Антикиллер-4. Счастливых бандитов не бывает Корецкий Данил
– Чего, Рябой, хочешь гандон по делу использовать? – гоготнул Клешня.
– Да еще небось с бабой?
– Откуда ты его вынул? – настороженно спросил Рябой. – Может, он и правда того...
– Сейчас на вкус попробуешь и узнаешь, – продолжал веселиться Клешня.
Ус подумал, что это он делает зря. Не следует нервировать перевозчика перед столь ответственным делом.
Крест подумал о том же самом.
– Не боись, Рябой, – успокаивающе сказал он. – Гандон новый, из пачки. Разве можно своих братьев помоить!
Рябой успокоился и снова открыл рот.
– Глотай!
Клешня скользящей петлей из толстой нитки перехватил горловину резинового сосуда и, удерживая ее, сунул обвисший мешочек между языком и небом.
Давясь, Рябой сделал несколько глотательных движений. Глаза его выпучились, лицо побагровело.
– Залей немного, – негромко подсказал Крест. – Тогда заглотнуть легче...
«Ассистент» немедленно подал откупоренную бутылку «Ройяла», и Клешня, вставив горлышко в презерватив, плеснул немного огненной жидкости внутрь.
Рябой глотнул еще раз, напрягся...
– Прошло. Теперь лей. Только тонкой струйкой, – руководил Крест. Клешня в точности выполнил указание. Под тяжестью спирта резиновая
кишка растягивалась и все глубже и глубже уходила в пищевод. Рябой старательно дышал носом, глаза его налились кровью, на лбу выступили крупные капли пота.
Минут через пять литровая бутылка опустела. Ее содержимое покоилось в желудке Рябого, отделенное от истосковавшейся по алкоголю слизистой тонким слоем резины.
Клешня затянул петлю на горловине импровизированного резервуара и стал медленно отпускать нитку. Рябой судорожно глотал. Наконец он перевел дух, и лицо начало приобретать обычный цвет. Теперь наполненный спиртом презерватив полностью находился в желудке. Клешня привязал нитку к одному из зубов.
– Готово.
Рябой закрыл рот.
– Ну и муторное дело! Сколько раз, а никак не привыкну.
Он выматерился.
– Что ребятам передать?
– Бунчика поздравишь. И скажешь, что этот «грев» новый Смотрящий прислал.
Крест похлопал перевозчика по плечу.
– Давай. Нечего время проводить.
Рябой встал, осторожно пощупал раздувшийся живот.
– Счастливо оставаться.
Он вышел из каптерки.
– И ты шевелись!
Несильно, но расчетливо Клешня ударил «ассистента» по носу. Брызнула кровь. «Ассистент» бросился следом за перевозчиком.
– Стекло разбейте для верности! – крикнул вслед Клешня.
Через час после оформления документов Рябой за драку будет водворен в штрафной изолятор. Там за нитку вытянут горловину презерватива и, перевернув перевозчика вниз головой, выльют спирт в подставленный сосуд. Потом легко вытащат пустую резинку.
Спирт и в зоне редкость, а в особо охраняемом штрафном изоляторе – вообще невиданная вещь. Ребята будут рады. Забалдеют, повеселятся. А главное, почувствуют, кто в зоне хозяин. Кто может братву «подогреть», поддержать в трудную минуту. И лишний раз убедятся, что воровская дружба сильней любого режима... Так думали Крест и Клешня, а Ус задумался о другом.
– Спирт так уже передавали? – внезапно спросил он.
– Водку передавали, – ответил Крест. – А что?
– Может резину разъесть... Клешня пренебрежительно махнул рукой.
– Херня! Нечего пургу гнать!
Он уже вошел в роль Смотрящего и был горд первой удачно проведенной акцией.
Впрочем, удачным оказалось только ее начало. Через полчаса Рябой умер в дежурной части колонии. То ли кто-то из прапорщиков саданул его в живот, то ли действительно разъело резину. Как бы то ни было, перевозчик скончался от отравления спиртом.
Об этом случае по зоне ходило много пересудов. Зэки спорили – можно ли завидовать такой смерти. В конце концов решили, что не стоит. Если бы Рябой засадил литр спирта обычным способом да под хорошую закусь, тогда да! А когда разлилось в желудке – какой кайф...
Первая операция нового Смотрящего провалилась, и это оказалось символичным. Через полгода сходняк зоны заменил его на Уса. Тому хоть и не светило стать «законником», но голова работала хорошо, к тому же знал почти все зоновские примочки. Одну из самых сложных – «огнедувку» – Крест показал ему сразу после того, как «зарядили» несчастного Рябого.
Крест ревниво относился к зэковским хитростям, считая, что их следует держать в тайне и передавать только самым проверенным и преданным воровскому делу. Но Усу многое показал. Как топор бросать, чтобы башку с десяти метров срубить. Как землю из подкопа прятать. Как бритвенным лезвием с щелчка глаз выбить. Как правильно ложку заточить, чтоб вместо финки была. И «огнедувку» уже перед самым освобождением.
Чтобы никто не видел, Крест завел Уса к себе в биндежку – довольно просторную каморку, выгороженную в помещении вещевого склада, где он числился кладовщиком. В условиях зоны, где постоянная скученность и толчея, позволить себе место уединения может только пахан да еще несколько авторитетов, и то, если повезет.
Заперевшись, Крест положил на ящик кусок арматурного прута, рассыпал горкой коробок спичек. Оторвал кусок газеты, свернул трубочкой, тщательно отрегулировал диаметр, обильно послюнил.
– Смотри, – сказал он Усу и машинально огляделся по сторонам. – Не подглядывает ли кто посторонний.
Чиркнув спичкой, он поднес ее к отрезку прута и принялся дуть сквозь сделанную трубочку. Желтое пламя выдвинулось острым синим язычком и лизнуло покрытый ржавчиной металл. Крест ловко подставлял новые спички, умело поддерживая режим горения и поддува. Когда на пруте появилось углубление, он чуть провернул его и продолжал поворачивать до тех пор, пока арматуру не охватило кольцо газопламенного надреза.
Ус впитывал каждое движение пахана.
Мерно посвистывал выдыхаемый им воздух, чуть слышно шипело голубоватое пламя. Оно освещало широкий раздвоенный подбородок, покрытый начинающей седеть щетиной, узкие напряженно сжатые губы, кривой расплющенный нос. В зачерненных тенью провалах глазниц вспыхивали искорки отражающегося в глазах огня.
Впечатлительному человеку это зрелище должно было показаться зловещим тем более, что железный прут толщиной с палец каким-то сверхъестественным образом пережигался на глазах.
Но Ус не страдал повышенной эмоциональностью. Он прикидывал – сможет ли сделать то же самое, и понимал, что без дополнительных разъяснений и долгих тренировок у него ничего не выйдет.
Пламя погасло.
Крест легко переломил прут.
– Видишь, еще остались спички. На решетку расход побольше. И ломать труднее, лучше чем-нибудь поддеть.
– А приходилось?
Крест кивнул.
– Братву в побег отправлял. Мне-то зачем бежать, я здесь был нужен.
Еще с час Ус расспрашивал пахана о тонкостях «огнедувки», тот подробно объяснял. Потом «козырный фраер» ушел на вечернее построение, а Крест, заперевшись, лег на раскладушку и задумался.
Он не был на воле много лет, и, судя по всему, там произошли большие перемены. Настолько большие, что Черномор уже не соблюдает «закон» и не направил никого ему на замену. Приходилось оставлять зону в ненадежных руках. Клешня долго не продержится.
А на воле неизбежно придется разбираться с Черномором.
До освобождения Кресту оставалось десять дней. И ему было о чем подумать
Лис работал в первом цехе на участке деревообработки. В отличие от лакопропитки и клеевого здесь была нормальная атмосфера, пахло опилками и разогретым металлом станков.
Глядя на выходящую из-под резца широкую, норовящую тут же свернуться в кольцо стружку, вынимая готовую деталь и зажимая в шаблон заготовку, Лис напряженно обдумывал способ выйти на волю. Он уже сделал все, что мог. Главное доказательство его вины, положенное в основу приговора, теперь доказывало прямо противоположное. Но никого из судейских и прокурорских чиновников это не интересовало Приводимые им в жалобах доводы с ходу отвергались.
Обычно, побившись о глухую стену бюрократического нежелания вникать в суть чужих проблем, осужденный смирялся и начинал мотать срок, надеясь на помилование, условно-досрочное освобождение, амнистию или побег.
Но амнистии и помилования случаются редко, ждать УД О – дело долгое и муторное, надо отмотать две трети срока, да неизвестно – сочтет ли администрация, что ты исправился и перевоспитался. Единственное, что полностью зависит от самого зэка – побег. Однако из тринадцатой побегов не бывает. В отличие от настоящих уголовников здешний контингент не приспособлен к жизни на нелегальном положении.
Его не ждут на многочисленных «малинах» и «хазах», ему негде взять надежную «ксиву», у него нет приемлемых способов добывать «бабки», он не может вернуться к привычному образу жизни, а главное – он неспособен переносить постоянный стресс от страха ежеминутного разоблачения.
Лис хорошо знал это, так как испытал все прелести подпольной жизни на себе. Он просчитал свой арест и скрылся, у него были надежные документы, оружие, широкая агентурная сеть... Не было одного: способности жить нелегалом. Он выдержал три месяца, успел нейтрализовать доказательства и сдался, надеясь получить оправдательный приговор и возможность свободно, без всякой маскировки, ходить по улицам... Но ошибся в расчетах.
Лис не относился к людям, складывающим лапки перед трудностями. Он не собирался отбывать оставшиеся пять с половиной лет срока. Но, чтобы сработал взведенный им механизм освобождения, должен был найтись хоть один добросовестный и неравнодушный чиновник, со вниманием проверивший то, о чем он пишет. Собственный опыт показал, что в системе тиходонского правосудия, да и в вышестоящих инстанциях такого чиновника не оказалось, во всяком случае, с его жалобами неравнодушный человек не встретился.
Значит... Надо заставить равнодушного проявить внимание и человеческое участие. В нынешнее время этого добиваются элементарным подкупом. Но у Лиса не было ни денег, ни желания прибегать к подкупу, ни людей, умеющих давать взятки, если бы он все же этот способ избрал.
Он обдумывал другие пути...
Натаха прислала в письме вырезку из газеты об убийстве судьи Шпарковой. Лис всегда раньше уважал бабу Веру, потому что она влупливала изловленным им бандитам на полную катушку. И ему самому воткнула шесть лет без всяких скидок на прошлые заслуги, а ходатайство о проведении повторной экспертизы видеопленки назвала «милицейской штучкой»: «Вы бросьте здесь свои милицейские штучки!»
Все это не способствовало укреплению теплых чувств к Шпарковой, но, узнав об убийстве, Лис, во-первых, пожалел ее, а во-вторых, придумал, какую пользу можно извлечь из столь прискорбного факта.
Изощренный мозг мгновенно прокрутил план оперативной комбинации, перебрал возможные варианты, прикинул вероятность успеха каждого из них. Страх за свою собственную шкуру делает человека очень внимательным, добросовестным и неравнодушным. Исходя из этого, Лис и выстроил цепочку действий, следствием которых должен стать пересмотр приговора. Но ему необходимы помощники. Двое: теневой и официальный.
Мысленно перебрав картотеку теневых помощников, Лис остановился на Клопе. С официальными дело обстояло и проще, и сложнее. Проще потому, что имелась единственная кандидатура – Натаха. А сложнее оттого, что неизвестно – справится ли она с поручением.
«Должна все сделать как надо!» – успокоил Лис сам себя. Теперь надо было ждать длительного свидания. Причем совсем не с теми мыслями, с какими ждет его большинство зэков: за три дня нахариться на полгода вперед...
В предстоящей комбинации Натаха должна сыграть ключевую роль. Лис продумал, как он будет ее инструктировать, представил, как она станет выполнять его инструкции...
И постепенно от оперативной комбинации с участием Натахи перешел к мыслям о ней самой.
Они познакомились десять лет назад, когда Лис только начинал становиться Лисом. Молодого опера подучетный элемент не воспринимает всерьез, не запоминает его имени, отчества, поначалу даже фамилии. «Приходил сегодня этот из уголовки... – Который?.. – Да салажонок... – А-а-а...»
Уважение приходит постепенно, его надо завоевать и не слюнявыми разговорами «по душам», как в подцензурных книжках и фильмах, а конкретными действиями, обычно жесткими и болезненными для уголовного мира. Нет, блатной воспринимает добрые слова и человеческое отношение, но только после того, как ощутил твою силу.
Когда начинающий опер прострелил легкое грабителю, а потом пришел к нему в больницу: "Что ж ты, чудила на букву "м", на пулю напросился? Не хватило ума руки поднять?" – и оставил коробку дешевых леденцов, чтоб от курева, теперь запретного, легче отвыкать, тогда и пошла волна: "Коренев
– человек!" – «Какой такой Коренев?» – «Да новый парень из розыска...» – «А-а-а»...
Первый наставник будущего Лиса, впоследствии спившийся и умерший от цирроза, Ларченков учил так:
– Если один заскочил в притон, а там целая кодла и никто тебя не знает, осмотри каждую рожу и определи: кто главный. А потом подойди и дай ему в торец, хорошо дай, не стесняйся, чтобы с копыт слетел и кровянкой умылся... Тогда все – ты вожак! Что скажешь – все сделают, как овечки! А если начнешь представляться: «Я из милиции...» да ксивой махать – заколбасят и глазом не моргнут!
Много раз Коренев убеждался в справедливости этого наставления.
И еще учил Ларченков:
– Пока ты просто так по территории бегаешь, материалы исполняешь да дергаешь наугад то одного, то другого – ты им неинтересен. Они тебя персонально вообще не воспринимают – один из ментовки, и все. А вот когда ты каждого на крючок возьмешь, когда заставишь стучать друг на друга, когда каждый пердок их будешь знать – вот тогда они тебя и по имени-отчеству выучат, и если вообще «достанешь», то и прозвище дадут!
У самого Ларченкова кличка была Чума.
– Почему так прозвали? – допытывался стажер, но наставник пожимал плечами.
– Им видней. Присматривайся, может, поймешь...
Однажды Коренев действительно это понял. Стояла обычная августовская жара – тридцать семь в тени, сорок пять на солнце, он зашел в кабинет наставника, тот сосредоточенно отписывал очередной материал и время от времени, не отрываясь от бумаги, начинал сучить ногами, раскачиваясь из стороны в сторону, словно велогонщик, пошедший на обгон. Стол Ларченкова со всех сторон был обтянут старыми шинелями. У стажера мелькнула глупая мысль, что опер парит ноги, он даже представил тазик с кипятком под столом и действительно заметил выходящий из складок толстенного сукна пар. Но ни всплесков, ни струек разлившейся воды, а ведь дергал ногами тот прилично...
Заинтригованный Коренев обошел стол и увидел, что ноги Ларченков подогнул под стул, на них были надеты носки и босоножки, а пар исходит из задвинутого под шинели электрочайника. Он совсем потерялся в догадках, но в это время опер дописал бумагу, поздоровался с ним за руку и грубым голосом спросил:
– Ну что, сука, надумал?
Поскольку в кабинете, кроме них двоих, вроде бы никого не было, то стажер решил, что оперативник тяжело пьян и действует под влиянием галлюцинаций.
– Ладно, выпускай!..
Сдавленный голос глухо донесся из-под шинелей.
– То-то же!
Ларченков выдернул из розетки вилку чайника, отставил его в сторону и распахнул шинельную завесу.
Из импровизированной термической камеры вывалился насквозь мокрый мужик: мокрая одежда, мокрое лицо, мокрые волосы. Он жадно хватал ртом воздух.
– Вдвоем... с Генкой... Басовым... вещи... у матери... – с трудом выдавливал он по одному слову.
– Ну и отлично!
Ларченков сиял.
– Поедем на изъятие, – деловито бросил опер Кореневу.
– Чума и есть Чума, – пробормотал приходящий в себя мужик.
Будущий Лис нарабатывал авторитет постепенно. Раз вдвоем с внештатником он выехал по заявлению об ограблении на левом берегу Дона, в районе ресторана «Казачий курень». Потерпевший ждал в условленном месте, на перекрестке – напуганный парень лет двадцати двух.
– Трое, пошли к причалу... Часы сняли и двести рублей отняли...
Дело обычное. Коренев с внештатником побежали в указанном направлении и вскоре обнаружили грабителей в тянущейся вдоль реки роще. Никаких проблем не предвиделось, в те времена находилось немного охотников конфликтовать с милицией.
Но эти трое были борзыми урками с немалым преступным опытом и солидным тюремным стажем, к тому же изрядно поддатые.
– Ты кто такой? – спросил старший – хмурый, видавший виды мужик с оловянными глазами и татуировками на всех видимых частях тела.
– Лейтенант Коренев, уголовный розыск Центрального райотдела, – молодой офицер показал красную книжечку.
– Я такого опера не знаю, – медленно произнес татуированный. – Иди на хер!
Второй грабитель стоял вполоборота, разглядывая внештатника. Из заднего кармана брюк торчали синяя и малиновая обложки, ловким движением Коренев выхватил их – паспорт и военный билет, заглянул и сунул во внутренний карман пиджака.
– Гражданин Вишняков, значит? Можешь гулять пока... Но лучше не дергайся, а иди к машине!
Утративший анонимность преступник почти всегда утрачивает и дерзость. Вишняков сразу скис.
– Отдай, начальник... Ты что, в натуре... Мы ничего не сделали, – привычно заныл он.
Третий незаметно отходил в сторону, за ним двигался внештатник.
– А ну отдавай, падла!
Татуированный схватил Коренева за волосы, а локтевым сгибом зажал горло. Осмелевший Вишняков подскочил и запустил руку в пиджак.
Опер двинул его мыском ботинка в промежность, и владелец изъятых документов, хрюкнув, повалился на траву.
– Куда ты пырхаешься, – сквозь зубы процедил татуированный, усиливая захват.
Коренев с трудом вогнал ладонь под каменный локоть, отстегнул застежку оперативной поясной кобуры и крутанулся, оказываясь с противником лицом к лицу. В те времена он соблюдал идиотскую инструкцию, запрещающую досылать патрон в ствол, а так как одной рукой передернуть затвор невозможно, то пистолет являлся обычной железкой весом в восемьсот десять граммов.
Но если действовать решительно, то и железка может стать серьезным оружием. Опер с силой ударил стволом в лицо грабителю и угодил в глаз. Вороненая сталь вошла под века, из-под нее брызнули разбитое глазное яблоко и горячая кровь. По ушам резанул пронзительный крик раненого зайца, татуированный отшатнулся, зажал рану ладонями и навзничь упал в густой кустарник.
Коренев осмотрелся. Два поверженных грабителя валялись на земле, третий подмял внештатника и испуганно оглядывался, а когда оперативник шагнул вперед, вскочил и бросился бежать.
– Стоять! – Коренев рванул наперерез.
Они выбежали на пляж. Рыхлый песок затруднял бег, но лейтенант рвался изо всех сил и успевал, третий забирал вправо и оказался в конце концов прижатым к реке. Не задумываясь, он вбежал в мутноватую воду, Коренев в горячке двинулся следом.
Стоял октябрь, ноги обдало холодом, брюки противно облепили тело. «Какого черта я сюда полез, никуда бы ты не делся», – мелькнула разумная мысль, но сейчас работал не разум, а инстинкт преследования, и лейтенант забирался все глубже...
Он догнал беглеца, когда вода доходила до пояса. Мошонка сжалась, тепла в теле не оставалось, да и силы на исходе.
– Стоять!
Коренев схватил третьего за шиворот, тот вырывался и истерически ругался матом.
И тут опер вспомнил, что сегодня впервые надел новый костюм.
– Ах ты сука!
Всплеск злости придал сил, и он погрузил виновника незапланированного купания в воду с головой. Когда тот перестал сопротивляться, отпустил. Отфыркивающийся и жадно хватающий воздух грабитель вновь пытался вырваться. Пришлось повторить процедуру, потом еще раз и еще... Наконец Коренев вытащил бесчувственное тело на берег и бросил на песок.
И пошел работать по воле и камерам беспроволочный телеграф: «Ну дал Филипп Михайлович: сразу троих повязал! Да как: одному глаз выбил, второму яйца отшиб, а третьего притопил до полусмерти! – А кто такой Филипп Михайлович? – Да Коренев! – А-а-а... Он парень резкий».
А прозвище Лис пристало после другого случая. Тогда Коренев сменился с суточного дежурства, выпил с друзьями по двести граммов, чтобы стресс снять, и побрел, медленно в общагу. Вечер, около одиннадцати, у него щетина суточная, глаза усталые, красные, идет – еле ноги переставляет, руки в карманах да запашок... Какой-то залетный его за своего и принял!
Опера вообще на блатных похожи, то ли подбираются так, то ли профессия деформирует...
Подошел, короче, к нему парень специфического вида: папироска в углу рта, фиксы, перстни татуированные на пальцах, мимика, жаргон – не ошибешься... Вначале прощупал, мол, как да что в Тиходонске. Коренев в ответ: менты совсем оборзели, метут всех подряд, никакой жизни нету. Да с ужимками уличной шпаны, свистящим блатным полушепотом, через слово «по фене». Показал, одним словом, что свой в доску. Вот знакомство и состоялось Затем разговор пошел серьезный.
– Выпить хочешь?
– Хочу. Да бабок нет.
– Тут магазинчик в удобном месте... Ломанем?
– Давай!
Пошли на набережную, по дороге залетный хвалится, цену себе набивает:
– Я в Краснодаре гастроном бомбанул, в Армавире – ларек, здесь на вокзале – киоск.
А Коренев удивляется, хвалит его за фартовость и между делом интересуется, куда вещи дел, деньги, другие вроде мелкие вопросики кидает...
Наконец пришли. Место действительно удобное: темный уголок, датчиков сигнализации нет, замок навесной, с контролькой.
Опер поискал – нашел кусок трубы, протянул новому корешу.
– Давай ты, раз умеешь. А я выносить буду.
Тот к замку приладился – раз! И сорвал его к чертовой матери. До сих пор разговоры шли, пустая болтовня, а это уже, извините, состав преступления.
Коренев его сзади по шее – трах! Тот, естественно, носом в пыль. А опер сел сверху, руки за спину закрутил и давай в свисток дуть! Когда приехали, картина ясная – вот взлом, вот преступник, вот орудие преступления с его отпечатками...
Доставили в отдел, дали телефонограммы в Краснодар, Армавир, тиходонским транспортникам позвонили – все подтверждается!
Кореневу благодарность и пол-оклада за мастерское раскрытие ряда преступлений И впервые прозвище обозначилось: «Ну и хитрый же Лис! – Кто? – Да Коренев Филипп Михаилович! – А-а-а... Это точно...»
Потом он много хитрых комбинаций провел, скольких блатных вокруг пальца обвел, скольких за нос водил, кличка намертво приклеилась. А тогда только превращался в Лиса. Тогда же, под Новый год, с Натахой и познакомился.
Числа двадцать пятого декабря это было в полдень, едет он с происшествия, смотрит: стоит у обочины сосна, а за сосну девушка держится, стройненькая, красивая и печальная. Потом он узнал, что у Натахи всегда вид полупечальный, полузадумчивый, а тогда остановился, посадил девчонку в машину, сосну в багажник запихал, так с незакрытым багажником и ехал.
По дороге разговорились, она о себе рассказала: медсестра, замужем, ребенок, сосну везет одиноко живущей бабушке. Он и с бабушкой Марьей познакомился, когда сосну на шестой этаж занес: маленькая сухонькая старушка, приветливая, порывалась чаем поить.
В этот раз чай пить не стали, Лис и так дергался как на иголках – что там в районе случилось, может, убийство, может, тревогу объявили... Отвез Натаху обратно в центр, а вечером вызвался сосну поставить, после работы опять встретились – на этот раз Лис у сослуживца старый «москвич» одолжил, опять к бабушке Марье приехали, установил он сосну, чаю выпили, теперь Натаха спешила – муж ждет, нельзя задерживаться.
Проклиная ревнивца, Лис отвез ее домой, на другой конец города, Натаха улыбалась полузадумчиво, полупечально. Совместные дела уже выполнены, и он был уверен, что больше девушку не увидит. Но встретиться предложил, просто так – для очистки совести, мол, выполнил все что надо. А она согласилась!
И началось... По-настоящему-то началось не сразу, вначале гуляли, как пионеры, по набережной, за руки держались, болтали, Лис анекдоты рассказывал, смеялись. Ему было с ней хорошо и ей вроде тоже, хотя всегда спешила: выкраивать удавалось час-полтора, а то и меньше.
Как-то в кино сходили, несколько раз Лис ее обедать водил, в кабак, пельменную, шашлычную. Денег у него негусто, но на своей «земле» с опера не берут, обижаются, когда бумажник достанет. И все целомудренно, Лис только любовался тонкой фигуркой, портретным личиком, глазами – большими, чуть раскосыми, лисьими. Он много грязи повидал, но Натаха ассоциировалась с чистотой и непорочностью. Воздушный облик, мечтательный взгляд, Лис просто не представлял, как можно залезть ей под юбку, шарить в трусах, стаскивать тонкую ткань, выпрастывая напряженные ступни... Хотя ясно, раз замужем, то хоть один мужик с ней это регулярно проделывает.
Как-то он наклонился к ее лицу, но Натаха спрятала губы: «Не люблю целоваться...» Странно! А когда, дурачась, пили пиво на набережной, прямо из горлышка, она отказалась пить первой, он долго уговаривал, но безрезультатно, так и допила за ним, а бутылку он, озадаченный, забросил далеко в реку. Странно!
Испорченный дурными примерами, мозг Лиса напомнил так ведут себя профессиональные минетчицы, вафлерки, соски, потому что если «зачушкарить» незнающего человека, то обязательно получишь по морде. Но, конечно, никаких параллелей с чистым обликом Натахи Лис не провел, отогнал нелепую мысль и тут же забыл о ней.
Они встречались более полугода. Когда позволяла служба, Лис отвозил ее после работы домой. Служебная машина на двадцать минут сокращала время по сравнению с троллейбусом, и эти двадцать минут они стояли на каком-нибудь пустыре или в безлюдном тупичке.
Лис целовал си щеки, нос, глаза, уши, гладил ноги, с каждым разом забираясь все выше Разомлевшая Натаха ложилась ему на колени, и он перебирал пшеничные волосы, думая, что, если какой-нибудь испорченный развращенный идиот будет идти мимо, он на сто процентов решит, что баба исполняет минет, причем разубедить его будет невозможно, ибо люди не верят в чистоту чувств.
Летом Карнач на месяц уехал в Москву, на переподготовку, ключи от малосемейки отдал Лису, появилось место, куда можно пригласить Натаху, что Лис и сделал Они выпили шампанского, суровый и сдержанный Лис признался в любви, сказал, что хочет ее, Натаха отказывалась, влажно облизывая губы, но потом уступила.
И было то, чего он не мог представить, трусики скользнули по гладким тонким ногам, задержались на ступнях, Натаха оттянула пальцы, как балерина, и Лис преодолел последнюю преграду, отбросив скомканную ткань в сторону.
Он находился на пределе возбуждения и ворвался в Натаху, как штыковой удар, а она совершенно спокойно предупредила.
– В меня кончать нельзя.
Предупреждение пришлось вовремя, он тут же выскочил обратно, пятная диван Карнача. Акт любви длился не более двадцати секунд, и повторить его было нельзя, потому что Натаха, как всегда, спешила.
В машине она неожиданно спросила:
– Тебе это доставило удовольствие?
– Да. И очень большое, – честно ответил Лис, хотя удовольствие было чисто моральным: наконец-то очаровательная Натаха принадлежит ему! Неудачное начало – ерунда по сравнению с самим фактом обладания этой женщиной. А в следующий раз он наверстал упущенное!
Но следующий раз его ошеломил. Ключ от квартиры забрал Голованов, поэтому он отвез Натаху к загородному озеру и там двинулся по уже проторенному пути, но она не позволяла снимать трусики, хотя не возражала против предельно откровенных ласк, до крайности распаливших Лиса.
– Пожалей хоть его, – в качестве последнего довода он положил руку девушки на ощутимо выпирающий из брюк бугорок.
– А ты дай его мне, – отстранено сказала Натаха.
Лис вжикнул «молнией», и через секунду нежная рука обхватила возбужденную плоть. Выгнувшись, он откинулся на спинку сиденья. В тот же миг Натаха стремительно нырнула вниз, как будто хотела полежать у него на коленях, но теперь у нее имелась конкретная цель, и Лис ощутил влажное тепло рта, плотное кольцо губ, упругие круговые движения языка И голова Натахи ритмично двигалась вверх-вниз.
Это было настолько неожиданно, что Лис растерялся В те годы минет еще не получил поголовного распространения, к нему прибегали отнюдь не все женщины, действо считалось стыдным и являлось уделом специалисток, называемых презрительно «сосками».
Лису доводилось пробовать запретный плод с профессионалкой, пару раз удавалось уболтать на это изрядно подпоенных любительниц, которые обязательным условием ставили отсутствие окончательного результата, и если условие нарушалось, они выплевывали куда придется высококалорийный белок, устраивали сцены и обижались не на шутку.
Сейчас минет делала Натаха – олицетворение чистоты и непорочности, которой Лис никогда бы не осмелился предложить подобный способ сексуального общения Причем делала лучше, чем та профессионалка!
Испытывая одновременно наслаждение и крайнее смятение мыслей, Лис решил предупредить Натаху о приближающейся развязке, чтобы не оскорбить ее как тех, других дам и уберечь брюки и чехлы автомобиля. Он застонал чуть громче, чем следовало, и зажал в ладони пучок мягких волос.
Но Натаха не испугалась, напротив – удвоила усилия, как бы торопя конечный момент, а когда он наступил, не проявила никаких отрицательных эмоций, хотя возбужденный Лис излил изрядное количество семенной жидкости.
Когда они ехали обратно, Лис рассказывал приходящие на ум анекдоты, чтобы не выдать овладевшее им смятение, а Натаха держалась как ни в чем не бывало, смеялась и мечтательно смотрела вперед сквозь лобовое стекло.
Так и пошло. Теперь в те двадцать минут, что экономила машина Лиса, Натаха, как и прежде, ложилась ему на колени, но уже не так невинно, и проходивший мимо испорченный развращенный идиот не ошибся бы в своих предположениях. Потом Лис подвозил ее к дому, прощался, и она шла в семью, возвращаясь с работы точно в срок и целуя, наверное, встречающего жену ревнивца и маленькую дочку.
Лис совершенно не знал, как к этому относится, и однажды, во время крепкой пьянки, посоветовался с опытным Карначом.
– Ты же уже откусил кусок, – философски ответил тот. – Нравится – жуй, не нравится – выплевывай!
Лису нравилось, и он отогнал все сомнения. Мало ли что бывает в жизни! Какой смысл копаться в чувствах, действиях, поступках, если лично тебя они вполне устраивают? И Полная дурость их разрушать.
Он даже пожалел, что поделился глубоко личным с Карначом. Но через месяц Карнач выехал на задержание квартирных воров, и его застрелили из обреза. Теперь об отношениях с Натахой не знал никто. Но иногда Лис упрекал себя за то сожаление, которое вроде подталкивало Карнача к подобному финалу.
Прозвенел звонок окончания работы. Лис довел резец до конца и остановил станок. Он всегда перевыполнял норму, вытачивая сто десять деталей вместо ста пяти. Сегодня еле успел закончить сто пятую – мысли о Натахе тормозили движения. Она отлично делала минет. Сделает ли она то, что поспособствует его освобождению, так же отлично?
После съема с производственной зоны – построения, переклички, обыска бывшие сотрудники милиции, судьи и гфокуроры, советско-партийные работники строем двигались на ужин.
– Ну что, опять отказ? – маленький юркий Игонин в последнее время все чаще пытался заводить разговоры, угощал салом из передачи, словом, набивался в друзья. Подозрительного Лиса это настораживало.
– Может, мне жалобу напишешь? Я-то с бумагами особо дел не имел...
Действительно, Игонин был старшим экипажа патрульно-постовой службы и грабил задержанных. Во всяком случае, именно за это ему дали пять лет. Сам он вину не признавал и объяснял приговор заговором задержанных и предвзятостью всех остальных – начальников, следователя, судьи.
В час свободного времени Лис настрочил ему жалобу.
– Как думаешь, поможет?
Игонин отрезал тонкий ломтик сала, положил на хлеб, протянул Лису.
Тот пожал плечами.
– Мне пока не помогло.
Сало было вкусным – розоватое, чуть подкопченное, с мясными прожилками.
– Невмоготу тут париться, – зашептал Игонин, наклонившись к самому уху Лиса.
– Может, попробуем сдернуть?
«Вот оно что», – подумал Лис, не переставая жевать.
– Давай попробуем. Ты только план продумай.
– Я? Ага, ладно... Как это люди по «пятнашке» сидят? Да еще если совесть нечиста... Я-то безвинно, и то тоска... А если, к примеру, убил кого? Что он чувствует?
– Да ничего особенного, – Лис доел сало и вытер платком руки, собираясь идти к себе.