодарю. — Я была смущена ее порывом, а она почла за лучшее немедленно ретироваться.
— Но я извинился не за то, что сделал, а за то, как. Нам надо выработать новую стратегию на будущее.
Честность и готовность признать свои ошибки подкупают. Так что я затянулась еще разок и выбросила сигарету в знак уважения. Но он еще не закончил, и я пожалела, что поторопилась.
— Я не могу спокойно сидеть и слушать, как ты врешь, и никогда не смогу, Люси. Поэтому какую бы мы ни придумали стратегию, в основе ее должно быть одно — ты перестанешь врать. У меня от этого изжога.
— У тебя изжога от моего вранья?
— Да. И спазмы, вот здесь. — Он ткнул пальцем себе в солнечное сплетение.
— Ну и ну. Мне жаль это слышать.
Он передернулся и потер грудь.
— Пиноккио, нос у тебя опять вырос.
Я шутливо пихнула его.
— Зачем меня заставлять? Дай мне дозреть, и я сама начну говорить людям только правду.
— М-м. Вечности не хватит, чтобы ты дозрела.
— Ну, я не собираюсь немедленно объявлять общий сбор и вываливать разом все секреты. Но со временем, постепенно, я все расскажу. Давай так договоримся: с этого момента я больше не вру, а ты за мной присматриваешь, раз уж тебе без этого нельзя.
— И как ты заставишь себя не врать?
— Ты что, считаешь, я не могу говорить правду, когда мне этого хочется? — оскорбленно спросила я. — Легко.
— А что такого в этом парне по неправильному номеру, что ты ни разу ему не соврала?
— В каком парне?
— Ты знаешь каком. Видишь, ты опять начинаешь, — засмеялся он. — Это твоя первая реакция: отрицать, опровергать, притворяться, что ты ничего не знаешь.
Я проигнорировала его нападки.
— Я сказала ему, чтоб он больше мне не звонил.
— Почему? Ты что, позвонила, а твой неправильный номер был кем-то занят?
Он был очень доволен своей плоской шуткой, но я даже не хмыкнула.
— Нет. Но как-то все это было слишком странно.
— Жаль, очень жаль.
— Угу, — невнятно пробормотала я, не до конца уверенная, так ли уж жаль. И протянула ему руку: — Ну что, договорились? Я не вру, ты наблюдаешь?
Он подумал, потом сказал:
— Я хочу кое-что добавить.
Моя рука упала.
— Ну разумеется, как иначе.
— Каждый раз, как ты соврешь, я тебя поправляю. По рукам?
Мне это не понравилось. Я не могу обещать на сто процентов, что совсем перестану врать. Я могу обещать, что попытаюсь, это да. И ему я не могу доверять просто потому, что правда многолика и у всех свои представления о ней. Но с другой стороны, наш договор хоть немного его утихомирит, он уже не сможет вести себя как слон в посудной лавке.
— Ладно. Договорились.
Мы пожали друг другу руки.
Когда я вернулась в офис, там ощущалось общее напряжение. Они не могли понять, обижаться на меня или нет, как не могли понять, обижаться ли на Стива, а потому просто молча работали, отложив решение до той поры, когда все войдет в нормальное русло. Жизнь наблюдал за мной, устроившись за соседним столом, где прежде сидел один тип, чье имя, я уверена, никто, кроме Эдны, уже не смог бы вспомнить. Его уволили в первый заход, в начале прошлого года, и тогда меня куда больше волновал собачий холод в комнате от неправильно настроенного кондиционера. Я страшно мерзла и страшно злилась — Грэм упорно таращился на мои соски, затвердевавшие от холода. Понятно, что обещания Агусто Фернандеса вернуть Стива на работу были полной чушью, так что за его столом тоже никого не было. Но если бы Жизнь сел туда, это вызвало бы неудовольствие — слишком свежа боль утраты. Однако он проявил чуткость и восприимчивость. Молодец. Весь день он не отрываясь работал на своем компе, что-то искал, писал и порой поглядывал на меня, прислушиваясь, что я говорю. Впрочем, я почти ничего не говорила, поскольку никто ко мне не обращался.
А все же интересно, почему я не врала Дону Локвуду? Я обдумала этот факт и решила, что все просто — я не знаю его, он совершенно посторонний человек, какой смысл был ему врать? Его не волновала правда. Почему она так волнует всех остальных?
Я взяла телефон, открыла фотогалерею и стала перелистывать фотки. Дошла до синих веселых глаз и остановилась. Увеличила изображение и долго всматривалась в оттенки: аквамарин, зеленоватый хризолит, сапфир. Потом поставила фото на скринсейвер. Выглядело замечательно, и я положила телефон перед собой, чтобы синие глаза любовались мною.
— Чему ты улыбаешься? — спросил Жизнь так неожиданно, что я подскочила.
— Чему? Господи, ты меня напугал. Не надо подкрадываться ко мне, пожалуйста.