Любить или воспитывать? Мурашова Екатерина

– Леня… – неожиданно ответил мне мальчик с ковра.

– Ленка ее зовут, – подтвердила его мать. – А тебя? Скажи тете.

– Тема. А мама – тозе Леня.

Для своего возраста мальчик очень хорошо говорил и понимал чужую речь. Я приободрилась – что бы там у них ни было, приятно, что дети развиваются нормально. А девочка, стало быть, названа в честь подруги (помню: они не лесбиянки).

– Ну так рассказывайте, Лена, – я оставила пока попытки разговорить Риту.

История Лены и Риты оказалась обычной, с одной стороны, и удивительной – с другой.

Девочки жили в одном дворе, ходили в одни ясли-сад, потом учились в одном классе ближайшей дворовой школы. У Лены почти беспробудно пил отец, у Риты – мать. Отца у Риты не было, зато была бабушка, которая, в сущности, ее и растила. Учиться обе девочки закономерно не любили, хотя Рита на фоне сверстников была читающим ребенком – бабушка с детства приучила ее к книгам. Даже вырастая, она любила читать сказки и «про природу», которой она, в сущности, никогда не видела: у Лениных родителей был участок в шесть соток где-то в болотах под Мгой, и девочка со старшим братом уезжали туда на лето, а Рита все лето неизменно проводила в городе.

Дружили еще с яслей. Более бойкая Лена опекала и защищала Риту в разборках сверстников. Рита придумывала игры и проделки. Мама Лены жалела «при живой матери сиротинку» и часто приглашала подружку дочери в дом – подкормить и даже приодеть (девочки всегда носили один размер, а Ритина мать иногда пропивала не только деньги, но и вещи).

Компания, естественно, была общая. Уже с седьмого класса начались тусовки, мальчики, сигареты и прогулы, что тут же отразилось на и без того не блестящей успеваемости подруг. Бабушка Риты сдалась сразу («По той же дорожке пойдешь, что и мать!»), а родители Лены еще пытались бороться – мама запирала на ключ, отец хватался за ремень. К девятому классу стало понятно, что обучение в школе для обеих заканчивается бесповоротно. Лене нашли ближайшее ПТУ, в которое брали без экзаменов. Рита пошла туда же – за компанию.

В этом же году умерла мать Риты. Бабушка слегла от горя. Рита честно ухаживала за бабушкой, которую очень любила. Лена помогала. Учеба в ПТУ особо не напрягала, оставалось время на «погулять». Гуляли.

Забеременели практически одновременно. Ни о каких отцах не было и речи. Ленина мама, поплакав, отвела обеих в консультацию и записала на аборт. Даже врач, узнав подробности, никого не уговаривал. Но Рита вдруг сказала: я буду рожать.

– Я ее умоляла, грозила, даже за волосы таскала, – признается Лена. – А она ни в какую, говорит: он там живой, он у меня будет, а я у него. Подумай: зачем мы с тобой вообще живем? И тогда я подумала: действительно, зачем – и какого черта?!

Рожали с разницей в три недели. Родители Лены встали в позу и не пришли в роддом: хочешь нищету плодить – пожалуйста! Встречали друг дружку. С цветами. У Риты трехкомнатная квартира в хрущевке: в одной комнате живет бабушка, в другой – дети, в третьей – Рита с Леной.

Училище бросили («Зачем?»). Работают обе на табачной фабрике, зарабатывают достаточно. Смены по двенадцать часов, в противофазе. Бабушка от неожиданности встала, ползает, иногда может несколько часов приглядеть за малыми.

– Я Ритку в Петергоф возила, фонтаны поглядеть и море. А она нам всем вслух читает. Я засыпаю, а малые так хорошо слушают…

В этом месте я всегда плачу. От сентиментального умиления…

– Почему они все не могут оставить нас в покое?! – голос у Риты оказался пронзительным и резким. – Мы подруги. Мы хотим вместе воспитывать наших детей. Почему кто-то решает за нас?

Ощущение противостояния выматывает молодых женщин. От Лениной семьи, включая старшего брата, – презрение или возмущение и наезды (живут в одном дворе, сталкиваются постоянно). От работников всех служб, от сослуживцев на фабрике – удивленные или сочувствующие взгляды. При оформлении в ясли чего только не наслушались… Даже старые товарищи (возможные отцы детей?) со двора: ну признайтесь, что вы лесби, что вам мужики вообще не нужны, и все дела! Сейчас же в этом ничего такого нет, наоборот, даже модно считается! Гомикам у нас везде дорога!

– Ленка говорит: ну давай им скажем, и они отстанут. Но почему мы должны врать? Мы не лесбиянки, нам нравятся парни. Ленкина мама говорит: идиотки, должна быть нормальная семья! Но где она? Кто из нас ее видел? Моя мать скопытилась от водки, Ленкин отец пропил последние мозги, брат туда же движется. А нам удобно жить именно так, мы понимаем друг друга, можем подменить во всем, уверены друг в друге, шестнадцать лет дружбы – не проверка? Мы счастливы впервые, и потому наши дети тоже будут расти счастливыми! Конечно, сейчас вы скажете, что…

– Не скажу, – уверила я. – Потому что вы правы. Разумеется, всегда проще плыть по течению. Делать то, что делают все вокруг тебя, говорить то, что они ожидают услышать, идти тем путем, который тебе как будто бы предначертан… Никто не знает, что будет дальше. Но сейчас у вас все хорошо и правильно.

– И вы не скажете, что нам нужно хотя бы закончить среднюю школу, чтобы потом наши дети?.. – недоверчиво спросила Лена. – Ну или хотя бы Ритке закончить, она все-таки получше меня училась, на тройки…

И я вдруг увидела в их глазах то, чего раньше не замечала, – ожидание. И поняла, что ошиблась. У них обеих с самого начала достаточно сил, чтобы противостоять. И они пришли ко мне вовсе не за признанием нынешнего положения вещей, они хотят двигаться вперед!

– Да это я только для разгона, такие, понимаете, психологические штучки, – я пренебрежительно махнула рукой. – Разумеется, Рите следует получить образование, потому что она на самом деле любит учиться, и кто-то же должен будет помогать вашим детям с уроками. А вот тебе, Лена, стоит подумать о карьере, пока в рамках вашей табачной фабрики. Ты ведь прирожденный лидер, стало быть, сможешь руководить людьми…

Они внимательно и жадно слушали мой рассказ о них самих и об их будущей жизни. А у меня почему-то все сильнее щипало в носу…

Зависть

– Нашей дочери девятнадцать лет, и она с нами не пришла, но мы надеемся, что вы нас примете. Это очень важно, потому что ей угрожает смертельная опасность.

Уже немолодые мужчина и женщина, говорящие едва ли не хором и многозначительно переглядывающиеся, показались мне смутно знакомыми. Были у меня раньше? Ребенка, девочку, я вспомнить не сумела.

– Э-э-э… Но вы уверены, что именно я… Смертельная опасность? Это медицинская или социальная проблема?

«Может, удастся отправить их на обследование? – с надеждой подумала я. – Или в милицию?»

– Психологическая! Она уже два раза пыталась покончить с собой.

Девятнадцать лет – самое время для манифестации шизофрении!

– У психиатра были?

– У трех психиатров. Никто ничего не нашел, все прописали разные таблетки. Но она их не принимает, говорит, что дуреет от них. И не хочет больше с психиатрами разговаривать.

– А со мной будет разговаривать? Но почему?

– Нет, с вами она тоже встречаться отказалась. Сказала: а уж к ней тем более не пойду. Как мы ее ни уговаривали.

– Замечательно… – я окончательно перестала что-либо понимать. – А откуда вы вообще на мою голову свалились?

– Мы были у вас много лет назад. Вы нас, наверное, не помните…

Выражение лиц у обоих родителей при этих словах одинаковое – укоризненно-недоумевающее: «Разве можно забыть нашу девочку?!»

– Не помню. Но ваша дочь, судя по всему, меня помнит, и ей здесь в прошлый раз категорически не понравилось…

– Именно так. Мы обратились с жалобой на тики. А вы сказали, чтобы мы прекратили ломать комедию и выпустили дочь во двор (это был конец девяностых) и что таких, как она, девять из десяти. Ей и, признаемся, нам самим было странно это слышать…

– Давайте с самого начала, – вздохнула я.

Удивительно, но я их так и не вспомнила. Действительно ли они у меня были? Или это разновидность манипуляции? Хотя, впрочем, рекомендации, якобы полученные ими когда-то, и вправду похожи на утрированные мои…

Девочку звали Луиза. Мама много лет работает в Эрмитаже научным сотрудником, папа – журналист, кинокритик. Луиза с трех лет писала стихи – поразительно взрослые, визионерские. И сама же их иллюстрировала. В пять лет у нее состоялась первая персональная выставка, имевшая успех. Об удивительной девочке писали все газеты и журналы – от «желтых» до серьезных и специализированных. Луиза неоднократно и неизменно успешно выступала по радио и по телевизору. Внешне она была не очень красива, но, безусловно, оригинальна – большие рот и нос, темные глаза, пышные вьющиеся волосы. Кроме стихов и картин – ранняя детская одаренность: в три года научилась читать, к пяти годам сама прочла всю детскую классику, в шесть увлеклась Толкиеном и Конан-Дойлем.

– Во сколько же лет я ее видела?

– В восемь. Луиза училась уже в пятом классе по индивидуальной программе. У нее начались тики…

– И что же?

– Вы спросили у нее, откуда она берет темы для стихов (она писала о любви, о Вселенной, о смерти). Она ответила: они сами приходят. Еще спросили про увлечения и друзей. Она показала рисунки и фотографии, где она снята с разными известными людьми. Вы сказали нам, что ее творчество – это проекция наших амбиций, и посоветовали немедленно перестать делать из ребенка экспонат передвижного зверинца. И еще что ранняя детская одаренность в девяти случаев из десяти исчезает без следа к возрасту старших подростков, и мы уже сейчас должны думать о том, что случится с нашей дочерью, когда она станет как все. Мы вас не поняли. Не захотели услышать. Разозлились… И дочь тоже. Когда мы вышли, Луиза сказала: наверное, она просто завидует. Мне или, скорее, вам…

– Она сейчас пишет стихи? Рисует?

– Да. Но стихи для девятнадцатилетней девушки самые обыкновенные, разве что излишне мрачные. А на ее картинах всего три цвета – черный, лиловый, коричневый…

– Скажите Луизе, что я знаю, как работают с завистью. И в любом случае желаю ей успеха в ее попытках наконец-то взять свою жизнь в свои руки.

– В любом случае? – женщина содрогнулась.

– В любом! – подтвердила я. – И пусть почитает что-нибудь про Ариадну Эфрон.

– Вы действительно считаете, что мне остается только повеситься?

– А ты разве вешалась? – удивилась я. – Я не успела расспросить твоих родителей, но мне почему-то представились аккуратненькие такие таблетки или уж уютная теплая ванна с кровавой водой…

– Вы издеваетесь, как и тогда, да?

– И не думаю.

– Как вы узнали, что я завидую?

– Ты всегда завидовала. Этот механизм называется проекция. Родители проецировали на тебя. Ты – на меня. Очень просто. Что ты слышала о себе в детстве чаще всего?

– «Луиза не как все».

– Правильно. А чего тебе хотелось?

– Мне не хотелось быть как все! Я их презираю и никогда им не завидовала. У них скучные и мелкие интересы. Я ненавижу толпу, стадо, стаю!

– Ты об этом ничего не знаешь, говоришь со слов родителей или еще кого-то. И потому не можешь судить. Ты вообще когда-нибудь видела близко толпу, была внутри стаи?

Луиза задумалась.

– По телевизору?

– Это не считается. Толпа – страшноватый феномен, спору нет, но того, кто вообще никогда не бывал «своим» в группе, в стае, тянет туда почти неудержимо. Просто биология, ведь мы социальные существа, а наша уникальная и прочее трам-пам-пам личность – не такой уж древний феномен в эволюционном отношении. Элевсинские мистерии. Представления в Колизее. Первомайские демонстрации. Рок-концерты. Митинги солидарности или протеста. Там, внутри, существует особая, древняя и уникальная разновидность комфорта для человека. Но для тебя это невозможно.

– Почему это?

– Потому что слишком на многое тебе придется решиться. Сжечь все поеденные молью вундеркиндские одежки. Остаться голой. Без поддержки родителей и психиатров. Без тыла за спиной, без «своих», которых еще предстоит отыскать. Шагнуть в опасное, трудное, неизвестное. Хватит ли у тебя сил? Ведь ты, в сущности, обычная, к тому же сильно избалованная в детстве вниманием…

– Хватит меня попрекать моим детством! Я что, кого-то просила?!

– Нет, разумеется, не просила. Но что было, то было. Хочешь кого-то в чем-то обвинить? Или послать меня подальше?

– Хочу – и того, и другого, – впервые с начала нашей встречи Луиза взглянула мне прямо в глаза. – Но не буду. А где вообще ищут этих ваших «своих»? Мне что, идти на рок-концерт?!

– Я бы посоветовала тебе поехать на Кубу. Но, к сожалению, Фидель Кастро состарился и больше не выступает перед народом, как раньше. Говорят, в молодости он мог держать толпу в течение шести часов, и все слушатели находились просто в коллективном экстазе. У нас подобным талантом обладали Троцкий и Керенский, у немцев – Гитлер и Геббельс…

– Да идите вы…

– О! Знаешь, ведь на самом деле я тебе просто завидую. Если не повесишься прямо сейчас, у тебя впереди столько всего интересного…

– Посмотрим! – с вызовом сказала Луиза.

– Успехов! – откликнулась я.

Уже поставив точку в этом материале, я ради интереса набрала фамилию Луизы в интернете и тут же наткнулась на ее стихи на каком-то литературном сайте. Стихи были просто вызывающе банальны и потому мне понравились:

  • К рассвету свечка плакать устает,
  • чернеет в сад раскрытое окно,
  • и девочка, на звезды щурясь, пьет
  • за тех, кто в море, горькое вино…

Кажется, она все же нашла «своих», с удовольствием подумала я.

Полезный синдром

Сложилось так, что я стала специалистом по гипердинамическому синдрому (он же синдром дефицита внимания, синдром гиперактивности, СДВГ) – пятнадцать лет практики, многолетнее наблюдение семей, знакомство с чужими наработками, написанная книга и прочее. И вот все эти годы я с умеренно (чтобы не пугать клиентов и пациентов) серьезным лицом доказывала людям, что количество детей и вообще людей с этим синдромом в популяции не увеличивается, а остается постоянным. Изменяются лишь внешние условия, которые способствуют проявлению и актуализации синдрома: например, сорок лет назад букварь изучали семилетние дети за год, а теперь тот же букварь – шестилетние и за два месяца. Все окружающие устно и письменно доказывали мне, что, наоборот, детей с этим расстройством становится все больше и больше, и это прямо волна, эпидемия, которая европейские страны и Штаты захлестнула еще в шестидесятые – семидесятые годы двадцатого века, а у нас вот прямо сейчас…

Тем временем гипердинамический синдром действительно вошел в моду, о нем стали писать (когда я начинала этим заниматься, большинство людей и даже специалистов – учителей и практикующих врачей о нем не слышали), чуть ли не каждый второй ребенок стал являться ко мне с соответствующей записью в медицинской карте.

В конце концов, я решила плотно задуматься – ведь если весь взвод идет не в ногу и только капрал в ногу, можно предположить, что это проблема капрала.

Оставшаяся со времен занятий биологией привычка и наследие Древнего Рима помогли сформулировать первичную цель: «Если их количество действительно возрастает, ищи, кому это выгодно». Ведь давно известно, что мать-природа ничего просто так не делает, да и дарвинизм хотя и погрызли изрядно за последний век, но так до сих пор никто и не отменял…

На первый (да и на второй) взгляд, никаких выгод синдром дефицита внимания в современном обществе не дает. Наоборот, этих детей напропалую шпыняют в школе и дома, у них имеются все криминальные риски, отсутствует прогностическое мышление, при жуткой поверхностной общительности они с трудом устанавливают длительные и глубокие контакты с людьми. Да, они любят все новое и громкое, всегда готовы к любым (в том числе и бессмысленным) авантюрам, они первыми идут на всевозможные баррикады, но ведь у нас сейчас вроде не Париж времен непрерывных революций, когда баррикады на улицах по пятьдесят лет не разбирались…

Как ни странно, но на конструктивную, как мне показалось, мысль меня натолкнуло знакомство с социальными сетями (до недавнего времени я пользовалась интернетом время от времени, лишь для пересылки личных сообщений по электронной почте и поиска весьма специфической информации). Знакомясь с материалами заинтересовавших меня дискуссионных интернет-сообществ, я с изумлением обнаружила: люди, оставлявшие комментарии к вполне серьезным и неглупым материалам, явно не обдумывали, а зачастую и не прочитывали их во всем объеме. То есть материал привлек их внимание и заинтересовал настолько, что они решили высказаться по этому поводу, но прочитать и вдуматься не смогли. Не хватило чего? Ведь наверняка не ума (материалы эти все-таки не канты и не гегели писали), а – конечно! – концентрации внимания. В социальных сетях меня ждали другие, совсем уж этологические находки – сплошные «ритуалы совместного крика серых гусей» по Конраду Лоренцу. И бесконечное переключение внимания без возможности остановиться – то, на что обычно жалуются родители маленьких детей с синдромом дефицита внимания: «Он всего хочет, все начинает – и тут же бросает, хватает следующее…»

И тут я, как мне кажется, поняла, в каком направлении все это работает.

Ведь конкуренция в современном цивилизованном мире идет не только за то, чтобы заставить людей потреблять новую зубную пасту, порошок, сигареты, покупать машины, ходить в клубы и ездить на курорты. Есть еще и производство информации. Каждый день ее производят по новой, в совершенно невероятном количестве и всем понятном качестве. Она устаревает даже быстрее, чем марка телефона или модификация компьютера. Значит, ее нужно продать и потребить срочно, прямо сейчас! Завтра будет уже поздно!

А теперь представьте себе человека, у которого нет синдрома дефицита внимания. Вот его что-то заинтересовало. Он остановился, присел, стал это обдумывать, исследовать, читать первоисточник, затем что-то сопредельное по теме. Потом, не торопясь, стал встраивать обдуманное в уже имеющуюся у него картину мира. Встроил, прикинул так и эдак, посоветовался с людьми из референтной группы, учел их мнение, что-то перестроил, снова прикинул… Все это время он достаточно равнодушен к проносящемуся мимо него информационному потоку. Он занят созиданием неких сущностей внутри себя. Крайний случай – у Набокова: «В октябре 17 года я был мучительно влюблен и потому Октябрьской революции не заметил…»

Другое дело человек с гиперактивностью. Он идеальный потребитель ежедневной информационной брехни, идеальный посетитель социальных сетей, идеальный нажиматель на кнопки. Ему проще поменять кнопки, чем задуматься. Он готов скакать с канала на канал до полного умственного и даже физического изнеможения. Из телевизора в плеер, из плеера на «Вконтакте», из «Вконтакте» на «Одноклассники»… И везде – опознавательный крик серых гусей: «Ты тут?» – «И я тут!» – «Слыхал?» – «Слыхал!» – «Сенсационные новости!» – «Горячие фотки!» – «Супердесятка того-то!» (все равно чего). Остановки он просто боится. Глубоких личностных контактов избегает – они ему не удаются. Жизнь идет!

Интересно, что когда-то, довольно давно, я изложила эти соображения в своем журнале (тренировалась в навыках пользования инетом), и вот из электронных сумерек пришла обратная связь: «Какой вы специалист, если у вас люди, которые не задумываются, ассоциируются с СДВ? Люди с СДВ, напротив, задумываются очень и очень много, они видят общую картину лучше, потому что не заняты потреблением маловажной для них информации…» И далее: «Если говорить о людях, у которых больше невнимательность, а не гиперактивность, то как раз наоборот: с поверхностным общением у них больше всего проблем, а с глубоким – меньше. И с глубокими контактами проблем нет, проблемы есть с поддержанием контактов. Бывает так: сегодня глубокий контакт, а завтра о человеке забыл. Вот в этом проблема. У людей с ADD нет никаких проблем с общением на глубокие темы, и думаю, что именно такое общение они больше всего предпочитают, ибо оно интересно, а то, что интересно, их притягивает. Также у них нет проблем с открытостью, даже наоборот…»

По стилю понятно сразу, что откликнулся один из гипердинамиков. Именно так они и разговаривают – перевертыш на перевертыше, и сами того не замечают, искренне полагая, что остаются в пределах формальной логики. Причем что интересно – автор комментария вроде бы возражает, но, по сути, полностью подтверждает высказанную в тексте мысль: синдром дефицита внимания он считает уже не своей проблемой, а своим достоинством! В ответ на мой вежливый вопрос корреспондент любезно сообщил мне свой возраст: двадцать два года.

Что ж, именно на такого потребителя рассчитано современное информационное и развлекательное пространство. Оно подходит ему идеально, как ключ к замку. Ни разу никто из родителей не пожаловался мне, что СДВ мешает его ребенку часами играть в компьютерные игры (откуда только концентрация берется?) или сидеть на форумах и в чатах.

Вот он – выигрыш, конфетка для моих подросших «синдромников»! Здесь они чувствуют себя на коне и наконец-то могут послать подальше тех, кто много лет призывал их «сосредоточиться и попробовать понять» или «довести дело до конца» (обычно это учителя и родители). Я пришел в эту жизнь, которой меня так пугали, и оказалось, что тут все для меня! Нас много! Мы вместе! А тех, кто не поет козлиным голосом «Я душу дьяволу продам за ночь с тобой!», а читает соответствующий роман Гюго и медитирует над текстом, запишем в «ботаники». Ну и девушки, конечно, предпочитают тех, кто лучше адаптирован в имеющейся среде…

Интересно, здесь правильнее говорить о естественном или об искусственном отборе?

Интернетофобия

– Вы меня не помните? Меня Люся зовут. Я к вам когда-то почти целый год ходила…

Круглое миловидное лицо девушки казалось мне смутно знакомым. Но если она ко мне и ходила, это явно было много лет назад, потому что сейчас на вид я дала бы ей года двадцать три – двадцать четыре.

– Что ж, Люся, рада тебя снова видеть, проходи, присаживайся, – в последние годы это случается со мной все чаще и чаще: выросшие клиенты приводят уже своих детей. И каждый раз я вспоминаю, что время, оказывается, не стоит на месте. – У тебя уже есть собственный ребенок? Сколько ему? Или ей?

– Нет, у меня нет детей, – смутилась девушка. – Я опять из-за себя пришла. Я знаю, что тут детская поликлиника, но я подумала, может, вы меня примете, раз я именно к вам раньше ходила… И я теперь не знаю, к кому еще…

Она откровенно лукавила. Все-то она знала, но, конечно, иногда действительно проще обратиться к знакомому с детства специалисту. Интересно, ее теперешняя проблема – продолжение тех, старых (о которых я, увы, ничего не помнила), или уже что-то новенькое?

– И еще я подумала: вдруг вам будет интересно? Вы наверняка не помните, но я, когда девочкой была, вас не один раз спрашивала: чего вы со мной возитесь? Вам, наверное, надоело… А вы отвечали: вожусь, потому что мне с тобой интересно. Было бы неинтересно, не стала бы. Я тогда: это вы врете небось, чтобы меня успокоить. А вы: ничего подобного, я вообще никогда не делаю того, что мне неинтересно. Я потом часто ваши слова вспоминала…

«Люся – хитрая лиса», – подумала я и усмехнулась.

– Ладно, кончай мед лить. Слушаю тебя.

Люся тут же, четко отреагировав на команду, убрала с лица заискивающе-умильную улыбку и сделалась серьезно-сосредоточенной.

– Понимаете, у меня, наверно, интернетофобия. И я очень от этого страдаю.

Вот это да! А случай-то действительно интересный! Об интернет-зависимости я слышу от родителей подростков если не ежедневно, то уж пару раз в неделю точно. А вот об интернетофобии, честно признаться, в первый раз.

– Так ты что же, боишься пользоваться интернетом?

– Не совсем так, но, в общем… Мне от этого плохо становится.

– Физически плохо? Какие-то симптомы появляются? Утомление? Головная боль? Болят глаза? Позвоночник? Начинается понос? Еще что-то?

Девушка чем-то больна, а долгое сидение за компьютером в фиксированной позе обостряет пока скрытые в обычной жизни признаки болезни? Я уже прикидывала, к каким специалистам мне следует отправить ее на обследование…

– Нет, не физически. Скорее морально…

– Стоит тебе выйти в интернет – и становится плохо морально? – я ничего не понимала. – Вот зашла на сайт скачать какой-нибудь реферат (по возрасту Люся вполне могла быть студенткой) или про косметику почитать (косметика на Люсиной физиономии присутствовала в ассортименте) – и сразу начинается приступ фобии?

– Не, там, где рефераты, там нет. Это обычно когда в социальных сетях…

– Так вот оно что! – сразу же приободрилась я. – Да в них, если долго сидеть, у кого хочешь фобия начнется, просто на основе инстинкта самосохранения. Не ходи туда – и все! У тебя человеческая-то, живая жизнь есть? Что ты вообще по жизни делаешь?

– Есть! – сразу же уверенно откликнулась Люся. – Я учусь на вечернем на экономиста и работаю в салоне на ресепшене.

– Твоя семья?

– Мама, папа, брат, а сейчас мы с моим молодым человеком уже четыре месяца квартиру снимаем.

– Друзья, подруги есть?

– Есть, конечно. И из школы, и из института, и из салона девочки…

– Ну вот видишь! – обрадовалась я. – Все у тебя есть, чтобы жить спокойно без этих социальных сетей. Ну их совсем! Это, наверное, тебя твой мозг просто от них охраняет…

– Но меня туда тянет каждый день, понимаете? Там так много интересного показывают, и такие люди, которых я никогда в жизни не встречу, а если встречу, так они меня даже не заметят… Я вот и ваши, и другие статьи читала, и дискуссии, а теперь и на фейсбуке тоже…

– Так. Интересно. Интересные люди. Интереснее, чем в жизни. Вопрос спорный, но пускай. А плохо-то отчего?

– Да я как там посижу, сразу себя такой дурой и неудачницей чувствую… Там внутри так много людей, целый земной шар, и они все такие уверенные в себе, состоявшиеся, так складно пишут, шутят остроумно, все время совершают какие-то важные и даже благородные поступки, ездят везде, у них такая интересная, благополучная жизнь… Я им даже не завидую, я просто впадаю в такую серую унылость…

– Боже мой… – пробормотала я себе под нос, не найдя других слов. Очевидно, что эта девочка никогда не читала романов и не научилась отличать театральные подмостки от зрительного зала. – Боже мой…

– А люди, которые в реале рядом с тобой? Их жизнь тебя в унылость не вгоняет?

– Нет, конечно. У них полно заморочек, и я их все знаю, когда я им помогу, когда они мне… Но они другие.

– А когда только познакомишься в реале с новым человеком?

Люся задумалась.

– Да, – наконец медленно сказала она. – Мне он всегда сначала таким правильным, благополучным, умным кажется, не как я… Потом, когда поближе узнаю, это проходит.

– Люся, с чем ты приходила ко мне, когда была подростком?

– Я влюбилась в учителя физкультуры и призналась ему в этом.

Я вспомнила! И ее, и даже этого учителя (он тоже приходил ко мне) – выпивающего, лысеющего, семейного, растерянного мужичка, который совершенно не знал, что ему делать с этой свалившейся на него восторженной влюбленностью девочки, склонной идеализировать людей и создавать кумиров. А потом, когда мы уже разобрались с физкультурником, Люся влюбилась в меня…

– Люся, в сетях нет и никогда не было живых людей. Там только маски, роли. Как в театре или в книгах. Они похожи на реальных людей не больше, чем тот мужчина, в которого ты влюбилась в школе, на твоего реального учителя. Тогда ты влюбилась в придуманный тобой персонаж, а теперь – боишься и трепещешь из-за придуманных кем-то масок.

– Да я вроде бы и сама это понимаю… Но что же мне делать? Я не могу их в реале узнать, но и не хочу уйти из сетей, мне там многое нравится, и вы сами когда-то говорили, что, прежде чем бежать, любым опасностям надо внимательно посмотреть в лицо…

Господи, она и вправду цитирует мои глупости десятилетней давности?! Или сама сочиняет их на ходу?

– Наверняка можно придумать что-то еще, но в данную минуту я вижу только один выход, – тщательно подумав, сказала я.

Мы придумали ей шикарный псевдоним: Мила Милорадович (не очень даже погрешив против истины, поскольку звали ее Людмила Милова). И шикарную биографию, в которую органично вошли многие творчески преобразованные детали из ее реальной жизни. Особенно хорошо получились эпизоды про потрясающего физкультурника и мудрого психотерапевта.

На ее блог давали сотни ссылок, ее маска считалась пикантной. С ней советовались подростки и бисексуалы.

Она поверила в то, о чем говорил Шекспир полтысячи лет назад, соскучилась виртуальной «интересностью», вернулась в жизнь, окончила институт и родила ребенка. Недавно приходила с ним ко мне. Хороший такой, толстый, реальный младенец, пускает пузыри и очень любит стучать двумя крышками от кастрюль, что ему по возрасту и положено.

Дети вырастают

– Вы меня, конечно, не помните, – сказала женщина.

Я кивнула:

– Не помню.

– Мы с сыном к вам последний раз приходили лет десять назад. И до того тоже, неоднократно. Может быть, вы согласитесь выслушать меня?

– Соглашусь. А сколько лет сыну теперь?

– Двадцать четыре.

– Немало. И что же с ним?

– С ним, наверное, ничего. Здоровый парень, метр девяносто ростом. Окончил институт, работает. Это со мной.

– А что же с вами?

– Я сначала злилась, на него и на себя, а теперь у меня… наверно, это называется апатия.

– И все-таки – что же произошло?

– Произошла жизнь, – невесело усмехнулась женщина. – Только и всего. Стас родился недоношенным, плохо ел, плохо работал кишечник, первый год он все время орал и почти не спал. Я валилась с ног, засыпала буквально на ходу, стала раздражительной, почти не следила за собой. В три года выяснилось, что у Стаса ОНР – общее недоразвитие речи. А еще шумы в сердце, близорукость, дискинезия желчевыводящих путей, сколиоз… Очень хороший логопедический детский садик, там с ними много занимались, мы еще оплачивали дополнительные уроки и дома делали задания каждый день. И лечебная физкультура нам очень помогала – мы на нее пять лет ходили, два раза в неделю. Но в школе он все равно сразу стал отставать: пока сидишь с ним, вроде все понимает, а как отойдешь… Когда Стасу было семь с половиной лет, муж ушел. Сказал: «Я себя как-то здесь больше не вижу. До меня никогда никому нет дела. Деньги я, конечно, буду на Стаса давать, но, по-моему, все это как-то неправильно». – «А как правильно?» – спросила я, разрываясь между уроками, лечебной физкультурой, массажем и логопедическими занятиями. Муж ничего мне не ответил и вскоре нашел себе другую женщину, очень симпатичную, которая уделяла ему гораздо больше внимания. Самое обидное – у нее тоже имелся ребенок, девочка. Совершенно беспроблемное существо – сама вставала в школу по будильнику, сама делала уроки, занималась в театральном кружке при школе и никогда не болела ничем тяжелее простуды… Мне на помощь приехала мама из Перми. Я вышла на работу. В школе Стас учился неизменно плохо, зато с успехом исполнял роль классного шута. Учительница мне постоянно жаловалась и грозила спецшколой. Невропатолог поставил ему ММД – минимальную мозговую дисфункцию – и направил к вам. Вы сказали, что если с ролью шута справляется, стало быть, есть существенная надежда, что все будет хорошо. Дали упражнения на развитие концентрации внимания. Мы их честно выполняли, вроде стало получше, но все равно между тройкой и двойкой. Он вечно тянулся к ребятам постарше и похулиганистей, из неблагополучных семей. В десять лет я нашла у него сигареты. Потом попал на учет в милицию. Тогда мы опять к вам приходили. Вы сказали, что все нормально – реакция группирования, надо только найти пристойный способ ее реализации, отправили в скаутский отряд. Стасу там понравилось, он три года ходил на занятия, в походы. И здоровье стало гораздо лучше. Потом увлекся компьютерными играми и все бросил. Сидел целыми днями в компьютерном клубе или дома. Учебу совсем забросил. Я превратилась в мегеру, орала на него прямо с порога, выдирала из стены провода, не давала денег. Он затыкал уши, а один раз толкнул меня так, что я упала. Тогда я приходила к вам без него. Вы сказали: деньги давать раз в неделю, говорить о своих чувствах в форме «я-посланий» и беседовать только об отвлеченных вещах. Я так и сделала. Он сразу успокоился и вообще перестал меня замечать. Однако школу закончил. О поступлении на бюджет не могло быть и речи. В армию с его здоровьем – я не решилась. Спросила: кем ты хочешь быть? Он сказал: да все равно, лишь бы не очень париться. Оплатила обучение, факультет менеджмента. Он учился кое-как, совершенно без интереса, но хвосты всегда сдавал, потому что армии боялся. И вот теперь…

– Что же теперь?

– После института я нашла ему интересную перспективную работу в иностранной фирме. Но там надо было, как он говорит, «напрягаться», срочно совершенствовать язык, еще чему-то соответствовать. Он, даже не сказав мне, уволился. Теперь работает младшим клерком в офисном центре у нас на площади Конституции, целыми днями занимается на работе не пойми чем, а по вечерам ходит с приятелями в кино, в боулинг, в клубы. У него даже девушки постоянной нет, только какие-то случайные связи, потому что устойчивые отношения – это же тоже нужно «напрягаться». Ничего не читает, ничем не интересуется, все друзья такие же, как он. С ним совершенно не о чем говорить. Я спрашиваю: тебе еще нет двадцати пяти лет, неужели тебе больше ничего не хочется достичь? Он отвечает: зачем? Меня все устраивает… – женщина прижала ладони к лицу и сквозь пальцы гнусаво закончила: – Все эти годы я фактически не жила своей жизнью. Тянула Стаса. И теперь думаю: кому я посвятила жизнь и на что ее потратила? Чтобы вырастить вот это…

– Если бы можно было отмотать назад, вы что, поступили бы по-другому? – быстро спросила я. – Не лечили бы, не занимались с логопедом, не проверяли уроки?

– Нет, конечно, делала бы все то же самое, – согласилась она. – Но поймите, сейчас мне все равно обидно. Вы скажете: вот теперь!.. А я чувствую: поезд ушел, я уже ничего не хочу.

Я задумалась. Послать ее к невропатологу за таблетками? Ее взгляд на Стаса таблетки не изменят. Наехать на нее? Доказать, что на самом деле у нее все получилось, и тысячи измученных матерей мечтают о том, чтобы у них получился такой здоровый, взрослый и спокойный парень, как Стас? Она мне не поверит.

Что же?

– Вот что, – сказала я. – Я вас выслушала, хотя и не должна была – у нас бесплатный прием только до семнадцати лет. Поэтому считаю себя вправе попросить об услуге.

– Да, конечно, – встрепенулась женщина.

Видно было, что она и сама слегка устала жаловаться на жизнь. Явно непривычное для нее занятие, ведь вообще-то она борец по природе.

– Я сейчас дам вам приготовленные мною развивающие игрушки, и вы их занесете вот по этим двум адресам – оба рядом с поликлиникой, из окна могу показать. Я объясню вам, а вы объясните и покажете матери и бабушке, как играть в них с ребенком. У этих семей нет денег, чтобы покупать пособия, и не хватает времени и сообразительности, чтобы изготовить самим. Поэтому иногда я даю им игрушки напрокат. Согласны? Тогда я им звоню, что сейчас придет волонтер…

Несколько сбитая с толку, она тем не менее кивнула. Выслушала мои спонтанные (и, надо признать, довольно бестолковые) инструкции, взяла две коробки и ушла.

Первый адрес – тяжелый ДЦП со слабоумием и эписиндромом, восемь лет (ухаживает бабушка, родители спились и потерялись).

Второй адрес – тетрапарез, врожденная глухота, девять лет (воспитывает одна мать).

Мое послание ей было настолько лобовым, что я была уверена на сто процентов – больше она не придет.

Она пришла. Большую сумку оставила в предбаннике.

– Я отнесла игрушки и попыталась поиграть в них с детьми, – сказала она. – Это ужасно. Понимаю, как вам дико было меня слушать. Но что же делать? Я долго думала, потом узнавала в интернете. Вот – я купила развивающие игрушки для Ильи, у которого ДЦП. Вы ведь передадите их бабушке?

– Нет, – сказала я.

– Почему?! – удивилась она.

– Сами пойдете и сами отдадите, – отчеканила я. – Научите бабушку ими пользоваться. Заодно чаю с ней попьете, она это, помнится, любит.

– Да-да, конечно, вы правы, – закивала она. – Спасибо. Это… Какая у вас все-таки работа… Я бы хотела… Я теперь…

В воздухе опять отчетливо замаячило: «посвятить жизнь»…

– Перестаньте немедленно! – сказала я.

– Что перестать?

– Жизнь не памятник и не стихотворение. Ее вовсе не надо посвящать кому-то или чему-то – ребенку, идее, партии, мужчине, Богу, работе, уходу за несчастными детьми и так далее. Это неизбежно ведет к разочарованиям: ребенок вырастает «не таким», мужчина уходит, работа заканчивается, Бог непостижим и ведет себя странно, больные дети не поправляются. Определитесь с зоной ответственности. Центр тяжести собственной личности имеет смысл располагать внутри себя, а не снаружи.

– Вы, конечно, правы, – вздохнула она. – Но меня… нас всех так воспитывали. И этого уже, кажется, не изменить.

– Если уж никак не удержаться, попробуйте посвятить остаток вашей жизни самой жизни, – посоветовала я. – Я думаю, она с этим посвящением как-нибудь разберется.

– Я попробую, – улыбнулась она.

И ушла.

А сумка осталась стоять у меня в предбаннике. Но это была уже моя зона ответственности.

Никогда не поздно

– Он у нас поздний вышел ребенок, в этом, мне кажется, все дело, – сказала бабушка.

– Простите? – удивилась я.

Мальчику Феде на вид было лет восемь-девять, его матери – под тридцать. Какой же поздний? Скорее уж, по нынешним временам, ранний ребенок. Бабушка, кстати, смотрелась весьма колоритно: очень пожилая, но с яркими, живыми глазами, огромная, с прической в виде булки-плетенки, в просторной полосатой юбке. Хотелось назвать ее старухой, причем во вполне уважительном, мощном смысле этого слова.

– Я о своем сыне говорю, Федином отце, – объяснила бабушка. – Мы с мужем его пятнадцать лет ждали, почти отчаялись. Всех этих современных ухищрений тогда не было – оставалось только в Кисловодск ездить или богу молиться. Но мы и молиться не могли, поскольку оба были члены партии…

– Да-да, – я закивала, ничего пока не понимая.

Жалобы, которые уже озвучила мать мальчика, – плаксивость, что-то вроде ипохондрии («животик болит», «ножки болят», «мама, у меня тут кровь, я не умру?»), вранье про школьные дела и уроки («вечно у него ничего не задано») – вроде бы никак не вязались с поздним рождением Фединого отца.

– Риточка, ты пока погуляй с ним, – безапелляционно распорядилась бабушка. – А я с доктором поговорю.

На дворе стоял ноябрь, в сумеречном дворе шел дождь со снегом, а прогулки по поликлиническому коридору в начале эпидемии гриппа…

– Федя посидит в предбаннике и выполнит задание, которое я ему сейчас дам, – сказала я.

– Хорошо, – согласилась старуха. – Феденька, ты делай, что доктор скажет, а ты, Рита, все равно погуляй.

Невестка послушно вышла. Не сказать, чтоб мне это понравилось. Но вдруг бабушка собирается говорить о каких-то старых семейных тайнах, в которые Рита до сих пор не посвящена?

– Мы его, конечно, избаловали. Все ему – единственный, долгожданный, как же отказать? И одновременно мелочно опекали и страшно боялись, как бы с ним чего не случилось. Он в детстве часто болел, а потом я уж и не знаю… может быть, притворялся, чтобы музыкой не заниматься…

– Федин отец занимался музыкой?

Ей явно нужно было выговориться. Я решила не мешать, надеясь, что в процессе рассказа как-нибудь прояснится сегодняшняя ситуация в семье.

– Да. Окончил музыкальную школу, училище и консерваторию по классу скрипки.

– Ого!

– Именно – «ого». Если бы вы знали, чего нам с отцом это стоило! И ведь у него были способности, несомненно, это все говорили. Но совершенно не было честолюбия. А без него в музыкальном мире делать просто нечего. После консерватории он пошел преподавать в музыкальную школу, моя подруга его туда устроила…

Интересно, кем работала в музыкальной школе ее подруга? Гардеробщицей? Бухгалтером?

– Вы расстроились? У вас были надежды на его карьеру, амбиции?

Страницы: «« ... 7891011121314 »»

Читать бесплатно другие книги:

Фундаментальный труд Джозефа Синки пользуется большой популярностью не только как учебное пособие, н...
Энергетика дома более всего влияет на судьбу человека. Волшебство – мощное оружие мага. Сегодня кажд...
Практически всем россиянам с детства знаком необычный, сильный, режущий глаза запах бальзама «Золота...
В условиях, когда не просто найти духовного руководителя, святитель учит руководствоваться тем, что ...
Яркие, современные и необычайно глубокие рассказы отца Александра завораживают читателей с первых ст...
Елена Айзенштейн – автор трех книг о Цветаевой: «Построен на созвучьях мир», «Борису Пастернаку – на...