Те самые люди, февраль и кофеин Репина Екатерина
— Хоть я и тот, кто вам нужен, но дверь не открою. Сначала скажите, кто вы такой, и зачем пришли.
И тогда Фрэд Дорн, ученый из Испании, исландец по происхождению, сообщил:
— Я видел ваш фильм, в молодости. И моя жена его видела. Мы познакомились благодаря этому фильму. Я бы хотел поговорить с вами о нем.
Гильермо удивился. Он долго молчал, стоя у закрытой двери. Вспоминал, о каком фильме идет речь, и что ему за дело до того фильма. Прошло тридцать лет. За тридцать лет фильм ни разу не повторяли по телевидению. Была всего одна премьера, в Нью-Йорке. И все, больше ничего. Фильм оказался никому не нужен. Жизнь закончилась.
— Нет! Это не про меня. Я никогда не писал сценарии для криминальных мелодрам, особенно для тех, что показывали тридцать лет назад на закрытом показе кинофестиваля в Нью-Йорке. Там точно был не я. Вы спутали.
Фрэд присел на землю и сказал, что ему жаль, раз он ошибся. Тот фильм значил для него многое.
— Моя жена стала сиротой из-за бандитов. Она воспитывалась в интернате и чувствовала себя несчастной. Она не знала, что будет с ней потом, когда она выпустится из интерната. Ведь мир становился все хуже, и никто не мог планировать будущее, так как его вообще могло не случиться. И тут — ваш фильм. И — наши глаза встретились. Мы сидели рядом, и то, что было на экране — это ведь было про нас, про нашу улицу и наш город. Вы бывали в Нью-Йорке раньше? Как вы вообще писали сценарий?
— Я никогда там не был. Все придумал. Потому фильм никому не понравился…
— Он понравился многим! Что вы! Вы так точно передали музыку и дыхание улиц, что казалось, что мы не смотрим фильм, а смотрим в окно.
— И что же с того? Все равно у меня не получилось показать то, чего я не понимал!
Гильермо кричал, и кошки тоже кричали. Они просили есть. А Гильермо кричал оттого, что ему было больно вспоминать молодость. Только ли больно?
— Уходите!.. Нет, стойте. Я сейчас открою. Вы откуда узнали про меня?
Фрэд прошел в гостиную маленького кривого дома, где сильно пахло кошками, и где было неопрятно. Он отыскал глазами стул, стряхнул с него крошки и фруктовые очистки, сел. Хозяин дома кормил кошек остатками ужина, глядел на гостя исподлобья.
— Я приехал на ту же самую конференцию в Академию наук, куда были приглашены и вы, но не явились. Я приехал из-за вас, так как много слышал о вашей многолетней работе, посвященной обычаям. Я занимаюсь тем же, но только в Испании. У меня кафедра в институте провинциальной столицы — города Леон, на северо-западе Испании. Вот и все про меня. Теперь скажите…
Гильермо перебил его:
— Нет, вы рассказали не все. Как вы нашли мой адрес и вообще… Откуда узнали про фильм? Про меня?
— Про фильм я знал всегда, как я уже говорил. Мы с женой посмотрели его, когда нам было по шестнадцать лет. И, знаете ли, это самый восприимчивой возраст на хорошие проявления жизни. Фильм, просмотренный в этом возрасте, влияет на формирование подростка больше, чем годы воспитания в семье. Когда человек открыт миру — это именно тот возраст, шестнадцать лет. Мы оба посмотрели ваш фильм, потому я здесь.
Гильермо все же не понял, как его нашел синьор из Испании. Но выгонять его было поздно — один из котят пристроился у гостя на плече и готовился уснуть. А беспокоить котенка Гильермо не решился бы ни за что.
— Вообще же я занимаюсь проявлениями передачи мыслей на расстоянии, перерождением душ в культурах разных древних народов. Я не верю в это, но работаю. Доказываю, что ничего такого не бывает. Мысли не передаются. Вообще-то для этого существует телефон. А перерождение душ было бы нежелательно, так как иногда лучше просто умереть и забыть обо всем, не рождаясь в другом месте и не пытаясь вспомнить все то, что было в прошлой жизни. Так я считаю, но профессору лучше об этом не знать.
Гильермо поставил кофейник на плитку. Он слушал внимательно и одним глазом следил за кошками, а другим — за гостем. Он о чем-то думал, пока слушал Фрэда. Но не стал сообщать, о чем. А Фрэд продолжил:
— Мы уехали из Нью-Йорка, сразу после того как поженились. Нам было по двадцать два года, и мы хотели сбежать в тихое место, где нас никто не найдет. Патти боялась, что ее могут убить…
Гильермо воскликнул:
— Патти? Так звали героиню моего фильма.
— Да, и это тоже было замечательным совпадением. Хотя героя звали иначе, чем меня, но мы смогли исправиться, и нашли город, носящий имя героя фильма. И живем в нем до сих пор. Ну, вот. Патти боялась, что ее могут убить. А я не верил. Ну, кому она мешала? А она все уговаривала меня уехать хотя бы в Исландию. Я там родился, но не помню ничего из той жизни, так как родители сразу увезли меня в Америку. Знаете, это сейчас часто бывает: происхождение одно, гражданство другое, а страна обитания вообще к ним не относится, то есть сильно другая…
— Вы будете кофе? — спросил Гильермо гостя, разливая кофе по чашкам. Чашек было шесть. И все они наполнились до краев. Гильермо поймал взгляд Фрэда и объяснил:
— Жалко чашки. Они пылятся на протяжении многих лет. Никто не ходит ко мне. А они стоят и пылятся. Вам сколько чашек?
— Одну.
— Тогда возьмите три. Чтобы нам было поровну. А то неудобно выходит. Вам — одну, а мне — пять, хотя вы гость, и вам следовало дать больше чашек, чем мне.
Фрэд взял три чашки и вдруг вспомнил о жене:
— А! Патти такая же, как ваша героиня в фильме. Она ничуть не изменилась за годы. Более того. С годами она все больше походит на Патти из фильма. Она ужимки и жесты повторяет, некоторые выражения постоянно цитирует и совсем плохо следит за домом. У нас дома такой же бардак, как у вас тут. Вы и в фильм его перенесли?
— Да, — Гильермо рассмеялся впервые за весь день. — А что, фильм повторяют по телевидению?
— Постоянно. Кроме того, у нас есть диск, мы часто его смотрим.
Гильермо вскочил на ноги, уронил чашку, разбил ее, но не заметил этого и бросился к шкафу, где хранил самые большие свои драгоценности:
— У меня тоже есть диск! Я нашел его на улице… Не важно. Тут музыка. Но не фильм. Музыка — тоже хорошо. В моем фильме музыка несла большую нагрузку, чем картинка. Поняли? Вы поняли это?
— Да, поняли. Мы особенно сильно любим музыку из вашего фильма. Как же мне повезло, что это вы! И как я сообразил, что вы — это вы? Ведь просто услышал, что вы пишете работу на интересующую меня тему, приехал послушать, а вы не приехали. И тогда я решил вас разыскать. А когда искал, то понял, что слишком много совпадений, и имя ваше, и место, где вы живете, и ваши странности — и из-за всего этого я понял, что автор фильма — вы! Вот Патти обрадуется! Она хотела ехать со мной, но я не взял ее.
— Послушайте музыку. Она немного повторяет ту, что звучала в фильме. Но не совсем. Как будто та музыка … выросла.
…Фрэд снова включил мелодию, записанную на свой телефон. Такси снова подъезжало к аэропорту Мадрида. Несколько часов в городе хоть и отодвинули встречу с женой, но зато внесли вклад в их будущий совместный отпуск. Фрэд нашел подходящий отель, выбрал экскурсионный тур и заказал билеты на постановку местного театра. Близилась двадцать пятая годовщина их свадьбы.
Музыку прервал звонок.
— Дорогой, я тебя устала ждать. И все подруги мне говорят, что это неспроста так. Ты куда делся? Самолет прилетел давно, я звонила в аэропорт. И чего ты смеешься? И что ты хочешь сказать?
Фрэда рассмешила проворность подруг и нетерпеливость жены, работа над перерождением душ, в которую он не верил, но больше всего — три кофейные чашки, которые подарил ему на память Гильермо Бёлль из маленького бразильского города и которые лежали сейчас в его большом чемодане. Прощаясь с которыми, бразилец сказал: «Вам будет хорошо в Леоне».
№ 23. Отдам телефон в хорошие руки
— Ты где был?
— Песню скачал у мужика. Вон у того. Русская песня, давно хотел такую найти, да все некогда было. И правда, в Испании, говорят, все есть. И даже песни на русском.
— Вообще-то так про Грецию говорят, а не про Испанию.
— Да? Ну и что…
— А на каком языке ты с ним разговаривал?
— Он ничего не понимает по-нашему. Мэкает, лэкает. Я показал на телефон, потом свой протянул, ну, типа, давай музыкой обменяемся. И скачал у него несколько песен. Сразу чувствуется — заграница, отдых, расслабуха!
— Сразу чувствуются только русские — без лишних разговоров подходят, копаются в твоем телефоне и кричат на весь аэропорт. А что же будет дальше?
— А дальше, брат, я понял, что мы начинаем отдыхать!
— Ну-ну! Только ты забудь на время о телефоне. Ты зачем вообще его взял?
— Как?! Домой звонить чтобы… Они же не знают, как у меня дела, и чем я занят.
— Лёха, ты на отдыхе. И все. И никому звонить ты не должен. Меня вообще бесит, когда за границей русские без конца говорят по телефону. Ну, хорошо, если по делу, если с бизнес-партнерами. А то — просто общаются, с друзьями, однокашниками. «Привет. — Как дела? — Нормально, я в Испании. — О! Круто! — А ты как? — Как всегда…»
— Автобус пришел. Гид рукой машет.
— И ладно бы по делу, а то просто так, без повода звонят…
— Ну хватит.
— Не удивлюсь, если кто-нибудь начнет трогательную заботу о своем мобильнике: маникюр, татуаж, ароматерапия, горячие обертывания. А еще лучше — оставить мобильнику наследство и указать в завещании, как именно о нем заботиться и сколько раз в неделю заряжать. Ха-ха!
— Ты послушай, что гид говорит. Он говорит, как лучше звонить на родину, где менять деньги и куда не следует ходить.
— Вот туда мы и пойдем.
— Как?!
— Ну, мы же отдыхать приехали, а не слушать советы гида. Вообще, по большому счету, нам за наши деньги здесь все можно. Они, посмотри, какие здания построили! На какие деньги? На наши, туристические. У них ведь и промышленности никакой нет, и торговля так себе. А вот приехали мы — и они забегали, засуетились. У них от туризма все блага. Вот бы нам так, а? Не надо по северам мотаться, отрываться от семьи, а — жить у моря и работать для туристов.
— Обслуживать туристов вместо вахты на севере? И ты думаешь, это лучше?
— Нет. Но — проще. Мы тратим бешеные деньги, чтобы погреться здесь на солнце. А для них это бесплатно получается. Несправедливо.
— А то что запасы угле-как-их-водородов находятся в основном у нас — это как?
— Это справедливо. У нас же нет солнца и моря круглый год!
— Как у тебя все просто! Приехали, кстати. Вот это да!
— Да уж. Тут у них все отели такие. Я знаю. Это хороший средний уровень для нашего среднего класса. Не думай, что это самое лучшее. Бывает получше.
— Дэн, и это — средний уровень? Серьезно? Ну, ладно, ладно, верю. Хотя и с трудом. Ух ты, какой холл! Все блестит. Чего толкаешься?.. А?.. А! Нельзя удивляться? И что, делать вид, что у нас тоже так? Ну уж нет! Я не могу так часто притворяться. Вот действительно видно, за что с нас содрали такие деньги!
— Ты не сильно-то радуйся. А то еще доплачивать заставят. Скажут, что в контракте был указан отель ниже классом или что в контракте не были прописаны чистые полы в холле, и попросят доплатить.
— Даже так?
— Угу.
— Тогда молчу… Господин гид, товарищ! А когда мы кушать пойдем?.. Что?.. Когда?.. Да, ну и сервис у них… Он занят! Я есть хочу, а он занят!
— Да потерпи ты. Сейчас нас расселят, а потом пойдем кушать.
— Точно? А то ведь обманут.
— Точно. Чего ты злой такой? В самолете кормили, дома наверняка поел.
— Я волнуюсь. А ты не волнуешься? Все-таки заграница. Сколько нас пугали ею. И фильмы всякие снимают, что здесь мафия, здесь грабят, в рабство продают. А я хочу просто отдохнуть. А по телевизору все не так. Там людей не так много. Смотришь, как страну какую-нибудь показывают, и видишь только здания, улицы, деревья. А тут — только люди кругом. И все — русские…
— Это нам отель такой попался, где русских поселили. Но ведь в городе живут испанцы!
— Это кажется. Водить-то нас будут там же, куда и этих вот поведут. Да?
— Ну, да. Только по очереди, чтобы давки не было. А так — маршруты одни и те же. И везде нас будут окружать русские. Так это хорошо! Если и ограбят, так только свои. Ха-ха!
— Не смешно.
— Зато верно.
— Не спорю. Нас в один номер? Можно. Пойдем смотреть.
— Ой, да что там смотреть? Кровати есть? Телевизор? Душ? Балкон? Холодильник? Ну, тогда все в порядке. Оставим только вещи — и в город.
— Есть хочу!
— Поедим, и — гулять по городу. Гид сказал, у нас свободное время до вечера.
— А дальше что?
— Ночная экскурсия, разумеется. И — снова кушать, всем вместе. Ой, как наши меняются за этот первый вечер — ты не представляешь.
— А что?
— Подожди, спрошу про ресторан… Эй, где тут у вас покушать можно?.. Там?.. Направо… Прямо… Понятно! Спасибо… Вот ты помнишь толстую тетку с мужем и детьми, которые в самолете постоянно громко переговаривались?
— Ну.
— Вечером они будут молчать. За день переругаются до такой степени, что не в силах будут смотреть друг на друга. Зато нам лучше — тихо. Но не совсем.
— Почему?
— Потому что кричать будет молодая пара — мужик и его баба. Они вообще были зашуганными. Видимо, впервые приехали за границу. Ну, сейчас осмотрятся, накупят ярких шорт с попугаями и придут в таком виде в ресторан, а там поймут, что все — бесплатно, и напьются до чертиков, так что завтра мы их вообще не увидим.
— И что, всегда так?
— Конечно. Каждый думает, что он оригинален со своим способом проведения отдыха. А на самом деле — люди сплошь банальны. В турагентстве им кажется, что слишком дорого, в транспорте, в дороге — слишком далеко, в аэропорту — слишком долго, в гостинице — слишком шикарно, и, наконец, в городе — чисто, слишком чисто. От всего этого они считают себя королями и принцессами и начинают беситься. Тратят деньги, а не покупают ничего. Куда тратят? Такси, клубы, фотографии. И все. И — домой. Ой, как мне надоело отдыхать!
— Так зачем приехал?
— Не мог отпустить тебя одного. А то попадешь в какую-нибудь историю — а мне потом мать шею свернет, что не доглядел, не сопроводил, ля-ля-ля…
— Ой, можно подумать, матери испугался! Тебе просто погулять хочется за мой счет! Плачу-то я.
— И что?
— Ну, и все…
— Тогда выбирай, что будешь есть. Вот тебе меню на русском. Советую борщ и солянку, оливье и селедку под шубой.
— Я и дома оливье могу поесть. Что, тут ничего местного нет?
— Ой, зачем тебе местное? Только язву заработаешь. Тут все для нас готовят, как дома, с душой, и большими порциями, и дешевле, чем в наших ресторанах.
— Я хочу паэлью!
— Лёха, успокойся. Видишь, все смотрят на нас. Из-за тебя.
— Они ж не понимают…
— Они? Это все русские, Лёх. Ты не думай, что сидишь в туземном баре. Кстати, пойду себе вина куплю. Или пива?..
— Возьми мне пива, кружку большую. И кальмара… Чего? Ну, тогда что у них принято. Короче, ладно, заказывай сам. А что у них там на сцене?
— Конкурс какой-то. Иди, посмотри, пока я вина куплю.
— Да, песни поют. Эй, друг, слушай, что тут делают? А?.. Конкурс?.. А что нужно петь? Что угодно?.. По-русски?.. Тогда и я могу спеть. А что? Разве ж это трудно… Так. Здрастье, все отдыхающие. Мы приехали только что из города-героя… а, и вы оттуда? Ну, тогда тем более слушайте. И что, каждый называет свой город «героем»? И это уже банально звучит?.. Ну, я не за этим вышел. Есть у меня одна песня… Где?.. Да в голове! И в телефоне. Я ее пою уже два часа как. И заучил наизусть. Но она так подходит этому городу и вообще… под отпускное настроение подходит.
Слушайте. Значит, так начинается: дзынь-тяп-дзынь. Это еще не песня, нет. Это — начало. Что-то разбивается. Потом… Не мешайте! Раз что-то разбивается, значит, так надо. Еще раз повторю, мне не лень: дзынь-тяп-дзынь. У героя разбивается сердце — чтоб вам было понятно. Герой страдает. Ну, автор песни. Автор и герой — это одно и то же.
Сразу после дзыней начинается мелодия. Она как самолет на взлете — все сильнее и сильнее завывает. Вы летали на самолетах? Ах, мы же все прилетели сюда на самолете… Тогда вам понятно. Дальше идут слова… Там что-то про нее, что-то про меня, то есть про героя, то есть про автора песни…
Типа, я увидел тебя, когда полюбил. А, нет, полюбил тебя, когда увидел. А-а-а.
А ты меня не заметила, так как некогда тебе было. А-а-а-а-а-а-а-а — а-а-аа — а-а.
А солнце жарило и было душно, как в колодце. Е-е-е-е-е — е.
Или не так, но Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла.
— Леха, ты чего тут делаешь? Пошли пить вино с устрицами!
— Устрицы? Иду! Ладно, конкурс отменяется, мне пора идти… Песня понравилась? Ну, скачайте себе и слушайте, сколько вам угодно. Пожалуйста. О-па, какой я вежливый стал. Дэн, слушай, а ты прав был, когда говорил, что к вечеру все туристы поменяются, я уже поменялся.
— Здорово, что поменялся. Ты пел так уморительно, все аж застыли с вилками в зубах. Может, нам остаться здесь навсегда? Ты будешь петь, я — деньги собирать. Или вместе петь будем. Как там начинается?
— Дзынь-тяп-дзынь…
— Да, дынь-дзынь… Ля-ля-ля. Люблю тебя.
— Нет, неправильно… А это что?
— Рыба, жареная на вертеле.
— О! Неправильно ты спел. Сначала надо петь грустно. Тебя — его — бросила девушка. Но ты с ней не был знаком. Ты просто видел ее мельком. Но она все равно тебя бросила!
— Да? И что я?
— Ты начал петь… Грустно… Но в припеве ты вдруг вспоминаешь, что есть еще… вино еще есть? Пойдем, купим… Вино должно быть… Что за конкурс… Погоди… м-м-м… Дэн… там поют мою песню, которую я только что пел… Эй, я тоже хочу петь! Ла-ля-ла-ля…
— Леха, идем. Идем, Леха…
— Дзынь-дзынь, ля-ля, люблю тебя!.. Ай, не кусайся, Дэн, я маме все про тебя скажу. И как напоил меня, скажу. И как не дал песню спеть… Где вино?.. Там?.. Идем…
— Идем. Идем. Который час, дэвушка? А, пасиба! Уже десять часов!
— Уже десять… часов. И что?
— Ну, прогулка ночная и ужин. Прикинь только, как нажрутся все наши на том ужине!.. Они просто двух… слоф… с…вязать не с…могут…
— Да, а мы поржем над ними… Мы-то совсем не пьем!
— Да что тут пить? О! Снова пустая.
— Что она нам все пустые бутылки дает… Эй, ты, в … барной стойке, ты чего нам пустые бутылки… м-м-м… даешь?
— Мой брат спрашивает, эй, слышишь, бутылки чё такие пустые и грязные и открытые у вас? Можно нам нормальные дать? Мы приезжаем от…ды…ха…ть. Мы вам деньги привозим… И можно к нам за наши деньги хоть немножко… эй, посмотри на меня… хоть немножко уважения? А?..
— Да не надо тут унижаться перед ними всеми… Пойдем!.. Идем, я знаю другое место.
— Ты?! Ты тут ва-а-ще впервые.
— Эм, телефон потерял.
— Где?
— Наверное, в самолете…
— В каком? Ты его вообще не брал!
— Да?
— Точно. Я тебе еще сказал: не бери… И ты не взял… Терпеть не могу, когда люди за… заграницей говорят по телефону о всякой ерунде… Ты его не брал. Не ищи.
— Пошли на экскурсию или в ресторан на общий ужин.
— А пошли…
№ 24. Право выбора
Кухня ресторана закрылась около пяти утра, а в шесть пришла уборщица — Долорес, или просто Лоли. И первое, что она услышала, была драматичная зарубежная песня. Лола всплакнула, расчувствовавшись от проникновенных звуков. О чем бы ни пелось в той песне, наверняка, было что-то о подлости и любви (причем, любовь победила).
Уж Лола знала кое-что в жизни: она не пропустила ни одной серии десяти последних сезонов «Пако и Пепе», самого достоверного сериала о жизни телезрителей Испании. Сериал рассказывал об испанцах, так как другие нации не умели быть интересными: приезжали толпами, кучковались в гостиницах и магазинах и нисколько не пытались выказать свое уважение испанской культуре — к их стыду.
Мелодия звенела, не переставая. Долорес, чье доброе сердце не могло перенести больше двух серий любимого сериала подряд, отключила проигрыватель от сети. При этом продолжила выстукивать ритм песни и пританцовывать на ходу. Ее танец напоминал фанданго, хотя несколько талантливых прыжков и пытались сроднить его с танцем хота.
Когда же Долорес Фернандес Гомес запела — монотонно и нарочито фальшиво, ей удалось порадовать учителя музыки: так это было похоже на канте хондо. А учитель мог слышать Лолу с небес, где обитала его душа с прошлой осени (дождливой, поэтому не жалко было с ней расставаться, да и родственники устали от парализованного старика) или же из гранитной ниши, куда его тело было помещено сразу после внесения арендной платы. Долорес сама не знала, как именно, но все же была уверена, что ее пение радует учителя своей пронзительной фальшью. Фальшивое исполнение было изначально предусмотрено народными испанскими композиторами для поющего населения, и Лола с удовольствием фальшивила, размышляя о любви и обмане.
Так незаметно наступило утро. Пришли повара, официанты, отдохнувшие после своей смены. А Долорес даже не вымыла пол. И не собиралась это делать. Она сидела и плакала.
— Лола, ты уже завтракала? — спросил толстый Хосе, повар.
— Я пришла час назад. Конечно, еще не ела, — сквозь слезы ответила Долорес.
Потом каждый занялся своим делом. И только Лола продолжила сидеть на полу, разглядывая цветы на подоле юбки. Ей захотелось есть, особенно после слов Хосе, но она стеснялась попросить хлеба с чесноком. И вообще, пора было начинать работу.
Петь она устала. Все же канте хондо предполагало бесконечно долгое вытягивание одной ноты, а у Лолы не хватило сил завершить композицию. Ведро символично задребезжало, столкнувшись со столиком. Так Лола обычно завершала уборку и шла на кухню мыть посуду.
На тарелках оставалось немного еды. Лола не была голодной: утром она съела булку и выпила целый кофейник, а повара Хосе обманула, так как надеялась получить лишний кусок обжаренного с чесноком хлеба.
Еда на тарелках выглядела неопрятно. Лола выкидывала ее в помойное ведро, посуду же ставила в мойку. Когда абсолютно вся грязная посуда оказалась в мойке, Лола пошла на кухню и попросила кусочек хлеба с чесноком.
Повар Хосе ел, отвернувшись к окну. Он кивнул в сторону плиты, не отвлекаясь от завтрака. Хосе был толстым не всегда. Раньше он развозил пиццу на велосипеде. Еще раньше продавал газеты возле центральной площади. Он начал работать, как только научился говорить. Упитанный живот подтверждал его статус — статус человека, добившегося в жизни большого успеха. Все окружающие были согласны с тем, что толстый Хосе красивее Хосе худого, что он — удачливый испанец.
Лола съела кусок обжаренного с чесноком хлеба и пошла мыть посуду. Хозяин, осматривающий зал, крикнул, чтобы она вымыла пол еще раз. Лола фыркнула: она так и знала, поэтому правильно поступила, когда не стала мыть пол в первый раз — все равно пришлось бы перемывать.
— Лола, ты вообще завтракала? — спросил хозяин.
— Нет, ведь я пришла всего два часа назад, — ответила Лола. Теперь она мечтала о тарелке паэльи.
— Попроси Хосе приготовить тебе паэлью, — тут же сообразил хозяин. — И себе пусть тоже приготовит.
Лола опешила. Хозяин никогда не был ни транжирой, ни расточителем. Он редко угощал и никогда не повышал жалованье. Сегодня же он так легко согласился покормить своих подчиненных, что Лола не могла и дальше мыть посуду. Вышла в зал, вытирая руки о передник.
— Что случилось, синьор?
— Вчерашние русские оказались очень добрыми. Они не только заплатили за стоимость разбитой люстры, но и починку сцены тоже возместили. Так что мы можем не работать всю неделю и ни о чем не волноваться.
— И мы, действительно, не будем работать, синьор?
— Нет, ну … мы будем работать. Просто теперь мы можем не волноваться из-за разбитой люстры и разрушенной сцены. Теперь мы просто починим все, а вечером откроемся.
Лола кивнула. Она поняла, что теперь можно не мыть пол в зале: все равно придут рабочие и затопчут его. Вернулась на кухню и домыла посуду.
Паэлья оказалась вкусной. Лола никогда раньше не ела паэлью в таком шикарном ресторане. Ей всегда казалось, что шикарные рестораны были гораздо лучше тех забегаловок, где она обычно ужинала. А оказалось — ничуть не отличались. Паэлья была не менее вкусной, чем та, что готовилась на углу, в маленьком кафе.
— Значит, еда здесь такая же? — обратилась Лола к Хосе.
Хосе жевал. Он относился к пережевыванию пищи серьезно, несмотря на шутки окружающих. Никогда не разговаривал с набитым ртом. Лоле пришлось подождать, прежде чем он ответил:
— Такая же.
Лола поняла, что додумывать родившуюся мысль ей придется самой, никто не поможет ей в этом. Хотя думать совсем не хотелось. После паэльи наваливался сон, Лола собралась уходить домой.
В зале зазвучала мелодия. Это хозяин снова включил проигрыватель.
Долорес пошла через зал, притопывая. Запела фальшиво и искренне, закружилась, подскочила, яростно затопала, с гневным выражением лица.
Через некоторое время она перестала петь и танцевать, добралась до проигрывателя, попыталась выключить его.
И остановилась. Она додумала, наконец, мысль, которая впервые побеспокоила ее на кухне, за паэльей. Лола не пыталась специально додумать ее, не мучила себя. Она просто танцевала и пела, совсем не стремясь решить, идти ей голосовать на следующие парламентские выборы или нет. В танце она вдруг поняла, что идти нужно.
Вопрос выбора был для нее самым тягостным. В любой другой ситуации можно было повременить: сказать, что еще не приняла решение, сослаться на занятость, перенести встречу или просто забыть о ней. Но с выборами следовало быть осторожней. Дело государственной важности — эти самые выборы. И кто знает, во что может вылиться неучастие в них.
Она толком не понимала, что решает галочка в квадратике напротив имени одного из кандидатов. Но всеми силами пыталась придать этой галочке вселенский масштаб, чтобы видеть саму себя в центре той вселенной.
Только отчего-то не получалось.
Она уже голосовала однажды. По телевизору выборы были не такими скучными, как для самой Лолы. Она взяла бюллетень, отметила симпатичного ей кандидата и опустила лист в урну. А в новостях показывали яркий праздник, где каждый участник был виновником торжества и явно ощущал это.
Одна Лола, похоже, ничего не ощутила. И от этого ей было особенно горько.
Ее жизнь с тех пор совсем не изменилась. Серии «Пако и Пепе» шли одна за другой, работа не позволяла скучать. А галочка, поставленная Лолой на предыдущих парламентских выборах, тяготила своей загадочностью.
Для чего понадобилась именно ее, Лолина, галочка? Все самое интересное ведь, так или иначе, проходит мимо нее. Так зачем? И как жить дальше? И зачем?
Долорес вообще не любила выбирать. В ином деле она бы легко избавилась от необходимости выбора, но здесь… Государственное мероприятие! Оно проводится не просто так, а для всеобщего блага.
И нечего даже думать. Надо идти и за кого-то голосовать.
Лола поправила прическу перед зеркалом. Мысленно представила себя на избирательном участке: невысокая, сутулая, худая, с грязными ногтями и спутанными волосами женщина рядом с человеком из телевизора, каким-нибудь кандидатом от какого-нибудь блока.
— Ну, ничего так, нормально, — сказала себе Долорес и шмыгнула носом (она была лишена честолюбия). Смущало только то, что выбор надо было делать осознанно, а не спонтанно. Лола постоянно меняла собственное мнение, по любому вопросу, какой бы ни пришлось решать, и осознанное решение вопроса было для нее затруднительно.
Например, подлец Мануэль бросил Марибель накануне свадьбы. Вроде бы простая ситуация. Надо вовремя найти Марибель, пока она не полоснула ножом по венам (слишком дорого обойдется лечение), и сказать ей, что Мануэль еще вернется, только нужно подождать. Все просто. И отношение должно быть однозначным.
Однако в жизни все складывалось не так.
Один из родных братьев Лолы был таким же Мануэлем, точь-в-точь как сериальный подлец. Когда он бросил свою невесту накануне свадьбы, Лола не бежала спасать девушку. Она жалела Мануэля, уговаривала его не воспринимать жизнь слишком серьезно и плюнуть на все проблемы разом.
Когда следующим вечером разговорилась с соседкой, узнала, что невеста Мануэля умерла от потери крови в результате самоубийства. И тут же бросилась к брату — спасать того от дурных мыслей и смерти.
Спасти брата удалось. Но сразу после этого пришлось отбиваться от родственников бывшей невесты брата — они хотели отомстить.
Вот так все и запуталось. Сама Лола уже не могла сказать, кто виноват, а кто прав в этой ситуации. Она успела пожалеть Мануэля, его невесту, себя и родственников погибшей. И всякий раз чувствовала, что ее жалость — от сердца. Она уже никого не ругала. Но и сказать, что сделала определенные выводы, тоже не могла.
Что же говорить про выборы? Они не так просты, как хотелось бы. Там никто никого не бросает, не предает — а, посмотрите-ка, проблем от них совсем не меньше. Самая главная из них — идти на выборы вообще или не идти.
И хоть бы назначали два дня выборов — тогда можно было подумать, в какой из дней идти удобнее. Если в первый день еще немного боязно голосовать, то во второй уже никуда не спрячешься, пойдешь.
Хотя, а что, если и во второй день не будет охоты идти?
Тогда нужно три-четыре дня, не меньше. А лучше — так неделя. Уж за неделю каждый гражданин найдет пять минут для голосования. Или сформулирует подходящую отговорку, чтобы не принимать участие в выборах.
Но самое лучшее — это если бы назначили выборы в парламент как-нибудь попозже, когда человек решится. Когда для каждого, разумеется, будет назначена своя дата. Тогда бы, точно, выборы прошли честно: никакого давления, принуждения. Думай, а как решишь — милости просим.
Вот на этой мысли песня закончилась.
Долорес пожала плечами и вышла на улицу. Она пообещала себе, что послушает песню еще раз как-нибудь потом, когда будет много времени и желания танцевать. Сейчас она рисковала опоздать на просмотр сериала. А было бы жаль пропустить серию, где наверняка станет ясно, кто отравил любимую птичку сеньора Энрике. Вероятно, Изабелла. Но и Луизу не стоило упускать из вида.
Читать бесплатно другие книги:
